Пестрые рассказы

Книга I

1. Уди­ви­тель­но про­жор­ли­вы поли­пы и уни­что­жа­ют без раз­бо­ра все. Часто они не удер­жи­ва­ют­ся даже от пожи­ра­ния себе подоб­ных: чуть толь­ко мень­ший попа­дет­ся боль­ше­му и ока­жет­ся в мощ­ных сетях его щупаль­цев, так сей­час же ста­но­вит­ся его пищей.

Поли­пы охотят­ся так­же на рыб и вот каким спо­со­бом: они пря­чут­ся под ска­ла­ми и при­ни­ма­ют их цвет, так что дела­ют­ся не отли­чи­мы от кам­ня, и, когда рыбы плы­вут к этим мни­мым ска­лам, поли­пы неожи­дан­но хва­та­ют их сво­и­ми щупаль­ца­ми, как сетя­ми.

2. Дары боги­ни Эрга­ны¹, тка­нье и пряде­ние, незна­ко­мы пау­кам, и им нет до это­го дела. Дей­ст­ви­тель­но, зачем тако­му живот­но­му забо­тить­ся об одеж­де? Пау­чья же ткань слу­жит ловуш­кой всем, кто в нее попал². Паук, не шеве­лясь, слов­но не может дви­гать­ся, под­ка­ра­у­ли­ва­ет добы­чу. Когда что-нибудь попа­дет­ся в сеть, паук обес­пе­чен обедом; попа­да­ет­ся же столь­ко, сколь­ко пау­ти­на может выдер­жать и сколь­ко нуж­но для насы­ще­ния пау­ка.

3. Очень умны еги­пет­ские лягуш­ки и намно­го пре­вос­хо­дят этим осталь­ных сво­их соро­ди­чей. Если еги­пет­ская лягуш­ка заме­тит ниль­скую водя­ную змею, она отку­сы­ва­ет трост­ни­ко­вый побег, косо зажи­ма­ет его в челю­стях и креп­ко дер­жит. Водя­ная змея не может про­гло­тить лягуш­ку вме­сте с тро­стин­кой, пото­му что не в состо­я­нии так широ­ко рас­крыть пасть, чтобы в нее вошло и то, и дру­гое. Так сме­кал­ка лягуш­ки побеж­да­ет силу водя­ной змеи.

4. Столь же умны и еги­пет­ские соба­ки. Они не сме­ют напить­ся ниль­ской воды в один при­сест и досы­та, спо­кой­но накло­нив­шись над рекой, чтобы зараз уто­лить жаж­ду, так как боят­ся водя­щих­ся в ней живот­ных, а бегут вдоль бере­га и, кра­ду­чись, хва­та­ют поне­мно­гу вновь и вновь. Мало-пома­лу соба­ки доби­ва­ют­ся сво­его и уто­ля­ют жаж­ду, избег­нув опас­но­сти.

5. Зло­вред­на не толь­ко оби­таю­щая на суше лиси­ца, таков же нрав и у мор­ской³. Эта, не разду­мы­вая, берет при­ман­ку, ниче­го не опа­са­ет­ся из-за сво­ей жад­но­сти и не обра­ща­ет вни­ма­ния на рыбо­лов­ные крюч­ки. Преж­де чем рыбак успе­ет выта­щить свою удоч­ку, лиси­ца уже тут, отры­ва­ет лёс­ку и уплы­ва­ет прочь. Неред­ко она про­де­лы­ва­ет это два­жды и три­жды. Рыбак мор­ской лиси­цы не станет есть, даже если ему слу­чит­ся ее выло­вить.

6. Мор­ские чере­па­хи кла­дут яйца на суше, зары­ва­ют их в зем­лю и сей­час же воз­вра­ща­ют­ся в воду. Они до такой сте­пе­ни ода­ре­ны разу­мом, что точ­но отсчи­ты­ва­ют сорок дней, срок, за кото­рый дете­ны­ши долж­ны вылу­пить­ся из яиц. И тогда, сно­ва воз­вра­тив­шись на то место, где снес­ли яйца, они раз­ры­ва­ют при­кры­ваю­щую их зем­лю и уво­дят за собой потом­ство: к это­му вре­ме­ни чере­паш­ки уже пол­за­ют и могут сле­до­вать за мате­рью.

