| Стаций | ||
| ФИВАИДА | ||
|
КНИГА XI |
||
|
После того, как сгубил неправедной доблести буйство мужественный Капаней и вмещенную молнии вспышку выдохнул, и до земли провожавший героя в паденье длительном мстящий огонь свой след на стене отпечатал, — неба сместившийся строй победитель Юпитер десницей выправил и, просветлев, возвратил дневное сиянье. Боги — ликуют, а он — устал, как будто при Флегре бился и вновь придавил Энкелада дымящейся Этной. Сей же лежал, обхватив обломок разрушенной башни, |
|
| 10 | всё еще страшен на вид, оставив немало деяний памятных, для самого Громовержца отнюдь не бесславных. В бездне Аверна таков посягатель на мать Аполлона мучится: сами пред ним, отстраняясь от груди могучей, птицы дрожат и глядят на огромное тело, покамест на пропитание им растет злополучная печень. Бременем сходным лежит и в землю вонзенный, сжигая пашни и вражьи поля, смердящие серой небесной. Фивы вздохнули, встают доселе простертые в храмах толпы: теперь — моленьям конец, конец безысходным |
| 20 | воплям, и матери вновь детей опускают на землю. Бег беспорядочный гнал метавшихся в поле ахейцев: ныне грозят не вражьи полки и не смертных железо, — перед глазами у всех Юпитера гнев, и зарделось страхом у всех оружье, звенят шеломы, и, мнится, робких преследует сам и стращает огнями Юпитер. Воин агеноров вновь наступает, смятением горним пользуясь. — Так, когда задерет в полях массилийских стадо могучих царей зияющий пастью огромной |
30 |
лев и, насытясь, уйдет, — медведи хриплые следом, жадные волки тотчас набегают и с яростью жалкой, подлые, раны чужой лизать начинают добычи. Выступил Эвримедонт: на нем — доспех деревенский, дрот деревенский в руке, отцовым грозящий смятеньем, — Пан родитель его. С другой стороны наступает отрок еще Алатрей, с родителем-юношей схожий. Счастливы сын и отец, однако счастливее все же тот, который родил; но днесь различить невозможно, чей звончее доспех, у кого подвижнее древко. Вал вкруг стана покрыт густою бегущих толпою. |
| 40 | Как переменчив Градив! На кадмовы стены всходившим, ныне пеласгам свои защищать приходится кровли. Будто вернулась гроза, и с переменившимся ветром поле отхлынуло вспять, или словно в кипящей пучине пена намокший песок обнажает и вновь одевает. Гибнут один за другим тиринфяне, коих примета — бога-питомца доспех; суровый печалится в небе Амфитриониад, в крови немейские шкуры, палицы, как у него, и тулы похожие видя. Встал на железном венце арголидской башни дозорной |
| 50 | славный трубач Эниэй, побудитель счастливого Марса; но на сей раз прозвучал призыв, для злосчастных полезный: их призывал он бежать и в стане надежно укрыться. Вдруг налетевшая медь наносит внезапную рану: так же трубящего длань у левого держится уха, как и была, — уж дух отлетел в воздушные выси, хладные губы молчат, и петь лишь труба продолжает. А властелинша злодейств Тисифона, обоих народов кровью упившись, уже сраженье закончить стремится, братьев сведя, но не верит, что ей толикая битва |
| 60 | может удаться одной, если с нею Мегера и змеи единокровные в бой из бездн преисподней не выйдут. И потому, удалясь в безлюдное поле, пронзает почву стигийским мечом и шепчет нездешнее имя пашне, а также велит — для Элисия знак несомненный — вздыбиться над головой керасте с шипением долгим. Только заслышав сего вожака голубеющей гривы, всякая тотчас дрожит земля, и море, и небо, и на этнейский огонь вновь взор обращает родитель. Та услыхала, — она как раз близ отца обреталась |
| 70 | в миг, когда Капаней был всем восхваляем народом Дита и мощную тень остужал стигийской водою. Толщу земли пронизав, сейчас же под пологом звездным встала она к ликованию душ, и насколько подземный мрак поредел, — наверху настолько же убыло света. Вышедшей длань оплетя, Тисифона суровая молвит: "Вплоть до сих пор, о сестра, отца стигийского волю грозную я выполнять могла, по приказу лютуя, стоя одна на земле супротив враждебного мира; вы же меж тем без труда элисийские тени смиряли. |
| 80 | Но оставаться внизу — позор да и труд невеликий. То, что струятся поля и кровью застойною дышат, то, что несметным толпам веселятся прибрежия Леты, — это заслуга моя и удача моя. Но об этом стоит ли? Сим пусть тешится Марс с Энио недалекой. Видела ты — ибо он меж теней стигийских приметен — мужа, чей кровью оскал осквернен, чьи черною жижей влажны ланиты, — сей вождь ненасытный главу несчастливца грыз, поднесенную мной. Или вспомни, как только что с неба гром, прогремев, докатился до вас, — то меня сокрушала |
| 90 | буря священная, я в доспехах безумного мужа силу богов осмеяла и гнев перуна великий. Ныне же — не утаю, сестра — от долгих усилий воля слабеет, рука закоснела; под небом подземный тупится тис, и трудно дышать под звездами змеям. А у тебя — и ярость цела, и грива ликует, влагой Коцита свежа, — так соединим же усилья. Мы не обычную брань и не марсовы войны готовим, — братьев (и пусть восстают благотворная Вера и Правда попусту!), братьев мечи для боя должны обнажиться. |
