Пестрые рассказы

Книга XII

1. Аспа­сия из Фокеи, дочь Гер­мо­ти­ма, была сиротой: ее мать умер­ла рода­ми. Девоч­ка, хотя и жила в бед­но­сти, вос­пи­ты­ва­лась в стыд­ли­во­сти и стро­го­сти. Ей посто­ян­но снил­ся один и тот же пред­ве­щав­ший ей доб­рое сон о том, что ей суж­де­но иметь хоро­ше­го мужа. А меж­ду тем еще с дет­ства под под­бо­род­ком у нее дела­ет­ся без­образ­ный нарост. Это огор­ча­ет и девоч­ку, и ее отца. Отец пока­зы­ва­ет Аспа­сию вра­чу; тот обе­ща­ет выле­чить ее, если полу­чит три ста­ти­ра¹, Гер­мо­тим отве­ча­ет, что у него таких денег нет. На это врач гово­рит, что и он не дер­жит в запа­се это­го лекар­ства. Аспа­сия, конеч­но, очень опе­ча­ли­лась, вышла из дома и запла­ка­ла, а когда посмот­ре­ла на себя в зер­каль­це, еще пуще зали­лась сле­за­ми. С горя девуш­ка не мог­ла есть и, по сча­стью, забы­лась сном.

Аспа­сии при­виде­лось, что к ней под­ле­та­ет голуб­ка, пре­вра­ща­ет­ся в жен­щи­ну и гово­рит: «Успо­кой­ся, не думай ни о каких вра­чах с их лекар­ства­ми. Достань роз из засох­ше­го вен­ка Афро­ди­ты, разотри и при­ло­жи к под­бо­род­ку». Аспа­сия услы­ша­ла сло­ва жен­щи­ны и выпол­ни­ла ее совет. Нарост сра­зу про­пал, и она сно­ва ста­ла самой кра­си­вой сре­ди сво­их сверст­ниц — ведь кра­соту Аспа­сия полу­чи­ла от наи­пре­крас­ней­шей боги­ни². Вдо­ба­вок, как ни одна из окру­жав­ших ее деву­шек, Аспа­сия была испол­не­на оча­ро­ва­ния. Воло­сы у нее были бело­ку­рые и немно­го зави­ва­лись, гла­за огром­ные, нос с неболь­шой гор­бин­кой, малень­кие уши, кожа неж­ная, цвет лица напо­ми­нал розы. Поэто­му-то фоке­яне назы­ва­ли Аспа­сию, когда она была еще девоч­кой, Миль­то³. Губы были алы, зубы белее сне­га, ноги строй­ные, как у кра­са­виц Гоме­ра, кото­рых он обыч­но назы­ва­ет пре­крас­но­ло­дыж­ны­ми. Голос был неж­ный и слад­кий: когда Аспа­сия гово­ри­ла, каза­лось, что слу­ша­ешь Сире­ну. Она не зна­ла обыч­ных жен­ских хло­пот и стра­сти к убо­рам и укра­ше­ни­ям: ведь ее порож­да­ет богат­ство, а Аспа­сия была бед­на, вос­пи­ты­ва­лась бед­ня­ком отцом и пото­му ника­ки­ми ухищ­ре­ни­я­ми не ста­ра­лась при­укра­сить свою кра­соту.

Она одна­жды попа­ла к Киру, сыну Дария и Пари­са­ти­ды, бра­ту Арта­к­серк­са⁴. Шла Аспа­сия к нему неохот­но, и не по сво­ей воле посы­лал ее отец: ей при­хо­ди­лось поко­рять­ся, как поко­ря­ют­ся наси­лию при взя­тии горо­да или воле тира­нов и сатра­пов.

Вме­сте с дру­ги­ми девуш­ка­ми Аспа­сию при­вел к Киру один из его сатра­пов. Ско­ро Кир стал пред­по­чи­тать девуш­ку осталь­ным налож­ни­цам из-за ее про­сто­го нра­ва, стыд­ли­во­сти и пото­му, что она была хоро­ша и без доро­гих убо­ров. Он все боль­ше и боль­ше любил ее и за ее ум. Часто Кир даже в важ­ных делах спра­ши­вал у нее сове­та, а, послу­шав­шись, нико­гда не рас­ка­и­вал­ся.

Когда девуш­ку в пер­вый раз при­ве­ли к Киру, он толь­ко что кон­чил тра­пе­зу и, по пер­сид­ско­му обы­чаю, соби­рал­ся при­нять­ся за вино. После еды пер­сы обыч­но берут­ся за вин­ные чаши и начи­на­ют пить за здо­ро­вье друг дру­га с таким оже­сто­че­ни­ем, слов­но сра­жа­ют­ся с вра­гом. И вот посреди попой­ки к нему вве­ли четы­рех эллин­ских деву­шек, сре­ди кото­рых была и фоке­ян­ка Аспа­сия. Все были бога­то укра­ше­ны. Ведь тро­им сопро­вож­дав­шие их слу­жан­ки тща­тель­но запле­ли воло­сы и накра­си­ли лица раз­ны­ми при­ти­ра­ни­я­ми и сна­до­бья­ми. Осо­бые люди научи­ли их угож­дать Киру и быть при­ят­ны­ми ему: не отво­ра­чи­вать­ся, если он подой­дет, не выка­зы­вать недо­воль­ства, если тронет, не сопро­тив­лять­ся, если захо­чет поце­ло­вать, сло­вом, всей пре­муд­ро­сти гетер и при­е­мам про­даж­ных жен­щин.

Каж­дая девуш­ка стре­ми­лась пре­взой­ти дру­гую кра­сотой, одна Аспа­сия не поже­ла­ла ни надеть доро­го­го хито­на, ни наки­нуть узор­ча­то­го покры­ва­ла, ни омыть­ся. Она взы­ва­ла ко всем эллин­ским богам, назы­вая их заступ­ни­ка­ми сво­бо­ды и опо­рой гре­ков, выкри­ки­ва­ла имя отца, при­зы­ва­ла на свою и его голо­ву смерть, думая, что непри­выч­ный наряд и бога­тые укра­ше­ния — неоспо­ри­мое свиде­тель­ство раб­ства. Толь­ко побои заста­ви­ли Аспа­сию поко­рить­ся; она стра­да­ла, что ее застав­ля­ют сме­нить деви­чью скром­ность на жизнь гете­ры. Все осталь­ные девуш­ки, введен­ные вме­сте с нею к Киру, не спус­ка­ли с него глаз и улы­ба­лись, ста­ра­ясь казать­ся весе­лы­ми. Аспа­сия же поту­пи­лась, лицо ее пыла­ло, гла­за были пол­ны слез — все гово­ри­ло о том, что она сты­дит­ся. Когда Кир при­ка­зал девуш­кам сесть побли­же к нему, все охот­но пови­но­ва­лись; толь­ко фоке­ян­ка Аспа­сия не обра­ща­ла вни­ма­ния на его сло­ва, пока сатрап не уса­дил ее насиль­но. Когда Кир тро­гал деву­шек или раз­гляды­вал их гла­за, щеки и паль­цы, все мол­ча тер­пе­ли, не поз­во­ля­ла это­го одна Аспа­сия. Едва он слег­ка дотра­ги­вал­ся до нее, она кри­ча­ла и гро­зи­лась, что он рас­ка­ет­ся в сво­ем поступ­ке. Киру все это очень понра­ви­лось. Даже то, что Аспа­сия вско­чи­ла и пыта­лась убе­жать, когда он кос­нул­ся ее груди, пора­зи­ло сына Дария столь отлич­ным от пер­сид­ских нра­вов бла­го­род­ст­вом. Обра­тив­шись к тому, кто купил деву­шек, он ска­зал: «Толь­ко эта из всех, кого ты при­вез, одна бла­го­род­на и неис­пор­че­на, а осталь­ные похо­жи на про­даж­ных жен­щин сво­им видом и еще более поведе­ни­ем».

