Жизнь двенадцати цезарей

Книга первая

Нача­ло жиз­не­опи­са­ния Цеза­ря, как ска­за­но, не сохра­ни­лось. Судя по обыч­ной схе­ме све­то­ни­ев­ских био­гра­фий, в выпав­шей части изла­га­лась гене­а­ло­гия Юли­ев, сооб­ща­лось о рож­де­нии Цеза­ря (с сопут­ст­во­вав­ши­ми пред­зна­ме­но­ва­ни­я­ми) и пер­вых годах жиз­ни. Един­ст­вен­ный отры­вок, по-види­мо­му, сохра­нен Сер­ви­ем (в ком­мен­та­рии к «Эне­иде», VI, 799): «Све­то­ний сооб­ща­ет в жиз­не­опи­са­нии Цеза­ря, что по все­му миру ора­ку­лы воз­ве­сти­ли о рож­де­нии непо­беди­мо­го пол­ко­во­д­ца».

1. На шест­на­дца­том году¹ он поте­рял отца. Год спу­стя, уже назна­чен­ный жре­цом Юпи­те­ра, он рас­торг помолв­ку с Кос­су­ци­ей, девуш­кой из всад­ни­че­ско­го, но очень бога­то­го семей­ства, с кото­рой его обру­чи­ли еще под­рост­ком, — и женил­ся на Кор­не­лии, доче­ри того Цин­ны, кото­рый четы­ре раза был кон­су­лом. Вско­ре она роди­ла ему дочь Юлию. Дик­та­тор Сул­ла ника­ки­ми сред­ства­ми не мог добить­ся, чтобы он раз­вел­ся с нею. (2) Поэто­му, лишен­ный и жре­че­ско­го сана, и жени­но­го при­да­но­го, и родо­во­го наслед­ства, он был при­чис­лен к про­тив­ни­кам дик­та­то­ра и даже вынуж­ден скры­вать­ся². Несмот­ря на мучив­шую его пере­ме­жаю­щу­ю­ся лихо­рад­ку, он дол­жен был почти каж­дую ночь менять убе­жи­ще, отку­па­ясь день­га­ми от сыщи­ков, пока, нако­нец, не добил­ся себе поми­ло­ва­ния с помо­щью дев­ст­вен­ных веста­лок³ и сво­их род­ст­вен­ни­ков и свой­ст­вен­ни­ков — Мамер­ка Эми­лия и Авре­лия Кот­ты. (3) Сул­ла дол­го отве­чал отка­за­ми на прось­бы сво­их пре­дан­ных и вид­ных при­вер­жен­цев, а те наста­и­ва­ли и упор­ст­во­ва­ли; нако­нец, как извест­но, Сул­ла сдал­ся, но вос­клик­нул, пови­ну­ясь то ли боже­ст­вен­но­му вну­ше­нию, то ли соб­ст­вен­но­му чутью: «Ваша победа, полу­чай­те его! но знай­те: тот, о чьем спа­се­нии вы так ста­ра­е­тесь, когда-нибудь станет поги­бе­лью для дела опти­ма­тов, кото­рое мы с вами отста­и­ва­ли: в одном Цеза­ре таит­ся мно­го Мари­ев!»

2. Воен­ную служ­бу он начал в Азии, в сви­те пре­то­ра Мар­ка Тер­ма. Отправ­лен­ный им в Вифи­нию, чтобы при­ве­сти флот, он надол­го задер­жал­ся у Нико­меда⁴. Тогда и пошел слух, что царь рас­тлил его чистоту; а он усу­гу­бил этот слух тем, что через несколь­ко дней опять поехал в Вифи­нию под пред­ло­гом взыс­ка­ния дол­га, при­чи­тав­ше­го­ся одно­му его кли­ен­ту-воль­ноот­пу­щен­ни­ку. Даль­ней­шая служ­ба при­нес­ла ему боль­ше сла­вы, и при взя­тии Мити­лен⁵ он полу­чил от Тер­ма в награ­ду дубо­вый венок⁶.

3. Он слу­жил и в Кили­кии при Сер­ви­лии Исав­ри­ке, но недол­го: когда при­шла весть о кон­чине Сул­лы, и яви­лась надеж­да на новую сму­ту, кото­рую зате­вал Марк Лепид, он поспеш­но вер­нул­ся в Рим. Одна­ко от сооб­ще­ства с Лепидом он отка­зал­ся, хотя тот и пре­льщал его боль­ши­ми выго­да­ми. Его разо­ча­ро­вал как вождь, так и самое пред­при­я­тие, кото­рое обер­ну­лось хуже, чем он думал.

4. Когда мятеж был подав­лен, он при­влек к суду по обви­не­нию в вымо­га­тель­стве Кор­не­лия Дола­бел­лу, кон­су­ля­ра и три­ум­фа­то­ра⁷; но под­суди­мый был оправ­дан. Тогда он решил уехать на Родос, чтобы скрыть­ся от недру­гов и чтобы вос­поль­зо­вать­ся досу­гом и отды­хом для заня­тий с Апол­ло­ни­ем Моло­ном, зна­ме­ни­тым в то вре­мя учи­те­лем крас­но­ре­чия⁸. Во вре­мя это­го пере­езда, уже в зим­нюю пору, он воз­ле ост­ро­ва Фар­ма­кус­сы⁹ попал­ся в руки пира­там, и к вели­ко­му сво­е­му него­до­ва­нию оста­вал­ся у них в пле­ну око­ло соро­ка дней. При нем были толь­ко врач и двое слу­жи­те­лей: (2) осталь­ных спут­ни­ков и рабов он сра­зу разо­слал за день­га­ми для выку­па. Но когда, нако­нец, он выпла­тил пира­там пять­де­сят талан­тов¹⁰ и был выса­жен на берег, то без про­мед­ле­ния собрал флот, погнал­ся за ними по пятам, захва­тил их и каз­нил той самой каз­нью, какой не раз, шутя, им гро­зил. Окрест­ные обла­сти опу­сто­шал в это вре­мя Мит­ри­дат; чтобы не пока­зать­ся без­участ­ным к бед­ст­ви­ям союз­ни­ков, Цезарь поки­нул Родос, цель сво­ей поезд­ки, пере­пра­вил­ся в Азию, собрал вспо­мо­га­тель­ный отряд и выгнал из про­вин­ции цар­ско­го вое­на­чаль­ни­ка, удер­жав этим в пови­но­ве­нии колеб­лю­щи­е­ся и нере­ши­тель­ные общи­ны.

5. Пер­вой его долж­но­стью по воз­вра­ще­нии в Рим была долж­ность вой­ско­во­го три­бу­на¹¹, при­суж­ден­ная ему народ­ным голо­со­ва­ни­ем. Здесь он дея­тель­но помо­гал вос­ста­нов­ле­нию вла­сти народ­ных три­бу­нов, уре­зан­ной при Сул­ле. Кро­ме того, он вос­поль­зо­вал­ся поста­нов­ле­ни­ем Пло­тия, чтобы вер­нуть в Рим Луция Цин­ну, бра­та сво­ей жены, и всех, кто вме­сте с ним во вре­мя граж­дан­ской вой­ны при­мкнул к Лепиду, а после смер­ти Лепида бежал к Сер­то­рию; и он сам про­из­нес об этом речь.

6. В быт­ность кве­сто­ром он похо­ро­нил свою тет­ку Юлию и жену Кор­не­лию, про­из­не­ся над ними, по обы­чаю, похваль­ные речи¹² с рост­раль­ной три­бу­ны. В речи над Юли­ей он, меж­ду про­чим, так гово­рит о пред­ках ее и сво­его отца: «Род моей тет­ки Юлии вос­хо­дит по мате­ри к царям, по отцу же к бес­смерт­ным богам: ибо от Анка Мар­ция про­ис­хо­дят Мар­ции-цари^[1], имя кото­рых носи­ла ее мать, а от боги­ни Вене­ры — род Юли­ев, к кото­ро­му при­над­ле­жит и наша семья. Вот поче­му наш род обле­чен непри­кос­но­вен­но­стью, как цари, кото­рые могу­ще­ст­вом пре­вы­ше всех людей, и бла­го­го­ве­ни­ем, как боги, кото­рым под­власт­ны и самые цари».

(2) После Кор­не­лии он взял в жены Пом­пею¹³, дочь Квин­та Пом­пея и внуч­ку Луция Сул­лы. Впо­след­ст­вии он дал ей раз­вод по подо­зре­нию в измене с Пуб­ли­ем Кло­ди­ем. О том, что Кло­дий¹⁴ про­ник к ней в жен­ском пла­тье во вре­мя свя­щен­но­го празд­ни­ка, гово­ри­ли с такой уве­рен­но­стью, что сенат назна­чил след­ст­вие по делу об оскорб­ле­нии свя­тынь.

7. В долж­но­сти кве­сто­ра он полу­чил назна­че­ние в Даль­нюю Испа­нию. Там он, по пору­че­нию пре­то­ра объ­ез­жая одна­жды для судо­про­из­вод­ства общин­ные собра­ния, при­был в Гадес¹⁵ и увидел в хра­ме Гер­ку­ле­са ста­тую Вели­ко­го Алек­сандра. Он вздох­нул, слов­но почув­ст­во­вав отвра­ще­ние к сво­ей без­де­я­тель­но­сти, — ведь он не совер­шил еще ниче­го досто­па­мят­но­го, тогда как Алек­сандр в этом воз­расте¹⁶ уже поко­рил мир, — и тот­час стал доби­вать­ся уволь­не­ния, чтобы затем в сто­ли­це вос­поль­зо­вать­ся пер­вым же слу­ча­ем для более вели­ких дел. (2) На сле­дую­щую ночь его сму­тил сон — ему при­виде­лось, буд­то он наси­лу­ет соб­ст­вен­ную мать; но тол­ко­ва­те­ли еще боль­ше воз­буди­ли его надеж­ды, заявив, что сон пред­ве­ща­ет ему власть над всем миром, так как мать, кото­рую он видел под собой, есть не что иное, как зем­ля, почи­тае­мая роди­тель­ни­цей все­го живо­го¹⁷.

8. Поки­нув, таким обра­зом, свою про­вин­цию рань­ше сро­ка, он явил­ся в латин­ские коло­нии¹⁸, кото­рые доби­ва­лись тогда для себя граж­дан­ских прав. Несо­мнен­но, он скло­нил бы их на какой-нибудь дерз­кий шаг, если бы кон­су­лы, опа­са­ясь это­го, не задер­жа­ли на вре­мя отправ­ку избран­ных для Кили­кии леги­о­нов.

9. Это не поме­ша­ло ему вско­ре пустить­ся в Риме на еще более сме­лое пред­при­я­тие. Имен­но за несколь­ко дней до сво­его вступ­ле­ния в долж­ность эди­ла, он был обви­нен в заго­во­ре¹⁹ с Мар­ком Крас­сом, кон­су­ля­ром, и с Пуб­ли­ем Сул­лой и Луци­ем Автро­ни­ем, кото­рые долж­ны были стать кон­су­ла­ми, но ока­за­лись ули­че­ны в под­ку­пе изби­ра­те­лей. Пред­по­ла­га­лось, что в нача­ле ново­го года они напа­дут на сенат, пере­бьют наме­чен­ных лиц, Красс станет дик­та­то­ром, Цезарь будет назна­чен началь­ни­ком кон­ни­цы и, устро­ив государ­ст­вен­ные дела по сво­е­му усмот­ре­нию, они вер­нут кон­суль­ство Автро­нию и Сул­ле. (2) Об этом заго­во­ре упо­ми­на­ют Тан­у­зий Гемин в исто­рии, Марк Бибул в эдик­тах, Гай Кури­он Стар­ший в речах; то же самое, по-види­мо­му, име­ет в виду и Цице­рон, когда в одном из писем к Аксию²⁰ гово­рит, что Цезарь, став кон­су­лом, утвер­дил­ся в той цар­ской вла­сти, о кото­рой помыш­лял еще эди­лом. Тан­у­зий добав­ля­ет, что из рас­ка­я­ния или из стра­ха Красс не явил­ся в назна­чен­ный для изби­е­ния день, а пото­му и Цезарь не подал услов­лен­но­го зна­ка: по сло­вам Кури­о­на, было услов­ле­но, что Цезарь спу­стит тогу с одно­го пле­ча. (3) Тот же Кури­он, а с ним и Марк Акто­рий Назон сооб­ща­ют, что Цезарь всту­пил в заго­вор так­же с моло­дым Гне­ем Пизо­ном; а когда воз­ник­ло подо­зре­ние, что в Риме гото­вит­ся заго­вор, и Пизон без прось­бы и вне оче­реди полу­чил назна­че­ние в Испа­нию, то они дого­во­ри­лись, что одно­вре­мен­но под­ни­мут мятеж — Цезарь в Риме, а Пизон в про­вин­ции — при под­держ­ке амбро­нов и транс­па­дан­цев²¹. Смерть Пизо­на²² раз­ру­ши­ла замыс­лы обо­их.

10. В долж­но­сти эди­ла он укра­сил не толь­ко коми­ций²³ и форум с бази­ли­ка­ми²⁴, но даже на Капи­то­лии выстро­ил вре­мен­ные пор­ти­ки, чтобы пока­зы­вать часть убран­ства от сво­ей щед­ро­сти. Игры и трав­ли он устра­и­вал как сов­мест­но с това­ри­щем по долж­но­сти, так и само­сто­я­тель­но, поэто­му даже общие их тра­ты при­но­си­ли сла­ву ему одно­му. Его това­рищ Марк Бибул откры­то при­зна­вал­ся, что его постиг­ла участь Пол­лук­са: как храм боже­ст­вен­ных близ­не­цов на фору­ме назы­ва­ли про­сто хра­мом Касто­ра, так и его сов­мест­ную с Цеза­рем щед­рость при­пи­сы­ва­ли одно­му Цеза­рю. (2) Вдо­ба­вок Цезарь устро­ил и гла­ди­а­тор­ский бой, но вывел мень­ше сра­жаю­щих­ся пар, чем соби­рал­ся²⁵: собран­ная им ото­всюду тол­па бой­цов при­ве­ла его про­тив­ни­ков в такой страх, что осо­бым ука­зом было запре­ще­но кому бы то ни было дер­жать в Риме боль­ше опре­де­лен­но­го коли­че­ства гла­ди­а­то­ров.

11. Снис­кав рас­по­ло­же­ние наро­да, он попы­тал­ся через три­бу­нов добить­ся, чтобы народ­ное собра­ние пре­до­ста­ви­ло ему коман­до­ва­ние в Егип­те. Пово­дом для вне­оче­ред­но­го назна­че­ния²⁶ было то, что алек­сан­дрий­цы изгна­ли сво­его царя²⁷, объ­яв­лен­но­го в сена­те союз­ни­ком и дру­гом рим­ско­го наро­да: в Риме это вызва­ло общее недо­воль­ство. Он не добил­ся успе­ха из-за про­ти­во­дей­ст­вия опти­ма­тов. Ста­ра­ясь в отмест­ку подо­рвать их вли­я­ние любы­ми сред­ства­ми, он вос­ста­но­вил памят­ни­ки побед Гая Мария над Югур­той, ким­вра­ми и тев­то­на­ми, неко­гда раз­ру­шен­ные Сул­лой; а пред­седа­тель­ст­вуя в суде²⁸ по делам об убий­ствах, он объ­явил убий­ца­ми и тех, кто во вре­мя про­скрип­ций полу­чал из каз­ны день­ги за голо­вы рим­ских граж­дан, хотя Кор­не­ли­е­вы зако­ны²⁹ и дела­ли для них исклю­че­ние.

12. Он даже нанял чело­ве­ка³⁰, кото­рый обви­нил в государ­ст­вен­ной измене Гая Раби­рия, чьи­ми ста­ра­ни­я­ми неза­дол­го до того³¹ сенат пода­вил мятеж три­бу­на Луция Сатур­ни­на. А когда жре­бий назна­чил его судьей в этом деле, он осудил Раби­рия с такой страст­но­стью, что тому при обра­ще­нии к наро­ду более все­го помог­ла ссыл­ка на враж­деб­ность судьи.

13. Оста­вив надеж­ду полу­чить про­вин­цию, он стал домо­гать­ся сана вели­ко­го пон­ти­фи­ка с помо­щью самой рас­то­чи­тель­ной щед­ро­сти. При этом он вошел в такие дол­ги, что при мыс­ли о них, он, гово­рят, ска­зал мате­ри, целуя ее утром перед тем, как отпра­вить­ся на выбо­ры: «или я вер­нусь пон­ти­фи­ком, или совсем не вер­нусь». И дей­ст­ви­тель­но, он настоль­ко пере­си­лил обо­их сво­их опас­ней­ших сопер­ни­ков³², намно­го пре­вос­хо­див­ших его и воз­рас­том и поло­же­ни­ем, что даже в их соб­ст­вен­ных три­бах он собрал боль­ше голо­сов, чем оба они во всех вме­сте взя­тых.