| 100 | Труд сей велик, но сами их гнев и распри оружье сами направим. Итак, поспеши. Кого предпочтешь ты, — выбери, — оба они — и готовы, и наши. Но зыбкой черни, призывных речей материнских, и ласковой в просьбах я Антигоны боюсь, — не стали бы нашим помехой замыслам. Кроме того, даже тот, кто обычно мольбами нам докучал и Дир умолял отмстить за слепого, — ныне — отец: говорят, избегая общенья, он слезы льет о себе. Потому я и медлю вторгнуться в Фивы к ларам привычным. Тебе пусть изгой подчинится безбожный, |
| 110 | ты же в аргосцах раздуй нечестье, чтоб их не осилил кроткий Адраст; и гляди: пусть лернейские люди не медлят. Шествуй и вновь обратись, врагиня, к боям обоюдным!" Так, разделись, разошлись в противные стороны сестры. Сходственно Нот и Борей, под разным живущие небом — сей в рифейских снегах, сей вскормлен в пустыне ливийской — в битву вступают, — ревут лес, реки, тучи и море; уж разрушенья видны, об ущербе своем земледельцы плачут, но всё ж моряков, застигнутых бурей, жалеют. Горний родитель, узрев с вершины Олимпа, что сестры |
| 120 | день оскверняют и путь содрогнувшийся Гипериона залит пятнающей мглой, — разгневанно начал глаголать: "Боги, мы видели пыл сражений — в дозволенной мере, должную ярость войны, — хотя в нечестивую битву рвался один, от десницы моей погибнуть дерзнувший. Ныне — двоякое зло и злосчастным неведомый землям бой предстоит, — отведите глаза! Пусть битвы бесчинной ни божества, ни Юпитер не зрят, — для нас и застолья Тантала, и алтарей Ликаона преступных, и в небе звезды поспешные вспять обративших Микен предовольно. |
| 130 | День, и днесь возмутись! Встречай же черные тучи, суша и звездная ось — повернись: щадить я намерен свод и моих небожителей, — пусть благодетельной девы звёзды и Леды сыны вовек не увидят такого!" Рек всемогущий отец и зренье у пашен преступных отнял, и сладостного лишились сияния земли. Меж арголидских бойцов Эребом рожденная дева рыщет уже по следам Полиника и вскоре находит возле ворот: он не знал, сокрыться от бедствий толиких смертью иль бегством, а взор блуждавший смущали предвестья. |
| 140 | Ибо он видел, бродя близ насыпи темью ночною, мыслью терзаясь больной и недавнее перебирая, Аргии образ жены — растерзанный, с пламенем скорбным (то был знак от богов: в дорогу она собиралась, древа смолистого огнь для мужа несла); на вопрос же: путь твой куда, в чем скорбь, зачем эти горя приметы? — только рыдает в ответ и отводит безмолвное пламя. Знает, что мнится ему ужасное (ибо могла ли, бросив Микены, прийти супруга нежданная к стану?), но понимает, страшась понимать, что здесь — указанье |
| 150 | рока и близкая смерть. А когда, Ахеронт раскрывая, Месть троекратно груди бичом поднесенным коснулась, — он, не владея собой, не столько воссесть на престоле, сколько преступно убить и в крови пронзенного брата дух испустить возжелал и внезапно промолвил Адрасту: "Поздно я, о остальной из союзников, из арголидской рати последний, пришел к решенью, отец, — побуждаем крайностью. Надо бы мне самому, покамест ахейцев кровь не струилась еще, идти и вступить в поединок, войска данайского цвет и чтимые царские души |
| 160 | в бой не ввергая, дабы для стольких народов прискорбной честью мою увенчать главу. Когда же погибла гордая доблесть, — теперь вернуть, наконец, я обязан долг. Ты ведь знаешь, о тесть, хотя бы глубокие раны ты и скрывал и щадил мою сокрушенную совесть: из-за меня одного, благочестный и мирный правитель, (горе! о если б приют города иные мне дали!) ты и отчизны лишен, и царства, — но ныне востребуй казни моей! Я брата на бой… — почто ты трепещешь? — я это твердо решил — вызываю; меня ты не сможешь |
| 170 | остановить, — если скорбная мать и злосчастные сестры бросятся между мечей и сам перед рвущимся в битву встанет отец и вперит в шелом угасшие взоры, — не уступлю. Мне ль пить остающуюся инахийцев кровь и корыстоваться погибелью вашей поныне? Видел я: из-за меня разверзлись хляби земные, — и не помог; обессилел Тидей, — но его я в злодейство вверг; и меня о царе беззащитная спросит Тегея, сирая матерь ко мне воззовет в паррасийских пещерах; сам я к Исмена брегам, пока обагрял его струи |
| 180 | Гиппомедонт, — не пришел; и на тирские башни в раскатах грома с тобой, Капаней, не взбирался безумствовать вместе. Что же я так о жизни пекусь? — Но выплачу долг свой. Там, где скорбь соберет матерей и жен пеласгийских и долголетних отцов, у которых я радость похитил, осиротив их дома, — сойдусь (что еще остается?) с братом, — пусть смотрят они, Этеоклу желая победы. Ныне, супруга, прощай, дорогие Микены, прощайте. Ты же, любезный мой тесть, — ведь не я же один в злодеяньях этих повинен: со мной виноваты и небо, и Парки — |