С этих пор Кир полю­бил Аспа­сию боль­ше всех жен­щин, кото­рых когда-либо знал. В даль­ней­шем его при­вя­зан­ность еще воз­рос­ла, а Аспа­сия тоже полю­би­ла царя. Их вза­им­ная любовь настоль­ко окреп­ла, что они в рав­ной мере ста­ли ценить друг дру­га, и союз их сво­им согла­си­ем и вер­но­стью ничем не отли­чал­ся от эллин­ско­го бра­ка. Мол­ва об Аспа­сии достиг­ла Ионии и про­шла по всей Элла­де. Даже Пело­пон­нес напол­нил­ся рас­ска­за­ми о Кире и о ней, и сам вели­кий царь⁵ узнал об Аспа­сии. Все поня­ли, что теперь, после Аспа­сии, Киру не нуж­на ника­кая дру­гая жен­щи­на.

Это при­ве­ло ей на память дав­ниш­ние сны, сло­ва голуб­ки и веща­ние боги­ни. Аспа­сия поня­ла, что с дет­ских лет о ней забо­ти­лась Афро­ди­та и ста­ла при­но­сить ей бла­годар­ст­вен­ные жерт­вы: преж­де все­го она воз­двиг­ла богине боль­шую золотую ста­тую. Аспа­сия хоте­ла, чтобы эта ста­туя изо­бра­жа­ла Афро­ди­ту и поэто­му тут же поме­сти­ла голуб­ку⁶, укра­шен­ную дра­го­цен­ны­ми кам­ня­ми, вся­кий день жерт­во­ва­ла Афро­ди­те и воз­но­си­ла к ней молит­вы. Она посла­ла мно­го пре­крас­ных даров сво­е­му отцу Гер­мо­ти­му и сде­ла­ла его бога­чом, а сама, как гово­рят эллин­ские жен­щи­ны и пер­си­ян­ки, жила скром­но.

Одна­жды Ско­пас Млад­ший из Фес­са­лии послал Киру оже­ре­лье (Ско­пас полу­чил его в дар из Сици­лии). Оно было сде­ла­но с вели­ким искус­ст­вом и мастер­ст­вом. Все, кому Кир пока­зы­вал оже­ре­лье, вос­хи­ща­лись им. Очень обра­до­ван­ный, он сей­час же пошел в покои Аспа­сии. Застав ее спя­щей (был пол­день), он осто­рож­но лег рядом под покры­ва­ло и лежал непо­движ­но. Аспа­сия про­дол­жа­ла спать. Когда же она просну­лась и увиде­ла Кира, обня­ла его и, как все­гда, обра­до­ва­лась. А он вынул из лар­чи­ка оже­ре­лье и протя­нул ей со сло­ва­ми, что оно достой­но укра­шать дочь или мать царя. Аспа­сия согла­си­лась с этим. Тогда Кир гово­рит: «Вот я дарю его тебе, надень оже­ре­лье на шею и пока­жись мне». Она не поже­ла­ла взять пода­рок, но муд­ро и скром­но отве­ти­ла: «Как же я посмею надеть оже­ре­лье, достой­ное укра­шать твою мать Пари­са­ти­ду? Ото­шли его цари­це, Кир, я же понрав­люсь тебе и без оже­ре­лья». Аспа­сия посту­пи­ла вели­ко­душ­но и под­лин­но по-цар­ски, как не свой­ст­вен­но в таких слу­ча­ях жен­щи­нам, ибо они люби­тель­ни­цы вся­ких укра­ше­ний. Вос­хи­щен­ный ее отве­том Кир поце­ло­вал Аспа­сию и обо всем напи­сал в пись­ме к мате­ри, кото­рое отпра­вил ей вме­сте с оже­ре­льем.

Пари­са­ти­да обра­до­ва­лась пись­му не мень­ше, чем подар­ку, и посла­ла Аспа­сии в ответ бога­тые цар­ские дары. Осо­бен­но понра­ви­лось цари­це то, что Аспа­сия, хотя она и поль­зо­ва­лась у сына вели­ким поче­том, все же поже­ла­ла, чтобы сынов­няя любовь победи­ла любовь к ней. Аспа­сия похва­ли­ла дары Пари­са­ти­ды, но ска­за­ла, что они ей не нуж­ны (вме­сте с дара­ми она полу­чи­ла так­же мно­го денег) и ото­сла­ла все Киру со сло­ва­ми: «Тебе, кто дол­жен кор­мить мно­гих⁷, богат­ства нуж­нее. Мне же, люби­мый, доволь­но одно­го тебя: ты мое дра­го­цен­ное укра­ше­ние». Этот посту­пок, конеч­но, вос­хи­тил Кира. И бес­спор­но Аспа­сия заслу­жи­ва­ла вос­хи­ще­ния и сво­ей кра­сотой, а еще более душев­ным бла­го­род­ст­вом.

Когда Кир пал в бит­ве с бра­том⁸ и его лагерь был захва­чен, Аспа­сия вме­сте со всем, что там нахо­ди­лось, ста­ла добы­чей победи­те­лей; попа­ла она в руки вра­гов не слу­чай­но — ее с вели­ким тща­ни­ем разыс­ки­вал повсюду сам царь Арта­к­серкс, ибо был наслы­шан о ее сла­ве и доб­ро­де­те­ли. Он воз­не­го­до­вал, увидев Аспа­сию в око­вах; винов­ни­ков это­го бро­сил в тем­ни­цу, а ей велел дать дра­го­цен­ные одеж­ды. Аспа­сия же ниче­го не хоте­ла, печа­ли­лась, при­зы­ва­ла на помощь богов, лила сле­зы, и толь­ко по про­ше­ст­вии дол­го­го вре­ме­ни ее уда­лось уго­во­рить надеть на себя при­слан­ные царем убо­ры — так горь­ко она опла­ки­ва­ла Кира. В этих убо­рах Аспа­сия выгляде­ла самой кра­си­вой. И вот царь Арта­к­серкс начи­на­ет вдруг гореть и таять от люб­ви, отли­ча­ет ее боль­ше всех жен­щин и ока­зы­ва­ет Аспа­сии вели­чай­шие поче­сти, чтобы уго­дить ей. Все это он дела­ет в надеж­де, что так заста­вит ее забыть Кира, а себя научит любить не мень­ше, чем бра­та. Надеж­ды царя сбы­лись лишь со вре­ме­нем и не вдруг; ведь вели­кая любовь к Киру жила в душе Аспа­сии и слов­но при­во­ро­жи­ла ее.

Несколь­ко вре­ме­ни спу­стя поги­ба­ет цар­ский евнух Тиридат, пер­вый кра­са­вец в Азии. Он умер отро­ком, едва вый­дя из дет­ских лет. Гово­рят, что царь неж­но любил его. Поэто­му-то он очень горе­вал и тяж­ко печа­лил­ся; по всей Азии из почте­ния к царю был похо­рон­ный плач. Одна­ко никто не осме­ли­вал­ся ни при­бли­зить­ся к Арта­к­серк­су, ни уте­шить его, так как все зна­ли, что его горе не облег­чить. Через три дня после слу­чив­ше­го­ся Аспа­сия в тра­ур­ной одеж­де вошла к царю (он гото­вил­ся идти на омо­ве­ние) и оста­но­ви­лась перед ним, поту­пив­шись, со сле­за­ми на гла­зах. При виде ее Арта­к­серкс уди­вил­ся и спро­сил, зачем она при­шла. Аспа­сия отве­ти­ла: «Чтобы уте­шить твою скорбь, царь, если допу­стишь меня, а если ты недо­во­лен, я уйду». Царь был обра­до­ван ее заботой и велел Аспа­сии прой­ти в спаль­ню и подо­ждать его там. Она пови­но­ва­лась. Вер­нув­шись, Арта­к­серкс наки­нул на чер­ную сто­лу Аспа­сии сто­лу умер­ше­го евну­ха. Ей шла эта одеж­да Тирида­та, и ее кра­сота пока­за­лась влюб­лен­но­му царю более осле­пи­тель­ной. Поко­рен­ный этим, он поже­лал, чтобы Аспа­сия, пока для него не прой­дут самые печаль­ные дни, при­хо­ди­ла в таком наряде. Она, чтобы уго­дить царю, согла­си­лась. Рас­ска­зы­ва­ют, что одна Аспа­сия (это­го не мог­ла сде­лать не толь­ко ника­кая из живу­щих в Азии жен­щин, но и никто из сыно­вей и род­ст­вен­ни­ков царя) уте­ши­ла его и изле­чи­ла от скор­би: он не отвер­гал ее забот и охот­но слу­шал­ся уве­ща­ний.