14. Он был избран пре­то­ром, когда был рас­крыт заго­вор Кати­ли­ны³³ и сенат еди­но­глас­но осудил заго­вор­щи­ков на смерт­ную казнь. Он один пред­ло­жил разо­слать их под стра­жей по муни­ци­пи­ям, кон­фис­ко­вав иму­ще­ство. При этом, живо­пи­суя народ­ную нена­висть, кото­рую наве­ки навле­кут сто­рон­ни­ки более кру­тых мер, он нагнал на них тако­го стра­ху, что Децим Силан³⁴, назна­чен­ный кон­сул, решил­ся даже смяг­чить свое пер­во­на­чаль­ное мне­ние — пере­ме­нить его откры­то было бы позо­ром — и заявил, буд­то оно было истол­ко­ва­но суро­вее, чем он имел в виду. (2) Цезарь при­влек на свою сто­ро­ну мно­гих, в том чис­ле бра­та кон­су­ла Цице­ро­на, и добил­ся бы победы, если бы колеб­лю­ще­му­ся сена­ту не при­да­ла стой­ко­сти речь Мар­ка Като­на. Но и тогда он не пере­ста­вал сопро­тив­лять­ся, пока рим­ские всад­ни­ки, воору­жен­ной тол­пой окру­жав­шие сенат под пред­ло­гом охра­ны, не ста­ли угро­жать ему смер­тью за его непо­мер­ное упор­ство. Они уже под­сту­па­ли к нему с обна­жен­ны­ми клин­ка­ми, сидев­шие рядом сена­то­ры поки­ну­ли его, и лишь немно­гие при­ня­ли его под защи­ту, заклю­чив в объ­я­тия и при­крыв тогой³⁵. Лишь тогда в явном стра­хе он отсту­пил и потом до кон­ца года не пока­зы­вал­ся в сена­те.

15. В пер­вый же день сво­ей пре­ту­ры он потре­бо­вал, чтобы Квинт Катул³⁶ дал перед наро­дом отчет о вос­ста­нов­ле­нии Капи­то­лия, и даже внес пред­ло­же­ние пере­дать это дело дру­го­му. Но он был бес­си­лен про­тив еди­но­душ­но­го сопро­тив­ле­ния опти­ма­тов: увидев, как они сбе­га­ют­ся тол­па­ми, покидая ново­из­бран­ных кон­су­лов, пол­ные реши­мо­сти дать отпор, он отка­зал­ся от это­го пред­при­я­тия.

16. Тем не менее, когда народ­ный три­бун Цеци­лий Метелл³⁷, невзи­рая на запрет дру­гих три­бу­нов, высту­пил с самы­ми мятеж­ны­ми зако­но­пред­ло­же­ни­я­ми, Цезарь встал на его защи­ту и под­дер­жи­вал его с необы­чай­ным упор­ст­вом, пока сенат ука­зом не отстра­нил обо­их от управ­ле­ния государ­ст­вом. Несмот­ря на это, он отва­жил­ся остать­ся в долж­но­сти и пра­вить суд; лишь когда он узнал, что ему гото­вы вос­пре­пят­ст­во­вать силой ору­жия, он рас­пу­стил лик­то­ров, снял пре­тор­скую тогу и тай­ком поспе­шил домой, решив при таких обсто­я­тель­ствах не под­ни­мать шуму. (2) Через день к его дому сама собой, никем не под­стре­кае­мая, собра­лась огром­ная тол­па и буй­но пред­ла­га­ла свою помощь, чтобы вос­ста­но­вить его в долж­но­сти; но он сумел ее унять. Так как это­го никто не ожи­дал, то сенат, спеш­но созван­ный по пово­ду это­го сбо­ри­ща, выра­зил ему бла­го­дар­ность через луч­ших сво­их пред­ста­ви­те­лей; его при­гла­си­ли в курию, рас­хва­ли­ли в самых лест­ных выра­же­ни­ях и, отме­нив преж­ний указ, пол­но­стью вос­ста­но­ви­ли в долж­но­сти.

17. Но ему угро­жа­ла новая опас­ность: он был объ­яв­лен сообщ­ни­ком Кати­ли­ны. Перед сле­до­ва­те­лем Нови­ем Ниг­ром об этом заявил донос­чик Луций Вет­тий, а в сена­те — Квинт Курий, кото­ро­му была назна­че­на государ­ст­вен­ная награ­да за то, что он пер­вый рас­крыл замыс­лы заго­вор­щи­ков. Курий утвер­ждал, что слы­шал об этом от Кати­ли­ны, а Вет­тий даже обе­щал пред­ста­вить соб­ст­вен­но­руч­ное пись­мо Цеза­ря Кати­лине. (2) Цезарь, не желая это­го тер­петь, добил­ся от Цице­ро­на свиде­тель­ства, что он сам сооб­щил ему неко­то­рые сведе­ния о заго­во­ре. Курия этим он лишил награ­ды, а Вет­тий, нака­зан­ный³⁸ взыс­ка­ни­ем зало­га и кон­фис­ка­ци­ей иму­ще­ства, едва не рас­тер­зан­ный наро­дом пря­мо перед рост­раль­ной три­бу­ной, был бро­шен им в тюрь­му вме­сте со сле­до­ва­те­лем Нови­ем, при­няв­шим жало­бу на стар­ше­го по долж­но­сти.

18. После пре­ту­ры он полу­чил по жре­бию Даль­нюю Испа­нию. Его не отпус­ка­ли креди­то­ры; он отде­лал­ся от них с помо­щью пору­чи­те­лей³⁹ и уехал в про­вин­цию, не дождав­шись, вопре­ки зако­нам и обы­ча­ям, рас­по­ря­же­ний и средств. Неиз­вест­но, опа­сал­ся ли он гро­зив­ше­го ему част­но­го иска или торо­пил­ся прий­ти на помощь умо­ля­ю­щим союз­ни­кам.

Наведя порядок в про­вин­ции, он с той же поспеш­но­стью, не дожи­да­ясь пре­ем­ни­ка, устре­мил­ся в Рим искать три­ум­фа и кон­суль­ства. (2) Но срок выбо­ров был уже назна­чен, и он мог высту­пить соис­ка­те­лем лишь всту­пив в город как част­ный чело­век⁴⁰. Он пытал­ся добить­ся для себя исклю­че­ния из зако­на, но встре­тил сопро­тив­ле­ние и дол­жен был отка­зать­ся от три­ум­фа, чтобы не поте­рять кон­суль­ство.

19. Соис­ка­те­лей кон­суль­ства было двое: Марк Бибул и Луций Лук­цей; Цезарь соеди­нил­ся с послед­ним. Так как тот был менее вли­я­те­лен, но очень богат, они дого­во­ри­лись, что Лук­цей будет обе­щать цен­ту­ри­ям⁴¹ соб­ст­вен­ные день­ги от име­ни обо­их. Опти­ма­ты, узнав об этом, испу­га­лись, что Цезарь не оста­но­вит­ся ни перед чем, если будет иметь това­ри­щем по выс­шей долж­но­сти сво­его союз­ни­ка и еди­но­мыш­лен­ни­ка: они дали Бибу­лу пол­но­мо­чия на столь же щед­рые обе­ща­ния и мно­гие даже снаб­ди­ли его день­га­ми. Сам Катон не отри­цал, что это совер­ша­ет­ся под­куп в инте­ре­сах государ­ства.

(2) Так он стал кон­су­лом вме­сте с Бибу­лом. По той же при­чине опти­ма­ты поза­бо­ти­лись, чтобы буду­щим кон­су­лам были назна­че­ны самые незна­чи­тель­ные про­вин­ции — одни леса да паст­би­ща⁴². Такая обида побуди­ла его при­мкнуть во всех сво­их дей­ст­ви­ях к Гнею Пом­пею, кото­рый в это вре­мя был не в ладах с сена­том, мед­лив­шим под­твер­дить его рас­по­ря­же­ния после победы над Мит­ри­да­том. С Пом­пе­ем он поми­рил Мар­ка Крас­са — они враж­до­ва­ли еще со вре­ме­ни их жесто­ких раздо­ров при сов­мест­ном их кон­суль­стве — и всту­пил в союз с обо­и­ми, дого­во­рив­шись не допус­кать ника­ких государ­ст­вен­ных меро­при­я­тий, не угод­ных кому-либо из тро­их.

20. По вступ­ле­нии в долж­ность он пер­вый при­ка­зал состав­лять и обна­ро­до­вать еже­днев­ные отче­ты⁴³ о собра­ни­ях сена­та и наро­да. Далее, он вос­ста­но­вил древ­ний обы­чай, чтобы в те меся­цы, когда фас­ки⁴⁴ нахо­ди­лись не у него, перед ним всюду ходил посыль­ный, а лик­то­ры сле­до­ва­ли сза­ди. Когда же он внес зако­но­про­ект о зем­ле⁴⁵, а его кол­ле­га оста­но­вил его, ссы­ла­ясь на дур­ные зна­ме­нья, он силой ору­жия про­гнал его с фору­ма. На сле­дую­щий день тот подал жало­бу в сенат, но ни в ком не нашел сме­ло­сти высту­пить с докла­дом о таком наси­лии или хотя бы пред­ло­жить меры, обыч­ные даже при мень­ших бес­по­ряд­ках. Это при­ве­ло Бибу­ла в такое отча­я­ние, что боль­ше он не выхо­дил из дому до кон­ца сво­его кон­суль­ства, и лишь в эдик­тах выра­жал свой про­тест.

(2) С это­го вре­ме­ни Цезарь один управ­лял всем в государ­стве по сво­ей воле. Неко­то­рые ост­ро­ум­цы, под­пи­сы­ва­ясь свиде­те­ля­ми на бума­гах, даже поме­ча­ли их в шут­ку не кон­суль­ст­вом Цеза­ря и Бибу­ла, а кон­суль­ст­вом Юлия и Цеза­ря, обо­зна­чая, таким обра­зом, одно­го чело­ве­ка дву­мя име­на­ми; а вско­ре в наро­де стал ходить и такой сти­шок:

(3) Стел­лат­ский уча­сток⁴⁶, объ­яв­лен­ный пред­ка­ми непри­кос­но­вен­ным, и Кам­пан­ское поле, остав­лен­ное в арен­де для попол­не­ния каз­ны, он разде­лил без жре­бия⁴⁷ меж­ду два­дца­тью тыся­ча­ми граж­дан, у кото­рых было по трое и боль­ше детей. Откуп­щи­кам, про­сив­шим о послаб­ле­нии, он сба­вил третью часть откуп­ной сум­мы и при всех про­сил их быть уме­рен­ней, когда при­дет­ся набав­лять цену на новые отку­па. Вооб­ще он щед­ро разда­вал все, о чем был его ни про­си­ли, не встре­чая про­ти­во­дей­ст­вия или подав­ляя его угро­за­ми. (4) Мар­ка Като­на⁴⁸, высту­пив­ше­го в сена­те с запро­сом, он при­ка­зал лик­то­ру выта­щить из курии и отве­сти в тюрь­му. Луция Лукул­ла, кото­рый слиш­ком рез­ко ему воз­ра­жал, он так запу­гал лож­ны­ми обви­не­ни­я­ми, что тот сам бро­сил­ся к его ногам. Цице­рон одна­жды в суде опла­ки­вал поло­же­ние государ­ства⁴⁹ — Цезарь в тот же день, уже в девя­том часу⁵⁰, пере­вел из пат­ри­ци­ев в пле­беи вра­га его, Пуб­лия Кло­дия⁵¹, кото­рый доби­вал­ся это­го дол­го и тщет­но. (5) Нако­нец, он нанял донос­чи­ка про­тив всей враж­деб­ной пар­тии в целом: тот дол­жен был объ­явить, что его под­го­ва­ри­ва­ли на убий­ство Пом­пея, и, пред­став перед рост­ра­ми, назвать услов­лен­ные име­на под­стре­ка­те­лей. Но так как одно или два из этих имен были назва­ны напрас­но и толь­ко воз­буди­ли подо­зре­ние в обмане, он разо­ча­ро­вал­ся в успе­хе столь опро­мет­чи­во­го замыс­ла и, как пола­га­ют, устра­нил донос­чи­ка ядом⁵².

21. Око­ло того же вре­ме­ни он женил­ся на Каль­пур­нии, доче­ри Луция Пизо­на, сво­его пре­ем­ни­ка по кон­суль­ству, а свою дочь Юлию выдал за Гнея Пом­пея, отка­зав ее пер­во­му жени­ху Сер­ви­лию Цепи­о­ну⁵³, хотя тот и был его глав­ным помощ­ни­ком в борь­бе про­тив Бибу­ла. Пород­нив­шись с Пом­пе­ем, он стал при голо­со­ва­нии спра­ши­вать мне­ние у него пер­во­го, тогда как рань­ше он начи­нал с Крас­са, а обы­чай тре­бо­вал дер­жать­ся в тече­ние все­го года того поряд­ка опро­са, какой был при­нят кон­су­лом в январ­ские кален­ды⁵⁴.

22. При под­держ­ке зятя и тестя он выбрал себе в управ­ле­ние из всех про­вин­ций Гал­лию, кото­рая сво­и­ми бога­ты­ми воз­мож­но­стя­ми и бла­го­при­ят­ной обста­нов­кой сули­ла ему три­ум­фы. Сна­ча­ла он полу­чил по Вати­ни­е­ву зако­ну⁵⁵ толь­ко Циз­аль­пин­скую Гал­лию с при­ле­жа­щим Илли­ри­ком, но вско­ре сенат при­ба­вил ему и Кос­ма­тую Гал­лию⁵⁶: сена­то­ры боя­лись, что в слу­чае их отка­за он полу­чит ее от наро­да. (2) Окры­лен­ный радо­стью, он не удер­жал­ся, чтобы не похва­лить­ся через несколь­ко дней перед всем сена­том, что он достиг цели сво­их жела­ний, несмот­ря на недо­воль­ство и жало­бы про­тив­ни­ков, и что теперь-то он их всех осед­ла­ет. Кто-то оскор­би­тель­но заме­тил, что для жен­щи­ны⁵⁷ это нелег­ко; он отве­тил, как бы шутя, что и в Сирии цар­ст­во­ва­ла Семи­ра­мида, и нема­лой частью Азии вла­де­ли неко­гда ама­зон­ки⁵⁸.

23. По окон­ча­нии его кон­суль­ства пре­то­ры Гай Мем­мий и Луций Доми­ций потре­бо­ва­ли рас­сле­до­ва­ния меро­при­я­тий истек­ше­го года. Цезарь пору­чил это сена­ту, но сенат отка­зал­ся. Потра­тив три дня в бес­плод­ных пре­ре­ка­ни­ях, он уехал в про­вин­цию. Тот­час, как бы в знак пред­у­преж­де­ния ему, был взят под суд по несколь­ким обви­не­ни­ям его кве­стор; а вско­ре и его само­го потре­бо­вал к отве­ту народ­ный три­бун Луций Анти­стий, и толь­ко обра­тясь к дру­гим три­бу­нам, Цезарь добил­ся, чтобы его не при­вле­ка­ли к суду, пока он отсут­ст­ву­ет по делам государ­ства. (2) А чтобы быть уве­рен­ным и в буду­щем, он осо­бен­но ста­рал­ся иметь каж­дый год сре­ди маги­ст­ра­тов людей, ему обя­зан­ных, и толь­ко тем соис­ка­те­лям помо­гал или допус­кал их до вла­сти, кото­рые согла­ша­лись защи­щать его во вре­мя отсут­ст­вия; он дохо­дил до того, что от неко­то­рых тре­бо­вал клят­вы и даже рас­пис­ки.

24. Но когда Луций Доми­ций, выдви­ну­тый в кон­су­лы, стал откры­то гро­зить, что, став кон­су­лом, он добьет­ся того, чего не добил­ся пре­то­ром, и отни­мет у Цеза­ря его вой­ско, — тогда Цезарь вызвал Крас­са и Пом­пея в Луку, один из горо­дов сво­ей про­вин­ции, и убедил их про­сить вто­ро­го кон­суль­ства, чтобы сва­лить Доми­ция; для себя же он с их помо­щью⁵⁹ добил­ся сохра­не­ния коман­до­ва­ния еще на пять лет. (2) Пола­га­ясь на это, он вдо­ба­вок к леги­о­нам, полу­чен­ным от государ­ства⁶⁰, набрал новые на соб­ст­вен­ный счет, в том чис­ле один — из транс­аль­пий­ских гал­лов (он носил галль­ское назва­ние «ала­уда»)⁶¹, кото­рых он воору­жил и обу­чил по рим­ско­му образ­цу и кото­рым впо­след­ст­вии всем даро­вал рим­ское граж­дан­ство.

