[с.122]

ГЛАВА III

КОЛИЧЕСТВЕННЫЙ И СОСЛОВНЫЙ СОСТАВ КОЛЛЕГИИ КОНСУЛЯРНЫХ ТРИБУНОВ. ЕЕ ПРИМЕНЕНИЕ.

Вопрос о количестве мест в магистратуре tribuni militum consulari potestate традиционно привлекает внимание исследователей, поскольку они неизбежно должны объяснять, во-первых, представленную в источниках динамику численности этих должностных лиц, и, во-вторых, несовпадение сведений такого рода по отдельным годам. Отражение в источниковой базе данного количественного показателя не позволяет на эмпирическом уровне, без теоретического осмысления, численно охарактеризовать коллегию консулярных трибунов. Потребность в концептуальном обосновании численного ее состава для нас особенно важна, поскольку количественная характеристика проливает дополнительный свет на сущностные черты магистратуры.

Информация о количестве лиц, избранных военными трибунами с консульской властью на тот или иной год, содержится, главным образом, у Тита Ливия, Диодора Сицилийского и в консульских фастах. Дополняют информационную картину сведения Дионисия Галикарнасского, Плутарха в биографии Камилла, Помпония в Дигестах, слова императора Клавдия в сенате, а также сообщения, сохраненные Иоанном Зонарой. При этом мы должны сразу оговориться, что в данном случае, гораздо более чем во многих других, ощутимо воздействие одного немаловажного обстоятельства, – опубликованные тексты античных авторов, которыми мы пользуемся, есть результат прочтения поздних списков, имеющих свои палеографические особенности, трудности понимания, сложности заполнения лакун, и, как следствие, неоднозначность реконструкции содержания. Это относится как к перечням имен консулярных трибунов, представленных в разных публикациях сочинений Диодора и Ливия, так и к информации о количестве этих магистратов, включенной в Дигесты. Сказанным определяется невозможность не только абсолютно точного установления численности коллегии консулярных трибунов многих лет, но и точного воссоздания сведений источников об этом. В таких условиях мы можем выявить изменения численности лишь на уровне основной тенденции, а не в виде подробного графика с фиксацией всех точек. Мы можем попытаться установить принципы и закономерности количественного формирования консулярного трибуната, но не имеем возможности дать определенный ответ о конкретной численности ряда коллегий.

Начнем с сообщений Ливия и Диодора, как наиболее подробных. Для первого случая функционирования магистратуры консулярных трибунов в 444 г. до н.э. они называют трех человек (Liv. IV. 7. 1; Diod. XII. 32. 1), хотя [с.123] расходятся в одном имени. Этой же цифрой "три" они определяют количество персон в коллегии 438 г. до н.э. (Liv. IV. 16. 7; Diod. XII. 38. 1), приводя одинаковые имена. Для 434 г. до н.э. Ливий называет по именам только консулов, говоря при этом и об имеющихся сообщениях в его первоисточниках также о консулярных трибунах (Liv. IV. 23. 1-2), а Диодор опять-таки перечисляет трех военных трибунов с консульской властью (Diod. XII. 53. 1). На 433 и 432 гг. до н.э. сведения этих авторов совпадают и сводятся к утверждению о наличии трехместной коллегии (Liv. IV. 25. 2; 25. 5; Diod. XII. 58. 1; 60. 1). Таким образом, в составе магистратуры консульских военных трибунов при всех случаях ее применения до 426 г. до н.э. античная традиция называет трех должностных лиц.

С 426 г. до н.э. возникает в сочинениях древних историков при записях об избрании консулярных трибунов число "четыре" (Liv. IV. 31. 1; Diod. XII. 80. 1). Ливий сохраняет его для двух следующих лет, 425 и 424 гг. до н.э. (Liv. IV. 35. 1; 35. 4), а Диодор только для 424 г. до н.э. (Diod. XII. 82. 1), называя для предыдущего, 425 г. до н.э. опять три имени (Diod. XII. 81. 2). Возвращение к трехместной коллегии, по Ливию, приходится на 422 г. до н.э. (Liv. IV. 42. 2), для которого у Диодора по этому поводу сведений нет. Два следующих случая использования консулярного трибуната, в 420 и 419 гг. до н.э., отмеченные только у Ливия, в его изложении характеризуются наличием, соответственно, четырех и трех консулярных трибунов (Liv. IV. 44. 1; 44. 13)⁴¹⁰. Далее, до 405 г. до н.э., у античных авторов идет чередование в разных вариациях трех – и четырехместных коллегий. В 418 г. до н.э., по сведениям и Ливия (Liv. IV. 45. 4), и Диодора (Diod. XIII. 2. 1), отличающимся только одним личным (praenomen) именем, было трое высших магистратов. В 417 г. до н.э., согласно обоим авторам, расходящимся, правда, в определении двух имен, имелось четверо носителей верховной исполнительной власти (Liv. IV. 47. 7; Diod. XIII. 7. 1). Для 416 г. до н.э. Ливий находит трехчленную коллегию (Liv. IV. 47. 8), а Диодор четырехчленную (Diod. XIII. 9. 1) при совпадении в его передаче трех, названных Ливием, имен. Годы 415, 414, 407 и 406 значатся у того и другого античного историка, при определенных расхождениях в списках имен, как отмеченные наличием четырех военных трибунов с консульской властью (Liv. IV. 49. 1; 49. 7; 57. 12; 58. 6; Diod. XIII. 34. 1; 38. 1; XIV. 3. 1; 12. 1). Находящийся в середине этого хронологического отрезка 408 г. до н.э. и латинский, и греческий автор считают годом трехместной коллегии консулярных трибунов, перечень которых у них отличается одним именем.

