О знаменитых иноземных полководцах

VII. Алкивиад

1. Алки­ви­ад, сын Кли­ния, афи­ня­нин. Кажет­ся, при­ро­да, созда­вая это­го чело­ве­ка, испы­та­ла, на что она спо­соб­на. Неда­ром все, писав­шие о нем, соглас­ны в том, что никто не мог срав­нить­ся с ним ни в поро­ках, ни в доб­ро­де­те­лях. Родил­ся он в зна­ме­ни­тей­шем государ­стве и в знат­ней­шем роде¹, пре­вос­хо­дил всех сво­их совре­мен­ни­ков кра­сотою, был оби­лен умом и спо­со­бен ко вся­ко­му делу (и на море, и на суше про­явил он себя как вели­кий пол­ко­во­дец); в искус­стве сло­ва не усту­пал он луч­шим ора­то­рам — речь и внеш­ность его про­из­во­ди­ли такое впе­чат­ле­ние, что никто не мог тягать­ся с ним в спо­ре; был он так­же богат и, когда тре­бо­ва­ли обсто­я­тель­ства — трудо­лю­бив и тер­пе­лив; был он щед­рым, бли­ста­тель­ным в оби­хо­де и во всем обра­зе жиз­ни, обхо­ди­тель­ным, оба­я­тель­ным и уме­ю­щим лов­ко при­но­ро­вить­ся к слу­чаю; и он же в сво­бод­ное вре­мя, когда дела не тре­бо­ва­ли душев­но­го напря­же­ния, ока­зы­вал­ся изне­жен­ным, бес­пут­ным, сла­сто­лю­би­вым и раз­нуздан­ным, так что все диви­лись, как в одном чело­ве­ке ужи­ва­ют­ся такие про­ти­во­ре­чия и такие раз­ные при­род­ные свой­ства.

2. Вос­пи­ты­вал­ся он в доме Перик­ла, кото­ро­му, как гово­рят, при­хо­дил­ся пасын­ком², учил­ся — у Сокра­та, а тестем его был Гип­по­ник, самый бога­тый из всех людей, гово­ря­щих на гре­че­ском язы­ке. Так что если бы сам Алки­ви­ад захо­тел что-нибудь при­ду­мать себе на поль­зу, то не смог бы вооб­ра­зить или добить­ся боль­ших благ, чем те, что угото­ви­ли ему при­ро­да и судь­ба. Когда он достиг отро­че­ско­го воз­рас­та, мно­гие влюб­ля­лись в него по обы­чаю гре­ков, и сре­ди про­чих — Сократ, о чем упо­ми­на­ет Пла­тон в «Пире». Он выво­дит там Алки­ви­а­да, кото­рый вспо­ми­на­ет, как он про­вел с Сокра­том ночь и встал с его ложа таким же, каким дол­жен быть сын, спав­ший с отцом. Воз­му­жав, он и сам так­же любил мно­гих маль­чи­ков, изящ­но и шут­ли­во обхо­дясь со мно­ги­ми непри­ят­ны­ми сто­ро­на­ми подоб­ной люб­ви. Мы оста­но­ви­лись бы на этой теме подроб­нее, если бы нам не пред­сто­я­ло рас­ска­зать о делах гораздо более важ­ных.