| 190 | сжалься над прахом моим и, меня подобрав после боя, птицам и брату не дай — забери с собою останки, — только всего; а дочь — сочетай счастливейшим браком". Оба в слезах изошли, — как будто под солнцем весенним тают снега в бистонских краях: оседает высокий Рем, а Родопа течет потоками в узкие русла. Буйного старец смягчить попытался спокойною речью, но прерывает его Эвменида кровавая страшной вестью, — она подвела звонкоступа летучего тотчас и протянула (приняв инахийца Ферекла обличье) |
| 200 | меч роковой, а верный глагол преградила шеломом и прокричала: "Спешим! Промедление недопустимо: он, говорят, подступает к вратам". — Так всё одолела, вздрогнувшего взнесла на коня, — и мчался он, бледный, полем, а взором ловил угрожающий призрак богини. Тирский правитель, спасен перуном, Юпитеру жертву тщетно свершал, полагая, что днесь данайцы бессильны. Но не эфирный отец и не боги иные, а злая к тем алтарям подошла Тисифона и, меж трепетавших став, их молитвенный пыл Громовержцу подземному слала: |
| 210 | "О всемогущий, тебе основаньем обязаны Фивы (Аргос завидует пусть, и суровая злится Юнона) с тех незапамятных пор, когда на прибрежье сидонском ты в хороводы вступил, похититель, и нашу юницу вез на спине и притворно мычал в волнах безмятежных. И не пустая молва, что снова кадмейского брака ты возжелал и в тирийский покой ворвался, непомерный. И наконец, на зятьев и любезные стены взираешь ты благосклонно, гремя в их защиту: как если бы в небе твой был дворец осажден, так ты на высокие башни — |
| 220 | видели мы — облаками налег; и, ликуя, признали добрый перун и огни, о которых слыхали от дедов. Ныне прими сих овец и обильной смолы воскуренья вкупе с обетным быком, — отблагодарить же достойно — труд, увы, не людской; — пусть наши о том порадеют Вакх и Алкид, для кого ты стены сии сохраняешь". Рек, — но черный огонь ему и в уста, и в ланиты вдруг полыхнул и, похитив с чела, опалил диадему. Ярый, до взмаха ножа обагрил святилище пеной бык и, беснуясь, ушел от толпы, его обступившей, |
| 230 | чтоб удержать, и разил алтари обезумевшим рогом. Мчатся прислужники прочь, и царя утешает гадатель, — тут же отважно велит принесть неудачную жертву снова и в лживых устах великие страхи скрывает. Так и Тиринфий, когда проникающий в кости глубоко огнь ощутил и ожог от прилипшей этейской одежды, было пытался мольбы возносить и воскуривать смолы, твердо напасть поначалу терпя; но — ею осилен — издал стон, а внутри безумствовал Несс-победитель. Вестник Эпит, изнурив запаляющим бегом дыханье, |
| 240 | мчится к царю, оставив отряд, стерегущий ворота, и выдыхает ему, трепетавшему, чуть различимо: "Благочестивый обряд и жертвы богам, о правитель, ныне прерви: стенам отовсюду брат угрожает, и заграждает врата напором поводьев и копий, и выкликает тебя, с тобою лишь требует битвы. Спутников скорбных толпа — в слезах, — внимают и стонут оба отряда, гремя потрясаемым грозно оружьем. Он же — зовет. Сейчас соверши, богов созидатель, что заслужил Капаней!" — Ощетинился злобой глубокой |
| 250 | вспугнутый царь, но и в гневе самом он всё же доволен. Так недавний вожак, заслышав краешком слуха изгнанного быка неприязненный рев и угрозы в нем распознав, пред стадом встает во гневе великом, негодованье свое выдыхает с кипящею пеной, грозный, то землю топча, то воздух рогами взрезая; поле трепещет, и ждут сражения робкие долы. А уж царёвы льстецы: "Пускай себе в стены колотит, буйствуя". "Он ли еще на что-то дерзает с разбитым войском?" "Злосчастные так безумствуют: любят опасность, |
| 260 | страх меняют на страх, покой — ненавидят". "Останься, тверд на престоле пребудь, а мы супостата прогоним: биться — нам повели". — Приближенные — так; но, пылая скорбью и высказать всё свободой войны побуждаем, входит Креонт, чей яростный дух распален Менекеем. Полон тревоги отец, лишь сына он ищет и помнит, зрит постоянно одно: как тот извергает из груди крови потоки и вниз с беспощадной свергается башни. Видя же, что Этеокл — в сомненьях и медлит сражаться, молвит: "Пойдешь, и дольше тебя, полководца и брата, |
| 270 | о наихудший, смертей и слез отчизны владыку, за Эвменид и войну ответчика, — мы не потерпим. Хватит неправду твою искупать у богов справедливых! Мощный, роскошнейший град, горожанам недавно лишь тесный, ты, словно мор, слетевший с небес, иль враждебная почва — опустошил, — и ты же его свысока осеняешь? Люда, чтоб службу нести, не осталось: одни без сожженья в поле лежат, а других — ток отчий вынес в пучину; те — без рук иль без ног, иные — в мучительных ранах. Так возврати же отцов, сыновей и братьев несчастным, |
| 280 | пашням мужей и домам возврати! — Где Гипсей велемощный, где сопредельный Дриант, где отряды звенящей Фокиды или с Эвбеи вожди? — Но этих к манам отправил случай безликий войны, — а ты, о позор! — словно жертва, жертва престолу лежишь, словно отпрыск черни безгласной, (горе мне!) первым алтарь обагрив, закланный бесчинно и получивший приказ умереть! — И всё еще медлит этот вот и, наконец, супротивным вызванный Марсом, всё еще ждет: не прикажет ли в бой Тиресий-обманщик выйти другому и вновь не сплетет ли пророчества к нашей |
