РЕЧИ
Первая речь об аграрном законе против народного трибуна П. Сервилия Рулла, произнесенная в сенате
Т. 1. Санкт-Петербург, изд.
Перевод Ф. Ф. Зелинского.
A B C D
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
I. В то время, как Цицерон старался спасти римское государство от заговора Катилины, последнему угрожала другая опасность со стороны Г. Юлия Цезаря, второго, после Помпея, вождя римской демократии. Цезарь был на 6 лет моложе Цицерона и поэтому и по службе стоял значительно ниже его: в 65 г. он был только эдилом и теперь, в 63 г., выступал кандидатом на претуру, но он уже тогда стремился к высокой цели своей жизни и сознавал, что главным препятствием к достижению этой цели был Помпей. Этот последний, после счастливой войны с Митридатам (см. р. 14), был самым могущественным человеком в Риме; пока он еще стоял на Востоке, но уже был близок день его прихода в Италию во главе победоносного войска, и на этот случай радикалам среди римских демократов, предводителем которых был Цезарь, надлежало позаботиться о такой реальной силе, которую они могли бы противопоставить силе Помпея.
Этой силой они и рассчитывали заручиться при помощи аграрного закона, внести который собирался назначенный на 63 г. народный трибун П. Сервилий Рулл. Еще будучи назначенным консулом, в ноябре 64 г., Цицерон знал, что новые трибуны готовят закон о наделении бедных граждан землей; ввиду важности предмета он предложил им вступить в соглашение с ним. Вероятно, он надеялся уничтожить в зародыше возникающую новую смуту, чтобы иметь руки свободными против Катилины; понятно, однако, что трибуны отклонили его предложение. Пришлось ему ждать наравне с прочими дня вступления в должность новых трибунов. Вступали же в должность трибуны 10 декабря,
2. Аграрное движение проходит через всю историю римской республики, начиная полумифическим Сп. Кассием Вецеллином и кончая Цезарем; всегда его предметом был так называемый ager publicus, т. е. государственные земли преимущественно в Италии. Эти государственные земли образовались еще в раннюю эпоху римской истории путем победы над италийскими общинами, причем известная часть подвластной этим общинам территории (от одной до двух третей) делалась собственностью римского государства. Судьба этого ager publicus, поскольку он не переходил, путем «ассигнаций», в частную собственность римских граждан — была двойная: он или предоставлялся частным лицам для бессрочного пользования, причем, однако, государство сохраняло свое право собственности (ager occupatorius), или же отдавался в аренду, образуя таким образом важнейшую статью государственных доходов (ager vectigalis). Понятно, что положение этих двух частей agri publici в аграрном движении было неодинаково: насколько был желателен в интересах государства передел бедным гражданам оккупационной земли, от которого могли пострадать только богатые оккупаторы, настолько рискованным был передел податной земли, лишавший казну ее главных доходов. Аграрные законы Гракхов были направлены главным образом против владетелей оккупационной земли, благодаря чему они имели самое благодетельное влияние на экономическое положение Италии. Но теперь дела обстояли иначе: ко времени трибуна Сервилия Рулла оккупационная земля, если и была, то составляла ничтожную часть италийского ager publicus.
Сказанным в обоих предыдущих §§ определяется точка зрения историка при оценке Сервилиева закона: будучи благодетельным в социальном отношении, он был гибельным в отношении финансовом и еще более гибельным — в политическом. В частности же Сервилиев закон состоял в следующем.
3. Предполагалось продать весь ager publicus, как в Италии (за исключением, однако, ager Campanus и Stellas, р. 17 § 85), так и в Сицилии, в Азии (в том числе и отнятые Помпеем у Митридата земли), в Македонии, в Испании, в Африке (за исключением прибрежной полосы, право пользования которой было уступлено римлянами царю Гиемпсалу, р. 17 § 58). На вырученные таким образом деньги предполагалось купить в Италии известное количество земли, и вот эту-то купленную — но под условием добровольной ее продажи собственниками — землю, с присоединением к ней agri Campani и Stellatis, разбить на наделы обедневшим римским гражданам, которым, однако, не предоставлялось права продавать полученные наделы.
