О счастливой жизни

(1) Все люди хотят жить счаст­ли­во, брат мой Гал­ли­он, но они смут­но пред­став­ля­ют себе, в чем заклю­ча­ет­ся счаст­ли­вая жизнь. А достиг­нуть послед­ней в выс­шей сте­пе­ни труд­но. Если чело­век собьет­ся с пути, он ухо­дит от сча­стья тем даль­ше, чем боль­ше он увле­ка­ет­ся пого­ней за ним: когда путь ведет в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, поспеш­ность и слу­жит при­чи­ною еще боль­ше­го уда­ле­ния от конеч­но­го пунк­та. Поэто­му мы долж­ны преж­де все­го наме­тить себе цель сво­их стрем­ле­ний, затем тща­тель­но выбрать сред­ства к ско­рей­ше­му дости­же­нию ее, а потом уже в пути, если толь­ко он будет пра­ви­лен, мы будем сооб­ра­жать, как вели­ка наша еже­днев­ная успеш­ность и насколь­ко мы при­бли­зи­лись к тому иде­а­лу, к кото­ро­му нас вле­чет есте­ствен­ный порыв. (2) Пока мы сует­ли­во бро­дим без про­вод­ни­ка, при­слу­ши­ва­ясь к шуми­хе вздор­ных кри­ков, маня­щих нас к раз­ным соблаз­нам, жизнь про­па­да­ет даром сре­ди заблуж­де­ний, а она корот­ка даже в том слу­чае, если мы день и ночь будем забо­тить­ся о сво­ем духов­ном раз­ви­тии. Итак, мы долж­ны решить, к чему и как нам стре­мить­ся; нам нужен так­же опыт­ный про­вод­ник, зна­ко­мый с тою обла­стью, в кото­рую мы наме­ре­ны всту­пить, пото­му что в дан­ном слу­чае дело обсто­ит не так, как в осталь­ных путе­ше­ст­ви­ях, где нас пред­о­хра­ня­ет от оши­бок воз­мож­ность вос­поль­зо­вать­ся какой-нибудь тро­пин­кой или обра­тить­ся за разъ­яс­не­ни­я­ми к жите­лям. Здесь же самый тор­ный, самый мно­го­люд­ный путь ока­зы­ва­ет­ся наи­бо­лее обман­чи­вым. (3) Глав­ней­шая наша зада­ча долж­на заклю­чать­ся в том, чтобы мы не сле­до­ва­ли, подоб­но скоту, за вожа­ка­ми ста­да, чтобы мы шли не туда, куда идут дру­гие, а туда, куда повеле­ва­ет долг. Вели­чай­шие беды при­чи­ня­ет нам то, что мы сооб­ра­зу­ем­ся с мол­вой и, при­зна­вая самы­ми пра­виль­ны­ми те воз­зре­ния, кото­рые встре­ча­ют боль­шое сочув­ст­вие и нахо­дят мно­го после­до­ва­те­лей, живем не так, как это­го тре­бу­ет разум, а так, как живут дру­гие. (4) Вот откуда эта непре­рыв­но нарас­таю­щая груда жертв заблуж­де­ний! Когда во вре­мя круп­но­го пора­же­ния про­ис­хо­дит все­об­щая дав­ка, никто не пада­ет так, чтобы не увлечь за собою дру­го­го, нахо­дя­щи­е­ся же впе­ре­ди при­чи­ня­ют гибель сле­дую­щим за ними: точ­но такие же явле­ния мож­но наблюдать на каж­дом шагу и в жиз­ни. Никто не заблуж­да­ет­ся толь­ко во вред себе, но вся­кий быва­ет при­чи­ною и винов­ни­ком чужо­го заблуж­де­ния. Зря при­мы­кать к иду­щим впе­ре­ди опас­но, а меж­ду тем, когда воз­ни­ка­ет вопрос о смыс­ле жиз­ни, люди нико­гда не рас­суж­да­ют, а все­гда верят дру­гим, так как вся­кий более скло­нен верить, чем рас­суж­дать. Поэто­му рас­про­стра­ня­ю­ще­е­ся пре­ем­ст­вен­ным путем недо­ра­зу­ме­ние сби­ва­ет нас с тол­ку и повер­га­ет в без­дну бед­ст­вий, где мы поги­ба­ем жерт­вой чужих при­ме­ров. Мы спа­сем­ся, если толь­ко отре­шим­ся от стад­но­го чув­ства: (5) народ отно­сит­ся теперь враж­деб­но к разу­му, упор­ст­вуя в сво­ем пагуб­ном заблуж­де­нии. Ана­ло­гич­ные слу­чаи встре­ча­ют­ся и на изби­ра­тель­ных собра­ни­ях: когда непо­сто­ян­ная тол­па отво­ра­чи­ва­ет­ся от сво­их преж­них любим­цев, те же самые лица, кото­рые про­ве­ли их в пре­то­ры, удив­ля­ют­ся, что они мог­ли подать свои голо­са за таких недо­стой­ных кан­дида­тов. Одно и то же мы то одоб­ря­ем, то осуж­да­ем. Так быва­ет со вся­ким при­го­во­ром, опи­раю­щим­ся на боль­шин­ство мне­ний.

(1) Когда захо­дит речь о счаст­ли­вой жиз­ни, ты не можешь удо­вле­тво­рить меня обыч­ным при голо­со­ва­нии сена­то­ров отве­том: «По-види­мо­му, на этой сто­роне боль­шин­ство». — Пото­му-то она и непра­ва! Раз­ви­тие чело­ве­че­ства не нахо­дит­ся еще в столь бле­стя­щем состо­я­нии, чтобы исти­на была доступ­на боль­шин­ству. Одоб­ре­ние тол­пы — дока­за­тель­ство пол­ной несо­сто­я­тель­но­сти. (2) Пред­ме­том наше­го иссле­до­ва­ния дол­жен быть вопрос о том, какой образ дей­ст­вий наи­бо­лее досто­ин чело­ве­ка, а не о том, какой чаще все­го встре­ча­ет­ся; о том, что дела­ет нас спо­соб­ны­ми к обла­да­нию веч­ным сча­стьем, а не о том, что одоб­ря­ет­ся чер­нью, этой наи­худ­шей истол­ко­ва­тель­ни­цей исти­ны. К чер­ни же я отно­шу не толь­ко про­сто­на­ро­дье, но и вен­це­нос­цев. Я не смот­рю на цвет одежд, в кото­рые обле­ка­ют­ся люди. При оцен­ке чело­ве­ка я не верю гла­зам: у меня есть луч­шее, более вер­ное мери­ло для того, чтобы отли­чить исти­ну от лжи. О духов­ном досто­ин­стве дол­жен судить дух. Если когда-нибудь на досу­ге он успо­ко­ит­ся и углу­бит­ся в себя, он после тща­тель­но­го само­ис­пы­та­ния искренне откро­ет себе всю прав­ду в сле­дую­щих сло­вах: (3) «Луч­ше было бы мне не делать все­го того, что я делал до сих пор. Когда я вспо­ми­наю все свои речи, я завидую немым. Все мои преж­ние жела­ния пред­став­ля­ют­ся мне про­кля­ти­ем вра­гов. Все, чего я боял­ся, было, о доб­рые боги, гораздо луч­ше того, чего я так страст­но домо­гал­ся. Я враж­до­вал со мно­ги­ми и мирил­ся с нена­вист­ны­ми мне рань­ше людь­ми (если толь­ко вооб­ще меж­ду дур­ны­ми воз­мо­жен мир); с самим же собою я еще не успел подру­жить­ся. Я при­ла­гал вся­че­ские ста­ра­ния к тому, чтобы выде­лить­ся из тол­пы и про­сла­вить­ся каким-нибудь талан­том. Этим я толь­ко выста­вил себя под вра­же­ские уда­ры и ука­зал недоб­ро­же­ла­тель­ству уяз­ви­мое место. (4) Ты видишь тех, кото­рые про­слав­ля­ют твое крас­но­ре­чие, уха­жи­ва­ют за тво­им богат­ст­вом, лестью доби­ва­ют­ся тво­е­го рас­по­ло­же­ния, пре­воз­но­сят твое могу­ще­ство? Ведь все они или уже теперь твои вра­ги, или (что име­ет оди­на­ко­вое зна­че­ние) могут сде­лать­ся тако­вы­ми впо­след­ст­вии. У тебя столь­ко же завист­ни­ков, сколь­ко и поклон­ни­ков».

(1) Так уж луч­ше мне поис­кать како­го-нибудь суще­ст­вен­но­го бла­га, ося­за­тель­но­го, а не показ­но­го! То, что бро­са­ет­ся в гла­за, перед чем оста­нав­ли­ва­ет­ся тол­па, что один пока­зы­ва­ет с вос­тор­гом дру­го­му, — все это скры­ва­ет за бле­стя­щей внеш­но­стью внут­рен­нее ничто­же­ство. Поста­ра­ем­ся най­ти не при­зрач­ное бла­го, а дей­ст­ви­тель­ное, посто­ян­ное и тем более при­вле­ка­тель­ное, чем глуб­же оно таит­ся в душе. Добудем это сокро­ви­ще. Оно лежит неда­ле­ко от нас. Его лег­ко най­ти. Нуж­но толь­ко знать, куда протя­нуть руку. Теперь же, точ­но впотьмах, мы мину­ем его, попи­рая как раз то сча­стье, в кото­ром ощу­ща­ем потреб­ность. (2) Но, чтобы не водить тебя околь­ны­ми путя­ми, я обой­ду мол­ча­ни­ем мне­ния дру­гих, так как было бы слиш­ком дол­го и пере­чис­лять и опро­вер­гать их. Выслу­шай мое. Употреб­ляя это выра­же­ние, счи­таю нуж­ным заме­тить, что я не при­мы­каю исклю­чи­тель­но к одно­му из глав­ней­ших пред­ста­ви­те­лей стои­че­ской шко­лы, сохра­няя и за собою пра­во иметь соб­ст­вен­ное суж­де­ние. Я буду сле­до­вать одно­му, у дру­го­го сде­лаю частич­ное заим­ст­во­ва­ние. Может быть, пред­став­ляя свое заклю­че­ние после всех осталь­ных авто­ров, я не буду отвер­гать ни одно­го поло­же­ния сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, а ска­жу толь­ко: «Вот это допол­не­ние при­над­ле­жит мне». (3) Впро­чем, я при­ни­маю общее пра­ви­ло всех сто­и­ков: «Живи сооб­раз­но с при­ро­дой вещей». Не укло­нять­ся от нее, руко­вод­ст­во­вать­ся ее зако­ном, брать с нее при­мер, — в этом и заклю­ча­ет­ся муд­рость. Сле­до­ва­тель­но, жизнь — счаст­ли­ва, если она согла­су­ет­ся со сво­ей при­ро­дой. Такая жизнь воз­мож­на лишь в том слу­чае, если, во-пер­вых, чело­век посто­ян­но обла­да­ет здра­вым умом; затем, если дух его муже­ст­вен и энер­ги­чен, бла­го­ро­ден, вынос­лив и под­готов­лен ко вся­ким обсто­я­тель­ствам; если он, не впа­дая в тре­вож­ную мни­тель­ность, забо­тит­ся об удо­вле­тво­ре­нии физи­че­ских потреб­но­стей; если он вооб­ще инте­ре­су­ет­ся мате­ри­аль­ны­ми сто­ро­на­ми жиз­ни, не соблаз­ня­ясь ни одной из них; нако­нец, если он уме­ет поль­зо­вать­ся дара­ми судь­бы, не дела­ясь их рабом. (4) Мне неза­чем при­со­во­куп­лять, так как ты и сам пони­ма­ешь, что резуль­та­том тако­го рас­по­ло­же­ния духа быва­ет посто­ян­ное спо­кой­ст­вие и сво­бо­да ввиду устра­не­ния вся­ких пово­дов к раз­дра­же­нию и к стра­ху. Вме­сто удо­воль­ст­вий, вме­сто ничтож­ных, мимо­лет­ных и не толь­ко мерз­ких, но и вред­ных наслаж­де­ний насту­па­ет силь­ная, неомра­чи­мая и посто­ян­ная радость, мир и гар­мо­ния духа, вели­чие, соеди­нен­ное с крото­стью. Ведь вся­кая жесто­кость про­ис­хо­дит от немо­щи.