3. В Пело­пон­нес­скую вой­ну под его вли­я­ни­ем и по его сове­ту афи­няне объ­яви­ли вой­ну Сира­ку­зам³. Веде­ние ее пору­чи­ли само­му Алки­ви­а­ду, избрав его коман­дую­щим и назна­чив ему в това­ри­щи двух стра­те­гов — Никия и Лама­ха. Во вре­мя под­готов­ки похо­да, перед отплы­ти­ем флота, слу­чи­лось так, что одна­жды ночью в горо­де Афи­нах были опро­ки­ну­ты все гер­мы, кро­ме одной, сто­яв­шей у две­рей Андо­кида. Впо­след­ст­вии ее про­зва­ли Гер­ме­сом Андо­кида. Так как было ясно, что дело не обо­шлось без боль­шо­го мно­го­люд­но­го заго­во­ра, угро­жаю­ще­го не отдель­ным лицам, но все­му государ­ству, про­стой народ при­шел в смя­те­ние, боясь, как бы в горо­де не объ­явил­ся какой-нибудь вожак, кото­рый отни­мет у него сво­бо­ду⁴. Глав­ное подо­зре­ние пада­ло на Алки­ви­а­да, сила и вли­я­ние кото­ро­го каза­лись несов­ме­сти­мы­ми с поло­же­ни­ем обык­но­вен­но­го граж­да­ни­на. Мно­гих при­вя­зал он к себе щед­ро­стью, еще боль­ше людей при­влек на свою сто­ро­ну, ока­зы­вая им помощь в судеб­ных делах; поэто­му вся­кий раз, появ­ля­ясь в обще­ст­вен­ном месте, он при­тя­ги­вал к себе все взо­ры, и никто во всем государ­стве не мог с ним рав­нять­ся. В общем, сограж­дане смот­ре­ли на него как с надеж­дой, так и со стра­хом, ибо он мог при­не­сти мно­го и вреда, и поль­зы. К тому же ходи­ли позо­ря­щие его раз­го­во­ры о том, буд­то он устра­и­ва­ет в сво­ем доме мисте­рии, что по афин­ским пред­став­ле­ни­ям счи­та­лось свя­тотат­ст­вом. Афи­няне пола­га­ли, что сбо­ри­ща тако­го рода поку­ша­ют­ся не столь­ко на рели­гию, сколь­ко на самое государ­ство⁵.

4. Имен­но в этом пре­ступ­ле­нии вра­ги Алки­ви­а­да обви­ни­ли его перед наро­дом. При­бли­жа­лось, одна­ко, вре­мя высту­пать в поход. Учи­ты­вая это обсто­я­тель­ство и зная при­выч­ки сограж­дан, он про­сил разо­брать дело при нем, если счи­та­ют нуж­ным под­верг­нуть его суду, не допус­кая, чтобы нена­вист­ни­ки обви­ня­ли его заоч­но. Вра­ги же, пони­мая, что не могут еще повредить ему, реши­ли пока затих­нуть и дождать­ся, когда он уедет, чтобы ата­ко­вать отсут­ст­ву­ю­ще­го. Так они и сде­ла­ли. Убедив­шись, что он достиг Сици­лии, они заоч­но обви­ни­ли его в кощун­стве над свя­ты­ня­ми. И вот в то вре­мя, как он пре­бы­вал в счаст­ли­вой надеж­де на удач­ное испол­не­ние пору­чен­но­го дела, вла­сти напра­ви­ли к нему вест­ни­ка с тре­бо­ва­ни­ем воз­вра­тить­ся домой и явить­ся на суд. Не осме­ли­ва­ясь отка­зать­ся, он взо­шел на три­е­ру, при­слан­ную для его достав­ки.

Когда корабль достиг ита­лий­ско­го горо­да Фурий, Алки­ви­ад, пере­брав в уме все при­ме­ры необуздан­но свое­воль­но­го и жесто­ко­го обра­ще­ния наро­да со знат­ны­ми лица­ми, счел за луч­шее укрыть­ся от надви­гаю­щей­ся беды и, ускольз­нув тай­ком из-под стра­жи, бежал сна­ча­ла в Элиду, а затем — в Фивы⁶. Потом, когда он узнал, что его при­го­во­ри­ли к смер­ти с кон­фис­ка­ци­ей иму­ще­ства, и что по обы­чаю народ обя­зал жре­цов Эвмол­пидов пре­дать его про­кля­тию, кото­рое для вяще­го назида­ния было выре­за­но на стол­бе и выстав­ле­но на пло­ща­ди, — тогда он пере­брал­ся в Спар­ту. Оттуда повел он вой­ну — не про­тив оте­че­ства, но, как сам он не раз гова­ри­вал, — про­тив сво­их вра­гов, кото­рые одно­вре­мен­но были и вра­га­ми Спар­ты⁷; эти люди, утвер­ждал он, пони­ма­ли, что он может ока­зать государ­ству боль­шие услу­ги и вышвыр­ну­ли его прочь, под­чи­ня­ясь сво­ей зло­бе, а не инте­ре­сам обще­ст­вен­ной поль­зы. Итак, по сове­ту Алки­ви­а­да, лакеде­мо­няне заклю­чи­ли союз с пер­сид­ским царем, а потом укре­пи­ли в Атти­ке Деке­лею и, поста­вив в ней посто­ян­ный гар­ни­зон, дер­жа­ли Афи­ны в оса­де. Его же ста­ра­ни­я­ми Иония вышла из Афин­ско­го Сою­за. После это­го вой­на про­дол­жа­лась при явном пре­об­ла­да­нии Спар­ты⁸.