Никогда еще не было задумано такого грандиозного с социальной точки зрения плана наделения землей римского пролетариата; знаменитые законы Гракхов уже потому были значительно скромнее, что имели в виду только тогдашнее число римских граждан, между тем как теперь, со времени окончания союзнической войны, вся Италия до реки По обладала римским гражданством, причем, как это и естественно, и пролетариат соответственно увеличился. Но с финансовой точки зрения закон, уничтожая главную доходную статью римской казны, грозил ей полным разорением: что же касается его политической опасности, то состояла она в следующем.
Как продажей, так и куплей земли и колонизацией должны были заведывать децемвиры, избранные под председательством самого законодателя, трибуна Рулла, не всем народом, а семнадцатью (из 35) трибами, назначенными жребием. Эти децемвиры получали преторскую власть на пять лет, а вместе с ней 1) безапелляционную юрисдикцию, в смысле права решать, какую землю следует считать за ager publicus и какую нет, и 2) право в случае надобности командовать войском. При этом было оговорено, что кандидаты в децемвиры должны были представляться народу лично. Нетрудно было понять, что целью этой меры было — создать на пять лет чрезвычайную магистратуру с Цезарем во главе, которая вскоре, под разными предлогами, забрала бы высшую власть в свои руки, опираясь на формальную силу своих законных полномочий и реальную — неисчерпаемых денежных средств и несметного, организованного с колонизационною целью пролетариата. Не весь народ сочувствовал Цезарю; но ведь Сервилий нуждался только в 17 трибах: он, конечно, сумел бы устроить дело так, чтобы при жеребьевке оказались избранными именно те трибы, на которые он мог положиться. И все-таки в число децемвиров попал бы Помпей, находившийся тогда в апогее своей славы; но ведь Помпей был еще в Азии, а кандидат должен был представляться лично. Таким-то образом все было хорошо рассчитано для того, чтобы в противовес армии Помпея на Востоке создать столь же внушительную армию для Цезаря в Италии.
Уравновешивалась ли финансовая и политическая опасность этого закона его социальной благодетельностью — это вопрос, на который не только мы, но и современники вряд ли были в состоянии ответить. Что касается Цицерона, то он видел в нем прежде всего две стороны: финансовое разорение и повод к гражданской войне. А так как в то же время заговор Катилины требовал его полного внимания, то вполне понятно, что он, не желая еще большего осложнения и без того уже запутанного и тревожного положения, выступил противником Сервилия.
4. В сенате Цицерону нетрудно было одержать успех; главная борьба была впереди. Все же следует и здесь отдать оратору справедливость, что он не прикидывался другом оптиматов, а имел смелость заявить, что, как консул, он намерен блюсти действительные интересы народа.
Сама речь имела следующее деление (я воспроизвожу гл. обр. старательно составленную схему Цумпта, исправляя ее без дальнейших оговорок там, где она мне кажется неправильной), — причем потерянные части напечатаны курсивом:
I. | Exordium: вер. молитвенное обращение к богам с указанием на угрожающие государству опасности. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
II. | Propositio и partitio: общий план предполагаемого закона. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
III. | Refutatio: полемика против аграрного закона. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
A. | Первая часть: о децемвирах. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
1) | об избрании децемвиров. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
2) | о полномочиях децемвиров. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
B. | Вторая часть: о предполагаемых действиях (— | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
