[с.63]

ГЛАВА II

ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ МЕХАНИЗМ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ МАГИСТРАТУРЫ КОНСУЛЯРНЫХ ТРИБУНОВ

Политико-правовой порядок прихода к высшей исполнительной власти консулярных военных трибунов и сложения ими ее полномочий заслуживает специального рассмотрения, поскольку его реконструкция необходима для воссоздания целостной картины функционирования этой магистратуры. Должность, введенная в римскую конституцию, по нашему мнению, на основе особого lex de tribunis militum consulari potestate creandis 445 г. до н.э., непосредственно использовалась в государственной практике по инициативе сената. Это право сената (вероятно, записанное в упомянутом законе) прибегнуть к управлению общиной посредством военных трибунов с консульской властью совершенно отчетливо зафиксировано в источниках. Тит Ливий говорит обычно о сенатском постановлении (senatus consultum) по этому поводу (Liv. IV. 55. 5)²¹⁶, о сенатском приказе (senatus creari iusset) избрать консулярных трибунов (Liv. IV. 42. 2)²¹⁷ или о том, что патриции-сенаторы должны объявить комиции (comitia indicere) по их выборам (Liv. VI. 35. 9)²¹⁸. Он информирует нас абсолютно однозначно, что именно сенат (и только он один) был уполномочен принять решение о переходе в тот или иной момент к руководству civitas со стороны коллегии консулярных трибунов. Единственное утверждение Ливия, в котором можно, на первый взгляд, усмотреть обычное участие народного собрания в принятии решения о вручении полномочий консулярным трибунам, относится к избранию их на 403 г. до н.э., когда шла война с вейянами: "Комиции каждого из двух народов приняли совсем противоположные планы действий. Римляне, увеличив число военных трибунов с консульской властью до восьми, избрали их в таком количестве, как никогда раньше" (Liv. V. 1. 1-2)²¹⁹. Однако, Ливий в этих словах говорит о принятии комициями решения об увеличении количества мест в магистратуре и об избрании на них конкретных лиц, а не о норме голосовать каждое ее применение в государственной практике. Таким образом, по [с.64] Ливию получается, что изменение числа коллег в консулярном трибунате утверждалось народным собранием, тогда как обычно достаточно было одного сенатского постановления о вручении им полномочий высшей власти.

В противоположность этому, Дионисий Галикарнасский, сообщая о возможности избрания вместо консулов военных трибунов, отмечает, что всякий раз, когда нужно было определить новых должностных лиц, сенат и народ снова сходились решать, консулам или военным трибунам брать власть (Dionys. XI. 60. 5)²²⁰. Тем самым, по Дионисию получается, что постановление о наделении полномочиями высшей власти военных трибунов голосовалось каждый раз в народном собрании. Тем более, что далее он, свидетельствуя о ежегодном акте относительно высших магистратов, использует термин προβούλευμα (Dionys. XI. 60. 5)²²¹. Неизбежно, следовательно, встает вопрос о доверии этому сообщению Дионисия. В общем-то, странно представить, что для уже признанного законодательным путем (в чем мы находим опору и у Дионисия) органа власти в каждом конкретном случае его применения требовалось утверждение в комициях. Диктатура, например, всегда вызывалась к политической жизни без участия народного собрания. Другое дело, что в комициях голосовался персональный состав коллегии, что, собственно, и привело, по всей вероятности, к смещению представлений в тексте Дионисия. В приведенном пассаже он использовал термин προβούλευμα основное значение которого у греческих авторов применительно к римским реалиям, – законодательное предложение (хотя есть примеры его употребления ими для обозначения сенатусконсультов), но еще Т. Моммзен считал, что Дионисий неверно определял через это греческое понятие каждое решение римского сената по данному поводу²²². Ф. Эдкок объяснял упоминание голосования народа в приведенном фрагменте Дионисия недостаточным знанием автора римских государственных учреждений²²³. На наш взгляд, следует согласиться с этими исследователями и исключить участие комиций в голосовании каждого решение об использовании магистратуры военных трибунов с консульской властью. Было вполне достаточным однократное принципиальное одобрение народным собранием этой должности, при введении ее на основе специального закона в государственное устройство ранней Республики. Таким образом, в данном случае, мы доверяем сообщениям Ливия о том, что после 444 г. до н.э. для использования на практике магистратуры консулярных трибунов (при сохранении прежнего числа мест в ней) нужен был лишь сенатусконсульт о их избрании. [с.65] Мы, следовательно, согласны с теми антиковедами, которые признавали "свободу рук" сената при определении высшей магистратуры²²⁴. Но каждый ли год до 367 г. до н.э. (хронологический отрезок конституционной жизни консульского трибуната) сенат должен был принимать особое постановление, кого выбирать, – консулов или консулярных трибунов? Хотя, как мы отмечали, Дионисий пишет о ежегодном акте (Dionys. XI. 60. 5), мы сомневаемся в его необходимости. На наш взгляд, постановление сената о вручении полномочий верховной исполнительной власти консулам в нормальной ситуации не требовалось, тогда как при использовании консулярного трибуната как чрезвычайной магистратуры оно было нужно. Те же случаи, когда Ливий указывает на сенатусконсульт о проведении консульских комиций (Liv.; IV. 36. 4; IV. 43. 8)²²⁵, характеризуются особым обострением конфликтов. В 424 г. до н.э. плебейские трибуны в мятежных речах на сходках говорили о неизбрании плебеев в консулярные трибуны, побуждая представителей своего сословия выдвигать свои кандидатуры. Кандидаты стали давать обещания важных мероприятий в пользу плебеев, накаляя обстановку. Тогда-то, воспользовавшись отсутствием плебейских трибунов, сенаторы и приняли постановление об избрании консулов. В 420 г. до н.э. из-за волнений плебеев, что Ливий и акцентирует, сенат предпочел избрать консулов, вынеся соответствующее постановление, которое не было реализовано из-за перехода к междуцарствию. То есть, нам представляется, что решение о возобновлении деятельности консульской магистратуры принималось только в ситуации активного сопротивления этому, когда сенаторам надо было подчеркнуть легитимность возвращения к обычной ординарной магистратуре. Так или иначе, требовался регулярно сенатусконсульт о консулате (при синхронном существовании в конституционном устройстве двух коллегиальных высших магистратур) или нет, в любом случае, постановление сената о наделении военных трибунов консульскими полномочиями было обязательным.

Мог ли кто-либо принудить сенат вынести решение о передаче полномочий высшей власти tribuni militum consulari potestate или, наоборот, воспрепятствовать этому? Античные авторы, повествуя о переходе к консулярному трибунату в контексте сословной борьбы, обычно отмечают желание плебеев видеть в качестве высшей магистратуры именно его, а патрициев и патрицианского сената, – консулат (что вполне естественно, так как [с.66] завоеванный плебеями доступ к высшим должностям пока ограничивался только консульским трибунатом). Встречается у Ливия, однако, и фиксация стремлений самого сената вместо консулов вручить управление общиной военным трибунам с консульской властью (Liv. IV. 42. 2 – см. сноску в начале параграфа). Следовательно, функционирование консульского трибуната было не всегда результатом давления плебейских трибунов, хотя, чаще всего, именно они прилагали усилия для достижения этой цели. Каков был характер этих усилий, имели ли плебейские трибуны возможность отменить решение сената? Известно, что они в качестве действенного средства давления на сенат мешали набору войска²²⁶, но набор делался после того, как высшие магистраты были избраны, то есть, в данном случае, это не могло быть обычным методом воздействия. Только если военная ситуация требовала набора непосредственно перед выборами, или, если плебейские трибуны выдвигали требование перехода к консулярному трибунату задолго до конца предыдущего консульского года, они имели возможность использовать этот мощный инструмент воздействия (Liv. IV. 55. 2-4). Когда же был внешнеполитический мир, и до новых выборов необходимость в воинском наборе отсутствовала, угроза плебейских трибунов воспрепятствовать набору с целью заставить сенат принять постановление о переходе к консулярному трибунату, не только не была действенной, но и не воспринималась cерьезно (Liv. IV. 12. 5).

Мы знаем, что плебейские трибуны, выдвигая требования об избрании военных трибунов с консульской властью, начинали активные публичные выступления по этому поводу (Liv. IV. 7. 7; IV. 55. 5), противодействовали созыву консульских комиций (Liv. IV. 25. 1). Однако наложить запрет на сенатское решение в V в. – первой половине IV в. до н.э. плебейские трибуны, разумеется, не могли. Только в конце III в. до н.э. они получили право делать доклад в сенате, которое давало им определенную возможность противостоять сенаторам, но в это время консулярный трибунат уже стал достоянием истории. Таким образом, давление плебейских трибунов на сенаторов было моральным, сводилось к политическим дискуссиям, к возбуждению плебейских масс, но не могло быть реализовано аналогично применению права интерцессии на действия должностных лиц. Сенат мог согласиться с требованиями плебейских вождей, мог не поддаться их давлению, а мог выработать компромиссное решение, как это имело место при выборах должностных лиц на 408 г. до н.э.: сенатусконсульт о коллегии военных трибунов был принят с условием, что плебейские трибуны не будут в нее баллотироваться (Liv. IV. 55. 6-7). В любом случае, окончательное слово о том, какой магистратуре доверить руководство гражданским коллективом, оставалось за сенатом.

В историографии имеется также точка зрения Ф. Эдкока, что решение об избрании консулярных трибунов или консулов мог принять [с.67] председательствовавший в избирательных комициях магистрат, рекомендованный сенатом для руководства выборами и выражавший его мнение²²⁷. Разумеется, тот или иной магистрат, руководивший выборами, особенно интеррекс или диктатор, часто представлял интересы сената, но, что касается решения о том, консулов или консулярных трибунов выбирать, то оно, по всей видимости, выносилось до созыва народного собрания по голосованию кандидатур. Ибо количество вакансий высшей исполнительной власти и персонально кандидаты на них должны были быть известны до выборных комиций; таков был принцип избирательной кампании, чтобы претенденты могли провести агитацию за себя, а избиратели определиться в своих предпочтениях. У нас нет оснований считать, что избирательная кампания для консулярных трибунов отличалась в существенных элементах, поэтому она должна была включать и ambitus как соискание должности путем завоевания благосклонности избирателей. Неоднократные указания Ливия на то, кому народ доверил магистратуру консулярных трибунов или кого предпочел в нее избрать, наглядно свидетельствуют об этом. Фраза же его о том, что консульским трибуном на 396 г. до н.э. был избран Публий Лициний Кальв, который этого не домогался (P. Licinium Calvum… tribunum militum non petentem creant… – Liv. V. 18. 1) ничему не противоречит, а наоборот, подчеркивает обычную практику соискательства должности. Поскольку известно, что и при выборах консулов существовала возможность выдвижения кандидата от центурий, когда народное собрание голосовало за человека, не выдвигавшего себя²²⁸, то естественно признать и здесь подобное развитие событий. Считая, что процедура избрания консулярных трибунов совпадала в главных чертах с таковой для консулов, мы полагаем, что обычно выдвижение кандидатов проходило заблаговременно. Это приводит нас к выводу, что сенат не поручал магистрату, председателю избирательных комиций, в последний момент определиться, кого избирать, а предварительно выносил свое коллективное решение.

Итак, после принятия сенатского решения о вручении верховных полномочий консулярным военным трибунам требовалось голосование в народном собрании персонального состава коллегии. Относительно этого античная традиция сомнений не оставляет. Но у нас закономерно возникают вопросы: во-первых, кто мог считаться кандидатом на эту должность, и, во-вторых, на каких комициях кандидатуры получали поддержку гражданского коллектива. Первый вопрос в историографии обычно не заостряется, вероятно, потому, что исследователи считают претендентами на должность, исходя из ее названия, командиров структурных подразделений войска, не видя [с.68] здесь повода для дискуссий. По второму же вопросу, – на каких комициях проходило голосование, – точек зрения сформулировано в специальной литературе больше, чем в Риме было комиций. Мы полагаем, что с ответом на первый вопрос все далеко не так очевидно, а поиск ответа на второй следует вести конструктивно, то есть, опираясь на сообщения источников и принимая во внимание статус изучаемой магистратуры как высшей, а также учитывая компетенцию и роль на рассматриваемом этапе каждого вида народных собраний.

Военные трибуны во второй половине V в. – первой половине IV в. до н.э. были, как убедительно показывает в своей монографии В. Н. Токмаков²²⁹, руководителями "тысяч", т.е. рядов фаланги центуриатного войска, а не командирами структурных частей легиона, не существовавшего тогда в виде самостоятельного войскового подразделения. Как свидетельствует Тит Ливий, до 362 г. до н.э. tribuni militum не избирались голосованием народа, а назначались по личному усмотрению высших военачальников (Liv. VII. 5. 9). Затем они стали частично назначаемы, частично избираемы, что сохранилось и в поздней Республике (Cic. Contra Ver. I. 30). Таким образом, до реформ Лициния – Секстия (т.е. до упразднения консулярного трибуната) каждый консул, диктатор или консулярный трибун в роли главнокомандующего назначал военных трибунов, требовавшихся для оперативного руководства армией. На момент проведения выборов новых высших магистратов, если они осуществлялись не сложившим еще полномочия предыдущим, в войске имелись назначенные им (или его коллегой, если у власти находилась коллегиальная магистратура) tribuni militum. Тогда на следующий административный срок в высшую магистратуру баллотировались военные трибуны предыдущего года. Если же выборы проводились в ходе интеррегнума, то должности командиров армейских структур были вакантны, так как со сложением полномочий предыдущими высшими магистратами прекращали исполнение обязанностей и назначенные ими на любые посты лица. Следовательно, либо претендовать на избрание в качестве консулярных трибунов могли уже к этому моменту бывшие военные трибуны, либо интеррекс сам назначал командиров воинских подразделений, которые и выступали в роли кандидатов при голосовании в комициях. Второе было вполне возможно, так как интеррекс, по нашему убеждению, был магистратом с империем, и в сфере militiae мог командовать войском, набирать его и назначать командиров²³⁰. Однако нельзя исключить и иной вариант, по которому избираться на должность консулярных трибунов могли и бывшие военные трибуны (причем, возможно, что когда-либо бывшие, а не обязательно непосредственно перед тем). Можно также предположить, что, если первоначально действительно в ранг высших магистратов возводились военные трибуны при [с.69] исполнении своих воинских обязанностей, то с течением времени, при сохранении названия магистратуры, на нее стали претендовать любые видные политические деятели, ибо в Риме все они были полководцами и неизбежно в своей жизни неоднократно выполняли в армии роль военных трибунов. В определенной мере, косвенно свидетельствуют в пользу такого варианта развития событий случаи занятия должности консулярного трибуна одним лицом два года подряд, например: Гай Сервилий Агала имел такие полномочия в 408 и 407 гг. (Liv. IV. 56. 2; IV. 56. 12); Луций Фурий Медуллин в 398 и 397 гг. до н.э. (Liv. V. 14. 5.; V. 16. 1); Сервий Сульпиций Руф в 384 и 383 гг. до н.э. (Liv. VI. 18. 1; VI. 21. 1); Сервий Корнелий Малугинский в 382 и 381 гг. (Liv. VI. 22. 1; VI. 27. 2). Эти примеры означают, что, когда перечисленные персоны второй год подряд претендовали на должность консулярного трибуна, они при избрании не могли считаться рядовыми военными трибунами, но тем не менее, успешно баллотировались. Таким образом, у нас есть сомнения в том, что только и исключительно действовавшие ко времени выборов военные трибуны могли быть кандидатами в коллегию консулярных. Вполне возможно, что таковыми имели право быть и бывшие военные трибуны. Мы согласны с Генрихом Зибером, что tribuni militum в данном случае был только титул избранных народом высших магистратов²³¹, который, на наш взгляд, не означал ни нахождение лица в должности войскового трибуна на момент выборов, ни сохранение за ним обязанностей командира подразделения фаланги после них. Более того, велика вероятность, что военный трибунат вообще рассматривался как необходимая ступенька на пути к высшей магистратуре (не только к консулярному трибунату, но и к консулату). Ведь высший магистрат в Риме, – это, неизбежно, главнокомандующий и, чтобы претендовать на эту роль, нужно было проявить себя в качестве командира самого крупного структурного подразделения войска. Поэтому с точки зрения предшествовавшей военной карьеры претендентам на должность консулов и консулярных военных трибунов предъявлялись одинаковые требования, различие было только в отношении происхождения: военные трибуны из плебеев в V в. – первой половине IV в. до н.э. имели возможность занять лишь вторую из названных магистратур. Итак, мы склонны считать, что кандидат на должность консулярного военного трибуна обязан был приобрести боевой опыт в ранге военного трибуна, но на момент избирательной кампании мог и не иметь такого офицерского назначения.

