Письма Марка Туллия Цицерона

542. Авлу Ман­лию Торк­ва­ту, в Афи­ны

Рим, январь 45 г.

Марк Цице­рон шлет при­вет Авлу Торк­ва­ту¹.

1. Хотя рас­строй­ство всех дел и тако­во, что каж­дый чрез­вы­чай­но сожа­ле­ет о сво­ей уча­сти и вся­кий пред­по­чел бы нахо­дить­ся где угод­но, но толь­ко не там, где он нахо­дит­ся, — всё же для меня нет сомне­ния, что в насто­я­щее вре­мя для чест­но­го мужа вели­чай­шее несча­стье — нахо­дить­ся в Риме. Ведь хотя у вся­ко­го, в каком бы месте он ни был, одно и то же чув­ство и одна и та же горечь от гибе­ли и государ­ства и его иму­ще­ства, все-таки скорбь уси­ли­ва­ют гла­за, кото­рые застав­ля­ют взи­рать на то, что про­чие слы­шат, и не поз­во­ля­ют отвлечь­ся мыс­ля­ми от несча­стий. Поэто­му, хотя и тебя неиз­беж­но тре­во­жит тос­ка по мно­го­му, тем не менее осво­бо­дись от той скор­би, кото­рая, по слу­хам, осо­бен­но одоле­ва­ет тебя, — из-за того, что ты не в Риме. Хотя тебя и силь­но удру­ча­ет тос­ка по тво­им и тво­е­му иму­ще­ству, тем не менее то, чего тебе недо­ста­ет, сохра­ня­ет­ся в цело­сти и не сохра­ни­лось бы луч­ше, если бы ты при­сут­ст­во­вал, и не под­вер­га­ет­ся ника­кой осо­бой опас­но­сти. И ты, когда дума­ешь о сво­их, не дол­жен тре­бо­вать какой-то осо­бен­ной уча­сти или отвер­гать общую².

2. Что же каса­ет­ся тебя само­го, Торк­ват, то твой долг — быть настро­ен­ным так, чтобы к сове­ща­нию со сво­и­ми помыс­ла­ми не при­вле­кать отча­я­ния и стра­ха. Ведь и тот, кто до сего вре­ме­ни был к тебе менее спра­вед­лив, неже­ли того тре­бо­ва­ло твое досто­ин­ство³, обна­ру­жил боль­шие при­зна­ки того, что он смяг­чил­ся по отно­ше­нию к тебе; одна­ко у того само­го, от кото­ро­го доби­ва­ют­ся избав­ле­ния³, нет ясно­го и опре­де­лен­но­го пред­став­ле­ния о сво­ем соб­ст­вен­ном избав­ле­нии⁴. Так как исход всех войн неопре­де­лен­ный, то от победы одной сто­ро­ны⁵ я не усмат­ри­ваю ника­кой опас­но­сти для тебя, кото­рая не была бы сопря­же­на с гибе­лью всех⁶: победы дру­гой сто­ро­ны⁷ ты, я твер­до знаю, нико­гда не боял­ся.

3. Оста­ет­ся пред­по­ло­жить, что тебя чрез­вы­чай­но мучит как раз то, что я отно­шу как бы к уте­ше­нию, — общая опас­ность для государ­ства. Что каса­ет­ся это­го столь вели­ко­го зла, то хотя уче­ные мужи и гово­рят мно­гое, я тем не менее опа­са­юсь, что невоз­мож­но най­ти ника­ко­го истин­но­го уте­ше­ния, кро­ме того, кото­рое столь силь­но, сколь­ко у каж­до­го твер­до­сти и силы духа. Ведь если чест­но­го обра­за мыс­лей и пра­виль­но­го поведе­ния доста­точ­но для бла­го­по­луч­ной и счаст­ли­вой жиз­ни, то я опа­са­юсь, что будет непоз­во­ли­тель­но назвать несчаст­ным того, кто может под­дер­жать себя созна­ни­ем правоты сво­их наи­луч­ших наме­ре­ний. Ведь я не думаю, что мы неко­гда⁸ оста­ви­ли оте­че­ство, детей и иму­ще­ство, побуж­дае­мые награ­да­ми за победу⁹; нам каза­лось, что мы испол­ня­ем какой-то закон­ный и свя­щен­ный долг, обя­зы­вав­ший нас по отно­ше­нию к государ­ству и наше­му досто­ин­ству; и посту­пая так, мы не были столь без­рас­суд­ны, чтобы счи­тать победу несо­мнен­ной.