1) | о продаже доходов римской казны (—a) | о продаже тех доходов, о которых состоялись постановления сената после 81 г. | b) | о продаже внеиталийских государственных земель, приобретенных после 88 г. (— | c) | о продаже определенных, особо перечисляемых доходных статей внутри и вне Италии (§ 2— | d) | о предоставлении децемвирам права продавать где им угодно будет (§ 7— | e) | о предоставлении децемвирам права решать спор о принадлежности данной земли государству или частным лицам (§ 10— | f) | о требовании, чтобы военная добыча поступала в распоряжение децемвиров (§ 12— | 2) | о покупке земли (§ 14— | 3) | о колонизации (§ 16— | a) | о колонизации вообще (§ 16— | b) | специально о выводе колонии в Капую (§ 17— | IV. | Peroratio (§ 23— | A. | развитие программы оратора (§ 23— | B. | обращение к другим трибунам (§ 26— | |
5. Собранные в этой IV части речи* образуют одно целое, будучи все произнесены Цицероном в год его консульства. Сам оратор вскоре после своего консульства, отдыхая от тревог своей государственной деятельности, занялся изданием тех своих речей, которым он присвоил наименование консульских; в 60 г. он пишет по этому поводу следующее своему другу Аттику (ad Att. II, 1, 3): «Что касается тех речей, которые ты желал бы иметь, то я пошлю тебе и их и еще другие; я рад тому, что тебе нравится эта моя писательская деятельность, вызванная интересом к ней нашей молодежи. Я вполне понимаю твоего земляка Демосфена, когда он отказался от сварливого судебного красноречия, чтобы предстать перед людьми в важной позе политического деятеля; оттого-то он и прославился более всего теми своими речами, которые называются “филиппиками”; точно также и меня соблазняет мысль сделать так, чтобы был сборник также и моих избранных речей, которые будут называться “консульскими” (consulares). Из них первая будет сенатская, произнесенная в январские календы (= наша р. 16); вторая — к народу об аграрном законе (= р. 17); третья — за Отона (не сохр.); четвертая — за Рабирия (= р. 19); пятая — о сыновьях опальных (не сохр.); шестая — к народу об отказе от провинции (не сохр.); седьмая — которою я изгнал Катилину (= р. 20); восьмая — произнесенная перед народом в следующий после бегства Катилины день (= р. 21); девятая — перед народом в день дачи аллоброгами показаний (= р. 22); десятая — сенатская, в декабрьские ноны (= р. 23). Есть, кроме того, еще две коротенькие (одна = р. 18, другая не сохр.), два, так сказать, приложения отрывочного характера к аграрным речам. Вот этот том я постараюсь тебе доставить». Как видно отсюда, Цицерон включил в свой том «консульских» речей только политические речи; оттого-то в него не попала речь за Мурену (= р. 24), произнесенная, однако, в том же 63 г.
Аграрные речи, таким образом, открывали собою серию консульских речей; этим объясняется бедственное положение первой из них, именно, пропажа ее первых листов. Очевидно, в том экземпляре, от которого потекли, прямо или косвенно, сохранившиеся нам копии, начала недоставало. Что касается этих копий, то лучшие из них три — Erlangensis (F), Erfurtanus (E) и Pithoeanus (P); из них опять последняя ценнее первых двух. Специальных изданий и комментариев аграрные речи вызвали немного; еще к эпохе гуманизма восходит прекрасный комментарий Венецианца Лоредано (1558), настоящим автором которого считался знаменитый Сигоний, и менее замечательный Адриана Турнеба (Париж 1576). В новейшее время появились критические исследования
Ввиду того, что обе первые аграрные речи (16 и 17) по содержанию приблизительно совпадают, сохранность же первой очень неудовлетворительна, читатели настоящего перевода поступят благоразумно, если начнут свое ознакомление с аграрными речами Цицерона со второй. На такой порядок ознакомления рассчитан и комментарий; общие обеим речам пункты объяснены в комментарии ко второй речи, между тем как в первой я ограничился ссылками на соответственные места второй.
Exordium.
Refutatio pars 1.
Refutatio pars 2. А. В. Этой фигурой (διεζευμένον) следующим образом можно воспользоваться: Они и Капую займут своими колонистами, и Ателлу укрепят гарнизоном, и Нуцерию с Кумами заполонят толпой своих приверженцев, и остальные города будут держать в повиновении своими отрядами. В том же роде и следующее: Итак, будут проданы голосом глашатая вся Пропонтида с Геллеспонтом, пойдет с молотка все ливийское и киликийское побережье, испытают тяжесть того же положения и того же закона также и Мисия с Фригией1.
* * *
C. И добычу Гн. Помпея, и конфискованную им у врагов землю, и даже его лагерь будут продавать децемвиры, причем сам полководец должен будет сидеть сложа руки2.
