НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО LXX

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) После дол­го­го пере­ры­ва я вновь увидел твои Пом­пеи, а с ними и свою юность. Мне каза­лось, буд­то все, что я там делал в моло­до­сти, — а было это совсем недав­но, — я могу делать и сей­час. (2) Но вся жизнь, Луци­лий, у нас уже за кор­мой; и как в море, по сло­вам наше­го Вер­ги­лия, «отсту­па­ют селе­нья и берег»¹, так в быст­ром тече­нии вре­ме­ни спер­ва скры­ва­ет­ся из виду дет­ство, потом юность, потом пора меж­ду моло­до­стью и ста­ро­стью, погра­нич­ная с обе­и­ми, и нако­нец, луч­шие годы самой ста­ро­сти; а недав­но завид­нел­ся общий для рода чело­ве­че­ско­го конец. (3) Мы в безу­мии счи­та­ем его уте­сом, а это — при­стань, и вой­ти в нее ино­гда надо поспе­шить и нико­гда нель­зя отка­зы­вать­ся. А если кого зане­сет туда в моло­дые годы, жало­вать­ся на это — все рав­но что сето­вать на быст­рое пла­ва­нье. Ты ведь сам зна­ешь: одно­го обма­ны­ва­ют и дер­жат лени­вые ветер­ки, изво­дит дол­гой ску­кой зати­шье, дру­го­го быст­рее быст­ро­го несет стой­кий ветер. (4) То же и с нами: одних жизнь ско­ро-ско­ро при­ве­ла туда, куда они при­шли бы, даже если бы мед­ли­ли, дру­гих дол­го била и допе­ка­ла. Впро­чем, как ты зна­ешь, за это не все­гда нуж­но дер­жать­ся: ведь бла­го — не сама жизнь, а жизнь достой­ная. Так что муд­рый живет не сколь­ко дол­жен, а сколь­ко может. (5) Он посмот­рит, где ему пред­сто­ит про­во­дить жизнь, и с кем, и как, и в каких заня­ти­ях, он дума­ет о том, как жить, а не сколь­ко про­жить. А если встре­тит­ся ему мно­го отни­маю­щих покой тягот, он отпус­ка­ет себя на волю, и не в послед­ней край­но­сти: чуть толь­ко фор­ту­на ста­но­вит­ся подо­зри­тель­ной, он вни­ма­тель­но ози­ра­ет­ся, — не сего­дня ли надо все пре­кра­тить. На его взгляд, нет раз­ни­цы, поло­жить ли конец, или дождать­ся его, рань­ше он при­дет или поз­же: в этом муд­рец не видит боль­шо­го уро­на и не боит­ся. Что капа­ет по кап­ле, того мно­го не поте­ря­ешь. (6) Рань­ше ты умрешь или поз­же, — неваж­но, хоро­шо или пло­хо, — вот что важ­но. А хоро­шо уме­реть — зна­чит, избе­жать опас­но­сти жить дур­но. По-мое­му, толь­ко о жен­ской сла­бо­сти гово­рят сло­ва того родос­ца², кото­рый, когда его по при­ка­зу тира­на бро­си­ли в яму и кор­ми­ли, как зве­ря, отве­чал на совет отка­зать­ся от пищи: «Пока чело­век жив, он на все дол­жен наде­ять­ся». (7) Даже если это прав­да, не за вся­кую цену мож­но поку­пать жизнь. Пусть награ­да и вели­ка, и надеж­на, я все рав­но не желаю прий­ти к ней через постыд­ное при­зна­ние моей сла­бо­сти. Неуже­ли я буду думать о том, что живо­му фор­ту­на все может сде­лать, а не о том, что с уме­ю­щим уме­реть ей ниче­го не сде­лать?