(3) С этих пор он не упус­кал ни одно­го слу­чая для вой­ны, даже для неспра­вед­ли­вой или опас­ной, и пер­вым напа­дал как на союз­ные пле­ме­на, так и на враж­деб­ные и дикие, так что сенат одна­жды даже поста­но­вил напра­вить комис­сию для рас­сле­до­ва­ния поло­же­ния в Гал­лии, а неко­то­рые⁶² пря­мо пред­ла­га­ли выдать его непри­я­те­лю. Но когда его дела пошли успеш­но, в его честь назна­ча­лись бла­годар­ст­вен­ные молеб­ст­вия⁶³ чаще и доль­ше, чем для кого-либо ранее. 25. Вот что он совер­шил за девять лет сво­его коман­до­ва­ния. Всю Гал­лию, что лежит меж­ду Пире­ней­ским хреб­том, Аль­па­ми, Севен­на­ми и река­ми Рода­ном и Рей­ном, более 3200 миль в охва­те, он цели­ком, за исклю­че­ни­ем лишь союз­ных или ока­зав­ших Риму услу­ги пле­мен, обра­тил в про­вин­цию и нало­жил на нее 40 мил­ли­о­нов еже­год­но­го нало­га. (2) Пер­вым из рим­лян он напал на зарейн­ских гер­ман­цев и, наведя мост, нанес им тяже­лые пора­же­ния. Он напал и на бри­тан­цев, дото­ле неиз­вест­ных, раз­бил их и потре­бо­вал с них выку­па и залож­ни­ков. Сре­ди столь­ких успе­хов он толь­ко три раза потер­пел неуда­чу: в Бри­та­нии его флот был почти уни­что­жен бурей, в Гал­лии один из его леги­о­нов был раз­бит наго­ло­ву при Гер­го­вии, в гер­ман­ской зем­ле попа­ли в заса­ду и погиб­ли лега­ты Титу­рий и Аврун­ку­лей⁶⁴.

26. В эти же годы он поте­рял сна­ча­ла мать, потом дочь и вско­ре затем вну­ка. Меж­ду тем убий­ство Пуб­лия Кло­дия при­ве­ло в смя­те­ние все государ­ство, и сенат поста­но­вил избрать толь­ко одно­го кон­су­ла, назвав имя Гнея Пом­пея. Народ­ные три­бу­ны хоте­ли назна­чить Цеза­ря в това­ри­щи Пом­пею, но Цезарь посо­ве­то­вал им луч­ше попро­сить у наро­да, чтобы ему было поз­во­ле­но домо­гать­ся вто­ро­го кон­суль­ства еще до исте­че­ния сро­ка коман­до­ва­ния и не торо­пить­ся для это­го в Рим, не кон­чив вой­ны.

(2) Достиг­нув это­го, он стал помыш­лять о боль­шем и, пре­ис­пол­нен­ный надежд, не упус­кал ни одно­го слу­чая выка­зать щед­рость или ока­зать услу­гу кому-нибудь, как в государ­ст­вен­ных, так и в част­ных делах. На сред­ства от воен­ной добы­чи он начал стро­ить форум⁶⁵: одна зем­ля под ним сто­и­ла боль­ше ста мил­ли­о­нов. В память доче­ри он обе­щал наро­ду гла­ди­а­тор­ские игры⁶⁶ и пир — до него это­го не делал никто. Чтобы ожи­да­ние было напря­жен­ней, он гото­вил уго­ще­ние не толь­ко у мяс­ни­ков, кото­рых нанял, но и у себя на дому. (3) Зна­ме­ни­тых гла­ди­а­то­ров, в какой-нибудь схват­ке навлек­ших неми­лость зри­те­лей⁶⁷, он велел отби­вать силой и сохра­нять для себя. Моло­дых бой­цов он отда­вал в обу­че­ние не в шко­лы и не к лани­стам⁶⁸, а в дома рим­ских всад­ни­ков и даже сена­то­ров, кото­рые хоро­шо вла­де­ли ору­жи­ем; по пись­мам вид­но, как настой­чи­во про­сил он их следить за обу­че­ни­ем каж­до­го и лич­но руко­во­дить их заня­ти­я­ми. Леги­о­не­рам он удво­ил жало­ва­нье на веч­ные вре­ме­на, отпус­кал им хлеб без меры и сче­та, когда его быва­ло вдо­воль, а ино­гда дарил каж­до­му по рабу⁶⁹ из чис­ла плен­ни­ков.

27. Чтобы сохра­нить род­ство и друж­бу с Пом­пе­ем, он пред­ло­жил ему в жены Окта­вию, внуч­ку сво­ей сест­ры, хотя она и была уже заму­жем за Гаем Мар­цел­лом, а сам про­сил руки его доче­ри, помолв­лен­ной с Фав­стом Сул­лой. Всех дру­зей Пом­пея и боль­шую часть сена­то­ров он при­вя­зал к себе, ссу­жая им день­ги без про­цен­тов или под ничтож­ный про­цент. Граж­дан из дру­гих сосло­вий, кото­рые при­хо­ди­ли к нему сами или по при­гла­ше­нию, он осы­пал щед­ры­ми подар­ка­ми, не забы­вая и их воль­ноот­пу­щен­ни­ков и рабов, если те были в мило­сти у хозя­и­на или патро­на. (2) Нако­нец, он был един­ст­вен­ной и надеж­ней­шей опо­рой для под­суди­мых, для задол­жав­ших, для про­мотав­ших­ся юнцов, кро­ме лишь тех, кто настоль­ко погряз в пре­ступ­ле­ни­ях, нище­те или рас­пут­стве, что даже он не мог им помочь; таким он пря­мо и откры­то гово­рил, что спа­сти их может толь­ко граж­дан­ская вой­на.

28. С таким же усер­ди­ем при­вле­кал он к себе и царей и про­вин­ции по все­му миру: одним он посы­лал в пода­рок тыся­чи плен­ни­ков, дру­гим отправ­лял на помощь вой­ска куда угод­но и когда угод­но, без одоб­ре­ния сена­та и наро­да. Круп­ней­шие горо­да не толь­ко в Ита­лии, Гал­лии и Испа­нии, но и в Азии и Гре­ции он укра­шал вели­ко­леп­ны­ми построй­ка­ми.

(2) Нако­нец, когда уже все в изум­ле­нии толь­ко гада­ли, куда он кло­нит, кон­сул Марк Клав­дий Мар­целл, объ­явив эдик­том, что име­ет дело боль­шой государ­ст­вен­ной важ­но­сти, пред­ло­жил сена­ту: пре­ем­ни­ка Цеза­рю назна­чить рань­ше сро­ка, так как вой­на закон­че­на, мир уста­нов­лен и победи­те­лю пора рас­пу­стить вой­ско; а на выбо­рах кан­дида­ту­ру Цеза­ря в его отсут­ст­вие не при­ни­мать, так как и Пом­пей не сде­лал для него ого­вор­ки в народ­ном поста­нов­ле­нии⁷⁰. (3) Дело в том, что Пом­пей в сво­ем законе о пра­вах долж­ност­ных лиц вос­пре­тил домо­гать­ся долж­но­стей заоч­но и по забыв­чи­во­сти не сде­лал исклю­че­ния даже для Цеза­ря, испра­вив эту ошиб­ку лишь тогда, когда закон был уже выре­зан на мед­ной дос­ке и сдан в каз­на­чей­ство. Не доволь­ст­ву­ясь лише­ни­ем Цеза­ря его про­вин­ций и льгот, Мар­целл пред­ло­жил так­же лишить граж­дан­ско­го пра­ва посе­лен­цев, выведен­ных Цеза­рем по Вати­ни­е­ву зако­ну в Новый Ком, на том осно­ва­нии, что граж­дан­ство им было даро­ва­но с ковар­ным умыс­лом⁷¹ и про­ти­во­за­кон­но.

29. Цеза­ря это встре­во­жи­ло. Он был убеж­ден — и это часто от него слы­ша­ли, — что теперь, когда он стал пер­вым чело­ве­ком в государ­стве, его не так лег­ко столк­нуть с пер­во­го места на вто­рое, как потом со вто­ро­го на послед­нее. Поэто­му он стал все­ми сила­ми сопро­тив­лять­ся, отча­сти — с помо­щью вме­ша­тель­ства три­бу­нов, отча­сти — при содей­ст­вии вто­ро­го кон­су­ла Сер­вия Суль­пи­ция. В сле­дую­щем году Гай Мар­целл сме­нил в долж­но­сти кон­су­ла сво­его двою­род­но­го бра­та Мар­ка и воз­об­но­вил его попыт­ки; тогда Цезарь за огром­ные день­ги нашел себе защит­ни­ка в лице его кол­ле­ги Эми­лия Пав­ла и само­го отча­ян­но­го из три­бу­нов — Гая Кури­о­на⁷². (2) Но увидев, что про­тив него дей­ст­ву­ют все настой­чи­вей, и что даже кон­су­лы буду­ще­го года⁷³ избра­ны враж­деб­ные ему, он обра­тил­ся к сена­ту с пись­мом, про­ся не отни­мать у него дар рим­ско­го наро­да, — или же пусть дру­гие пол­ко­вод­цы⁷⁴ тоже рас­пу­стят свои вой­ска. Как пола­га­ют, он наде­ял­ся, что при жела­нии ему будет лег­че созвать сво­их вете­ра­нов, чем Пом­пею — новых вои­нов. Про­тив­ни­кам же он пред­ло­жил согла­сить­ся на том, что он отка­жет­ся от вось­ми леги­о­нов и Транс­аль­пий­ской Гал­лии и сохра­нит до избра­ния в кон­су­лы толь­ко два леги­о­на и Циз­аль­пин­скую про­вин­цию или даже один леги­он и Илли­рик. 30. Когда же ни сенат не поже­лал вме­шать­ся, ни про­тив­ни­ки — идти на какое бы то ни было согла­ше­ние о делах государ­ст­вен­ных, тогда он пере­шел в Ближ­нюю Гал­лию и, покон­чив с судеб­ны­ми собра­ни­я­ми, оста­но­вил­ся в Равен­не⁷⁵, угро­жая вой­ною, если сенат при­мет суро­вые меры про­тив всту­пив­ших­ся за него три­бу­нов⁷⁶.

(2) Это, конеч­но, был толь­ко пред­лог для граж­дан­ской вой­ны; при­чи­ны же ее, как пола­га­ют, были дру­гие. Так, Гней Пом­пей неод­но­крат­но утвер­ждал, что Цезарь отто­го пошел на все­об­щую сму­ту и пере­во­рот, что из сво­их част­ных средств он не мог ни окон­чить постро­ек, кото­рые начал, ни оправ­дать ожи­да­ния, кото­рые воз­буж­да­ло в наро­де его воз­вра­ще­ние. (3) Дру­гие гово­рят, буд­то он боял­ся, что ему при­дет­ся дать ответ за все, что он совер­шил в свое пер­вое кон­суль­ство вопре­ки зна­ме­ньям, зако­нам и запре­там: ведь и Марк Катон не раз клят­вен­но заяв­лял, что при­вле­чет его к суду тот­час, как он рас­пу­стит вой­ско, и в наро­де гово­ри­ли, что вер­нись он толь­ко част­ным чело­ве­ком, и ему, как Мило­ну⁷⁷, при­дет­ся защи­щать себя в суде, окру­жен­ном воору­жен­ной охра­ной. (4) Это тем прав­до­по­доб­нее, что и Ази­ний Пол­ли­он рас­ска­зы­ва­ет, как Цезарь при Фар­са­ле, глядя на пере­би­тых и бегу­щих вра­гов, ска­зал дослов­но сле­дую­щее: «Они сами это­го хоте­ли! Меня, Гая Цеза­ря, после все­го, что я сде­лал, они объ­яви­ли бы винов­ным, не обра­тись я за помо­щью к вой­скам!» (5) Неко­то­рые, нако­нец, пола­га­ют, что Цеза­ря пора­бо­ти­ла при­выч­ка к вла­сти, и поэто­му он, взве­сив свои и вра­же­ские силы, вос­поль­зо­вал­ся слу­ча­ем захва­тить вер­хов­ное гос­под­ство, о кото­ром меч­тал с ран­них лет. Так думал, по-види­мо­му, и Цице­рон, когда в третьей кни­ге «Об обя­зан­но­стях» писал, что у Цеза­ря все­гда были на устах сти­хи Еври­пида, кото­рые он пере­во­дит так:

31. И вот, когда при­спе­ло изве­стие, что вме­ша­тель­ство три­бу­нов не име­ло успе­ха, и что им самим при­шлось поки­нуть Рим, Цезарь тот­час дви­нул впе­ред когор­ты⁷⁹; а чтобы не воз­буж­дать подо­зре­ний, он и при­сут­ст­во­вал для виду на народ­ных зре­ли­щах, и обсуж­дал план гла­ди­а­тор­ской шко­лы, кото­рую соби­рал­ся стро­ить, и устро­ил, как обыч­но, мно­го­люд­ный ужин. (2) Но когда зака­ти­лось солн­це, он с немно­ги­ми спут­ни­ка­ми, в повоз­ке, запря­жен­ной мула­ми с сосед­ней мель­ни­цы, тай­но тро­нул­ся в путь. Факе­лы погас­ли, он сбил­ся с доро­ги, дол­го блуж­дал и толь­ко к рас­све­ту, отыс­кав про­вод­ни­ка, пеш­ком, по узень­ким тро­пин­кам вышел, нако­нец, на вер­ную доро­гу⁸⁰. Он настиг когор­ты у реки Руби­ко­на, гра­ни­цы его про­вин­ции. Здесь он помед­лил и, разду­мы­вая, на какой шаг он отва­жи­ва­ет­ся, ска­зал, обра­тив­шись к спут­ни­кам: «Еще не позд­но вер­нуть­ся; но сто­ит перей­ти этот мостик, и все будет решать ору­жие»⁸¹.

32. Он еще коле­бал­ся, как вдруг ему яви­лось такое виде­ние. Вне­зап­но побли­зо­сти пока­зал­ся неве­до­мый чело­век див­но­го роста и кра­соты: он сидел и играл на сви­ре­ли. На эти зву­ки сбе­жа­лись не толь­ко пас­ту­хи, но и мно­гие вои­ны со сво­их постов, сре­ди них были и тру­ба­чи. И вот у одно­го из них этот чело­век вдруг вырвал тру­бу, бро­сил­ся в реку и, оглу­ши­тель­но про­тру­бив бое­вой сиг­нал, поплыл к про­ти­во­по­лож­но­му бере­гу. «Впе­ред, — вос­клик­нул тогда Цезарь, — впе­ред, куда зовут нас зна­ме­нья богов и неспра­вед­ли­вость про­тив­ни­ков! Жре­бий бро­шен»⁸².

33. Так пере­вел он вой­ска; и затем, выведя на общую сход­ку бежав­ших к нему изгнан­ни­ков-три­бу­нов, он со сле­за­ми, раз­ры­вая одеж­ду на груди, стал умо­лять сол­дат о вер­но­сти. Гово­рят даже, буд­то он пообе­щал каж­до­му всад­ни­че­ское состо­я­ние⁸³, но это — недо­ра­зу­ме­ние. Дело в том, что он, взы­вая к вои­нам, часто пока­зы­вал на свой палец левой руки, заве­ряя, что готов отдать даже свой пер­стень, чтобы воз­на­гра­дить защит­ни­ков сво­ей чести; а даль­ние ряды, кото­рым лег­че было видеть, чем слы­шать гово­ря­ще­го, при­ня­ли мни­мые зна­ки за сло­ва, и отсюда пошла мол­ва, буд­то он посу­лил им всад­ни­че­ские коль­ца и четы­ре­ста тысяч сестер­ци­ев.