* * *
D. Цицерон сказал в речи об аграрном законе, произнесенной первого января: безбородая молодежь3.
* * *
I. 1. …Раньше этого добивались открыто; теперь к тому же стремятся тайно, путем подземных ходов. Децемвиры скажут — что́ и теперь утверждается многими, и прежде говорилось часто — что со времени консульства тех же самых мужей по завещанию александрийского царя его царство стало собственностью римского народа. Что же, вы отдадите Александрию тайным вожделениям тех же людей, открытым требованиям которых вы оказали сопротивление?4 Скажите, ради бессмертных богов, как мне назвать эту затею? Предложением трезвого человека, или бредом пьяницы? мыслью разумного, или мечтой помешанного?
2. А затем прошу вас обратиться к следующей главе; вы увидите, как этот бесшабашный кутила переворачивает вверх дном все наше государство, как беззаботно он растрачивает оставленные нам нашими предками владения, как он, промотавший раньше свое отцовское состояние, теперь собирается подвергнуть той же участи и достояние римского народа. Он перечисляет в своем законе пошлины, подлежащие продаже со стороны децемвиров (р. 17 § 48) — другими словами, он объявляет аукцион государственных доходов. Он требует, чтобы закупили земли для раздачи; для этого ему нужны деньги. Что же, его дело — придумать какую-нибудь меру и предложить нам ее. В предыдущих главах оскорблялось достоинство римского народа, делалось предметом ненависти всех народов вселенной имя нашей власти, отдавались в распоряжение децемвиров дружественные города, союзнические земли, владения царей — теперь же требуются наличные деньги звонкой монетой. 3. Итак, я жду предложений со стороны бдительного и находчивого народного трибуна. Должен быть продан, говорит он, Скантийский лес5. Его ты где нашел — среди ли «оставленных» владений, или в цензорских списках государственных пастбищ? Если ты его сам выследил, отыскал, извлек из мрака — изволь, пользуйся этим добром по собственному усмотрению, хотя это и незаконно, в награду за свою изобретательность; но чтобы ты продал Скантийский лес в наш консулат, в правление этого сената! чтобы ты осмелился наложить руку на государственные доходы, отнять у римского народа то, чем грозна война и красен мир! Если это тебе удастся, — сколь вялым консулом окажусь я в сравнении с теми сильными мужами, которые жили во времена наших предков! скажут ведь, что в их консульства эти доходы были добыты для римского народа, а в мое не удалось даже их удержать. II. 4. Итак, он продает, одно за другим, все наши владения в Италии. В этом он обнаруживает большую тщательность — ни одно не пропущено. За Италией он разбирает, следуя цензорским книгам, всю Сицилию: ни одно здание, ни один участок земли нам не оставлен. Вы сами слышали, как народным трибуном был объявлен аукцион имущества римского народа, с назначением ему срока к январю месяцу: теперь вы знаете, почему это имущество не было продано в интересах казны теми, кто приобрел его своей доблестью в бою: для того, чтоб могли продать его мы, в интересах нашей популярности!
5. А теперь обратите внимание на главную цель их стремлений: она здесь яснее, чем была там. Там, в первой части закона, мне приходилось обличать их враждебные действия, направленные против Гн. Помпея; здесь они уже сами себя обличат6. Они назначают к продаже 1) земли атталейцев и олимпийцев, добытые для римского народа победой доблестного П. Сервилия; затем, 2) царские владения в Македонии, которыми мы обязаны доблести отчасти Т. Фламинина, отчасти Л. Павла, победителя Персея; затем, 3) плодородную и доходную коринфскую землю, которая властью и счастьем Л. Муммия присоединена к угодьям римского народа; затем 4) испанские области, прилежащие к Новому Карфагену, занятые нами благодаря высокой доблести обоих Сципионов; затем они продают, 5) и старый Карфаген, который П. Сципион, лишив его зданий и стен, на все времена посвятил богам, — потому ли, что хотел увековечить поражение карфагенян и нашу победу, или потому, что такова была так или иначе ему объявленная воля богов. 6. И вот, по продаже этих украшений нашей власти, этого священного венца, который по заветам наших предков осенял наше государство — они назначают к продаже 6) те земли, которыми владел царь Митридат в Пафлагонии, Понте и Каппадокии. Как вы думаете, достаточно ли ясно преследуют они своим глашатайским копьем7 войско Гн. Помпея — они, назначающие к продаже те самые земли, в которых он и поныне пребывает и ведет войну?