(8) Но ино­гда муд­рец и в бли­зо­сти смер­ти, и зная о назна­чен­ной каз­ни, не при­ло­жит к ней рук. Глу­по уми­рать от стра­ха смер­ти. Пусть при­хо­дит убий­ца — ты жди! Зачем ты спе­шишь навстре­чу? Зачем берешь на себя дело чужой жесто­ко­сти? Завиду­ешь ты сво­е­му пала­чу, что ли? Или щадишь его? (9) Сократ мог покон­чить с собой, воз­дер­жи­ва­ясь от пищи, и уме­реть от голо­да, а не от яда, а он трид­цать дней про­вел в тем­ни­це, ожи­дая смер­ти, — не в мыс­лях о том, что все может слу­чить­ся, не пото­му что такой дол­гий срок вме­ща­ет мно­го надежд, но чтобы не нару­шать зако­нов, чтобы дать дру­зьям напо­сле­док побыть с Сокра­том. Что было бы глу­пее, чем пре­зи­рать смерть, а яда боять­ся? (10) Скри­бо­ния, жен­щи­на почтен­ная, была тет­кою Дру­за Либо­на³, юно­ши столь же опро­мет­чи­во­го, сколь бла­го­род­но­го: он наде­ял­ся на боль­шее, чем мож­но было наде­ять­ся не толь­ко в его, но и в любой век. Когда его боль­ным вынес­ли из сена­та на носил­ках, при­чем вынос сопро­вож­да­ло не так уж мно­го людей (все близ­кие бес­чест­но отсту­пи­лись от него, уже не осуж­ден­но­го, а как бы каз­нен­но­го), он стал сове­то­вать­ся: само­му ли ему при­нять смерть или дождать­ся ее. Тогда Скри­бо­ния ска­за­ла: «Какое тебе удо­воль­ст­вие делать чужое дело?» Но Дру­за она не убеди­ла, он нало­жил на себя руки, и не без при­чи­ны: ведь если обре­чен­ный на смерть еще жив на тре­тий или чет­вер­тый день, то он, по мне­нью вра­га, дела­ет не свое дело.

(11) Нель­зя выне­сти обще­го суж­де­ния о том, надо ли, когда внеш­няя сила угро­жа­ет смер­тью, спе­шить навстре­чу или дожи­дать­ся; ведь есть мно­го тако­го, что тянет и в ту, и в дру­гую сто­ро­ну. Если одна смерть под пыт­кой, а дру­гая — про­стая и лег­кая, то поче­му бы за нее не ухва­тить­ся? Я тща­тель­но выбе­ру корабль, соби­ра­ясь отплыть, или дом, соби­ра­ясь в нем посе­лить­ся, — и так же я выбе­ру род смер­ти, соби­ра­ясь уйти из жиз­ни. (12) Поми­мо того, жизнь не все­гда тем луч­ше, чем доль­ше, но смерть все­гда чем доль­ше, тем хуже. Ни в чем мы не долж­ны угож­дать душе так, как в смер­ти: пус­кай, куда ее тянет, там и выхо­дит; выбе­рет ли она меч, или пет­лю, или питье, заку­по­ри­ваю­щее жилы, — пусть порвет цепи раб­ства, как захо­чет. Пока живешь, думай об одоб­ре­нии дру­гих; когда уми­ра­ешь, — толь­ко о себе. Что тебе по душе, то и луч­ше.

(13) Глу­по думать так: «Кто-нибудь ска­жет, что мне не хва­ти­ло муже­ства, кто-нибудь дру­гой, — что я испу­гал­ся, а еще кто-нибудь, — что мож­но выбрать смерть бла­го­род­нее». — Неуже­ли тебе невдо­мек, что тот замы­сел в тво­их руках, к кото­ро­му мол­ва не име­ет каса­тель­ства? Смот­ри на одно: как бы побыст­рее вырвать­ся из-под вла­сти фор­ту­ны, — а не то най­дут­ся такие, что осудят твой посту­пок. (14) Ты встре­тишь даже муд­ре­цов по реме­с­лу, утвер­ждаю­щих, буд­то нель­зя тво­рить наси­лие над соб­ст­вен­ной жиз­нью⁴, и счи­таю­щих само­убий­ство нече­стьем: долж­но, мол, ожи­дать кон­ца, назна­чен­но­го при­ро­дой. Кто так гово­рит, тот не видит, что сам себе пре­граж­да­ет путь к сво­бо­де. Луч­шее из устро­ен­но­го веч­ным зако­ном, — то, что он дал нам один путь в жизнь, но мно­же­ство — прочь из жиз­ни. (15) Мне ли ждать жесто­ко­сти неду­га или чело­ве­ка, когда я могу вый­ти из кру­га муки, отбро­сить все бед­ст­вия? В одном не впра­ве мы жало­вать­ся на жизнь: она нико­го не дер­жит. Не так пло­хо обсто­ят дела чело­ве­че­ские, если вся­кий несчаст­ный несча­стен толь­ко через свой порок. Тебе нра­вит­ся жизнь? Живи! Не нра­вит­ся — можешь вер­нуть­ся туда, откуда при­шел. (16) Чтобы изба­вить­ся от голов­ной боли, ты часто пус­кал кровь; чтобы сбро­сить вес, отво­ря­ют жилу; нет нуж­ды рас­се­кать себе всю грудь — лан­цет откры­ва­ет путь к вели­кой сво­бо­де, ценою уко­ла поку­па­ет­ся без­мя­теж­ность.