(1) Мож­но и ина­че опре­де­лить инте­ре­су­ю­щее нас бла­го, т. е. пере­дать ту же самую мысль дру­ги­ми сло­ва­ми. Одно и то же вой­ско может то шире раз­вер­нуть­ся, то сомкнуть­ся тес­нее; оно может или обра­зо­вать полу­круг, подав­шись назад в цен­тре и выдви­нув­ши впе­ред флан­ги, или выров­нять фронт в линию; одна­ко при вся­ком постро­е­нии у него оста­ет­ся оди­на­ко­вая бое­вая сила и готов­ность сра­жать­ся под тем же самым зна­ме­нем; точ­но так же и опре­де­ле­ние выс­ше­го бла­га мож­но то рас­ши­рить, фор­му­ли­руя его обсто­я­тель­но, то сокра­тить, выра­жая его сжа­то. (2) Во вся­ком слу­чае полу­чит­ся тож­де­ство, ска­жу ли я: «Выс­шее бла­го заклю­ча­ет­ся в спо­соб­но­сти пре­зи­рать пре­врат­но­сти судь­бы и удо­вле­тво­рять­ся доб­ро­де­те­лью» или: «Выс­шее бла­го состав­ля­ет непо­беди­мая сила духа, умуд­рен­ная опы­том, спо­кой­ная в дей­ст­вии, соеди­нен­ная с боль­шой гуман­но­стью и забот­ли­во­стью по отно­ше­нию к окру­жаю­щим». Допу­сти­мо и такое опре­де­ле­ние: «Счаст­ли­вым мы назы­ваем того, кто толь­ко бла­гое и зло­ка­че­ст­вен­ное настро­е­ние духа почи­та­ет за бла­го и за зло, кто свя­то испол­ня­ет нрав­ст­вен­ный долг и доволь­ст­ву­ет­ся доб­ро­де­те­лью, кого слу­чай­ные обсто­я­тель­ства не могут сде­лать ни само­на­де­ян­ным, ни мало­душ­ным, кто наи­боль­шее зна­че­ние при­да­ет тому бла­гу, кото­рое он может сам себе создать, для кого насто­я­щим удо­воль­ст­ви­ем будет… пре­зре­ние к удо­воль­ст­ви­ям». (3) Если бы ты захо­тел сде­лать отступ­ле­ние, то мож­но было бы каж­дый раз обле­кать в новую фор­му ту же самую мысль без вся­ко­го ущер­ба для ее зна­че­ния. Дей­ст­ви­тель­но, что меша­ет нам ска­зать, что счаст­ли­вую жизнь состав­ля­ют сво­бо­да духа, бод­рость, непо­ко­ле­би­мая стой­кость, неустра­ши­мость, бес­стра­стие и созна­ние, что един­ст­вен­ное бла­го — нрав­ст­вен­ное досто­ин­ство и един­ст­вен­ное зло — пороч­ность? Все осталь­ное при всем сво­ем мно­го­об­ра­зии мало­важ­но: все это не ока­зы­ва­ет ни отри­ца­тель­но­го ни поло­жи­тель­но­го вли­я­ния на счаст­ли­вую жизнь, появ­ля­ясь и исче­зая без вся­кой поль­зы и вреда для выс­ше­го бла­га. (4) Чело­век, сто­я­щий на столь твер­дой поч­ве, непре­мен­но дол­жен все вре­мя ощу­щать, жела­ет ли он это­го или нет, весе­лое настро­е­ние и при­ят­ное чув­ство пол­но­го, исхо­дя­ще­го из глу­би­ны души удо­вле­тво­ре­ния, так как он дово­лен сво­им внут­рен­ним досто­я­ни­ем и не жела­ет его при­умно­жать. А раз­ве такое душев­ное состо­я­ние не воз­на­граж­да­ет его щед­ро за ничтож­ные, пош­лые и пре­хо­дя­щие вожде­ле­ния брен­ной пло­ти? Ведь в тот день, когда он ока­жет­ся рабом удо­воль­ст­вия, он почув­ст­ву­ет и всю тяжесть стра­да­ния.

А ты видишь, в каком позор­ном и пагуб­ном раб­стве будет нахо­дить­ся тот, на кого попе­ре­мен­но будут ока­зы­вать свое вли­я­ние удо­воль­ст­вия и стра­да­ния, дес­по­ти­че­ские силы, дей­ст­ву­ю­щие крайне про­из­воль­но и необуздан­но. V. Поэто­му нуж­но себя поста­вить в неза­ви­си­мое от них поло­же­ние, а его созда­ет не что иное, как рав­но­ду­шие к судь­бе. Тогда осу­ще­ст­вит­ся выше­ука­зан­ное неоце­ни­мое бла­го — спо­кой­ст­вие и воз­вы­шен­ность духа, чув­ст­ву­ю­ще­го свою без­опас­ность; с исчез­но­ве­ни­ем вся­ких стра­хов насту­па­ет выте­каю­щая из позна­ния исти­ны вели­кая и без­мя­теж­ная радость, при­вет­ли­вость и про­свет­ле­ние духа. Все это будет для него усла­дой не пото­му, что это бла­га, а пото­му, что это пло­ды нахо­дя­ще­го­ся в нем самом добра. (1) Раз уже я рас­щед­рил­ся на опре­де­ле­ния, то счаст­ли­вым мож­но назвать того, кто, бла­го­да­ря разу­му, не ощу­ща­ет ни страст­но­го жела­ния, ни стра­ха. Впро­чем, кам­ни и живот­ные так­же сво­бод­ны от стра­ха и печа­ли, одна­ко никто не назо­вет их на этом осно­ва­нии счаст­ли­вы­ми, так как у них нет созна­ния сча­стья. (2) В таком же поло­же­нии нахо­дят­ся те люди, кото­рых при­род­ное тупо­умие и отсут­ст­вие само­со­зна­ния пони­зи­ло до уров­ня гру­бых скотов. Меж­ду таки­ми людь­ми и живот­ны­ми нет ника­кой раз­ни­цы, так как послед­ние совер­шен­но лише­ны разу­ма, а пер­вые, обла­дая помра­чен­ным рас­суд­ком, изощ­ря­ют­ся к соб­ст­вен­но­му вреду в гнус­но­стях. Чело­век, не име­ю­щий поня­тия об истине, нико­им обра­зом не может быть назван счаст­ли­вым. (3) Сле­до­ва­тель­но, жизнь — счаст­ли­ва, если она неиз­мен­но осно­вы­ва­ет­ся на пра­виль­ном, разум­ном суж­де­нии. Тогда дух чело­ве­ка отли­ча­ет­ся ясно­стью; он сво­бо­ден от вся­ких дур­ных вли­я­ний, изба­вив­шись не толь­ко от тер­за­ний, но и от мел­ких уко­лов: он готов все­гда удер­жи­вать заня­тое им поло­же­ние и отста­и­вать его, несмот­ря на оже­сто­чен­ные уда­ры судь­бы. (4) Что же каса­ет­ся удо­воль­ст­вий, то, хотя бы они окру­жа­ли нас со всех сто­рон, вкра­ды­ва­лись все­ми путя­ми, лас­ка­ли душу сво­и­ми пре­ле­стя­ми и рас­то­ча­ли перед нами все новые соблаз­ны, чтобы при­ве­сти в воз­буж­ден­ное состо­я­ние все наше суще­ство или толь­ко отдель­ные орга­ны, — никто из смерт­ных, будь у него еще хоть кап­ля чело­ве­че­ско­го досто­ин­ства, не поже­ла­ет день и ночь метать­ся в судо­ро­гах стра­сти и, поза­быв­ши о душе, жить исклю­чи­тель­но инте­ре­са­ми сво­ей пло­ти.

(1) «Но ведь и дух, — гово­рит эпи­ку­ре­ец, — будет пере­жи­вать свои удо­воль­ст­вия». — И пре­вос­ход­но! Пусть он пере­жи­ва­ет их и, как судья, раз­би­ра­ет­ся в вопро­сах рос­ко­ши и удо­воль­ст­вий, насы­ща­ясь все­ми теми уте­ха­ми, кото­рые обык­но­вен­но при­во­дят в вос­торг чув­ства… Затем пусть он вос­кре­ша­ет в вооб­ра­же­нии про­шед­шее, пусть он при вос­по­ми­на­нии о мерз­ких наслаж­де­ни­ях вос­хи­ща­ет­ся преж­ни­ми и с нетер­пе­ни­ем ожи­да­ет гряду­щих, строя на них свои даль­ней­шие пла­ны и мыс­лен­но пред­вос­хи­щая буду­щее, пока тело мле­ет в упо­и­тель­ной дей­ст­ви­тель­но­сти. Вот пото­му-то я и счи­таю его еще более жал­ким, так как отда­вать пред­по­чте­ние злу перед доб­ром — безу­мие. Без здра­во­го ума никто не быва­ет счаст­лив, а нель­зя при­знать здра­во­мыс­ля­щим того, кто стре­мит­ся не к выс­ше­му доб­ру, а к вредо­нос­но­му злу. (2) Итак, счаст­лив тот, кто спо­со­бен пра­виль­но рас­суж­дать; счаст­лив тот, кто дово­лен насто­я­щим, како­во бы оно ни было, и не роп­щет на свою участь; счаст­лив тот, кого разум учит мирить­ся со вся­ким поло­же­ни­ем, какое толь­ко может выпасть на его долю. VII. (1) Да и те, кото­рые счи­та­ют удо­воль­ст­вие выс­шим бла­гом, видят, какое позор­ное место они отве­ли послед­не­му. Поэто­му они гово­рят, что удо­воль­ст­вие неот­де­ли­мо от доб­ро­де­те­ли, и при­со­во­куп­ля­ют, что нрав­ст­вен­ная жизнь сов­па­да­ет с при­ят­ной, а при­ят­ная — с нрав­ст­вен­ной. Не пони­маю, как вооб­ще мож­но соеди­нять в одно целое столь про­ти­во­по­лож­ные эле­мен­ты. Поче­му, ска­жи­те, пожа­луй­ста, нель­зя отде­лить удо­воль­ст­вия от доб­ро­де­те­ли? — Оче­вид­но, пото­му, что доб­ро­де­тель, основ­ное нача­ло всех благ, слу­жит так­же источ­ни­ком того, что вы так люби­те и к чему так стре­ми­тесь. Но если бы удо­воль­ст­вие и доб­ро­де­тель были нераз­рыв­но свя­за­ны, то мы не виде­ли бы, что одни дея­ния при­ят­ны, но без­нрав­ст­вен­ны, а дру­гие, наобо­рот, без­упреч­ны в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии, но зато труд­ны и осу­ще­ст­ви­мы лишь путем стра­да­ний.

(2) К это­му сле­ду­ет при­со­во­ку­пить, что удо­воль­ст­вия встре­ча­ют­ся даже в самой позор­ной жиз­ни, меж­ду тем как доб­ро­де­тель вооб­ще не допус­ка­ет пороч­ной жиз­ни, и что неко­то­рые несчаст­ны не вслед­ст­вие отсут­ст­вия удо­воль­ст­вий, а, напро­тив, из-за избыт­ка их. Ниче­го подоб­но­го не было бы, если бы удо­воль­ст­вие состав­ля­ло неотъ­ем­ле­мую часть доб­ро­де­те­ли. В дей­ст­ви­тель­но­сти же послед­няя часто не сопро­вож­да­ет­ся удо­воль­ст­ви­ем, да она нико­гда и не нуж­да­ет­ся в нем. (3) Что же вы сопо­став­ля­е­те не толь­ко несход­ные, но даже про­ти­во­по­лож­ные эле­мен­ты? Доб­ро­де­тель — это нечто вели­че­ст­вен­ное, воз­вы­шен­ное, цар­ст­вен­ное, непо­беди­мое, неуто­ми­мое, удо­воль­ст­вие же — нечто низ­кое, раб­ское, немощ­ное, пре­хо­дя­щее, кара­у­ля­щее и гнездя­ще­е­ся в непотреб­ных местах и трак­ти­рах. Доб­ро­де­тель встре­тишь в хра­ме, на фору­ме, в курии; она на пере­до­вом посту защи­ща­ет город­ские сте­ны; она покры­та пылью; у нее заго­ре­лое лицо и мозо­ли­стые руки. Напро­тив, удо­воль­ст­вие чаще скры­ва­ет­ся и ищет мра­ка; оно шны­ря­ет око­ло раз­но­го рода бань и мест, боя­щих­ся эди­ла¹; оно изне­же­но и сла­бо­силь­но; от него пахнет вином и бла­го­вон­ной мазью, оно блед­но или нару­мя­не­но, на нем отвра­ти­тель­ные следы кос­ме­ти­че­ских средств. (4) Выс­шее бла­го веч­но, неис­то­щи­мо, оно не вызы­ва­ет ни пре­сы­ще­ния, ни рас­ка­я­ния, так как пра­виль­ный образ мыс­лей не допус­ка­ет заблуж­де­ния; он не ста­вит чело­ве­ка в необ­хо­ди­мость него­до­вать на при­ня­тые реше­ния и отме­нять их, так как все­гда руко­вод­ст­ву­ет­ся осно­ва­тель­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми; удо­воль­ст­вие же пога­са­ет в момент наи­боль­ше­го вос­тор­га. Да и роль его огра­ни­че­на: оно быст­ро испол­ня­ет ее; затем насту­па­ет отвра­ще­ние, и после пер­во­го увле­че­ния сле­ду­ет апа­тия. Вооб­ще нико­гда не быва­ет устой­чи­вым явле­ние, отли­чаю­ще­е­ся сти­хий­но­стью дви­же­ния. Таким обра­зом, и не может быть ниче­го проч­но­го в том, что про­хо­дит мигом и в самом про­цес­се сво­его осу­щест­вле­ния обре­че­но на гибель. Достиг­ши куль­ми­на­ци­он­но­го пунк­та, оно пре­кра­ща­ет­ся, неми­ну­е­мо кло­нясь уже с само­го нача­ла к сво­е­му кон­цу.