[с.124] Начиная с 405 г. до н.э. Ливий почти постоянно отмечает шесть консулярных трибунов⁴¹¹, за исключением 403 г. до н.э., под которым значится восьмиместная коллегия (Liv. V. 1. 2). От встречающегося в литературе XIX – начала XX века утверждения, что для 396, 387 и 385 гг. до н.э. Ливий определяет пять консулярных трибунов⁴¹², следует, вероятно, отказаться⁴¹³. Во всяком случае, современные публикации текста Ab urbe condita содержат шесть реконструируемых их имен для данных лет, что принимается историографией⁴¹⁴.

Диодор, в свою очередь, также часто сообщает для периода от 405 г. до н.э. о шестичленной высшей магистратуре⁴¹⁵, но нередко называет и иное количество должностных мест консулярных трибунов. Так, для 394 г. до н.э. мы находим у него утверждение о трех магистратах, но только два их имени (Diod. XIV. 97. 1); такое же их количество – трое – засвидетельствовано у него и для 368 г. до н.э. (Diod. XV. 18. 1). Цифрой "четыре" при четырех именах Диодор обозначает количественный состав коллегий 391, 386, 385, 384, 383, 382, 378, 376 и 370 гг. до н.э. (Diod. XIV. 107. 1; XV. 15. 1; XV. 25. 1; XV. 28. 1; XV. 36. 1; XV. 38. 1; XV. 41. 1; XV. 57. 1; XV. 71. 1; XV. 76. 1). Из перечисленных лет 376 г. до н.э. не отмечен Ливием среди имевших консулярный трибунат. Для 369 г. до н.э. Диодор называет конкретные имена пяти персон, но не приводит цифры общего количества членов коллегии (Diod. XV. 77. 1). Под 400 г. до н.э. у него содержится упоминание о числе "шесть", как определяющем количество высших магистратов, но отмечены только четыре имени (Diod. XIV. 47. 1). Три года, 389, 380 и 379 гг. до н.э., характеризуются у Диодора наличием восьмиместных коллегий консулярных военных трибунов (Diod. XV. 22. 1; XV. 50. 1; XV. 51. 1), однако в первом случае названы по именам только семь человек, тогда как в двух других все восемь.

За хронологические отрезки с 422 г. до н.э. по 414 г. до н.э., с 408 г. до н.э. по 390 гг. до н.э., с 370 по 367 гг. до н.э., а также для 380 г. до н.э. мы имеем еще сведения о количественном составе магистратуры консульских [с.125] военных трибунов, сохранившиеся в капитолийских фастах⁴¹⁶. Информация этого эпиграфического источника на 422 и 420 гг. до н.э. о количественном и персональном составе магистратуры консулярных трибунов совпадает с данными Ливия (у Диодора сведения о консулярном трибунате этих лет отсутствуют). Для 419 г. до н.э. фасты называют не троих как Ливий, а четверых военных трибунов с консульской властью, воспроизводя список Ливия и добавляя еще одно имя (у Диодора опять-таки данных нет). 418 г. дает соответствие всех трех имен капитолийских фаст трем именам, приведенным Ливием, расходясь в одном личном имени со списком Диодора. Для 417 г. до н.э. фасты согласуются с Ливием и Диодором в числе консулярных трибунов (четыре), но список их имен, совпадая с диодоровым, отличается от ливиева двумя именами. Под 416 г. до н.э. отмечены в фастах, также как это сделано Диодором, четыре консулярных трибуна, совпадающие с его текстом и в персоналиях, в противовес трем членам коллегии у Ливия. 415 и 414 гг. до н.э. обозначены в фастах четырехместной магистратурой (как у Ливия и Диодора). Годы 408-404, а также 402-395, 390 по капитолийским фастам характеризуются той же численностью консулярных трибунов, что и у античных историков (которые на этих отрезках времени по данному вопросу не противоречат друг другу: соответственно 408 г. до н.э. – три, 407 и 406 гг. до н.э. – четыре, остальные годы из перечисленных – шесть). 403 г. до н.э., в котором, как мы видели, у Ливия действуют восемь консулярных военных трибунов, в фастах отмечен шестичленной (как у Диодора) коллегией, а двое оставшихся от ливиева списка значатся как цензоры. В 391 г. до н.э. количество консулярных трибунов (шесть), приводимое в фастах, соответствует Ливию, а не Диодору, точно также, как оно совпадает с ливиевым для 370, 369, 368 и 367 гг. до н.э. (за последний год у Диодора данные отсутствуют). Главное несоответствие капитолийских фаст сведениям римского и греческого историков по вопросу о численности должностных лиц в коллегии консульских трибунов связано с 380 г. до н.э., для которого в найденном в 1899 г. на форуме фрагменте фаст запечатлены девять имен (максимальное число, нигде более в источниках не встречающееся), тогда как у Диодора на этот год их восемь, а у Ливия – шесть.