III. 7. А что скажете вы о том, что они не облюбовали даже определенного места для объявленного ими аукциона (р. 17 § 55)? Действительно, закон разрешает децемвирам продавать наши доходы где им угодно будет. Самим цензорам не дозволяется отдавать в откуп пошлины иначе, чем на глазах римского народа; а они предоставят себе право производить свою продажу хотя бы на краю земли! Но ведь самые пропащие люди, спустив отцовское добро, стараются продать с молотка свой скарб в аукционном зале8, а не у углов и на перекрестках; а он уполномочивает своих децемвиров распродавать имущество римского народа в какой им угодно будет трущобе, в какой им заблагорассудится глуши. — 8. Далее: разве вы не представляете себе, какой тяжестью лягут эти децемвирские переезды на все провинции, царства, республики, какой страх они нагонят на всех и… в какой обильный источник наживы они обратятся? Подумайте о тех лицах, которым вы даете командировки ради вступления во владение наследством (ib. § 45); они люди частные, путешествуют ради частных дел, их значение не бог весть какое, их власть не из высших — и все-таки вам, конечно, известно, как тяготятся наши союзники их приездами. 9. Но что же, думаете вы, будет теперь? Какой страх, какие бедствия нависнут, по этому закону, над всеми народами, когда начнут свои вселенские набеги эти децемвиры с их неограниченной властью, с их ненасытной жадностью, с их беспредельными похотями? Представьте себе обременительность их нашествий, внушительность внешних признаков их сана и, что всего важнее, независимость их судебной власти: ведь они будут обладать правом признавать государственной собственностью все, что им угодно будет, и продавать все, что они признают государственной собственностью; мало того: закон предоставляет им даже право — которым они, конечно, как люди добродетельные, не воспользуются — за взятку оставлять участки непроданными. Теперь вы легко поймете, какие им предстоят повсеместные грабежи, какие неопрятные соглашения, какая позорная торговля правами государства и имуществами людей! 10. Ведь даже то ограничение, которое было допущено в первой части закона9 — в консульство Суллы и Помпея 88 г. — даже оно заменено здесь полной свободой, полным произволом. IV. Закон предлагает децемвирам наложить на все государственные земли тяжкую пошлину, давая им этим право по собственному выбору и отчуждать, и конфисковать земли; а при такой расправе трудно решить вопрос, более ли строгость обещает быть жестокой, или снисходительность — прибыльной.
Все же наш закон допускает и исключения; их всего два, и они не столько несправедливы, сколько подозрительны: от налагаемых пошлин освобождается ager Recentoricus в Сицилии (р. 17 § 57), от продажи — те земли, которые ограждены договором. Эти последние — африканские землевладения царя Гиемпсала (ibid. § 58). 11. Тут я спрашиваю: если Гиемпсал достаточно обеспечен договором, если ager Recentoricus составляет частное владение — то к чему эта оговорка? Если же тот договор не исключает нашего сомнения, если ager Recentoricus принадлежит, как это нередко утверждается, государству — то кого он заставит поверить, что он, пощадивший интересы двух только лиц на всем земном шаре, сделал это даром?