Наши рассуждения в предыдущем абзаце основывались на свидетельстве Ливия о назначаемости tribuni militum в римском войске в эпоху консульского трибуната. Однако в исследовательской литературе была высказана гипотеза, что и до 362 г. до н.э. они избирались народным собранием. Ее [с.70] автор, Рафаэль Сили, приводил следующие доводы в пользу своей трактовки. Реорганизация государственного управления была проведена в 367 г. до н.э., и, если бы возникла потребность с отменой консулярного трибуната перейти к избранию военных трибунов для армии, то она была бы реализована именно в этом году, а не несколько лет спустя. Далее, Р. Сили утверждал, что, поскольку одним из принципов реформы 367 г. было укрепление приоритета консульской должности над другими, то переход от назначения к избранию военных трибунов и, тем самым, получение ими большей степени самостоятельности во взаимоотношениях с консулами, противоречил бы логике этой реформы. Самое же главное, полагая, что должность плебейских защитников произошла от военных трибунов²³², данный исследователь рассматривает lex Publilia 471 г. до н.э. (традиционно понимаемый как изменивший порядок избрания плебейских трибунов) в качестве законодательного акта, перенесшего выборы военных трибунов из куриатных комиций в трибутные²³³. По дальнейшим рассуждениям Р. Сили, когда плебеи бойкотировали консульские выборы, по указанию сената уже избранные военные трибуны брали управление в свои руки²³⁴. Однако, при отсутствии консулов прежние военные трибуны слагали обязанности командиров подразделений (ибо даже избранные в комициях магистраты ниже по рангу консулов с прекращением консульских полномочий прекращали исполнение должностных обязанностей), а новые не могли быть ни назначены, ни избраны, поскольку и выборами, и назначением на должности обязаны были руководить консулы или другие высшие магистраты. Тем более, что никто, кроме интеррекса, не мог при не проведенных своевременно выборах брать власть в свои руки, просто "по инструкции" сената, даже если эти лица были избраны в комициях, но на иную должность. Поэтому, на наш взгляд, трактовка Р. Сили передачи высшей магистратской власти военным трибунам не выдерживает критики, а представление о том, что их должность в войске была выборной, а не назначаемой, не базируется на сколь-нибудь убедительных аргументах. Таким образом, мы считаем, что высшие магистраты в роли главнокомандующих назначали (по утверждению античной традиции) в период 444-367 гг. военных трибунов, бывших тогда командирами рядов фаланги, которые, в случае избрания в коллегию консулярных трибунов, должны были пройти процедуру утверждения на комициях.

Какие комиции осуществляли голосование при избрании консулярных трибунов, – ответы на этот вопрос в историографии давались самые разнообразные. Одна из концепций признает, что это была компетенция трибутных собраний. Ее [с.71] сторонниками были Людвиг Ланге²³⁵ и Стюарт Стэвели²³⁶. Другая теория отводит данную роль центуриатным комициям. Такая точка зрения была предложена автором одной из самых первых статей по проблеме консульского трибуната, – Оттокаром Лоренцем²³⁷. Затем она была поддержана Теодором Моммзеном²³⁸, Кристером Ханелем²³⁹ и зафиксирована в энциклопедии Паули-Виссова²⁴⁰. Была высказана и гипотеза о куриатных комициях как избирательных собраниях для консулярных трибунов, автором которой явился Аурелио Бернарди²⁴¹. Данный автор исходил из того, что до 426 г. до н.э. наделялись империем tribuni celerum, а не tribuni militum. Соответственно, согласно его взгляду, до этого года выборы проходили в куриатных собраниях, а после – в центуриатных. Раньше же всех появилось представление, выраженное Бартольдом Нибуром, что сначала выборы консулярных трибунов проводились в центуриатных комициях, а с тех пор, как постоянно стали избирать их в количестве шести, они были перенесены в трибутные собрания²⁴².

Обратимся к имеющимся источникам. Собственно, и прояснить ситуацию, и одновременно запутать ее, нам помогает только Тит Ливий. Римский историк трижды прямо упоминает о том, на каких комициях избирали военных трибунов с консульской властью. В первом случае речь идет о центуриатных собраниях: "Один М. Ветурий из патрицианских кандидатов сохранил место: почти все центурии избрали военными трибунами с консульской властью других лиц, плебеев – М. Помпония, Гн. Дуилия, Волерона Публилия, Гн. Генуция и Л. Атилия" (Liv. V. 13. 3)²⁴³. В этом пассаже все четко: omnes fere centuriae dixere. Еще более определенно, к тому же в качестве общего принципа и нормы, утверждается в речи, вложенной Ливием в уста Камилла: "Куриатные комиции, которые продолжают дело войны, центуриатные комиции, на которых вы выбираете консулов и военных трибунов, где с ауспициями их можно проводить, если не там, где они обыкновенно бывают?" (Liv. V. 52. 16)²⁴⁴. Здесь все абсолютно однозначно: comitia centuriata, quibus [с.72] consules tribunosque militares creatis. Но еще один фрагмент вносит сумятицу в эти совершенно ясные свидетельства. "Первые подающие голоса избирают военным трибуном не против воли патрициев П. Лициния Кальва, не домогавшегося этого; умеренность сего мужа была испытана в первой магистратуре, впрочем, тогда уже он был стар годами, да и вскоре стало очевидно, что все из коллегии прошлого года будут опять избраны, – Л. Титиний, П. Мений, Гн. Генуций, Л. Атилий. Прежде чем трибы по закону стали объявлять имена избранных, П. Лициний Кальв с позволения интеррекса произнес речь…" (Liv. V. 18. 1-2)²⁴⁵. В конце приведенной цитаты говорится о провозглашении магистратов, а именно консулярных военных трибунов, на трибутных комициях. В начале же ее речь идет, судя по всему, о центуриатных собраниях, поскольку множественное число praerogativae свидетельствует в их пользу (в трибутных собраниях первой голосовала одна триба, а не несколько). Проблема, однако, еще и в прочтении испорченного текста, – некоторые исследователи и издатели предпочитают восстанавливать praerogativa. Так или иначе, Ливий в этом фрагменте, связывает ренунциацию консулярных трибунов с трибутными комициями, а голосование либо с ними же, либо с центуриатными. О куриатных комициях как месте избрания военных трибунов с консульской властью в источниках нигде не упоминается, поэтому мы отвергнем эту точку зрения, внимательнее отнесясь к остальным, и с учетом аргументации разделяющих их исследователей, но на основе нашего понимания свидетельств Ливия, займем определенную позицию.

Доказательства своей версии об избрании консульских трибунов на трибутных комициях приводил С. Стэвели. Он полагал, что утверждения о центуриатных комициях в данном контексте есть только "собственное легкомысленное мнение" Ливия, тогда как противоречащее ему указание на трибутные комиции почерпнуто им из первоисточников, возможно записей понтификов²⁴⁶. Далее С. Стэвели предлагал следующие аргументы. В условиях сословной конфронтации плебеи стремились, борясь с превосходством патрициев, к вручению полномочий консульским трибунам, но могли бы добиться этого только в демократических трибутных комициях, а не в тимократических центуриатных. В период поздней Республики военные трибуны, будучи командирами подразделений легиона, избирались, по свидетельству Саллюстия (Sallust. Bell. Iug. 64. 3), в трибутных комициях, что, на взгляд С. Стэвели, говорит об "унаследовании" традиции от ранней Республики. Наконец, данный автор ссылается на пример квесторов, о которых Ливий [с.73] пишет, что их, как и военных трибунов с консульской властью, народ стал выбирать из патрициев и плебеев (Liv. IV. 43. 5), а Тацит (Tac. Ann. XI. 22) также утверждает, что квесторов с течением времени стал избирать народ. Однако, возражая весьма авторитетному для нас автору, отметим, что ни Ливий, ни Тацит в указанных фрагментах не говорят о трибутных комициях, используя просто термин populus, но даже если бы и говорили, порядок избрания квесторов в данном случае ничего не доказывает. Ведь Ливий сближает избрание квесторов и консулярных военных трибунов только по такому критерию, как "из патрициев и плебеев". Выборы во II в. до н.э. военных трибунов легиона в трибутных комициях также не показательны. Во-первых, потому, что центуриатные комиции утратили к тому времени многие свои важные функции, передав их трибутным (поэтому ссылаться на "унаследование" компетенции каждого из видов народных собраний в данном случае вообще нельзя). Во-вторых и главных, – различие было обусловлено тем, что консулярные военные трибуны, как высшие магистраты должны были избираться на центуриатных комициях, а военные трибуны легиона, уподобляясь низшим магистратам, в трибутных. По поводу "тимократичности" центуриатных собраний, которая якобы помешала когда-либо избрать военных трибунов, можно ответить словами В. Н. Токмакова, что преимущество большего ценза проявлялось "в праве активно участвовать в голосовании, практически не влияя на его результат".²⁴⁷ Что же касается утверждения о собственном ненадежном мнении Ливия в пользу центуриатных комиций и о показаниях его источников в пользу трибутных, то дело обстояло, скорее, наоборот. Возросшее значение трибутных комиций близкой для него позднереспубликанской эпохи римский историк легко мог перенести (что он нередко делал, характеризуя через реалии последнего периода Республики ее раннее время) на начало IV в. до н.э. Впрочем, Рональд Ридли предлагал считать это упоминание триб анахронизмом из времен центуриатной реформы²⁴⁸. Таким образом, нас не убеждают аргументы в поддержку гипотезы о трибутных комициях как избирательном органе для консульских трибунов.

Мы полагаем, что в начале процитированного выше фрагмента (Liv. V. 18. 1-2) Ливием была все же употреблена форма множественного числа praerogativae, поскольку во множественном числе третьего лица стоит глагольная форма creant. Поэтому у Ливия мы находим только одну оговорку по поводу трибутных комиций, которую можно, как отмечали выше, с равной вероятностью считать модернизацией или анахронизмом. Остальные его сообщения очевидным образом называют в связи с изучаемым вопросом центуриатные комиции. По нашему мнению, не должно было быть различий в вотуме доверия граждан консулам и консульским трибунам. Коллегия [с.74] консулярных военных трибунов, являясь высшей магистратурой, должна была в V-IV вв. до н.э. избираться там, где проходили выборы высших должностных лиц, то есть в центуриатных комициях, что, собственно и подчеркивал Ливий, говоря об избрании и консулов, и консулярных трибунов в одних и тех же центуриатных комициях. Точка зрения Б. Нибура о переносе с течением времени места избрания tribuni militum consulari potestate из центуриатных комиций в трибутные была бы логичной, если бы конституционное существование данных должностных лиц в роли носителей верховных полномочий исполнительной власти вышло бы за пределы первых двух веков Республики. Для объяснения такого переноса в конце V в. до н.э. мы не находим должных мотивов.

Итак, в нашей реконструкции политико-правового механизма избрания военных трибунов с консульской властью мы связываем акт голосования персонального состава коллегии с центуриатными комициями. Кто мог председательствовать на их выборах, – ответ на этот вопрос не так сложен. Руководить избиранием высших магистратов в принципе могли консулы, диктаторы, интеррексы и сами консулярные военные трибуны. Выясним, кого конкретно в такой роли называет нам Ливий, или кого мы можем предполагать, исходя из текста его труда. Собственно, Ливий прямо называет председательствующих для наших случаев только в ситуациях интеррегнума, – во всех остальных приходится это определять логически. Греческие авторы тут очень мало нам помогают, только Диодор (Diod. XV. 71. 1) сообщает о трибунской коллегии 376 г. до н.э. (о которой нет информации у Ливия), что позволяет понять, анализируя предшествовавшую ситуацию, кто являлся руководителем избирательного собрания.

В роли председателей комиций по выборам военных трибунов с консульской властью чаще всего выступали такие же магистраты предыдущего года, проводя выборы своих преемников. Очень вероятно, что под их руководством были избраны коллегии консулярных трибунов 432, 424, 419, 418, 416, 415, 414, 406, 405, 404, 403, 402, 401, 400, 399, 398, 397, 394, 390, 386, 385, 383, 382, 381, 380, 378, 377, 376, 369, 368 гг. до н.э. Возможно, что к ним следует добавить коллегию 417 г. до н.э. (когда в предшествовавший год диктатор всего восемь дней имел полномочия, и, видимо, перед выборами консулярные трибуны возобновили свою власть как бы "замершую" на время диктатуры²⁴⁹), а также, аналогично, коллегию 379 г. до н.э., поскольку диктатор на двадцатый день сложил полномочия и выборы, судя по тексту Ливия, прошли уже после этого.

[с.75] Интеррексы в семи или восьми случаях руководили выборами консульских трибунов. Возможно, что в 444 г. до н.э. интеррегнум предшествовал консулярному трибунату, а не следовал за ним (Ливий не знал точно, как соотнести упоминаемые в его первоисточниках консульскую и трибунскую коллегию, а также междуцарствие). Остальные коллегии военных трибунов с консульской властью, избранные под председательством интеррекса, фиксируются довольно четко, – это магистраты 433, 420, 396, 391, 389, 387, 370 гг. до н.э.

Консулы не так часто прослеживаются в роли руководителей комиций по избранию консулярных трибунов, что, конечно, связано со сравнительно редким "смежным" функционированием этих магистратур. Могла быть провозглашена при консульском руководстве избирательной кампанией первая коллегия консулярных трибунов 444 г. до н.э., (хотя, как мы отметили, она могла прийти к власти и после интеррегнума). Более вероятно связать с председателем-консулом выборы консулярных трибунов 426, 422, 408 гг. до н.э.

Возможно, что выборы коллегий консулярных трибунов ряда лет проходили под председательством диктатора. Это коллегии 438, 434 гг. до н.э., которые, впрочем, могли быть избраны под руководством консула, возобновившего полномочия после диктатуры, а для 434 г. до н.э. возможно, также, что консульская пара начала после диктатуры административный год, а затем передала полномочия консулярным трибунам. К числу коллегий консулярных военных трибунов, которые с равной вероятностью могли быть избраны под руководством диктатора или консулярного трибуна, следует отнести коллегии этих магистратов 425, 426, 407, 395, 388, 384, 367 гг. до н.э.

Председатель избирательных комиций имел реальную возможность повлиять на исход выборов, о чем мы уже неоднократно писали²⁵⁰. Конечно, на наш взгляд, в данном случае он не определял, кого – консулов или консулярных трибунов – выбирать, это было предрешено сенатом. Но он мог приложить усилия к избранию одних персон и неизбранию других. Не исключено, что иногда выбирали меньшее количество консулярных трибунов, чем предполагалось, именно по этой причине, но никаких конкретных фактов по этому поводу источники не содержат. Можно только с высокой долей вероятности утверждать, что "довыборы" на оставшиеся вакантными в данной магистратуре места уже под председательством одного из избранных на этот год консулярных трибунов (как это, например, практиковалось, когда под руководством интеррекса избирали одного консула, а тот председательствовал на выборах второго) не проводились, ибо нигде нет никакого намека на них. Также следует отрицать возможность выборов в течение года в эту [с.76] магистратуру суффектов и уж тем более исключить кооптацию членами коллегии не избранных в нее комициями лиц.

Противодействие проведению выборов консулярных трибунов со стороны трибунов плебейских представляется маловероятным, так как чаще всего (хотя и не исключительно) именно плебейские массы и их вожди инициировали их избрание. Однако плебейских трибунов могли не устраивать конкретные кандидатуры в консулярный трибунат, тогда они вели агитацию против определенных персон. Добиваться же срыва выборов, отказа от участия в голосовании особого смысла не имело, поскольку это неизбежно приводило к междуцарствию, при котором patres-senatores становились хозяевами положения.

Сенатское постановление о предоставлении полномочий высшей исполнительной власти консулярным военным трибунам и голосование в центуриатных комициях по конкретным кандидатурам, – два основных звена, в нашем понимании, в механизме перехода власти к этой коллегии. При этом, на наш взгляд, такой переход вполне был допустим не только по окончании административного года, но и в его ходе, а именно, от консулов к консулярным трибунам, что осуществлялось при живых и не отправленных в отставку консулах без интеррегнума. Правда, у нас есть только единичные примеры такого развития событий, – там, где мы усматриваем на основании сообщений античных писателей для одного и того же года и консулат, и консулярный трибунат, а указания на интеррегнум отсутствуют, – это 434 г. до н.э. (Liv. IV. 23. 1-2), 432 г. до н.э. (Liv. IV. 25. 5; Diod. XII. 60. 1; Macrob. I. 13. 21), 426 г. до н.э. (Liv. IV. 20. 5-11; IV. 20. 10; IV. 31. 5; Val. Max. III. 2. 4; Diod. XII. 80. 6-8). Чаще, как мы видели, до истечения административного года к магистратуре консулярных трибунов прибегали после интеррегнума, вызванного чрезвычайными обстоятельствами. Что же касается "плавного", без междуцарствия, перехода от консулата к консулярному трибунату, то не следует его понимать как простое назначение консулом военных трибунов, – такая возможность ошибочно, по нашему мнению, допускается в трактовке Энн Боддингтон, которая рассматривает консулярных военных трибунов как "дополнительных коллег" консулов²⁵¹. Если диктатора консул провозглашал (согласовав с сенатом его кандидатуру) без голосования в комициях, то военных трибунов с консульской властью он таким образом назначить не мог. По всей видимости, это связано было с тем, что консулярный трибунат – коллегиальная магистратура, в отличие от единоличной диктатуры. Сама же возможность перехода в любой момент, а не только по окончании административного года, сближает консулярный трибунат с диктатурой как чрезвычайной магистратурой. Еще больше сближает его с ней сенатское постановление как правовая база передачи полномочий экстраординарным магистратам.