(1) Мало того. Удо­воль­ст­вие доста­ет­ся как хоро­шим людям, так и дур­ным, и пороч­ные нахо­дят такое же наслаж­де­ние в сво­ем непри­стой­ном поведе­нии, как доб­ро­де­тель­ные — в образ­цо­вом. Вот поче­му древ­ние при­ни­ма­ют за пра­ви­ло, что сле­ду­ет стре­мить­ся не к при­ят­ней­шей жиз­ни, а к пра­вед­ной, имея в виду, что удо­воль­ст­вие — не руко­во­дя­щее нача­ло разум­ной и доб­рой воли, а толь­ко слу­чай­но сопут­ст­ву­ю­щее ей явле­ние. Нуж­но сооб­ра­зо­вать­ся с ука­за­ни­я­ми при­ро­ды: разум­ный чело­век наблюда­ет ее и спра­ши­ва­ет у нее сове­та. (2) Жить счаст­ли­во и жить соглас­но с при­ро­дой — одно и то же. Что это зна­чит, я сей­час пояс­ню. Мы долж­ны счи­тать­ся с есте­ствен­ны­ми потреб­но­стя­ми орга­низ­ма и забо­тить­ся о необ­хо­ди­мых для их удо­вле­тво­ре­ния сред­ствах доб­ро­со­вест­но, но без опа­се­ния за буду­щее, памя­туя, что они даны нам на вре­мя и ско­ро­теч­ны; мы не долж­ны быть их раба­ми и допус­кать, чтобы чуж­дое наше­му суще­ству власт­во­ва­ло над нами; телес­ные уте­хи и вооб­ще фак­то­ры, име­ю­щие в жиз­ни несу­ще­ст­вен­ное зна­че­ние, долж­ны нахо­дить­ся у нас в таком поло­же­нии, какое в лаге­ре зани­ма­ют вспо­мо­га­тель­ные и лег­ко­во­ору­жен­ные отряды. Они долж­ны играть слу­жеб­ную, а не гос­под­ст­ву­ю­щую роль. Толь­ко при этом усло­вии они могут быть полез­ны для наше­го духа. (3) Внеш­ние пре­иму­ще­ства не долж­ны раз­вра­щать и под­чи­нять себе чело­ве­ка: послед­ний дол­жен пре­кло­нять­ся лишь перед сво­им духов­ным досто­ин­ст­вом. Пусть он ока­жет­ся искус­ным стро­и­те­лем соб­ст­вен­ной жиз­ни, пола­га­ясь на себя и будучи готов оди­на­ко­во встре­тить как улыб­ку судь­бы, так и ее удар. Пусть его уве­рен­ность опи­ра­ет­ся на зна­ние, а зна­ние пусть отли­ча­ет­ся посто­ян­ст­вом: одна­жды при­ня­тые им реше­ния долж­ны оста­вать­ся в силе, не допус­кая ника­ких попра­вок. Мне неза­чем при­со­во­куп­лять, так как это само собою разу­ме­ет­ся, что такой чело­век будет спо­ко­ен и урав­но­ве­шен и во всем его поведе­нии будет ска­зы­вать­ся лас­ко­вость и бла­го­род­ство. (4) Его чув­ствам будет при­сущ истин­ный разум, кото­рый от них и будет полу­чать свои эле­мен­ты, так как у него нет дру­го­го исход­но­го пунк­та, дру­гой точ­ки опо­ры для поле­та к истине и для после­дую­ще­го само­углуб­ле­ния. Ведь и все­объ­ем­лю­щая миро­вая сти­хия², управ­ля­ю­щий все­лен­ной Бог, стре­мит­ся, прав­да, к вопло­ще­нию во внеш­них телах, одна­ко воз­вра­ща­ет­ся потом со всех сто­рон к сво­е­му все­еди­но­му нача­лу. Пусть то же самое дела­ет и наш дух. Сле­дуя за сво­и­ми чув­ства­ми и при­дя при помо­щи их в сопри­кос­но­ве­ние с внеш­ни­ми тела­ми, он дол­жен овла­деть как ими, так и собою и, так ска­зать, при­сво­ить себе выс­шее бла­го. (5) Таким обра­зом соста­вит­ся еди­ная, строй­ная, могу­чая сила, появит­ся тот вер­ный разум, кото­рый устра­ня­ет про­ти­во­ре­чия и сомне­ния в пред­став­ле­ни­ях, поня­ти­ях и сво­ем соб­ст­вен­ном убеж­де­нии. Уста­но­вив­шись пра­виль­но, уре­гу­ли­ро­вав­ши свои отно­ше­ния к состав­ным частям и, так ска­зать, достиг­ши гар­мо­нии, он обре­та­ет выс­шее бла­го. (6) Тогда уже нель­зя сбить­ся с пря­мо­го пути, нет более скольз­ких мест, устра­не­ны все кам­ни пре­ткно­ве­ния, нет более шата­ния! Обла­дая таким разу­мом, чело­век будет делать все по соб­ст­вен­но­му побуж­де­нию; он будет ограж­ден от вся­ких неожи­дан­но­стей; все его дей­ст­вия будут удач­ны, так как он будет испол­нять их лег­ко, уме­ло и без замед­ле­ния. Ведь вялость и нере­ши­тель­ность обна­ру­жи­ва­ют борь­бу и непо­сто­ян­ство. Поэто­му сме­ло мож­но ска­зать, что выс­шее бла­го заклю­ча­ет­ся в духов­ной урав­но­ве­шен­но­сти. Доб­ро­де­те­ли непре­мен­но будут сосре­дото­че­ны там, где будут царить согла­сие и един­ство: раз­лад вно­сят поро­ки.

(1) «Но и ты, — воз­ра­жа­ет мне про­тив­ник, — почи­та­ешь доб­ро­де­тель толь­ко ввиду того, что ожи­да­ешь от нее како­го-нибудь удо­воль­ст­вия». — Во-пер­вых, если доб­ро­де­тель и может доста­вить какое-либо удо­воль­ст­вие, то из это­го еще не сле­ду­ет, что к ней стре­мят­ся ради удо­воль­ст­вия, так как послед­нее явля­ет­ся не един­ст­вен­ным резуль­та­том доб­ро­де­те­ли, а одним из мно­гих. Да и не во имя удо­воль­ст­вия под­ви­за­ет­ся доб­ро­де­тель, нет! Она ста­вит себе иную зада­чу, но тем не менее ска­зы­ва­ет­ся пло­до­твор­ной и в этом отно­ше­нии. (2) Как на вспа­хан­ном для посе­ва поле вырас­та­ют кое-где цвет­ки, хотя не для этих рас­те­ньиц, как бы они ни были при­ят­ны для глаз, затра­че­но столь­ко труда, — у сея­те­ля была дру­гая цель, а это толь­ко слу­чай­но при­вхо­дя­щее явле­ние; точ­но так же и удо­воль­ст­вие — не награ­да за доб­ро­де­тель и не побуди­тель­ная при­чи­на к ней. Доб­ро­де­тель при­вле­ка­тель­на не пото­му, что достав­ля­ет наслаж­де­ние, а, наобо­рот, она достав­ля­ет наслаж­де­ние бла­го­да­ря сво­ей при­вле­ка­тель­но­сти. (3) Выс­шее бла­го заклю­ча­ет­ся в самом созна­нии и в совер­шен­стве духа. Когда послед­ний закон­чит свое раз­ви­тие и сосре­дото­чит­ся в сво­их пре­де­лах, ему, ввиду пол­но­го осу­щест­вле­ния выс­ше­го бла­га, нече­го боль­ше желать. Ведь поня­тие о целом не допус­ка­ет воз­мож­но­сти какой-нибудь не вхо­дя­щей в его состав части, рав­но как нель­зя допу­стить, чтобы что-либо нахо­ди­лось даль­ше кон­ца. (4) Поэто­му ты рас­суж­да­ешь нело­гич­но, спра­ши­вая, что застав­ля­ет меня стре­мить­ся к доб­ро­де­те­ли. Твой вопрос рав­но­си­лен жела­нию опре­де­лить то, что выше высо­чай­ше­го пунк­та. Ты спра­ши­ва­ешь, что я желаю най­ти в доб­ро­де­те­ли? — Ее самое! Ведь нет ниче­го луч­ше ее, она сама слу­жит себе награ­дой. Или, может быть, ты не удо­вле­тво­ришь­ся, когда я ска­жу тебе: выс­шее бла­го — это непре­клон­ная твер­дость духа, пред­у­смот­ри­тель­ность, тон­кость, здра­вие, неза­ви­си­мость, гар­мо­ния, кра­сота? Ты все еще тре­бу­ешь ука­за­ния выс­ше­го прин­ци­па, под кото­рый мож­но было бы все это под­ве­сти? Толь­ко при чем же тут удо­воль­ст­вие? Ведь я став­лю вопрос о бла­ге чело­ве­ка, а не чре­ва, кото­рое про­стор­нее у скота и диких зве­рей.

(1) «Ты при­тво­ря­ешь­ся, — гово­рит эпи­ку­ре­ец, — буд­то не пони­ма­ешь смыс­ла моих слов. Я утвер­ждаю, что нель­зя жить при­ят­но, не живя вме­сте с тем нрав­ст­вен­но, а это­му усло­вию не могут удо­вле­тво­рять бес­сло­вес­ные живот­ные и те люди, для кото­рых мери­лом бла­га слу­жит пища. Я еще раз заяв­ляю ясно и откры­то, что та жизнь, кото­рую я назы­ваю при­ят­ной, невоз­мож­на без содей­ст­вия доб­ро­де­те­ли». — (2) Но кто же не зна­ет, отве­чу я, что вели­чай­шие глуп­цы уто­па­ют в ваших хва­ле­ных удо­воль­ст­ви­ях, что и бес­пут­ные люди ведут весь­ма при­ят­ную жизнь и что даже дух достав­ля­ет мно­же­ство раз­но­род­ных без­нрав­ст­вен­ных удо­воль­ст­вий? Здесь игра­ют роль преж­де все­го над­мен­ность и чрез­мер­ное само­мне­ние, тще­слав­ная страсть к воз­вы­ше­нию над осталь­ны­ми людь­ми, черст­вый и сле­пой эго­изм, затем сла­бо­воль­ная изне­жен­ность, вспы­хи­ваю­щая по пустяч­ным пово­дам ребя­че­ская весе­лость и, нако­нец, зло­ре­чи­вость, нахаль­но-задор­ная занос­чи­вость, празд­ность, нера­ди­вость, вялость и духов­ная спяч­ка. (3) Все эти недо­стат­ки устра­ня­ет доб­ро­де­тель, застав­ляя нас встре­пе­нуть­ся. Она допус­ка­ет удо­воль­ст­вия толь­ко после пред­ва­ри­тель­ной их оцен­ки и в слу­чае одоб­ре­ния не при­да­ет им боль­шо­го зна­че­ния, счи­тая их толь­ко допу­сти­мы­ми; она нахо­дит удо­вле­тво­ре­ние не в наслаж­де­нии удо­воль­ст­ви­я­ми, а в воз­мож­но­сти ока­зать по отно­ше­нию к ним воз­держ­ность, а ведь, с вашей точ­ки зре­ния, воз­держ­ность, ума­ляя удо­воль­ст­вие, явля­ет­ся нару­ше­ни­ем выс­ше­го бла­га. Ты увле­ка­ешь­ся удо­воль­ст­ви­ем, я отно­шусь к нему сдер­жан­но; ты им наслаж­да­ешь­ся, я толь­ко поль­зу­юсь; в тво­их гла­зах оно выс­шее бла­го, для меня оно — даже не бла­го; ты ради удо­воль­ст­вия дела­ешь все, я — ров­но ниче­го. XI. (1) Гово­ря, что я ниче­го не делаю ради удо­воль­ст­вия, я имею в виду муд­ре­ца, того един­ст­вен­но­го чело­ве­ка, кото­ро­му, по тво­е­му мне­нию, доступ­но удо­воль­ст­вие.

Муд­ре­цом же я назы­ваю раба какой-нибудь стра­сти, а сла­сто­люб­ца — и подав­но. Дей­ст­ви­тель­но, каким обра­зом чело­век, захва­чен­ный стра­стью к удо­воль­ст­ви­ям, усто­ит про­тив тяже­ло­го испы­та­ния, опас­но­сти, нище­ты, про­тив столь мно­гих гроз­ных бед­ст­вий, обу­ре­ваю­щих чело­ве­че­скую жизнь? Раз­ве у него хва­тит сил пере­не­сти вид стра­да­ния и смер­ти? Раз­ве его не при­ве­дут в смя­те­ние гро­мо­вые уда­ры и такое мно­же­ство лютых вра­гов, когда он побеж­ден столь захуда­лым про­тив­ни­ком? Он будет делать все, что ему вну­шит страсть к удо­воль­ст­ви­ям. А ты раз­ве не видишь, как мно­го соблаз­ни­тель­ных мыс­лей она спо­соб­на вну­шить? (2) «Она не станет давать ему позор­ных сове­тов, — гово­ришь ты, — так как она сопря­же­на с доб­ро­де­те­лью». — А ты, с дру­гой сто­ро­ны, не видишь, како­во то выс­шее бла­го, кото­рое нуж­да­ет­ся в пестуне, чтобы быть вооб­ще бла­гом? Каким же обра­зом доб­ро­де­тель, нахо­дясь в зави­си­мо­сти от удо­воль­ст­вия, будет управ­лять им, когда испы­ты­вать зави­си­мость свой­ст­вен­но под­чи­нен­но­му, а управ­лять — гос­под­ст­ву­ю­ще­му. Ты ста­вишь на зад­ний план гос­под­ст­ву­ю­щую силу. Да и пре­вос­ход­ное назна­че­ние име­ет у вас доб­ро­де­тель, кото­рой вме­ня­ет­ся в обя­зан­ность напе­ред отведы­вать чашу удо­воль­ст­вий! (3) Ниже мы увидим, оста­ет­ся ли еще доб­ро­де­тель у тех, кто так оскор­би­тель­но с ней обра­ща­ет­ся; поте­ряв­ши свое досто­ин­ство, она лиша­ет­ся пра­ва и на свое назва­ние. Теперь же, воз­вра­ща­ясь к пред­ме­ту рас­суж­де­ния, я ука­жу мно­гих погло­щен­ных удо­воль­ст­ви­я­ми людей, кото­рых судь­ба осы­па­ла все­ми сво­и­ми дара­ми и кото­рых ты все-таки дол­жен при­знать дур­ны­ми. (4) Взгля­ни на Номен­та­на и Апи­ция³, с каким рве­ни­ем они отыс­ки­ва­ют зем­ные и мор­ские бла­га (так они назы­ва­ют свое про­до­воль­ст­вие) и за сто­лом про­из­во­дят смотр живот­ным всех стран. Посмот­ри на них так­же, как они в ожи­да­нии тра­пезы поко­ят­ся на усы­пан­ных роза­ми ложах, услаж­дая свой слух мело­ди­я­ми, гла­за — зре­ли­ща­ми, а нёбо — тон­ки­ми вку­со­вы­ми ощу­ще­ни­я­ми. Мяг­кие и неж­ные нагре­тые оде­я­ла при­ят­но лас­ка­ют все их тело, а чтобы и нозд­ри тем вре­ме­нем не оста­ва­лись в без­дей­ст­вии, раз­ны­ми бла­го­во­ни­я­ми напол­ня­ет­ся даже место, где в честь рос­ко­ши справ­ля­ет­ся триз­на. Ты не ста­нешь отри­цать, что они уто­па­ют в удо­воль­ст­ви­ях, одна­ко их ожи­да­ет стра­да­ние, так как то, чему они раду­ют­ся, не есть бла­го.