| 290 | скорби? Пусть ныне один у несчастного Гемон остался, — ты прикажи, — он пойдет! А сам посиди, наблюдая с башни высокой. — Почто ты лютуешь, косясь на покорных воинов? — Ждут и они, чтобы шел ты и выплатил долг свой. Даже родительница, даже сестры тебя проклинают, а ненавидящий брат — грозит и железом, и смертью, крепкие створы ворот потрясает, — а ты и не слышишь?" Так отец скрежетал и гневом вскипал злополучным. Тот же: "Лжешь, — говорит, — не славная сына погибель движет тобой: ты бы должен ее прославлять и гордиться. |
| 300 | Прячется в этих слезах надежда — надежда и жажда тайная: буйству речей смерть сына — только прикрытье, — ты обвиняешь меня как ближайший к чужому престолу. Но не допустит судьба того, чтоб сидонского града скипетр достался тебе, недостойнейший славного сына! Мог бы тебя без труда и теперь покарать я, но битва, битва превыше всего, о народ! Пусть братья сразятся! Хочет Креонт печаль облегчить, — неистовствуй вволю: после победы за всё ты заплатишь мне". — Так он на время спор отодвинул и меч, протянутый яростью, стиснул. |
| 310 | Коль потревожит змею пастух, задев ненароком, та распрямится, виясь, и из тела всего изобильный яд собирает в уста; но если немного отходит сбившийся враг, — стихают тотчас угрозы и никнет вздутая шея: змея пьет гнев своей же отравы. Но долетевшей молвы о погибельной доле безумно мать устрашилась: речам поверив тотчас, побежала, лик и власы истерзав, обнажив обагренные груди, пол и приличье забыв: пенфеева матерь когда-то так к вершинам неслась обезумевшего Киферона, |
| 320 | лютому да принесет Лиэю главу по обету. Спутницы следом за ней и благочестивые дщери не поспевают, — такой наделило несчастную горе силой, и столь от скорбей угасшие ожили годы. Вот и шелома красу, и острые дроты приладил вождь и взирал на коня, любившего рога призывы и не дрожавшего труб, — как вдруг исступленная входит мать, — и в ужасе сам побледнел, и слуг окруженье, и отшатнулся с копьем протянутым оруженосец. "Что за безумье? Отколь Эвменида престола — всё та же! - |
| 330 | вновь поднялась? И после всего вы друг против друга встанете сами? Уже столкновения ратей и гнусных мало приказов для вас? А куда победитель вернется? Уж не в объятья ль мои? О ужасного мужа когда-то мрак благодатный! А вы, нечестивые взоры, — платитесь! Этот ли день увидать? Куда ж ты отводишь, свирепый, грозные взгляды? Почто заливает то бледность, то алость щеки, а зубы, скрыпя, крошат бормотание злое? Горе мне, ты победишь! Только ранее необходимо дома сей меч испытать! В воротах на самом пороге |
| 340 | встану предвестием бед и злодейства прообразом грозным! Эти седины тебе, нечестивый, придется и эту грудь растоптать и коня провести по чреву родимой. Сжалься: мечом и щитом не отталкивай противоставшей! Не обрекала тебя я стигийским богам, не давала страшных обетов, слепой не взывала к Эриниям речью. Выслушай жалкую: мать умоляет тебя, беспощадный, а не отец; не спеши к преступленью и вымери дерзость. Брат угрожает стенам и тебя в нечестивом сраженье биться зовет? — Но ни мать, ни сестры пред ним не вставали, |
| 350 | путь преграждая, — тебя всё молит, здесь все мы рыдаем. Там разве только Адраст отговаривает, а, быть может, биться велит, как и все… — Родимых богов и пороги бросив, ты ли уйдешь из наших объятий на брата?" В города части иной Антигона, справляясь с тревогой, шаг потаенный стремит (причем целомудрие деву не замедляет ничуть), крутизну стены огигийской преодолеть торопясь. Вдогон за идущею старец Актор спешит, чей шаг нетверд в восхожденье на крепость. Вот увидала она доспех вдалеке, — усумнилась, |
| 360 | но опознала, увы, кто дротами и горделивым гласом град поражал, и тут — огласила округу воплем и — словно со стен собираясь сойти — прокричала: "Копья помедли бросать, обернись на мгновение к башне, брат, и ужасный шелом пусть ко взорам моим обратится! Что же, признал ты врагов? Мы так исполненья условий требуем, и такова изгнанника кроткого тяжба правая? Ради, о брат, арголидских пенатов — поскольку тирские ты уж не чтишь — и если тебе в этом доме мило хоть что-нибудь, — пыл остуди: так оба народа |
| 370 | просят, и воины их, так просит тебя Антигона, — бедам родных предана, вызывая в царе подозренья, только твоя, жестокий, сестра. Яви же суровый лик и глаза; дорогие черты (в последний, быть может!) дай опознать — и узреть: в ответ на сестрины слезы плачешь ли ты? А того — умоляющим воплем сломила мать, и уже, говорят, он меч опустил занесенный. Ты же всё храбр у меня? У меня, кто денно и нощно и об изгнанье твоем, и о странствиях плачет, кто часто злобу отца с тобой примирял? Зачем ты снимаешь |