34. Даль­ней­шие его дей­ст­вия, вкрат­це и по поряд­ку, были тако­вы⁸⁴. Он всту­пил в Пицен, Умбрию, Этру­рию; Луция Доми­ция, про­ти­во­за­кон­но назна­чен­но­го ему пре­ем­ни­ком и зани­мав­ше­го Кор­фи­ний, он заста­вил сдать­ся и отпу­стил; затем по бере­гу Верх­не­го моря он дви­нул­ся к Брун­ди­зию⁸⁵, куда бежа­ли кон­су­лы и Пом­пей, спе­ша пере­пра­вить­ся за море. (2) После без­успеш­ных попы­ток любы­ми сред­ства­ми вос­пре­пят­ст­во­вать их отплы­тию, он повер­нул в Рим. Обра­тив­шись здесь к сена­то­рам с речью о поло­же­нии государ­ства, он напра­вил­ся про­тив силь­ней­ших войск Пом­пея, нахо­див­ших­ся в Испа­нии под началь­ст­вом трех лега­тов: Мар­ка Пет­рея, Луция Афра­ния и Мар­ка Варро­на; перед отъ­ездом он ска­зал дру­зьям, что сей­час он идет на вой­ско без пол­ко­во­д­ца, а потом вер­нет­ся к пол­ко­вод­цу без вой­ска. И хотя его задер­жи­ва­ли как оса­да Мас­си­лии⁸⁶, закрыв­шей ворота у него на пути, так и край­ний недо­ста­ток про­до­воль­ст­вия, вско­ре он под­чи­нил себе все.

35. Вер­нув­шись из Испа­нии в Рим, он пере­пра­вил­ся в Македо­нию и там, про­дер­жав Пом­пея почти четы­ре меся­ца в коль­це мощ­ных укреп­ле­ний, раз­бил его, нако­нец, в фар­саль­ском сра­же­нии и пре­сле­до­вал бегу­ще­го до Алек­сан­дрии, где нашел его уже уби­тым. Так как он видел, что царь Пто­ле­мей и про­тив него замыш­ля­ет злое, ему при­шлось вести здесь необы­чай­но труд­ную вой­ну, в невы­год­ном месте и в невы­год­ное вре­мя: зимой, без при­па­сов, без под­готов­ки, в сто­ли­це бога­то­го и хит­ро­го вра­га. Победив, он отдал еги­пет­ское цар­ство Клео­пат­ре и ее млад­ше­му бра­ту, не реша­ясь обра­тить его в про­вин­цию, чтобы какой-нибудь пред­при­им­чи­вый намест­ник не смог опе­реть­ся на нее для новых смут. (2) Из Алек­сан­дрии он напра­вил­ся в Сирию и затем в Понт, обес­по­ко­ен­ный вестя­ми о Фар­на­ке, сыне Мит­ри­да­та Вели­ко­го, кото­рый вос­поль­зо­вал­ся слу­ча­ем начать вой­ну и уже был опья­нен мно­ги­ми успе­ха­ми⁸⁷. На пятый день сво­его при­бы­тия, через четы­ре часа после его появ­ле­ния, Цезарь раз­гро­мил его в одном-един­ст­вен­ном бою. Потом он часто поми­нал, как посчаст­ли­ви­лось Пом­пею стя­жать сла­ву пол­ко­во­д­ца победа­ми над непри­я­те­лем, кото­рый не уме­ет вое­вать. После это­го он победил в Афри­ке Сци­пи­о­на и Юбу, у кото­рых иска­ли при­бе­жи­ща остат­ки непри­я­те­лей, и в Испа­нии — сыно­вей Пом­пея.

36. Во всей меж­до­усоб­ной войне он не понес ни одно­го пора­же­ния. Тер­петь неуда­чи слу­ча­лось лишь его лега­там: так, Гай Кури­он погиб в Афри­ке, Гай Анто­ний попал в плен к вра­гу в Илли­ри­ке, Пуб­лий Дола­бел­ла поте­рял в том же Илли­ри­ке свой флот⁸⁸, а Гней Доми­ций Каль­вин в Пон­те — свое вой­ско. Сам же Цезарь неиз­мен­но сра­жал­ся с заме­ча­тель­ной уда­чей, не зная даже сомни­тель­ных успе­хов, за исклю­че­ни­ем двух лишь слу­ча­ев: один раз при Дирра­хии, когда, обра­щен­ный Пом­пе­ем в бег­ство, но не пре­сле­ду­е­мый, он вос­клик­нул, что Пом­пей не уме­ет побеж­дать, и дру­гой раз в послед­нем сра­же­нье в Испа­нии⁸⁹, когда, отча­яв­шись в победе, он уже помыш­лял о доб­ро­воль­ной смер­ти.

37. По окон­ча­нии вой­ны он отпразд­но­вал пять три­ум­фов: четы­ре за один месяц, но с про­ме­жут­ка­ми, — после победы над Сци­пи­о­ном, и пятый — после победы над сыно­вья­ми Пом­пея. Пер­вый и самый бли­ста­тель­ный три­умф был галль­ский, за ним — алек­сан­дрий­ский, затем — пон­тий­ский, сле­дую­щий — афри­кан­ский, и нако­нец — испан­ский: каж­дый со сво­ей осо­бой рос­ко­шью и убран­ст­вом⁹⁰. (2) Во вре­мя галль­ско­го три­ум­фа на Велаб­ре⁹¹ у него сло­ма­лась ось, и он чуть не упал с колес­ни­цы; на Капи­то­лий он всту­пил при огнях, сорок сло­нов с факе­ла­ми шли спра­ва и сле­ва. В пон­тий­ском три­ум­фе сре­ди про­чих пред­ме­тов в про­цес­сии нес­ли над­пись из трех слов: «При­шел, увидел, победил», — этим он отме­чал не собы­тия вой­ны, как обыч­но, а быст­ро­ту ее завер­ше­ния.

38. Сво­им ста­рым леги­о­не­рам он выдал из добы­чи по два­дцать четы­ре тыся­чи сестер­ци­ев, не счи­тая двух тысяч, выпла­чен­ных еще при нача­ле меж­до­усоб­ной вой­ны. Он выде­лил им и зем­лю⁹², но не сплош­ной поло­сой, чтобы не сго­нять преж­них вла­дель­цев. Наро­ду он роздал по десять мер зер­на и по столь­ку же фун­тов мас­ла, день­га­ми же по три­ста сестер­ци­ев, обе­щан­ных ранее, и еще по сотне за то, что при­шлось ждать. (2) Тех, кто пла­тил за жилье в Риме до двух тысяч сестер­ци­ев и в Ита­лии до пяти­сот, он на год осво­бо­дил от пла­ты. Вдо­ба­вок он устро­ил пир⁹³ и разда­чу мяса, а после испан­ско­го три­ум­фа — еще два обеда: пер­вый пока­зал­ся ему скуд­ным и недо­стой­ным его щед­ро­сти, поэто­му через четы­ре дня он дал вто­рой, неслы­хан­но бога­тый.

39. Зре­ли­ща он устра­и­вал самые раз­но­об­раз­ные: и бит­ву гла­ди­а­то­ров, и теат­раль­ные пред­став­ле­ния по всем квар­та­лам горо­да и на всех язы­ках⁹⁴, и скач­ки в цир­ке, и состя­за­ния атле­тов, и мор­ской бой. В гла­ди­а­тор­ской бит­ве⁹⁵ на фору­ме бились насмерть Фурий Леп­тин из пре­тор­ско­го рода и Квинт Каль­пен, быв­ший сена­тор и судеб­ный ора­тор. Воен­ный танец пля­са­ли сыно­вья вель­мож из Азии и Вифи­нии. (2) В теат­ре рим­ский всад­ник Децим Лабе­рий⁹⁶ высту­пал в миме соб­ст­вен­но­го сочи­не­ния; полу­чив в награ­ду пять­сот тысяч сестер­ци­ев и золо­той пер­стень, он пря­мо со сце­ны через орхе­ст­ру про­шел на свое место в четыр­на­дца­ти пер­вых рядах⁹⁷. На скач­ках, для кото­рых цирк был рас­ши­рен в обе сто­ро­ны, и окру­жен рвом с водой, знат­ней­шие юно­ши пра­ви­ли колес­ни­ца­ми чет­вер­ней и парой и пока­зы­ва­ли прыж­ки на лоша­дях. Тро­ян­скую игру⁹⁸ испол­ня­ли дву­мя отряда­ми маль­чи­ки стар­ше­го и млад­ше­го воз­рас­та. (3) Зве­ри­ные трав­ли⁹⁹ про­дол­жа­лись пять дней: в заклю­че­ние была пока­за­на бит­ва двух пол­ков по пяти­сот пехо­тин­цев, два­дцать сло­нов и три­ста всад­ни­ков с каж­дой сто­ро­ны; чтобы про­стор­нее было сра­жать­ся, в цир­ке снес­ли пово­рот­ные стол­бы¹⁰⁰ и на их месте выстро­и­ли два лаге­ря друг про­тив дру­га. Атле­ты¹⁰¹ состя­за­лись в тече­ние трех дней на вре­мен­ном ста­ди­оне, нароч­но соору­жен­ном близ Мар­со­ва поля. (4) Для мор­ско­го боя было выко­па­но озе­ро на малом Кодет­ском поле¹⁰², в бою участ­во­ва­ли бире­мы¹⁰³, три­ре­мы и квад­ри­ре­мы тирий­ско­го и еги­пет­ско­го образ­ца со мно­же­ст­вом бой­цов. На все эти зре­ли­ща ото­всюду стек­лось столь­ко наро­ду, что мно­го при­ез­жих ноче­ва­ло в палат­ках по ули­цам и пере­ул­кам; а дав­ка была такая, что мно­гие были задав­ле­ны до смер­ти, в том чис­ле два сена­то­ра.

40. Затем он обра­тил­ся к устрой­ству государ­ст­вен­ных дел. Он испра­вил кален­дарь: из-за нера­ди­во­сти жре­цов, про­из­воль­но встав­ляв­ших меся­цы и дни, кален­дарь был в таком бес­по­ряд­ке, что уже празд­ник жат­вы при­хо­дил­ся не на лето, а празд­ник сбо­ра вино­гра­да — не на осень. Он уста­но­вил, при­ме­ни­тель­но к дви­же­нию солн­ца, год из 365 дней, и вме­сто встав­но­го меся­ца ввел один встав­ной день через каж­дые четы­ре года¹⁰⁴. (2) Чтобы пра­виль­ный счет вре­ме­ни вел­ся впредь с оче­ред­ных январ­ских календ, он вста­вил меж­ду нояб­рем и декабрем два лиш­них меся­ца, так что год, когда дела­лись эти пре­об­ра­зо­ва­ния, ока­зал­ся состо­я­щим из пят­на­дца­ти меся­цев, счи­тая и обыч­ный встав­ной, так­же при­шед­ший­ся на этот год.

41. Он попол­нил сенат, к ста­рым пат­ри­ци­ям при­ба­вил новых, уве­ли­чил чис­ло пре­то­ров, эди­лов, кве­сто­ров и даже млад­ших долж­ност­ных лиц¹⁰⁵. Тех, кто был лишен зва­ния цен­зо­ра­ми или осуж­ден по суду за под­куп, он вос­ста­но­вил в пра­вах. (2) Выбо­ры он поде­лил с наро­дом: за исклю­че­ни­ем соис­ка­те­лей кон­суль­ства, поло­ви­на кан­дида­тов изби­ра­лась по жела­нию наро­да, поло­ви­на — по назна­че­нию Цеза­ря. Назна­чал он их в корот­ких запис­ках, рас­сы­лае­мых по три­бам: «Дик­та­тор Цезарь — такой-то три­бе. Пред­ла­гаю ваше­му вни­ма­нию тако­го-то, дабы он по ваше­му выбо­ру полу­чил иско­мое им зва­ние». Он допу­стил к долж­но­стям и сыно­вей тех, кто был каз­нен во вре­мя про­скрип­ций. В суде он оста­вил толь­ко две судей­ские деку­рии¹⁰⁶: сена­тор­скую и всад­ни­че­скую; третью, деку­рию эрар­ных три­бу­нов¹⁰⁷, он упразд­нил.

(3) Пере­пись¹⁰⁸ граж­дан он про­из­вел не в обыч­ном месте и не обыч­ным поряд­ком, а по квар­та­лам и через домо­вла­дель­цев, и чис­ло полу­чав­ших хлеб из каз­ны сокра­тил с трех­сот два­дца­ти тысяч до ста пяти­де­ся­ти тысяч. А чтобы при обнов­ле­нии спис­ков не мог­ли воз­ник­нуть новые бес­по­ряд­ки, он поста­но­вил, чтобы каж­дый год пре­тор по жре­бию заме­щал умер­ших полу­ча­те­лей новы­ми из чис­ла не попав­ших в спис­ки. 42. Кро­ме того, восемь­де­сят тысяч граж­дан он рас­се­лил по замор­ским коло­ни­ям¹⁰⁹. Желая попол­нить поредев­шее насе­ле­ние горо­да, он издал закон, чтобы ника­кой граж­да­нин стар­ше два­дца­ти и моло­же соро­ка лет¹¹⁰, не нахо­дя­щий­ся на воен­ной служ­бе, не покидал бы Ита­лию доль­ше, чем на три года; чтобы никто из сена­тор­ских детей не уез­жал из стра­ны ина­че, как в соста­ве воен­ной или граж­дан­ской сви­ты при долж­ност­ном лице; и чтобы ското­вла­дель­цы не менее тре­ти сво­их пас­ту­хов наби­ра­ли из взрос­лых сво­бод­но­рож­ден­ных людей. Всем, кто в Риме зани­мал­ся меди­ци­ной, и всем пре­по­да­ва­те­лям бла­го­род­ных искусств¹¹¹ он даро­вал рим­ское граж­дан­ство, чтобы они и сами охот­нее сели­лись в горо­де, и при­вле­ка­ли дру­гих.

(2) Он не оправ­дал не раз воз­ни­кав­ших надежд на отме­ну дол­го­вых обя­за­тельств¹¹², но поста­но­вил, нако­нец, чтобы пла­те­жи долж­ни­ков заи­мо­дав­цам опре­де­ля­лись той сто­и­мо­стью, какую име­ли их име­ния до граж­дан­ской вой­ны, и чтобы с общей сум­мы дол­га были спи­са­ны все выпла­ты или пере­чис­ле­ния по про­цен­там; а это сокра­ща­ло долг почти на чет­верть. (3) Он рас­пу­стил все кол­ле­гии¹¹³, за исклю­че­ни­ем самых древ­них. Он уси­лил нака­за­ния пре­ступ­ни­кам; а так как бога­тые люди отто­го лег­че шли на без­за­ко­ния, что все их состо­я­ние и в изгна­нии¹¹⁴ оста­ва­лось при них, он, по сло­вам Цице­ро­на¹¹⁵, стал нака­зы­вать за убий­ство граж­да­ни­на лише­ни­ем все­го иму­ще­ства, а за иные пре­ступ­ле­ния — поло­ви­ны.

43. Суд¹¹⁶ он пра­вил необы­чай­но тща­тель­но и стро­го. Тех, кто был осуж­ден за вымо­га­тель­ство, он даже изго­нял из сена­тор­ско­го сосло­вия. Брак одно­го быв­ше­го пре­то­ра с жен­щи­ной, кото­рая толь­ко нака­нуне раз­ве­лась с мужем, он объ­явил недей­ст­ви­тель­ным, хотя подо­зре­ний в измене и не было. На ино­зем­ные това­ры он нало­жил пошли­ну. Носил­ки, а так­же пур­пур­ные пла­тья и жем­чуж­ные укра­ше­ния он оста­вил в употреб­ле­нии толь­ко для опре­де­лен­ных лиц¹¹⁷, опре­де­лен­ных воз­рас­тов и в опре­де­лен­ные дни. (2) Осо­бен­но стро­го соблюдал он зако­ны про­тив рос­ко­ши¹¹⁸: вокруг рын­ка он рас­ста­вил сто­ро­жей, чтобы они отби­ра­ли и при­но­си­ли к нему запре­щен­ные яст­ва, а если что усколь­за­ло от сто­ро­жей, он ино­гда посы­лал лик­то­ров с сол­да­та­ми, чтобы заби­рать уже подан­ные блюда пря­мо со сто­лов.

