НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XIV

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Я согла­сен, что нам от при­ро­ды свой­ст­вен­на любовь к соб­ст­вен­но­му телу, что мы долж­ны беречь его, не отри­цаю, что мож­но его и холить, но отри­цаю, что нуж­но раб­ски ему слу­жить. Слиш­ком мно­гое пора­бо­ща­ет раба соб­ст­вен­но­го тела — того, кто слиш­ком за него боит­ся и все мерит его мер­кой. (2) Мы долж­ны вести себя не так, слов­но обя­за­ны жить ради сво­его тела, а так, слов­но не можем жить без него. Чрез­мер­ная любовь к нему тре­во­жит нас стра­ха­ми, обре­ме­ня­ет забота­ми, обре­ка­ет на позор. Кому слиш­ком доро­го тело, тому чест­ность недо­ро­га. Нет запре­та усерд­но о нем забо­тить­ся, но когда потре­бу­ет разум, досто­ин­ство, вер­ность, — надо вверг­нуть его в огонь.

(3) И все же, насколь­ко воз­мож­но, будем избе­гать не толь­ко опас­но­стей, но и неудобств и скро­ем­ся под надеж­ной защи­той, испод­воль обду­мав, как мож­но про­гнать то, что вну­ша­ет страх. Таких вещей три, если я не оши­ба­юсь: мы боим­ся бед­но­сти, боим­ся болез­ней, боим­ся наси­лия тех, кто могу­ще­ст­вен­ней нас. (4) В наи­боль­ший тре­пет при­во­дит нас то, чем гро­зит чужое могу­ще­ство: ведь такая беда при­хо­дит с вели­ким шумом и смя­те­ни­ем. Назван­ные мною есте­ствен­ные невзго­ды — бед­ность и болез­ни — под­кра­ды­ва­ют­ся вти­хо­мол­ку, не вну­шая ужа­са ни слу­ху, ни зре­нию, зато у третьей беды пыш­ная сви­та: она при­хо­дит с меча­ми и факе­ла­ми, с цепя­ми и зверь­ми, натра­вив их стаю на нашу плоть. (5) Вспом­ни тут же и о тем­ни­цах, и о кре­стах, и о дыбе, и о крю­ке, и о том, как выхо­дит через рот насквозь про­по­ров­ший чело­ве­ка кол, как раз­ры­ва­ют тело мча­щи­е­ся в раз­ные сто­ро­ны колес­ни­цы, как напи­ты­ва­ют горю­чей смо­лой туни­ку из горю­чей тка­ни, — сло­вом, обо всем, что выду­ма­ла жесто­кость. (6) Так нече­го и удив­лять­ся, если силь­нее все­го ужас перед бед­ст­ви­ем, столь мно­го­ли­ким и так страш­но осна­щен­ным. Как палач, чем боль­ше он выло­жит орудий, тем боль­ше­го достигнет, ибо один их вид побеж­да­ет даже спо­соб­но­го вытер­петь пыт­ку, — так нашу душу лег­че все­го под­чи­ня­ет и усми­ря­ет та угро­за, кото­рой есть что пока­зать. Ведь и осталь­ные напа­сти не менее тяже­лы — я имею в виду голод и жаж­ду, и нагно­е­ния в груди, и лихо­рад­ку, иссу­шаю­щую внут­рен­но­сти, — но они скры­ты, им нечем гро­зить изда­ли, нече­го выстав­лять напо­каз. А тут, как в боль­шой войне, побеж­да­ет вну­ши­тель­ность вида и сна­ря­же­ния.