| 380 | с брата вину? Это он разорвал договора условья, он — злодей, он к своим беспощаден. Но, вызван на битву, он — не идет". — От таких речей слабеет у брата ярость, хотя на пути помехой Эриния встала; уж опустилась рука, уж медленно взор он подъемлет, он уж молчит, прервались рыданья, видны из-под шлема слезы; смиряется гнев, и уйти преступному стыдно, стыдно ему, что пришел… — Но вдруг Эвменида, отбросив матерь с пути, из разбитых ворот погнала Этеокла. Он же кричит: "Выхожу и о том лишь, что ты меня первым |
| 390 | вызвал, жалею. Прости промедление: мать задержала меч. О родимый предел, о царях пребывавший в сомненье, — днесь несомненно тебя победитель получит". — Тот столь же круто: "Злодей, наконец, ты вспомнил про честь и на равных выступил! Ставший мне вновь после долгого времени братом, бейся: лишь этот закон, лишь этот союз нам остался!" — Рек и глянул врагом на брата, а сердце сжигала зависть, что спутников с тем — без числа, что шлем его — царский, в пурпур одет звонкоступ, и желтый сверкает металлом щит, — хотя он и сам был в оружье достойном, блистая |
| 400 | паллою нерядовой: исполнила эту работу Аргия по образцу мэонийскому, с вящим искусством переплетя пурпурный уток со златою основой. Вот уже в пыльный простор они по внушению Фурий рвутся, и каждого в бой своя побуждает и гонит: сами ведут коней в поводу, доспех и оружье ясное ладят и змей в оперенье шеломов вплетают. Единокровников бой преступный воздвигся, единым чревом рожденных, сошлись под шеломами схожие лица. Стяги трепещут, замолк зов труб, и рога онемели |
| 410 | марсовы; трижды взгремел ненасытный правитель из черных уст и трижды сотряс земные глубины, и сами скрылись боев божества: достославная Доблесть пропала, светоч Беллоны загас, и подальше коней задрожавших Марс отогнал, и ушла Горгоной страшащая Дева прочь, — но одна за одной распалялись стигийские сестры. Нагромождается люд злополучный на кровлях высоких, всё увлажнилось от слез, и вопли — из крепости жаждой. Здесь, скорбя, что живут, — старики, там — матери встали, грудь растерзав, и взирать запрещают отпрыскам малым. |
| 420 | Манам — врата отворив — огигийским подземный правитель сам выходить повелел и на чудищ глядеть соплеменных. Те же сидят на отчих горах и, сонмищем мрачным солнце затмив, веселятся, что их преступления — меньше. Лишь услыхав, что идут, подстрекая открыто друг друга, братья на битву, и стыд преступленью уже не помеха, подоспевает Адраст, устремляя меж них колесницу, — он, кто почтенье внушал и царственностью, и годами. Что он для них, кому не указ и родные, и даже честь безразлична! Но все ж он просил: "Инахиды, тирийцы! |
| 430 | Что же, мы будем смотреть на злодейство? Где ж право и боги, где же война? Уймите свой пыл. — Врага — умоляю (гнев пусть дозволит молить, хоть и ты не чужой мне по крови), зять, а тебе — и велю: коли столь тебе скипетр желанен, царские ризы сниму, — отправься в Лерну и Аргос, властвуй один…" — Но уже увещанья не более могут воспламененных смирить и остановить начинанье, нежели вздыбившийся кручеными волнами Скифский Понт способен не дать сойтись Кианейским утёсам. И — увидав, что бессильны мольбы и в бой, воздымая |
| 440 | пыль, звонкоступы летят, и безумцев персты проверяют крепость копейных ремней, — умчался он, всё оставляя — зятя, воинов, стан и Фивы; и рока указы чуявшего повернув, погнал Ариона. — Когда-то так, свой жребий узнав несчастливый, поник в колеснице мрака подземного страж, мироздания дольщик последний, и побледнел, нисходя — небосвода лишившийся — в Тартар. Но поначалу отнюдь не способствует битве и медлит, у преступления встав на пути, неспешливый Случай. Попусту дважды пути пропадают: благая ошибка |
| 450 | дважды коням не дала сшибиться, — и, кровью преступной не осквернившись, летят мимо цели напрасные копья. Братья, бразды натянув, уязвляют коней неповинных злыми бодцами; смутил сей явственный знак от бессмертных оба отряда: ропща, они подымают взаимный шум и пытаются вновь устремиться в сраженье друг с другом, в схватке сойтись и несчастным не дать поединок продолжить. Не одобряла давно ни земли, ни сонма бессмертных Честь и сидела одна в удаленнейшей области неба: вид у нее не тот, что допреж, и сумрачен облик, |
| 460 | и без повязки власы рассыпались; о поединке — словно сражающихся сестра или жалкая матерь — плачет она и, воззвав к Юпитеру лютому, к Паркам неумолимым, грозит с небосводом и светом проститься и удалиться в Эреб, предпочтя стигийских пенатов. "Для необузданных душ человечьих, а часто и божьих, ты как преграду меня для чего сотворила, Природа? Я у народов — ничто, я ни у кого ни в почете. Что за безумье! О люд! О проклятый труд Прометея! Как хорошо и земля, и понт после Пирры пустели! |
| 470 | Ах, они, смертные…" — так изрекла и, помощи время выследив, молвила: "Что ж, попытаюсь, хотя бы и тщетно". И устремилась с небес, и под черными тучами светлый след — хоть богиня была и мрачна — стопы оставляли. Стоило в поле ей стать, — унялись миролюбьем внезапным воинства, вдруг осознав нечестье; у братьев ланиты влажными стали, а в грудь к ним ужас безмолвный прокрался. Мужа обличье приняв, потрясая оружием мнимым, "Ну же, — кричит то тем, то другим, — идите, вмешайтесь — те у кого есть сын, или брат, или близкие дома. |