44. День ото дня он заду­мы­вал все более вели­кие и мно­го­чис­лен­ные пла­ны устро­е­ния и укра­ше­ния сто­ли­цы, укреп­ле­ния и рас­ши­ре­ния дер­жа­вы: преж­де все­го, воз­двиг­нуть храм Мар­са, како­го нико­гда не быва­ло, засы­пав для него и срав­няв с зем­лею то озе­ро, где устра­и­вал он мор­ской бой, а на склоне Тар­пей­ской ска­лы¹¹⁹ устро­ить вели­чай­ший театр; (2) граж­дан­ское пра­во при­ве­сти в над­ле­жа­щий порядок, ото­брав в несколь­ких кни­гах все самое луч­шее и самое нуж­ное из огром­но­го мно­же­ства раз­роз­нен­ных зако­нов; открыть как мож­но более бога­тые биб­лио­те­ки¹²⁰, гре­че­ские и латин­ские, пору­чив их состав­ле­ние и устрой­ство Мар­ку Варро­ну; осу­шить Помп­тин­ские болота¹²¹; (3) спу­стить Фуцин­ское озе­ро¹²²; про­ло­жить доро­гу от Верх­не­го моря через Апен­нин­ский хре­бет до само­го Тиб­ра; пере­ко­пать кана­лом Истм¹²³; усми­рить вторг­ших­ся во Фра­кию и Понт дакий­цев; а затем пой­ти вой­ной на пар­фян через Малую Арме­нию, но не всту­пать в реши­тель­ный бой, не позна­ко­мив­шись пред­ва­ри­тель­но с непри­я­те­лем.

(4) Сре­ди таких замыс­лов и дел его застиг­ла смерть. Одна­ко преж­де чем гово­рить о ней, не лиш­ним будет вкрат­це изло­жить все, что каса­ет­ся его наруж­но­сти, при­вы­чек, одеж­ды, нра­ва, а так­же его заня­тий в воен­ное и мир­ное вре­мя.

45. Гово­рят, он был высо­ко­го роста, свет­ло­ко­жий, хоро­шо сло­жен, лицо чуть пол­ное, гла­за чер­ные и живые. Здо­ро­вьем он отли­чал­ся пре­вос­ход­ным: лишь под конец жиз­ни на него ста­ли напа­дать вне­зап­ные обмо­ро­ки и ноч­ные стра­хи, да два раза во вре­мя заня­тий у него были при­сту­пы паду­чей. (2) За сво­им телом он уха­жи­вал слиш­ком даже тща­тель­но, и не толь­ко стриг и брил, но и выщи­пы­вал воло­сы, и этим его мно­гие попре­ка­ли. Без­обра­зив­шая его лыси­на была ему неснос­на, так как часто навле­ка­ла насмеш­ки недоб­ро­же­ла­те­лей. Поэто­му он обыч­но заче­сы­вал поредев­шие воло­сы с теме­ни на лоб; поэто­му же он с наи­боль­шим удо­воль­ст­ви­ем при­нял и вос­поль­зо­вал­ся пра­вом посто­ян­но носить лав­ро­вый венок.

(3) И оде­вал­ся он, гово­рят, по-осо­бен­но­му: он носил сена­тор­скую туни­ку¹²⁴ с бахро­мой на рука­вах и непре­мен­но ее под­по­я­сы­вал, но слег­ка: отсюда и пошло слов­цо Сул­лы, кото­рый не раз сове­то­вал опти­ма­там осте­ре­гать­ся пло­хо под­по­я­сан­но­го юнца.

46. Жил он сна­ча­ла в скром­ном доме на Субу­ре¹²⁵, а когда стал вели­ким пон­ти­фи­ком, то посе­лил­ся в государ­ст­вен­ном зда­нии на Свя­щен­ной доро­ге. О его вели­кой стра­сти к изыс­кан­но­сти и рос­ко­ши сооб­ща­ют мно­гие. Так, гово­рят, что он зало­жил и отстро­ил за боль­шие день­ги вил­лу близ озе­ра Неми¹²⁶, но она не совсем ему понра­ви­лась, и он раз­ру­шил ее до осно­ва­ния, хотя был еще беден и в дол­гах. В похо­дах он возил с собою штуч­ные и моза­ич­ные полы. 47. В Бри­та­нию он вторг­ся буд­то бы в надеж­де най­ти там жем­чуг: срав­ни­вая вели­чи­ну жем­чу­жин, он неред­ко взве­ши­вал их на соб­ст­вен­ных ладо­нях. Рез­ные кам­ни, чекан­ные сосуды, ста­туи, кар­ти­ны древ­ней работы он все­гда соби­рал с увле­че­ни­ем. Кра­си­вых и уче­ных рабов он поку­пал по таким неслы­хан­ным ценам, что сам чув­ст­во­вал нелов­кость и запре­щал запи­сы­вать их в кни­ги.

48. В про­вин­ци­ях он посто­ян­но давал обеды на двух сто­лах: за одним воз­ле­жа­ли гости в воин­ских пла­щах или в гре­че­ском пла­тье, за дру­гим — гости в тогах вме­сте с самы­ми знат­ны­ми из мест­ных жите­лей¹²⁷. Порядок в доме он соблюдал и в малых и в боль­ших делах настоль­ко неукос­ни­тель­но и стро­го, что одна­жды зако­вал в колод­ки пека­ря за то, что он подал гостям не такой хлеб, как хозя­и­ну, а в дру­гой раз он каз­нил смер­тью сво­его люби­мо­го воль­ноот­пу­щен­ни­ка за то, что тот обо­льстил жену рим­ско­го всад­ни­ка, хотя на него никто и не жало­вал­ся.

49. На цело­муд­рии его един­ст­вен­ным пят­ном было сожи­тель­ство с Нико­медом, но это был позор тяж­кий и несмы­вае­мый, навле­кав­ший на него все­об­щее поно­ше­ние. Я не гово­рю о зна­ме­ни­тых стро­ках Лици­ния Каль­ва:

Умал­чи­ваю о речах Дола­бел­лы и Кури­о­на стар­ше­го, в кото­рых Дола­бел­ла назы­ва­ет его «царе­вой под­стил­кой» и «цари­цы­ным раз­луч­ни­ком», а Кури­он — «злач­ным местом Нико­меда» и «вифин­ским блуди­ли­щем» (2) Не гово­рю даже об эдик­тах Бибу­ла, в кото­рых он обзы­ва­ет сво­его кол­ле­гу вифин­ской цари­цей и заяв­ля­ет, что рань­ше он хотел царя, а теперь цар­ства; в то же вре­мя, по сло­вам Мар­ка Бру­та, и некий Окта­вий, чело­век сла­бо­ум­ный и пото­му невоз­дер­жан­ный на язык, при всем наро­де име­но­вал Пом­пея царем, а Цеза­ря вели­чал цари­цей. Но Гай Мем­мий пря­мо попре­ка­ет его тем, что он сто­ял при Нико­меде вино­чер­пи­ем сре­ди дру­гих любим­чи­ков на мно­го­люд­ном пир­ше­стве, где при­сут­ст­во­ва­ли и неко­то­рые рим­ские тор­го­вые гости, кото­рых он назы­ва­ет по име­нам. (3) А Цице­рон опи­сы­вал в неко­то­рых сво­их пись­мах, как цар­ские слу­жи­те­ли отве­ли Цеза­ря в опо­чи­валь­ню, как он в пур­пур­ном оде­я­нии воз­лег на золо­том ложе, и как рас­тлен был в Вифи­нии цвет юно­сти это­го потом­ка Вене­ры; мало того, когда одна­жды Цезарь гово­рил перед сена­том в защи­ту Нисы, доче­ри Нико­меда, и пере­чис­лял все услу­ги, ока­зан­ные ему царем, Цице­рон его пере­бил: «Оста­вим это, про­шу тебя: всем отлич­но извест­но, что дал тебе он и что дал ему ты!» (4) Нако­нец, во вре­мя галль­ско­го три­ум­фа его вои­ны, шагая за колес­ни­цей, сре­ди дру­гих насмеш­ли­вых песен рас­пе­ва­ли и такую, полу­чив­шую широ­кую извест­ность¹²⁸:

50. На любов­ные уте­хи он, по обще­му мне­нию, был падок и рас­то­чи­те­лен. Он был любов­ни­ком мно­гих знат­ных жен­щин — в том чис­ле Посту­мии, жены Сер­вия Суль­пи­ция, Лол­лии, жены Авла Габи­ния, Тер­тул­лы, жены Мар­ка Крас­са, и даже Муции, жены Гнея Пом­пея. Дей­ст­ви­тель­но, и Кури­о­ны, отец и сын, и мно­гие дру­гие попре­ка­ли Пом­пея за то, что из жаж­ды вла­сти он женил­ся на доче­ри чело­ве­ка, из-за кото­ро­го про­гнал жену, родив­шую ему тро­их детей, и кото­ро­го не раз со сто­ном назы­вал сво­им Эги­стом¹²⁹. (2) Но боль­ше всех осталь­ных любил он мать Бру­та, Сер­ви­лию: еще в свое пер­вое кон­суль­ство¹³⁰ он купил для нее жем­чу­жи­ну, сто­ив­шую шесть мил­ли­о­нов, а в граж­дан­скую вой­ну, не счи­тая дру­гих подар­ков, он про­дал ей с аук­ци­о­на бога­тей­шие поме­стья за бес­це­нок. Когда мно­гие диви­лись этой деше­визне, Цице­рон ост­ро­ум­но заме­тил: «Чем пло­ха сдел­ка, коли третья часть оста­ет­ся за про­дав­цом?» Дело в том, что Сер­ви­лия, как подо­зре­ва­ли, све­ла с Цеза­рем и свою дочь Юнию Третью¹³¹.

51. И в про­вин­ци­ях он не отста­вал от чужих жен: это вид­но хотя бы из дву­сти­шья, кото­рое так­же рас­пе­ва­ли вои­ны в галль­ском три­ум­фе:

52. Сре­ди его любов­ниц были и цари­цы — напри­мер, мав­ри­тан­ка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по сло­вам Назо­на, он делал мно­го­чис­лен­ные и бога­тые подар­ки. Но боль­ше всех он любил Клео­пат­ру: с нею он и пиро­вал не раз до рас­све­та, на ее кораб­ле с бога­ты­ми поко­я­ми он готов был про­плыть через весь Еги­пет до самой Эфи­о­пии, если бы вой­ско не отка­за­лось за ним сле­до­вать; нако­нец, он при­гла­сил ее в Рим и отпу­стил с вели­ки­ми поче­стя­ми и бога­ты­ми дара­ми, поз­во­лив ей даже назвать ново­рож­ден­но­го сына его име­нем. (2) Неко­то­рые гре­че­ские писа­те­ли сооб­ща­ют, что этот сын был похож на Цеза­ря и лицом и осан­кой. Марк Анто­ний¹³² утвер­ждал перед сена­том, что Цезарь при­знал маль­чи­ка сво­им сыном, и что это извест­но Гаю Матию, Гаю Оппию и дру­гим дру­зьям Цеза­ря; одна­ко этот Гай Оппий напи­сал целую кни­гу, дока­зы­вая, что ребе­нок, выда­вае­мый Клео­патрой за сына Цеза­ря, в дей­ст­ви­тель­но­сти вовсе не сын Цеза­ря (как буд­то это нуж­да­лось в оправ­да­нии и защи­те!) (3) Народ­ный три­бун Гель­вий Цин­на мно­гим при­зна­вал­ся, что у него был напи­сан и под­готов­лен зако­но­про­ект, кото­рый Цезарь при­ка­зал про­ве­сти в его отсут­ст­вие: по это­му зако­ну Цеза­рю поз­во­ля­лось брать жен сколь­ко угод­но и каких угод­но, для рож­де­ния наслед­ни­ков¹³³. Нако­нец, чтобы не оста­лось сомне­ния в позор­ной сла­ве его без­нрав­ст­вен­но­сти и раз­вра­та, напом­ню, что Кури­он стар­ший в какой-то речи назы­вал его мужем всех жен и женою всех мужей.

53. Вина он пил очень мало: это­го не отри­ца­ют даже его вра­ги. Мар­ку Като­ну при­над­ле­жат сло­ва: «Цезарь один из всех берет­ся за государ­ст­вен­ный пере­во­рот трез­вым». В отно­ше­нии же еды он, как пока­зы­ва­ет Гай Оппий, был настоль­ко непри­хот­лив, что когда у кого-то на обеде было пода­но ста­рое мас­ло вме­сто све­же­го, и осталь­ные гости от него отка­за­лись, он один брал его даже боль­ше обыч­но­го, чтобы не пока­зать, буд­то он упре­ка­ет хозя­и­на в небреж­но­сти или невеж­ли­во­сти.

54. Бес­ко­ры­стия он не обна­ру­жил ни на воен­ных, ни на граж­дан­ских долж­но­стях¹³⁴. Про­кон­су­лом¹³⁵ в Испа­нии, по вос­по­ми­на­ни­ям неко­то­рых совре­мен­ни­ков, он, как нищий, выпра­ши­вал у союз­ни­ков день­ги на упла­ту сво­их дол­гов, а у лузи­та­нов разо­рил, как на войне, несколь­ко горо­дов, хотя они согла­ша­лись на его тре­бо­ва­ния и откры­ва­ли перед ним ворота. (2) В Гал­лии он опу­сто­шал капи­ща и хра­мы богов, пол­ные при­но­ше­ний, и разо­рял горо­да чаще ради добы­чи, чем в нака­за­ние. Отто­го у него и ока­за­лось столь­ко золота, что он рас­про­да­вал его по Ита­лии и про­вин­ци­ям на вес, по три тыся­чи сестер­ци­ев за фунт¹³⁶. (3) В пер­вое свое кон­суль­ство он похи­тил из капи­то­лий­ско­го хра­ма три тыся­чи фун­тов золота, поло­жив вме­сто него столь­ко же позо­ло­чен­ной меди. Он тор­го­вал сою­за­ми и цар­ства­ми: с одно­го Пто­ле­мея¹³⁷ он полу­чил око­ло шести тысяч талан­тов за себя и за Пом­пея. А впо­след­ст­вии лишь непри­кры­тые гра­бе­жи и свя­тотат­ства¹³⁸ поз­во­ли­ли ему выне­сти издерж­ки граж­дан­ских войн, три­ум­фов и зре­лищ.

55. В крас­но­ре­чии и в воен­ном искус­стве он стя­жал не мень­шую, если не боль­шую сла­ву, чем луч­шие их зна­то­ки. После обви­не­ния Дола­бел­лы все без спо­ру при­зна­ли его одним из луч­ших судеб­ных ора­то­ров Рима. Во вся­ком слу­чае, Цице­рон, пере­чис­ляя ора­то­ров в сво­ем «Бру­те»¹³⁹, заяв­ля­ет, что не видел нико­го, кто пре­вос­хо­дил бы Цеза­ря, и назы­ва­ет его слог изящ­ным, бле­стя­щим, и даже вели­ко­леп­ным и бла­го­род­ным. (2) А Кор­не­лию Непоту он писал о нем так¹⁴⁰: «Как? Кого пред­по­чтешь ты ему из тех ора­то­ров, кото­рые ниче­го не зна­ют, кро­ме сво­его искус­ства? Кто ост­рее или бога­че мыс­ля­ми? Кто пыш­нее или изящ­нее в выра­же­ни­ях?» По-види­мо­му, за обра­зец крас­но­ре­чия, по край­ней мере, в моло­до­сти, он выбрал Цеза­ря Стра­бо­на¹⁴¹: из его речи в защи­ту сар­дин­цев он даже пере­нес кое-что дослов­но в свою пред­ва­ри­тель­ную речь¹⁴². Как пере­да­ют, гово­рил он голо­сом звон­ким, с дви­же­ни­я­ми и жеста­ми пыл­ки­ми, но при­ят­ны­ми. (3) Он оста­вил несколь­ко речей; одна­ко неко­то­рые сре­ди них при­пи­сы­ва­ют­ся ему лож­но. Так, Август не без осно­ва­ния счи­тал, что речь за Квин­та Метел­ла не была изда­на самим Цеза­рем, а ско­рее запи­са­на ско­ро­пис­цем, пло­хо поспе­вав­шим за сло­ва­ми ора­то­ра: в неко­то­рых спис­ках я даже нашел загла­вие не «За Метел­ла», а «Для Метел­ла», хотя Цезарь гово­рит в ней от сво­его лица, защи­щая себя и Метел­ла от обви­не­ний, воз­во­ди­мых на них общи­ми недоб­ро­же­ла­те­ля­ми. (4) Точ­но так же не реша­ет­ся Август при­пи­сать Цеза­рю речь перед вои­на­ми в Испа­нии¹⁴³: меж­ду тем, извест­ны целых две такие речи, одна перед пер­вым боем и дру­гая — перед вто­рым, хотя Ази­ний Пол­ли­он и пишет, что тут у него перед стре­ми­тель­ным натис­ком непри­я­те­ля не было вре­ме­ни ни для каких речей.