(1) «Их ожи­да­ет стра­да­ние, — заме­ча­ет мой про­тив­ник, — пото­му что мно­гие слу­чай­ные обсто­я­тель­ства могут сму­тить их дух и про­ти­во­ре­чи­вые мыс­ли будут тре­во­жить их ум». — С этим я согла­сен, но тем не менее эти самые глуп­цы, несмот­ря на непо­сто­ян­ство и на гряду­щие угры­зе­ния сове­сти, пере­жи­ва­ют боль­шие удо­воль­ст­вия, так что сле­ду­ет при­знать, что они сво­бод­ны от вся­ко­го тягост­но­го чув­ства до тех пор, пока лише­ны здра­во­го ума: как это быва­ет с боль­шин­ст­вом, они сума­сброд­ст­ву­ют весе­ло, выра­жая свое безу­мие хохотом. (2) Удо­воль­ст­вия же муд­ре­цов, наобо­рот, спо­кой­ны, скром­ны, почти сла­бы, сдер­жан­ны и едва замет­ны, так как появ­ле­нию их не пред­ше­ст­ву­ет искус­ст­вен­ное воз­буж­де­ние стра­сти, и, хотя они насту­па­ют сами собой, одна­ко они не в поче­те у этих людей, вос­при­ни­маю­щих их без вся­ко­го увле­че­ния. Муд­ре­цы скра­ши­ва­ют ими жизнь, допус­кая их как эпи­зо­ди­че­ское явле­ние, вро­де забав­ной сце­ны и шут­ки в серь­ез­ной дра­ме. (3) Поэто­му пусть люби­те­ли наслаж­де­ний пере­ста­нут соеди­нять несов­ме­сти­мое, навя­зы­вая доб­ро­де­те­ли удо­воль­ст­вие, а то подоб­ное недо­ра­зу­ме­ние ока­зы­ва­ет­ся лест­ным лишь для дрян­ных люди­шек. Так, этот рас­пу­щен­ный сла­сто­лю­бец, веч­но рыгаю­щий и пья­ный, зная, что он живет в свое удо­воль­ст­вие, вооб­ра­жа­ет, что жизнь его доб­ро­де­тель­на, так как слы­шит, что удо­воль­ст­вие неот­де­ли­мо от доб­ро­де­те­ли; затем он выда­ет свои поро­ки за муд­рость и бра­ви­ру­ет сво­им бес­стыд­ст­вом. (4) Таким обра­зом, эти гос­по­да рос­ко­ше­ст­ву­ют не по вине Эпи­ку­ра. При­стра­стив­шись к поро­кам, они скры­ва­ют свое рас­пут­ство под личи­ной фило­со­фии и сбе­га­ют­ся туда, где слы­шат похваль­ные речи в честь удо­воль­ст­вия. Они не при­ни­ма­ют в рас­чет, как трез­во и уме­рен­но (тако­во мое искрен­нее мне­ние) про­слав­лен­ное удо­воль­ст­вие Эпи­ку­ра, но уже при одном назва­нии его они сле­та­ют­ся, ища для сво­их похо­тей како­го-нибудь бла­го­вид­но­го пред­ло­га и авто­ри­те­та. (5) При этом они теря­ют стыд перед гре­хом, един­ст­вен­ное бла­го, оста­вав­ше­е­ся у них в пороч­ной жиз­ни. Они вос­хва­ля­ют то, что рань­ше застав­ля­ло их крас­неть, и хва­ста­ют сво­ей пороч­но­стью. А раз позор­ное без­де­лье удо­сто­и­лось почет­но­го назва­ния, невоз­мож­но и нрав­ст­вен­ное воз­рож­де­ние моло­де­жи.

(1) Вот поче­му пагуб­но это про­слав­ле­ние удо­воль­ст­вия: бла­го­род­ные прин­ци­пы тако­вой про­по­веди оста­ют­ся неза­ме­чен­ны­ми, а соблаз­ни­тель­ная часть бро­са­ет­ся в гла­за. Лич­но я, впро­чем, того мне­ния (выска­жу его, хотя оно и не встре­тит сочув­ст­вия у моих собра­тьев-сто­и­ков), что уче­ние Эпи­ку­ра в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии без­упреч­но и, если в него вник­нуть поглуб­же, даже суро­во, так как пре­сло­ву­тое удо­воль­ст­вие сво­дит­ся здесь к суще­му пустя­ку. Эпи­кур под­чи­ня­ет его тому зако­ну, кото­рый мы счи­та­ем обя­за­тель­ным для доб­ро­де­те­ли: он тре­бу­ет, чтобы оно сооб­ра­зо­ва­лось с при­ро­дой. Рас­пут­ство же не удо­вле­тво­ря­ет­ся тем, чем доволь­ст­ву­ет­ся при­ро­да. (2) Но горе в том, что чело­век, назы­ваю­щий сча­стьем бес­печ­ную празд­ность и чередую­ще­е­ся с раз­вра­том обжор­ство, ста­ра­ет­ся в оправ­да­ние сво­его дур­но­го поведе­ния сослать­ся на вес­кий авто­ри­тет. При­мы­кая к шко­ле Эпи­ку­ра, бла­го­да­ря ее заман­чи­во­му деви­зу, он стре­мит­ся не к таким удо­воль­ст­ви­ям, о кото­рых ему гово­рят, а к таким, с жаж­дой кото­рых он при­шел. И вот, соста­вив­ши себе мне­ние, что его поро­ки соот­вет­ст­ву­ют уче­нию Эпи­ку­ра, он не пре­да­ет­ся им роб­ко и тай­ком, а рас­пут­ст­ву­ет уже сме­ло и откры­то. Я не реша­юсь утвер­ждать по при­ме­ру боль­шин­ства сто­и­ков, что шко­ла Эпи­ку­ра — рас­сад­ник мер­зо­стей, а толь­ко гово­рю: «Она на пло­хом сче­ту, но ее опо­ро­чи­ли неза­слу­жен­но». (3) Нель­зя, конеч­но, судить об этом без озна­ком­ле­ния с ее внут­рен­ней сто­ро­ной. А меж­ду тем, самый фасад ее дает повод к сплет­ням и ниче­го пут­но­го не пред­ве­ща­ет. Полу­ча­ет­ся такое впе­чат­ле­ние, как буд­то доб­лест­ный муж надел жен­ское пла­тье. — Ты не поте­рял чув­ства сты­да (ска­зал бы я ему) и свя­то блюдешь муж­скую честь; твое тело не осквер­ня­ет­ся пороч­ным наслаж­де­ни­ем, одна­ко нехо­ро­шо, что у тебя в руке тим­пан⁴. Нуж­но выбрать при­стой­ное зна­мя. Самый девиз дол­жен побуж­дать к бес­по­щад­ной борь­бе с теми поро­ка­ми, кото­рые тот­час после сво­его появ­ле­ния изне­жи­ва­ют чело­ве­ка. (4) Вся­кий побор­ник доб­ро­де­те­ли вну­ша­ет мысль о бла­го­род­стве сво­его харак­те­ра, сла­сто­лю­бец же счи­та­ет­ся бес­силь­ным, сла­бо­воль­ным вырод­ком, спо­соб­ным на вся­кие гадо­сти, если кто-нибудь не научит его стро­го раз­ли­чать удо­воль­ст­вия, огра­ни­чи­ваю­щи­е­ся есте­ствен­ной потреб­но­стью, от тех без­мер­ных изли­шеств в наслаж­де­ни­ях, кото­рые увле­ка­ют чело­ве­ка в без­дну и страсть к кото­рым ста­но­вит­ся тем нена­сыт­нее, чем боль­ше ее удо­вле­тво­рят. (5) Так пусть же пред­ше­ст­ву­ет доб­ро­де­тель: тогда все наши шаги будут без­опас­ны. Неуме­рен­ное удо­воль­ст­вие вред­но; в доб­ро­де­те­ли же нель­зя опа­сать­ся неуме­рен­но­сти, так как в ней самой заклю­ча­ет­ся чув­ство меры. А то, что стра­да­ет от соб­ст­вен­ной вели­чи­ны, не есть бла­го.

Ты от при­ро­ды — разум­ное суще­ство: что же луч­ше разу­ма может руко­во­дить тобой?⁵ Но если тебе уж так нра­вит­ся соеди­не­ние доб­ро­де­те­ли с удо­воль­ст­ви­ем, если тебе угод­но идти к сча­стью в сопро­вож­де­нии этой четы, то, повто­ряю, пусть пред­ше­ст­ву­ет доб­ро­де­тель, а удо­воль­ст­вие сопут­ст­ву­ет ей, уви­ва­ясь, как тень, око­ло тела. Отда­вать же доб­ро­де­тель, эту вели­чай­шую в мире свя­ты­ню, в при­служ­ни­цы удо­воль­ст­вию — при­знак пол­но­го духов­но­го убо­же­ства. XIV. (1) Доб­ро­де­тель долж­на нахо­дить­ся во гла­ве и нести зна­мя. Испы­ты­вая при этом не мень­ше удо­воль­ст­вий, мы будем повеле­вать и руко­во­дить ими: доб­ро­воль­но мы кое-что сде­ла­ем для них, когда они уже очень будут напра­ши­вать­ся, по при­нуж­де­нию же не пой­дем ни на какие уступ­ки. Наобо­рот, люди, пре­до­ста­вив­шие удо­воль­ст­ви­ям гос­под­ст­ву­ю­щую роль, тер­пят дво­я­ко­го рода урон: они теря­ют доб­ро­де­тель, и, сверх того, не они рас­по­ла­га­ют удо­воль­ст­ви­я­ми, а послед­ние захва­ты­ва­ют их; они или стра­да­ют вслед­ст­вие отсут­ст­вия удо­воль­ст­вий, или зады­ха­ют­ся от их избыт­ка. Они жал­ки, если лиша­ют­ся удо­воль­ст­вий, но они еще более достой­ны жало­сти, если уто­па­ют в них. Так быва­ет с пла­ва­те­ля­ми, застиг­ну­ты­ми бурей на Сирт­ском море⁶: они то сидят на мели, то носят­ся по раз­бу­ше­вав­шим­ся вол­нам. (2) Про­ис­хо­дит же это вслед­ст­вие чрез­мер­ной невоз­держ­но­сти и сле­пой люб­ви к пред­ме­ту стра­сти: для чело­ве­ка, пре­сле­дую­ще­го дур­ные цели вме­сто хоро­ших, уда­ча опас­на. С трудом и опас­но­стью мы охо­тим­ся на диких зве­рей, но даже тогда, когда они пой­ма­ны, обла­да­ние ими сопря­же­но с риском, так как они часто рас­тер­зы­ва­ют сво­их хозя­ев. Точ­но так же в боль­шую беду попа­да­ют люди, испы­ты­ваю­щие боль­шие удо­воль­ст­вия: они ста­но­вят­ся жерт­вой достав­ших­ся им наслаж­де­ний. Чем мно­го­чис­лен­нее и ярче послед­ние, тем сла­бее, тем боль­ше пора­бо­щен тот, кого чернь счи­та­ет счаст­лив­цем. (3) Я хотел бы еще оста­но­вить­ся на при­веден­ном выше срав­не­нии. Охот­ник, отыс­ки­ваю­щий лого­ви­ща зве­рей и ста­вя­щий себе глав­ной зада­чей «птиц сил­ка­ми ловить» и «оцеп­лять со ста­ей собак обшир­ные дебри»⁷, бро­са­ет более важ­ные дела и отка­зы­ва­ет­ся от испол­не­ния мно­гих обя­зан­но­стей, чтобы иметь воз­мож­ность выследить дичь: так и чело­век, увле­каю­щий­ся удо­воль­ст­ви­я­ми, отно­сит­ся с пре­не­бре­же­ни­ем ко все­му осталь­но­му и преж­де все­го не доро­жит сво­бо­дой, жерт­вуя ею в уго­ду чре­ву. Не он поку­па­ет себе удо­воль­ст­вия, а удо­воль­ст­вия зака­ба­ля­ют его.