| 480 | Дроты у них (то не явный ли знак состраданья бессмертных?) падают, кони идти не хотят, и противится Случай". Было подвигла она нерешительных, но Тисифоиа, хитрость ее разгадав, подоспела быстрей, чем небесный огнь, и вскричала: "Почто ты перечишь решившимся биться, немощный дух и мира слуга? Прочь, мерзкая: поле — наше, и наш этот день; защищать нечестивые Фивы поздно. А где ты была, когда разразился войною Вакх, и, вооружась, предавались матери буйству? Где ты скрывалась, когда пил марсов дракон из нечистых |
| 490 | вод, был пахарем Кадм, побежденная Сфинга низверглась, или отец к Эдипу взывал, или с факелом нашим в брачный входила покой Иокаста?" — Вот так нападала, кроме того отводящую взгляд и прочь устыженный отворотившую лик теснила шипящею гривой и прогоняла огнем. Богиня, прикрывшая взоры паллой, умчалась излить Громовержцу великому пени. Прежнего пуще тогда разожгли подстрекательства ярость: битва — угодна, и вновь возжаждали зрелища рати. Вновь нечестивцы сошлись: бесчинный правитель готовит |
| 500 | жала и, миг улучив, шлет первым смертельное древко. Оное, путь проложив к середине щита, не сдержало силы удара: его отразило плотное злато. Тут выступает вперед призывающий гибель изгнанник: "Боги, которых Эдип не напрасно слепыми устами злобу разжечь умолял, я к вам не с постыдной взываю просьбой: сей длани — отмщу, и тем же ударю железом в грудь, — пусть только меня скиптродержцем узрит, умирая, тот, чья меньшая тень с собой унесет мою муку!" Древко несется в бедро наезднику и звонкоступу |
| 510 | в пах и обоим грозит погибелью; но избегает всадник удара, убрав колено: к мольбе равнодушно, жало меж ребер коня однако ж оставило рану. Мчит стремглав звонкоступ, презирая поводья тугие, и на зардевшей земле окружность кровавую чертит. Тот же — ликует, решив, что брата поранил, который так же в испуге решил; отпустивший поводья изгнанник слепо заставил тогда утомившегося звонкоступа броситься вскачь, — но сплелись с поводьями длани и дроты, оба на землю стремглав, мешая шаги, покатились |
| 520 | всадник и конь. Так суда, столкнувшись ночью в порывах мрачного Австра, гребцов рассыпают и весла калечат, — долго бьются они с темнотой, непогодой, друг с другом и — как и были, сцепясь — погружаются в глуби морские. Вид поединка таков: ни правила в нем, ни искусства, только безумство и гнев, — и ненависть их, полыхая, даже сквозь шлемы видна, и каждый пытает суровым взглядом другого лицо, — уж рядом они, и сцепились братьев мечи, и руки сплелись, и хрипы другого каждому знаки трубы и рога призыв заменяют. |
| 530 | Так сокрушительный гнев вплотную стремительных вепрей сводит, вздымая у них загривки щетиной торчащей: взоры бушуют огнем; сверкая кривыми клыками, пасти гремят; на битву глядит из пещеры ближайшей бледный охотник, моля собак удержаться от лая. Так же братья сошлись. Покуда смертельных ударов не было, но пролилась их кровь, и злодейство свершилось. В Фуриях нужды уж нет: они поражаются только и, восхищаясь, скорбят, что людского беспомощней гнев их. Каждый из братьев, ярясь, чужой домогается крови, |
| 540 | не замечая своей; но вот — устремился изгнанник: длань ободряя свою, чей неистовей гнев и нечестье праведней, — меч глубоко вонзил родимому брату в пах, где доспехов края ненадежной служили защитой. Боли не чувствуя, тот — леденящим испуган железом — тщится заслоном щита прикрыть пораженное тело. После ж, удар ощутив, всё сильней и сильнее от боли стал задыхаться. Но враг к отступающему беспощаден: "Брат, куда ж попятился ты? Ну, вялый ленивец, ближе! Изнеженный царь, сюда! Безмятежный властитель, |
| 550 | не отступай: пред тобой нуждой закаленный изгнанник, — так поучись войну выносить и счастью не верить!" Так злосчастных борьба продолжалась. Еще трепетала жизнь в нечестивом вожде, и кровь оставалась, и был он в силах стоять, но — упал умышленно: даже пред смертью кознь последнюю он замышлял. С вершин Киферона крики взвились. Полиник, решив, что убил, воздевает к небу ладони: "Вот так, хорошо! Не тщетно я клялся! вижу коснеющий взгляд и уста, текущие смертью. Эй, кто-нибудь, скорей мне скиптр и главы увенчанье, — |
| 560 | пусть он увидит!" — И, так говоря, он идет и доспехи — ими желая почтить ликующей родины храмы — хочет доспехи совлечь; а тот до сих пор не расстался с жизнью и душу еще сохранял для мстящего гнева. И, увидав, что к нему Полиник подошел и нагнулся, — тихо приподнял булат и, ослабевающей жизни жалкий остаток собрав, наполнил гневом и — ныне гибели радуясь — меч оставил в сердце у брата. Тот же: "Ты всё ещё жив, и гнев сохраняешь доселе, о вероломный, чей дух никогда не узнает покоя. |