2. [Никто из вая­те­лей или худож­ни­ков не изо­бра­зил доче­рей Зев­са⁹ воору­жен­ны­ми. Это свиде­тель­ст­ву­ет о том, что посвя­щен­ная Музам жизнь долж­на быть мир­ная и крот­кая].

3. Лежа в палат­ке, смер­тель­но ранен­ный под Ман­ти­не­ей¹⁰ Эпа­ми­нонд при­звал к себе Даи­фан­та, чтобы вве­рить ему началь­ство над вой­ском. Ему отве­ти­ли, что Даи­фант убит. Он велел немед­лен­но при­ве­сти Иола­ида. Когда Эпа­ми­нонд услы­шал, что и это­го уже нет в живых, он пред­ло­жил отка­зать­ся от воен­ных дей­ст­вий и заклю­чить мир, так как в Фивах не оста­лось боль­ше стра­те­гов.

4. Егип­тяне утвер­жда­ют, что Сесо­ст­рис полу­чил зако­ны от Гер­ме­са.

5. По сло­вам Ари­сто­фа­на Визан­тий­ско­го, гете­ра Лаида полу­чи­ла про­зви­ще Секи­ра. Оно наме­ка­ло на жесто­кость ее нра­ва.

6. Смеш­ны люди, гор­дя­щи­е­ся сла­вой сво­их отцов, если ниче­го не зная об отце рим­ля­ни­на Мария, мы вос­хи­ща­ем­ся его подви­га­ми или не име­ем сведе­ний об отце зна­ме­ни­то­го рим­ля­ни­на Като­на Стар­ше­го.

7. Когда Алек­сандр укра­сил вен­ком моги­лу Ахил­ла, Гефе­сти­он так­же укра­сил Патро­кло­ву моги­лу¹¹, желая дать понять, что любим Алек­сан­дром, подоб­но тому, как Патрокл был любим Ахил­лом.

8. Лакеде­мо­ня­нин Клео­мен¹² открыл свои пла­ны дру­гу Архо­ниду и сде­лал его сво­им еди­но­мыш­лен­ни­ком. Он поклял­ся в слу­чае успе­ха не пред­при­ни­мать ниче­го, не обра­тив­шись к его голо­ве. Захва­тив власть, Клео­мен убил сво­его дру­га, отру­бил ему голо­ву и дер­жал ее в сосуде с медом. Вся­кий раз, как он соби­рал­ся при­нять какое-нибудь реше­ние, царь накло­нял­ся над этим сосудом и рас­ска­зы­вал о сво­их замыс­лах. Так, по его сло­вам, он остал­ся верен обе­ща­ни­ям и клят­вам, посто­ян­но при­вле­кая к сове­ту голо­ву Архо­нида.

9. Тиме­сий, будучи бла­го­род­ным чело­ве­ком, был отлич­ным пра­ви­те­лем сво­их род­ных Кла­зо­мен. И одна­ко, как это неред­ко в подоб­ных обсто­я­тель­ствах, он постра­дал от люд­ской зави­сти. В нача­ле Тиме­сий ста­рал­ся не заме­чать ее, но в кон­це кон­цов, гово­рят, из-за это­го был вынуж­ден поки­нуть род­ной город. Одна­жды, когда он про­хо­дил мимо шко­лы, маль­чи­ки, отпу­щен­ные учи­те­лем, игра­ли на ули­це. Двое из них заспо­ри­ли, и в под­твер­жде­ние сво­ей правоты один ска­зал: «Это так же вер­но, как то, что я разо­бью Тиме­сию голо­ву». Услы­шав эти сло­ва и поняв, как дале­ко зашла нена­висть к нему, если озлоб­ле­ны даже дети, Тиме­сий доб­ро­воль­но поки­нул Кла­зо­ме­ны.

10. Неко­гда бла­го­да­ря сво­е­му богат­ству и бла­го­со­сто­я­нию Эги­на была самым зна­чи­тель­ным из гре­че­ских государств: она рас­по­ла­га­ла фло­том и поль­зо­ва­лась боль­шим вли­я­ни­ем. И во вре­мя Пер­сид­ских войн эги­не­ты отли­ча­лись и были удо­сто­е­ны награ­ды за храб­рость. Они пер­вы­ми ста­ли чека­нить моне­ту, назван­ную в их честь эгин­ской.

11. У под­но­жия Пала­тин­ско­го хол­ма рим­ляне воз­двиг­ли храм и алтарь в честь боги­ни Лихо­рад­ки.

12. Пре­лю­бо­дея, если его засти­га­ли, в Гор­тине пере­да­ва­ли в руки вла­стей и после изоб­ли­че­ния увен­чи­ва­ли вен­ком из шер­сти в знак его изне­жен­но­сти и рас­пу­щен­но­сти. Иму­ще­ство пре­ступ­ни­ка пере­хо­ди­ло в соб­ст­вен­ность каз­ны, а он вме­сте с ува­же­ни­ем гор­ти­нян терял все граж­дан­ские пра­ва.

13. При­вле­чен­ный сла­вой гете­ры Гна­фе­ны, к ней в Атти­ку явил­ся поклон­ник из Гел­лес­пон­та. Во вре­мя пируш­ки он был несно­сен, так как бол­тал без умол­ку. Пере­бив его, Гна­фе­на ска­за­ла: «По тво­им сло­вам, ты как буд­то из Гел­лес­пон­та?» Услы­шав утвер­ди­тель­ный ответ, она про­дол­жа­ла: «Так как же ты не зна­ешь зна­ме­ни­тей­ше­го из тамош­них горо­дов?» «Како­го?», — спро­сил при­ез­жий. «Сигея», — ска­за­ла Гна­фе­на. Этим она удач­но заста­ви­ла его замол­чать¹³.

14. Самы­ми кра­си­вы­ми и при­вле­ка­тель­ны­ми, гово­рят, были сре­ди гре­ков Алки­ви­ад, а у рим­лян Сци­пи­он; Демет­рий Поли­ор­кет, как извест­но, так­же оспа­ри­вал пер­вое место. Пере­да­ют, что Алек­сандр, сын Филип­па, отли­чал­ся при­род­ной кра­сотой — воло­сы его вились и были бело­ку­ры, но в лице царя скво­зи­ло, судя по рас­ска­зам, что-то устра­шаю­щее.

15. Рас­ска­зы­ва­ют, что Геракл в дет­ских заба­вах нахо­дил отдох­но­ве­ние от сво­их изну­ри­тель­ных трудов. Сын Зев­са и Алк­ме­ны¹⁴ охот­но играл с детьми. На это бес­спор­но наме­ка­ет Еври­пид, вкла­ды­вая в уста богу сло­ва:

Геракл про­из­но­сит их, дер­жа за руку ребен­ка. Алки­ви­ад одна­жды застал Сокра­та во вре­мя игры с малень­ким Лам­про­к­лом. Аге­си­лай вме­сте со сво­им мало­лет­ним сыном ска­кал вер­хом на палоч­ке. Отве­чая кому-то, кто сме­ял­ся над ним за это, он ска­зал: «Теперь помал­ки­вай, а сам ста­нешь отцом, тогда будешь гово­рить». У Архи­та из Тарен­та, чело­ве­ка, посвя­тив­ше­го себя обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти и фило­со­фии, было мно­же­ство рабов, с детьми кото­рых ему достав­ля­ло боль­шое удо­воль­ст­вие играть; осо­бен­но он любил забав­лять­ся с ними во вре­мя пиров.