Теперь уж, кажется, нет нигде столь хорошо упрятанного гроша, которого бы не выследили творцы нашего закона. Они разорили и провинции, и свободные государства, и союзные, и дружественные города, и самих царей; они наложили руку на доходы римского народа; но им и этого мало. 12. Вам, вам это говорится, полководцы, которым почетное решение народа и сената вверило начальство над войсками и ведение войн: какие деньги каждый из вас получил из добычи, из продажи вражьего имущества или в виде почетных даров, поскольку они не потрачены на памятники и не переданы в казну — их вы должны отнести к децемвирам (р. 17 § 59). На эту главу они возлагают большие надежды: всем полководцам и их наследникам они угрожают следствием под своим собственным председательством, но особенно много денег они рассчитывают получить от Фауста (Суллы)10. Да; ту жалобу, которой не хотели дать хода присяжные судьи — ее эти децемвиры, по-видимому, считают потому отвергнутой теми судьями, чтобы они могли заняться его сами. — 13. Затем Рулл и на будущее время строго постановляет, чтобы каждый полководец все свои деньги тотчас передавал децемвирам. Все же он здесь делает исключение для Помпея; подобно тому, полагаю я, как и в законе об изгнании инородцев из Рима было сделано исключение для Главкиппа11. Действительно, смысл этого исключения состоит не в том, чтобы одному человеку было оказано благодеяние, а в том, чтоб одному не было нанесено обиды. Но и его он не оставляет в покое: отпуская ему его добычу, он налагает руку на доставленные им государству доходы; он постановляет, чтобы децемвиры могли пользоваться теми деньгами, которые поступят после нашего консулата по новым статьям. Нам ли не понять, что он предлагает им продать те пошлины, которыми Гн. Помпей обогатил государственный бюджет?
V. 14. Так-то, сенаторы, на наших глазах всеми правдами и неправдами нагромождаются груды децемвирских денег. Неудовольствие, возбуждаемое ими, тотчас исчезнет: они пойдут на покупку земли. Превосходно; итак, кто займется этой покупкой? Те же децемвиры; ты, Рулл — оставляя в стороне прочих — что пожелаешь, купишь, что пожелаешь, продашь; цену в обоих случаях назначишь, какую пожелаешь… «Нет», — говоришь ты. Ах да, забыл12: наш благородный друг нарочито оговаривается, что против воли он никого продавать не заставит. Еще бы! это мы и сами понимаем, что в подневольной купле больше обиды, а в добровольной — больше наживы. Сколько земли продаст тебе — так, примера ради — твой тесть (р. 17 § 69)? и уж конечно, насколько я знаю его патриотизм, не против воли? Равным образом и остальные охотно согласятся променять на деньги тот позор, который они навлекли на себя своими оккупациями: они получат то, чего желают, а отдадут то, чего им все равно не удержать.
15. Отметьте теперь безграничный, невыносимый произвол, которого они требуют для себя решительно во всем. Деньги собраны для покупки земли; но против воли владельца земля не может быть оценена. Ну, а если землевладельцы условятся между собой не продавать своей земли, что тогда будет? Вернут децемвиры деньги? нельзя; потребует их возвращения казна? закон не велит (р. 17 § 72). Но оставим это; да и в самом деле, нет такой вещи, которой нельзя было бы купить, лишь бы заплатить за нее столько, сколько пожелает продающий; итак, ограбим вселенную, продадим источники наших доходов, опустошим казну, чтобы обогатить владельцев позора или болотной лихорадки13, покупая у них их земли; что же дальше? 16. как состоится заселение этих земель? каков план всего их предприятия? — «Будут выведены колонии», — говорит. — Сколько? из какого рода людей? куда? Ведь ясно, что в колониальном деле должно быть принято во внимание все это. Или ты думал, Рулл, что мы отдадим всю Италию беззащитной тебе и твоим вдохновителям во всем этом деле14, с тем чтобы вы заняли ее своими гарнизонами, заполонили своими колонистами, держали в безусловном повиновении всякого рода оковами? В самом деле, где у вас оговорено, что вы не выведете колонии на Яникул (ib. § 74), не будете этот наш город давить и теснить другим городом? — «Мы, — говорит, — этого не сделаем». — Во-первых, я в этом не уверен; во-вторых, мне страшно; в-третьих, я не допущу, чтобы мы своей безопасностью были обязаны вашей любезности, а не нашему благоразумию. VI. 17. А что вы всю Италию пожелали наполнить своими колониями — неужели вы воображали, что никто из нас не поймет тайного смысла и этой меры? У вас написано: иметь децемвирам право выводить каких они сочтут удобным колонистов в какие им заблагорассудится муниципии и колонии и назначать им наделы там, где они найдут уместным; так-то они займут всю Италию своими солдатами, а нам не оставят надежды не только сохранить свое достоинство, но и вернуть себе свою свободу.