7. Дикие сви­ньи не чуж­ды искус­ства вра­че­вать болез­ни. Неча­ян­но съев беле­ны и отра­вив­шись, они сна­ча­ла под­жи­ма­ют зад­ние ноги, а когда начи­на­ют­ся судо­ро­ги, идут к воде и охотят­ся на раков, кото­рых с жад­но­стью пожи­ра­ют. Раки слу­жат лекар­ст­вом от это­го неду­га и выле­чи­ва­ют его.

8. Фалан­га так же опас­на оле­ням, как и людям: оле­ням от ее яда гро­зит немед­лен­ная смерть. Но сто­ит им поесть плю­ща — укус фалан­ги уже неопа­сен, толь­ко плющ дол­жен быть непре­мен­но диким.

9. Если боль­но­му льву ничто не при­но­сит облег­че­ния, един­ст­вен­ное лекар­ство для него — съесть обе­зья­ну.

10. Кри­тяне отлич­ные стрел­ки и пото­му охотят­ся за пасу­щи­ми­ся на вер­ши­нах гор коза­ми. Ране­ные живот­ные тот­час отыс­ки­ва­ют и едят ясе­нец⁴, и сра­зу же выхо­дят все стре­лы, застряв­шие в теле.

11. Мыши при­над­ле­жат к живот­ным, щед­рее про­чих наде­лен­ным даром пред­виде­ния. Они пер­вы­ми чуют, когда обвет­ша­лый дом гро­зит рух­нуть, и, оста­вив свои норы и при­выч­ные укры­тия, со всех ног бегут на новое место.

12. Как я слы­хал, муравьи так­же спо­соб­ны пред­видеть буду­щее. Перед тем как быть голо­ду, они с осо­бен­ным при­ле­жа­ни­ем запа­са­ют в свои кла­до­вые пше­ни­цу и дру­гие зла­ки, кото­рые употреб­ля­ют в пищу.

13. Сира­ку­зя­ни­ну Гело­ну при­сни­лось, что в него попа­ла мол­ния. От испу­га он вскрик­нул, но не тихо, едва слыш­но, как дела­ют во сне, а гром­ким голо­сом. Спав­шую рядом соба­ку взбудо­ра­жил его крик; защи­щая хозя­и­на, она ста­ла ярост­но и злоб­но лаять. Это раз­буди­ло Гело­на и изба­ви­ло его от стра­ха.

14. Ари­сто­тель гово­рит, что лебедь отли­ча­ет­ся мно­го­чис­лен­но­стью и кра­сотой сво­их птен­цов, а так­же воин­ст­вен­ным нра­вом. Лебеди ведь неред­ко разъ­яря­ют­ся один на дру­го­го, и дело дохо­дит до схва­ток, в кото­рых пти­цы уби­ва­ют друг дру­га. Тот же Ари­сто­тель рас­ска­зы­ва­ет, что они иной раз всту­па­ют в сра­же­ние даже с орла­ми, прав­да защи­ща­ясь, а не начи­ная бой. То, что лебеди сла­вят­ся сво­им пени­ем, — обще­из­вест­но. Я не слы­шал их песен; вооб­ще, может быть, это не дове­лось нико­му, и все при­ни­ма­ют на веру, что лебеди поют. Счи­та­ет­ся, что голо­са этих птиц осо­бен­но пре­крас­ны и слад­ко­звуч­ны перед кон­цом жиз­ни. Лебеди совер­ша­ют пере­ле­ты через откры­тое море, лета­ют и вдоль бере­гов, и кры­лья их не зна­ют уста­ло­сти.