Что же дела­ет нас лени­вы­ми и бес­силь­ны­ми? Никто из нас не дума­ет, что когда-нибудь да при­дет­ся поки­нуть это жили­ще. Так ста­рых жиль­цов при­выч­ка к месту дела­ет снис­хо­ди­тель­ны­ми и удер­жи­ва­ет в доме, как бы пло­хо в нем ни было. (17) Хочешь быть сво­бод­ным напе­ре­кор этой пло­ти? Живи так, слов­но зав­тра пере­едешь! Все­гда имей в виду, что рано или позд­но лишишь­ся это­го жилья, — и тогда ты муже­ст­вен­ней пере­не­сешь неиз­беж­ность выезда. Но как вспом­нить о близ­ком кон­це тем, чьи жела­нья не име­ют кон­ца? (18) А ведь о нем-то нам необ­хо­ди­мее все­го раз­мыш­лять, пото­му что под­готов­ка к дру­го­му может ока­зать­ся и лиш­ней. Ты зака­лил дух про­тив бед­но­сти? А богат­ства оста­лись при тебе. Мы воору­жи­лись, чтобы пре­зи­рать боль? А сча­стье здо­ро­во­го и не узнав­ше­го уве­чий тела нико­гда не потре­бу­ет от нас при­ме­нить на деле эту доб­ро­де­тель. Мы убеди­ли себя, что нуж­но стой­ко выно­сить тос­ку по утра­те? Но всем, кого мы люби­ли, фор­ту­на про­дли­ла дни доль­ше наших. И лишь готов­но­сти к одно­му потре­бу­ет с нас день, кото­рый при­дет непре­мен­но.