(1) «Одна­ко что же меша­ет, — гово­рит эпи­ку­ре­ец, — пол­но­му сли­я­нию доб­ро­де­те­ли и удо­воль­ст­вия и осу­щест­вле­нию тако­го выс­ше­го бла­га, в кото­ром нрав­ст­вен­ное ото­жествля­ет­ся с при­ят­ным?» — Поме­хой это­му слу­жит то, что толь­ко нрав­ст­вен­ное может быть частью нрав­ст­вен­но­го, и выс­шее бла­го поте­ря­ет свою чистоту, если в нем ока­жет­ся при­месь худ­ше­го каче­ства. (2) Даже порож­дае­мая доб­ро­де­те­лью радость, будучи бла­гом, все-таки не состав­ля­ет части абсо­лют­но­го бла­га. То же самое при­хо­дит­ся ска­зать о весе­лом настро­е­нии и спо­кой­ст­вии, хотя бы они вызы­ва­лись вполне бла­го­вид­ны­ми при­чи­на­ми. Все это, конеч­но, бла­га, но такие, кото­рые ска­зы­ва­ют­ся послед­ст­ви­я­ми выс­ше­го бла­га, а не его состав­ны­ми частя­ми. (3) Кто объ­еди­ня­ет удо­воль­ст­вие и доб­ро­де­тель в союз, — и при­том даже не рав­но­прав­ный, — тот вслед­ст­вие непо­роч­но­сти одно­го бла­га пара­ли­зу­ет всю при­су­щую дру­го­му бла­гу силу и подав­ля­ет сво­бо­ду, кото­рая оста­ет­ся непре­клон­ной лишь в том слу­чае, если она состав­ля­ет самое дра­го­цен­ное сокро­ви­ще. У него воз­ни­ка­ет потреб­ность (а это и есть вели­чай­шее раб­ство) в мило­сти судь­бы. И вот начи­на­ет­ся тре­вож­ная, подо­зри­тель­ная, сует­ли­вая, опа­саю­ща­я­ся вся­ких слу­чай­но­стей жизнь, бес­по­мощ­но бью­ща­я­ся в пото­ке явле­ний.(4) Ты не обес­пе­чи­ва­ешь доб­ро­де­те­ли проч­но­го, незыб­ле­мо­го бази­са, а осно­вы­ва­ешь ее на шат­кой поч­ве. Дей­ст­ви­тель­но, что может быть так неустой­чи­во, как ожи­да­ние слу­чай­ных обсто­я­тельств и непо­сто­ян­ство орга­низ­ма и всех вли­я­ю­щих на него фак­то­ров? Раз­ве чело­век может пови­но­вать­ся Богу, спо­кой­но отно­сить­ся ко всем собы­ти­ям, не роп­тать на судь­бу и бла­го­душ­но истол­ко­вы­вать пре­врат­но­сти сво­ей жиз­ни, если он чув­ст­ви­те­лен к малей­ше­му вли­я­нию удо­воль­ст­вия и стра­да­ния? Но он не может быть так­же дель­ным защит­ни­ком и спа­си­те­лем сво­ей роди­ны и заступ­ни­ком дру­зей, если он падок на удо­воль­ст­вия. (5) Так пусть же выс­шее бла­го под­ни­мет­ся на такую высоту, откуда ника­кая сила не мог­ла бы его низ­верг­нуть, куда не про­никнет скорбь, надеж­да, страх и вооб­ще все, что ума­ля­ет пра­ва выс­ше­го бла­га. Под­нять­ся туда может толь­ко доб­ро­де­тель; с ее помо­щью труд­но­сти подъ­ема пре­одо­ли­мы. Обла­даю­щий доб­ро­де­те­лью чело­век будет твер­до сто­ять на сво­ем высо­ком посту и пере­но­сить все, что бы ни слу­чи­лось, не толь­ко тер­пе­ли­во, но и охот­но, зная, что все слу­чай­ные невзго­ды в поряд­ке вещей. Как доб­лест­ный воин пере­но­сит раны, исчис­ля­ет руб­цы и, прон­зен­ный стре­ла­ми, уми­рая, любит того пол­ко­во­д­ца, за кото­ро­го он жизнь поло­жил, так и побор­ник доб­ро­де­те­ли будет пом­нить древ­нюю запо­ведь: «Пови­нуй­ся Богу». (6) Если же кто-нибудь жалу­ет­ся, пла­чет и стонет, то его при­нуж­да­ют силой к пови­но­ве­нию и, как бы он ни сопро­тив­лял­ся, его вле­кут, чтобы он испол­нил свой долг. А раз­ве не безу­мие поз­во­лять себя влечь, а не сле­до­вать доб­ро­воль­но? Раз­ве не такое же без­рас­суд­ство и непо­ни­ма­ние соб­ст­вен­ной уча­сти обна­ру­жи­ва­ет тот, кто скор­бит по слу­чаю како­го-нибудь несча­стья, или удив­ля­ет­ся, или воз­му­ща­ет­ся испы­та­ни­я­ми, выпа­даю­щи­ми на долю как хоро­шим, так и дур­ным людям; я разу­мею болез­ни, смерт­ные слу­чаи, немо­щи и про­чие пре­врат­но­сти чело­ве­че­ской жиз­ни. Мы долж­ны с досто­ин­ст­вом встре­чать все, что нам суж­де­но пре­тер­пе­вать в силу все­об­щей зако­но­мер­но­сти бытия: мы как бы обя­за­лись клят­вой мирить­ся с чело­ве­че­ской уча­стью и не сму­щать­ся неиз­беж­ны­ми для нас явле­ни­я­ми. Мы роди­лись в монар­хи­че­ском государ­стве: в пови­но­ве­нии Богу и состо­ит наша сво­бо­да.

(1) Итак, истин­ное сча­стье заклю­ча­ет­ся в доб­ро­де­те­ли. Какие же руко­во­дя­щие ука­за­ния она даст тебе? — Преж­де все­го ты не дол­жен счи­тать бла­гом или злом того, что не будет резуль­та­том доб­ро­де­те­ли или поро­ка; затем ты дол­жен оста­вать­ся непо­ко­ле­би­мым и при встре­че с тем злом, кото­рым сопро­вож­да­ет­ся доб­ро­де­тель; нако­нец, по мере сил, ты дол­жен упо­доб­лять­ся Богу. (2) Что же она сулит тебе за такой образ дей­ст­вий? — Гро­мад­ные и достой­ные боже­ства пре­иму­ще­ства. Ты изба­вишь­ся от вся­ко­го при­нуж­де­ния, ни в ком не будешь нуж­дать­ся; будешь сво­бо­ден, без­опа­сен, ограж­ден от потерь; ни одно пред­при­я­тие твое не ока­жет­ся напрас­ным, у тебя не будет пре­пят­ст­вий. Все будет совер­шать­ся соглас­но тво­е­му пред­по­ло­же­нию: воз­мож­ность небла­го­при­ят­ных, неожи­дан­ных, неже­ла­тель­ных для тебя обсто­я­тельств будет совер­шен­но исклю­че­на. — (3) Зна­чит, доб­ро­де­тель ока­зы­ва­ет­ся доста­точ­ной для счаст­ли­вой жиз­ни? — А поче­му бы ей при ее совер­шен­стве и боже­ст­вен­ных каче­ствах и не быть доста­точ­ной? Она заклю­ча­ет в себе для это­го даже слиш­ком мно­го дан­ных. Дей­ст­ви­тель­но, какой недо­ста­ток может ощу­щать чело­век, побо­ров­ший в себе вся­кие жела­ния? К чему внеш­ние бла­га тому, кто сосре­дото­чил в себе все свое досто­я­ние? Но, как бы вели­ка ни была успеш­ность стре­мя­ще­го­ся к доб­ро­де­те­ли чело­ве­ка, послед­ний все-таки нуж­да­ет­ся в неко­то­рой снис­хо­ди­тель­но­сти судь­бы, пока он под­ви­за­ет­ся на зем­ном попри­ще, пока он не осво­бо­дит­ся от сво­их уз, от вся­ких смерт­ных оков. Какая же раз­ни­ца меж­ду таким чело­ве­ком и осталь­ны­ми людь­ми? — А та, что одни лег­ко при­вя­за­ны, дру­гие креп­че при­ко­ва­ны, а третьи ско­ва­ны так, что не могут поше­вель­нуть­ся. Чело­ве­ка, под­няв­ше­го­ся на зна­чи­тель­ную высоту по пути к духов­но­му совер­шен­ству, цепи не стес­ня­ют: он, прав­да, еще не сво­бо­ден, но поль­зу­ет­ся уже пра­ва­ми сво­бод­но­го.

(1) Но, может быть, кто-нибудь из хули­те­лей фило­со­фии, по сво­е­му обык­но­ве­нию, ска­жет мне: «Поче­му же у тебя боль­ше муже­ства на сло­вах, чем на деле? Поче­му ты пони­жа­ешь тон перед выс­ши­ми, счи­та­ешь день­ги необ­хо­ди­мой для себя при­над­леж­но­стью, при­ни­ма­ешь к серд­цу мате­ри­аль­ные поте­ри, про­ли­ва­ешь сле­зы при изве­стии о смер­ти жены или дру­га, доро­жишь сво­им доб­рым име­нем и огор­ча­ешь­ся злост­ны­ми пере­суда­ми? (2) Поче­му твое име­ние обо­рудо­ва­но ста­ра­тель­нее, чем это вызы­ва­ет­ся есте­ствен­ной потреб­но­стью? Поче­му твой обед не соот­вет­ст­ву­ет про­воз­гла­шае­мым тобою пра­ви­лам? Поче­му у тебя слиш­ком изящ­ная утварь? Поче­му у тебя пода­ет­ся вино, кото­ро­му боль­ше лет, чем тебе само­му? К чему эта рас­пла­ни­ров­ка дома?⁸ Поче­му ты при­ка­зы­ва­ешь сажать дере­вья, кото­рые ниче­го не могут дать, кро­ме тени? Поче­му твоя жена носит серь­ги, пред­став­ля­ю­щие состо­я­ние бога­той семьи? Поче­му на тво­их про­вор­ных слу­гах доро­гие одеж­ды? Поче­му при­слу­жи­вать у тебя — осо­бое искус­ство? Поче­му сереб­ро не ста­вят у тебя про­сто, как угод­но, а раз­ме­ща­ют кази­сто? Поче­му име­ет­ся у тебя спе­ци­а­лист по части раз­ре­зы­ва­ния жив­но­сти?» Если хочешь, при­бавь к это­му сле­дую­щее: «Поче­му у тебя есть замор­ские вла­де­ния? Поче­му их так мно­го, что ты даже не зна­ешь об их суще­ст­во­ва­нии? К сво­е­му соб­ст­вен­но­му позо­ру, ты или так рав­но­ду­шен к эти­ке­ту, что зна­ешь весь­ма немно­гих рабов сво­их, или так тще­сла­вишь­ся рос­ко­шью, что у тебя их слиш­ком мно­го для того, чтобы мож­но было запом­нить их име­на». (3) Впо­след­ст­вии я под­креп­лю выска­зан­ные по мое­му адре­су обви­не­ния и сде­лаю себе боль­ше упре­ков, чем ты пред­по­ла­га­ешь, теперь же отве­чу тебе так: «Я не муд­рец и — я даже готов сво­им при­зна­ни­ем дать новую пищу тво­е­му недоб­ро­же­ла­тель­ству — нико­гда им не буду. Поэто­му я и не став­лю себе целью достиг­нуть пол­но­го совер­шен­ства, а хочу толь­ко быть луч­ше дур­ных людей. Я удо­вле­тво­ря­юсь тем, что еже­днев­но осво­бож­да­юсь от како­го-нибудь поро­ка и уко­ряю себя за свои ошиб­ки. (4) Я не достиг здра­во­мыс­лия и даже не достиг­ну его; я при­готов­лю ско­рее облег­чи­тель­ные сред­ства, чем насто­я­щие лекар­ства про­тив сво­ей подаг­ры, доволь­ст­ву­юсь тем, что при­сту­пы ее быва­ют реже и ока­зы­ва­ют­ся менее мучи­тель­ны­ми. Но, несмот­ря на сла­бость моих ног, в срав­не­нии с вами я все-таки ско­ро­ход»⁹.

(1) Я гово­рю это не в свое оправ­да­ние, так как я погряз в без­дне вся­ких поро­ков, а в защи­ту чело­ве­ка, достиг­ше­го неко­то­ро­го успе­ха. «Ты гово­ришь одно, — заме­ча­ет мой про­тив­ник, — а в жиз­ни дела­ешь дру­гое».

—Да ведь в этом лука­вые люди, закля­тые вра­ги пра­вед­ни­ков, упре­ка­ли Пла­то­на, упре­ка­ли Эпи­ку­ра, упре­ка­ли Зено­на.

Все они рас­суж­да­ли не о сво­ей лич­ной жиз­ни, а о том, как вооб­ще сле­ду­ет жить. О доб­ро­де­те­ли, а не о себе веду я речь, и, вста­вая про­тив поро­ков, я имею в виду преж­де все­го свои соб­ст­вен­ные. При пер­вой же воз­мож­но­сти я буду жить так, как повеле­ва­ет долг. (2) Ваше изряд­но-таки про­пи­тан­ное жел­чью недоб­ро­же­ла­тель­ство не заглу­шит во мне вле­че­ния к нрав­ст­вен­но­му совер­шен­ству; ваша ядо­ви­тая слю­на, кото­рой вы обрыз­ги­ва­е­те осталь­ных и отрав­ля­е­те себя, не поме­ша­ет мне без­за­вет­но про­слав­лять жизнь, не ту, какую я веду, а ту, какую, по мое­му убеж­де­нию, долж­но вести, не поме­ша­ет мне почи­тать доб­ро­де­тель и стре­мить­ся к ней, хотя я далек от нее и подви­га­юсь впе­ред мед­лен­но. (3) Неуже­ли же мне, в самом деле, ожи­дать ува­же­ния к чему-либо со сто­ро­ны зло­же­ла­тель­ных лиц, не поща­див­ших даже Рути­лия и Като­на¹⁰.

Да и мож­но ли при­ни­мать к серд­цу то¹¹, что тебя сочтут слиш­ком боль­шим бога­чом те, в чьих гла­зах циник Демет­рий¹² был недо­ста­точ­но беден? Этот непре­клон­ный чело­век борол­ся со все­ми есте­ствен­ны­ми потреб­но­стя­ми и был тем бед­нее осталь­ных цини­ков, что отрек­ся не толь­ко от вся­кой соб­ст­вен­но­сти, но и от самих жела­ний, а они тол­ку­ют, что он был недо­ста­точ­но нищ, пото­му что он, изво­ли­те ли видеть, был про­по­вед­ни­ком не доб­ро­де­те­ли, а нище­ты.

(1) Эпи­ку­ре­ец Дио­дор¹³, лишив­ший себя несколь­ко дней тому назад жиз­ни, посту­пил, по их сло­вам, не в духе уче­ния Эпи­ку­ра, пере­ре­зав­ши себе гор­ло. Одни хотят видеть в его поступ­ке безу­мие, дру­гие — резуль­тат необ­ду­ман­но­сти. А меж­ду тем этот счаст­ли­вец, уми­рая в пол­ном созна­нии сво­ей правоты, дал в свою поль­зу пока­за­ние. Он ото­звал­ся с похва­лой о спо­кой­ной жиз­ни, про­веден­ной как бы в гава­ни и на яко­ре, про­из­нес­ши сло­ва, кото­рые вам непри­ят­но было бы слы­шать, как при­зыв к под­ра­жа­нию. Вот они: «Жизнь моя кон­че­на: путь, судь­бою мне дан­ный, про­шел я»¹⁴.