Итак, при перечислении состава коллегий какого-либо года или при засвидетельствовании числа входящих в них магистратов наши источники называют от трех до девяти членов коллегии. При этом цифрами 3, 4, 6, 8 можно обозначить упомянутое в источниках общее число членов коллегии, цифрами 5, 7 и 9 – только итоги подсчетов названных в текстах имен (первые [с.126] две по спискам Диодора, третья – консульских фаст). Очевидным образом прослеживается чередование трех – и четырехместных коллегий в период до 405 г. до н.э. После этого года наиболее часто, особенно у Ливия, количество консулярных трибунов определяется цифрой 6. Вообще же, Ливий позволяет нам почерпнуть у него сведения о численном составе сорока девяти коллегий военных трибунов с консульской властью. Они распределяются так: девять коллегий по три человека, девять по четыре, тридцать по шесть и одна из восьми членов⁴¹⁷. Ливий не склонен каждый раз называть сначала число трибунов, а затем перечислять их имена. Он поступает так сравнительно редко (ограничиваясь только списком лиц), но, когда прибегает к такой манере изложения, это число не расходится с количеством упомянутых имен, тогда как у Диодора мы наблюдаем обратное. За период от 425 до 368 Диодор обычно приводит меньше имен, чем Ливий или фасты. К тому же, до 395 г. до н.э. Диодор дает число консулярных трибунов большее, чем сам называет имен, но это число, как правило, соответствует содержащемуся в тексте Ливия или консульских фастах. После же 395 г. до н.э. Диодор называет в коллегиях консулярных трибунов столько имен, сколько он определяет их членов, но это число уже не соответствует информации других источников. Из-за отмеченной специфики сведения Диодора не поддаются статистической обработке, то есть, мы не можем определенно сказать, сколько он называет коллегий той или иной численности. Г. Мартынов считал, что недостающие у Диодора имена консулярных трибунов есть плод позднейшей переработки фаст и приходил к выводу о недостоверности списков Ливия⁴¹⁸. Герхард Перль сделал наблюдение, что почти для половины коллегий консулярных трибунов сведения Диодора соответствуют информации прочей античной традиции, а расхождения с ней объяснял не ошибками автора и не состоянием сохранившихся рукописей его труда, а наличием соответствующих сведений в его первоисточниках⁴¹⁹. Не отрицая вероятности существования особого варианта фаст, которым пользовался Диодор, отметим, что, во-первых, он, по всей видимости, восходит к общему с фастами Ливия первоисточнику, а, во-вторых, часть расхождений следует все же считать результатом небрежности Диодора или ошибок переписчиков его труда⁴²⁰.

[с.127] Итак, основные источники, систематично и в хронологической последовательности осведомляющие нас о количестве tribuni militum consulari potestate, не создают целостного впечатления для решения данной проблемы вследствие противоречивости данных и неявной логики отраженных изменений численности. Поэтому их изучение породило в историографии различные точки зрения и трактовки.

Распространенная оценка историками сведений нарративных источников заключается в утверждении, что коллегии из трех, четырех и шести членов зафиксированы в них определенно, а коллегии из пяти и восьми магистратов – вызывающим сомнения образом⁴²¹. При этом, Р. Бунзе считает, что 5, 8 и 9-местные коллегии следует признать неисторичными на том основании, что ни для одного из тех лет, под которыми они упомянуты, нет единодушной передачи источников числа высших магистратов⁴²². Проявление некоторой общности взглядов исследователей в изучаемом вопросе, – представление о прогрессивном увеличении количества мест в коллегии с течением времени⁴²³. Собственно, такую линию развития магистратуры в отношении ее численности предложил автор первой специальной статьи Оттокар Лоренц⁴²⁴. Не согласился с данным подходом Людвиг Ланге⁴²⁵, полагавший, что этот вывод есть результат некритического следования Ливию. Л. Ланге отстаивал мнение об исходной численности коллегии в шесть магистратов, которое он стремился подкрепить рассмотрением военной организации. Это дискуссионное обсуждение вопроса обозначило две основные точки зрения, сформулированные в историографии к середине XIX в. и сохраняющиеся в ней на протяжении полутора столетий. Незадолго до названной дискуссии взгляд, обосновывавший изначальную норму в виде шестичленной коллегии высказал Бартольд Нибур⁴²⁶, предложивший логическую цепочку разделения децемвирата на консулярный трибунат, цензуру и квестуру (в совокупности составлявшие также десять должностных лиц). Затем на практике, по его представлениям, могло быть понижение числа военных трибунов с консульской властью, но повышение сверх шести не могло иметь места. В [с.128] противоположность Б. Нибуру отстаивал мнение о начальном трехчленном составе магистратуры А. Швеглер⁴²⁷.

Подробное обоснование гипотезы о нормальной и максимально возможной численности коллегии консулярных трибунов в шесть человек дал Теодор Моммзен⁴²⁸. Максимальная численность, по его трактовке, не всегда достигалась (при отсутствии права кооптации и возможности избрания суффектов), но предел в шесть лиц был обусловлен количеством командиров (tribuni militum) в римском войске. Т. Моммзен, также как и Б. Нибур, отрицал существование восьмиместных коллегий, объясняя их появление в источниках соединением имен шести консулярных трибунов и двух цензоров (что усмотрел еще Якоб Перизоний, голландский ученый рубежа XVII-XVIII вв.⁴²⁹). К детальному анализу этого вопроса Т. Моммзен вынужден был вернуться в последние месяцы жизни в связи с находкой фрагмента капитолийских фаст за 380 г. до н.э.⁴³⁰, которая, очевидным образом подрывая его концепцию, не заставила отказаться от прежних взглядов, но побудила к дополнительному их обоснованию. Опираясь на сведения о 403 г. до н.э., для которого Ливий сообщает о восьми консулярных трибунах, а консульские фасты о шести и двух цензорах (имена цензоров совпадают с двумя последними в ливиевом списке), Т. Моммзен распространил вывод о некорректном объединении в источниках двух различных коллегий на все случаи упоминания более чем шестиместной магистратуры, в том числе и на сведения вновь найденного фрагмента. Появление девятого места он объяснял следующим образом. Пять имен совпадают в трех списках (Ливия, Диодора, фаст) – Л. Валерий, П. Валерий Попликола, Сп. Сергий Фиденат, Л. Менений, Т. Папирий. Два других из первых семи в фастах совпадают: одно (Луций Эмилий Мамерцин) со списком Диодора, другое (Сер. Корнелий Малугинский) со списком Ливия. На этом основании он делал вывод о контаминации двух шестичленных списков, которая дала число семь, а под двумя последними именами капитолийского обломка (Л. Папирия Мугиллана и Сульпиция Петика) скрываются два цензора, которые у Ливия обозначены как Сульпиций Камерин и Сп. Постумий Регилльский. При этом Т. Моммзен полагал, что в первоначальных списках цензор Сульпиций был дополнен различными именами коллеги, поэтому у Ливия второе цензорское имя восходит к одному списку, а в консульских фастах – к другому. Сам умудренный исследователь понимал уязвимость своих построений, но отмечал, что надежного решения на имеющемся материале невозможно достигнуть⁴³¹.