[с.77] Понимание tribuni militum consulari potestate в качестве высших магистратов означает одновременно признание необходимости для них такого важного элемента в процедуре наделения полномочиями верховной исполнительной власти, каким являлся куриатный закон об империи. Сама по себе констатация обладания ими империем в источниках (I. L. S. 212; Gell. XVII. 21. 19) не оставляет нам иного варианта трактовки, хотя исследователи избегают обычно прямо говорить об этом законе применительно к консулярным трибунам (за редким исключением, например, – Ф. Де Мартино²⁵²). Lex curiata de imperio требовался для всех (кроме интеррекса) высших должностных лиц, как ординарных, так и чрезвычайных, провозглашенных от имени сената или избранных на центуриатных комициях. В данном случае, для консулярных трибунов принятие его означало признание куриями (как исходной основой римского гражданского коллектива) должностных лиц, избранных в военной организации общины. Порядок наделения империем сводился к внесению самими магистратами закона о нем в куриатные комиции и собственно голосования. Свидетельство о проведении куриатного закона непосредственно для военных трибунов с консульской властью у Ливия имеется, хотя и в виде ретроспекции при описании более поздних событий. Римский историк сообщает, что начинать голосование по поводу lex curiata de imperio с Фавцийской курии было неблагоприятным предзнаменованием, ибо именно она первой подавала голос во время наделения империем магистратов, при которых на Рим обрушивались бедствия, в том числе взятие города галлами (Liv. IX. 38. 15). Так как падение города в ходе галльского нашествия произошло при военных трибунах с консульской властью, речь в этом примере, приводимом Ливием, без сомнения, идет о lex curiata для tribuni militum consulari potestate. Несмотря на то, что процедура его принятия внешне носила формальный характер, для римлян она была наполнена не только политическим, но и сакральным смыслом, так как вместе с империем магистрат наделялся правом совершения общественных ауспиций. Получивший империй магистрат в пятидневный срок приносил клятву на верность законам (iurare leges).

Вручением империя и присягой заканчивалось избрание военных трибунов с консульской властью. Политико-правовой его порядок, как мы видели, включал в себя несколько звеньев, а осуществление занимало не один день. Что же касается сложения полномочий консулярными трибунами, то длительной процедуры здесь не требовалось, достаточно было лишь публичного объявления. Однако стоит обратить внимание на то, могло ли чье-либо давление заставить консулярных трибунов досрочно уйти в отставку, и что следовало за прекращением ими исполнения должностных обязанностей, как при исчерпании полного срока, так и ранее.

[с.78] Текст Ливия со всей определенностью свидетельствует, что сенат мог принудить военных трибунов с консульской властью досрочно уйти в отставку. При этом иногда не скрывалось явное недовольство сената деятельностью этих магистратов. Так, после галльского нашествия "проводить комиции для выборов на следующей год не было доверено военным трибунам, при исполнении которыми магистратских обязанностей город был захвачен; дело дошло до интеррегнума"²⁵³ (Liv. VI. 1. 5). В других же случаях могли в качестве главной причины требований преждевременного сложения полномочий консулярными трибунами выдвигать мотив необходимости обновления ауспиций из-за нарушения священных обрядов, как это было в 397 г. до н.э. (Liv. V. 17. 1-3). Испытанный способ заставить магистратов уйти в отставку под предлогом огрешности при совершении ауспиций при их избрании применялся и по отношению к военным трибунам с консульской властью (Liv. IV. 3. 3). Делалось это, разумеется, руками авгуров по инициативе сената. При досрочной отставке консулярные военные трибуны не могли проводить выборы других высших магистратов, ибо отставка означала "сакральную дисквалификацию" их империя, и совершать необходимые ауспиции по поводу преемников они были не правомочны.

У сената был еще один инструмент для прекращения полномочий консулярных военных трибунов, при котором магистратам не надо было заявлять о досрочном их сложении, – введение диктаторского правления. То, что такой прием нередко использовался, свидетельствует замена на диктаторов одиннадцати коллегий консулярных трибунов, проведенная в 434, (Liv. IV. 23. 5), 426 (Liv. IV. 31. 5), 418 (Liv. IV. 46. 10), 408 (Liv. VI. 57. 6), 396 (Liv. V. 19. 2), 390 (Liv. V. 46. 11), 389 (Liv. VI. 2. 5), 385 (Liv. VI. 11. 10), 380 (Liv. VI. 28. 3), 368 (Liv. VI. 38. 4), 367 (Liv. VI. 42. 4) гг. до н.э. Поводом для этого (часто не формальным предлогом, а фактической причиной) было углубление критического внешнего или внутреннего положения государства. Консулярные трибуны, как правило, приходили к власти в сложных обстоятельствах, вручение им полномочий было неординарной мерой, но справиться с трудностями, особенно внешних войн, они далеко не всегда могли. Не последнюю роль в этом, по всей вероятности, сыграла многочленность коллегии, мешавшая единоначалию на войне, а иногда и последовательным действиям во внутренней политике. Поэтому, имея в государственном устройстве такие разные чрезвычайные магистратуры как консулярный трибунат и диктатура, римляне поочередно при необходимости их использовали, убеждаясь в большей эффективности последней, в первую очередь, для ведения военных действий. Это, возможно, в конце концов, привело к отказу от консулярного трибуната и сохранению в конституции диктатуры. Иначе говоря, переходы от консулярного военного трибуната к диктаторским полномочиям [с.79] мы рассматриваем как поиски римской общиной оптимального пути решения проблемы сохранения ее жизнеспособности в угрожающих этому обстоятельствах.

На время функционирования диктатуры полномочия консулярных трибунов (как годичных по максимальному сроку магистратов) "замирали", что было характерно и для консулов. При этом диктатор мог привлекать консулярных трибунов к любой государственной деятельности под своим началом. После же отставки диктатора, если административный год еще не завершился, они возобновляли исполнение должностных обязанностей. Если же он заканчивался, то диктатор сам проводил выборы, или же назначался интеррекс.

При полном исчерпании военными трибунами с консульской властью годичного срока своих полномочий они проводили в соответствующие сроки выборы консулов или формировали на центуриатных комициях новую коллегию консулярных трибунов (если это предписывалось сенатским постановлением). Если по какой-либо причине они не успевали это сделать, ликвидировать перерыв в преемственности высшей исполнительной власти должен был междуцарь.

Таким образом, в нашей исторической модели функционирования магистратуры tribuni militum consulari potestate приход к власти этих должностных лиц и сложение ими ее полномочий рассматриваются как имевшие правовой механизм регулирования и основанную на нем политическую практику. Необходимым и достаточным условием для перехода к управлению общиной данными магистратами, как и другими экстраординарными, было сенатское постановление, не голосовавшееся в народном собрании (согласие граждан требовалось только при изменениях числа магистратских мест). Персональный состав коллегии утверждался в центуриатных комициях, кандидатами в нее могли выступать как действовавшие командиры воинских подразделений в ранге военного трибуна, так, вероятно, и бывшие. Завершающим актом вручения полномочий высшей власти консулярным трибунам было принятие куриатными собраниями закона о наделении их империем. Прекращение должностных обязанностей военными трибунами с консульской властью могло быть как досрочным, под давлением сената, так и по окончании административного года (с "замиранием" внутри его их полномочий на период диктатуры или без такового, если диктатура не вводилась) с дальнейшим осуществлением одного из конституционно возможных вариантов сохранения непрерывности исполнительной власти в римской общине.

[с.80]

Вопрос о том, какой характер – ординарный или чрезвычайный – имела магистратура консулярных военных трибунов, является кардинальным для исторического моделирования процесса формирования политической системы civitas в первые полтора века существования Республики. От ответа на этот вопрос зависит представление о путях и этапах складывания высшей исполнительной власти, о становлении основных звеньев римского государственного устройства. Однако исследователи, непосредственно обращавшиеся к истории консульского трибуната в историографии последних пяти десятилетий, как правило, уходят от четкой формулировки, к каким магистратурам, обычным или экстраординарным, следует отнести эту должность²⁵⁴. Вместе с тем, при чтении их работ создается однозначное впечатление, что авторы понимают консульский трибунат как высшую ординарную магистратуру, конкурировавшую с консулатом в таком качестве в течение почти восьмидесяти лет. В общих же работах, сжато освещающих конституционное устройство ранней Республики, изданных как в XIX, так и в XX вв., встречается причисление военных трибунов с консульской властью к экстраординарным должностям²⁵⁵. Как подчеркивал Теодор Моммзен, военные трибуны не были чрезвычайной должностью, они были "ординарные и хорошо известные офицеры", которые при наделении консульской властью получали чрезвычайные полномочия, провозглашаясь в новом статусе чрезвычайным образом²⁵⁶. Оставляя пока в стороне анализ собственно полномочий консулярных трибунов (его мы проведем в следующем параграфе), обратимся к выяснению характера их должности на основе рассмотрения следующего принципиального в этом отношении момента: всегда ли консулярные трибуны избирались на полный срок административного года, то есть, могли ли они оказаться у власти, сменяя консульскую пару, после начала этого года (или, наоборот, начав год, они уступали место консулам). Ибо, в первую очередь, проявление экстраординарности, – это переход в любой момент от обычного способа управления к руководству общиной особыми властными структурами, а также возврат к ординарным органам, когда прекращается потребность в чрезвычайных. Кроме этого, постараемся точнее выяснить, что собой представлял административный год для консулярных [с.81] трибунов, всегда ли на практике он соответствовал календарному, и является ли сама по себе годичность полномочий критерием для определения характера магистратуры²⁵⁷.

Античные писатели придерживаются в трактовке периодической замены консулов консулярными трибунами такой логики: трибуны избирались на год, на который выборы консулов не проводились; вопрос о том, кого избирать (консулов или военных трибунов) решался перед началом административного года. Учитывая к тому же, что трибунская должность была коллегиальной и по времени исполнения максимально годичной, у читателя их трудов создается в первом приближении впечатление (которое, вероятно, имелось и у самих авторов поздней Республики и Империи), что консулярный военный трибунат был, также как и консулат, ординарной магистратурой. Правда, Р. Бунзе однозначно считает, что античные авторы расценивали появление консулярных трибунов как введение новой чрезвычайной должности²⁵⁸. Мы же усматриваем иную логику в их описаниях. Однако логика изложения событий античными историками, порожденная их представлениями о замене консулов военными трибунами по итогам сенатского решения и избирательной кампании каждый раз на весь год, это одно, а конкретные сведения, не вписывающиеся в эту логику, которые они до нас доносят, опираясь на свои первоисточники, – это другое. Проанализируем эти свидетельства античной традиции, сохранившиеся в ней от разных поколений анналистов (а у них из списков магистратов), для нас в данном случае отнюдь не менее, а, пожалуй, более важные, чем понимание ситуации римскими и греческими авторами I в. до н.э. – I в. н.э.

Противоречие названной логике изложения (административный год либо целиком консульский, либо трибунский) мы находим у Ливия уже для первого случая функционирования консулярного военного трибуната. В 444 г. до н.э., согласно его сообщению, были избраны трое трибунов с консульской властью: Авл Семпроний Атратин, Луций Атилий и Тит Клуилий (Liv. IV. 7. 1). Но далее он отмечает, что договор с ардеянами в этом году был возобновлен консулами Луцием Папирием Мугилланом и Луцием Семпронием Атратином (Liv. IV. 7. 10), добавляя, что ни в древних анналах, ни в книгах магистратов они не упомянуты²⁵⁹. Этот факт подписания договора консулами, а не консулярными военными трибунами, обычно акцентируется [с.82] исследователями²⁶⁰. То, что в данном году действовали и консулярные военные трибуны, и консулы подтверждает Дионисий Галикарнасский, отмечающий, что не во всех, а в немногих, римских летописях содержатся сведения о тех и других, в одних же только о военных трибунах, в других – лишь о консулах (Dionys. XI. 62. 3)²⁶¹. У Ливия следует уточнение, что, по его мнению, военные трибуны имели полномочия в начале года, но, как если бы они были у власти весь год, имена сменивших их консулов были пропущены (Liv. IV. 7. 11)²⁶². Давая же ссылку на Лициния Макра, Ливий передает сведения своего информатора, что имена этих консулов содержались в договоре с ардеянами и в полотняных книгах (Liv. IV. 7. 12)²⁶³. Хотя у Ливия цепочка событий выстроена последовательно: переход от консулярных трибунов (из-за признания огрешности их выборов по причине нарушений в ауспициях) к консулам через интеррегнум (Liv. IV. 7. 3, 8-10), тем не менее, сам он не уверен, были ли в том году только трибуны, или же их сменили консулы (Liv. IV. 8. 1)²⁶⁴. Следовательно, имевшийся в распоряжении Тита Ливия исторический материал не вполне вписывался в его логическую схему смены высших магистратов, что, видимо, приводило к определенному приглаживанию его в соответствии с этой схемой. Подтверждает это и упоминание Диодором Сицилийским (Diod. XII. 32. 1) Тита Квинкция (фигурирующего у Ливия в роли интеррекса, провозгласившего консулов в этом году) в качестве одного из трех консулярных трибунов²⁶⁵, вместо Тита Клуилия, названного у Ливия. По мнению Энн Боддингтон, Ливий, возможно, "убил две птицы одним камнем", корректируя список консульских трибунов и рисуя необходимый конституционный механизм для выборов дополнительных консулов²⁶⁶. Судя по всему, имея в распоряжении сведения первоисточников, как о консульской паре 444 г. до н.э., так и о коллегии военных трибунов с консульской властью этого года, сомневаясь в наличии консулов, не вполне [с.83] соответствовавших логике его изложения, но, все же отмечая (из-за фиксации их имен в договоре с ардеянами!) возможность их нахождения у власти, Ливий предпочел выстроить ряд событий по цепочке: консулярный трибунат, интеррегнум, консулат. Нам представляется вероятной и иная последовательность: сначала два консула, затем междуцарствие, а потом уже (или даже минуя интеррегнум) консулярный военный трибунат. Дело в том, что, согласно повествованию того же Ливия, послы из Ардеи явились в Рим в начале года; возможно, вскоре и был возобновлен с ними договор. Если события развивались так, то замена консулов на военных трибунов в ходе административного года выглядит скорее как необходимость прибегнуть к чрезвычайной магистратуре из-за осложнения либо внутриполитической, либо внешнеполитической ситуации (Ливий говорит и о том, и о другом). Но, даже если реальная последовательность событий соответствовала изложению Ливия, тем не менее, очевидно, что административный 444 г. до н.э. нельзя считать чисто трибунским, он был в не меньшей мере и консульским. Отправить в отставку новых магистратов могли, когда насущная потребность в них отпала, испытанным средством (и единственным, когда речь шла о недобровольном отстранении от власти экстраординарных должностных лиц), а именно, при помощи признания авгурами нарушений в птицегаданиях во время их провозглашения, как, например, неоднократно поступали с диктаторами²⁶⁷. Как раз этот способ прекращения полномочий первых консулярных трибунов и зафиксирован у Ливия.

Не менее, а, пожалуй, еще более наглядным является свидетельство античной традиции о 434 г. до н.э. То, что в этом году избирались консулярные трибуны, сомнений не оставляют ни Ливий, ни Диодор. Ливий, говоря о показаниях Лициния Макра и Элия Туберона, отмечает: "ни тот, ни другой не скрывают сообщений древних писателей о том, что в этом году были военные трибуны" (Liv. IV. 23. 2)²⁶⁸, но не передает их имен. Диодор же называет Манлия, Сульпиция и Корнелия (Diod. XII. 53. 1)²⁶⁹. Наряду с такими сообщениями для данного года совершенно очевидна информация о консулах. При этом Ливий считает таковыми Юлия и Вергиния, указывая, что они же были консулами и в предыдущем году (Liv. IV. 23. 1)²⁷⁰. Приводя следом свидетельства Валерия Антиата и Элия Туберона, Ливий замечает, что они, опираясь на полотняные книги, называют консулами Марка Манлия и [с.84] Квинта Сульпиция (Liv. IV. 23. 2)²⁷¹. Повторение у Диодора этих имен среди трех имен консульских трибунов заставляет думать о некоторой путанице в том, кто какую магистратуру занимал в 434 г. до н.э., но не разрушает представлений о наличии и консулата, и консулярного трибуната в течение этого года. Ничему не противоречит и занятие одними и теми же лицами, как консульских, так и затем (или перед тем) трибунских мест. Подобное осуществление в одном и том же году одной персоной полномочий как высшей ординарной власти, так и экстраординарной, характерно и для назначения на должность диктатора одного из консулов. Консульская пара, таким образом, находилась у власти в 434 г. до н.э. наряду (но не одновременно, как думала Энн Боддингтон²⁷²) с тремя консулярными трибунами, то есть, налицо дробление административного года на некоторые временные отрезки. Причем, для данного года нигде в источниках не отмечено междуцарствие, следовательно, переход от одной коллегии к другой совершался "плавным образом", что вообще исключалось при переходе власти в течение одного года от одних ординарных магистратов к другим. Одна консульская пара замещалась другой (при гибели или отставке) только через интеррегнум. Замена же консулов внутри административного года на носителей чрезвычайных полномочий, в частности, диктаторских, осуществлялась, не прерывая преемственности власти, путем сенатского решения и акта провозглашения диктатора, который проводился непосредственно консулом. Отсутствие интеррегнума в данном случае свидетельствует в пользу трактовки перехода в 434 г. до н.э. от ординарной магистратуры к чрезвычайной, но не о смене носителей одной ординарной должности носителями другой, тоже ординарной.