56. Он оста­вил и «Запис­ки» о сво­их дей­ст­ви­ях в галль­скую вой­ну и в граж­дан­скую вой­ну с Пом­пе­ем. Кому при­над­ле­жат запис­ки об алек­сан­дрий­ской, афри­кан­ской и испан­ской вой­нах, неиз­вест­но: одни назы­ва­ют Оппия, дру­гие — Гир­ция, кото­рый допи­сал так­же послед­нюю кни­гу «Галль­ской вой­ны», не завер­шен­ную Цеза­рем. О «Запис­ках» Цеза­ря Цице­рон так отзы­ва­ет­ся в том же «Бру­те»¹⁴⁴: (2) «Запис­ки, им сочи­нен­ные, заслу­жи­ва­ют выс­шей похва­лы: в них есть нагая про­стота и пре­лесть, сво­бод­ные от пыш­но­го ора­тор­ско­го обла­че­ния. Он хотел толь­ко под­гото­вить все, что нуж­но для тех, кто поже­ла­ет писать исто­рию, но уго­дил, пожа­луй, лишь глуп­цам, кото­рым захо­чет­ся разу­кра­сить его рас­сказ сво­и­ми зави­туш­ка­ми, разум­ные же люди после него уже не сме­ют взять­ся за перо». (3) А Гир­ций¹⁴⁵ о тех же «Запис­ках» заяв­ля­ет так: «Они встре­ти­ли такое еди­но­душ­ное одоб­ре­ние, что, кажет­ся, не столь­ко дают, сколь­ко отни­ма­ют мате­ри­ал у исто­ри­ков. Мы боль­ше, чем кто-нибудь дру­гой, вос­хи­ща­ем­ся ими: все зна­ют, как хоро­шо и точ­но, а мы еще зна­ем, как лег­ко и быст­ро напи­сал их Цезарь». (4) Ази­ний Пол­ли­он нахо­дит, что они напи­са­ны без долж­ной тща­тель­но­сти и заботы об истине: мно­гое, что дела­ли дру­гие, Цезарь напрас­но при­ни­мал на веру, и мно­гое, что делал он сам, он умыш­лен­но или по забыв­чи­во­сти изо­бра­жа­ет пре­врат­но; впро­чем, Пол­ли­он пола­га­ет, что он пере­де­лал бы их и испра­вил.

(5) Еще он оста­вил две кни­ги «Об ана­ло­гии»¹⁴⁶, столь­ко же книг «Про­тив Като­на»¹⁴⁷ и, нако­нец, поэ­му под загла­ви­ем «Путь». Пер­вое из этих сочи­не­ний он напи­сал во вре­мя пере­хо­да через Аль­пы, воз­вра­ща­ясь с вой­ском из Ближ­ней Гал­лии после судеб­ных собра­ний; вто­рое — в пору бит­вы при Мун­де; послед­нее — когда он за два­дцать четы­ре дня совер­шил пере­ход из Рима в Даль­нюю Испа­нию. (6) Суще­ст­ву­ют так­же его доне­се­ния сена­ту: как кажет­ся, он пер­вый стал при­да­вать им вид памят­ной книж­ки со стра­ни­ца­ми, тогда как рань­ше кон­су­лы и вое­на­чаль­ни­ки писа­ли их пря­мо на листах свер­ху дони­зу. Суще­ст­ву­ют и его пись­ма¹⁴⁸ к Цице­ро­ну и пись­ма к близ­ким о домаш­них делах: в них, если нуж­но было сооб­щить что-нибудь неглас­но, он поль­зо­вал­ся тай­но­пи­сью, то есть менял бук­вы так, чтобы из них не скла­ды­ва­лось ни одно­го сло­ва. Чтобы разо­брать и про­чи­тать их, нуж­но читать вся­кий раз чет­вер­тую бук­ву вме­сто пер­вой, напри­мер, D вме­сто A и так далее. (7) Извест­но так­же о неко­то­рых сочи­не­ни­ях¹⁴⁹, писан­ных им в дет­стве и юно­сти, — «Похва­ла Гер­ку­ле­су», тра­гедии «Эдип», «Собра­ние изре­че­ний»; но изда­вать все эти книж­ки Август запре­тил в сво­ем корот­ком и ясном пись­ме к Пом­пею Мак­ру, кото­ро­му было пору­че­но устрой­ство биб­лио­тек.

57. Ору­жи­ем и конем он вла­дел заме­ча­тель­но, вынос­ли­вость его пре­вос­хо­ди­ла вся­кое веро­я­тие. В похо­де он шел впе­ре­ди вой­ска, обыч­но пеший, ино­гда на коне, с непо­кры­той голо­вой, несмот­ря ни на зной, ни на дождь. Самые длин­ные пере­хо­ды он совер­шал с неве­ро­ят­ной быст­ро­той, налег­ке, в наем­ной повоз­ке, делая по сотне миль в день, реки пре­одоле­вая вплавь или с помо­щью наду­тых мехов, так что часто опе­ре­жал даже вест­ни­ков о себе.

58. Труд­но ска­зать, осто­рож­но­сти или сме­ло­сти было боль­ше в его воен­ных пред­при­я­ти­ях. Он нико­гда не вел вой­ска по доро­гам, удоб­ным для заса­ды, не раз­ведав пред­ва­ри­тель­но мест­но­сти; в Бри­та­нию он пере­пра­вил­ся не рань­ше, чем сам¹⁵⁰ обсле­до­вал при­ста­ни, мор­ские пути и под­сту­пы к ост­ро­ву. И он же, узнав об оса­де его лаге­рей в Гер­ма­нии¹⁵¹, сквозь непри­я­тель­ские посты, пере­оде­тый в галль­ское пла­тье, про­скольз­нул к сво­им. (2) Из Брун­ди­зия в Дирра­хий он пере­пра­вил­ся зимой, меж­ду вра­же­ски­ми кораб­ля­ми, оста­вив вой­скам при­каз сле­до­вать за ним; а когда они замеш­ка­лись, и он напрас­но торо­пил их, посы­лая гон­цов, то, нако­нец, сам, ночью, втайне, один, заку­тав­шись в плащ, пустил­ся к ним на малень­ком суде­ныш­ке, и не рань­ше открыл себя, не рань­ше поз­во­лил корм­че­му отсту­пить перед бурей, чем лод­ку почти зато­пи­ло вол­на­ми¹⁵².

59. Нико­гда ника­кие суе­ве­рия не вынуж­да­ли его оста­вить или отло­жить пред­при­я­тие. Он не отло­жил выступ­ле­ния про­тив Сци­пи­о­на и Юбы из-за того, что при жерт­во­при­но­ше­нии живот­ное вырва­лось у него из рук. Даже когда он осту­пил­ся, схо­дя с кораб­ля, то обра­тил это в хоро­шее пред­зна­ме­но­ва­ние, вос­клик­нув: «Ты в моих руках, Афри­ка!» В насмеш­ку над про­ро­че­ства­ми, сулив­ши­ми име­ни Сци­пи­о­нов в этой зем­ле веч­ное сча­стье и непо­беди­мость, он дер­жал при себе в лаге­ре ничтож­но­го мало­го из рода Кор­не­ли­ев, про­зван­но­го за свою рас­пут­ную жизнь Салю­ти­о­ном¹⁵³.

60. В сра­же­ния он всту­пал не толь­ко по рас­че­ту, но и по слу­чаю, часто сра­зу после пере­хо­да, ино­гда в самую жесто­кую непо­го­ду, когда мень­ше все­го это­го от него ожи­да­ли. Толь­ко под конец жиз­ни он стал осто­рож­нее при­ни­мать бой: чем боль­ше за ним побед, рас­суж­дал он, тем мень­ше сле­ду­ет пола­гать­ся на слу­чай, так как ника­кая победа не при­не­сет ему столь­ко, сколь­ко может отнять одно пора­же­ние. Обра­щая непри­я­те­ля в бег­ство, он вся­кий раз отби­вал у него и лагерь¹⁵⁴, не давая ему опра­вить­ся от испу­га. Если успех коле­бал­ся, он отсы­лал прочь лоша­дей¹⁵⁵, преж­де все­го — свою, чтобы вои­ны дер­жа­лись поне­во­ле, лишен­ные воз­мож­но­сти к бег­ству. 61. (А лошадь¹⁵⁶ у него была заме­ча­тель­ная, с нога­ми, как у чело­ве­ка, и с копы­та­ми, рас­чле­нен­ны­ми, как паль­цы: когда она роди­лась, гада­те­ли пред­ска­за­ли ее хозя­и­ну власть над всем миром, и тогда Цезарь ее береж­но выхо­дил и пер­вый объ­ездил — дру­гих седо­ков она к себе не под­пус­ка­ла, — а впо­след­ст­вии даже поста­вил ей ста­тую перед хра­мом Вене­ры-Пра­ро­ди­тель­ни­цы¹⁵⁷.) 62. Если же его вой­ско начи­на­ло отсту­пать, он часто один вос­ста­нав­ли­вал порядок: бро­са­ясь навстре­чу бегу­щим, он удер­жи­вал вои­нов пооди­ноч­ке и, схва­тив их за гор­ло, пово­ра­чи­вал лицом к непри­я­те­лю. А пани­ка быва­ла тако­ва, что одна­жды схва­чен­ный им зна­ме­но­сец замах­нул­ся на него ост­ри­ем знач­ка¹⁵⁸, а дру­гой зна­ме­но­сец оста­вил древ­ко у него в руке.

63. Не мень­шим было и его при­сут­ст­вие духа, а обна­ру­жи­ва­лось оно еще рази­тель­нее. После сра­же­ния при Фар­са­ле, уже отпра­вив вой­ско в Азию, он пере­прав­лял­ся в лод­ке пере­воз­чи­ка через Гел­лес­понт, как вдруг встре­тил враж­деб­но­го ему Луция Кас­сия с деся­тью воен­ны­ми кораб­ля­ми; но вме­сто того, чтобы обра­тить­ся в бег­ство, Цезарь, подой­дя к нему вплот­ную, сам потре­бо­вал его сда­чи, и тот, покор­ный, пере­шел к нему. 64. В Алек­сан­дрии, во вре­мя бит­вы за мост¹⁵⁹, он был оттес­нен вне­зап­но про­рвав­шим­ся непри­я­те­лем к малень­ко­му чел­но­ку; но так как мно­же­ство вои­нов рва­лось за ним туда же, он спрыг­нул в воду и вплавь спас­ся на бли­жай­ший корабль, про­плыв две­сти шагов с под­ня­той рукой, чтобы не замо­чить свои таб­лич­ки, и заку­сив зуба­ми воло­ча­щий­ся плащ, чтобы не оста­вить его в добы­чу непри­я­те­лю.

65. Вои­нов он ценил не за нрав и не за род и богат­ство, а толь­ко за муже­ство; а в обра­ще­нии с ними оди­на­ко­во бывал и взыс­ка­те­лен и снис­хо­ди­те­лен. Не все­гда и не везде он дер­жал их в стро­го­сти, а толь­ко при бли­зо­сти непри­я­те­ля; но тогда уже тре­бо­вал от них само­го бес­пре­ко­слов­но­го пови­но­ве­ния и поряд­ка, не пред­у­преж­дал ни о похо­де, ни о сра­же­нии, и дер­жал в посто­ян­ной напря­жен­ной готов­но­сти вне­зап­но высту­пить, куда угод­но. Часто он выво­дил их даже без надоб­но­сти, осо­бен­но в дожди и в празд­ни­ки. А неред­ко, отдав при­каз не терять его из виду, он скры­вал­ся из лаге­ря днем или ночью и пус­кал­ся в дале­кие про­гул­ки, чтобы уто­мить отста­вав­ших от него сол­дат.

66. Когда рас­про­стра­ня­лись устра­шаю­щие слу­хи о непри­я­те­ле, он для обод­ре­ния сол­дат не отри­цал и не пре­умень­шал вра­же­ских сил, а напро­тив, пре­уве­ли­чи­вал¹⁶⁰ их соб­ст­вен­ны­ми выдум­ка­ми. Так, когда все были в стра­хе перед при­бли­же­ни­ем Юбы, он созвал сол­дат на сход­ку и ска­зал: «Знай­те: через несколь­ко дней царь будет здесь, а с ним десять леги­о­нов, да всад­ни­ков трид­цать тысяч, да лег­ко­во­ору­жен­ных сто тысяч, да сло­нов три сот­ни. Я это знаю допо­д­лин­но, так что кое-кому здесь луч­ше об этом не гадать и не ломать голо­ву, а пря­мо пове­рить моим сло­вам; а не то я таких поса­жу на дыря­вый корабль и пущу по вет­ру на все четы­ре сто­ро­ны».

67. Про­ступ­ки сол­дат он не все­гда заме­чал и не все­гда долж­ным обра­зом нака­зы­вал. Бег­ле­цов и бун­тов­щи­ков он пре­сле­до­вал и карал жесто­ко, а на осталь­ное смот­рел сквозь паль­цы. А ино­гда после боль­шо­го и удач­но­го сра­же­ния он осво­бож­дал их от всех обя­зан­но­стей и давал пол­ную волю отдох­нуть и раз­гу­лять­ся, похва­ля­ясь обыч­но, что его сол­да­ты и сре­ди бла­го­во­ний уме­ют отлич­но сра­жать­ся. (2) На сход­ках он обра­щал­ся к ним не «вои­ны!», а лас­ко­вее: «сорат­ни­ки!» Заботясь об их виде, он награж­дал их ору­жи­ем, укра­шен­ным сереб­ром и золо­том, как для кра­соты, так и затем, чтобы они креп­че дер­жа­ли его в сра­же­нии из стра­ха поте­рять цен­ную вещь. А любил он их так, что при вести о пора­же­нии Титу­рия отпу­стил воло­сы и боро­ду и остриг их не рань­ше, чем ото­мстил вра­гам.

68. Всем этим он добил­ся от сол­дат ред­кой пре­дан­но­сти и отва­ги. Когда нача­лась граж­дан­ская вой­на, все цен­ту­ри­о­ны всех леги­о­нов пред­ло­жи­ли ему сна­рядить по всад­ни­ку из сво­их сбе­ре­же­ний, а сол­да­ты обе­ща­ли ему слу­жить доб­ро­воль­но, без жало­ва­нья и пай­ка: те, кто побо­га­че, бра­лись забо­тить­ся о тех, кто побед­нее. И за все вре­мя дол­гой вой­ны ни один сол­дат не поки­нул его; а мно­гие плен­ни­ки, кото­рым вра­ги пред­ла­га­ли оста­вить жизнь, если они пой­дут вое­вать про­тив Цеза­ря, отве­ча­ли на это отка­зом. (2) Голод и про­чие лише­ния они, будучи оса­ждае­мы­ми или оса­ждаю­щи­ми, пере­но­си­ли с вели­кой твер­до­стью: когда Пом­пей увидел в укреп­ле­ни­ях Дирра­хия хлеб из тра­вы¹⁶¹, кото­рым они пита­лись, он вос­клик­нул, что с ним дерут­ся зве­ри, а не люди, и при­ка­зал этот хлеб уне­сти и нико­му не пока­зы­вать, чтобы при виде тер­пе­ния и стой­ко­сти непри­я­те­ля не пали духом его соб­ст­вен­ные сол­да­ты. (3) А как доб­лест­но они сра­жа­лись, вид­но из того, что после един­ст­вен­но­го неудач­но­го боя при Дирра­хии они сами потре­бо­ва­ли себе нака­за­нья¹⁶², так что пол­ко­вод­цу при­шлось боль­ше уте­шать их, чем нака­зы­вать. В дру­гих сра­же­ни­ях они не раз лег­ко одоле­ва­ли бес­чис­лен­ные пол­чи­ща вра­га во мно­го раз мень­ши­ми сила­ми. Так, одна когор­та шесто­го леги­о­на, обо­ро­няя укреп­ле­ние, в тече­ние несколь­ких часов выдер­жи­ва­ла натиск четы­рех леги­о­нов Пом­пея и почти вся полег­ла под гра­дом вра­же­ских стрел, кото­рых внут­ри вала было най­де­но сто трид­цать тысяч¹⁶³. (4) И это­му не при­хо­дит­ся удив­лять­ся, если вспом­нить подви­ги отдель­ных вои­нов, напри­мер, цен­ту­ри­о­на Кас­сия Сце­вы или рядо­во­го Гая Аци­лия, не гово­ря об осталь­ных. Сце­ва, с выби­тым гла­зом, ранен­ный насквозь в бед­ро и пле­чо, со щитом, про­би­тым ста два­дца­тью уда­ра­ми, все же не под­пу­стил вра­га к воротам вве­рен­но­го ему укреп­ле­ния; Аци­лию в мор­ском бою при Мас­си­лии отру­би­ли пра­вую руку, когда он схва­тил­ся ею за вра­же­скую кор­му, но он, по при­ме­ру слав­но­го у гре­ков Кине­ги­ра¹⁶⁴, пере­прыг­нул на непри­я­тель­ский корабль и одним щитом погнал перед собой про­тив­ни­ков.