[с.129] Теория Т. Моммзена (опиравшегося на до него возникшую идею) о контаминации списков и об интерполяции имен была воспринята многими исследователями⁴³², а детально развита Фридрихом Мюнцером⁴³³. Он обратил внимание на сведения о ряде лет, в которых нашел "фиктивные имена добавленных лиц". Например, рассматривая сведения Ливия и Диодора за 425 г. до н.э., Ф. Мюнцер отмечал, что греческий автор называет три имени, а Ливий сначала также эти три в обратной последовательности, а, затем, добавляет четвертое – Гораций. Еще два Горация встречаются у него в шестиместных коллегиях консулярных трибунов 386 и 378 гг. до н.э. Упоминание всех Горациев Ф. Мюнцер считал фальсификацией, а расхождение у Диодора между называемым им числом магистратов и количеством указанных имен неслучайным: Диодор, на его взгляд, пропускал сомнительные имена, но не хотел сказать, что число консулярных трибунов уменьшилось по сравнению с предыдущим годом. Также фальсификацией считал Ф. Мюнцер занесение Ливием в списки консулярных трибунов 415, 405 и 369 гг. до н.э. родового имени Квинкций, рассматривая его чуть ли не как нарицательное, как общее место формуляра. Отметим также (не повторяя хода его долгих рассуждений), что, проанализировав сведения о цензуре 380 г. до н.э., он пришел к следующим выводам. В источниках, на базе которых создавались фасты, фигурировали последовательно сменявшие друг друга две пары цензоров. Речь шла о том, что один из первой пары (Постумий) умер вскоре после вступления в должность, и редактор капитолийских фаст включил от их пары только оставшегося в живых его коллегу и полностью вторую цензорскую пару, что и дало в совокупности с шестью консулярными трибунами число девять. Обосновывая далее предположение о дублировании под 380 г. до н.э. сведений, относящихся к 366 г. до н.э., Ф. Мюнцер приходил к заключению, что фактически в 380 г. до н.э. была одна цензорская пара, состоявшая из Л. Эмилия и Папирия, соответственно консулярных трибунов насчитывалось только шесть, вопреки списку консульских фаст.

В 70-е гг. XX в. исследования в рамках "теории интерполяции", хотя и с некоторыми новыми подходами, были продолжены Джоном Пинсентом⁴³⁴. В весьма обширной статье, написанной в просопографическом ключе, он стремился доказать (на разнообразных примерах) различия сведений фаст, лежавших в основе трудов Ливия и Диодора, а также многочисленность случаев интерполяции. Но, в отличие от предшественников, данный автор не [с.130] считал список Ливия более надежным, а версию Диодора упрощенной и сокращенной. Дж. Пинсент утверждал, что на Ливия основательно повлияли искажения, допущенные Лицинием Макром. Последнего он рассматривал самым вероятным автором теории, согласно которой коллегия консульских трибунов состояла из трех патрициев и трех плебеев⁴³⁵. Опровергая эту теорию, Дж. Пинсент подверг пристрастной проверке реальность плебейских имен, полагая, что большинство их было привнесено в описания ранней римской истории в те периоды, когда члены их родов играли заметную роль, – в эпоху Второй Пунической войны, Гракхов, Суллы, Цицерона и Цезаря.

Противоположную концепцию, которая отрицает широкомасштабную и преднамеренную интерполяцию, особенно в списках, представленных Ливием и консульскими фастами, тщательно аргументировал А. Друммонд⁴³⁶. Этот исследователь сформулировал выводы о том, что и Диодор, и Ливий, опирались, в конечном счете, на общий список консулярных трибунов, который Ливий воспроизвел точнее. Рассмотрев расхождения в свидетельствах античных авторов за 389, 387, 380 и 379 гг. до н.э., А. Друммонд отверг точку зрения, что применительно к этим годам цензоры были совмещены с консулярными трибунами как члены одной магистратуры. Он считал наиболее вероятным, что дополнительные имена в тексте Диодора являются вставными, но причина этого, на его взгляд, скорее небрежность, чем умышленная интерполяция. Восьмичленную коллегию Диодора 379 г. до н.э. нельзя, по его мнению, понимать как сочетание шести консулярных трибунов и двух цензоров, так как одно дополнительное имя – Требоний – плебейское, а плебеи были допущены к цензуре практически только в 351 г. до н.э. Очень весомый, на наш взгляд, аргумент А. Друммонда против традиционного понимания в историографии смешения цензоров с консулярными трибунами состоял в том, что следует признать тогда на протяжении десяти лет, от 389 до 379 гг. до н.э. шесть цензорских пар⁴³⁷, что просто невероятно, учитывая пятилетний промежуток между избраниями их на должность (при сроке полномочий в полтора года цензоры избирались раз в пять лет). Меньшее же чем в других источниках количество имен консулярных трибунов за ряд лет у Диодора он считал просто результатом их пропуска и попытался объяснить эти потери. Так, А. Друммонд находил, что там, где у Ливия или в капитолийских фастах два или более консулярных трибунов в списке одного года имели одинаковые родовые имена, Диодор регулярно, начиная с 390 г. до н.э., включал имя только одного представителя рода. К числу изъятых таким образом в тексте Диодора имен А. Друммонд отнес: 406 г. – Гн. Корнелия, [с.131] 405 г. – Кв. Квинкция, 404 г. – Гн. Корнелия, 402 г. – Кв. Сервилия, 398 г. – М. Валерия и Л. Фурия, 395 г. – П. Корнелия, 394 г. – Л. Фурия, 391 г. – Эмилия и Фурия, 390 г. – Н. Фабия (инициал N у данного родового имени приведен в консульских фастах – В. Д.) и Кв. Фабия.⁴³⁸. Кроме того, пропуски имен в тексте Диодора А. Друммонд определял и как "промах глаза копииста", когда от одного личного имени до такого же, но принадлежавшего представителю другого рода (или вообще до иного имени), переписчик пропускал текст. Например, в перечне P. Manlius, P. Licinius, L. Titinius, P. Maelius (400 г. до н.э.) выпали два имени в середине, а вместо Sp. Postumius, L. Pinarius появился аномальный Sp. Pinarius (432 г. до н.э.). А. Друммонд обратил внимание также на то, что в списке Диодора утрачивались обычно последние или (менее часто) первые имена.