18. «Все это, — скажут они, — не более как подозрения, не более как догадки». — Хорошо; тотчас всякое недоразумение будет устранено, тотчас они покажут, что им опостылело само имя нашего государства, само положение нашего города, средоточия нашей державы, сам этот храм превеликого и преблагого Юпитера, эта твердыня всех народов земли15. Они мечтают о том, чтобы вывести колонистов в Капую, чтобы опять сделать этот город соперником Рима, чтобы туда перенести свои силы и центр своей власти. Та местность, говорят, благодаря плодородию земли и обилию всех нужных для жизни предметов сделалась родиной спеси и жестокости; и в ней-то децемвиры поселят наших колонистов, людей, ими же набранных для всякого рода смелых предприятий! В том городе исконные обитатели, унаследовавшие от отцов и дедов и знатность и богатство, не могли умеренно переносить свое счастье; а ваши клевреты, не правда ли, сумеют обуздать свою душу среди этого непривычного для них благополучия? 19. Наши предки сочли нужным упразднить в Капуе и магистратуру, и сенат, и общинное собрание, и все вообще признаки автономии, ничего ей не оставляя, кроме пустого имени Капуи: это они сделали не из жестокости — не было народа более кроткого, чем они, столь часто возвращавшие после победы даже иноплеменному врагу все его владения — а из предосторожности, прекрасно сознавая, что если оставить среди стен того города хоть тень прежней автономии, то он тотчас может сделаться средоточием враждебной нам власти. Да и вам не трудно было бы убедиться в опасности вашей затеи, если бы ваше стремление не было направлено именно к тому, чтобы ниспровергнуть нашу республику, чтобы основать для себя лично новую державу.
VII. 20. В самом деле, чего следует, по-вашему, более всего опасаться при выводе колоний? Их возможной пышности? Капуя самого Аннибала совратила. Их спеси? родина спеси — та же Капуя с ее обилием всех благ земных. Их военной силы? с этой стороны Капуя может быть названа крепостью не Рима, а против Рима. И какою грозною крепостью, боги бессмертные! В пуническую войну Капуя опиралась на свои собственные силы; теперь же все окружающие ее города будут заняты колонистами по распоряжению тех же децемвиров: недаром сам закон им предоставляет выводить каких угодно колонистов в какие угодно города. И вот этим-то колонистам он приказывает разделить Кампанские и Стеллатские домены. 21. Тут я уже не жалуюсь на уменьшение наших доходов, на позорность этой потери, я не настаиваю на том — а с какой горечью, с какой искренностью должны бы мы были все это оплакивать! — что мы не сумели сохранить за государством, держа его под печатью и ключом, этого источника наших доходов, этого ядра нашего общественного достояния, этого прекраснейшего владения римского народа, этой опоры нашего продовольственного дела, этой нашей житницы на случай войны! что мы уступили П. Руллу ту землю, которая своим собственным значением оказала сопротивление и деспотизму Суллы, и демагогической щедрости Гракхов! Но нет; не буду говорить об исключительной важности этой доходной статьи, которая одна остается целой после гибели других, продолжает действовать при временном иссякании прочих, выдается своим блеском в мирное время, не теряет своего значения в войну, кормит нашего солдата, не боится врага — все эти соображения я пока оставляю в стороне, приберегая их для народной сходки (р. 17 § 80 сл.). 22. Здесь я говорю об опасности, которой угрожают нашему благосостоянию, нашей свободе. Как вы думаете, какой оплот останется у вас для защиты и республики, и вашей собственной свободы, вашего собственного достоинства, — когда Рулл и все те, которых вы боитесь гораздо более чем Рулла14, во главе войска, в которое поступят все неимущие и на все готовые люди, с казной, полной золота и серебра, займут Капую и прилежащие к Капуе города?