16. Алек­сандр, как гово­рят, по раз­ным при­чи­нам завидо­вал сво­им спо­движ­ни­кам. Ему не дава­ли покоя опыт­ность Пер­дик­ки в воен­ном деле, пол­ко­вод­че­ская сла­ва Лиси­ма­ха, отва­га Селев­ка, печа­ли­ло често­лю­бие Анти­го­на, доса­до­вал вое­на­чаль­ни­че­ский талант Анти­па­тра, все­лял подо­зре­ния гиб­кий ум Пто­ле­мея, стра­ши­ли бес­пут­ность Таррия и склон­ность Пито­на к нов­ше­ствам.

17. Демет­рий¹⁶, пове­ли­тель мно­гих наро­дов, ходил в дом гете­ры Ламии воору­жен­ный и с диа­де­мой на голо­ве. Ему было неудоб­но при­ни­мать ее в сво­ем доме, сам же он посе­щал ее откры­то. Флей­ти­ста Фео­до­ра я став­лю выше Демет­рия, так как он остав­лял без вни­ма­ния при­гла­ше­ния Ламии, когда она посы­ла­ла за ним.

18. Афро­ди­та в листьях лату­ка скры­ла кра­сав­ца Фао­на¹⁷. Дру­гое ска­за­ние гово­рит, что Фаон — пере­воз­чик и зани­мал­ся тем, что пере­прав­лял людей на лод­ке. Одна­жды Афро­ди­те пона­до­би­лись его услу­ги. Фаон охот­но согла­сил­ся, не зная, что перед ним боги­ня, и береж­но доста­вил ее куда нуж­но. За это Афро­ди­та дала ему сосудец с бла­го­во­ни­я­ми. Ума­стив­шись, Фаон стал пре­крас­ней всех на све­те; поэто­му его и люби­ли мити­лен­ские жен­щи­ны. В кон­це кон­цов он был убит за пре­лю­бо­де­я­ние.

19. Поэтес­су Сап­фо, дочь Ска­манд­ро­ни­ма, Пла­тон, сын Ари­сто­на, счи­та­ет муд­рой жен­щи­ной. Я слы­шал, что на Лес­бо­се суще­ст­во­ва­ла дру­гая Сап­фо, не поэтес­са, а гете­ра.

20. Геси­од гово­рит, что соло­вей — един­ст­вен­ная пти­ца, кото­рая нико­гда не веда­ет сна и веч­но бодр­ст­ву­ет. Ласточ­ка бодр­ст­ву­ет не все­гда: она лиши­лась сна напо­ло­ви­ну. Это им воз­мездие за зло­де­я­ние — нече­сти­вую фра­кий­скую тра­пе­зу¹⁸.

21. Узнав, что сыно­вья пали в бою, лакеде­мо­нян­ки шли на поле сра­же­ния, чтобы осмот­реть, как они ране­ны, со сто­ро­ны лица или со спи­ны. Если раны были пре­иму­ще­ст­вен­но спе­ре­ди, жен­щи­ны, пре­ис­пол­нен­ные гор­до­сти, гляде­ли с боль­шим досто­ин­ст­вом и хоро­ни­ли сво­их сыно­вей в отчих гроб­ни­цах, если же со спи­ны, они рыда­ли от сты­да и ско­рей торо­пи­лись скрыть­ся, пре­до­став­ляя зары­вать их в зем­лю вме­сте с дру­ги­ми, или пере­но­си­ли в род­ные моги­лы тай­но.

22. Рас­ска­зы­ва­ют, что пас­тух Титорм встре­тил­ся как-то с кротон­цем Мило­ном, кото­рый очень гор­дил­ся сво­ей силой. Милон, глядя на испо­лин­ский рост Титор­ма, захо­тел испы­тать его силу. Пас­тух, одна­ко, ска­зал, что ему нечем хва­стать, и с эти­ми сло­ва­ми снял гима­тий¹⁹ и напра­вил­ся к огром­но­му кам­ню, лежав­ше­му в воде Еве­на. Титорм сна­ча­ла под­та­щил его к себе, потом отпих­нул назад — он повто­рил это два­жды и три­жды, затем под­нял камень на высоту колен и, нако­нец, взва­лил на пле­чи и про­нес при­мер­но восемь оргий²⁰. Милон же едва сдви­гал его. Затем Титорм встал в середине сво­его ста­да и схва­тил за ногу само­го круп­но­го и страш­но­го быка. Живот­ное пыта­лось бежать, но не мог­ло вырвать­ся. Тут при­бли­зил­ся вто­рой бык, и Титорм сво­бод­ной рукой схва­тил за ногу и это­го, тоже не давая ему дви­нуть­ся с места. Видя это, Милон воздел руки к небу и вос­клик­нул: «О Зевс, вид­но, ты послал нам ново­го Герак­ла!» С той поры, гово­рят, пошла посло­ви­ца: «Вот новый Геракл!»

23. Кель­ты, гово­рят, самый отваж­ный народ. Геро­я­ми сво­их песен они дела­ют доб­лест­но пав­ших на войне. На бит­ву отправ­ля­ют­ся увен­чан­ны­ми, а одер­жав победу, водру­жа­ют тро­феи из често­лю­бия и для того, чтобы на гре­че­ский лад оста­вить потом­ству вос­по­ми­на­ние о сво­ей доб­ле­сти. Бег­ство кель­ты счи­та­ют таким позо­ром, что не выхо­дят из сво­их домов, даже если те рушат­ся, обва­ли­ва­ют­ся или горят и сами они объ­яты пла­ме­нем. Мно­гие из них выдер­жи­ва­ют натиск бур­но­го моря, а иные с ору­жи­ем в руках бро­са­ют­ся про­тив него и про­ти­во­сто­ят вол­нам, потря­сая обна­жен­ны­ми меча­ми и копья­ми, слов­но могут устра­шить или ранить их.

24. Пере­да­ют, что сиба­ри­тя­нин Смин­ди­рид при­вык к таким немыс­ли­мым рос­ко­ше­ствам, что, при­быв в Сики­он сва­тать­ся за Кли­сфе­но­ву дочь Ага­ри­сту, имел при себе тыся­чу пова­ров, тыся­чу пти­це­ло­вов и тыся­чу рыба­ков.

25. Алки­ной был поле­зен Одис­сею²¹, Хирон Ахил­лу²², Ахилл Патро­клу, Нестор Ага­мем­но­ну²³, Мене­лай Теле­ма­ху²⁴, Полида­мант, пока тот слу­шал­ся его, Гек­то­ру²⁵, Анте­нор тро­ян­цам, Пифа­гор сво­им уче­ни­кам, слу­ша­те­ли Демо­кри­та мно­го поза­им­ст­во­ва­ли у сво­его учи­те­ля. Если б афи­няне слу­ша­лись Сокра­та, они достиг­ли бы во всем сча­стья. Гиерон, сын Дино­ме­на, обо­га­щал­ся бла­го­да­ря обще­нию с Симо­нидом Кеос­ским, Поли­крат — из-за обще­ния с Ана­кре­он­том, Прок­сен, про­во­дя вре­мя с Ксе­но­фон­том, а Анти­гон²⁶ — с Зено­ном. Чтобы ска­зать о тех, кто свя­зан со мною не менее, чем гре­ки (ведь рим­ляне близ­ки мне, посколь­ку родом я — рим­ля­нин), напом­ню, что вели­кую поль­зу при­нес Лукул­лу Антиох из Аска­ло­на, Арий Меце­на­ту, Апол­ло­ний Цице­ро­ну, Афи­но­дор Авгу­сту. Пла­тон, кото­рый муд­рее меня, гово­рит, что даже у само­го Зев­са был совет­чик. Кто он и чем слу­жил Зев­су, мож­но про­чи­тать у Пла­то­на.