Глубокий анализ проблемы, предпринятый А. Друммондом, привел его к мысли о возможности двух вариантов обобщающих рассуждений. Либо консулярный трибунат был гибким учреждением, численность которого могла быть изменена, и нет ничего невероятного в том, что существовали восьми и девятичленные коллегии (в качестве, как он писал, краткого эксперимента). Либо же "неправильно большие" коллегии есть результат некоторой путаницы в списках, вследствие повреждения их первоначальных текстов в ходе галльского завоевания, когда от них могло сохраниться по два-три имени, присоединенных потом к коллегии следующего года. Сам А. Друммонд склонялся ко второму варианту. Мы же рассматриваем в качестве вполне адекватного политическим реалиям первый вариант, поскольку он очень органично вписывается в общий контекст функционирования магистратуры tribuni militum consulari potestate и может быть подтвержден источниками.

Вернемся, поэтому, к нашей источниковой базе. Кроме суммированных нами выше данных о численности коллегии по годам источники содержат представления античных авторов о принципах количественного ее формирования. При этом речь идет либо просто о большем числе должностных лиц, чем в консульской магистратуре (что отмечено у Диона Кассия – XL. 45)⁴³⁹, либо о диапазоне, в котором оно изменялось (см. слова императора Клавдия в лионской надписи – I. L. S. 212⁴⁴⁰ и Помпония в Дигестах – Dig. I. 2. 2. [с.132] 25⁴⁴¹). Диапазон этот обозначен в приведенных цитатах в одном случае (в речи императора Клавдия) от шести до восьми, в другом (в Дигестах), видимо, все-таки не двадцать, как в рукописи, а – "шесть плюс-минус несколько". Число "двадцать" значится в рукописи, но закономерно вызывает недоумение исследователей, изучавших консулярный трибунат. Поэтому в историографии неоднократно предлагалось считать это ошибкой переписчика и давались различные варианты ее исправления; наиболее предпочтительным из них нам представляется использованный Т. Моммзеном: переписчик принял римскую цифру VI за буквенное сокращение vi (viginti)⁴⁴². То есть, наиболее вероятно, Помпоний говорил о нестабильном числе военных трибунов с консульской властью, колебавшемся около шести. Сам факт представлений древних писателей о подвижном в принципиальном плане количестве консулярных трибунов, о нестабильности численного состава коллегий, более показателен, чем упоминания об избрании некоторого количества лиц в нее на тот или иной год.

При подобных обобщениях у античных авторов может содержаться и фиксация одного определенного числа, но это число указывается по-разному. Так, Ливий пишет о привычке патрициев занимать восемь мест консулярных трибунов (Liv. VI. 37. 6)⁴⁴³, из чего следует, что он считал восьмиместную коллегию обычной, во всяком случае часто применявшейся, хотя при описании по годам упомянул о ней только в виде исключения. Другое конкретное число, а именно, "шесть" называют иные античные авторы. По свидетельству Дионисия Галикарнасского, уже при введении должности установлено было избирать на нее в общей сложности шесть человек (Dionys. XI. 60)⁴⁴⁴. То же самое представление Диона Кассия об изначальной формуле комплектования магистратуры "три плюс три" сохранено Иоанном Зонарой (Zon. VII. 19)⁴⁴⁵. Плутарх в биографии Камилла [с.133] (Plut. Cam. I)⁴⁴⁶ также отметил это количество. Последнее утверждение, правда, может относиться к определенному периоду, а не иметь значения нормы для всей эпохи существования консулярного трибуната. В любом случае, мы видим, что в представлениях античных авторов нет единообразия понимания в качестве нормы какого-то единого количества мест коллегии военных трибунов с консульской властью. Вероятнее всего, это означает отсутствие таковой в государственной практике.