15. Гово­рят, что голубь и голуб­ка по оче­реди сидят на яйцах. Когда вылуп­ля­ют­ся птен­цы, самец плю­ет на них, чтобы убе­речь от дур­но­го гла­за. Голуб­ка кла­дет два яйца; впо­след­ст­вии из пер­во­го выхо­дит самец, из вто­ро­го — самоч­ка. Эти пти­цы несут­ся во вся­кое вре­мя и при­но­сят птен­цов десять раз в году. Соглас­но рас­ска­зам егип­тян, голу­би в их стране несут­ся две­на­дцать раз в год. Ари­сто­тель гово­рит, что дикий голубь отли­ча­ет­ся от обыч­но­го домаш­не­го. Домаш­ний круп­нее дико­го и, в про­ти­во­по­лож­ность ему, может быть при­ру­чен. Тот же Ари­сто­тель сооб­ща­ет, что голубь не станет топ­тать голуб­ку, не поце­ло­вав ее преж­де: ина­че сам­ка его не под­пу­стит. К это­му он добав­ля­ет, что сам­ки топ­чут одна дру­гую, если поче­му-либо нет сам­ца. Они не опло­до­тво­ря­ют друг дру­га и сно­сят яйца, из кото­рых не вылуп­ля­ют­ся птен­цы. Если верить Кал­ли­ма­ху, дикий голубь, крас­ный лес­ной голубь, домаш­ний голубь и гор­ли­ца очень раз­лич­ны. Писав­шие об Индии сооб­ща­ют, что там домаш­ние голу­би име­ют ярко-жел­тое опе­ре­ние, и Харон из Ламп­са­ка пишет, что на Афоне появи­лись белые голу­би, когда зато­ну­ли оги­бав­шие этот мыс пер­сид­ские три­е­ры⁵. В сици­лий­ском горо­де Эри­ке, где нахо­дит­ся зна­ме­ни­тое свя­ти­ли­ще Афро­ди­ты, справ­ля­ют празд­ник Ана­го­гий в честь пере­се­ле­ния боги­ни из Сици­лии в Ливию. Тогда голу­би отсюда исче­за­ют, точ­но они сопут­ст­ву­ют богине в ее стран­ст­вии, а в осталь­ное вре­мя, как извест­но, ста­я­ми кру­жат­ся над хра­мом Афро­ди­ты. Ахей­ские леген­ды рас­ска­зы­ва­ют, что Зевс пре­вра­тил­ся в голу­бя, когда полю­бил девуш­ку по име­ни Фтия. Эта Фтия жила в Эгии.

16. Когда корабль воз­вра­тил­ся с Дело­са и Сократ был обре­чен⁶, в тем­ни­цу к нему при­шел его друг Апол­ло­дор, при­нес кра­си­вый шер­стя­ной хитон и столь же доро­гой гима­тий⁷ и стал про­сить, чтобы Сократ выпил яд, одев­шись в этот хитон и гима­тий. Он гово­рил, что в такой одеж­де Сокра­та не стыд­но будет поло­жить в моги­лу и его тело будет убра­но подо­баю­щим обра­зом. Тако­вы были сло­ва Апол­ло­до­ра. Сократ же остал­ся невоз­му­тим и, обра­тив­шись к Кри­то­ну, Сим­мию и Федо­ну, ска­зал: «Высо­ко­го обо мне мне­ния этот Апол­ло­дор, если может думать, буд­то, после того как я выпью эту заздрав­ную чашу, он еще будет видеть Сокра­та. Ведь если он пола­га­ет, что тот, кто ско­ро будет рас­про­стерт у ваших ног на полу, — это я, он, оче­вид­но, совсем не зна­ет меня».

17. Вот како­вы про­сла­вив­ши­е­ся без­дел­ки Мир­ме­кида из Миле­та и Кал­ли­кра­та из Лакеде­мо­на: они сма­сте­ри­ли четы­рех­кон­ную колес­нич­ку мень­ше мухи раз­ме­ром и золоты­ми бук­ва­ми напи­са­ли на сеза­мо­вом зерне эле­ги­че­ский дистих⁸. Мне дума­ет­ся, что эти вещи нико­гда не удо­сто­ят­ся похва­лы серь­ез­но­го чело­ве­ка: что это, как не попу­сту потра­чен­ное вре­мя?

18. Каких толь­ко нарядов в погоне за рос­ко­шью не при­ду­мы­ва­ли себе жен­щи­ны в древ­но­сти. На голо­ву наде­ва­ли высо­кий венок, на ноги — сан­да­лии, уши укра­ша­ли боль­ши­ми серь­га­ми, хитон от плеч до рук не сши­вал­ся, а засте­ги­вал­ся мно­же­ст­вом золотых и сереб­ря­ных була­вок. Так оде­ва­лись в глу­бо­кой древ­но­сти, а про атти­че­ских мод­ниц пусть рас­ска­зы­ва­ет Ари­сто­фан.