Античная традиция дает нам основание предполагать и наличие консульской пары в 432 г. до н.э., хотя главные наши информаторы, Ливий (Liv. IV. 25. 5)²⁷³ и Диодор (Diod. XII. 60. 1)²⁷⁴ называют для этого года только консулярный военный трибунат. У Макробия же приводится свидетельство Варрона о начертанном на медной колонне древнейшем законе, относящемся к консулам Л. Пинарию и Фурию (Macrob. I. 13. 21)²⁷⁵. Кристер Ханель [с.85] идентифицировал названных лиц в качестве консулов 432 г. до н.э.²⁷⁶, то есть велика вероятность, что этот год также отмечен и консулатом, и консулярным трибунатом. Возражением в данном случае может служить то, что Луций Пинарий Мамерк и Луций Фурий Медуллин названы у Ливия (у Диодора – Спурий Пинарий и Луций Фурий) в числе консулярных военных трибунов, и, следовательно, возможно подозрение на ошибку в названии их должности у какого-то из древних авторов. Однако, как мы уже отмечали, одни и те же персоны могли замещать в течение одного года разные высшие должности, ординарную и экстраординарную. К тому же, описанная Ливием обстановка эпидемии и угрозы голода, в которой, как он подчеркивает, ни о каком проведении консульских комиций даже не поступало предложений (Liv. IV. 25. 4)²⁷⁷, позволяет нам c доверием отнестись к его утверждению о том, что коллегия консулярных трибунов была в этом году сформирована, и даже считать, что именно чрезвычайные обстоятельства послужили тому предпосылкой. Тем более, что факт ее существования для данного года подтверждается Диодором. Р. Бунзе, отрицая наличие собственно консульской должности после 449 г. до н.э., замечает, что Макробий дает лишь реконструкцию текста закона, а насколько она исторична, определенно сказать нельзя²⁷⁸. Возможность ошибки в многократной передаче эпиграфических сведений о консульстве Пинария и Фурия, конечно, полностью не исключена, но, Э. Боддингтон, приняв точку зрения К. Ханеля, обращала внимание на то, что слова Варрона предполагают, что он или автор его первоисточника исследовали надпись лично, а, значит, нужно признать исполнение консулами в этот год служебных обязанностей²⁷⁹.

Также упоминание о надписи, содержащей сведения о консулате, на сей раз сделанной на доспехах Авла Корнелия Косса, имеется у Ливия при описаний событий 437 г. до н.э. (Liv. IV. 20. 5-11). Для самого Тита Ливия неясным оставался вопрос, на какой год приходился упомянутый консулат. По его источникам, в 437 г. до н.э. Авл Корнелий Косс был просто военным трибуном, без консульских полномочий (Liv. IV. 19. 1), проведя героическое сражение во время диктатуры Мамерка Эмилия. Консулом же он числился в древних анналах и в полотняных книгах, как замечает римский историк, десятью годами позже (Liv. IV. 20. 8). В дальнейшем изложении Ливий и относит консулат Косса к 428 г. до н.э. (Liv. IV. 30. 4). Через три же года после этого консулата, пишет далее Ливий, Авл Корнелий стал военным трибуном с консульской властью (рассказ об этом его трибунате римский историк помещает под 426 г. до н.э.), а затем, в тот же год, начальником конницы при [с.86] диктаторе Мамерке Эмилии (Liv. IV. 20. 10; IV. 31. 5). Ливий задавался вопросом, к какому году отнести упомянутый в надписи консулат, поскольку "тучные доспехи" могли принадлежать только главнокомандующему, и надпись сделана в ознаменование значительной победы. В 437 г. Косс не был консулом, в 428 г., как Ливий подчеркивает, не было войн (три года до и после этого консульства прошли без войны). Ливий был склонен отнести подвиг Косса, за который он получил право принести доспехи в храм Юпитера Феретрия, все же к 437 г. до н.э. Валерий Максим полагал, что это событие имело место тогда, когда Авл Корнелий был начальником конницы (Val. Max. III. 2. 4), то есть в 426 г. до н.э. Поскольку в описании обоих случаев, и 437 г. до н.э., и 426 г. до н.э. Косс действовал "в паре" с диктатором Мамерком Эмилием, нельзя исключить дублирования событий в римской историографии. Оно тем более вероятно, что предшествовавшее подвигу Косса в изложении Ливия убийство римских послов по приказу царя вейян Ларса Толумния, относимое им к 438 г. до н.э., в труде Диодора приходится на 426 г. до н.э. (Diod. XII. 80. 6-8). Обычно при дублировании более поздние события удваиваются путем вплетения их в сюжеты раннего времени. Скорее всего, это имело место и в данном случае, то есть датировка выдающейся воинской победы Косса вполне оправдана 426 г. до н.э. Тогда получается, что к этому же году мы должны отнести сведения на доспехах о его консулате, которые действительно трудно датировать мирным 428 г. до. н.э. Отсюда следует, что в 426 г. до н.э. Авл Корнелий Косс был в разные месяцы начальником конницы при диктаторе, консулярным трибуном и консулом (вероятнее даже занимая эти должности в обратной последовательности). Нам не кажется возможность такого "нагромождения" должностей нереальной. Вполне допустима, на наш взгляд, такая интерпретация событий: при обострении внешнеполитической ситуации (война с Вейями) сначала прибегли к переходу от консулата к военному трибунату, затем, когда консулярные трибуны показали, "сколь вреден на войне множественный империй" (Liv. IV. 31. 2)²⁸⁰, провозгласили диктатора.

Таким образом, приведенные примеры, по нашему мнению, говорят о том, что, вопреки схеме античных авторов при изложении смены высших магистратов в отдаленное от них время V-IV вв. до н.э. (в течение года либо консулы, либо консулярные трибуны, вместо которых может действовать диктатор или интеррекс как чрезвычайные должностные лица), один и тот же административный год мог быть последовательно отмечен наличием как консулов, так и военных трибунов с консульской властью. Эти сведения, как мы видели, относятся к первоисточникам дошедших до нас трудов античных писателей (договор с ардеянами, надпись на медной колонне, надпись на воинских доспехах, полотняные книги). Они позволяют нам усмотреть "тень консулов" того же года за выстраиваемым римскими и греческими [с.87] историками рядом консулярных трибунов, а следовательно, серьезно усомниться в ординарности последних.

Сомнения в том, что всегда можно полностью доверять Ливию или Диодору, когда они определяют тот или иной год целиком как консульский или как трибунский, усиливаются в связи с периодическим появлением в их трудах "лишних" консулов. Весьма показательна в этом отношении ситуация 428-427 гг. до н.э. Тит Ливий для 428 г. до н.э. называет уже упомянутого нами Авла Корнелия Косса и Тита Квинкция Пунийца (Liv. IV. 30. 4)²⁸¹, для следующего, 427 г. до н.э. – Гая Сервилия Агалу и Луция Папирия Мугиллана (Liv. IV. 30. 12)²⁸². Диодор Сицилийский подтверждает эти пары (Diod. XII. 75. 1)²⁸³, но между ними вставляет еще одну – Луция Квинкция и Авла Семпрония (Diod. XII. 77. 1)²⁸⁴. Отголосок такой информации имеется и у Ливия, когда он, говоря о консулярных трибунах 426 г., называет Тита Квинкция Пунийца бывшим консулом, а его коллегу по трибунату (и консулату 428 г. до н.э.) таковым не называет, хотя должен был бы использовать ту же формулу. Создается впечатление, что Квинкций, в отличие от Корнелия, занимал высшую магистратуру непосредственно перед консулярным трибунатом 426 г. до н.э. Следовательно, консулы (не суффекты), для которых невозможно выделить отдельного административного года, фигурируют у античных авторов на хронологическом отрезке 428-426 гг. до н.э. Подобные случаи чаще всего объясняются в историографии позднейшими вставками²⁸⁵, но Э. Боддингтон усмотрела в данной ситуации добавленных к консулам военных трибунов с консульской властью (она не согласилась также с редакторами оксфордского издания текста Ливия, поместивших консулов Папирия и Сервилия под 428 г. до н.э., а Косса и Квинкция под 427 г. до н.э.)²⁸⁶. Аналогичный случай она нашла и в эпиграфике, поскольку, по данным триумфальных фаст, для 437 г. до н.э. прослеживается "третий консул", который, на ее взгляд не может быть суффектом²⁸⁷. Скрываются ли за этими "выпадающими из ряда" консулами фактически консулярные трибуны, с абсолютной уверенностью сказать трудно, но нам представляется, что догадка Э. Боддингтон не лишена оснований. Вполне возможно, что Ливий, [с.88] определив для себя годы 428-427 как консульские и обнаружив в источниках соответствующую пару, не нашел места для других высших магистратов, которые явно не были ни консулами-суффектами, ни диктаторами (даже располагая какой-то информацией о них или ее следами). Мы только не можем согласиться с Э. Боддингтон, что военные трибуны были дополнительными коллегами консулов. Если бы они являлись таковыми, то уж точно не были бы для 428-427 гг. до н.э. зафиксированы у античных авторов отдельной парой.

Итак, мы склонны считать, что источники позволяют нам иногда увидеть в трибунские годы консулов, а в консульские, – если не самих военных трибунов с консульской властью, то хотя бы намеки на них. Добавим к сказанному наблюдения не близких нам в концептуальных установках исследователей, отрицавших реальность плебейского участия в консулярном военном трибунате. Они, в частности, находили, что в 422 г. до н.э. первоначально у власти была консульская коллегия²⁸⁸. Считая появление в этом году в качестве военного трибуна с консульской властью плебея Квинта Антония Меренды результатом интерполяции, сторонники этой гипотезы, в общем, допускали возможность преобразования консулата в консулярный трибунат, но только чисто патрицианский по составу. Не соглашаясь с их точкой зрения по поводу интерполяции плебейских имен, мы тем не менее можем усмотреть в их трактовке событий 422 г. до н.э. то рациональное зерно, которое сводится к утверждению о "плавном" переходе от консульской магистратуры к консулярному трибунату. На наш взгляд, он мог быть осуществлен после принятия соответствующего сенатского постановления и проведения необходимой избирательной процедуры, когда два консула этого года были переизбраны на должности консулярных трибунов, и к ним "доизбран" плебей Антоний.

Конечно, на поверхности лежит возражение всем нашим рассуждениям о том, что в годы консулярного трибуната проглядывают фигуры и имена консулов: эти случаи не так многочисленны, тогда как военные трибуны с консульской властью зафиксированы для пятидесяти одного года. Достаточно ли их, чтобы на такой основе делать вывод о том, что магистратура консульских военных трибунов вызывалась к политической жизни как чрезвычайная? Кроме сказанного нами, что констатация этих случаев имела место в первоисточниках наших латинских и греческих информаторов, сведения о них попали в их труды вопреки отстаиваемой авторами логической схеме использования в раннереспубликанский период высших магистратур, и, тем самым, они, в нашем представлении, являются аргументами в пользу экстраординарности консулярного трибуната, подчеркнем, что для нас и факты нахождения коллегии консулярных трибунов у власти в течение целого года не доказывают ее ординарный характер.

[с.89] На наш взгляд, сам по себе годичный срок не есть признак только ординарной магистратуры (как, по нашему мнению, не является таковым и коллегиальность: например, децемвират ранней Республики, и триумвираты Республики поздней, – чрезвычайные и коллегиальные органы власти). Конечно, общепризнанные в историографии в качестве чрезвычайных должностные лица, диктаторы и интеррексы, находились у власти далеко не в течение года. Но в этом заключался особый резон, – это были единоличные магистратуры. Твердое ограничение срока диктатуры шестью месяцами, а власти интеррекса – пятью днями, обуславливалось необходимостью защиты общины от возможных амбиций обладателей огромных полномочий, от установления тиранического режима. Консулярный же трибунат был должностью коллегиальной, что позволяло не определять для нее узких временных рамок, расширив их до максимально возможного по римским государственно-правовым нормам срока. То, что римляне не так опасались узурпации власти чрезвычайной коллегиальной магистратурой свидетельствует пример децемвирата. Децемвиры также были наделены годичными полномочиями, поскольку были многочленной коллегией, и их попытка править тиранически в конечном счете завершилась неудачно. Поэтому, вводя консулярный трибунат в конституционное устройство, римляне могли, имея свежий пример успешной борьбы со стремлением узурпировать власть коллегиальными чрезвычайными магистратами, опять пойти на определение годичного срока полномочий.

Административный год в Римской Республике, – это в обычной ситуации продолжительность консульских полномочий, равная календарному году. Ливий нам сообщает, что в конце V в. до н.э. магистраты торжественно вступали в должность в декабрьские иды (Liv. V. 9. 3). Судя по наблюдениям исследователей, в первой половине IV в. до н.э. начало административного года приходилось на квинтильские календы, так как большая часть триумфов магистратов этого времени (триумфальные шествия проводились в конце срока полномочий) относится к маю и июню²⁸⁹. Однако, если консулы досрочно прекращали исполнение должностных обязанностей по причине гибели или отставки, сразу начинался отсчет следующего административного года, поэтому можно говорить, что дата его начала была плавающей. Если даже происходила затяжка интеррегнума, неминуемо в такой ситуации наступавшего, время нахождения у власти избранных по его окончании магистратов отсчитывалось от дня отставки предыдущих, и они в таком случае фактически меньше года отправляли магистратские обязанности. Весьма любопытно поэтому проанализировать соотношение интеррегнумов и консулярных трибунатов.

[с.90] На период существования в римской государственной практике должности tribuni militum consulari potestate приходится 10 междуцарствий: восемь из них фиксируются совершенно определенно, – 444, 420, 413, 396, 391, 389, 387 и 370 гг. до н.э., а еще два с некоторой степенью вероятности, – 401 и 393 гг. до н.э. Главным нашим источником сведений о них является труд Тита Ливия, о первом из перечисленных междуцарствий мы знаем также по сообщению Дионисия Галикарнасского (Dionys. XI. 62. 1-2). Годы 444, 420, 401, 396, 391, 389, 387 и 370 гг. до н.э., – отмечены и функционированием консулярного трибуната. Интеррегнумам 413 и 393 гг. до н.э. военный трибунат по времени предшествовал (Liv. IV. 49. 7; IV. 50. 8; IV. 51. 1; V. 26. 1). Таким образом, все известные, точно установленные и гипотетические, за данный период междуцарствия так или иначе соприкасаются с консулярным трибунатом. Остается выяснить, была ли в каждом случае их непосредственная связь. Для 444 г. до н.э., как мы уже отмечали, Ливий рисует последовательность от консулярных трибунов через интеррегнум к консулам (Liv. IV. 7. 1-10), но могло быть, судя по его же изложению, и наоборот. 420 г. до н.э. (после окончания консулата 421 г.) – интеррегнум из-за непроведенных вовремя выборов и избрание консулярных трибунов под председательством междуцаря (Liv. IV. 43. 1 – 44. 1). Консулярный военный трибунат 414 г. до н.э. закончился междуцарствием также по причине затягивания выборов в ходе сословных конфликтов (Liv. IV. 50. 7-8). В 402 г. до н.э. из-за поражения консулярных трибунов было решено досрочно избрать новых (Liv. V. 9. 1 – 10. 1), что, вероятнее всего, было сделано через интеррегнум, датируемый 401 г. до н.э. (в историографии принято датировать междуцарствия годом, на который приходится основная часть срока избранных в его ходе должностных лиц). В 397 г. до н.э. опять мы видим досрочную отставку военных трибунов этого года, на сей раз по сакральным мотивам, и избрание при посредстве интеррекса коллегии трибунов 396 г. до н.э. (Liv. V. 17. 1-18. 1). Консулярные трибуны 394 г. до н.э. сменяются (судя по консульским фастам – Inscr. It. XIII. 1. 100) двумя парами консулов – Луцием Валерием Потитом и Корнелием Малугинским, Луцием Лукрецием Триципитином и Сервием Сульпицием Камерином, – у Ливия из которых названа только вторая (Liv. V. 29. 1-2). Считая, что эти консульские пары приходили к власти поочередно, мы должны признать для 393 г. до н.э. интеррегнум, следуя же догадке Э. Боддингтон о "лишних консулах" как "замаскированных" консулярных трибунах, мы можем усмотреть в этой четверке таковых. Правда, последнее все же в данном случае маловероятно, так как Ливий акцентирует внимание на сенатском постановлении об избрании консулов. Остается признать, что этот проблематичный интеррегнум не связан непосредственным образом с консулярным трибунатом. Следующий интеррегнум возник из такой ситуации: тяжело заболевшие консулы 392 г. до н.э. по указанию сената сложили полномочия, и через интеррегнум к власти пришла коллегия консулярных трибунов 391 г. до н.э. (Liv. IV. 31. 7-9). Сложный для римлян [с.91] 390 г. до н.э., начавшись военным трибунатом (Liv. V. 36. 12), отмеченный затем диктатурой Камилла (Liv. V. 46. 11), завершился интеррегнумом, поскольку возобновившим власть после сложения диктаторских полномочий консулярным трибунам не доверили руководить выборами (Liv. VI. 5-8). Закончилось это междуцарствие (389 г. до н.э.) также избранием военных трибунов с консульской властью. После прекращения исполнения должностных обязанностей консулярных трибунов 388 г. до н.э. опять прибегли к интеррегнуму (официально из-за необходимости возобновления ауспиций после поражения), в ходе которого тоже были осуществлены выборы коллегии военных трибунов (Liv. VI. 5. 6-7). Наконец, последний из отмеченного ряда год с междуцарствием, 370 г. до н.э., наступил, согласно Ливию, после пятилетнего отсутствия высших магистратов. Естественно, что выборы новых проводились интеррексом, под руководством которого была сформирована коллегия военных трибунов с консульской властью (Liv. VI. 35. 10-36. 3).