26. Извест­ны­ми пья­ни­ца­ми были, как гово­рят, родо­сец Ксе­на­гор по про­зви­щу Амфо­ра и кулач­ный боец Про­тей, сын Лани­ки, молоч­ный брат царя Алек­сандра. По рас­ска­зам, и сам Алек­сандр тоже мог выпить необык­но­вен­но мно­го.

27. Геракл, как пере­да­ют, про­яв­лял вели­чай­шую мяг­кость по отно­ше­нию к вра­гам — ведь он впер­вые сло­жил ору­жие, чтобы дать им похо­ро­нить пав­ших, хотя в его вре­ме­на не было при­ня­то забо­тить­ся об уби­тых и тру­пы остав­ля­ли на съе­де­ние псам.

28. Лео­ко­рий — афин­ский храм, посвя­щен­ный доче­рям Леоя: Пра­к­си­тее, Тео­пе и Евбу­ле. Соглас­но мифу, они умер­ли за этот город: отец обрек их смер­ти, вняв про­ро­че­ству дель­фий­ско­го ора­ку­ла, гла­сив­ше­му, что Афи­ны могут быть спа­се­ны толь­ко их кро­вью²⁷.

29. Пла­тон, сын Ари­сто­на, глядя на рос­кош­ные дома жите­лей Акра­ган­та и на их столь же рос­кош­ные пир­ше­ства, заме­тил, что акра­ган­тяне стро­ят так, слов­но соби­ра­ют­ся веч­но жить, и едят, слов­но зав­тра рас­ста­ют­ся с жиз­нью. Тимей сооб­ща­ет, что у них были в ходу сереб­ря­ные сосуды для бла­го­во­ний, сереб­ря­ные греб­ни и ложа, цели­ком сде­лан­ные из сло­но­вой кости.

30. В Тарен­те люди начи­на­ют пить с утра, а к полу­дню уже пья­ны. У кирен­цев же нра­вы дошли до тако­го паде­ния, что им при­шлось обра­тить­ся к Пла­то­ну с прось­бой напи­сать для их исправ­ле­ния зако­ны. Фило­соф, гово­рят, отка­зал­ся из-за край­не­го лег­ко­мыс­лия кирен­цев. Это под­твер­жда­ет и Евпо­лид в сво­ей комедии «Мари­ка́»²⁸, гово­ря, что даже самый скром­ный кире­нец носит перст­ни ценой в десять мин, уди­ви­тель­но искус­ной работы.

31. Я пере­чис­лю вам сор­та гре­че­ских вин, поль­зо­вав­ши­е­ся в древ­но­сти сла­вой: прам­ней­ское вино, посвя­щен­ное Демет­ре, хиос­ское с ост­ро­ва Хиоса, фасос­ское и лес­бос­ское. Кро­ме того, суще­ст­во­ва­ло так назы­вае­мое слад­кое вино (вкус его соот­вет­ст­во­вал назва­нию) и крит­ское, в Сира­ку­зах дела­ли вино, назы­вав­ше­е­ся в честь како­го-то тамош­не­го царя «пол­лий». Пили так­же вино с ост­ро­ва Коса, име­но­вав­ше­е­ся соот­вет­ст­вен­но кос­ским, и родос­ское, назван­ное по месту изготов­ле­ния. Раз­ве не свиде­тель­ст­ву­ет о склон­но­сти гре­ков к рос­ко­ши то, что они охот­но при­ме­ши­ва­ли к вину мир­ру. Назы­ва­лось такое вино мирро­вым. О нем упо­ми­на­ет коми­че­ский поэт Филип­пид.

32. Само­сец Пифа­гор носил белые одеж­ды, золо­той венок и шаро­ва­ры, Эмпе­докл из Акра­ган­та — баг­ря­ни­цу и обувь на мед­ных подош­вах. Рас­ска­зы­ва­ют, что Гип­пий и Гор­гий ходи­ли в пур­пур­ных одеж­дах.

33. Пере­да­ют, что Киней, врач Пир­ра, напи­сал тай­ное пись­мо рим­ско­му сена­ту, в кото­ром пред­ла­гал за воз­на­граж­де­ние отра­вить царя. Сенат отве­тил отка­зом, ибо рим­ляне при­вык­ли доб­лест­но побеж­дать и не при­вык­ли одер­жи­вать над вра­гом верх, при­бе­гая к хит­ро­стям, ковар­ству и коз­ням. Более того, умы­сел Кинея сенат открыл Пир­ру.

34. До нас дошло мно­же­ство рас­ска­зов о любов­ных при­вя­зан­но­стях древ­них, и сре­ди них — сле­дую­щие. Пав­са­ний был влюб­лен в свою жену, Апел­лес любил налож­ни­цу Алек­сандра; имя ее было Пан­ка­ста, а роди­на — город Ларисса. Пан­ка­ста, как гово­рят, была пер­вой жен­щи­ной, с кото­рой сбли­зил­ся царь.

35. Было два Пери­андра: один — муд­рец, дру­гой — тиран²⁹, три Миль­ти­а­да: пер­вый — осно­ва­тель Хер­со­не­са, вто­рой — сын Кип­се­ла³⁰, тре­тий — Кимо­на. Сивил­лы четы­ре: Эритрей­ская, Самос­ская, Еги­пет­ская и Сард­ская. Неко­то­рые упо­ми­на­ют еще шесть, так что выхо­дит все­го десять, вклю­чая сюда Кум­скую и Иудей­скую Сивилл³¹. Было три Бакида: из Элео­на, Афин и Арка­дии.

36. Древ­ние рас­хо­дят­ся в опре­де­ле­нии чис­ла детей Нио­бы. Гомер счи­та­ет, что у нее было шесть сыно­вей и шесть доче­рей. Лас — что два­жды семь, Геси­од — что девят­на­дцать, если сти­хи дей­ст­ви­тель­но при­над­ле­жат ему, а не при­пи­са­ны оши­боч­но, как мно­гие дру­гие. Алк­ман назы­ва­ет чис­ло десять, Мим­нерм и Пин­дар — два­дцать.

37. Пре­сле­дуя Бес­са³², вой­ско Алек­сандра испы­ты­ва­ло столь боль­шой недо­ста­ток в про­до­воль­ст­вии, что все, вклю­чая царя, при­нуж­де­ны были питать­ся мясом вер­блюдов и дру­гих вьюч­ных живот­ных, а так как топ­ли­ва тоже не было, то мясо ели сырым. В оби­лии встре­чав­ший­ся на пути силь­фий³³ помо­гал пере­ва­ри­вать эту непри­выч­ную пищу. В Бак­три­ане вои­ны захва­ти­ли дерев­ни, увидев дым, валив­ший из труб, и заклю­чив из это­го, что они оби­тае­мы. В дома они смог­ли про­ник­нуть не рань­ше, чем отгреб­ли снег от две­рей.

38. У саков конь, если сбро­сит седо­ка, оста­нав­ли­ва­ет­ся, давая ему воз­мож­ность вновь вско­чить себе на спи­ну. Если муж­чи­на хочет взять в жены девуш­ку, он сра­жа­ет­ся с нею. Тот, кто одер­жит победу, повеле­ва­ет и власт­ву­ет; побеж­ден­ный — под­чи­ня­ет­ся. Оба стре­мят­ся толь­ко к победе, а не к смер­ти про­тив­ни­ка. В горе саки уда­ля­ют­ся в тем­ные, рас­по­ло­жен­ные под зем­лей поме­ще­ния.