(2) Вы раз­гла­голь­ст­ву­е­те о жиз­ни одно­го и о смер­ти дру­го­го, и при име­ни вели­ких какой-нибудь выдаю­щей­ся заслу­гой мужей вы лае­те, как малень­кие соба­чон­ки при встре­че с незна­ко­мы­ми людь­ми. Вы заин­те­ре­со­ва­ны в том, чтобы никто не слыл бла­го­род­ным чело­ве­ком, так как чужая доб­ро­де­тель слу­жит вам уко­ром за ваши погреш­но­сти. Вы неволь­но сопо­став­ля­е­те нрав­ст­вен­ную чистоту муд­ре­цов со сво­ей гряз­ной жиз­нью, не пони­мая, с каким ущер­бом для себя вы это дела­е­те. Ведь если рев­ни­те­ли доб­ро­де­те­ли ску­пы, похот­ли­вы и често­лю­би­вы, то что же в таком слу­чае вы, кото­рым нена­вист­но даже назва­ние доб­ро­де­те­ли? (3) Вы заяв­ля­е­те, что никто не посту­па­ет так, как гово­рит, и не руко­вод­ст­ву­ет­ся в жиз­ни сво­и­ми реча­ми. Что же тут уди­ви­тель­но­го, когда они про­по­ве­ду­ют духов­ную мощь, вели­чие и тор­же­ство над все­ми невзго­да­ми чело­ве­че­ской жиз­ни, когда они ста­ра­ют­ся осво­бо­дить­ся от тех кре­стов, к кото­рым каж­дый из нас соб­ст­вен­но­руч­но себя при­гвож­да­ет? Но под­вер­гае­мый каз­ни пре­ступ­ник висит, по край­ней мере, на одном кре­сте, тогда как люди, доб­ро­воль­но каз­ня­щие себя, рас­пи­на­ют­ся на столь­ких кре­стах, сколь­ко стра­стей тер­за­ет их душу, а так как они к тому же зло­ре­чи­вы, то и изощ­ря­ют свое ост­ро­умие в поно­ше­нии дру­гих. Я счи­тал бы воз­мож­ным оста­вить их в покое, если бы неко­то­рые из них со сво­их кре­стов не опле­вы­ва­ли зри­те­лей¹⁵.

(1) Если фило­со­фы и не посту­па­ют все­гда так, как гово­рят, то все-таки они при­но­сят боль­шую поль­зу тем, что они рас­суж­да­ют, что они наме­ча­ют нрав­ст­вен­ные иде­а­лы. А если бы они и дей­ст­во­ва­ли соглас­но сво­им речам, то никто не был бы счаст­ли­вее их. Но и так нель­зя отно­сить­ся с пре­не­бре­же­ни­ем к бла­го­род­ным сло­вам и к людям, вооду­шев­лен­ным бла­го­род­ны­ми помыс­ла­ми. Заня­тие полез­ны­ми науч­ны­ми вопро­са­ми похваль­но, даже если бы оно не сопро­вож­да­лось суще­ст­вен­ным резуль­та­том. (2) Что уди­ви­тель­но­го в том, что, заду­мав­ши под­нять­ся на такую высоту, они не дости­га­ют вер­ши­ны? Если ты истин­ный муж¹⁶, то ты дол­жен ува­жать людей, решаю­щих­ся на вели­кие дела, даже в слу­чае их паде­ния. Бла­го­род­но посту­па­ет тот, кто, счи­та­ясь не с соб­ст­вен­ны­ми сила­ми, а с сила­ми чело­ве­че­ской при­ро­ды, ста­вит себе высо­кие цели, ста­ра­ет­ся их достиг­нуть и меч­та­ет о столь вели­ких иде­а­лах, что вопло­ще­ние их в жизнь ока­зы­ва­ет­ся труд­ным даже для людей, обла­даю­щих недю­жин­ны­ми даро­ва­ни­я­ми. (3) Вот какие цели он может поста­вить себе: «При виде смер­ти и при изве­стии о ней я буду сохра­нять оди­на­ко­во спо­кой­ное выра­же­ние лица¹⁷; я буду пере­но­сить тяже­лые испы­та­ния, како­вы бы они ни были, под­креп­ляя телес­ные силы духов­ны­ми; я буду пре­зи­рать богат­ство неза­ви­си­мо от того, будет ли оно у меня или нет; я не ста­ну печаль­нее, если оно будет при­над­ле­жать дру­го­му, и более гор­дым, если оно будет окру­жать меня сво­им блес­ком; я буду рав­но­ду­шен к судь­бе, будет ли она жало­вать меня или карать; на все зем­ли я буду смот­реть как на свои, а на свои — как на все­об­щее досто­я­ние; я буду жить в убеж­де­нии, что я родил­ся для дру­гих, и буду за это бла­го­да­рен при­ро­де, так как она не мог­ла поза­бо­тить­ся луч­ше о моих инте­ре­сах: меня одно­го она пода­ри­ла всем, а всех — мне одно­му. (4) Все свое иму­ще­ство я не буду ска­ред­но беречь и рас­то­чи­тель­но тра­тить, при­зна­вая наи­бо­лее проч­ной для себя соб­ст­вен­но­стью то, что я удач­но пода­рю дру­го­му. Ока­зы­вая бла­го­де­я­ния, я буду при­ни­мать в рас­чет не чис­ло и вес, а толь­ко досто­ин­ство полу­ча­те­ля. Нико­гда в моих гла­зах не будет слиш­ком боль­шим то посо­бие, кото­рое полу­чит достой­ный. Я ниче­го не буду делать для сла­вы, а все­гда буду посту­пать по сове­сти. Мое поведе­ние, хотя бы я оста­вал­ся наедине, будет тако­во, что на него мог бы смот­реть народ. (5) Целью еды и питья будет слу­жить мне удо­вле­тво­ре­ние есте­ствен­ных потреб­но­стей, а не напол­не­ние и опо­раж­ни­ва­нье желуд­ка. Я буду любе­зен в обра­ще­нии с дру­зья­ми, кроток и уступ­чив в отно­ше­нии вра­гов, ока­зы­вая милость рань­ше, чем услы­шу моль­бу, и пред­у­преж­дая чест­ные прось­бы. Я буду пом­нить, что моя роди­на — весь мир, что во гла­ве его сто­ят боги и что эти стро­гие судьи моих дея­ний и слов нахо­дят­ся надо мной и око­ло меня. А когда при­ро­да потре­бу­ет, чтобы я воз­вра­тил ей свою жизнь, или я сде­лал это по тре­бо­ва­нию сво­его разу­ма, я уйду, засвиде­тель­ст­во­вав­ши, что я доро­жил чистой сове­стью и стре­мил­ся к доб­ру, что ничья сво­бо­да, и преж­де все­го моя соб­ст­вен­ная, по моей вине не была огра­ни­че­на»¹⁸.

Кто наме­тит себе такие цели и будет не толь­ко желать, но и ста­рать­ся достиг­нуть их, тому путе­во­ди­те­ля­ми будут боги, и, хотя он не достигнет пол­но­го успе­ха, все-таки он в пред­при­я­тье вели­ком кру­ше­нье потер­пит¹⁹. (6) А вы, нена­видя­щие доб­ро­де­тель и ее почи­та­те­ля, посту­па­е­те самым шаб­лон­ным обра­зом. Ведь и боль­ные гла­за стра­шат­ся солн­ца, и ноч­ные живот­ные чув­ст­ву­ют отвра­ще­ние к сия­нью дня: ослеп­лен­ные пер­вы­ми луча­ми све­та, они, боясь его, устрем­ля­ют­ся ото­всюду в свои потай­ные норы и скры­ва­ют­ся в каких-нибудь щелях. Начи­най­те же трав­лю, изощ­ряй­те свой про­кля­тый язык, поно­ся бла­го­род­ных людей; ори­те, кусай­тесь, хотя вы гораздо ско­рее поло­ма­е­те себе зубы, чем послед­ние успе­ют уяз­вить их. XXI. (1) «Поче­му этот люби­тель фило­со­фии, — спра­ши­ва­е­те вы, — живет таким бога­чом? Поче­му он отзы­ва­ет­ся с пре­зре­ни­ем о богат­стве и, несмот­ря на это, вла­де­ет им? Поче­му он про­по­ве­ду­ет пре­зре­ние к жиз­ни и тем не менее оста­ет­ся в живых? Поче­му он сове­ту­ет пре­зи­рать здо­ро­вье, а сам усерд­ней­шим обра­зом бере­жет его, пред­по­чи­тая быть вполне здо­ро­вым? Да и изгна­ние он счи­та­ет пустым зву­ком, гово­ря: “Что за беда пере­ехать из одной стра­ны в дру­гую?”, и тем не менее по мере воз­мож­но­сти жела­ет соста­рить­ся на родине. (2) Он заяв­ля­ет, что нет ника­кой зна­чи­тель­ной раз­ни­цы меж­ду дол­го­лет­ним и крат­ковре­мен­ным суще­ст­во­ва­ни­ем, одна­ко в слу­чае отсут­ст­вия пре­пят­ст­вий ста­ра­ет­ся про­длить свою жизнь и в пре­клон­ном воз­расте пре­спо­кой­но сохра­ня­ет бод­рость сил». — На это я отве­чу: «Гово­ря, что все эти пре­иму­ще­ства сле­ду­ет пре­зи­рать, он выска­зы­ва­ет­ся отри­ца­тель­но не о самом обла­да­нии ими, а толь­ко о бес­по­кой­ном обла­да­нии: он прин­ци­пи­аль­но не отре­ка­ет­ся от них, а толь­ко рав­но­душ­но отно­сит­ся к их поте­ре, если послед­няя насту­па­ет». Да и, в самом деле, где без­опас­нее будет судь­бе поме­стить богат­ство, как не там, откуда он может потре­бо­вать его обрат­но, не вызы­вая этим ропота со сто­ро­ны лица, воз­вра­щаю­ще­го его? (3) Когда Марк Катон²⁰ вос­хва­лял Курия с Корун­ка­ни­ем²¹ и тот век, когда ничтож­ное коли­че­ство сереб­ра дава­ло повод к заме­ча­нию цен­зо­ров, у него само­го было 40 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев²², мень­ше, несо­мнен­но, чем у Крас­са²³, одна­ко боль­ше, чем было у Като­на Цен­зо­рия²⁴.

Если срав­нить обо­их Като­нов, то Катон Млад­ший в боль­шей сте­пе­ни пре­вос­хо­дил богат­ст­вом сво­его пра­деда, чем сам он усту­пал Крас­су. Если бы ему доста­лись еще боль­шие сред­ства, то он не отка­зал­ся бы от них, (4) так как муд­рец не счи­та­ет себя недо­стой­ным слу­чай­ных мило­стей судь­бы. Он не любит богат­ства, но пред­по­чи­та­ет его бед­но­сти; он не откры­ва­ет перед ним сво­его серд­ца, но впус­ка­ет его в свой дом; он не отре­ка­ет­ся от име­ю­ще­го­ся у него богат­ства, но удер­жи­ва­ет его, желая пре­до­ста­вить боль­шие сред­ства в рас­по­ря­же­ние доб­ро­де­те­ли.

(1) А раз­ве мож­но сомне­вать­ся, что в богат­стве муд­рец нахо­дит боль­ше средств к духов­но­му раз­ви­тию, чем в бед­но­сти, где вся доб­ро­де­тель заклю­ча­ет­ся в сохра­не­нии непре­клон­но­сти и бод­ро­сти, тогда как богат­ство откры­ва­ет обшир­ное попри­ще для воз­дер­жа­ния, щед­ро­сти, акку­рат­но­сти, рас­по­ряди­тель­но­сти, вели­ко­ле­пия. (2) Муд­рец не станет смот­реть на себя с пре­зре­ни­ем, хотя бы он был кро­шеч­но­го роста; одна­ко ему было бы при­ят­нее быть высо­ким и строй­ным; точ­но так же, несмот­ря на тще­ду­шие и поте­рю одно­го гла­за, он будет чув­ст­во­вать себя здо­ро­вым; тем не менее он пред­по­чел бы быть сила­чом. При этом он не будет забы­вать, что сосре­дото­чен­ная в нем духов­ная сила зна­чит боль­ше, чем физи­че­ские каче­ства. Со сла­бым здо­ро­вьем он будет мирить­ся, жела­тель­ным же будет при­зна­вать цве­ту­щее. (3) Хотя неко­то­рые пре­иму­ще­ства в сущ­но­сти незна­чи­тель­ны и поте­ря их не может отра­зить­ся гибель­но на выс­шем бла­ге, одна­ко они отча­сти содей­ст­ву­ют той посто­ян­ной весе­ло­сти, кото­рая порож­да­ет­ся доб­ро­де­те­лью. Богат­ство так настра­и­ва­ет и раз­ве­се­ля­ет муд­ре­ца, как моря­ка раду­ет попу­т­ный ветер, как при­ят­ны хоро­шая пого­да и во вре­мя зим­ней сту­жи солн­це­пек. (4) Далее, кто из муд­ре­цов, я разу­мею сто­и­ков, счи­таю­щих доб­ро­де­тель един­ст­вен­ным бла­гом, станет отри­цать, что даже так назы­вае­мые без­раз­лич­ные пред­ме­ты заклю­ча­ют в себе неко­то­рую цен­ность и что одни из них заслу­жи­ва­ют пред­по­чте­ния перед дру­ги­ми.

Одним из них при­да­ет­ся неко­то­рое зна­че­ние, дру­гим — боль­шое. Во избе­жа­ние оши­бок при­ми к сведе­нию, что богат­ство при­над­ле­жит к пред­по­чти­тель­ным пред­ме­там. (5) Ты ска­жешь: «Зачем же ты изде­ва­ешь­ся надо мной, когда богат­ство игра­ет у тебя такую же роль, как и у меня?» — Хочешь знать, отве­чу я, какая раз­ни­ца в наших отно­ше­ни­ях к нему? Если у меня про­па­дет богат­ство, моя поте­ря огра­ни­чит­ся толь­ко им; если же ты лишишь­ся его, то ты не смо­жешь прий­ти в себя, чув­ст­вуя, что в тво­ем суще­стве обра­зо­ва­лась пустота; в моих гла­зах богат­ство име­ет неко­то­рое зна­че­ние, в тво­их — вели­че­ст­вен­ное; я — гос­по­дин богат­ства, ты же — его раб.