Таким образом, из десяти интеррегнумов, по времени относящихся к периоду существования консулярного трибуната, семь, а (если учесть нашу версию последовательности событий 444 г. до н.э.) то и восемь, непосредственно предшествовали приходу к власти консулярных трибунов, избрание которых проводилось под руководством интеррекса. При этом каждый раз Тит Ливий особо мотивирует интеррегнум прерыванием преемственности власти. То, что интеррегнум вводился по чрезвычайным обстоятельствам (или иногда под их видом в ходе политических баталий, которые мы тоже можем расценить как сложную ситуацию) сомнений у нас нет. Следовательно, эти семь – восемь случаев свидетельствуют о том, что консулярным трибунам передавали власть в явно критических обстоятельствах. В период синхронного существования в римской конституции консулярного трибуната и интеррегнума в подавляющем большинстве случаев междуцарствия предпочитали избрать военных трибунов с консульской властью, и только в двух или трех – консулов. И это при том, что в период интеррегнума, являвшегося временем патрицианской монополии на власть, ничто не мешало patres-senatores провести выборы консулов. Данные факты, на наш взгляд, говорят о том, что римляне рассматривали консулярный трибунат как властный орган, более подходящий для чрезвычайных обстоятельств, чем консулат.

Сказанное нами о связи интеррегнумов и консулярных трибунатов не противоречит ранее сделанному утверждению о том, что внутри административного года переход от консулата к консулярному трибунату в нормальной ситуации должен был осуществляться без междуцарствия (как это и имело место в 434 г. до н.э.), точно также, как переход от консулата к диктатуре. Случаи же интеррегнума 444-370 гг. до н.э. в описании Ливия все обусловлены нарушением преемственности полномочий магистратов, [с.92] возникшей объективным образом или при помощи сената (принуждение к отставке, мотив обновления ауспиций). Обратим внимание также на то, что в шести случаях междуцарствию определенно предшествовала деятельность коллегии консулярных трибунов (414, 402, 397, 394, 390, 388 гг. до н.э.). Возникает соблазн трактовать наступления интеррегнума в этих ситуациях как нежелание сенаторов-патрициев доверить руководство выборами следующей коллегии высших магистратов одному из консулярных трибунов (учитывая, что обычно консулярные трибуны приходили к власти под давлением плебеев, вопреки желанию сената видеть на их месте консулов). В историографии даже присутствует трактовка, что сенат стремился избежать руководства выборами именно плебейским консулярным трибуном²⁹⁰; в частности, В. Н. Токмаков, ссылаясь на описание Ливием событий 397 г. до н.э. (Liv. V. 17. 3-4), отмечает, что сенат насильно вводил интеррегнумы, чтобы лишить плебейских трибунов с консульской властью возможности провести выборы²⁹¹. Но и коллегия 397 г. до н.э., и другие из перечисленных, кроме, может быть, коллегии 388 г. до н.э.²⁹², не имели в своем составе ни одного плебея, и тем самым, плебей не мог потенциально выступать в роли председателя избирательных комиций, – это заставляет усомниться в наличии у сенаторов таких мотивов. Более показательно другое, – в не менее чем четырех случаях из этих шести (вероятнее даже в пяти – 402, 397, 394, 390 и 388 гг. до н.э.) коллегия консулярных трибунов уходила в отставку досрочно. Поэтому закономерно считать, что речь шла не об избирательной кампании в нормальные сроки и обычном руководстве ей, а о возобновлении исполнительной власти чрезвычайным путем. И, если консулы могли "плавным образом", без интеррегнума, провести передачу власти консулярным трибунам, как ординарные магистраты экстраординарным в течение административного года, то одна коллегия военных трибунов с консульской властью не могла передать ее другой до его завершения таким же способом. Только слагая свои полномочия по окончании административного года, консулярные трибуны имели право осуществлять руководство выборами новых магистратов, точно также как диктатор, уходя в отставку, проводил консульские выборы, только если наступали сроки избирательной кампании. Таким образом, в нашем понимании, в пределах одного административного года передача власти от одних консулярных трибунов другим непосредственным образом, без междуцарствия, была невозможна, как была невозможна таковая от одного диктатора к другому.

То, что военные трибуны с консульской властью избирались именно в годы, отмеченные чрезвычайными обстоятельствами, подтверждает и [с.93] хронологическое сопоставление с ними использования другой экстраординарной магистратуры, – диктатуры. За период 444-367 гг. до н.э. римляне прибегали к диктатуре 16 раз: в 439, 437, 435, 434, 431, 426, 418, 408, 396, 390, 389, 385, 380, 368 (две диктатуры) и 367 гг. до н.э. Четыре из названных года (439, 437, 435 и 431) – обычно понимаются как консульские, а прочие – как трибунские. Два года из перечня трибунских лет с диктатурами (396 и 389) совпадают с годами, на которые приходился также интеррегнум, а остальные – дополняют картину неспокойных лет, которая вырисовывается при установлении связи консулярных трибунатов и междуцарствий. Рассмотрим по порядку случаи последовательного применения консульских трибунатов и диктатур как в одном и том же году, так и в смежных. В консульский 439 г. до н.э., по сообщению Ливия, в связи с делом Спурия Мелия был назначен диктатор Луций Квинкций Цинциннат (Liv. IV. 13 – 16). После его диктатуры были избраны военные трибуны с консульской властью (под председательством в комициях то ли диктатора, то ли возобновивших свои полномочия после его отставки консулов, – не ясно), что было следствием агитации плебейских трибунов на волне убийства Мелия. То есть, консулярный трибунат 438 г. до н.э. непосредственно примыкает к диктатуре предшествующего года и связан с ней общей цепочкой чрезвычайных событий. Диктатура Авла Сервилия Приска опять-таки консульского 435 г. до н.э. тоже предшествовала консулярному трибунату 434 г. до н.э. (Liv. IV. 21. 6-9; 23. 1-3), в котором, как мы отмечали выше, зафиксирован и консулат. Таким образом, к двум диктатурам консульских лет консулярные трибунаты следующих лет явно примыкают. Два других консульских года с диктатурами из перечисленных четырех (437 и 431) прямого отношения к избранию консулярных трибунов не имеют, хотя после диктатуры 431 г. до н.э. Авла Постумия Туберта, по рассказу Ливия (Liv. IV. 30. 1) плебейские трибуны побуждали выбрать военных трибунов с консульской властью, но успеха не имели.

Собственно годы с консулярным военным трибунатом и диктатурой (таковых одиннадцать при приходящихся на них двенадцати диктатурах), безусловно, демонстрируют мостик прямой связи из чрезвычайных событий между этими магистратурами. Диктатор 434 г. до н.э. Мамерк Эмилий имел полномочия в промежутке от консулярного трибуната этого года до консулярного трибуната следующего, 433 г. до н.э. (что не исключает, как мы видели, наличия в 434 г. консульской пары) для осуществления военных задач (Liv. IV. 23. 4-6). Общность военных потребностей объединяет назначение консульских трибунов и диктатора в 426 г. до н.э. (Liv. IV. 31. 1-2), 418 г. до н.э. (Liv. IV. 46. 1-10), 408 г. до н.э. (Liv. IV. 56. 2; 57. 6), 396 г. до н.э. (Liv. V. 18. 1; 19. 2.), 390 г. до н.э. (Liv. V. 36. 11-12; 46. 10-11.), 389 г. до н.э. (Liv. VI. 1. 8; 2. 5). В 385 г. до н.э. главным было чрезвычайное внутреннее положение (хотя внешнеполитическое тоже было очень сложным), – неординарная власть требовалась, в первую очередь, для нейтрализации [с.94] движения Марка Манлия Капитолийского, что вызвало к жизни поочередно консулярный трибунат и диктатуру Авла Корнелия Косса (Liv. VI. 11. 1-2, 10). Обострением долгового вопроса и вплотную придвинувшейся к стенам Рима войной с пренестинцами характеризуется политическая обстановка в период консулярного трибуната и диктатуры Тита Квинкция Цинцинната в 380 г. до н.э. (Liv. VI. 27. 1-28. 3). Наконец, напряженная борьба вокруг законов Лициния – Секстия в течение двух последних лет существования в конституции и применения на практике консулярного трибуната заставила прибегнуть не только к нему, но и к двум диктатурам 368 г. до н.э. (Марка Фурия Камилла и Публия Манлия – Liv. VI. 38. 2 – 39. 3) и одной 367 г. до н.э. (снова Марка Фурия Камилла – Liv. VI. 42. 4). Оба этих года отмечены также осадой Велитр. Таким образом, на хронологическом отрезке политической жизни консулярного трибуната имелись тринадцать лет, в которых четырнадцать раз римляне обращались к диктатуре, непосредственно с ним связанной едиными кризисными обстоятельствами, одними и теми же потребностями в использовании чрезвычайной власти. Одиннадцать лет показывают смену консулярных трибунов диктатором, что, кроме всего прочего, означает, что до конца административного года они свои функции высшей власти не исполняли.

Итак, мы видели, что в заметном ряде случаев (не менее пятнадцати, если суммировать точно известные досрочные отставки в годы с последующими интеррегнумами и диктатурами) консулярные трибуны слагали свои полномочия до завершения их годичного срока. Вернемся теперь к вопросу о начале их административного года. Поскольку 7-8 коллегий военных трибунов с консульской властью приступали к исполнению обязанностей после интеррегнума, то это уже означает, что некоторая часть их общего числа неизбежно вступала в должность не в декабрьские иды или квинтильские календы, а в другие дни. Ливий сообщает, что в 401 г. до н.э. консульские трибуны начали отправлять должность в октябрьские календы (Liv. V. 9. 8). Однако, в 391 г. до н.э. – в квинтильские календы (Liv. V. 32. 1), возможно, что заболевшие консулы предыдущего года получили указания сената сложить полномочия уже в конце их срока. (К тому же, мы не можем быть абсолютно уверены в дне квинтильских календ как открывающем обычный административный год в начале IV в. до н.э., – античные авторы о нем прямо не писали, а исследователи опираются на этот случай 391 г. до н.э. и на сведения о триумфах.) Так или иначе, интеррегнум часто (если он наступал не после исчерпания ординарными магистратами положенного срока) означал смещение начала административного года по календарю, и понятие "трибунский год" (вероятно, еще в большей степени, чем "консульский") не есть постоянная по начальной и конечной точкам отсчета, а также фактической продолжительности величина. То, что порядка двух десятков раз фактическая продолжительность полномочий военных трибунов с консульской [с.95] властью была меньше административного года²⁹³, позволяет нам делать этот вывод вполне уверенно.

Таким образом, мы рассматриваем магистратуру tribuni militum consulari potestate как чрезвычайную, поскольку не всегда к ней прибегали в начале административного года, и есть примеры поочередного осуществления властных функций на его протяжении консулами и консулярными трибунами. Прослеживающаяся тесная связь почти всех интеррегнумов и диктатур, имевших место в период существования консулярного трибуната, непосредственно с этой магистратурой, также позволяет говорить, что римляне активно ее использовали именно в кризисных случаях. Не менее двадцати лет из пятидесяти одного года применения в политической практике должности tribuni militum consulari potestate она либо предшествовала диктатуре или междуцарствию, либо следовала за ними, то есть функционировала в явно неординарной обстановке. Все оставшиеся годы, в которых прибегали к консулярному трибунату, также не были спокойными, ибо в них Рим имел, как минимум, внешнеполитические осложнения, но полный анализ обстоятельств и целей применения консулярного трибуната требует отдельного рассмотрения, которое предпринято нами в третьем параграфе главы III. Максимальная продолжительность полномочий консульских трибунов была годичной, хотя на практике нередко полностью весь срок они не исполняли обязанностей высших магистратов, но даже при полном его исчерпании годичность не является непременным свидетельством ординарности. Конечно, годичность, как и коллегиальность, сближают консулярный военный трибунат с обычными римскими структурами исполнительной власти, позволяя определять его как некоторый "промежуточный" по форме орган. Однако по характеру мы склонны считать его относящимся к системе чрезвычайной власти ранней Римской Республики.

Опору взгляду на консулярный военный трибунат как на чрезвычайную магистратуру мы находим и непосредственно в определениях античной традиции. Авл Геллий прямо включает консулярных военных трибунов в число должностных лиц, наделенных экстраординарной властью – deinde extraordinario iure tribunos quoque militares, qui pro consulibus fuissent. Это весомый аргумент, ибо в этом утверждении подчеркивается, что вместо консулов военные трибуны действовали именно в качестве чрезвычайных [с.96] магистратов. Действительно, не менее двадцати шести лет, отмеченных функционированием консулата (двадцать два общепризнанных и четыре обосновываемых нами в начале параграфа) на том хронологическом отрезке, на котором применялся также консулярный военный трибунат (444 – 367 гг. до н.э.) красноречиво свидетельствуют, что консульская магистратура не была отвергнута в конституционном устройстве civitas. Более того, два года – 393 и 392 гг. до н.э., – которые как бы прерывают постоянное использование консулярного трибуната с 408 по 367 гг. до н.э., не кажутся нам аномалией, и мы не считаем возможным определять их в качестве ошибки традиции. В нашем представлении, эти консульские годы только подтверждают, что консулярный военный трибунат никогда не превратился в ординарную магистратуру, хотя на втором этапе своей политической жизни применялся очень часто. Чередование консулярного трибуната и консулата, по мнению Эндре Ференци, содержит в себе признаки конституционного кризиса²⁹⁴. Действительно, следовало бы усмотреть не только признаки, но глубокий и затянувшийся кризис римской политической системы, если считать что две ординарные магистратуры в течение 78 лет (!) конкурировали одна с другой, претендуя на роль постоянного высшего органа исполнительной власти, а римляне никак не могли решить, какая из них предпочтительней. Получается, если развивать дальше такие рассуждения, что затем, когда они стали использовать практически только консулярный трибунат, видимо, все же отдав ему предпочтение, вдруг реанимировали в 367 г. до н.э. консульскую магистратуру. Нам кажется, что находиться в почти восьмидесятилетнем кризисе государственное устройство civitas не могло, ибо в таком случае жизнеспособность общины была бы проблематична. Могли быть трудности процесса формирования основных звеньев политической власти, отставание от возраставших потребностей тех или иных структур, но столь продолжительный кризисный этап невозможно представить. Его и не нужно представлять, если рассматривать консулярный трибунат не как ординарную, соперничавшую с консулатом в таковой роли магистратуру, а в качестве чрезвычайной, по поводу применения которой шла борьба, но она сводилась к тому, обычную или экстраординарную должность в каждом конкретном случае использовать.

[с.97]

Изучение сферы компетенции магистратов и характера их должностных полномочий является необходимой составной частью исторической реконструкции республиканской политической системы. К наиболее сложным и дискуссионным следует отнести вопросы об осуществлении исполнительной власти в V – первой половине IV вв. до н.э., так как именно на этом хронологическом отрезке происходило формирование ее структур. В период ранней Республики шел процесс выработки оптимальных способов управления гражданским коллективом со стороны лиц, которые были призваны быть его политическими руководителями и военными вождями. Поиск путей поддержания жизнеспособности civitas и ее государственного укрепления включал в себя, как создание новых органов власти, так и оформление методов ее реализации. Причем, найденные способы осуществления полномочий верховного управления могли иметь гораздо более долгую конституционную жизнь, чем отдельные структуры, намного ранее их возникнув и явно позднее исчерпав себя. К числу римских магистратур, чье политическое существование было сравнительно непродолжительным, но закрепившим ряд важных, как уже известных, так и впервые появившихся принципов функционирования исполнительной власти (и одновременно скорректировавшим их использование) относится и консулярный военный трибунат. Анализ полномочий консулярных трибунов, выяснение объема сосредоточенной в их руках реальной власти позволяет точнее определить роль их магистратуры, ее характер и глубже понять содержание данного этапа складывания основных звеньев политической системы римской общины.