| 570 | Следуй же к манам со мной, — я и там об условье напомню, если агенорова судьи там есть еще урна кносская, как говорят, для казни царей". — И, умолкнув, рухнул и брата погрёб под тяжестью вооруженья. Души ужасные, — в путь! Оскверните погибельный Тартар смертью своею и все истощите эребовы казни! Вы же несчастья людей прервите, стигийские сестры: пусть никогда никакая земля преступленья такого впредь не увидит, и пусть не узнает о страшном деянье будущее, но цари пусть оную битву запомнят. |
| 580 | Тут, о свершенном узнав злодействе, родитель расстался с тьмой подземельной и встал на свирепом пороге, являя недовершенную смерть. Оскверненные давним убийством, вздыблены две седины, власы — заскорузлы от крови — тучей неистовый лик оскверняли, ввалились глубоко щеки и ямы глазниц, и вместилища света чернели. Дева поддерживала бессильную шуйцу слепого, в правой он посох сжимал. Когда бы с ладьею расстался, возненавидев свой труд, Аверна неспешного пахарь и устремился к богам и к солнцу, и хор побледневших |
| 590 | звезд возмутил (это он-то, дышать не приученный горним воздухом; — временем тем в отсутствие кормчего толпы всё бы росли, и по берегам — поколения ждали), — был бы таков он. Сойдя в долину, он спутнице скорбной проговорил: "Веди к сыновьям и отцу к неостывшим трупам припасть помоги". Но колеблется дева, не зная, что предпринять: пройти не дают и плутающих держат кони, доспехи, мужи. В беспорядочных грудах слабеют старца шаги, и уже вожатая изнемогает. Только лить дочери крик указал, что мертвые братья |
| 600 | обретены, как отец повалился на хладные трупы, — голос у старца угас: он, лежа на ранах кровавых, стонет, а произнести, как ни силится, слова не может. Дланью по шлемам водя, он ищет открытые лица и, наконец, отверзает уста, немевшие долго: "Поздно, но в сердце моё ты всё же, любовь, постучалась? И сохранилось еще во мне сострадание к людям? Жалкого всё же, увы, ты отца победила, Природа! Я уж готов зарыдать, и текут по ранам засохшим слезы, и грудь истерзать нечестивые длани стремятся. |
| 610 | Что ж, положенный плач о смерти недолжной примите, лютые отпрыски, мне чрезмерно подобные! Я же вас ни узнать не могу, ни назвать, — скажи, умоляю, дочь, кого я держу? И какою же тризной сумею вас я, свирепый, почтить? — О если б исторгнутых взоров свет возвратился ко мне! — Я очи опять наказал бы! Горе мне! Горе! Почто неправые просьбы отцовы, злые обеты его услышаны были? Кто, боги, рядом с молящим стоял и, вняв, пересказывал Судьбам речи мои? Но ведь их внушили Эриния, ярость, |
| 620 | царский престол, и отец, и мать, и угасшие очи, — только не сам я, клянусь и Дитом, и тьмой вожделенной, и неповинной моей провожатой: сойду по заслугам в Тартар, и пусть не бежит от меня тень Лаия в гневе. Горе, как братья сплелись! И к ранам каким прикасаюсь! Но разорвите, молю, объятья, преступные цепи сбросьте хотя бы теперь и отцу быть с вами дозвольте!" Жалуясь горько, Эдип постепенно охвачен был жаждой смерти и тайно искал оружия, но помешала дочь: мечи убрала Антигона опасливой дланью. |
| 630 | Вновь разъярился старик: "Но где же преступные жала, Фурия, иль целиком ты в тела погрузила железо?" Рекшему спутница встать помогла, сама же скорбела молча и рада была, что свирепый рыдает родитель. Прежде уже, устрашась возвестивших сражение криков, вынесла ведомый меч из дальних покоев царица — оный плачевный доспех, коим Лаий владел скиптродержец. Много упреков излив богам и чудовищной спальне, сыну неистовому и тени первого мужа, длань напрягла, и — в склоненную грудь с великой натугой |
| 640 | вторглось железо: удар разрывает старичьи жилы, и искупления кровь омывает злосчастное ложе. К ране ее, журчавшей в груди изможденной, припала в горе Исмена: стеня, потоками слез и власами кровь осушала она. — Когда-то в лесу марафонском так Эригона на труп отца убиенного пала: горестный вопль истощив, она уже узел печальный к мощным привязывает ветвям, умереть вознамерясь. Радуясь, что не сбылись обоих царей упованья, амфионийский престол и скипетр другому коварной |
| 650 | Участь рукой отдала: отныне Креонт получает Кадмову власть. Как жалок исход войны: для Креонта братья сражались! Его и Марсова кровь отличала, и Менекей, незадолго пред тем послуживший отчизне, сблизил с народом. Итак, он воссел на престол, государям гибельный и роковой аонийцам. О власти соблазны, к скиптру злотворная страсть! Ужели ж предков уроки внуков не будут учить? Но нет: им желанно остаться в проклятом месте и длань утвердить на кровавом кормиле. Лучшая Участь, к чему ты приводишь? — Она начинает |
| 660 | тут же отца совращать, отдалять Менекея от царства. Прежде всего, напоив державной свирепостью норов, волей и властью своей он приказывает: для данайцев не разжигать погребальных костров и под небом открытым битву оставить, лишив приюта печальные тени. А возвратившегося у Огиговых врат на пороге встретя Эдипа, его устрашился: он чувствовал втайне меньшим себя и явственный гнев удержал поначалу; но подошедши к царю и к слепому врагу обращаясь дерзостно: "Прочь уходи, победителям вид твой несносен, — |