19. Все зна­ют, что при­чи­ной гибе­ли горо­да Сиба­ри­са и его жите­лей была при­выч­ка к непо­мер­ной рос­ко­ши⁹. Я же рас­ска­жу о том, что извест­но немно­гим. Коло­фон­цы тоже, как пере­да­ют, погу­би­ли себя при­вер­жен­но­стью к рос­ко­ши. Ведь и их, подоб­но сиба­ри­тя­нам, раз­вра­ти­ла тяга к доро­гим нарядам и испор­ти­ло чре­во­уго­дие, не знаю­щее ника­кой меры¹⁰. Коринф­ские Бак­хи­а­ды достиг­ли вели­ко­го могу­ще­ства, одна­ко и их вла­сти из-за без­гра­нич­ной рос­ко­ши при­шел конец¹¹.

20. Дио­ни­сий огра­бил сокро­вищ­ни­цы всех сира­куз­ских хра­мов. Со ста­туи же Зев­са он сорвал покро­вы и укра­ше­ния, сто­ив­шие, как гово­рят, восемь­де­сят пять золотых талан­тов и, так как слу­ги сто­я­ли в нере­ши­тель­но­сти, пер­вым дотро­нул­ся до куми­ра. Так же Дио­ни­сий посту­пил и со ста­ту­ей Апол­ло­на: одно­му из слуг он при­ка­зал сорвать сде­лан­ные из чисто­го золота воло­сы бога. Подой­дя на кораб­ле к Тирре­нии, тиран похи­тил сокро­ви­ща Апол­ло­на и Лев­ко­теи и велел, чтобы подаю­щие Апол­ло­ну чашу бла­го­де­тель­но­го демо­на¹² унес­ли сереб­ря­ный стол, сто­яв­ший воз­ле ста­туи бога.

21. Я не могу не рас­ска­зать о наход­чи­вом и истин­но гре­че­ском поступ­ке Исме­ния из Фив. Одна­жды послом от сво­его род­но­го горо­да он при­был к пер­сид­ско­му царю и поже­лал само­лич­но пере­го­во­рить с ним о сво­ем деле¹³. Хили­арх¹⁴, кото­рый докла­ды­вал царю и вво­дил посе­ти­те­лей, ска­зал Исме­нию: «Чуже­зе­мец из Фив (хили­арх гово­рил, конеч­но, через пере­вод­чи­ка по-пер­сид­ски, имя же хили­ар­ху было Тит­равст), здесь такой обы­чай: пред­став­ший пред лицо царя не удо­ста­и­ва­ет­ся раз­го­во­ра с ним, пока не сде­ла­ет зем­но­го покло­на. Если тебе угод­но само­му гово­рить с вла­ды­кой пер­сов, не пре­ми­ни посту­пить, как того тре­бу­ет закон; буде же тебе не угод­но, ты вполне можешь дого­во­рить­ся через меня и избе­жать зем­но­го покло­на». Исме­ний отве­тил: «Веди меня к царю». Вой­дя и пред­став перед царем, посол снял с паль­ца пер­стень, неза­мет­но бро­сил себе под ноги, затем быст­ро нагнул­ся, слов­но для зем­но­го покло­на, и под­нял его. Таким обра­зом Исме­ний сде­лал вид, что соблюда­ет пер­сид­ский обы­чай, и вме­сте с тем не совер­шил ниче­го постыд­но­го для элли­на. Исме­ний добил­ся того, ради чего при­был, и пер­сид­ский царь ни в чем не отка­зал ему.

22. Послов, при­бы­вав­ших к пер­сид­ско­му царю, были ли они эллин­ски­ми или каки­ми дру­ги­ми, царь ода­ри­вал так: каж­до­му давал сереб­ря­ный вави­лон­ский талант в чекан­ной моне­те, два сереб­ря­ных сосуда по талан­ту ценой (вави­лон­ский талант равен 72 атти­че­ским минам), брас­ле­ты, корот­кую пер­сид­скую саб­лю, нагруд­ную цепь (общей цен­но­стью в тыся­чу дари­ков) и осо­бую мидий­скую одеж­ду, назы­вае­мую дар­ст­вен­ной.