Указания на компетенцию изучаемых магистратов содержат названия их должности, приводимые античными авторами. В качестве полного титула, как мы отмечали, Ливий использует выражение tribuni militum consulari potestate (Liv. IV. 6. 8²⁹⁵ и др.). Эту же формулу применяет Помпоний в Дигестах (Dig. I. 2. 2. 25)²⁹⁶. Именно определение consulari potestate сохраняет для характеристики их полномочий Евтропий в своем Бревиарии [с.98] (Eutr. II. 1. 3)²⁹⁷. Тит Ливий обозначает их также tribuni consulari potestate – трибуны с консульской властью, tribuni consulares – консульские трибуны (Liv. VI. 1. 1; VIII. 33. 16). Корнелий Тацит в "Анналах" (Tac. Ann. I. 1) также отмечает консульскую власть военных трибунов²⁹⁸. Имеются указания на консульскую власть военных трибунов и у греческих авторов²⁹⁹. Так, Дионисий (Dionys. XI. 60)³⁰⁰ прямо пишет ὑπατική ἐξουσία, а Диодор употребляет, наряду с использованием этого же выражения (Diod. XIV. 113), еще и словосочетание с тем же смыслом – ὑπατικὴ ἀρχὴ (Diod. XIX. 12. 1)³⁰¹. Плутарх в биографии Камилла (Plut. Cam. I) подчеркивает, что во всем их власть и могущество были консульскими³⁰².

Кроме того, античные писатели позволяют составить представление, что консулярный трибунат вводился в статусе высшей магистратуры, заменяя консулат. У Тита Ливия (Liv. IV. 7. 1; IV. 41. 10) содержатся выражения tribuni militum pro consulibus – военные трибуны в качестве (или вместо, или наподобие) консулов. Подобный вариант имеется и у Авла Геллия: tribunos militares qui pro consulibus fuissent (Gell. XIV. 7. 5). Греческие авторы также обычно отмечают избрание консулярных трибунов "вместо" или "наподобие" консулов: ἀντὶ τω̄ν ὑπάτων (Dionys. XI. 60; Diod. XII. 32. 1, 38. 1, 53. 1, 58. 1, 60. 1, 80. 1 и др.; Dio. Cass. XL. 45; Zonar. VII. 19). Ливий употребляет и словосочетание proconsularis imago (Liv. V. 2. 9), то есть подобие, образ, тень консулов. Proconsularis (проконсульский) в этом случае у него означает опять-таки "наподобие консульского". Тот же смысл встречается у Дионисия Галикарнасского в выражении ἀνθύπατος ἀρχὴ (Dionys. XI. 62).

В ряде случаев источники, фиксируя название интересующей нас должности, сообщают (что принципиально) об обладании консулярными [с.99] военными трибунами империем. При этом латинские авторы непосредственно употребляют понятие tribuni militum consulari imperio – военные трибуны с консульским империем. Наличие у консулярных трибунов империя отмечено Титом Ливием (Liv. IV. 7. 2)³⁰³, указания на него содержатся также в речи императора Клавдия в сенате (I. L. S. 212)³⁰⁴ и у Авла Геллия (Gell. XVII. 21. 19)³⁰⁵.

Таким образом, античная традиция доносит до нас представление о том, что консулярные военные трибуны имели и консульскую potestas, и консульский imperium. Два этих важнейших понятия, которыми обозначалась магистратская компетенция, отражают специфику римской исполнительной власти, определяют должностных лиц как носителей делегированного государственного суверенитета. При этом, как отмечал еще В. В. Ефимов, "potestas есть полномочия действовать от имени народа, а imperium есть начальствующая власть над cives, над самими гражданами"³⁰⁶. Подвергнув эти категории детальному изучению, Й. Бляйкен сделал вывод, что potestas – это абстрактное понятие для власти должностных лиц, для обозначения системы должностных отношений³⁰⁷. Имелась potestas par (идентичная римской коллегиальности), potestas maior и minor (соответствовавшие должностной иерархии) и potestas определенных магистратов. Й. Бляйкен подчеркивал также, что potestas в государственной компетенции отражала, прежде всего, способность магистратов принимать имеющие законную силу акты, и в этом значении употреблялась как в абстрактном смысле, так и для обозначения конкретного действия³⁰⁸. Александр Демандт замечал, что "понятие potestas включало в себя также необходимые средства, в которых должностное лицо нуждалось для проведения своих решений"³⁰⁹.

Империй как право приказа, как высшая военная и гражданская власть, как право распорядиться жизнью сограждан тоже неоднократно [с.100] исследовался в специальной литературе³¹⁰. Принципиально важные наблюдения были сделаны И. Л. Маяк при анализе употребления этого термина Авлом Геллием, – он фигурирует в его сочинении в качестве полисемантичного, обозначающего высшую военную власть, полноту власти правителей и совокупность территорий под властью Рима³¹¹. При этом ею были сформулированы выводы об эволюции содержания термина imperium от первого из перечисленных значений до последнего и о публично-правовой его принадлежности³¹². Мы также обращались к анализу данного понятия применительно к экстраординарным магистратам³¹³. Сейчас отметим лишь, что, на наш взгляд, империй распространялся на все сферы общественной жизни, был неотделим от права публичных ауспиций и являлся производным от государственного верховенства patres. Мы отказываемся понимать империй только как военную власть в противоположность гражданско-административной, его деление на сферы domi и militiae как внутреннее и внешнее по отношению к померию, а роль империя в республиканском устройстве самодовлеющей и преобладающей.

Итак, если исходить из обозначения должности античными авторами, следует признать консулярных военных трибунов магистратами cum imperio, к тому же империй уподобляется в их титуле консульскому. Однако на вопросы о том, являлись ли консулярные военные трибуны носителями империя, и можно ли вообще применять к их власти определение "консульская", давались в историографии диаметрально противоположные ответы.

Мы уже подробно останавливались на том, что ряд исследователей считают уточнение consulari potestate в названии должности неисторическим, то есть, не существовавшим в реальной государственной практике ранней Республики (см. первый параграф главы I). Они исходят из отсутствия консульской должности ко времени возникновения консулярного трибуната. [с.101] Опираясь на свидетельства ряда античных авторов о преобразовании первоначальной претуры в консулат после сецессии плебеев 449 г. до н.э., мы признаем существование консульской магистратуры на момент возникновения консулярного трибуната. Такой подход позволяет отказаться от гиперкритики античной традиции, максимально учесть ее данные и не отрицать историчность названия должности военных трибунов с консульской властью. Это, вместе с тем, не снимает вопроса о специфике их potestas, также как и вопроса о наличии или отсутствии у них империя.

Бартольду Нибуру, положившему начало многим проблемам изучения римской государственности в их современной постановке, сущность магистратуры консульских военных трибунов представлялась весьма затемненной³¹⁴ и, сделав важные сопоставления ее с консулатом, четких формулировок по поводу наделения этих должностных лиц империем он не дал. Только о консульской potestas применительно к ним писал А. Швеглер, опуская вопрос об империи³¹⁵. Совершенно определенно в пользу наличия империя у военных трибунов с консульской властью высказался Теодор Моммзен³¹⁶. Из его современников на близких ему позициях, но не вдаваясь в детальное рассмотрение вопроса, стояли Э. Херцог и П. Виллемс³¹⁷. Некоторым своеобразием отличалась трактовка Людвига Ланге. В статье, посвященной консулярным трибунам, он в принципиальном плане относил этих магистратов к числу обладавших империем (понимая при этом imperium, прежде всего, как военную власть)³¹⁸, но в своей обобщающей работе "Римские древности" признавал полный империй только за патрицианскими консулярными трибунами, а за плебейскими членами коллегии – лишь уменьшенный империй³¹⁹. Оригинальный подход к решению проблемы предложил автор самой первой специальной статьи о консульском трибунате Оттокар Лоренц³²⁰. Он усмотрел эволюцию должностной власти tribuni militum consulari potestate, полагая, что первоначально они имели не более чем военный империй, то есть, гражданская potestas у них поначалу отсутствовала. Новая стадия в развитии магистратуры началась, на его взгляд, в 426 г. до н.э., когда консульские трибуны стали осуществлять гражданские функции. Таким образом, по О. Лоренцу получалось, что компетенция данных магистратов, постепенно расширяясь, достигла полной консульской. Возражая против такой интерпретации их полномочий, Л. Ланге подчеркивал, что должностное лицо не [с.102] могло иметь imperium без potestas³²¹, поскольку potestas – предпосылка империя, ей магистрат наделялся при избрании на центуриатных комициях, а империем на куриатных, после вынесения особого закона по этому поводу³²². Добавим к этому, что понимание империя как сугубо военных полномочий, свойственное и О. Лоренцу, и Л. Ланге, мы считаем устаревшим.

В историографии XX века поставленная проблема затрагивалась далеко не во всех, посвященных консулярному трибунату, специальных статьях. Обошли ее стороной, например, такие авторы как Ф. Мюнцер³²³, Дж. Пинсент³²⁴, А. Друммонд³²⁵. В общих работах исследователи предпочитали ограничиваться констатацией у военных трибунов консульской компетенции, не уточняя, что именно они имеют в виду, но, судя по всему, подразумевая potestas³²⁶. В российских учебниках начала XX в. по истории римского права эти должностные лица причислялись к магистратам cum imperio³²⁷. Некоторые антиковеды, непосредственно анализировавшие магистратуру военных трибунов с консульской властью (Ф. Эдкок, В. Кирби), не акцентировали внимание на вопросе об обладании империем, однако, вероятнее всего, как следует из общего контекста их статей, отвечали на него положительно³²⁸. Такое же впечатление складывается при чтении соответствующего раздела книги Эндре Ференци³²⁹. Неизбежно должны были признавать наличие империя у консулярных трибунов (делая это, чаще всего, косвенно) сторонники теории о военных причинах возникновения данной магистратуры³³⁰, поскольку суть их представлений сводилась к увеличению потребностей римской общины в держателях империя для военных нужд. Наконец, прямо указывали на наделение консулярных трибунов империем авторы обобщающих [с.103] трудов Генрих Зибер³³¹, Гаэтано Де Санктис³³² и Франческо Де Мартино³³³, а также исследователи частных вопросов, имеющих непосредственное отношение к теме – Аурелио Бернарди³³⁴, Стюарт Стэвели³³⁵ и Рональд Ридли³³⁶.

Отрицательный и однозначный в своей определенности ответ на вопрос о том, были ли консульские трибуны держателями империя, давал Рафаэль Сили³³⁷, который считал, что их должность вообще не была высшей магистратурой. Отчасти сходным с такой трактовкой можно рассматривать мнение Энн Боддингтон³³⁸, которая на выделяемом ей первом этапе существования должности консулярных трибунов, до начала IV в. до н.э., расценивала этих магистратов как дополнительных коллег консулов, сражавшихся под ауспициями последних, то есть не имевших собственного империя. Затем, на ее взгляд, после 390 г. военные трибуны с консульской властью стали не дополнением, а альтернативой консулам, а, следовательно, превратились в магистратов, облаченных империем. Таким образом, если О. Лоренц понимал развитие магистратуры консулярных трибунов по линии от держателей только военного империя к носителям всей полноты консульских полномочий, то Э. Боддингтон, – от должностной власти "младших коллег" консулов до самостоятельного обладания высшим империем. Другие же историки, как мы видели, не усматривают эволюции полномочий этих магистратов, определяя их постоянными на всем протяжении политической жизни магистратуры, но по-разному и часто противоречиво толкуя их содержание.

Отмеченная разноголосица мнений, существующая в мировой историографии проблемы, заставляет нас еще раз обратиться к данному вопросу, чтобы при построении собственной исторической модели консулярного трибуната определиться с такой принципиально важной характеристикой, как imperium, а также составить представление о potestas изучаемых магистратов. С этой целью проанализируем сообщения источников о конкретной реализации властных функций консулярными военными трибунами.

Совершенно очевидно, что tribuni militum consulari potestate обладали полномочиями верховных командующих римским войском. Только в этом ранге они могли руководить боевыми действиями, а о такой их роли многократно сообщает Ливий (Liv. IV. 31. 1; IV. 46. 1; IV. 49. 8; IV. 59. 1; IV. 61. 5-6; V. 8. 1; V. 10. 1-2; V. 18. 7; V. 32. 2; VI. 4. 8; VI. 22. 1; VI. 30. 3 и др.). [с.104] Только в этом статусе они могли осуществлять набор, чем на практике часто занимались (Liv. V. 10. 4; V. 16. 5; V. 37. 3; VI. 31. 5 и др.). В 403 г. до н.э. плебейские трибуны даже обвиняли консулярных военных трибунов в невиданном самовластии: "И ни цари, ни… консулы, ни суровый диктаторский империй, ни беспощадные децемвиры не вводили такого рабства как непрекращающаяся военная служба, которую военные трибуны применяют при господстве над римским народом" (Liv. V. 2. 8)³³⁹. Диодор также подтверждает право военных трибунов с консульской властью производить воинский набор, делая это при описании событий галльского нашествия (Diod. XIV. 117)³⁴⁰. В 397 г. до н.э., наоборот, консулярные трибуны не объявляли принудительного набора, а, как отмечает Ливий, вербовали отряды добровольцев (Liv. V. 16. 5)³⁴¹. В любом случае, право комплектовать войска, как и право командовать ими, принадлежало лишь магистратам с империем. Мнение Р. Бунзе, что в раннее время не только носители империя могли иметь высшее командование, но и частные лица, выступавшие в роли военных вождей³⁴², представляется нам бездоказательным. Таким образом, характер участия военных трибунов с консульской властью в подготовке и проведении военных операций не вызывает у нас сомнений в наличии у них высшей власти в сфере militiae. Затруднения же в историографии по поводу трактовки их военных полномочий связаны с последствиями завершения военных действий, – а именно, с их правом на триумф, которое входило составной частью в imperium militum.

Дело в том, что византийский историк Иоанн Зонара, пользующийся у современных своих коллег репутацией добросовестно опиравшегося на первоисточники, свидетельствует следующее: "говорят, что ни один из военных трибунов, хотя многие из них часто побеждали, не праздновал триумф" (Zon. VII. 19)³⁴³. Сведения о периоде V-IV вв. до н.э. Зонара черпал, в первую очередь, из не дошедших до нас книг Диона Кассия, откуда (или из [с.105] эпитом сочинения этого автора), вероятно, и взята приведенная цитата. Многие исследователи трактуют эту информацию в том смысле, что консулярные трибуны вообще не имели права на триумф. При этом некоторые просто констатируют без комментариев отсутствие у них такого права³⁴⁴, другие связывают это отсутствие с ненаделением трибунов империем³⁴⁵. Третьи более осторожно отмечают, что право триумфа должно было у них отсутствовать, но традиция об этом времени не такова, чтобы можно было обосновать какие-либо выводы³⁴⁶. Роберт Вернер писал, что, поскольку проведение триумфа при многочисленности коллегии консулярных военных трибунов было затруднительным, "кажется, дело заключалось не в отсутствии права на триумф, а в обычной практике отказа от триумфа"³⁴⁷.

Начиная с Бартольда Нибура в историографии имеется также представление, что tribuni militum consulari potestate были лишены права на триумф вследствие некурульности их магистратуры. Б. Нибур подчеркивал, что полный триумф (не овация), был triumphus curulis (в изначальном смысле curulis – принадлежащий к колеснице); привилегия должностного лица быть доставленным в повозке в курию или сенат³⁴⁸. Это наводило его также на мысль, что ранг консульских военных трибунов был не выше ранга начальника конницы (magister equitum при диктаторе). Подобный взгляд присутствует и у А. Швеглера, который, развивая положение о тождестве ранга консулярного трибуна статусу magister equitum, приводил в доказательство неоднократные назначения, при введении диктатуры, консулярных трибунов начальниками конницы (Liv. IV. 31, 46, 57; VI. 11)³⁴⁹. Теодор Моммзен, хотя он полагал, что консулярному трибуну не подходит никакой ранг вообще, в том числе трудно соотнести с его статусом категории курульности-некурульности³⁵⁰, все же усматривал отличия в положении консулярных трибунов от курульных магистратов³⁵¹. Но главное, в чем он видел причину, мешавшую их триумфу, было то, что они являлись, по его мнению, не собственно магистратами, а промагистратами³⁵². Обладая проконсульскими полномочиями, они наделялись империем, но, на его взгляд, не могли претендовать на триумфальное шествие, поскольку ни один человек, по сообщению Ливия, не [с.106] занимая магистратуры, не получал триумфа (Liv. XXVIII. 38. 4)³⁵³. Эта идея Т. Моммзена была развита в новейшей историографии Х. Верснелом, который сделал вывод о конституционном барьере для триумфа консулярных трибунов, заключавшемся не в том, что они не имели империя, а в том, что подобно privatus cum imperio или pro consule право триумфа не распространялось на их должность³⁵⁴.