(1) Пере­стань же тре­бо­вать от фило­со­фов без­де­не­жья, так как никто не обре­кал муд­ро­сти на бед­ность. Фило­соф может иметь боль­шие мате­ри­аль­ные сред­ства, но они ни у кого не отня­ты и не обаг­ре­ны чужой кро­вью; он при­об­рел их, нико­го не оби­жая и не при­бе­гая к гряз­ной нажи­ве; рас­хо­до­ва­ние их так же чест­но, как и поступ­ле­ние, и никто, кро­ме завист­ни­ков, не станет по ним взды­хать. Как бы ты их ни уве­ли­чи­вал, они оста­нут­ся без­упреч­ны­ми: в них, прав­да, мно­го таких дра­го­цен­но­стей, на кото­рые вся­кий зарит­ся, но никто не мог бы най­ти в их соста­ве моей соб­ст­вен­но­сти. (2) Не отка­зы­ва­ясь от щед­рот судь­бы, муд­рец не будет гор­дить­ся чест­но при­об­ре­тен­ным име­ни­ем и не будет его сты­дить­ся. Впро­чем, у него будет повод к гор­до­сти, если он, открыв­ши свой дом и допу­стив­ши к сво­е­му доб­ру сограж­дан, смо­жет ска­зать: «Пусть каж­дый возь­мет то, в чем он при­зна­ет свою соб­ст­вен­ность!» Каким вели­ким чело­ве­ком, каким бога­чом в луч­шем смыс­ле это­го сло­ва он будет, если после это­го у него оста­нет­ся столь же боль­шое иму­ще­ство! Я хочу ска­зать: если он без рис­ка и спо­кой­но раз­ре­шит наро­ду про­из­ве­сти у себя обыск, если никто не най­дет у него пред­ме­та, на кото­рый мож­но было бы изъ­явить при­тя­за­ние, он впра­ве сме­ло и откры­то при­зна­вать себя бога­чом. (3) Муд­рец не пустит к себе в дом ни одно­го дена­рия²⁵ нечи­сто­го про­ис­хож­де­ния, но он не отвергнет богат­ства, явля­ю­ще­го­ся даром судь­бы и пло­дом доб­ро­де­те­ли, и не закро­ет перед ним сво­ей две­ри. Да и на каком осно­ва­нии он мог бы отка­зать ему в удоб­ном поме­ще­нии? Пусть оно пожа­лу­ет пого­стить у него! Он не будет хва­стать им, но и не будет скры­вать его: пер­вое свиде­тель­ст­во­ва­ло бы о скудо­умии, а вто­рое — о робо­сти и мелоч­но­сти чело­ве­ка, вооб­ра­жаю­ще­го, что он хра­нит в кар­мане невесть какое доб­ро. Муд­рец, как я ска­зал, не вышвырнет богат­ства из сво­его дома. (4) В про­тив­ном слу­чае ему при­шлось бы ска­зать, что богат­ство бес­по­лез­но или что он не уме­ет им поль­зо­вать­ся. Как даже в слу­чае воз­мож­но­сти совер­шать путь пеш­ком он все-таки пред­по­чтет ехать в эки­па­же, так, несмот­ря на при­ми­ре­ние с бед­но­стью, он охот­но согла­сит­ся быть бога­тым, если это ока­жет­ся для него дости­жи­мым. Он будет вла­деть богат­ст­вом, счи­тая его мало­важ­ным и мимо­лет­ным досто­я­ни­ем и не поз­во­ляя, чтобы оно при­чи­ня­ло вред кому-нибудь дру­го­му или ему само­му. (5) Он будет дарить… Чай, навост­ри­ли уже уши? Дер­жи­те кар­ман поши­ре! Он будет дарить хоро­шим людям или тем, кото­рых смо­жет сде­лать тако­вы­ми. Он будет дарить с вели­чай­шей осмот­ри­тель­но­стью, выби­рая наи­бо­лее достой­ных, так как он пом­нит о необ­хо­ди­мо­сти отда­вать себе отчет как в рас­хо­дах, так и в дохо­дах. Он будет дарить по вполне ува­жи­тель­ным сооб­ра­же­ни­ям, пото­му что неудач­ный дар при­над­ле­жит к чис­лу постыд­ных потерь. Его кар­ман будет досту­пен, но не дыряв: из него мно­го вый­дет, но ниче­го не выпа­дет.

(1) Оши­ба­ет­ся тот, кто пред­по­ла­га­ет, что дарить лег­ко. Это крайне труд­ная зада­ча, если толь­ко чело­век бла­готво­рит пла­но­мер­но, а не сорит день­га­ми без раз­бо­ра и по при­хо­ти. Одно­го я задаб­ри­ваю, дру­го­му воз­вра­щаю долг; одно­го я выру­чаю, дру­го­му даю из состра­да­ния. Это­му я ока­зы­ваю помощь, так как он заслу­жи­ва­ет того, чтобы его спа­сти от разо­ре­ния и бед­но­сти. Неко­то­рым я не дам, хотя бы они тер­пе­ли нуж­ду, пото­му что послед­няя не пре­кра­тит­ся, несмот­ря на мое вспо­мо­ще­ст­во­ва­ние; одним я пред­ло­жу посо­бие, а дру­гим даже навя­жу его. Я не могу быть в этом отно­ше­нии небреж­ным: ведь нико­гда я не выдаю боль­ше ссуд, чем в то вре­мя, когда я дарю. — (2) «Как? ты, — гово­рит мой про­тив­ник, — даришь с тем, чтобы полу­чить обрат­но?» — Совсем нет! но с тем, чтобы не поте­рять. Мы долж­ны дарить таким людям, кото­рые были бы в состо­я­нии воз­вра­тить полу­чен­ное, хотя это­го и не сле­ду­ет от них тре­бо­вать. Пусть бла­го­де­я­ние упо­доб­ля­ет­ся глу­бо­ко зары­то­му кла­ду, кото­рый мож­но достать в слу­чае край­ней необ­хо­ди­мо­сти. (3) А какое обшир­ное попри­ще пред­став­ля­ет для бла­готво­ри­тель­но­сти самый дом бога­то­го чело­ве­ка! Кто, в самом деле, станет рас­про­стра­нять свою щед­рость толь­ко на рим­ских граж­дан? При­ро­да повеле­ва­ет мне при­но­сить поль­зу людям, а рабы ли они или сво­бод­ные, бла­го­род­но­го ли про­ис­хож­де­ния или воль­ноот­пу­щен­ни­ки, даро­ва­на ли им сво­бо­да с соблюде­ни­ем над­ле­жа­щих фор­маль­но­стей или упро­щен­ным спо­со­бом, в при­сут­ст­вии дру­зей, — совер­шен­но без­раз­лич­но. Слу­чай бла­готво­ри­тель­но­сти пред­став­ля­ет­ся везде, где толь­ко есть чело­век. Муд­рец может разда­вать день­ги даже в сте­нах сво­его дома, про­яв­ляя щед­рость, кото­рая назы­ва­ет­ся li­be­ra­li­tas не пото­му, что на нее име­ют пра­во сво­бод­ные люди, а пото­му, что она исхо­дит из сво­бод­но­го серд­ца. Муд­рец нико­гда не навя­зы­ва­ет сво­их щед­рот пороч­ным и недо­стой­ным людям, но, с дру­гой сто­ро­ны, мило­сер­дие его, нико­гда не исто­ща­ясь, бьет пол­ным клю­чом вся­кий раз, как най­дет­ся достой­ный его чело­век.

(4) Так вот потруди­тесь не извра­щать смыс­ла тех чест­ных, муже­ст­вен­ных и вооду­шев­лен­ных речей, кото­рые про­из­но­сят люби­те­ли муд­ро­сти, и преж­де все­го пой­ми­те, что стрем­ле­ние к муд­ро­сти — это одно, а обла­да­ние ею — дру­гое. Стре­мя­щий­ся к муд­ро­сти ска­жет тебе: «Я отлич­но рас­суж­даю, но до сих пор уто­паю в без­дне поро­ков. Не суди меня по про­воз­гла­шен­ным мною пра­ви­лам, когда я с осо­бым рве­ни­ем зани­ма­юсь сво­им лич­ным усо­вер­шен­ст­во­ва­ни­ем, имея в виду воз­вы­шен­ный иде­ал. Если же я достиг­ну наме­чен­ной цели, тре­буй, чтобы мои поступ­ки соот­вет­ст­во­ва­ли моим речам». Муд­рец же, достиг­ший выс­ше­го чело­ве­че­ско­го бла­га, ина­че будет рас­суж­дать с тобой. Он ска­жет: «Преж­де все­го ты не дол­жен поз­во­лять себе кри­ти­ко­вать тех, кото­рые луч­ше тебя: мне уже посчаст­ли­ви­лось быть на пло­хом сче­ту у дур­ных людей, а это дока­за­тель­ство моей правоты. (5) Но все-таки я готов дать тебе отчет, в кото­ром нико­му из смерт­ных не отка­зы­ваю. Выслу­шай же, как я смот­рю на вещи и какую цену я им при­даю. Я не счи­таю богат­ства бла­гом; будь оно тако­вым, оно обла­го­ра­жи­ва­ло бы людей. В дей­ст­ви­тель­но­сти же так как то, что нахо­дит­ся у дур­ных, не может име­но­вать­ся бла­гом, то я и не даю богат­ству это­го назва­ния; впро­чем, я при­знаю, что обла­да­ние им допу­сти­мо и что оно полез­но, пред­став­ляя в жиз­ни боль­шие пре­иму­ще­ства».

(1) Что же это зна­чит? Так как мы соглас­ны в том, что обла­да­ние богат­ст­вом допу­сти­мо, то выслу­шай­те, поче­му я не при­чис­ляю его к бла­гам и чем отли­ча­ет­ся мое отно­ше­ние к нему от ваше­го.

Посе­ли меня в бога­тей­шем доме, где золо­то и сереб­ро в обы­ден­ном употреб­ле­нии, — все же я не ста­ну зазна­вать­ся из-за обста­нов­ки, при­над­ле­жа­щей, прав­да, мне, но чуж­дой мое­му внут­рен­не­му суще­ству. Отведи меня на Свай­ный мост²⁶ и поставь сре­ди нищих — все-таки я не буду пре­зи­рать себя из-за пре­бы­ва­ния в обще­стве людей, про­тя­ги­ваю­щих руку за мило­сты­ней, так как не иметь кус­ка хле­ба — сущий пустяк для того, кто не лишен воз­мож­но­сти уме­реть. Но тем не менее я пред­по­чи­таю вели­ко­леп­ный дом упо­мя­ну­то­му мосту.

(2) Поме­сти меня на чуд­ных ков­рах²⁷, сре­ди рос­кош­ной обста­нов­ки — все же я отнюдь не буду счаст­ли­вее в сво­их гла­зах отто­го, что у меня будет мяг­кий плащ и что мои гости будут воз­ле­жать на пур­пу­ро­вых тка­нях. Лиши меня это­го вели­ко­ле­пия — я нисколь­ко не ста­ну несчаст­нее, если моя уста­лая голо­ва будет поко­ить­ся на пуч­ке сена, если буду лежать на ста­рой, пло­хо зашто­пан­ной подуш­ке, вро­де тех, что в цир­ке, из кото­рой выва­ли­ва­ет­ся набив­ка. Но тем не менее я пред­по­чи­таю выка­зы­вать свою духов­ную мощь, нося тогу с пур­пу­ро­вой кай­мой и плащ²⁸, а не с обна­жен­ны­ми или полу­при­кры­ты­ми пле­ча­ми²⁹.

(3) Пусть еже­днев­но все испол­ня­ет­ся по мое­му жела­нию, пусть за преж­ни­ми бла­годар­ст­вен­ны­ми празд­не­ства­ми сле­ду­ют все новые — все же это не вызо­вет во мне чув­ства само­до­воль­ства. Заме­ни эти бла­го­при­ят­ные обсто­я­тель­ства про­ти­во­по­лож­ны­ми. Пусть со всех сто­рон обу­ре­ва­ют мою душу поте­ри, печаль и раз­лич­ные невзго­ды, пусть вооб­ще ни один день не про­хо­дит у меня без како­го-нибудь огор­че­ния — все-таки я не ста­ну из-за это­го счи­тать себя несчаст­ным сре­ди вели­чай­ших бед, не ста­ну про­кли­нать ни одно­го дня, так как мною при­ня­ты меры к тому, чтобы ни один день не был для меня горест­ным. Но тем не менее я пред­по­чи­таю сдер­жи­вать поры­вы радо­сти, чем подав­лять в себе чув­ство горе­сти.

(4) Вот что ска­жет тебе вели­кий Сократ: «Сде­лай меня победи­те­лем всех наро­дов. Пусть рос­кош­ная колес­ни­ца Вак­ха везет меня, как три­ум­фа­то­ра, с восто­ка до самых Фив. Пусть пер­сид­ские цари ждут от меня реше­ния сво­ей уча­сти — все же я тогда буду боль­ше все­го думать о том, что я чело­век, когда ото­всюду меня будут при­вет­ст­во­вать, как Бога³⁰. Допу­сти вне­зап­ную пере­ме­ну это­го достиг­ше­го голо­во­кру­жи­тель­ной высоты сча­стья. Пусть меня поста­вят на чужие носил­ки для укра­ше­ния тор­же­ст­вен­но­го шест­вия гор­до­го и гру­бо­го победи­те­ля — сопро­вож­дая чужую колес­ни­цу, я так же мало буду чув­ст­во­вать себя уни­жен­ным, как тогда, когда я сто­ял на сво­ей соб­ст­вен­ной». Но тем не менее я пред­по­чи­таю одер­жать победу, чем попасть­ся в плен.