(19) И напрас­но ты дума­ешь, что толь­ко вели­ким людям хва­та­ло твер­до­сти взло­мать затво­ры чело­ве­че­ско­го раб­ства. Напрас­но ты счи­та­ешь, что нико­му это­го не сде­лать, кро­ме Като­на, кото­рый, не испу­стив дух от меча, рука­ми открыл ему доро­гу. Нет, люди низ­ше­го раз­ряда в неодо­ли­мом поры­ве убе­га­ли от всех бед и, когда нель­зя было ни уме­реть без затруд­не­ний, ни выбрать орудие смер­ти по сво­е­му разу­ме­нию, хва­та­ли то, что под рукой, сво­ей силой пре­вра­щая в ору­жие пред­ме­ты, по при­ро­де без­обид­ные. (20) Недав­но перед боем со зве­ря­ми один из гер­ман­цев, кото­рых гото­ви­ли для утрен­не­го пред­став­ле­ния, ото­шел, чтобы опо­рож­нить­ся — ведь боль­ше ему негде было спря­тать­ся от стра­жи; там лежа­ла палоч­ка с губ­кой для под­тир­ки срам­ных мест; ее-то он засу­нул себе в глот­ку, силой пере­го­ро­див дыха­нье, и от это­го испу­стил дух. — «Но ведь это оскорб­ле­ние смер­ти!» — Пусть так! — «До чего гряз­но, до чего непри­стой­но!» — Но есть ли что глу­пее, чем при­ве­ред­ли­вость в выбо­ре смер­ти? (21) Вот муже­ст­вен­ный чело­век, достой­ный того, чтобы судь­ба дала ему выбор! Как храб­ро пустил бы он в ход кли­нок! Как отваж­но бро­сил­ся бы в пучи­ну моря или под обрыв уте­са! Но, лишен­ный все­го, он нашел и долж­ный спо­соб смер­ти, и орудие; знай же, что для решив­ше­го­ся уме­реть нет иной при­чи­ны к про­мед­ле­нью, кро­ме соб­ст­вен­ной воли. Пусть как угод­но судят посту­пок это­го реши­тель­ней­ше­го чело­ве­ка, лишь бы все согла­си­лись, что самая гряз­ная смерть пред­по­чти­тель­ней само­го чисто­го раб­ства. (22) Одна­жды при­ведя низ­мен­ный при­мер, я это и про­дол­жу: ведь каж­дый боль­ше­го потре­бу­ет от себя, когда увидит, что́ пре­зре­ли даже самые пре­зи­рае­мые люди. Мы дума­ем, что Като­ны, Сци­пи­о­ны и все, о ком мы при­вык­ли слу­шать с вос­хи­ще­ни­ем, для нас вне под­ра­жа­ния; а я пока­жу, что на играх со зве­ря­ми оты­щет­ся не мень­ше при­ме­ров этой доб­ро­де­те­ли, чем сре­ди вождей граж­дан­ской вой­ны. (23) Недав­но, когда бой­цов вез­ли под стра­жей на утрен­нее пред­став­ле­ние, один из них, слов­но клюя носом в дре­мо­те, опу­стил голо­ву так низ­ко, что она попа­ла меж­ду спиц, и сидел на сво­ей ска­мье, пока пово­рот коле­са не сло­мал ему шею: и та же повоз­ка, что вез­ла его на казнь, изба­ви­ла его от каз­ни.

(24) Кто захо­чет, тому ничто не меша­ет взло­мать дверь и вый­ти. При­ро­да не удер­жит нас вза­пер­ти; кому поз­во­ля­ет необ­хо­ди­мость, тот пусть ищет смер­ти полег­че; у кого в руках доволь­но орудий, чтобы осво­бо­дить себя, тот пусть выби­ра­ет; кому не пред­ста­вит­ся слу­чая, тот пусть хва­та­ет­ся за бли­жай­шее как за луч­шее, хоть бы оно было и новым, и неслы­хан­ным. У кого хва­тит муже­ства уме­реть, тому хва­тит и изо­бре­та­тель­но­сти. (25) Ты видел, как послед­ние рабы, если их допе­чет боль, схва­ты­ва­ют­ся и обма­ны­ва­ют самых бди­тель­ных сто­ро­жей? Тот велик, кто не толь­ко при­ка­зал себе уме­реть, но и нашел спо­соб. Я обе­щал при­ве­сти тебе в при­мер мно­го людей того же ремес­ла. (26) Когда было вто­рое потеш­ное сра­же­ние кораб­лей, один из вар­ва­ров тот дро­тик, что полу­чил для боя с вра­гом, вон­зил себе в гор­ло. — «Поче­му бы мне, — ска­зал он, — не избе­жать сра­зу всех мук, всех помы­ка­тельств? Зачем ждать смер­ти, когда в руках ору­жье?» — И зре­ли­ще это было настоль­ко же пре­крас­ней, насколь­ко бла­го­род­нее, чтобы люди учи­лись уми­рать, чем уби­вать.

(27) Так неуже­ли того, что есть у самых поте­рян­ных и зло­вред­ных душ, не будет у людей, зака­лен­ных про­тив этих бед­ст­вий дол­ги­ми разду­мья­ми, настав­лен­ных все­об­щим учи­те­лем — разу­мом? Он нас учит, что рок под­сту­па­ет­ся к нам по-раз­но­му, а кон­ча­ет одним: так вели­ка ли важ­ность, с чего он начнет, если исход оди­на­ков? (28) Этот-то разум и учит, чтобы ты уми­рал, как тебе нра­вит­ся, если это воз­мож­но, а если нет, — то как можешь, схва­тив­шись за пер­вое попав­ше­е­ся сред­ство учи­нить над собой рас­пра­ву. Стыд­но красть, чтобы жить, красть, чтобы уме­реть, — пре­крас­но. Будь здо­ров.