Итак, мы имеем утверждения Зонары о том, что военные трибуны с консульской властью не праздновали триумфа, отсутствие упоминаний о проведении такового кем-либо из них в труде Ливия, а также невозможность подтвердить проведение ими триумфов на основе Acta triumphalia³⁵⁵. Достаточно ли этого, чтобы отрицать право консулярных трибунов на триумф? Можем ли мы согласиться с гипотезой Т. Моммзена о промагистратуре консулярных трибунов или с отождествлением их правового положения с privatus cum imperio, сделанным Х. Верснелом? При всем уважении к теоретическим построениям Т. Моммзена, в данном случае мы не разделяем идущей от него трактовки. Ибо промагистратура есть не что иное, как продление полномочий должностного лица на основе процедуры prorogatio империя. Как убедительно показала в своей диссертации Т. В. Кудрявцева, промагистратуры в Риме возникают в последней трети IV в. до н.э.³⁵⁶, то есть три десятилетия спустя после ликвидации консулярного трибуната. Первый случай получения статуса проконсула отмечен Ливием для 328 г. до н.э. (Liv. VIII. 23. 12), когда народу было предложено вынести решение об этом, то есть продлить полномочия на основе закона³⁵⁷. В постоянную практику пророгация империя войдет лишь со Второй Пунической войны³⁵⁸. Когда же Ливий говорит о консулярных трибунах, используя прилагательное proconsularis или выражение tribuni militum pro consulibus, речь не идет о пролонгации полномочий бывших консулов на основе голосования комиций (или хотя бы сенатского [с.107] решения). Эти понятия используются им в том лишь значении, что военные трибуны заменяют консулов, действуют вместо них. Обратим внимание также на то, что промагистраты имели власть всегда за пределами Рима, сначала в войске на территории Италии, затем – в провинциях. Консулярные трибуны избирались в качестве верховных должностных лиц собственно римской общины, руководителей гражданского коллектива, решая в том числе и проблемы межсословных конфликтов. Принципиально важным различием является и то, что консулярные трибуны осуществляли исполнительную власть при отсутствии других высших магистратов с империем, тогда как проконсулы с пророгированным империем никогда не избирались как единственные высшие должностные лица. Пророгированный империй в римских представлениях не был полноценным с сакральной точки зрения, и, если в живых оставался только носитель такого империя, то он не мог председательствовать в избирательных комициях, что неизбежно приводило к междуцарствию³⁵⁹. Военные трибуны с консульской властью сами проводили выборы своих преемников.

Таким образом, мы не поддерживаем точку зрения Т. Моммзена о том, что непроведение консульскими трибунами триумфов связано с тем, что они занимали не магистратуру, а промагистратуру. Мы отрицаем существование в V – первой половине IV вв. до н.э. политико-правового механизма пророгации империя, а, следовательно, промагистратуры в конституционном смысле этого слова. Т. Моммзену вообще было свойственно иногда не выделять государственного своеобразия ранней Республики (теория о консулате как изначальной республиканской магистратуре и т.п.), характеризуя ее через понятия и структуры классического времени. На наш взгляд, это проявилось и в данном случае. Что же касается продолжения его теории Х. Верснелом, уподобившим консулярных трибунов частному лицу с империем (то есть даже не консулу предыдущего года с пролонгированными полномочиями), то, опять-таки, для первых двух веков Республики это неизвестное явление. Впервые, как подчеркивает Т. Н. Кудрявцева³⁶⁰, проконсульский империй был дарован человеку, который не был консулом предыдущего года, в 215 г. до н.э., когда им был наделен Клавдий Марцелл, консул 222 г. до н.э. (Liv. XXIII. 30. 19). В полном смысле частное лицо (то есть человек, никогда ранее не исполнявший магистратуру с империем) стало privatus cum imperio в 211 г. до н.э., – это был Публий Корнелий Сципион. Вероятнее всего, наделение империем частного лица было вызвано критическими обстоятельствами, оно "не вошло в повседневную практику и после Второй Пунической войны использовалось крайне редко"³⁶¹.

[с.108] Итак, не считая должность tribuni militum consulari potestate промагистратурой, мы полагаем, что она была магистратурой, но магистратурой чрезвычайной. Консулярный трибунат вводился, на наш взгляд, pro consulibus как экстраординарная магистратура вместо ординарной, как вместо консулата вводилась диктатура. Но, обозначив военных трибунов с консульской властью магистратами, а не промагистратами, мы должны в поисках ответа на вопрос о праве их на триумф вернуться к теории Б. Нибура и А. Швеглера о некурульности их магистратуры как причине отсутствия этого права.

Хорошо известно, что наделение империем не было необходимым условием для отнесения магистрата к числу курульных. Цензоры и курульные эдилы являлись магистратами sine imperio, но они обладали привилегиями курульных должностных лиц. С другой стороны, наличие империя было условием достаточным для курульных почестей. Поскольку мы еще только обосновываем наличие империя у tribuni militum consulari potestate, то пока не будем на это положение опираться. (Тем более, что Б. Нибур и А. Швеглер не характеризовали полномочия консулярных трибунов через понятие imperium, и для них это был бы не аргумент.) Зададимся в данный момент вопросом о том, какие почести следует считать курульными. Как отмечал Т. Моммзен, к почетным правам, вытекавшим из занятия курульных должностей, следует отнести возможность для данного лица после сложения магистратских полномочий не только голосовать, но и участвовать в дебатах в сенате, носить тогу с пурпурной каймой по торжественным дням и быть похороненным, облаченным в нее, а его потомки могли выставлять портрет предка в своем фамильном зале³⁶². При этом Т. Моммзен не признавал таких почестей за консулярными трибунами, поскольку ни один из них по сложении должности не назывался consularis. Однако, во-первых, не вполне ясно, насколько этот перечень почестей связан с должностной карьерой, а насколько с сословными или сенаторскими привилегиями (например, участие в дебатах – право патрицианских сенаторов или же тех, кто занимал ранее курульные должности), ибо историки не могут даже определенно ответить на вопрос, какими терминами обозначались в сенате бывшие курульные и некурульные магистраты. По одному из сообщений Авла Геллия (Gell. III. 18. 3-4), бывшие некурульные магистраты в сенате назывались pedarii, поскольку в древности курульные магистраты ездили в сенат на колесницах, а некурульные приходили в него пешком (впрочем, сам Геллий дает и другие объяснения термину pedarii – "голосовавшие ногами" или приходившие в сенат всадники, еще не включенные туда цензорами)³⁶³. Во-вторых, абсолютно не понятно, на каких основаниях Т. Моммзен отрицал за консулярными трибунами названные привилегии. То, что ни к кому из бывших военных трибунов [с.109] с консульской властью не применялось понятие consularis (с вытекавшими из этого почестями) ничего не доказывает, так как консуляр – это экс-консул, а консулярные трибуны занимали все же другую должность. Слова Зонары (Zon. VII. 19) об отказе им в почетном наименовании (а на них Т. Моммзен и ссылался) подразумевают, с одной стороны, недопуск плебеев к должности собственно консула, а с другой, – что их магистратура была иной, отличавшейся от консулата, но не подтверждают лишения каких-либо конкретных привилегий. То, что в источниках нигде не обозначены в виде обобщенной нормы такие преимущества применительно к военным трибунам с консульской властью, тоже ни о чем не говорит. Однако, в противовес отрицанию Т. Моммзеном у консулярных трибунов перечисленных прав, имеется конкретное свидетельство Цицерона в речи в защиту Л. Лициния Мурены (Cic. Mur. 16). В ней оратор, обращаясь к Сервию Сульпицию, замечает, что доказательства знатности его приходится разыскивать не в толках современников, а в пыли летописей, но он, Цицерон, в ней не сомневается. Знатный предок Сервия Сульпиция³⁶⁴, отмеченный в анналах, – Сервий Сульпиций Руф, консулярный трибун 388, 384 и 383 гг., который иных магистратур с империем не занимал, и почитание которого, в том числе и ius imaginis, связано было именно с этими его заслугами.

По всей видимости, при определении magistratus curules и non-curules точнее всего взять за критерий наличие у них sella curulis, курульного кресла, которое, собственно, и дало основание для этого эпитета (если следовать Авлу Геллию, курульными магистраты назывались потому, что изначально курульным называлось кресло на колеснице – currus, на которой они ездили в сенат – Gell. III. 18. 4, а в соответствии с трактовкой Феста определение "курульные" магистраты получили от того, что ездили на колеснице – Fest. P. 43 L)³⁶⁵. По наблюдениям Томаса Шефера, посвятившего инсигниям магистратов специальную монографию, курульное кресло пришло на смену царскому трону (solium) не в начале Республики, как считал Т. Моммзен, а еще в царский период³⁶⁶. Оно было заимствовано у этрусков вместе с тогой-претекстой и фасками. С sella curulis были связаны у римлян представления о bonus, auctoritas и imperium³⁶⁷. Восседали ли консулярные военные трибуны на кресле из слоновой кости? Судя по всему, да. Тит Ливий (Liv. IV. 7. 2) отмечает наличие у них наряду с империем и инсигний консульской власти: [с.110] et imperio et insignibus consularibus usos³⁶⁸. И даже Т. Моммзен, отрицавший почетные привилегии бывших консульских трибунов (связанные, как он отмечал, с занятием курульных магистратур), вполне признавал оформление знаками высших магистратов, в том числе и ликторами с фасками в количестве, равном консульскому³⁶⁹, и курульным креслом, непосредственное исполнение ими должности³⁷⁰. Отождествление статуса консулярных трибунов с рангом magister equitum, которое проводят Б. Нибур и А. Швеглер для доказательства их некурульности, здесь не помогает, так как Цицерон приравнивал начальника конницы по своему положению к претору (Cic. Leg. III. 9), имевшему и sella curulis, и шесть ликторов с фасками. Итак, мы не видим оснований считать магистратуру консулярных трибунов некурульной, тем самым не можем поддержать гипотезу, объясняющую отсутствие у них права на триумф как у magistratus non-curules.

Таким образом, мы не находим в историографии приемлемых объяснений отсутствию права консулярных трибунов на триумф. Обращаясь же к источникам, мы, в свою очередь, не находим, собственно, и указаний на отсутствие у них такого права. Зонара ведь сообщает только о том, что никто из них не праздновал триумф, но отнюдь не о том, что они в правовом отношении были в этом ограничены. Действительно, мы не располагаем фактами триумфального шествия какого-либо из трибунов, и мы согласны с тем, что, видимо, таких случаев не было. Но это не значит, что на триумф у них был законодательный или юридически как-то по-иному оформленный запрет. Закрепившееся в историографии представление о правовом барьере для военных трибунов с консульской властью на проведение триумфа, на наш взгляд, есть не что иное, как одно из проявлений встречающейся в литературе подмены, когда логические построения историков начинают восприниматься непосредственно как информация источников, будучи на самом деле результатом ее субъективной трактовки. Данная ситуация сродни, например, той, которая сложилась с устойчивым мнением о правовом запрете для первого интеррекса проводить консульские выборы: исследовательский стереотип интерпретации источников понимается как безусловные их показания.

[с.111] По нашему мнению, причина непроведения триумфа консулярными трибунами заключается в том, что о серьезных победах, одержанных ими, за которые полагалось бы такое признание заслуг, говорить не приходится, несмотря на упоминание о них у Зонары. Мы утверждаем это, опираясь на подробный анализ руководства военными действиями со стороны консульских трибунов, проделанный Рональдом Ридли, на его вывод о том, что ни один военный трибун не добыл достойную победу³⁷¹. Действительно, в особо сложных внешнеполитических ситуациях, когда требовались решающие сражения, прибегали к замене консулярных трибунов на диктатора, которому и доставались (или не доставались) лавры триумфатора. К тому же "поделить победу" и отдать предпочтение одному из коллег консулярным трибунам было также трудно, как и "поделить командование" во время боевых действий (Liv. IV. 31. 2; IV. 46. 2). Поэтому замечание Р. Вернера о том, что речь должна идти не об отсутствии права на триумф³⁷², мы признаем справедливым, но в отличие от него полагаем, что она должна идти не столько об их отказе от триумфа, сколько о недостаточности оснований для подобных торжеств.

Таким образом, мы не усматриваем аргументированного доказательства вывода об "ущербности" военных полномочий консулярных трибунов в их праве на триумфальный въезд в город. Тем самым мы утверждаем, что на сферу militiae у них распространялся вполне полноценный империй, реализуя который они ни разу не были удостоены триумфа по разнообразным объективным и субъективным обстоятельствам, но не из-за правового запрета на него.

Обратимся теперь к сфере domi. Права, вытекавшие из империя, в гражданско-административной области управления включали в себя руководство народными собраниями, обращение к сенату, издание эдиктов, судебные функции (которые, впрочем, иногда исследователями рассматриваются как составная часть imperium militiae). То, что даже при серьезном обострении внешнеполитической ситуации как минимум один из консулярных трибунов оставался в городе заботиться о внутренних делах Рима, свидетельствует Тит Ливий (Liv. IV. 45. 7)³⁷³. Хотя "заботой о городе они пренебрегали как делом неблагодарным и бесславным" и, судя по описанию Ливием событий 418 г. до н.э., предпочитали выступать в роли полководцев, доходя до ссоры при распределении обязанностей³⁷⁴, они должны были, если не на основе [с.112] договоренности, то по жребию определить, кто будет заниматься гражданскими делами (Liv. IV. 45. 8; VI. 30. 3).

Осуществление права ius agendi cum patribus et cum populo консулярными трибунами мы видим, когда они на основе сенатского постановления вносили в комиции предложение о начале войны (Liv. IV. 58. 8), а также, когда по собственной инициативе созывали сенат (Liv. IV. 36. 3). Из этого же права вытекало руководство избирательными комициями при выборах высших магистратов, которое очевидным образом признается в литературе еще со времен Й. Рубино³⁷⁵. По нашим подсчетам, не менее тридцати раз консулярные трибуны должны были председательствовать при избрании такой же новой коллегии своих преемников. Так же как консулы, они руководили и выборами низших магистратов; в частности, Ливий сообщает о конфликте, разгоревшемся при избрании квесторов, между председателем, военным трибуном Авлом Семпронием Атратином и плебейскими трибунами (Liv. IV. 44. 1). Попутно заметим, что деятельность консулярных трибунов не была свободна от интерцессии со стороны плебейских защитников, что, на наш взгляд, не служит свидетельством в пользу ординарности их магистратуры (экстраординарный интеррекс был подвержен такому же воздействию). Политические шаги консулярных трибунов потенциально попадали под коллегиальную и трибунскую (плебейских трибунов) интерцессию, также как их мероприятия в гражданской сфере могли подвергнуться протесту путем обращения к народу. Но это не умаляет их империй, поскольку одновременно с ними других магистратов cum imperio не было.

Очень важным показателем наличия империя является право консулярных трибунов провозглашать диктатора, которое они на практике осуществляли больше десятка раз: в диктаторском империи, кажется, еще никто из историков не сомневался, а объявлять его единоличного носителя, мог (что также не вызывает сомнений) только магистрат с империем. О сакрально-правовых затруднениях, возникших, когда в первый раз консулярный трибун должен был провозгласить диктатора, мы скажем чуть ниже.

В исследовательской литературе при определении полномочий гражданского управления римской общиной со стороны tribuni militum consulari potestate часто говорится, что они не имели права назначать вместо себя praefectus urbi³⁷⁶. Однако, нигде в источниках указаний на правовой запрет этого мы, разумеется, не встречаем. Другое дело, что нет и упоминаний о случаях такого назначения. Но при многочисленности коллегии, совершенно очевидно, что этого и не требовалось. Ведь городского префекта обычно назначал консул, который последним покидал Рим³⁷⁷, для того, чтобы "город [с.113] не остался без высшей власти", как писал Тацит (Tac. Ann. VI. 11)³⁷⁸. Когда же в должности находились консулярные трибуны, они без ущерба для командования войском, могли выделить одного из своей среды для таких обязанностей (Liv. IV. 59. 1). Теми же причинами, на наш взгляд, следует объяснить и отсутствие случаев кооптации консулярными трибунами суффектов вместо погибших коллег (которое тоже нередко понимается как юридический запрет для них). Даже при трехчленной коллегии потребность в этом могла не возникнуть, а при шести или восьми консулярных трибунах ее вообще следует исключить. Таким образом, мы не находим реальных свидетельств "неполноценности" империя военных трибунов с консульской властью при осуществлении ими функций руководства мирными формами жизни civitas.