23. В древ­но­сти у гре­ков Гор­гий из Леон­тин затмил сла­вой Фило­лая, а Про­та­гор — Демо­кри­та, одна­ко в истин­ной муд­ро­сти они усту­па­ли Фило­лаю и Демо­кри­ту, как дети усту­па­ют зре­лым мужам. Сла­ва, види­мо, не име­ет ни без­оши­боч­но­го гла­за, ни совер­шен­но­го слу­ха и поэто­му неред­ко впа­да­ет в ошиб­ки — то при­кра­ши­вая прав­ду, то укло­ня­ясь от нее.

24. У Кав­ко­на, сына Посей­до­на и Асти­да­меи, доче­ри Фор­бан­та, был сын Леп­рей. Он при­со­ве­то­вал Авгию ско­вать цепя­ми Герак­ла, когда тот стал тре­бо­вать пла­ту за свои труды¹⁵. С той поры Леп­рей и Геракл, конеч­но, сде­ла­лись вра­га­ми. Спу­стя неко­то­рое вре­мя, когда герой при­шел к Кав­ко­ну, он по прось­бе Асти­да­меи при­ми­рил­ся с Леп­ре­ем. Тут на них напа­ла охота поме­рять­ся сила­ми, и они ста­ли состя­зать­ся в мета­нии дис­ка, чер­па­нии воды и в том, кто быст­рее съест тушу быка. Каж­дый раз побеж­ден­ным ока­зы­вал­ся Леп­рей. Потом спор воз­ник о том, кто кого пере­пьет, и Геракл сно­ва ока­зал­ся победи­те­лем. Раздо­са­до­ван­ный этим Леп­рей схва­тил ору­жие и вызвал Герак­ла на поеди­нок, и здесь его настиг­ло воз­мездие за под­стре­ка­тель­ство Авгия: Леп­рей был убит.

25. Алек­сандр, сын Филип­па (кому угод­но, пусть счи­та­ет его сыном Зев­са¹⁶ — мне все рав­но), одно­му толь­ко афин­ско­му стра­те­гу Фоки­о­ну, гово­рят, писал в пись­мах «здрав­ст­вуй» — так Фоки­он рас­по­ло­жил к себе македон­ца. Одна­жды царь послал ему сто талан­тов сереб­ра и, назвав четы­ре горо­да, поз­во­лил выбрать один, чтобы в свою поль­зу полу­чать посту­паю­щие оттуда сред­ства. Это были Киос, Элея, Мила­сы и Пата­ры. Как вели­ко­ду­шен и щедр ни был Алек­сандр, Фоки­он пока­зал себя еще более вели­ко­душ­ным: он отка­зал­ся и от денег, и от пред­ло­жен­но­го ему пра­ва. Но, чтобы нель­зя было поду­мать, буд­то он ни во что не ста­вит царя, Фоки­он сле­дую­щим обра­зом вышел из поло­же­ния: попро­сил осво­бо­дить из тем­ни­цы в Сар­дах софи­ста Эхе­кра­ти­да, Афи­но­до­ра с Имбро­са, Дема­ра­та и Спар­то­на, бра­тьев Родия.

26. По рас­ска­зам, дочь Мегак­ла Агла­ида игра­ла на тру­бе, и это было ее ремеслом. Она носи­ла на голо­ве наклад­ные воло­сы и сул­тан из перьев, что под­твер­жда­ет Посидипп. Агла­ида съе­да­ла на обед две­на­дцать мин мяса, четы­ре хини­ка¹⁷ зер­на и осу­ша­ла боч­ку вина.

27. Рас­ска­зы­ва­ют, что обжор­ст­вом отли­ча­лись фри­ги­ец Лити­ерс, лиди­ец Кам­блет, пафла­гон­цы Тис, Хари­лай, Клео­ним, Писандр, Харипп, Мит­ри­дат из Пон­та, кизи­ки­ец Кала­мо­д­рис, Тимо­кре­онт, родос­ский атлет и поэт, перс Кан­ти­ба­рис и сын Мир­мидо­на Эри­сих­тон, кото­рый пото­му и полу­чил про­зви­ще Этон¹⁸. Извест­но, что в Сици­лии было свя­ти­ли­ще Обжор­ства и ста­туя Демет­ры Сито¹⁹. Поэт Алк­ман при­зна­вал­ся, что может мно­го съесть²⁰, а комик Ана­к­си­лай свиде­тель­ст­ву­ет, что некий Кте­сий уди­ви­тель­но мно­го ел.