39. Македо­ня­нин Пер­дик­ка, сорат­ник Алек­сандра, был столь отва­жен, что как-то раз один вошел в пеще­ру, слу­жив­шую лого­вом льви­це. Ее в это вре­мя не было, и Пер­дик­ка толь­ко унес дете­ны­шей. Этот его посту­пок вызвал общее вос­хи­ще­ние. Ведь не толь­ко элли­ны, но и вар­ва­ры³⁴ счи­та­ют льви­цу самым силь­ным и опас­ным живот­ным. Гово­рят, что асси­рий­ская цари­ца Семи­ра­мида не счи­та­ла доб­ле­стью одо­леть льва, пан­те­ру или дру­го­го хищ­ни­ка, но гор­ди­лась, если ей уда­ва­лось спра­вить­ся с льви­цей.

40. В бога­том обо­зе Ксерк­са вез­ли так­же воду из Хоас­па³⁵. Одна­жды царь почув­ст­во­вал жаж­ду (он шел пустын­ной доро­гой, а обоз силь­но отстал); тогда по вой­ску объ­яви­ли, чтобы тот, у кого есть вода из Хоас­па, дал царю напить­ся. И, дей­ст­ви­тель­но, нашел­ся воин, у кото­ро­го оста­лось немно­го этой воды, уже успев­шей, прав­да, испор­тить­ся. Ксеркс уто­лил жаж­ду и назвал услу­жив­ше­го ему пер­са сво­им бла­го­де­те­лем³⁶: он-де умер бы, не ока­жись у вои­на воды.

41. Рас­ска­зы­ва­ют, что худож­ник Прото­ген в тече­ние семи лет трудил­ся над сво­им «Яли­сом»³⁷. Увидев кар­ти­ну, Апел­лес неко­то­рое вре­мя сто­ял без­молв­но, так как был пора­жен необы­чай­но­стью замыс­ла, а потом ска­зал: «Труд велик, вели­ко и мастер­ство худож­ни­ка, не хва­та­ет един­ст­вен­но пле­ни­тель­но­сти. Будь она, Прото­ге­на сле­до­ва­ло бы воз­не­сти до небес».

42. Соглас­но пре­да­нию, Кира, сына Ман­даны, выкор­ми­ла пси­ца³⁸, сына Авги и Герак­ла, Теле­фа, — оле­ни­ха³⁹. Пелия, сына Посей­до­на и Тиро, а так­же сына Ало­пы — кобы­ли­ца⁴⁰. Алек­сандр, сын При­а­ма, был вскорм­лен мед­веди­цей⁴¹, Эгисф, сын Фие­ста и Пело­пии, — козой⁴².

43. Я слы­шал, что Дарий, сын Гис­тас­па, был ору­же­нос­цем Кира⁴³, Дарий послед­ний, кото­ро­го победил Алек­сандр⁴⁴, — рабом, македон­ский царь Архе­лай — сыном рабы­ни Сими­хи, Мене­лай, дед Филип­па⁴⁵, — неза­кон­но­рож­ден­ным, а его сын Амин­та, гово­рят, при­служ­ни­ком и рабом Аэро­па; Пер­сей, раз­би­тый рим­ля­ни­ном Пав­лом, родом арги­вя­нин, был низ­ко­го про­ис­хож­де­ния, Евме­на счи­та­ют сыном бед­но­го флей­ти­ста, играв­ше­го на похо­ро­нах, Анти­гон, сын Филип­па, кри­вой на один глаз и пото­му про­зван­ный Кик­ло­пом⁴⁶, неко­гда пахал зем­лю, Пол­ис­пер­хонт преж­де был раз­бой­ни­ком, Феми­стокл, победи­тель вар­вар­ско­го флота и един­ст­вен­ный, кто пони­мал сокро­вен­ный смысл боже­ст­вен­ных веща­ний⁴⁷, был рож­ден фра­ки­ян­кой по име­ни Аброто­нон, отец Фоки­о­на, про­зван­но­го Чест­ным, изготов­лял песты, Демет­рий Фалер­ский, гово­рят, был рабом в доме Тимо­фея и Коно­на; отцов Гипер­бо­ла, Клео­фон­та и Дема­да, хотя все трое и были вождя­ми афин­ско­го наро­да, почти никто не зна­ет; Кал­ли­кра­ти­да, Гилип­па и Лисанд­ра зва­ли в Лакеде­моне мота­ка­ми: так назы­ва­лись там рабы из бога­тых домов, кото­рых вме­сте с сыно­вья­ми хозя­ев посы­ла­ли в гим­на­сий⁴⁸, для сов­мест­ных упраж­не­ний; Ликург не толь­ко допу­стил это, но даже даро­вал пра­ва граж­дан­ства тем, кто содей­ст­во­вал обу­че­нию маль­чи­ков; отец Эпа­ми­нон­да — тоже какой-то без­вест­ный чело­век, а Кле­он, сира­куз­ский тиран, неко­гда был мор­ским раз­бой­ни­ком.

44. Сици­лий­ские каме­но­лом­ни были рас­по­ло­же­ны в рай­оне Эпи­пол⁴⁹; дли­на их — ста­дий, шири­на — два пле­тра⁵⁰. Неко­то­рые люди работа­ли в этих каме­но­лом­нях столь­ко вре­ме­ни, что там же заклю­ча­ли бра­ки и про­из­во­ди­ли на свет детей. Неко­то­рые из них, не бывав­шие нико­гда в горо­де, впер­вые попав в Сира­ку­зы, с кри­ком отша­ты­ва­лись от лоша­ди­ных упря­жек и про­го­ня­е­мых по ули­це быков — столь велик был их страх. Кра­си­вей­шая в каме­но­лом­нях пеще­ра назы­ва­ет­ся в честь поэта Филок­се­на Филок­се­но­вой. Там, гово­рят, он напи­сал свой луч­ший дифи­рамб «Кик­лоп», пре­зрев суро­вый при­го­вор Дио­ни­сия⁵¹ и даже в несча­стье не забыв Муз.

45. Фри­гий­ские ска­за­ния повест­ву­ют о том, что фри­гий­цу Мида­су, когда он был еще малым ребен­ком, во сне заполз­ли в рот муравьи и с вели­ким при­ле­жа­ни­ем ста­ли сно­сить туда пше­нич­ные зер­на. Во рту Пла­то­на пче­лы устро­и­ли улей, а Пин­да­ра, под­ки­ну­то­го в мла­ден­че­стве, вскор­ми­ли сво­им медом, вме­сто моло­ка роди­тель­ни­цы.

46. О Дио­ни­сии, сыне Гер­мо­кра­та⁵², рас­ска­зы­ва­ют сле­дую­щую исто­рию. Одна­жды он вер­хом пере­прав­лял­ся через реку. Конь завяз в глине; Дио­ни­сий спе­шил­ся и, добрав­шись до про­ти­во­по­лож­но­го бере­га, наме­ре­вал­ся уже идти даль­ше, бро­сив коня, кото­ро­го счи­тал поте­рян­ным. А тот после­до­вал за Дио­ни­си­ем и ржа­ни­ем заста­вил хозя­и­на обер­нуть­ся. Не успел Дио­ни­сий протя­нуть руку к его гри­ве, чтобы вско­чить, как целый рой пчел опу­стил­ся на нее. На вопрос Дио­ни­сия о зна­че­нии это­го зна­ме­ния галеоты⁵³ отве­ти­ли, что оно ука­зы­ва­ет на еди­но­дер­жав­ное прав­ле­ние.