Как мы уже подчеркивали, в неразрывной связи с империем магистрата находилось его право общественных ауспиций, а точнее сказать, и то, и другое было двуединым оформлением высшей исполнительной власти в Римской Республике. Поэтому рассмотрим, как обстояло дело с возможностью для tribuni militum consulari potestate общаться с богами от имени гражданского коллектива. Тит Ливий, когда повествует о стремлении патрициев не допустить плебеев к консулату, излагает патрицианскую мотивировку: никто из плебеев не обладает ауспициями (Liv. IV. 6. 2)³⁷⁹. Поэтому иногда исследователями понимается, что магистраты-плебеи не были наделены правом ауспиций длительное время, – например, комментаторы к русскому переводу Ливия Н. Е. Боданская и Г. П. Чистяков утверждают, что это положение сохранялось до 300 г. до н.э.³⁸⁰ Исходя из такой трактовки, они считают, что "в компетенцию трибунов с консульской властью не входило совершение ауспиций"³⁸¹. При этом не ясно, на каком основании они отказывают в обладании ауспициями патрицианским консулярным военным трибунам, которых на всем протяжении существования этой магистратуры было явное большинство. Конечно, не вполне логичным выглядит избирательное предоставление права ауспиций только определенной части членов одной коллегии магистратов, но аргументов против наделения ауспициями консулярных трибунов-патрициев выдвинуть вообще невозможно. Поэтому в историографии, даже те немногочисленные исследователи (В. Беккер, А. Швеглер), которые отрицали за плебейскими консулярными военными трибунами возможность совершения этого вида дивинации, признавали ее за [с.114] патрицианскими³⁸². Без предварительных птицегаданий полководца нельзя было начать ни одного сражения, а то, что при переходе к консулярному трибунату именно военные трибуны с консульской властью были верховными командующими армией, всерьез оспорить более чем затруднительно. Без ауспиций нельзя было провести выборы консулов или новых консулярных трибунов, а в руководстве избирательными комициями со стороны tribuni militum consulari potestate, как мы видели, также сомневаться не приходится. Наконец, процедура провозглашения диктатора имела важной составной частью проведение птицегаданий по его персоне. Если учесть, что в период функционирования консулярного трибуната одиннадцать лет отмечены заменой консулярных трибунов на диктатора, имевшей место двенадцать раз³⁸³, то, очевидно, что этих диктаторов (кроме, может быть, 434 г. до н.э.) провозглашали консулярные военные трибуны, которые и должны были совершать ауспиции. Правда, как сообщает Ливий (Liv. IV. 31. 4)³⁸⁴, поначалу возникло сомнение в том, отвечает ли нормам благочестия провозглашение диктатора через военного трибуна с консульской властью (и, соответственно, проведение им по его кандидатуре ауспиций). У Ливия речь при этом идет о 426 г. до н.э., когда, возможно, первый раз перешли к диктатуре непосредственно от консулярного трибуната, поскольку год 434, также отмеченный консулярным трибунатом и диктатурой, имел еще и зафиксированную источниками консульскую пару (Liv. IV. 23. 1-2), которая, не исключено, их разделила. Для случая первого провозглашения диктатора посредством консулярного трибуна такое сомнение, в общем, не удивительно. Скорее всего, оно было вызвано тем (на это обратил внимание еще Л. Ланге³⁸⁵, но его тезис в историографии впоследствии забыли), что в тексте lex de dictatore creando, принятом задолго до введения консулярного трибуната, речь могла идти, разумеется, только об объявлении диктатора через консула (первоначально – претора). Вопрос, следовательно, возник о соответствии этому закону провозглашения диктатора посредством консулярного трибуна. Ливий далее вполне определенно добавляет, что разрешилось затруднение обращением к авгурам, обосновавшим сакральную допустимость этого акта³⁸⁶. В [с.115] дальнейшем, как можно судить по античной традиции, подобных сомнений не возникало, и военные трибуны с консульской властью беспрепятственно объявляли диктатора (как и консулы, по согласованию с сенатом, но без одобрения народным собранием³⁸⁷), самостоятельно совершая предварительные птицегадания.

Таким образом, без проведения ауспиций консулярными трибунами представить выполнение ими основных должностных функций невозможно, следовательно, нужно признать за ними право узнавать волю богов. Л. Ланге не видел для неуверенности в этом никакой почвы, отмечая, что ауспиции у tribuni militum consulari potestate были такими же, как у интеррекса, то есть maxima, ибо без auspicia maxima государство не могло существовать³⁸⁸. Находили auspicia maxima у консульских трибунов и антиковеды XX века³⁸⁹. Э. Херцог не усматривал различий в компетенции, в том числе и сакральной, между патрицианскими и плебейскими членами одной высшей магистратуры, подчеркивая, что "уже при децемвирах между патрициями и плебеями господствовала полная коллегиальность, и понятие интерцессии, на которой покоилась par potestas, делало это необходимым"³⁹⁰. Т. Моммзен считал, что ауспиции были у каждого члена коллегии в полном объеме, без различия сословной принадлежности³⁹¹. Он замечал, что предположение об ауспициях только для патрицианских консулярных трибунов противоречит сущности этого политического института, поскольку не соответствует не только принципу коллегиальности, но и циклической очередности исполнения обязанностей высшей власти. К тому же, в таком случае непременно "требовалось бы резервирование минимум одного места в коллегии для патрициев"³⁹², о чем источники ничего не сообщают. Мы склонны разделить мнение Т. Моммзена о равенстве права ауспиций для патрицианских и плебейских консулярных трибунов на том основании, что доказать противоположное, на наш взгляд, невозможно. Если полагать, что до закона Огульниев 300 г. до н.э. плебеи не могли совершать общественные ауспиции, то нельзя, например, понять, кто их осуществлял во время нахождения у власти диктатора-плебея. Пока не было плебейских представителей в структурах верховной исполнительной власти, патриции могли утверждать, что плебеи не имеют права вступать в сношения с богами от имени общины. Но как только таковые появились, так патрициям, как нам представляется, пришлось признать [с.116] такую возможность для членов другого сословия. В противном случае, нарушалось бы функционирование высших магистратур, часть членов которых оказывались бы не вполне политически дееспособными (что в условиях сравнительно малого количества носителей исполнительной власти пагубно бы отразилось на государственной жизни общины в целом). Конечно, право ауспиций всегда принадлежало "по природе" только патрициям, но патрицианская куриатная организация (путем принятия lex curiata de imperio по каждому высшему должностному лицу) делегировала его на время полномочий и плебейским магистратам.

Военные трибуны с консульской властью могли не только выяснять волю богов путем проведения птицегаданий, но, как сообщает нам Ливий, и совершать искупительные жертвы (Liv. V. 17. 1)³⁹³. Следовательно, сакральную их компетенцию, как составную часть полномочий магистратов cum imperio отрицать не приходится.

Еще одно доказательство принадлежности коллегии консулярных военных трибунов к высшим должностям, а их самих к обладателям империя, состоит в том, что они были магистратами-эпонимами. Таковыми они предстают перед нами, поскольку значатся в консульских фастах³⁹⁴; в таковом качестве признавал их Т. Моммзен, когда незадолго до своей смерти обратился к анализу вновь найденного фрагмента капитолийских фаст³⁹⁵. Ф. Эдкок, отмечая неудобство иметь шесть (наиболее часто встречающееся в источниках число консулярных трибунов) эпонимов одного года, предлагал считать, что римляне разрешали эту трудность, называя год именем того, кто совершал обряд ритуального вбития гвоздя в храме Юпитера на иды сентября, то есть praetor maximus³⁹⁶. По мнению данного автора, им мог быть один из консулов или консулярных трибунов. Р. Палмер, анализируя и корректируя информацию фаст (датируя, в частности, первое появление четырехчленной коллегии консулярных трибунов не 426 г., а 428 г. до н.э.), подчеркивал, что магистратами-эпонимами в V – первой половине IV вв. до н.э. были либо преторы-консулы, либо консулярные трибуны³⁹⁷. Нам представляется, что в период конституционной жизни консулярного трибуната в роли эпонимов выступали соответственно представители этой коллегии и консулата (который уже не был к этому времени первоначальной претурой). Предположение Ф. Эдкока об удобстве использования с этой целью одного [с.117] имени praetor maximus нас не убеждает. Ибо, когда в 363 г. до н.э. впервые назначили диктатора clavi figendi causa, памятуя о том, что по древнему закону этот обряд исполнял praetor maximus (Liv. VII. 3. 5), обычай, имевший место в первые годы после изгнания царей, был уже основательно забыт (Liv. VII. 3. 8). Видимо, в приблизительно столетний период второй половины V – первой половины IV вв. до н.э., то есть как раз во время существования консулярного трибуната, об этом обряде не вспоминали, и не было должностного лица, его выполнявшего. По нашим рассуждениям, следовательно, нельзя им заменить в качестве одного магистрата-эпонима нескольких консулярных трибунов.

Итак, опираясь на изложенное выше, мы признаем tribuni militum consulari potestate носителями империя. При этом в наборе аргументов не хватает еще одного, – а именно подтверждения источниками принятия для консулярных трибунов lex curiata de imperio, посредством которого избранные в центуриатных комициях магистраты наделялись высшей властью. Куриатный закон об империи неоднократно был объектом специального анализа в исследовательской литературе³⁹⁸, поскольку представлял собой важное звено в делегировании общиной магистрату государственного руководства. Как правило, упоминаний об этом законе применительно к данным магистратам в античной традиции историки не находят, что, по-видимому, иногда не позволяет им решительно высказаться в пользу признания за консулярными военными трибунами совокупности прав, вытекавших из империя. Действительно, авторы политико-правовых сочинений поздней Республики, написанных, когда консулярный трибунат давно стал достоянием далекого прошлого, при указаниях на норму lex curiata de imperio о нем не вспоминали. В историческом же повествовании наш главный информатор, Тит Ливий, излагая события периода существования должности военных трибунов с консульской властью, обычно не называет для них принятие куриатного закона, как он не называет его и для консулов. Видимо, для автора "Ab urbe condita" не имело смысла каждый раз, бесконечно повторяясь, обозначать все процедуры избрания и вступления в должность новых магистратов. Но, тем не менее, свидетельство, при том весьма определенное и красноречивое, о проведении для консулярных трибунов куриатного закона об империи, у Ливия имеется. Оно содержится не в книгах, описывающих времена консулярного трибуната, а в девятой книге его сочинения. Повествуя о диктатуре Луция Папирия Курсора 309 г. до н.э. и о принятии куриями закона о наделении его империем, Ливий замечает, что первой выпало голосовать [с.118] Фавцийской курии, с которой связаны были два бедствия для Рима, – падение его при галльском нашествии и Кавдинский мир (Liv. IX. 38. 15). Поскольку город был захвачен врагами в 390 г. до н.э. именно при консулярных военных трибунах (Liv. V. 36. 12, 48. 8; VI. 1. 5), то, следовательно, Фавцийская курия голосовала тогда первой при принятии lex curiata de imperio для данных магистратов, а не каких-то иных. Этим аргументом можно поставить точку в системе доказательств для нас и без него очевидного факта, что tribuni militum consulari potestate были магистратами с империем.

В историографии существует еще один дискуссионный вопрос, связанный с наделением консулярных трибунов империем (для исследователей, признающих у них его наличие), – проблема "дробления" империя между трибунами. Точнее сказать, вопросов все-таки два (которые иногда смешиваются, и авторы ведут заочную полемику, говоря о разном). Первый: все ли из назначенных в определенном году командиров структурных подразделений римского войска – военных трибунов – возводились в ранг консулярных (путем голосования в центуриатных комициях и наделения империем в куриатных) или только какая-то их часть. Второй: все ли из получивших империй консулярных трибунов в любой момент времени их должностного срока обладали им в равной мере. По первому из них имеются две противоположные точки зрения. Одна из них четко сформулирована Гаэтано Де Санктисом и заключается в том, что все военные трибуны одного года (а число их, по его мнению, было связано с количеством тысяч воинского набора) получали консульский империй³⁹⁹. Другая представлена С. Стэвели, который полагал, что не все tribuni militum наделялись империем, а только часть их, которую определял сенат, в зависимости от общего их числа, но не более шести⁴⁰⁰. Количественный состав данной магистратуры и факторы, на него влиявшие, будут рассмотрены в отдельном параграфе, сейчас мы только отметим, что, на наш взгляд, изменение количества мест в коллегии консулярных трибунов голосовалось в центуриатных комициях, а не принималось только сенатским постановлением (Liv. V. 1. 2). Обращаясь же ко второму из выделенных нами вопросов, о фактическом применении империя либо как равным образом распределенного между всеми консулярными трибунами, либо не подлежащего делению, скажем, что на него уже дал аргументированный ответ В. Н. Токмаков⁴⁰¹. Суть его сводится к тому, что дробления империя в Римской Республике не было; при функционировании консулата он переходил (чему подтверждением служит переход символов империя – ликторов с фасками) попеременно от одного консула к другому (ежемесячно, а на войне ежедневно по жребию или соглашению), в случаях же одновременного командования обоими консулами разными войсками на каждого [с.119] распространялся полный империй. Эти принципы В. Н. Токмаков применяет и к военным трибунам с консульской властью, с чем мы полностью согласны. Конечно же, все военные трибуны, получившие на комициях статус консулярных, имели право обладать империем, но это не значит, что на практике у каждого был только его "кусочек", равный трети, четверти, шестой или восьмой части summum imperium. Механизм реализации империя в республиканское время предусматривал "разделение" его между высшими магистратами не в таком буквальном понимании, а в смысле очередности выполнения тяжелых обязанностей, которые из него вытекали.

Итак, мы приходим к выводу, что консулярные военные трибуны были носителями potestas высших должностных лиц и имели "неусеченный" ни в военных, ни в гражданских полномочиях imperium, который осуществлялся нормальным для коллегиальной магистратуры порядком. Остается только в общем виде сопоставить их компетенцию с консульской, поскольку историография дает разнообразные результаты такого сравнения. Одна точка зрения, которой положил начало Эрнст Херцог, отстаивает ограниченность полномочий консулярных трибунов по сравнению с консульскими⁴⁰². Он полагал, что, идя на уступку плебеям в виде создания магистратуры консулярных трибунов, патриции на практике умалили их власть, предварительно позаботившись о том, чтобы в законе (которым вводилась новая структура в конституцию) вопросы полномочий затронуты не были. По мнению Э. Херцога, существовало "всеобщее представление об ограниченности власти консулярных трибунов"⁴⁰³, которое выразилось, в частности, в сомнениях о возможности в 426 г. до н.э. провозглашения диктатора через одного из них. Иной подход предложил Теодор Моммзен, считая, что компетенция консулярных трибунов была тождественна консульской, но положение их не было равным в отношении следовавших за отставкой почестей и привилегий⁴⁰⁴. Такая трактовка была принята многими исследователями с вариациями в пределах от формулировки: potestas и imperium консульские, но ранг ниже консульского⁴⁰⁵, до утверждения: potestas – консульская, imperium не ясно, а почести – не консульские⁴⁰⁶.

Суммируя сказанное нами ранее, отметим, применительно к сравнению двух магистратур, что рассматриваем консулярных трибунов как курульных магистратов, не сомневаясь в том, что при исполнении должностных обязанностей они имели инсигнии, символизировавшие не только реальную власть, но и уважение, воздаваемое им согражданами. Что касается [с.120] признаваемого нами совпадения объема полномочий, то особенно показателен в этом отношении тот, игнорируемый большинством исследователей факт⁴⁰⁷, что, хотя в 443 г. до н.э. была создана должность цензоров, составление списка сенаторов, senatus lectio, до реорганизации системы магистратур по законам Лициния – Секстия выполнялось консулярными трибунами, так же, как в этот период оно осуществлялось консулами. Фест прямо указывает (Fest. 290 L), что консулярные трибуны выполняли эту процедуру наравне с консулами: post exactos eos consules quoque et tribuni militum consulari potestate… legebant. Тит Ливий сообщает, что цензоры в это время проводили перепись граждан (Liv. IV. 8. 3; IV. 22. 7), решали проблему долгов (Liv. VI. 27. 4; VI. 31. 2), но ни разу не отмечает проведение цензорами на протяжении существования консулярного трибуната senatus lectio, то есть его данные не противоречат свидетельству Феста. Поэтому мы согласны с Рональдом Ридли, что это право перешло к цензорам только в конце IV в. до н.э.⁴⁰⁸, а, следовательно, создание цензуры не было таким уж прямым следствием стремления патрициев изъять из ведения новой магистратуры, в которую был открыт доступ плебеям, формирование сената, как это нередко понимается в литературе⁴⁰⁹. Следовательно, при возникновении магистратуры консулярных военных трибунов, на уровне оформления ее конституционного статуса, не закладывались принципиальные ограничения их объема полномочий.

Мы начали анализ проблемы с того, что отметили констатацию именно консульской власти в употребляемом античной традицией названии должности консулярных трибунов. В каком смысле их компетенция была "консульской"? Наш ответ: в том смысле, что не было вопросов, входивших в консульскую компетенцию, которые бы были исключены из сферы деятельности консулярных военных трибунов. Даже то, что отрицалось или ставилось под сомнение в исследовательской литературе, например, право на триумф как составная часть военного империя или право на назначение городского префекта как проявление империя в гражданском управлении, по нашему мнению, не были особенностями, отличавшими консулярный трибунат от консулата. Иначе говоря, – объем их полномочий полностью совпадал. Но что же их различало, в чем заключалась та, смутно отраженная в источниках несхожесть, которой исследователи пытались подобрать термины "ранг" или "положение"? В нашей исторической модели мы определяем ее как различие характера магистратур: одна (консулат) была высшей ординарной, другая (консулярный трибунат) была высшей чрезвычайной. Высшая [с.121] исполнительная власть в Римской Республике, и ординарная, и экстраординарная, имела одно и то же наполнение. Ее ограничения или расширения касались не компетенции магистратов, не собственно империя (который был не только "неделимым" между должностными лицами, но и "неусекаемым" в смысле частичного применения), а, либо срока полномочий, либо возможности опротестовать решение магистрата путем провокации или интерцессии. При этом коллегиальные магистраты (и обычные, и чрезвычайные) имели максимально годичный срок должности, но решения их были не свободны от обжалования в комициях и протеста со стороны коллег и плебейских трибунов. Именно к полномочиям высших коллегиальных магистратов, в первую очередь, применялось понятие "консульская власть", как в узком смысле совещательная. В широком же смысле, по нашим представлениям, понятие "консульская власть" в римском политико-правовом сознании времен Республики было синонимом понятия "высшая исполнительная власть". Поэтому его использование в названии tribuni militum consulari potestate не означало ординарного характера магистратуры, а свидетельствовало, с одной стороны, о ее коллегиальности, а с другой, – о верховенстве в государственном управлении. Объем полномочий военных трибунов с консульской властью мы, таким образом, определяем как potestas par по отношению друг к другу, как potestas maior по отношению к другим одновременно действовавшим магистратам, potestas consularis и imperium summum по отношению к римским гражданам.