4. Пото­му, если про­изо­шло то, что, как нам пред­став­ля­лось, когда мы всту­па­ли на этот путь¹⁰, мог­ло слу­чить­ся, то мы не долж­ны падать духом так, слов­но про­изо­шло что-нибудь такое, чего мы нико­гда не счи­та­ли воз­мож­ным. Итак, будем дер­жать­ся того обра­за мыс­лей, какой пред­пи­сы­ва­ют рас­судок и дей­ст­ви­тель­ность, — с тем, чтобы не отве­чать ни за что в жиз­ни, кро­ме вины; а раз мы от нее сво­бод­ны, то пере­но­сить все чело­ве­че­ское уми­ротво­рен­но и спо­кой­но. Эта речь кло­нит­ся к тому, чтобы каза­лось, что, несмот­ря на гибель все­го, сама доб­лесть может под­дер­жать себя. Но если есть какая-нибудь надеж­да на общее дело, ты при любом поло­же­нии не дол­жен быть лишен ее.

5. И все-таки мне, когда я это писал, при­хо­ди­ло на ум, что я тот, чье отча­я­ние ты обыч­но осуж­дал и кого, в его мед­ли­тель­но­сти и неуве­рен­но­сти, ты под­го­нял сво­им авто­ри­те­том¹¹. Как раз в то вре­мя я пори­цал не наше дело, но образ дей­ст­вий¹², ибо нахо­дил, что мы позд­но про­ти­во­дей­ст­ву­ем тому ору­жию, кото­рое гораздо рань­ше было уси­ле­но нами сами­ми, и я скор­бел от того, что вопрос о государ­ст­вен­ном пра­ве¹³ реша­ет­ся копья­ми и меча­ми, а не на осно­ва­нии наших сове­тов и авто­ри­те­та. И когда я гово­рил, что про­изой­дет то, что про­изо­шло, я не пред­у­га­ды­вал буду­ще­го, но, пред­видя, что оно может и про­изой­ти и стать гибель­ным, если оно насту­пит, я боял­ся, как бы оно не слу­чи­лось, осо­бен­но когда — в слу­чае, если бы нуж­но было пред­ска­зать тот или иной конеч­ный исход собы­тий — я мог пред­ска­зать более надеж­но, что про­изой­дет то, что и насту­пи­ло. Ведь мы пре­вос­хо­ди­ли тем, что не выхо­дит в бой¹⁴; уме­ни­ем вла­деть — ору­жи­ем и стой­ко­стью сол­дат мы усту­па­ли. Но про­яви, про­шу, теперь то при­сут­ст­вие духа, каким мне, по тво­е­му мне­нию, тогда надо было обла­дать.

6. Пишу это пото­му, что твой Филар­гир¹⁵ на все мои вопро­сы о тебе очень прав­ди­во — по край­ней мере, мне так пока­за­лось — рас­ска­зал, что ты ино­гда скло­нен тре­во­жить­ся силь­нее, чем сле­ду­ет. Ты не дол­жен это­го делать, как и сомне­вать­ся в том, что при каком-либо государ­ст­вен­ном строе будешь тем, кем ты дол­жен быть, а в слу­чае его гибе­ли — не в более уни­жен­ном поло­же­нии, чем про­чие. Но в насто­я­щее вре­мя, когда все мы уби­ты и в сомне­нии, ты дол­жен пере­но­сить это более спо­кой­но, так как нахо­дишь­ся в том горо­де¹⁶, где рож­де­но и вскорм­ле­но уче­ние о пра­ви­лах жиз­ни¹⁷, и с тобой Сер­вий Суль­пи­ций¹⁸, кото­ро­го ты все­гда осо­бен­но любил, кото­рый, конеч­но, уте­ша­ет тебя с бла­го­же­ла­тель­но­стью и муд­ро­стью. Если бы послу­ша­лись его авто­ри­те­та и сове­та, то мы ско­рее поко­ри­лись бы вла­сти оде­то­го в тогу, неже­ли победе взяв­ше­го­ся за ору­жие¹⁹.

7. Но это было, пожа­луй, более длин­ным, неже­ли было необ­хо­ди­мо; изло­жу коро­че то, что более важ­но²⁰. Я перед тобой в боль­шем дол­гу, чем перед кем бы то ни было; тех, перед кем я был в таком дол­гу, в каком мне, как ты пони­ма­ешь, сле­до­ва­ло быть²¹, у меня отня­ла эта несчаст­ная вой­на; но я пони­маю, кто я в насто­я­щее вре­мя; но так как никто не пора­жен в такой сте­пе­ни, чтобы он — если будет стре­мить­ся толь­ко к тому, что он дела­ет, — не мог что-либо выпол­нить и совер­шить, то счи­тай, пожа­луй­ста, что все мои помыс­лы, уси­лия, во вся­ком слу­чае, рве­ние — это мой долг перед тобой и тво­и­ми детьми.