Весьма любопытно и отношение Тита Ливия к изменениям численности магистратуры консулярных военных трибунов. По его словам, уже на 438 г. до н.э. разрешалось выбирать шесть трибунов (Liv. IV. 16. 6) и, когда он указывает на первый случай избрания коллегии в таком количестве (Liv. IV. 61. 1), то оставляет этот факт без комментария. Точно также он не придает большого значения изменению числа магистратов в 426 г. до н.э., когда впервые выбрали четверых (Liv. IV. 31. 1). Нет в его тексте и мотивировок возвращения к трехместной коллегии 422 г. до н.э. (Liv. IV. 42. 2), как нет их при возобновлении четырехчленной магистратуры (Liv. IV. 44. 1). Только когда речь у него идет о формировании восьмиместной коллегии, он указывает причину принятия решения и его характер (Liv. V. 1. 2). Складывается впечатление, что Ливий не проявлял особого интереса к тому, сколько – три, четыре или шесть магистратов было избрано, полагая, вероятно, что уже со второго раза применения магистратуры можно было комплектовать ее из шести человек, но ничему не противоречило и меньшее число должностных лиц. В связи с этим вполне можно думать, что при голосовании на комициях, если не удавалось заполнить все места в коллегии, она считалась, тем не менее, дееспособной при условии избрании больше двух лиц (то есть более чем в консулате). Т. Моммзен в "Римском государственном праве", правда, полагал, что в случае неполного формирования коллегии должен был быть предписан какой-то законный способ кассации выборов⁴⁴⁷, но мы не видим в нем потребности. Судя по последней публикации Т. Моммзена на эту тему, сам он отказался от такой трактовки⁴⁴⁸. Другой же тезис Т. Моммзена, что следовало непременно избрать три, четыре или шесть магистратов, но не пять, так как ежемесячная передача фасок могла равномерно осуществляться в течение двенадцати месяцев года именно при таких вариантах, на первый взгляд, вполне приемлем. Однако, все же практика функционирования [с.134] коллегиальных магистратур, в частности, децемвирата свидетельствует, что распределение "не поровну" высшей власти между должностными лицами на протяжении административного года существовало. Поэтому мы не считаем принципиально невозможной пятиместную коллегию. Тем более, как нас убеждает исследование А. Друммонда, сведения источников о восьмиместной коллегии не фиктивны, а для восьми магистратов ежемесячная передача империя также не приводила к равенству по времени обладания им. Учтем к тому же, что при совместном ведении военных действий носитель империя менялся ежедневно, а при раздельном – обладателем его был каждый командующий, поэтому фактически время наделения империем должностных лиц в магистратуре, состоявшей более чем из двух человек, никогда не было одинаковым.

Итак, нам представляется, что численность коллегии консулярных военных трибунов не была стабильной в двояком смысле: во-первых, с течением времени менялось максимально возможное количество мест в ней, а, во-вторых, не всегда они могли быть полностью заняты. Что касается изменения предельной численности магистратов, то, по нашему мнению, оно проводилось на основе решения комиций. Во всяком случае, именно с комициями связывает Ливий постановление о переходе к восьмиместной магистратуре (Liv. V. 1. 1-2)⁴⁴⁹. Каждый же раз народные собрания голосовали только персональный состав коллегии, а не количество ее членов: однократное принятие законодательного акта по поводу допустимости шести, восьми или какого-либо иного числа высших должностных лиц, по всей видимости, было достаточным. Эрнст Херцог думал, что неизбежно сенат регулярно должен был определять численность магистратуры⁴⁵⁰. Возможно, конечно, что в сенатском постановлении о переходе в том или ином году к консулярному трибунату указывалось, в каком количестве (в пределах разрешенного решением комиций) должна быть укомплектована коллегия, но не исключено и отсутствие в нем количественной регламентации. Могло быть просто принято, что избираются в коллегию должностные лица в количестве не свыше утвержденного народным собранием максимума, а реальное число избранных зависело от хода голосования.

Не находя жестко определенного и неизменного на протяжении конституционной жизни магистратуры количества консулярных трибунов, зададимся вопросом о том, были ли детерминированы изменения их численности [с.135] военной организацией. Традиционно в антиковедении принимается существование тесной связи между количеством tribuni militum войска и численностью высших магистратов tribuni militum consulari potestate. При этом сторонники точки зрения об изначальной трехчленной коллегии соотносят это число либо с командирами войска трех гентильных триб⁴⁵¹, либо с тремя трибунами легиона⁴⁵². Приверженцы концепции о постоянной норме консулярных трибунов в шесть человек связывают это число как с разделением трех родов (Тициев, Рамнов и Луцеров) на priores и posteriores⁴⁵³, так и с шестью трибунами легионов⁴⁵⁴. Не отрицая генетической связи происхождения магистратуры с военной организацией, отметим следующее. Опираясь на развернутый анализ, проведенный в монографии В. Н. Токмакова, мы отвергаем непосредственное соответствие количества консулярных трибунов в любом их числе, трибунам легиона, ибо он не существовал как структурно оформленная воинская единица на всем протяжении применения их магистратуры⁴⁵⁵. Не принимаем мы также привязку числа этих носителей высшей исполнительной власти к количеству руководителей войск гентильных триб, поскольку, по обоснованию В. Н. Токмакова, пешие подразделения на их базе не могли формироваться⁴⁵⁶, а термин tribuni militum относится не к досервианским, а сервианским трибам⁴⁵⁷. К моменту введения консулярного трибуната в римскую конституцию трибуны как командиры армейских подразделений должны быть соотнесены с центуриатной военной организацией и не с манипулярной, а с фаланговой тактикой ведения боя. Это, в свою очередь, означает, что военные трибуны, проходившие процедуру персонального голосования в комициях для наделения их консульскими полномочиями, были командирами подразделений фаланги. По вопросу о структуре римской фаланги этого времени, как отмечает В. Н. Токмаков, определенных сведений нет, можно только предполагать наличие четырех, шести рядов, или иного их количества⁴⁵⁸. Поскольку это гипотетичное количество рядов [с.136] фаланги некоторым образом соответствует числу консулярных военных трибунов разных лет и, к тому же, не является единственно возможным (как и в случае с изучаемыми магистратами), то не исключено, что численность консулярных трибунов напрямую зависела от количества командиров рядов фаланги. Однако доказать это невозможно, так как нам абсолютно не известно, менялось ли и, если менялось, то каким образом, число рядов фаланги. Поэтому теоретически вполне можно допустить и иной вариант, когда непосредственной зависимости двух этих величин не было. Иначе говоря, магистратура консулярных трибунов, будучи по рождению связана с военной организацией, могла жить самостоятельной политической жизнью и формироваться не только из числа лиц, в данный момент исполнявших обязанности tribuni militum, но и из других государственных деятелей. Впрочем, мы уже замечали, что в Риме все политики непреложно были в эту эпоху полководцами, поэтому в своей предшествовавшей карьере непременно когда-либо были командирами рядов фаланги. Следовательно, в таком случае, можно сказать, что консулярный трибунат комплектовался из действующих и бывших военных трибунов⁴⁵⁹, а его численность, соответственно, не была детерминирована количеством командиров в структуре фаланги. Она, к тому же, могла не быть тождественна этому количеству еще и по той причине, что не все tribuni militum, находившиеся в войске в период избирательной кампании консулярных трибунов, непременно наделялись статусом последних. Мы не знаем точно, все ли военные трибуны получали право быть избранными в консулярный трибунат: мнения в историографии при отсутствии свидетельств источников разделились противоположным образом⁴⁶⁰. Но, даже если исходить из концепции Гаэтано Де Санктиса о том, что голосование в комициях при наделении полномочиями высшей власти проводилось по всем, имевшимся в войске трибунам, то это не означает непременный успех всех баллотировавшихся кандидатур. Избирательная кампания в Римской Республике имела свои правила политической игры, возможность воздействия на ее исход со стороны председателя комиций и т.д.