28. Я хочу вам рас­ска­зать об одном взгляде родо­с­цев. Гово­рят, что на Родо­се при­зна­ком изыс­кан­но­сти счи­та­ет­ся пред­по­чте­ние всем блюдам рыбы и осо­бое при­стра­стие к это­го рода куша­ньям; чело­ве­ка же, любя­ще­го мясо, родо­с­цы пре­зри­тель­но назы­ва­ют обжо­рой. Я не счи­таю нуж­ным вда­вать­ся в то, пра­виль­но или оши­боч­но их суж­де­ние.

29. Дети на Косе гово­рят, что овца в одном из стад тира­на Никия объ­яг­ни­лась у них вме­сто ягнен­ка львом и этот знак-де пред­ве­щал Никию, тогда еще част­но­му чело­ве­ку, суж­ден­ное ему в буду­щем могу­ще­ство.

30. У царя Пто­ле­мея²¹ был кра­са­вец воз­люб­лен­ный по име­ни Галет. Серд­це это­го отро­ка было, одна­ко, еще луч­ше, чем его кра­сота. Пто­ле­мей часто повто­рял ему об этом, гово­ря: «Милый маль­чик, ты нико­му не при­чи­нил зла, но всем дела­ешь одно доб­ро». Одна­жды Галет ехал вер­хом рядом с царем. Изда­ли заме­тив, что каких-то людей ведут на казнь, он в тре­во­ге ска­зал Пто­ле­мею: «Сча­стье этих людей, что мы на конях, и, если ты не про­тив, царь, давай пото­ро­пим­ся и дого­ним их, чтобы появить­ся перед несчаст­ны­ми как Дио­с­ку­ры²², —

как гово­рят о Касто­ре и Полидев­ке». Царь не мог нара­до­вать­ся на доб­роту маль­чи­ка и вос­хи­щал­ся его состра­да­тель­но­стью; он осво­бо­дил при­го­во­рен­ных к смер­ти, и с той поры еще боль­ше под­пал под оба­я­ние люб­ви к нему.

31. У пер­сов стро­го блюдет­ся такой обы­чай: когда мимо их домов про­ез­жа­ет цар­ский поезд, все сооб­раз­но достат­ку под­но­сят что-нибудь царю. Будучи зем­ле­паш­ца­ми и живя труда­ми сво­их рук, они не в состо­я­нии дать ни доро­гих, ни рос­кош­ных подар­ков, а под­но­сят кто что может — быка, овцу, хлеб или вино. Этим пер­сы чтят царя, когда он про­ез­жа­ет мимо, и назы­ва­ют свои под­но­ше­ния дара­ми. Люди с мень­шим достат­ком огра­ни­чи­ва­ют­ся моло­ком, фини­ка­ми, сыром, пло­да­ми и дру­ги­ми бла­га­ми зем­ли.