47. Дио­ни­сий⁵⁴ изгнал из Сици­лии Дио­на, а его жену Аре­ту вме­сте с сыном оста­вил под над­зо­ром. Про­тив воли Аре­ты он затем выдал ее замуж за сира­ку­зя­ни­на Тимо­кра­та, само­го исправ­но­го из сво­их тело­хра­ни­те­лей. Потом, когда после бег­ства Дио­ни­сия в Лок­ры, Дион овла­дел Сира­ку­за­ми, его сест­ра Ари­сто­ма­ха отпра­ви­лась к нему в сопро­вож­де­нии Аре­ты, кото­рая от сты­да закры­ва­ла лицо покры­ва­лом и не сме­ла заго­во­рить с Дио­ном как с супру­гом, ибо под­чи­ни­лась чужой воле и не соблю­ла супру­же­ской вер­но­сти. После заступ­ни­че­ства Ари­сто­ма­хи, рас­ска­зав­шей о том, что Дио­ни­сий дей­ст­во­вал при­нуж­де­ни­ем, Дион при­влек жену и сына к себе и вер­нул их в род­ной дом.

48. Не толь­ко жите­ли Индии пере­ло­жи­ли поэ­мы Гоме­ра на свой язык и поют их, но, если верить рас­ска­зам исто­ри­ков, и пер­сид­ские цари.

49. Фоки­он, сын Фоки, мно­же­ство раз изби­рав­ший­ся стра­те­гом, был при­го­во­рен к смер­ти, бро­шен в тем­ни­цу и дол­жен был выпить яд⁵⁵. Когда ему был подан кубок, близ­кие Фоки­о­на, сто­яв­шие тут же, спро­си­ли, не жела­ет ли он пере­дать что-нибудь сыну. «Я про­шу его, — про­из­нес Фоки­он, — не питать к афи­ня­нам зло­бы за то, что я осу­шу сей­час этот кубок». Чело­век, кото­рый не воздаст Фоки­о­ну хва­лы и не вос­хи­тит­ся его поступ­ком, не может, мне кажет­ся, оце­нить высо­ких душев­ных поры­вов.

50. Лакеде­мо­няне были чуж­ды искусств и наук, ибо забо­ти­лись толь­ко об упраж­не­ни­ях тела и ору­жии. Если же воз­ни­ка­ла нуж­да в помо­щи Муз — вспы­хи­ва­ли какие-нибудь болез­ни, поваль­ное безу­мие или что-нибудь в этом роде — они по настав­ле­нию ора­ку­ла при­гла­ша­ли ино­зем­цев для исце­ле­ний и очи­ще­ний. Так были позва­ны Тер­пандр, Талет, Тир­тей, Ним­фей из Кидо­нии и Алк­ман⁵⁶. Фукидид под­твер­жда­ет пред­став­ле­ние о необ­ра­зо­ван­но­сти лакеде­мо­нян там, где повест­ву­ет о Бра­сиде. Он пишет: «Для лакеде­мо­ня­ни­на Бра­сид был срав­ни­тель­но силен в речах»⁵⁷.

51. Врач Мене­крат был испол­нен столь вели­кой гор­ды­ни, что стал назы­вать себя Зев­сом. Одна­жды он начал пись­мо македон­ско­му царю Филип­пу таки­ми сло­ва­ми: «Мене­крат-Зевс жела­ет Филип­пу здрав­ст­во­вать». Филипп отве­тил: «Филипп жела­ет Мене­кра­ту быть здо­ро­вым. Сове­тую тебе отпра­вить­ся в Анти­ки­ру». Царь наме­кал этим на то, что Мене­крат не в сво­ем уме⁵⁸. Как-то раз Филипп устро­ил пыш­ное пир­ше­ство и при­гла­сил на него Мене­кра­та; он велел при­гото­вить ему отдель­ное ложе, поста­вить рядом с ним куриль­ни­цу и уго­щать гостя бла­го­во­ни­я­ми. Осталь­ные же пиро­ва­ли как пола­га­ет­ся, ибо сто­лы ломи­лись от яств. Мене­крат вна­ча­ле кре­пил­ся и радо­вал­ся ока­зан­ной чести, но когда по-насто­я­ще­му про­го­ло­дал­ся и обна­ру­жи­лось, что он чело­век, и при­том неда­ле­кий, под­нял­ся со сво­его ложа и ушел домой со сло­ва­ми, что его оскор­би­ли. Так Филип­пу ост­ро­ум­но уда­лось выста­вить напо­каз глу­пость Мене­кра­та.

52. Ритор Исо­крат срав­ни­вал Афи­ны с гете­рой. Пле­нен­ные кра­сотой гете­ры жаж­дут обла­дать ею, одна­ко нет тако­го безум­ца, кото­рый бы взду­мал на ней женить­ся. Так и Афи­ны — город вос­хи­ти­тель­ный и несрав­нен­ный для при­ез­же­го, но дале­ко не слад­кий для того, кто там живет посто­ян­но. Этим Исо­крат наме­кал на навод­няв­ших Афи­ны сико­фан­тов⁵⁹ и на коз­ни город­ских дема­го­гов.

53. Ничтож­ные пово­ды при­во­ди­ли, насколь­ко мне извест­но, к вели­чай­шим вой­нам. Пово­дом к пер­сид­ской войне послу­жи­ли, как гово­рят, раздо­ры самос­ца Меанд­рия с афи­ня­на­ми⁶⁰; Пело­пон­нес­ская вой­на вспых­ну­ла из-за поста­нов­ле­ния про­тив мегар­цев⁶¹; так назы­вае­мая Свя­щен­ная из-за штра­фа, нало­жен­но­го амфи­к­ти­о­нам⁶²и; Херо­не­е­ва вой­на из-за пре­пи­ра­тельств с царем Филип­пом Афин, не поже­лав­ших при­нять от него Гало­нес⁶³.

54. Желая обра­зу­мить раз­гне­ван­но­го Алек­сандра и успо­ко­ить царя, Ари­сто­тель напи­сал ему так: «Раз­дра­же­ние и гнев долж­ны обра­щать­ся не про­тив низ­ших, а про­тив выс­ших. Рав­ных же тебе нет». Ари­сто­тель неиз­мен­но пода­вал Алек­сан­дру муд­рые сове­ты и поэто­му сде­лал мно­го полез­ных дел. Бла­го­да­ря Ари­сто­те­лю, напри­мер, был отстро­ен его род­ной город, раз­ру­шен­ный Филип­пом⁶⁴.

55. Ливий­цы с поче­стя­ми хоро­нят людей, рас­топ­тан­ных сло­на­ми на охо­те или в сра­же­нии, и поют в их честь гим­ны тако­го содер­жа­ния: воис­ти­ну доб­ле­стен тот, кто всту­па­ет в борь­бу со столь мощ­ным зве­рем. Они так­же счи­та­ют, что почет­ная гибель — луч­ший покров для умер­ше­го.

56. Дио­ген из Сино­пы любил попре­кать мегар­цев их неве­же­ст­вом и необ­ра­зо­ван­но­стью. Он так­же гова­ри­вал, что пред­по­чи­та­ет быть бара­ном в хле­ву мегар­ца, чем его сыном. Дио­ген наме­кал на то, что мегар­цы о сво­ем ско­те заботят­ся, а детьми пре­не­бре­га­ют.

57. Во вре­мя похо­да Алек­сандра, сына Филип­па, про­тив Фив боги явля­ли фиван­цам зна­ме­ния и чуде­са, чтобы пред­у­предить их об угро­зе небы­ва­лых бед­ст­вий⁶⁵ (те же, пола­гая, что Алек­сандр погиб в Илли­рии, поно­си­ли царя). Озе­ро в Онхе­сте, напри­мер, непре­стан­но изда­ва­ло устра­шаю­щий рев, похо­жий на мыча­ние; неожи­дан­но кро­вью окра­сил­ся источ­ник Дир­ка с неко­гда чистой и при­ят­ной на вкус водой, про­те­кав­ший вбли­зи Исме­ния и город­ских стен. Видя это, фиван­цы, одна­ко, дума­ли, что боже­ство угро­жа­ет македо­ня­нам. Паук сплел свою пау­ти­ну на голо­ве ста­туи Демет­ры в ее город­ском хра­ме; кумир же Афи­ны Алал­ко­ме­не­иды⁶⁶ вос­пла­ме­нил­ся сам собой без того, чтобы на него попал огонь. Было еще мно­го дру­гих зна­ме­ний.