| 670 | проговорил, — и Фурий от нас отврати, и очисти Фивы уходом своим! Исполнены давние просьбы: сгибли сыны, — так ступай: чего же еще тебе нужно?" Тот, разъярясь, задрожал, и власы трепетавшие встали, словно он зрел наглеца, и старость его отступила. Дочь и клюку он оставил тогда и, негодованью вверясь, такие изверг глаголы из груди надменной: "Ты уж лютуешь, Креонт? Едва на престол вероломный, нашего счастья приют, ты воссел, о ничтожный, как тут же и возомнил, что царей попирать поверженных властен? |
| 680 | Ты уж лишаешь костра побежденных, и града — сограждан? Славно! Ты будешь блюсти как следует скипетр фиванский! Это — лишь первый твой день; но зачем ты себя утесняешь в новых правах? Что скупо даришь толикою честью? Ты изгоняешь меня? — Но ведь эта немилость труслива! Царь, не лучше ль тебе обагрить свой меч беспощадный? Это нетрудно, поверь: пусть ждущий приказа приспешник без содроганий главу, не склонную к бегству, отрубит! Так, начинай! Или ждёшь, что, согнувшись в мольбе униженной, ниц я паду, поползу беспощадному вслед господину? |
| 690 | Ну, а, положим, решусь? Снизойдешь? — Уж не мне ли грозишь ты казнями? Что же, ты мнишь, будто мне еще что-либо страшно? Город покинуть велишь? — Я небо и землю оставил сам и мстящую длань обратил на себя добровольно, не понуждаем никем! Так что же ты, царь ненавистный, можешь еще приказать? Я уйду и покину проклятый град. Не равно ли, куда мой мрак водворю я и тело мертвое? Есть ли народ, который бы не уступил мне столько, сколько родной я земли занимаю, злосчастный? — Нет… Но Фивы — люблю. И диво ли? — Светлой зарею, |
| 700 | лучшими звездами здесь когда-то был я обласкан; здесь же и мать у меня, и дети… — Ты Фивами ныне правь и ту же судьбу испытай, что Кадм или Лаий, ту же, что я: обрети и жену, и детей благонравных, доблесть тебе да не даст от счастья уйти добровольно, — жизнь и в крушенье люби. Довольно благих пожеланий, — дщерь, веди меня прочь! — Но тобою ли скорбь увеличу? — Дай провожатого, царь!" — Но, остаться страшась, Антигона так умоляла его: "Досточтимый Креонт, заклинаю счастьем державы тебя и святой менекеевой тенью: |
| 710 | к скорби отца снизойди и прости горделивые речи, — так говорить понуждает его безмерное горе. Он ведь суров не с тобою одним: с богами и роком, ожесточившись от бед, он таков же. Подчас и самой мне с ним нелегко: давно независимость жалкая в сердце неукротимом живет и надежда на лютую гибель. Вот и теперь он желаньем горит разжечь твою ярость и наказания ждет. Но ты, умоляю, великой властью владея, будь благ и, возвысясь, незлобив останься к тем, кто повержен. Царей останки великие прежних |
| 720 | чти, — ведь когда-то и он на престоле сидел, окруженный стражею и помогал несчастным, над властным и жалким суд беспристрастный чинил, — а теперь из стольких осталась я у него; и досель он изгнанником не был. Счастливым он ли помеха? Его ль разить и гневом, и мощью царской и вон изгонять? — Не затем ли, чтоб он у порога славного не застонал, не приспел не ко времени с просьбой? Страх отложи: от покоев твоих вдалеке будет лить он слезы, и гордого я усмирю и покорству наставлю, и от людей уведу, и в уединенье сокрою, — |
| 730 | чем не изгнанник? И кто из чужих отопрет для скитальца город? Не в Арги ж идти, не ползти же во прахе к Микенам вражьим, и не повергать перед побежденным Адрастом груз аонийских потерь, — царю ли фиванскому скудной помощи ждать от него? И зачем злосчастного рода грех разносить, зачем выставлять напоказ посрамленных? Нас — чем бы ни были мы — сокрой! Молю не о долгом даре, Креонт: пожалей старика, и дозволь упокоить здесь, я молю тебя, здесь останки родителя, — ты ведь не запрещал хоронить фиванцев…" — так просит и земно |
| 740 | кланяется; но ее уводит отец и злодею карой грозит, прощенье презрев. — Таков же в пещере лев, пред младостью чьей трепетали дубровы и горы, немощный днесь, возлежит укрощен продолжительным веком. Всё же величествен он, и старость его неприступна. Если ж мычанье дойдет до его ослабевшего слуха, он распрямится и мощь воспомнит свою, об ушедших силах стеня и о том, что равнинами правят другие. Оною речью смягчен, не во всем, однако, правитель слезным мольбам уступил и отца обделил одолженьем: |
| 750 | "Не далеко, — говорит, — от пределов ты будешь удержан отчих: так только, чтоб ты ни жилищ, ни храмов священных не осквернял. Водворись в лесах своего Киферона; кроме того для твоей земля не заказана тени та, где, сразившись, в крови покоятся оба народа". И под неискренний шум одобрения знати и люда, льющего слезы, — шагнул на царский порог горделиво. Гибельный стан между тем пеласги разбитые тайно все покидают: своих ни вождей перед ними, ни стягов; молча разбредшись, идут стяжавшие вместо прекрасной |
| 760 | смерти — постыдную жизнь и позорящее возвращенье. Ночь помогла и желанною тьмой убегавших сокрыла. |