5. Одна­ко услу­ги Алки­ви­а­да вызва­ли у спар­тан­цев не дру­же­лю­бие, но страх и недо­ве­рие. Когда они заме­ти­ли, какой выдаю­щий­ся ум выка­зы­ва­ет этот реши­тель­ный чело­век во всех делах, то убо­я­лись, что когда-нибудь из люб­ви к родине он пре­даст их самих, поми­рив­шись с сооте­че­ст­вен­ни­ка­ми. Поэто­му они ста­ли искать слу­чай погу­бить его. Дол­го скры­вать это наме­ре­ние от Алки­ви­а­да не уда­лось — он обла­дал такой про­ни­ца­тель­но­стью, что обма­нуть его было невоз­мож­но, тем более что он дер­жал­ся насто­ро­же. Итак, он уда­лил­ся к Тис­са­фер­ну, намест­ни­ку царя Дария, и завел с ним тес­ную друж­бу⁹. Когда же увидел, что сила афи­нян, потер­пев­ших пора­же­ние в Сици­лии, тает, а сила лакеде­мо­нян, напро­тив, при­бы­ва­ет, то сна­ча­ла стал сно­сить­ся через послов со стра­те­гом Писанд­ром, сто­яв­шим с вой­ском на Само­се, заведя пере­го­во­ры о сво­ем воз­вра­ще­нии; этот чело­век был еди­но­мыш­лен­ни­ком Алки­ви­а­да, посколь­ку недо­люб­ли­вал само­управ­ство наро­да и сочув­ст­во­вал луч­шим граж­да­нам. Когда же Писандр не оправ­дал надеж­ды, само вой­ско, бла­го­да­ря Фра­си­бу­лу, сыну Лика, пер­вым при­зва­ло Алки­ви­а­да назад, и он стал стра­те­гом на Само­се. Потом, по пред­ло­же­нию Фера­ме­на, народ про­го­ло­со­вал за вос­ста­нов­ле­ние его в пра­вах и заоч­но назна­чил его коман­дую­щим на рав­ных пра­вах с Фра­си­бу­лом и Фера­ме­ном¹⁰. Во вре­мя их коман­до­ва­ния все настоль­ко пере­ме­ни­лось, что лакеде­мо­няне, уже тор­же­ст­во­вав­шие победу, устра­ши­лись и запро­си­ли мира. Потер­пев пора­же­ния в пяти сухо­пут­ных и в трех мор­ских сра­же­ни­ях, они поте­ря­ли 200 три­ер, захва­чен­ных про­тив­ни­ком и пере­шед­ших в его рас­по­ря­же­ние. Вме­сте с това­ри­ща­ми Алки­ви­ад отво­е­вал Ионию, Гел­лес­понт и мно­гие гре­че­ские горо­да, рас­по­ло­жен­ные на побе­ре­жье Фра­кии¹¹; нема­ло их взя­ли они силой — напри­мер, Визан­тий, но не мень­шее чис­ло скло­ни­ли к сою­зу бла­го­ра­зум­но мило­сти­вым обра­ще­ни­ем с плен­ны­ми. Нако­нец, обре­ме­нен­ные добы­чей, обо­га­тив вой­ско, одер­жав вели­кие победы, они воз­вра­ти­лись в Афи­ны¹².