58. Афи­ня­нин Диок­сипп, победи­тель на Олим­пий­ских состя­за­ни­ях, тор­же­ст­вен­но, как это пола­га­лось в таких слу­ча­ях, въез­жал в род­ной город. Стек­лось боль­шое коли­че­ство наро­ду, и люди караб­ка­лись куда попа­ло, чтобы посмот­реть на него. В тол­пе при­вле­чен­ных зре­ли­щем была жен­щи­на уди­ви­тель­ной кра­соты. Взгля­нув на нее, Диок­сипп тот­час же был пле­нен и не спус­кал глаз с кра­са­ви­цы, поми­нут­но обо­ра­чи­вал­ся и менял­ся в лице. По этим при­зна­кам все поня­ли, что он небез­раз­ли­чен к жен­щине. Состо­я­ние Диок­сип­па преж­де всех раз­га­дал Дио­ген из Сино­пы и ска­зал сто­яв­шим с ним рядом: «Смот­ри­те, дев­чон­ка свер­ну­ла шею ваше­му зна­ме­ни­то­му герою».

59. Пифа­гор счи­тал, что люди полу­чи­ли от богов две бла­жен­ные спо­соб­но­сти: гово­рить прав­ду и тво­рить доб­ро. То и дру­гое, по его мне­нию, срод­ни при­ро­де бес­смерт­ных.

60. Одна­жды Дио­ни­сий Млад­ший встре­тил­ся с Филип­пом, сыном Амин­ты. Беседа, есте­ствен­но, каса­лась все­воз­мож­ных пред­ме­тов, и, меж­ду про­чим, Филипп спро­сил Дио­ни­сия, как это ему не уда­лось сохра­нить обшир­ные вла­де­ния, полу­чен­ные от отца. Тот не без ост­ро­умия отве­тил: «Отец оста­вил мне в наслед­ство все, кро­ме сво­ей уда­чи, бла­го­да­ря кото­рой он сумел это при­об­ре­сти и удер­жать».

61. Дио­ни­сий⁶⁷ дви­нул про­тив Фурий три­ста кораб­лей с тяже­ло­во­ору­жен­ны­ми вои­на­ми, одна­ко нале­тел про­тив­ный север­ный ветер, раз­бил кораб­ли и лишил его таким обра­зом флота. В бла­го­дар­ность за свое спа­се­ние жите­ли Фурий при­нес­ли Борею жерт­вы, поста­но­ви­ли счи­тать сограж­да­ни­ном, выде­ли­ли ему дом с участ­ком зем­ли и ста­ли еже­год­но справ­лять в его честь празд­ник. Зна­чит, не толь­ко афи­няне при­зна­ва­ли Борея сво­им свой­ст­вен­ни­ком⁶⁸; жите­ли Фурий при­сво­и­ли ему про­зви­ще «Бла­го­де­тель», как, впро­чем, по сло­вам Пав­са­ния, и мега­ло­по­ли­тяне.

62. Суще­ст­ву­ет пер­сид­ский обы­чай, соглас­но кото­ро­му пода­вать царю сове­ты отно­си­тель­но каких-нибудь тай­ных или спор­ных дел пола­га­ет­ся, стоя на золо­той дощеч­ке. Если они будут одоб­ре­ны, совет­чик полу­ча­ет ее в награ­ду, одна­ко его бьют плетьми за то, что он осме­лил­ся пере­чить царю. Сво­бод­но­му чело­ве­ку, мне дума­ет­ся, сле­до­ва­ло бы пом­нить, что оскорб­ле­ние, како­во бы оно ни было, не урав­но­ве­ши­ва­ет­ся награ­дой.

63. Один юно­ша влю­бил­ся в гете­ру из Нав­кра­ти­са, Археди­ку. Она была высо­ко­мер­на, непо­кла­ди­ста, а кро­ме все­го, бра­ла боль­шие день­ги и, несмот­ря на это, вско­ро­сти покида­ла того, кто их запла­тил. Зло­счаст­ный юно­ша ни на что не мог рас­счи­ты­вать, так как совсем не был богат. Как-то ему во сне при­виде­лось, что он обла­да­ет Археди­кой; с тех пор юно­ша исце­лил­ся от сво­ей стра­сти.

64. Алек­сандр, сын Филип­па и Олим­пи­а­ды, окон­чил жизнь в Вави­лоне, хотя и мнил себя отпрыс­ком Зев­са⁶⁹. Так как его сорат­ни­ки спо­ри­ли за власть, тело царя оста­ва­лось без погре­бе­ния, чего не лише­ны даже послед­ние нищие, ведь чело­ве­ку свой­ст­вен­но уда­лять мерт­ве­ца с люд­ских глаз. Тело же Алек­сандра лежа­ло в тече­ние трид­ца­ти дней, пока тель­ме­сец Ари­стандр, то ли одер­жи­мый боже­ст­вом, то ли вдруг охва­чен­ный про­ро­че­ским вдох­но­ве­ни­ем, высту­пил перед македо­ня­на­ми и ска­зал, что Алек­сандр в жиз­ни и смер­ти счаст­ли­вее всех когда бы то ни было пра­вив­ших царей. Боги-де откры­ли ему, Ари­стан­д­ру, что стране, кото­рая при­мет тело царя, былое вме­сти­ли­ще его души, суж­де­но сча­стье и веч­ное про­цве­та­ние. После это­го сре­ди спо­движ­ни­ков Алек­сандра нача­лось сопер­ни­че­ство: каж­дый стре­мил­ся пере­не­сти остан­ки царя в пре­де­лы сво­их вла­де­ний как дра­го­цен­ный залог непо­ко­ле­би­мой проч­но­сти вла­сти.

Пто­ле­мей, если верить рас­ска­зам, выкрал тело и с вели­кой поспеш­но­стью пере­вез в Алек­сан­дрию Еги­пет­скую. Македо­няне ниче­го не пред­при­ни­ма­ли, за исклю­че­ни­ем Пер­дик­ки, кото­рый решил­ся пре­сле­до­вать Пто­ле­мея. Дей­ст­во­вал он, одна­ко, не столь­ко из ува­же­ния к памя­ти царя или по веле­нию нрав­ст­вен­но­го дол­га, сколь­ко подвиг­ну­тый сло­ва­ми Ари­станд­ра. Пер­дик­ка нагнал Пто­ле­мея, и тут завя­за­лась страш­ная схват­ка за тело Алек­сандра, подоб­ная тро­ян­ской бит­ве за при­зрак, кото­рый, как рас­ска­зы­ва­ет Гомер, Апол­лон вме­сто Энея явил геро­ям⁷⁰.

Пто­ле­мею уда­лось сле­дую­щим обра­зом изба­вить­ся от пре­сле­до­ва­ния: он сде­лал кук­лу, похо­жую на Алек­сандра; ее, убран­ную цар­ски­ми одеж­да­ми и доро­ги­ми похо­рон­ны­ми покро­ва­ми, Пто­ле­мей на укра­шен­ных сереб­ром, золо­том и сло­но­вой костью носил­ках водру­зил на одну из пер­сид­ских пово­зок; тело же Алек­сандра, по его при­ка­зу, про­вез­ли впе­ред без вся­кой пыш­но­сти по глу­хим неез­же­ным доро­гам. Пер­дик­ка захва­тил мни­мый тра­ур­ный поезд, счи­тая, что добил­ся цели, и таким обра­зом поте­рял вре­мя. Он обна­ру­жил обман слиш­ком позд­но, когда даль­ней­шее пре­сле­до­ва­ние было уже бес­смыс­лен­но.