Приведенные рассуждения показывают, что, если даже была норма соответствия количества консулярных трибунов числу войсковых трибунов, то на практике ей неукоснительно следовать было затруднительно, ибо превращение назначенного в армии военного трибуна в трибуна консулярного [с.137] обуславливалось избирательной кампанией. Поэтому, на наш взгляд, строгого равенства числа tribuni militum consulari potestate количеству имевшихся на момент выборов в нее военных трибунов (командиров подразделений фаланги) в реальной жизни не было.

Таким образом, свидетельства источников (при всей неоднозначности заложенной в них информации и сложностях ее обработки), а также достижения историографии в их анализе, дают нам основания сделать вывод, что магистратура консульских военных трибунов не имела жестких, раз и навсегда установленных количественных рамок. Она не только численно изменялась с течением времени, но и могла быть заполнена меньшим количеством магистратов, чем это в данный момент разрешалось. Строгой привязки численности консулярного трибуната к количеству войсковых трибунов в реальной государственной практике быть не могло, хотя при возникновении магистратуры оно, по-видимому, определило исходный максимум магистратских мест. Гипотеза, имеющая очень широкое распространение в историографии (связываемая обычно с именем Т. Моммзена, хотя она возникла до него, но именно им была наиболее развернуто изложена) о том, что все коллегии консулярных трибунов свыше шести человек есть результат присоединения в источниках к списку ее членов имен цензоров, не поддерживается нами, так как найденные А. Друммондом серьезные контрдоводы убеждают нас в ее несостоятельности. Мы считаем вполне возможным существование восьми и девятичленных коллегий, зафиксированных в источниках, что, на наш взгляд, не противоречит никаким политико-правовым установлениям ранней Республики. Количественная гибкость магистратуры военных трибунов с консульской властью, к констатации которой мы приходим, дает дополнительные основания говорить о ее неординарности. Именно в чрезвычайных обстоятельствах возможность "численного маневра", присущая консулярному трибунату, могла принести ощутимую общественную пользу.

[с.138]

Борьба за политическое равноправие сословий в V – первой половине IV вв. до н.э. имела важнейшей составной частью стремление плебеев получить доступ в высшие магистратуры. Хорошо известно, что достигалось это постепенно, и одним из этапов реализации этого требования стало участие плебейских лидеров в консулярном трибунате. Подавляющее большинство исследователей (независимо от того, считают ли они сословную борьбу причиной возникновения данной магистратуры) так или иначе признают этот факт. Особняком стоит только мнение Аурелио Бернарди, который усматривал в создании должности консулярных военных трибунов отнюдь не успех плебеев, а укреплении патрициатом своих позиций в органах власти⁴⁶¹. В иной системе координат рассматривает вопрос Роберт Бунзе, пытающийся доказать, что плебеи в принципе не могли в 444-367 гг. до н.э. занимать высшие магистратуры. Его аргументация основывается, главным образом, на том, что плебеи в это время не имели права ауспиций, подтверждением чему, на его взгляд, служат interregnum и отсутствие плебеев среди диктаторов этого времени⁴⁶². Однако то, что в период междуцарствия patres имели монополию на высшую власть, никоим образом не доказывает невозможность для плебея, избранного магистратом, быть облеченным империем и ауспициями, делегированными от patres на куриатных комициях. Ведь и после 367 г. институт междуцарствия сохранялся, а плебеи, тем не менее, избирались в консулат. Точно также более поздний допуск плебеев к должности диктатора ничего не объясняет в достижении ими других высших магистратур. Порочный круг рассуждений, заложником которого оказывается данный автор, включает в себя исходное утверждение, что кроме трех преторов других коллегий магистратов с империем на данном хронологическом отрезке не было; затем следует отрицание плебейского участия в консулярном трибунате, которое призвано доказать неисторичность такой магистратуры, а этим, в свою очередь, опять-таки подкрепляется изначальный тезис, и без того аксиоматично формулируемый Р. Бунзе. Ни подобная логика, ни подобная аргументация не находят у нас поддержки.