Peroratio. Я со своей стороны, сенаторы, окажу самое решительное сопротивление всей этой затее; я не допущу, чтобы эти люди в мой консулат привели в исполнение свои давнишние, гибельные для нашего государства замыслы. 23. Вы жестоко ошибались — ты, Рулл, и некоторые твои коллеги — когда возымели надежду, что ваши антиреспубликанские планы добудут вам славу демократов на счет консула, на деле, а не в хвастливых словах, доказавшего свой демократический образ мыслей. Вот вам мой вызов: приглашаю вас в народную сходку; пусть сам римский народ нас рассудит. VIII. Сколько бы вы не озирались кругом в поисках за тем, что бы могло казаться народу приятным и отрадным — вы не найдете ничего более демократического, чем мир, чем согласие, чем тишина (ib. § 9). Теперь наше государство разъедено подозрениями, взволновано страхами, встревожено вашими речами, законами, колониями — вот в каком виде вы его мне передали; вами ободрены дурные граждане, смущены честные, вы изгнали доверие из форума (ib. § 8), чувство достоинства из среды правительства. 24. Но пусть только среди этой тревоги, среди этого внешнего и внутреннего разлада, внезапно воссияет для римского народа, точно светоч среди глубокого мрака, верное слово консула; пусть он скажет ему, что ему нечего бояться, что в наш консулат ему не угрожают ни война, ни шайки, ни колонии, ни распродажа доходов, ни новый род власти, ни царство децемвиров, ни второй Рим, ни перенесение центра нашей державы; что, напротив, он обеспечивает им полную тишину, полный мир, полный порядок — и как вы думаете? придется мне опасаться, как бы народ не присудил пальмы первенства по демократизму вашему пресловутому аграрному закону? 25. А когда я обнаружу преступность ваших замыслов, коварство вашего закона, западню, которую народные трибуны устроили самому римскому народу — как вы думаете? придется мне бояться, как бы римский народ не лишил меня слова в угоду вам? Нет, не придется: я твердо решил в год своего консульства следовать тому пути, который один обеспечивает мне и достоинство и свободу действий, не требуя ни провинции, ни почести, ни какой бы то ни было идеальной или материальной награды, ни вообще чего бы то ни было, в чем мне мог бы воспрепятствовать народный трибун. 26. Да: в январские календы, в самом многочисленном собрании сената консул объявляет, что, если только не произойдет государственного переворота или такого осложнения, которое не дозволит ему с честью уклониться от возложенной на него обязанности, то он в провинцию не отправится16. Да, сенаторы, образ действий, которого я решил держаться в год моего консулата, даст мне возможность обуздывать озлобление народного трибуна против государства, его же озлобление лично против меня — презирать.
IX. Но вы, народные трибуны, ради бессмертных богов! опомнитесь, покиньте тех, которые скоро покинут вас, если вы не постараетесь их предупредить. Вступите в соглашение с нами, станьте друзьями добрых, разделите нашу общую любовь и преданность в защите нашего общего отечества! Много в нашем государстве скрытых ран, много ему угрожает гибельных козней со стороны нечестивых граждан; вне его границ все спокойно, нет царя, нет народа, нет племени, которого бы нам следовало опасаться, нет: наше зло — зло внутреннее, свое, домашнее. Наш долг — исполниться твердой воли содействовать, каждый по мере своих сил, его излечению. 27. Напрасно думаете вы, что только сенат одобряет мои слова, народ же настроен иначе: все, кто только желает избегнуть гибели, последуют за авторитетом консула, свободного от преступных вожделений, спокойного в своей совести, осторожного в опасности, мужественного в столкновении. Итак, если кто из вас надеется, что поднятый им в государстве ветер быстрее погонит челн его честолюбия, то пусть он, во-первых, проникнется убеждением, что пока я буду консулом, его надежда несбыточна; а затем, пусть он из моей собственной судьбы извлечет науку для себя и, видя меня, сына всадника, консулом, — поймет, какой жизненный путь легче всего ведет честных людей к почету и славе.
Что же касается вас, сенаторы, то — если только вы обещаете мне свое содействие в защите нашего общего достоинства, — я сумею дать нашему государству то, в чем оно всего более нуждается, сумею, после долгого промежутка, вернуть ему авторитет нашего сословия таковым, каким он был во времена наших предков.
ПРИМЕЧАНИЯ