69. Мяте­жей в его вой­сках за десять лет галль­ских войн не слу­чи­лось ни разу, в граж­дан­ской войне — лишь несколь­ко раз; но сол­да­ты тот­час воз­вра­ща­лись к поряд­ку, и не столь­ко из-за отзыв­чи­во­сти пол­ко­во­д­ца, сколь­ко из ува­же­ния к нему: Цезарь нико­гда не усту­пал мятеж­ни­кам, а все­гда реши­тель­но шел про­тив них. Девя­тый леги­он перед Пла­цен­ци­ей¹⁶⁵ он на месте рас­пу­стил с позо­ром, хотя Пом­пей еще не сло­жил ору­жия, и толь­ко после дол­гих и уни­жен­ных просьб вос­ста­но­вил его, пока­рав пред­ва­ри­тель­но зачин­щи­ков. 70. А когда сол­да­ты деся­то­го леги­о­на¹⁶⁶ в Риме с буй­ны­ми угро­за­ми потре­бо­ва­ли уволь­не­ния и наград, несмот­ря на еще пылав­шую в Афри­ке вой­ну, и уже сто­ли­ца была в опас­но­сти, тогда Цезарь, не слу­шая отго­во­ров дру­зей, без коле­ба­ния вышел к сол­да­там и дал им уволь­не­ние; а потом, обра­тив­шись к ним «граж­дане!» вме­сто обыч­но­го «вои­ны!», он одним этим сло­вом изме­нил их настро­е­ние и скло­нил их к себе: они напе­ре­бой закри­ча­ли, что они — его вои­ны, и доб­ро­воль­но после­до­ва­ли за ним в Афри­ку, хоть он и отка­зы­вал­ся их брать. Но и тут он нака­зал всех глав­ных мятеж­ни­ков, сокра­тив им на треть обе­щан­ную долю добы­чи и зем­ли.

71. Вер­но­стью и заботой о кли­ен­тах он отли­чал­ся смо­ло­ду. Знат­но­го юно­шу Масин­ту¹⁶⁷ он защи­щал от царя Гием­пса­ла с такой горяч­но­стью, что во вре­мя спо­ра схва­тил за боро­ду цар­ско­го сына Юбу. А когда Масин­та все же был объ­яв­лен цар­ским дан­ни­ком, он вырвал его из рук тащив­ших его, дол­го скры­вал у себя, а потом, отправ­ля­ясь после пре­ту­ры в Испа­нию, увез его с собою в носил­ках, окру­жен­ный тол­пой про­во­жаю­щих и фас­ка­ми лик­то­ров.

72. К дру­зьям он был все­гда вни­ма­те­лен и добр: когда одна­жды он ехал с Гаем Оппи­ем через глу­хой лес, и того сва­ли­ла вне­зап­ная болезнь, он усту­пил дру­гу един­ст­вен­ный кров, а сам ноче­вал на голой зем­ле под откры­тым небом¹⁶⁸. А когда он уже сто­ял у вла­сти, то неко­то­рых людей само­го низ­ко­го зва­ния он воз­вы­сил до почет­ных долж­но­стей, и в ответ на упре­ки пря­мо ска­зал, что если бы он был обя­зан сво­им досто­ин­ст­вом раз­бой­ни­кам и голо­во­ре­зам, он и им отпла­тил бы такой же бла­го­дар­но­стью.

73. Напро­тив, враж­ды у него ни к кому не было настоль­ко проч­ной, чтобы он от нее не отка­зал­ся с радо­стью при пер­вом удоб­ном слу­чае. Гаю Мем­мию на его сви­ре­пые речи он отве­чал с такой же язви­тель­но­стью, но когда вско­ре тот высту­пил соис­ка­те­лем кон­суль­ства, он охот­но его под­дер­жал. Гаю Каль­ву, кото­рый, осла­вив его эпи­грам­ма­ми, стал через дру­зей искать при­ми­ре­ния, он доб­ро­воль­но напи­сал пер­вый. Вале­рий Катулл, по соб­ст­вен­но­му при­зна­нию Цеза­ря, заклей­мил его веч­ным клей­мом в сво­их стиш­ках о Мамур­ре¹⁶⁹, но, когда поэт при­нес изви­не­ния, Цезарь в тот же день при­гла­сил его к обеду, а с отцом его про­дол­жал под­дер­жи­вать обыч­ные дру­же­ские отно­ше­ния.

74. Даже во мще­нии обна­ру­жи­вал он свою при­род­ную мяг­кость. Пира­там¹⁷⁰, у кото­рых он был в пле­ну, он поклял­ся, что они у него умрут на кре­сте, но когда он их захва­тил, то при­ка­зал спер­ва их зако­лоть и лишь потом рас­пять. Кор­не­лию Фагит­те¹⁷¹, к кото­ро­му он, боль­ной бег­лец, когда-то ночью попал в заса­ду и лишь с трудом, за боль­шие день­ги, умо­лил не выда­вать его Сул­ле, он не сде­лал потом ника­ко­го зла. Раба Филе­мо­на, сво­его сек­ре­та­ря, кото­рый обе­щал вра­гам изве­сти его ядом, он каз­нил смер­тью, но без пыток. (2) Когда Пуб­лий Кло­дий¹⁷², обо­льсти­тель его жены Пом­пеи, был по это­му пово­ду при­вле­чен к суду за оскорб­ле­ние свя­тынь, то Цезарь, вызван­ный свиде­те­лем, заявил, что ему ниче­го не извест­но, хотя мать его Авре­лия и сест­ра Юлия уже рас­ска­за­ли всю прав­ду перед теми же судья­ми. А на вопрос, поче­му же он тогда раз­вел­ся с женою, он отве­тил: «Пото­му что мои близ­кие, как я пола­гаю, долж­ны быть чисты не толь­ко от вины, но и от подо­зре­ний».

75. Его уме­рен­ность и мило­сер­дие, как в ходе граж­дан­ской вой­ны, так и после победы, были уди­ви­тель­ны. Меж­ду тем, как Пом­пей объ­явил сво­и­ми вра­га­ми всех, кто не встанет на защи­ту рес­пуб­ли­ки, Цезарь про­воз­гла­сил, что тех, кто воз­дер­жит­ся и ни к кому не при­мкнет, он будет счи­тать дру­зья­ми. Всем, кого он про­из­вел в чины по сове­там Пом­пея, он пре­до­ста­вил воз­мож­ность перей­ти на сто­ро­ну Пом­пея. (2) Когда при Илер­де велись пере­го­во­ры о сда­че, и оба вой­ска нахо­ди­лись уже в непре­стан­ном обще­нии и сно­ше­ни­ях, Афра­ний и Пет­рей, вне­зап­но пере­ду­мав, захва­ти­ли врас­плох и каз­ни­ли всех цеза­ри­ан­ских сол­дат в сво­ем лаге­ре; но Цезарь не стал под­ра­жать это­му испы­тан­но­му им веро­лом­ству. При Фар­са­ле он при­звал сво­их вои­нов щадить жизнь рим­ских граж­дан, а потом поз­во­лил каж­до­му из сво­их сохра­нить жизнь одно­му из непри­я­те­лей. (3) Никто не погиб от него ина­че, как на войне, если не счи­тать Афра­ния с Фав­стом и моло­до­го Луция Цеза­ря¹⁷³; но и они, как пола­га­ют, были уби­ты не по воле Цеза­ря, хотя пер­вые двое, уже будучи одна­жды им про­ще­ны, сно­ва под­ня­ли про­тив него ору­жие, а тре­тий огнем и мечом жесто­ко рас­пра­вил­ся с его воль­ноот­пу­щен­ни­ка­ми и раба­ми, пере­ре­зав даже зве­рей, при­готов­лен­ных им для раз­вле­че­ния наро­да. (4) Нако­нец, в послед­ние годы он даже поз­во­лил вер­нуть­ся в Ита­лию всем, кто еще не полу­чил про­ще­ния, и открыл им доступ к государ­ст­вен­ным долж­но­стям и воен­ным постам. Даже ста­туи Луция Сул­лы и Пом­пея¹⁷⁴, раз­би­тые наро­дом, он при­ка­зал вос­ста­но­вить. И когда впо­след­ст­вии про­тив него гово­ри­лось или замыш­ля­лось что-нибудь опас­ное, он ста­рал­ся это пре­се­кать, но не нака­зы­вать. (5) Так, обна­ру­жи­вая заго­во­ры и ноч­ные сбо­ри­ща, он огра­ни­чи­вал­ся тем, что в эдик­те объ­яв­лял, что это ему небезыз­вест­но; тем, кто о нем злоб­но гово­рил, он толь­ко посо­ве­то­вал в собра­нии боль­ше так не делать; жесто­кий урон, нане­сен­ный его доб­ро­му име­ни кле­вет­ни­че­ской книж­кой Авла Цеци­ны¹⁷⁵ и бран­ны­ми стиш­ка­ми Пифо­лая, он пере­нес спо­кой­но, как про­стой граж­да­нин.

76. Одна­ко все это пере­ве­ши­ва­ют его сло­ва и дела ино­го рода: поэто­му даже счи­та­ет­ся, что он был пови­нен в зло­употреб­ле­нии вла­стью и убит заслу­жен­но.

Мало того, что он при­ни­мал поче­сти сверх вся­кой меры: бес­смен­ное кон­суль­ство, пожиз­нен­ную дик­та­ту­ру, попе­че­ние о нра­вах, затем имя импе­ра­то­ра, про­зва­ние отца оте­че­ства, ста­тую сре­ди цар­ских ста­туй, воз­вы­шен­ное место в теат­ре, — он даже допу­стил в свою честь поста­нов­ле­ния, пре­вос­хо­дя­щие чело­ве­че­ский пре­дел: золо­тое крес­ло в сена­те и суде, свя­щен­ную колес­ни­цу и носил­ки¹⁷⁶ при цир­ко­вых про­цес­си­ях, хра­мы, жерт­вен­ни­ки, изва­я­ния рядом с бога­ми, место за уго­ще­ни­ем для богов¹⁷⁷ жре­ца, новых лупер­ков¹⁷⁸, назва­ние меся­ца по его име­ни¹⁷⁹; и все эти поче­сти он полу­чал и разда­вал по соб­ст­вен­но­му про­из­во­лу. (2) В свое третье и чет­вер­тое кон­суль­ство¹⁸⁰ он был кон­су­лом лишь по име­ни, доволь­ст­ву­ясь одно­вре­мен­но пред­ло­жен­ной ему дик­та­тор­ской вла­стью; в заме­ну себе он каж­дый раз назна­чал двух кон­су­лов, но лишь на послед­ние три меся­ца, так что в про­ме­жут­ке даже народ­ные собра­ния не созы­ва­лись, кро­ме как для выбо­ра народ­ных три­бу­нов и эди­лов: ибо и пре­то­ров он заме­нил пре­фек­та­ми, кото­рые вели город­ские дела в его отсут­ст­вие. Когда один кон­сул вне­зап­но умер нака­нуне ново­го года, он отдал осво­бо­див­ше­е­ся место одно­му соис­ка­те­лю на несколь­ко остав­ших­ся часов¹⁸¹. (3) С таким же свое­вла­сти­ем он вопре­ки оте­че­ским обы­ча­ям назна­чил долж­ност­ных лиц на мно­го лет впе­ред¹⁸², даро­вал деся­ти быв­шим пре­то­рам кон­суль­ские зна­ки отли­чия, ввел в сенат граж­дан, толь­ко что полу­чив­ших граж­дан­ские пра­ва, и в их чис­ле несколь­ких полу­ди­ких гал­лов¹⁸³. Кро­ме того, заве­до­вать чекан­кой моне­ты¹⁸⁴ и государ­ст­вен­ны­ми пода­тя­ми он поста­вил соб­ст­вен­ных рабов, а управ­ле­ние и началь­ство над остав­лен­ны­ми в Алек­сан­дрии тре­мя леги­о­на­ми пере­дал сво­е­му любим­чи­ку Руфи­ну, сыну сво­его воль­ноот­пу­щен­ни­ка.

77. Не менее над­мен­ны были и его откры­тые выска­зы­ва­ния, о каких сооб­ща­ет Тит Ампий: «рес­пуб­ли­ка — ничто, пустое имя без тела и обли­ка»; «Сул­ла не знал и азов, если отка­зал­ся от дик­та­тор­ской вла­сти»; «с ним, Цеза­рем, люди долж­ны раз­го­ва­ри­вать осто­рож­нее и сло­ва его счи­тать зако­ном». Он дошел до такой занос­чи­во­сти, что когда гада­тель одна­жды воз­ве­стил о несчаст­ном буду­щем — заре­зан­ное живот­ное ока­за­лось без серд­ца, — то он заявил: «Все будет хоро­шо, коли я того поже­лаю; а в том, что у ско­ти­ны нету серд­ца, ниче­го уди­ви­тель­но­го нет»¹⁸⁵.

78. Но вели­чай­шую, смер­тель­ную нена­висть навлек он на себя вот каким поступ­ком. Сена­то­ров, явив­ших­ся в пол­ном соста­ве под­не­сти ему мно­гие высо­ко­по­чет­ней­шие поста­нов­ле­ния, он при­нял перед хра­мом Вене­ры-Пра­ро­ди­тель­ни­цы, сидя. Неко­то­рые пишут, буд­то он пытал­ся под­нять­ся, но его удер­жал Кор­не­лий Бальб; дру­гие, напро­тив, буд­то он не толь­ко не пытал­ся, но даже взгля­нул суро­во на Гая Тре­ба­ция, когда тот пред­ло­жил ему встать. (2) Это пока­за­лось осо­бен­но воз­му­ти­тель­ным отто­го, что сам он, про­ез­жая в три­ум­фе мимо три­бун­ских мест и увидев, что перед ним не встал один из три­бу­нов по име­ни Пон­тий Акви­ла, при­шел тогда в такое него­до­ва­ние, что вос­клик­нул: «Не вер­нуть ли тебе и рес­пуб­ли­ку, Акви­ла, народ­ный три­бун?» И еще мно­го дней, давая кому-нибудь какое-нибудь обе­ща­ние, он непре­мен­но ого­ва­ри­вал: «если Пон­тию Акви­ле это будет бла­го­угод­но».

79. Без­мер­но оскор­бив сенат сво­им откры­тым пре­зре­ни­ем, он при­ба­вил к это­му и дру­гой, еще более дерз­кий посту­пок¹⁸⁶. Одна­жды, когда он воз­вра­щал­ся после жерт­во­при­но­ше­ния на Латин­ских играх¹⁸⁷, сре­ди небы­ва­ло бур­ных народ­ных руко­плес­ка­ний, то какой-то чело­век из тол­пы воз­ло­жил на его ста­тую лав­ро­вый венок, пере­ви­тый белой пере­вя­зью¹⁸⁸, но народ­ные три­бу­ны Эпидий Марулл и Цезе­тий Флав при­ка­за­ли сорвать пере­вязь с вен­ка, а чело­ве­ка бро­сить в тюрь­му. Цезарь, в доса­де на то ли, что намек на цар­скую власть не имел успе­ха, на то ли, что у него, по его сло­вам, отня­ли честь само­му от нее отка­зать­ся, сде­лал три­бу­нам стро­гий выго­вор и лишил их долж­но­сти¹⁸⁹. (2) Но с этих пор он уже не мог стрях­нуть с себя позор стрем­ле­ния к цар­ско­му зва­нию, — несмот­ря на то, что одна­жды он отве­тил пле­бею, вели­чав­ше­му его царем: «Я Цезарь, а не царь!»¹⁹⁰, а в дру­гой раз, когда на Лупер­ка­ли­ях¹⁹¹ перед рост­раль­ной три­бу­ной кон­сул Анто­ний несколь­ко раз пытал­ся воз­ло­жить на него диа­де­му, он отверг ее и ото­слал на Капи­то­лий в храм Юпи­те­ра Бла­го­го и Вели­чай­ше­го. (3) Более того, все чаще ходи­ли слу­хи, буд­то он наме­рен пере­се­лить­ся в Алек­сан­дрию или в Или­он¹⁹² и пере­ве­сти туда все государ­ст­вен­ные сред­ства, обес­кро­вив Ита­лию воин­ски­ми набо­ра­ми, а управ­ле­ние Римом пору­чив дру­зьям, и буд­то на бли­жай­шем заседа­нии сена­та квин­де­цим­вир¹⁹³ Луций Кот­та вне­сет пред­ло­же­ние про­воз­гла­сить Цеза­ря царем, так как в про­ро­че­ских кни­гах запи­са­но, что пар­фян может победить толь­ко царь. 80. Это и заста­ви­ло заго­вор­щи­ков уско­рить заду­ман­ные дей­ст­вия, чтобы не при­шлось голо­со­вать за такое пред­ло­же­ние.