32. Вот еще один рас­сказ про пер­сов. Гово­рят, что какой-то чело­век по име­ни Синет вда­ле­ке от сво­его дома повстре­чал поезд Арта­к­серк­са по про­зви­щу Мне­мон. Синет при­шел в страш­ное вол­не­ние: он пом­нил об обы­чае давать царю дары и тре­пе­тал перед вели­чи­ем Арта­к­серк­са. Не зная как быть, но не желая ока­зать­ся хуже всех и опо­зо­рить­ся, не под­не­ся царю подар­ков, он со всех ног бро­сил­ся к про­те­кав­шей вбли­зи реке Кир и, набрав пол­ные при­горш­ни воды, ска­зал: «Царь Арта­к­серкс, да про­длит­ся твое прав­ле­ние на веки веков. Теперь я почту тебя чем и как могу, чтобы ты не ушел от меня с пусты­ми рука­ми — при­ми в дар воду из реки Кир. Когда ты при­е­дешь в лагерь, я при­не­су из дому все самое дра­го­цен­ное, что у меня есть, и почту тебя не хуже тех, кото­рые уже под­нес­ли свои дары». Эти сло­ва при­шлись по душе Арта­к­серк­су, и он ска­зал: «С удо­воль­ст­ви­ем при­ни­маю твой пода­рок, ценю его высо­ко и счи­таю рав­ным самым доро­гим дарам. Пото­му что вода — луч­шее бла­го на све­те, а река носит имя Кир. Тем не менее я жду тебя». С эти­ми сло­ва­ми он при­ка­зал евну­хам взять пода­рок Сине­та, и они сей­час же под­бе­жа­ли с золо­той чашей в руках. Едва дой­дя до места, где был раз­бит лагерь, Арта­к­серкс послал Сине­ту сто­лу²⁴, золо­той сосуд и тыся­чу дари­ков, нака­зав слу­ге пере­дать ему сле­дую­щее: «Царь хочет, чтобы это золо­то весе­ли­ло твое серд­це, ибо ты воз­ве­се­лил его душу и, не оста­вив без под­но­ше­ния, почтил чем сумел. Он жела­ет, чтобы этим сосудом ты чер­пал воду из Кира и из него пил».

33. Когда Арта­к­серкс²⁵ про­ез­жал по Пер­сиде, перс Омис под­нес ему кор­зин­ку с огром­ным гра­на­то­вым ябло­ком. Пора­жен­ный вели­чи­ной гра­на­та, царь спро­сил: «Откуда ты достал такой уди­ви­тель­ный плод?» Омис ска­зал, что сорвал его в соб­ст­вен­ном саду, за кото­рым сам уха­жи­ва­ет. Арта­к­серкс остал­ся дово­лен отве­том и награ­дил Оми­са цар­ски­ми дара­ми, вос­клик­нув: «Кля­нусь Мит­рой, этот чело­век суме­ет, мне кажет­ся, и государ­ство из мало­го пре­вра­тить в вели­кое». Смысл этих слов, по-види­мо­му, в том, что все на све­те ста­ра­ни­ем, неусып­ной заботой и неиз­мен­ной рев­но­стью мож­но сде­лать луч­ше, чем оно пер­во­на­чаль­но было.

34. У одно­го мар­да по име­ни Ракок было семе­ро сыно­вей. Млад­ший, Кар­том, сде­лал мно­го зла сво­им бра­тьям. Сна­ча­ла отец пытал­ся реча­ми обра­зу­мить и наста­вить его, а когда это не помог­ло, скру­тил сыну руки, при­вел к судьям этой обла­сти, как раз ока­зав­шим­ся в тех местах, где жил Ракок, пере­чис­лил им все пре­ступ­ле­ния сына и тре­бо­вал для него смерт­ной каз­ни. Судьи были пора­же­ны, но на свой страх и риск они не осме­ли­ва­лись выне­сти смерт­ный при­го­вор и реши­ли доста­вить обо­их к царю Арта­к­серк­су²⁶. Когда Ракок повто­рил все в при­сут­ст­вии царя, тот спро­сил: «Ты смо­жешь смот­реть на казнь сво­его сына?» «Разу­ме­ет­ся, — отве­тил мард, — ведь когда в саду я обре­заю горь­кие побе­ги лату­ка, их роди­тель­ни­ца не толь­ко не горю­ет, а, наобо­рот, рас­цве­та­ет, ста­но­вит­ся боль­ше и сла­ще. Так, царь, рас­цве­ту и я сам, и все мои близ­кие, если уви­жу гибель того, кто зло­де­я­ни­я­ми омра­ча­ет мой дом и дни сво­их бра­тьев, и воочию удо­сто­ве­рюсь в том, что при­шел конец утес­не­ни­ям». Арта­к­серкс похва­лил нели­це­при­ят­ность Рако­ка и назна­чил одним из цар­ских судей, ска­зав, что муж, кото­рый так сме­ло обли­ча­ет соб­ст­вен­ных сыно­вей, будет спра­вед­ли­вым и непод­куп­ным судьей. Кар­то­ма он на этот раз про­стил, при­гро­зив юно­ше страш­ной каз­нью, если впредь про­ви­нит­ся.