6. Когда весь город вышел им навстре­чу в Пирей, у всех было столь горя­чее жела­ние видеть Алки­ви­а­да, что вся тол­па устре­ми­лась к его три­е­ре, как буд­то при­был он один, настоль­ко народ был убеж­ден, что и преж­ние несча­стия и нынеш­ние уда­чи выпа­ли ему на долю из-за это­го чело­ве­ка. Граж­дане, изгнав­шие вели­ко­го мужа, вини­ли теперь себя и за поте­рю Сици­лии, и за победы спар­тан­цев. И они, по-види­мо­му, име­ли на то осно­ва­ние. Ведь после того, как Алки­ви­ад стал во гла­ве вой­ска, про­тив­ник вынуж­ден был усту­пить и на суше, и на море. И хотя Фера­мен и Фра­си­бул, коман­до­вав­шие теми же вой­ска­ми, при­бы­ли в Пирей вме­сте с ним, когда он сошел с кораб­ля, весь народ пова­лил сле­дом за ним одним, при­чем тол­па зада­ри­ва­ла его лав­ро­вы­ми вен­ка­ми и лен­та­ми, что преж­де выпа­да­ло на долю лишь олим­пий­ским победи­те­лям. Со сле­за­ми на гла­зах при­ни­мал он зна­ки горя­чей люб­ви сограж­дан и вспо­ми­нал преж­ние обиды. Вой­дя же в город, про­из­нес в Народ­ном Собра­нии такую речь, что не нашлось ни одно­го черст­во­го чело­ве­ка, кото­рый не опла­кал бы его участь и не выра­зил бы воз­му­ще­ние про­тив тех, чьи про­ис­ки изгна­ли Алки­ви­а­да из оте­че­ства — как буд­то дру­гой народ, а не этот, про­ли­ваю­щий теперь сле­зы, осудил его за свя­тотат­ство. Иму­ще­ство его вос­ста­но­ви­ли за счет каз­ны; при­ка­за­ли, чтобы те самые жре­цы Эвмол­пиды, кото­рые под­верг­ли его отлу­че­нию, сня­ли свое про­кля­тие, а стол­бы, на кото­рых оно было высе­че­но, сбро­си­ли в море.

7. Не слиш­ком дол­гим ока­за­лось это тор­же­ство Алки­ви­а­да. Хотя ему ока­за­ли все­воз­мож­ные офи­ци­аль­ные поче­сти и отда­ли в его еди­но­лич­ное рас­по­ря­же­ние все государ­ство с его внут­рен­ни­ми и внеш­ни­ми дела­ми¹³, хотя прось­ба его дать ему двух помощ­ни­ков, Фра­си­бу­ла и Адиман­та, была ува­же­на, но когда он, при­ведя флот к бере­гам Азии, повел дело при Киме не так успеш­но, как ожи­да­ли, сно­ва пала на него неми­лость. Счи­та­ли, что для него нет ниче­го невоз­мож­но­го, и поэто­му малей­шие неуда­чи ста­ви­ли ему в вину, при­пи­сы­вая их небреж­но­сти или зло­му умыс­лу. Так и на этот раз его обви­ни­ли в том, что он не захо­тел взять Киму, будучи под­куп­лен­ным пер­сид­ским царем¹⁴. Вот поче­му я твер­до уве­рен, что слиш­ком высо­кое мне­ние о его талан­те и доб­ле­сти обер­ну­лось ему во зло. Боя­лись его не мень­ше, чем люби­ли, подо­зре­вая, что воз­гор­див­шись уда­чей и силой, он поже­ла­ет уста­но­вить тира­нию. Из-за этих подо­зре­ний он был заоч­но отре­шен от долж­но­сти, и на его место избра­ли дру­го­го¹⁵. Узнав об этом, Алки­ви­ад не захо­тел воз­вра­тить­ся домой, пере­се­лил­ся в Пак­тию и воз­двиг в тех кра­ях три кре­по­сти — Орны, Бисан­ту и Неон­тих¹⁶. Собрав неболь­шую армию, пер­вым из гре­ков вторг­ся он внутрь Фра­кии, пола­гая, что при­лич­нее обо­га­щать­ся за счет вар­ва­ров, чем сопле­мен­ни­ков. В резуль­та­те это­го он уве­ли­чил как богат­ство свое, так и сла­ву, и заво­е­вал боль­шую друж­бу неко­то­рых фра­кий­ских кня­зей.