(7) Поста­ра­ем­ся поэто­му нико­го боль­но не заде­вать. Ино­гда нам сле­ду­ет боять­ся наро­да, ино­гда, если поряд­ки в государ­стве тако­вы, что боль­шин­ство дел про­во­дит­ся через сенат, тех сена­то­ров, что в мило­сти, ино­гда же — тех людей, кому на поги­бель наро­ду отда­на власть над наро­дом. Сде­лать всех этих людей дру­зья­ми слиш­ком хло­пот­но — доволь­но и того, чтобы они не были тебе вра­га­ми. Поэто­му нико­гда муд­рец не станет гне­вить власть иму­щих, — наобо­рот, он будет укло­нять­ся от их гне­ва, как море­ход от бури. (8) Ты, когда ехал в Сици­лию, пере­сек про­лив. Неосто­рож­ный корм­чий пре­не­брег угро­за­ми южно­го вет­ра, от кото­ро­го ста­но­вит­ся опас­ным зави­вае­мое ворон­ка­ми Сици­лий­ское море, и напра­вил­ся не к лево­му бере­гу, а к тому, близ кото­ро­го бушу­ет водо­во­рот Харибды¹. Зато более осмот­ри­тель­ный корм­чий спро­сит знаю­щих эти места людей, силен ли при­бой и не пред­ве­ща­ют ли чего обла­ка, — и дер­жит путь подаль­ше от мест, стя­жав­ших дур­ную сла­ву из-за водо­во­ротов. То же сде­ла­ет и муд­рый: опас­но­го вла­сти­те­ля он избе­га­ет, но преж­де все­го ста­ра­ясь избе­гать его неза­мет­но. Один из зало­гов без­опас­но­сти — в том, чтобы не стре­мить­ся к ней откры­то: ведь от чего мы дер­жим­ся даль­ше, то осуж­да­ем. (9) Еще сле­ду­ет нам обду­мать, как обез­опа­сить себя от чер­ни. Тут пер­вое дело — не желать того же само­го: где сопер­ни­че­ство — там и раз­лад. Во-вто­рых, пусть не будет у нас ниче­го тако­го, что зло­умыш­ля­ю­ще­му было бы выгод­но отнять: пусть твой труп не даст бога­той добы­чи. Никто не станет или мало кто станет про­ли­вать чело­ве­че­скую кровь ради нее самой. Голо­го и раз­бой­ник про­пу­стит, бед­но­му и заня­тая шай­кой доро­га не опас­на. (10) Ста­рин­ное настав­ле­ние назы­ва­ет три вещи, кото­рых надо избе­гать: это — нена­висть, зависть и пре­зре­ние. А как это­го добить­ся, научит толь­ко муд­рость. Тут быва­ет труд­но соблю­сти меру: нуж­но опа­сать­ся, как бы, стра­шась зави­сти, не вызвать пре­зре­ния, как бы, не желая, чтобы нас топ­та­ли, не дать пово­да думать, буд­то нас мож­но топ­тать. Мно­гим при­шлось боять­ся отто­го, что их мож­но было боять­ся. Так что будем уме­рен­ны во всем: ведь так же вред­но вызы­вать пре­зре­нье, как и подо­зре­нье.