(5) Я буду смот­реть с пре­зре­ни­ем на все цар­ство судь­бы, но, если мне будет пре­до­став­ле­но пра­во выбо­ра, я возь­му себе то, что помяг­че³¹. Все, что доста­нет­ся мне, ока­жет­ся хоро­шим; но я пред­по­чи­таю более лег­кое, более при­ят­ное и менее мучи­тель­ное на прак­ти­ке. Нель­зя, конеч­но, пред­ста­вить себе доб­ро­де­те­ли без труда, но одни доб­ро­де­те­ли нуж­да­ют­ся в поощ­ре­нии, а дру­гие — в обузды­ва­нии. (6) Как спус­каю­ще­му­ся с воз­вы­шен­но­сти при­хо­дит­ся сдер­жи­вать себя, а под­ни­маю­ще­му­ся — под­тал­ки­вать, так и доб­ро­де­те­ли быва­ют частью нис­хо­дя­щи­ми, частью вос­хо­дя­щи­ми. Раз­ве под­ле­жит сомне­нию, что тер­пе­ние, муже­ство, стой­кость и вооб­ще вся­кая доб­ро­де­тель, пре­одоле­ваю­щая труд­но­сти и поко­ря­ю­щая судь­бу, тре­бу­ет от чело­ве­ка подъ­ема, уси­лия, борь­бы? (7) С дру­гой сто­ро­ны, раз­ве не столь же оче­вид­но, что щед­рость, уме­рен­ность и кротость име­ют перед собой, так ска­зать, пока­тый путь? Здесь нуж­но сдер­жи­вать увле­че­ние души, чтобы она не поскольз­ну­лась, а в пер­вом слу­чае мы при­обо­д­ря­ем и под­стре­ка­ем. Итак, в бед­но­сти мы будем про­яв­лять самые пыл­кие доб­ро­де­те­ли, кото­рым пре­пят­ст­вия при­да­ют еще боль­ше силы, а для богат­ства при­бе­ре­жем рас­чет­ли­вые, отли­чаю­щи­е­ся осто­рож­но­стью и урав­но­ве­шен­но­стью.

(8) Ввиду озна­чен­но­го деле­ния доб­ро­де­те­лей, я более скло­нен рас­по­ла­гать теми из них, при­ме­не­ние кото­рых спо­кой­нее, чем теми, коих осу­щест­вле­ние сто­ит кро­ви и пота. «Сле­до­ва­тель­но, я, — заме­ча­ет муд­рец, — живу так, как гово­рю, но вы непра­виль­но меня пони­ма­е­те. До ваше­го слу­ха дохо­дит толь­ко звук моих слов, в смысл же их не вни­ка­е­те». — XXVI. (1) «Какая же раз­ни­ца, — воз­ра­жа­ет про­тив­ник, — меж­ду мною, глуп­цом, и тобою, муд­ре­цом, если каж­дый из нас жела­ет быть бога­тым?» — Весь­ма суще­ст­вен­ная. У муд­ре­ца богат­ство игра­ет слу­жеб­ную роль, а у глуп­ца — гос­под­ст­ву­ю­щую; муд­рец нисколь­ко не под­да­ет­ся вли­я­нию богат­ства, для вас же богат­ство состав­ля­ет все. Вы при­вы­ка­е­те и при­вя­зы­ва­е­тесь к нему, как буд­то кто-нибудь обе­щал вам веч­ное вла­де­ние им, муд­рец же тогда боль­ше все­го дума­ет о бед­но­сти, когда его окру­жа­ет богат­ство. (2) Ведь и пол­ко­во­дец нико­гда так сле­по не пола­га­ет­ся на мир, чтобы не гото­вить­ся к войне, счи­тая ее объ­яв­лен­ной даже в мир­ное вре­мя. Вас пле­ня­ет кра­си­вый дом, как буд­то они вне вся­кой опас­но­сти и слиш­ком вели­ки для того, чтобы у судь­бы хва­ти­ло сил истре­бить их. Вы без­мя­теж­но забав­ля­е­тесь богат­ст­вом, не пред­видя угро­жаю­щей ему опас­но­сти, — так не раз под­вер­гаю­щи­е­ся бло­ка­де вар­ва­ры, будучи незна­ко­мы с воен­ны­ми оруди­я­ми, бес­печ­но смот­рят на осад­ные работы, не пони­мая цели воз­во­ди­мых вда­ли соору­же­ний. (3) То же самое про­ис­хо­дит с вами: вы живе­те празд­но сре­ди сво­их сокро­вищ, не думая о тех мно­го­чис­лен­ных ото­всюду угро­жаю­щих несчаст­ных слу­ча­ях, жерт­вой кото­рых каж­дую мину­ту может сде­лать­ся эта бога­тая добы­ча. Если же отнять богат­ство у муд­ре­ца, то у него оста­нет­ся вся его соб­ст­вен­ность, так как он живет, доволь­ст­ву­ясь насто­я­щим и не заботясь о буду­щем. (4) Сократ или дру­гой муд­рец, име­ю­щий такое же пра­во вос­ста­вать про­тив услов­но­стей чело­ве­че­ской жиз­ни и отли­чаю­щий­ся такой же силой духа, ска­жет: «Я ни в чем так глу­бо­ко не убеж­ден, как в том, что я не дол­жен при­но­рав­ли­вать сво­его поведе­ния к вашим взглядам. Осы­пай­те меня со всех сто­рон сво­и­ми обыч­ны­ми упре­ка­ми — я буду счи­тать их не поно­ше­ни­ем, а жал­ким ребя­че­ским лепе­том». (5) Вот что ска­жет достиг­ший муд­ро­сти чело­век, кото­ро­му нрав­ст­вен­ная без­упреч­ность дает пра­во хулить дру­гих не из нена­ви­сти к ним, а в видах исце­ле­ния. К это­му он при­со­во­ку­пит: «Я тре­во­жусь вашим мне­ни­ем, имея в виду не себя, а вас, пото­му что про­яв­лять нена­висть к доб­ро­де­те­ли³² и пори­цать ее — зна­чит отка­зать­ся от надеж­ды на исправ­ле­нье. Вы меня ничуть не оби­жа­е­те, как и богов не оскорб­ля­ют люди, раз­ру­шаю­щие их жерт­вен­ни­ки, но злой умы­сел и злая воля усмат­ри­ва­ют­ся даже там, где они не могут при­чи­нить вреда. (6) Я отно­шусь к вашим бред­ням так, как все­б­ла­гий и все­мо­гу­щий Юпи­тер — к неле­пым вымыс­лам поэтов, из кото­рых один наде­ля­ет его кры­лья­ми, дру­гой — рога­ми; этот изо­бра­жа­ет его пре­лю­бо­де­ем и ноч­ным гуля­кой, тот — гро­зой богов, иной — при­тес­ни­те­лем людей, а если послу­шать дру­гих поэтов, то он и похи­ти­тель бла­го­род­ных отро­ков³³, сво­их же род­ст­вен­ни­ков, и отце­убий­ца, и заво­е­ва­тель чужо­го, и при­том отцов­ско­го, цар­ства. Эти­ми измыш­ле­ни­я­ми достиг­ну­то лишь то, что люди поте­ря­ли бы стыд перед гре­хом, если бы они пове­ри­ли, что боги столь пороч­ны. (7) Но хотя ваши наве­ты меня совсем не оскорб­ля­ют, одна­ко в ваших же инте­ре­сах я поз­во­ляю себе дать вам совет: отно­си­тесь с ува­же­ни­ем к доб­ро­де­те­ли. Верь­те тем, кото­рые уже дав­но стре­мят­ся к ней и утвер­жда­ют, что пред­ме­том их стрем­ле­ний слу­жит вели­кая воз­рас­таю­щая с каж­дым днем сила. Почи­тай­те ее самое наравне с боже­ства­ми, а после­до­ва­те­лей ее наравне с жре­ца­ми и при вся­ком упо­ми­на­нии ее свя­щен­но­го име­ни в фило­соф­ских рас­суж­де­ни­ях хра­ни­те бла­го­го­вей­ное мол­ча­ние». Выра­же­ни­ем «fa­ve­te lin­guis»³⁴ не испра­ши­ва­ет­ся, как дума­ет боль­шин­ство, одоб­ре­ние слу­ша­те­лей, а пред­пи­сы­ва­ет­ся мол­ча­ние, чтобы свя­щен­но­дей­ст­вие мог­ло совер­шить­ся над­ле­жа­щим обра­зом, не будучи нару­шае­мо ни одним зло­ве­щим сло­вом.

Но еще гораздо более необ­хо­ди­мо тре­бо­вать мол­ча­ния от вас, чтобы вы с глу­бо­ким вни­ма­ни­ем выслу­ши­ва­ли вся­кое изре­че­ние это­го ора­ку­ла³⁵. (8) Когда какой-нибудь обман­щик, потря­сая систром³⁶, по дол­гу служ­бы рас­ска­зы­ва­ет вам небы­ли­цы; когда какой-нибудь мастер дела­ет себе поре­зы на мыш­цах, слег­ка ранит до кро­ви свои руки и пле­чи; когда зазы­ва­ет какой-нибудь юро­ди­вый, пол­зая на коле­нях по ули­це; когда ста­рец в полот­ня­ной одеж­де, дер­жа перед собой лав­ро­вую ветвь и све­точ сре­ди бело­го дня, вос­кли­ца­ет, что какой-нибудь Бог раз­гне­вал­ся, — вы сбе­га­е­тесь, слу­ша­е­те и, зара­жая друг дру­га исступ­ле­ни­ем, утвер­жда­е­те, что такой чело­век вдох­нов­лен свы­ше. XXVII. (1) Так вот к вам обра­ща­ет­ся Сократ из той тем­ни­цы, кото­рую он очи­стил сво­им пре­бы­ва­ни­ем и окру­жил таким поче­том, каким не поль­зу­ет­ся курия³⁷. Он взы­ва­ет к вам: «Что это за безу­мие? Что это за враж­деб­ная богам и людям страсть поно­сить доб­ро­де­те­ли и оскорб­лять свя­ты­ни кощун­ст­вен­ны­ми реча­ми? Если може­те, вос­хва­ляй­те хоро­ших людей; в про­тив­ном слу­чае ухо­ди­те прочь! А если уж вам хочет­ся так гнус­но буй­ст­во­вать, жури­те друг дру­га. Когда же вы безум­но вос­ста­е­те про­тив неба, вы, я не гово­рю — совер­ша­е­те свя­тотат­ство, нет! вы толь­ко напрас­но себя утруж­да­е­те. (2) Неко­гда я дал Ари­сто­фа­ну³⁸ повод к насмеш­кам: тогда весь сонм коми­че­ских поэтов стал осы­пать меня сво­и­ми ядо­ви­ты­ми ост­ро­та­ми. Но вот моя доб­ро­де­тель про­сла­ви­лась, как раз бла­го­да­ря тем напад­кам, кото­рым она под­верг­лась, так как ей полез­но быть на виду и под­вер­гать­ся испы­та­ни­ям, и никто не име­ет луч­ше­го пред­став­ле­ния о ее вели­чии, чем тот, кто в борь­бе с нею почув­ст­во­вал ее силу. Так твер­дость кам­ня луч­ше все­го извест­на тем, кото­рые его раз­би­ва­ют. (3) Я выдер­жи­ваю ваши уда­ры, как ска­ла, оди­но­ко воз­вы­шаю­ща­я­ся над поверх­но­стью изоби­лу­ю­ще­го меля­ми моря, о кото­рую бес­пре­стан­но раз­би­ва­ют­ся нале­таю­щие со всех сто­рон вол­ны, не будучи в состо­я­нии ни сдви­нуть ее с места, ни раз­ру­шить, несмот­ря на частый при­бой в тече­ние столь мно­гих веков. Под­сту­пай­те же, напа­дай­те. Бла­го­да­ря сво­ей вынос­ли­во­сти, я одер­жу над вами верх. Кто напа­да­ет на непри­ступ­ную твер­ды­ню, тот толь­ко во вред себе употреб­ля­ет свои силы. Поэто­му поста­рай­тесь най­ти себе какую-нибудь мяг­кую и подат­ли­вую мишень, в кото­рую мог­ли бы вон­зать­ся ваши стре­лы. (4) Охота вам доис­ки­вать­ся чужих поро­ков и судить дру­гих?» «Поче­му этот фило­соф, — спра­ши­ва­е­те вы, — живет на боль­шую ногу, поче­му он зада­ет такие рос­кош­ные пиры?» — Будучи покры­ты мно­же­ст­вом чирьев, вы заме­ча­е­те чужие пры­щи­ки. Это про­из­во­дит такое впе­чат­ле­ние, как если бы стра­даю­щий отвра­ти­тель­ной коро­стой стал сме­ять­ся над родин­кой или боро­дав­кой на пре­крас­ном теле. (5) Упре­кай­те Пла­то­на в том, что он тре­бо­вал денег, Ари­сто­те­ля — что он их при­ни­мал, Демо­кри­та — что он пре­не­бре­гал ими, Эпи­ку­ра — что он их тра­тил, а меня лич­но уко­ряй­те за нрав­ст­вен­ную неустой­чи­вость Алки­ви­а­да и Фед­ра³⁹. О, как счаст­ли­вы были бы вы в дей­ст­ви­тель­но­сти, если бы толь­ко вам уда­лось под­ра­жать нашим поро­кам! (6) Огля­ни­тесь же луч­ше на свои соб­ст­вен­ные недо­стат­ки, кото­рые тер­за­ют вас ото­всюду, частью при­став­ши к вам с внеш­ней сто­ро­ны, частью отзы­ва­ясь жгу­чей болью в самом серд­це. Жизнь чело­ве­че­ская не так устро­е­на, чтобы вы, несмот­ря на плохую осве­дом­лен­ность о сво­ем поло­же­нии, име­ли доста­точ­но вре­ме­ни изощ­рять свой язык в поно­ше­нии луч­ших людей.

(1) Но вы это­го не пони­ма­е­те, да и выра­же­ние лица у вас не соот­вет­ст­ву­ет ваше­му поло­же­нию. Так быва­ет часто с людь­ми, у кото­рых дом в тра­у­ре, а они сидят в цир­ке или теат­ре, не зная о сво­ем несча­стии. Но, глядя вдаль с высоты, я вижу, какая гро­за или надви­га­ет­ся на вас и раз­ра­зит­ся немно­го поз­же, или настоль­ко при­бли­зи­лась, что гото­ва уни­что­жить вас и ваше досто­я­ние. Да и теперь, хотя вы смут­но пред­став­ля­е­те себе это, раз­ве не кру­жит вас беше­но какой-то вихрь, все­ляя в вас отвра­ще­ние и стрем­ле­ние к одним и тем же пред­ме­там и то под­ни­мая вас высо­ко вверх, то низ­вер­гая в без­дну?.. (Конец поте­рян.)