8. Но не мог отре­шить­ся он от люб­ви к родине. И вот, когда афин­ский стра­тег Филокл встал со сво­им фло­том у реки Эгос, а непо­да­ле­ку рас­по­ло­жил­ся спар­тан­ский вое­на­чаль­ник Лисандр, изо всех сил ста­рав­ший­ся затя­нуть вой­ну, посколь­ку спар­тан­цев щед­ро снаб­жал день­га­ми пер­сид­ский царь, а у афи­нян каз­на исто­щи­лась, и ниче­го у них не оста­лось, кро­ме ору­жия и кораб­лей, тогда Алки­ви­ад явил­ся к афин­ско­му вой­ску и там повел перед сол­да­та­ми такую речь: он руча­ет­ся, что если они захотят, то он при­нудит Лисанд­ра или всту­пить в сра­же­ние, или про­сить мира; лакеде­мо­няне не хотят бить­ся на море, пото­му что сила их заклю­ча­ет­ся в сухо­пут­ной армии, а не в кораб­лях, он же, Алки­ви­ад, лег­ко может уго­во­рить фра­кий­ско­го кня­зя Сев­та про­гнать Лисанд­ра с бере­га, после чего тому при­дет­ся либо сра­зить­ся на море, либо кон­чить вой­ну. Хотя Филокл при­зна­вал, что Алки­ви­ад гово­рит дель­ные вещи, но при­нять его пред­ло­же­ние отка­зал­ся, пони­мая, что в слу­чае воз­вра­ще­ния Алки­ви­а­да к вой­ску сам он поте­ря­ет здесь вся­кое зна­че­ние, и что если им выпа­дет успех, то он ока­жет­ся к нему непри­част­ным, а если слу­чит­ся какая-нибудь непри­ят­ность, то отве­чать за ошиб­ку будет он один. Перед ухо­дом Алки­ви­ад ска­зал ему: «Если ты про­тив того, чтобы роди­на одер­жа­ла победу, про­шу тебя об одном — пере­не­си мор­ской лагерь побли­же к про­тив­ни­ку; а не то смот­ри, как бы из-за бес­печ­но­сти ваших сол­дат Лисандр не нашел слу­чая покон­чить с вашим вой­ском врас­плох». И пред­чув­ст­вие не обма­ну­ло его. Выведав от лазут­чи­ков, что афин­ские моря­ки сошли на берег за добы­чей, оста­вив кораб­ли почти пусты­ми, Лисандр не упу­стил воз­мож­но­сти нане­сти удар и тем самым кон­чил всю вой­ну¹⁷.

9. После пора­же­ния афи­нян Алки­ви­ад решил, что оста­вать­ся на ста­ром месте ему небез­опас­но и уда­лил­ся вглубь Фра­кии, к севе­ру от Про­пон­ти­ды¹⁸, наде­ясь, что лег­ко может укрыть там свое доб­ро. Напрас­но! При­ме­тив, что он явил­ся с боль­ши­ми день­га­ми, фра­кий­цы устро­и­ли ему запад­ню. То, что он при­вез с собой, им отнять уда­лось, но само­го его захва­тить не смог­ли. А он, пони­мая, что в Гре­ции при гос­под­стве лакеде­мо­нян для него убе­жи­ща нет, пере­брал­ся в Азию к Фар­на­ба­зу¹⁹ и так оча­ро­вал сатра­па сво­ей обхо­ди­тель­но­стью, что сде­лал­ся его луч­шим дру­гом. Тот отдал ему кре­пость Гри­ний во Фри­гии, с кото­рой он полу­чал 50 талан­тов дохо­да. Но Алки­ви­ад не был дово­лен сво­ей уча­стью и не мог сне­сти того, что побеж­ден­ные Афи­ны поко­ря­лись лакеде­мо­ня­нам. Все помыс­лы его были направ­ле­ны на осво­бож­де­ние оте­че­ства. Пони­мая, одна­ко, что без помо­щи пер­сид­ско­го царя ниче­го не полу­чит­ся, он решил стать его дру­гом и при­влечь его на свою сто­ро­ну, не сомне­ва­ясь, что лег­ко достигнет этой цели, если полу­чит раз­ре­ше­ние на свида­ние. Ведь Алки­ви­ад знал, что цар­ский брат Кир при под­держ­ке спар­тан­цев тай­но гото­вит мятеж, и пред­видел, что открыв это дело царю, вой­дет к нему в боль­шую милость²⁰.