(11) Вот и выхо­дит, что нуж­но обра­тить­ся к фило­со­фии: ведь эти писа­ния не толь­ко для хоро­ших людей, но и для не слиш­ком дур­ных, все рав­но что жре­че­ские повяз­ки². И пуб­лич­ное крас­но­ре­чие, и все, что вол­ну­ет народ, вызы­ва­ет враж­ду, а это заня­тие, мир­ное и ни во что не вме­ши­ваю­ще­е­ся, никто не пре­зи­ра­ет, ибо даже у худ­ших из людей его чтят все искус­ства. Нико­гда испор­чен­ность не окрепнет настоль­ко, нико­гда не соста­вит­ся тако­го заго­во­ра про­тив доб­ро­де­те­ли, чтобы имя фило­со­фии пере­ста­ло быть чти­мым и свя­щен­ным. Впро­чем, и фило­со­фи­ей надо зани­мать­ся тихо и скром­но. — (12) «Как так? — спро­сишь ты. — По-тво­е­му, был скро­мен в фило­со­фии Марк Катон, кото­рый сво­им при­го­во­ром поло­жил конец граж­дан­ской войне? Кото­рый встал меж­ду вой­ска­ми двух разъ­ярен­ных вождей?³ Кото­рый в то вре­мя, когда одни поно­си­ли Цеза­ря, дру­гие Пом­пея, напа­дал на обо­их?» — (13) Но мож­но поспо­рить, сле­до­ва­ло ли тогда муд­ре­цу вме­ши­вать­ся в дела государ­ства. — «Чего хочешь ты, Марк Катон? Ведь не о сво­бо­де идет дело: она дав­но уже погуб­ле­на! Вопрос лишь в том, Цезарь или Пом­пей завла­де­ет государ­ст­вом? Но что тебе до их сопер­ни­че­ства? Ни одна сто­ро­на — не твоя. Выбор — толь­ко из двух вла­сти­те­лей. Твое дело, кто победит? Победить может луч­ший; одер­жав­ший победу не может не быть худ­шим». — Я беру толь­ко ту роль, кото­рую Катон играл напо­сле­док; но и пред­ше­ст­ву­ю­щие годы были не тако­вы, чтобы муд­ро­му допу­сти­мо было участ­во­вать в этом раз­граб­ле­нии рес­пуб­ли­ки. На что, кро­ме кри­ков и сер­ди­тых воплей, был спо­со­бен Катон, когда народ, под­няв его на руки и осы­пав плев­ка­ми, тащил его вон с фору­ма, или когда его уво­ди­ли пря­мо из сена­та в тем­ни­цу?⁴ (14) Поз­же мы увидим, надо ли муд­ро­му зря тра­тить силы⁵, а покуда я зову тебя к тем сто­и­кам, кото­рые, когда их отстра­ни­ли от государ­ст­вен­ных дел, не оскорб­ля­ли нико­го из власть иму­щих, но уда­ли­лись, чтобы совер­шен­ст­во­вать свою жизнь и созда­вать зако­ны для рода чело­ве­че­ско­го. Муд­рец не станет нару­шать обще­при­ня­тых обы­ча­ев и при­вле­кать вни­ма­ние наро­да невидан­ным обра­зом жиз­ни. — (15) «Ну и что? Неуже­ли будет в без­опас­но­сти тот, кто сле­ду­ет это­му пра­ви­лу?» — За это я не могу тебе пору­чить­ся, как и за то, что чело­век уме­рен­ный все­гда будет здо­ров; и все-таки уме­рен­ность при­но­сит здо­ро­вье. Быва­ет, что корабль тонет в гава­ни; что же, по-тво­е­му, может слу­чить­ся в откры­том море? Насколь­ко бли­же опас­ность к тому, чья пред­при­им­чи­вость неуго­мон­на, если празд­ность не спа­са­ет от угроз? Быва­ет, гиб­нут и неви­нов­ные — кто спо­рит? — но вино­ва­тые — чаще. У бой­ца оста­ет­ся сно­ров­ка, даже если ему про­би­ли доспе­хи. (16) Кто мудр, тот во всем смот­рит на замы­сел, а не на исход. Нача­ло в нашей вла­сти; что вый­дет, решать фор­туне, над собой же я не при­знаю ее при­го­во­ра. — «А она доста­вит тебе вол­не­ния, доста­вит непри­ят­но­сти». — Но раз­бой­ник не каз­нит нас, даже когда уби­ва­ет⁶.

(17) Ты уже тянешь руку за еже­днев­ной пла­той. Сего­дня запла­чу тебе золо­том; а коль ско­ро я упо­мя­нул о золо­те, то узнай, как тебе полу­чить поболь­ше радо­сти от вла­де­ния им. «Тот более всех наслаж­да­ет­ся богат­ст­вом, кто мень­ше всех в богат­ствах нуж­да­ет­ся». Ты про­сишь открыть, чьи это сло­ва. Чтобы ты видел мою доб­ро­же­ла­тель­ность, я взял за пра­ви­ло хва­лить чужое. И это взя­то у Эпи­ку­ра, либо у Мет­ро­до­ра, либо у кого-то еще из их мастер­ской. (18) Но какая раз­ни­ца, кто ска­зал? Ска­за­но было для всех. Кто нуж­да­ет­ся в богат­ствах, тот за них боит­ся, а доб­ро, за кото­рое тре­во­жишь­ся, радо­сти не при­но­сит. Если же кто хочет что-нибудь к нему доба­вить, тот, думая о его умно­же­нии, забы­ва­ет им поль­зо­вать­ся: полу­ча­ет сче­та, тол­чет­ся на тор­жи­ще, листа­ет кален­дарь — и ста­но­вит­ся из хозя­и­на управ­ля­ю­щим. Будь здо­ров.