Уже про­ис­хо­ди­ли тут и там тай­ные сход­ки, где встре­ча­лись два-три чело­ве­ка: теперь все сли­лось воеди­но. Уже и народ не был рад поло­же­нию в государ­стве: тай­но и явно воз­му­ща­ясь само­вла­сти­ем, он искал осво­бо­ди­те­лей. (2) Когда в сенат были при­ня­ты ино­зем­цы, появи­лись под­мет­ные листы с над­пи­сью: «В доб­рый час!¹⁹⁴ не пока­зы­вать новым сена­то­рам доро­гу в сенат!» А в наро­де рас­пе­ва­ли так:

(3) Когда Квинт Мак­сим, назна­чен­ный кон­су­лом на три меся­ца¹⁹⁶, вхо­дил в театр, и лик­тор, как обыч­но, всем пред­ло­жил его при­вет­ст­во­вать, ото­всюду разда­лись кри­ки: «Это не кон­сул!» После уда­ле­ния от долж­но­сти три­бу­нов Цезе­тия и Марул­ла на бли­жай­ших выбо­рах было пода­но мно­го голо­сов, объ­яв­ляв­ших их кон­су­ла­ми. Под ста­ту­ей Луция Бру­та кто-то напи­сал: «О если б ты был жив!», а под ста­ту­ей Цеза­ря:

(4) В заго­во­ре про­тив него участ­во­ва­ло более шести­де­ся­ти чело­век; во гла­ве его сто­я­ли Гай Кас­сий, Марк Брут и Децим Брут. Спер­ва они коле­ба­лись, убить ли его на Мар­со­вом поле, когда на выбо­рах он при­зо­вет три­бы к голо­со­ва­нию¹⁹⁷, — разде­лив­шись на две части, они хоте­ли сбро­сить его с мост­ков, а вни­зу под­хва­тить и зако­лоть, — или же напасть на него на Свя­щен­ной доро­ге или при вхо­де в театр. Но когда было объ­яв­ле­но, что в иды мар­та сенат собе­рет­ся на заседа­ние в курию Пом­пея¹⁹⁸, то все охот­но пред­по­чли имен­но это вре­мя и место.

81. Меж­ду тем при­бли­же­ние насиль­ст­вен­ной смер­ти было воз­ве­ще­но Цеза­рю самы­ми несо­мнен­ны­ми пред­зна­ме­но­ва­ни­я­ми. За несколь­ко меся­цев перед тем новые посе­лен­цы, выведен­ные по Юли­е­ву зако­ну в Капую, рас­ка­пы­ва­ли там древ­ние моги­лы, чтобы поста­вить себе усадь­бы, и очень усерд­ст­во­ва­ли, так как им слу­чи­лось отыс­кать в зем­ле несколь­ко сосудов ста­рин­ной работы; и вот в гроб­ни­це, где по пре­да­нию был похо­ро­нен осно­ва­тель Капуи, Капий¹⁹⁹, они нашли мед­ную дос­ку с гре­че­ской над­пи­сью тако­го содер­жа­ния: когда потре­во­жен будет Капи­ев прах, тогда пото­мок его погибнет от руки соро­ди­чей, и будет отмщен вели­ким по всей Ита­лии кро­во­про­ли­ти­ем. (2) Не сле­ду­ет счи­тать это бас­ней или выдум­кой: так сооб­ща­ет Кор­не­лий Бальб, близ­кий друг Цеза­ря. А за несколь­ко дней до смер­ти Цезарь узнал, что табу­ны коней, кото­рых он при пере­хо­де Руби­ко­на посвя­тил богам и отпу­стил пастись на воле, без охра­ны, упор­но отка­зы­ва­ют­ся от еды и про­ли­ва­ют сле­зы. Затем, когда он при­но­сил жерт­вы, гада­тель Спу­рин­на сове­то­вал ему осте­ре­гать­ся опас­но­сти, кото­рая ждет его не позд­ней, чем в иды мар­та. (3) Затем, уже нака­нуне это­го дня в курию Пом­пея вле­те­ла птич­ка коро­лек с лав­ро­вой веточ­кой в клю­ве, пре­сле­ду­е­мая ста­ей раз­ных птиц из ближ­ней рощи­цы, и они ее рас­тер­за­ли. А в послед­нюю ночь перед убий­ст­вом ему при­виде­лось во сне, как он лета­ет под обла­ка­ми, и потом как Юпи­тер пожи­ма­ет ему дес­ни­цу; жене его Каль­пур­нии сни­лось, что в доме их рушит­ся кры­ша²⁰⁰, и что мужа зака­лы­ва­ют у нее в объ­я­ти­ях: и две­ри их спаль­ни вне­зап­но сами собой рас­пах­ну­лись настежь.

(4) Из-за все­го это­го, а так­же из-за нездо­ро­вья он дол­го коле­бал­ся, не остать­ся ли ему дома, отло­жив свои дела в сена­те. Нако­нец, Децим Брут уго­во­рил его не лишать сво­его при­сут­ст­вия мно­го­люд­ное и дав­но ожи­даю­щее его собра­ние, и он вышел из дому уже в пятом часу дня²⁰¹. Кто-то из встреч­ных²⁰² подал ему запис­ку с сооб­ще­ни­ем о заго­во­ре: он при­со­еди­нил ее к дру­гим запис­кам, кото­рые дер­жал в левой руке, соби­ра­ясь про­честь. Потом он при­нес в жерт­ву несколь­ких живот­ных под­ряд, но бла­го­при­ят­ных зна­ме­ний не добил­ся; тогда он вошел в курию, не обра­щая вни­ма­ния на дур­ной знак и посме­и­ва­ясь над Спу­рин­ной за то, что вопре­ки его пред­ска­за­нию, иды мар­та насту­пи­ли и не при­нес­ли ника­кой беды. «Да, при­шли, но не про­шли», — отве­тил тот.

82. Он сел, и заго­вор­щи­ки окру­жи­ли его, слов­но для при­вет­ст­вия. Тот­час Тил­лий Цимбр²⁰³, взяв­ший на себя первую роль, подо­шел к нему бли­же, как буд­то с прось­бой, и когда тот, отка­зы­ва­ясь, сде­лал ему знак подо­ждать, схва­тил его за тогу выше лок­тей. Цезарь кри­чит: «Это уже наси­лие!» — и тут один Кас­ка, раз­мах­нув­шись сза­ди, нано­сит ему рану пони­же гор­ла. (2) Цезарь хва­та­ет Кас­ку за руку, про­ка­лы­ва­ет ее гри­фе­лем²⁰⁴, пыта­ет­ся вско­чить, но вто­рой удар его оста­нав­ли­ва­ет. Когда же он увидел, что со всех сто­рон на него направ­ле­ны обна­жен­ные кин­жа­лы, он наки­нул на голо­ву тогу и левой рукой рас­пу­стил ее склад­ки ниже колен, чтобы при­стой­нее упасть укры­тым до пят; и так он был пора­жен два­дца­тью тре­мя уда­ра­ми, толь­ко при пер­вом испу­стив не крик даже, а стон, — хотя неко­то­рые и пере­да­ют, что бро­сив­ше­му­ся на него Мар­ку Бру­ту он ска­зал: «И ты, дитя мое!»²⁰⁵.

(3) Все раз­бе­жа­лись; без­ды­хан­ный, он остал­ся лежать, пока трое рабов, взва­лив его на носил­ки, со сви­саю­щей рукою, не отнес­ли его домой. И сре­ди столь­ких ран толь­ко одна, по мне­нию вра­ча Анти­стия, ока­за­лась смер­тель­ной — вто­рая, нане­сен­ная в грудь.

(4) Тело уби­то­го заго­вор­щи­ки соби­ра­лись бро­сить в Тибр, иму­ще­ство кон­фис­ко­вать, зако­ны отме­нить, но не реши­лись на это из стра­ха перед кон­су­лом Мар­ком Анто­ни­ем и началь­ни­ком кон­ни­цы Лепидом.

83. По тре­бо­ва­нию Луция Пизо­на, тестя уби­то­го, было вскры­то и про­чи­та­но в доме Анто­ния его заве­ща­ние, состав­лен­ное им в Лави­кан­ском поме­стье²⁰⁶ в сен­тябрь­ские иды про­шло­го года и хра­нив­ше­е­ся у стар­шей вестал­ки. Квинт Тубе­рон сооб­ща­ет, что со вре­ме­ни кон­суль­ства и до само­го нача­ла граж­дан­ской вой­ны он обыч­но объ­яв­лял сво­им наслед­ни­ком Гнея Пом­пея и даже читал это перед вой­ском на сход­ке. (2) Но в этом послед­нем заве­ща­нии он назна­чал наслед­ни­ка­ми трех вну­ков сво­их сестер: Гаю Окта­вию остав­лял три чет­вер­ти иму­ще­ства, Луцию Пина­рию и Квин­ту Педию — послед­нюю чет­верть. В кон­це заве­ща­ния он сверх того усы­нов­лял Гая Окта­вия и пере­да­вал ему свое имя. Мно­гие убий­цы были им назва­ны в чис­ле опе­ку­нов сво­его сына, буде тако­вой родит­ся, а Децим Брут — даже сре­ди наслед­ни­ков во вто­рой сте­пе­ни²⁰⁷. Наро­ду он заве­щал сады над Тиб­ром в обще­ст­вен­ное поль­зо­ва­ние и по три­ста сестер­ци­ев каж­до­му граж­да­ни­ну.

84. День похо­рон был объ­яв­лен, на Мар­со­вом поле близ гроб­ни­цы Юлии соору­жен погре­баль­ный костер, а перед рост­раль­ной три­бу­ной — вызо­ло­чен­ная построй­ка напо­до­бие хра­ма Вене­ры-Пра­ро­ди­тель­ни­цы; внут­ри сто­я­ло ложе сло­но­вой кости, устлан­ное пур­пу­ром и золо­том, в изго­ло­вье — столб с одеж­дой, в кото­рой Цезарь был убит. Было ясно, что всем, кто шел с при­но­ше­ни­я­ми²⁰⁸, не хва­ти­ло бы дня для про­цес­сии: тогда им веле­ли схо­дить­ся на Мар­со­во поле без поряд­ка, любы­ми путя­ми. (2) На погре­баль­ных играх, воз­буж­дая него­до­ва­ние и скорбь о его смер­ти, пели сти­хи из «Суда об ору­жии» Паку­вия²⁰⁹ —

и из «Элек­тры» Аци­лия²¹⁰ сход­но­го содер­жа­ния. Вме­сто похваль­ной речи кон­сул Анто­ний объ­явил через гла­ша­тая поста­нов­ле­ние сена­та, в кото­ром Цеза­рю возда­ва­лись все чело­ве­че­ские и боже­ские поче­сти, затем клят­ву, кото­рой сена­то­ры кля­лись все блю­сти жизнь одно­го, и к это­му при­ба­вил несколь­ко слов от себя²¹¹. (3) Погре­баль­ное ложе при­нес­ли на форум долж­ност­ные лица это­го года и про­шлых лет. Одни пред­ла­га­ли сжечь его в хра­ме Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го, дру­гие — в курии Пом­пея, когда вне­зап­но появи­лись двое неиз­вест­ных, под­по­я­сан­ные меча­ми, раз­ма­хи­ваю­щие дро­ти­ка­ми, и вос­ко­вы­ми факе­ла­ми подо­жгли построй­ку. Тот­час окру­жаю­щая тол­па при­ня­лась тащить в огонь сухой хво­рост, ска­мей­ки, судей­ские крес­ла, и все, что было при­не­сен­но­го в дар. (4) Затем флей­ти­сты и акте­ры ста­ли сры­вать с себя три­ум­фаль­ные одеж­ды, наде­тые для тако­го дня, и, разди­рая, швы­ря­ли их в пла­мя; ста­рые леги­о­не­ры жгли ору­жие, кото­рым они укра­си­лись для похо­рон, а мно­гие жен­щи­ны — свои убо­ры, что были на них, бул­лы²¹² и пла­тья детей. (5) Сре­ди этой без­мер­ной все­об­щей скор­би мно­же­ство ино­зем­цев то тут, то там опла­ки­ва­ли уби­то­го каж­дый на свой лад, осо­бен­но иудеи²¹³, кото­рые и потом еще мно­го ночей соби­ра­лись на пепе­ли­ще.

85. Тот­час после погре­бе­ния народ с факе­ла­ми ринул­ся к домам Бру­та и Кас­сия. Его с трудом удер­жа­ли; но встре­тив по пути Гель­вия Цин­ну, народ убил его, спу­тав по име­ни с Кор­не­ли­ем Цин­ной, кото­ро­го иска­ли за его про­из­не­сен­ную нака­нуне в собра­нии речь про­тив Цеза­ря; голо­ву Цин­ны взде­ли на копье и носи­ли по ули­цам. Впо­след­ст­вии народ воз­двиг на фору­ме колон­ну из цель­но­го нуми­дий­ско­го мра­мо­ра, око­ло два­дца­ти футов выши­ны, с над­пи­сью «Отцу оте­че­ства». У ее под­но­жия еще дол­гое вре­мя при­но­си­ли жерт­вы, дава­ли обе­ты и реша­ли спо­ры, при­но­ся клят­ву име­нем Цеза­ря.

86. У неко­то­рых дру­зей оста­лось подо­зре­ние, что Цезарь сам не хотел доль­ше жить, а отто­го и не забо­тил­ся о сла­бе­ю­щем здо­ро­вье и пре­не­бре­гал пре­до­сте­ре­же­ни­я­ми зна­ме­ний и сове­та­ми дру­зей. Иные дума­ют, что он пола­гал­ся на послед­нее поста­нов­ле­ние и клят­ву сена­та и после это­го даже отка­зал­ся от сопро­вож­дав­шей его охра­ны из испан­цев с меча­ми; (2) дру­гие, напро­тив, пола­га­ют, что он пред­по­чи­тал один раз встре­тить­ся с гро­зя­щим ото­всюду ковар­ст­вом, чем в веч­ной тре­во­ге его избе­гать. Неко­то­рые даже пере­да­ют, что он часто гово­рил²¹⁴: жизнь его доро­га не столь­ко ему, сколь­ко государ­ству — сам он дав­но уж достиг пол­ноты вла­сти и сла­вы, государ­ство же, если что с ним слу­чит­ся, не будет знать покоя, а толь­ко вверг­нет­ся во мно­го более бед­ст­вен­ные граж­дан­ские вой­ны. 87. Как бы то ни было, в одном соглас­ны почти все: имен­но тако­го рода смерть была ему почти желан­на. Так, когда он читал у Ксе­но­фон­та²¹⁵, как Кир в пред­смерт­ном неду­ге делал рас­по­ря­же­ния о сво­ем погре­бе­нье, он с отвра­ще­ни­ем ото­звал­ся о столь мед­лен­ной кон­чине и поже­лал себе смер­ти вне­зап­ной и быст­рой. А нака­нуне гибе­ли, за обедом у Мар­ка Лепида в раз­го­во­ре о том, какой род смер­ти самый луч­ший, он пред­по­чел конец неожи­дан­ный и вне­зап­ный.

88. Он погиб на пять­де­сят шестом году жиз­ни и был сопри­чтен к богам, не толь­ко сло­ва­ми ука­зов, но и убеж­де­ни­ем тол­пы. Во вся­ком слу­чае, когда во вре­мя игр, кото­рые впер­вые в честь его обо­жест­вле­ния давал его наслед­ник Август, хво­ста­тая звезда сия­ла в небе семь ночей под­ряд, появ­ля­ясь око­ло один­на­дца­то­го часа²¹⁶, то все пове­ри­ли, что это душа Цеза­ря, воз­не­сен­но­го на небо. Вот поче­му изо­бра­жа­ет­ся он со звездою над голо­вой. В курии, где он был убит, поста­нов­ле­но было застро­ить вход, а иды мар­та име­но­вать днем отце­убий­ст­вен­ным и нико­гда в этот день не созы­вать сенат.

89. Из его убийц почти никто не про­жил после это­го боль­ше трех лет и никто не умер сво­ей смер­тью. Все они были осуж­де­ны и все погиб­ли по-раз­но­му: кто в кораб­ле­кру­ше­нии, кто в бит­ве. А неко­то­рые пора­зи­ли сами себя тем же кин­жа­лом, кото­рым они уби­ли Цеза­ря²¹⁷.