10. Пока он обду­мы­вал этот план и убеж­дал Фар­на­ба­за, чтобы тот напра­вил его к царю, в это самое вре­мя Кри­тий и дру­гие афин­ские тира­ны посла­ли к Лисанд­ру в Азию вер­ных людей с уве­дом­ле­ни­ем, что все поряд­ки, кото­рые он уста­но­вил в Афи­нах, ока­жут­ся недол­го­веч­ны­ми, если он не уни­что­жит Алки­ви­а­да, так что доро­жа проч­но­стью сво­его дела, он дол­жен схва­тить это­го чело­ве­ка. Обес­по­ко­ен­ный таким пред­у­преж­де­ни­ем, лако­нец решил предъ­явить Фар­на­ба­зу реши­тель­ное тре­бо­ва­ние. И вот он гро­зит разо­рвать все согла­ше­ния, кото­рые были у спар­тан­цев с царем, если сатрап не выдаст ему Алки­ви­а­да живым или мерт­вым. Тот не выдер­жал натис­ка и пред­по­чел попрать мило­сер­дие, чем допу­стить ума­ле­ние цар­ско­го могу­ще­ства. Итак, он послал Суза­мит­ру и Багея²¹ умерт­вить Алки­ви­а­да, кото­рый был тогда во Фри­гии и гото­вил­ся отпра­вить­ся к царю. Послан­цы тай­но пере­по­ру­чи­ли это убий­ство жите­лям того местеч­ка, где он нахо­дил­ся. Те не посме­ли напасть на него с ору­жи­ем в руках, но, обло­жив ночью хво­ро­стом домиш­ко, в кото­ром он спал, разо­жгли пожар, дабы огнем уни­что­жить того, кого не наде­я­лись одо­леть силой. Алки­ви­ад проснул­ся от трес­ка пла­ме­ни, а посколь­ку меч у него похи­ти­ли зара­нее, выхва­тил из-за поя­са у дру­га кин­жал; так слу­чи­лось, что рядом с ним был один госте­при­и­мец его из Арка­дии, кото­рый не покидал его ни при каких обсто­я­тель­ствах. При­ка­зав ему сле­до­вать за собой, Алки­ви­ад сгреб всю быв­шую под рукой одеж­ду и, набро­сив ее на огонь, про­рвал­ся через его жар. Увидев, что он выско­чил из пожа­ра, вар­ва­ры забро­са­ли его изда­ли копья­ми и уби­ли, а голо­ву его отпра­ви­ли Фар­на­ба­зу. Жен­щи­на же, кото­рая сожи­тель­ст­во­ва­ла с ним, облек­ла его в свое жен­ское пла­тье и сожгла мерт­во­го на пожа­ри­ще того дома, в кото­ром соби­ра­лись спа­лить его зажи­во. Так в воз­расте око­ло 40 лет Алки­ви­ад встре­тил свой конец²².

11. Мно­го дур­но­го напи­са­но об этом чело­ве­ке, зато вся­че­ски пре­воз­но­сят его три достой­ней­ших исто­ри­ка — Фукидид, быв­ший его совре­мен­ни­ком, Фео­помп, родив­ший­ся несколь­ко поз­же, и Тимей²³; послед­ние двое, извест­ней­шие хули­те­ли, поче­му-то друж­но хва­лят его одно­го. Они поведа­ли о нем то, что я рас­ска­зал выше, и сверх того сле­дую­щее: родив­шись в вели­ко­леп­ней­шем горо­де Афи­нах, он был пер­вым сре­ди граж­дан по бла­го­род­ству и блес­ку сво­его оби­хо­да; когда же, изгнан­ный оттуда, явил­ся в Фивы, то настоль­ко при­спо­со­бил­ся к мест­ным обы­ча­ям, что никто не мог срав­нить­ся с ним в трудо­лю­бии и телес­ных упраж­не­ни­ях — ведь бео­тий­цы отли­ча­ют­ся ско­рее телес­ной силой, чем ост­ро­той ума; у лакеде­мо­нян, издав­на усмат­ри­ваю­щих выс­шую доб­лесть в воз­дер­жа­нии, он вел сугу­бо стро­гий образ жиз­ни, пре­вос­хо­дя всех спар­тан­цев про­стотою пищи и одеж­ды; побы­вав у фра­кий­цев — людей, при­вер­жен­ных к вину и любов­ным уте­хам — и тех обо­гнал в подоб­ных усла­дах; при­быв к пер­сам, у кото­рых выше все­го ценит­ся охот­ни­чья удаль и рос­кош­ная жизнь, так при­ла­дил­ся к их при­выч­кам, что сами они не мог­ли нади­вить­ся на его отва­гу и вели­ко­ле­пие. Так и вышло, что с каки­ми бы людь­ми он ни жил, везде он ока­зы­вал­ся самым пер­вым и самым люби­мым. Но доволь­но об Алки­виа­де — перей­дем к сле­дую­щим геро­ям.