Преобладающее в историографии признание компромиссного характера решения о создании магистратуры консулярных трибунов не снимает вопросов о масштабах участия плебеев в ней (количестве коллегий, имевших плебейское представительство и числе плебеев, избиравшихся в нее, как в отдельные годы, так и в совокупности), о датировке их первого избрания, наличии или отсутствии нормы сословного паритета, факторах, влиявших на состав коллегий и т.д. Без ответа на эти вопросы историческая реконструкция консульского трибуната не может быть полной, ибо они затрагивают [с.139] главные черты этого властного органа и позволяют рассмотреть его в социальном контексте, а не только с политико-правовой точки зрения. Ответы на эти вопросы способствуют также выяснению причин появления консулярного трибуната, механизма его функционирования, то есть в значительной мере помогают интегрировать наблюдения и выводы об отдельных его сторонах в целостную характеристику.

Непосредственные упоминания о плебейском представительстве в консулярном трибунате в том или ином году содержит, в основном, труд Тита Ливия. Другие древние авторы (Дионисий Галикарнасский, Помпоний, Зонара) ведут речь о плебейском участии в магистратуре, главным образом, не в конкретном, а принципиальном плане. По сочинению Ливия, а также тексту Диодора и консульским фастам историки могут выявить плебейские имена членов коллегий консулярных трибунов. На такой источниковой основе и воссоздается картина сословного состава данной магистратуры.

Согласно Ливию, впервые плебей был избран в консулярный трибунат только в 400 г. до н.э. (Liv. V. 12. 9). При этом в описании периода от введения этой магистратуры до данного года римский историк подчеркивает отсутствие в ней хотя бы одного плебея (Liv. IV. 25. 10). Затем, по его сообщениям, плебеи стали членами этой коллегии лишь в 399, 396 и 379 гг. до н.э. (Liv. V. 13. 3; V. 18. 1; VI. 30. 1). То есть, получается, что первые сорок с лишним лет существования консульского трибуната (двадцать четыре известных случая его применения в эти годы) магистратура оставалась недоступной плебеям, хотя, по основной версии Ливия, была создана именно как уступка им. Ливий сам подчеркивает это несоответствие, повторяя обусловленность возникновения консульского трибуната сословной борьбой и, вместе с тем, настаивая на длительной патрицианской монополии в нем: "Или, может быть, забыли, что, с того времени, как постановили избирать военных трибунов вместо консулов, чтобы и плебеям была доступна самая почетная должность, в течение сорока четырех лет никто из плебеев не был избран военным трибуном?" (Liv. VI. 37. 5)⁴⁶³. Такая алогичность трактовки требует основательной проверки сообщений Ливия, хотя некоторые исследователи предпочитают некритично повторять его слова о том, что до начала IV в. до н.э. плебеи реального участия в консулярном трибунате не принимали⁴⁶⁴. [с.140] Так, в одной из самых последних статей М. В. Белкин утверждает, что избрание в 400 г. до н.э. Лициния Кальва было "первым успехом пробуждавшейся политической активности плебеев"⁴⁶⁵.

Результат же проверки информации Ливия о неучастии плебеев в консулярном трибунате в течение четырех десятилетий после его возникновения уже при внимательном рассмотрении первого случая применения этой магистратуры (444 г. до н.э.) вносит серьезные коррективы. Среди имен консулярных трибунов этого года назван Луций Атилий (L. Atilius – Liv. IV. 7. 1⁴⁶⁶). То, что он был плебеем, историография признает, начиная с XIX века⁴⁶⁷; сомнения в этом единичны⁴⁶⁸. Однако есть попытки рассматривать указания на Атилия в консулярном трибунате 444 г. до н.э. в качестве интерполяции. Так, Роберт Вернер считал, что имена членов коллегии 444 г. до н.э. интерполированы Лицинием Макром⁴⁶⁹. При этом он относил к плебейским еще одно имя из перечня Ливия консулярных трибунов этого года, – Авла Семпрония Атратина (A. Sempronius Atratinus). Однако, род Семпрониев, впоследствии знаменитый своими плебейскими трибунами, имел не только плебейскую, но и патрицианскую ветвь. Во всяком случае, Семпронии Атратины, из числа которых вышли известные высшие магистраты V-IV вв. до н.э., имели патрицианское происхождение, что обычно не оспаривается в историографии. В целом же, Р. Вернер относил первое участие плебеев в консулярном трибунате только к 396 г. до н.э.⁴⁷⁰ Активно поддерживают теорию интерполяции плебейских имен, в том числе и имени Atilius, Джон Пинсент и Роберт Бунзе⁴⁷¹. Первый полагает, что заслуги Атилиев были более поздними: магистратуры с империем (консулата) они достигли только в 294 г. до н.э., по отношению же к военному трибунату роль их заключалась в законодательном предложении 311 г. до н.э. плебейского трибуна Луция Атилия об избрании в комициях всех трибунов легионов, а не [с.141] части их, как прежде⁴⁷². Это, на взгляд Дж. Пинсента, и позволило Атилиям претендовать на место в истории в качестве первого плебейского консулярного военного трибуна, что и было сделано при помощи анналиста Постумия Альбина. Гипотеза об интерполяции имени Atilius в список консулярных трибунов 444 г. до н.э. представляется нам надуманной и лишенной серьезных доказательств, тем более, что его имя подтверждает Диодор (Diod. XII. 32. 1). Что же касается признания Атилия плебеем, то почвы для сомнений здесь нет. Действительно, Атилии были плебейскими трибунами (Liv. IX. 30. 3; XXVI. 33. 12), тогда как носителями империя до 444 г. до н.э. нигде не отмечены. К тому же, Ливий определенно называет Луция Атилия (по-видимому, родственника консулярного трибуна 444 г. до н.э.) в числе именно плебейских военных трибунов с консульской властью, избранных на 399 г. до н.э. (Liv. V. 13. 3)⁴⁷³.

Следующий государственный деятель плебейского происхождения обнаруживается в консулярном трибунате 422 г. до н.э. Это Квинт Антоний Меренда (Q. Antonius Merenda), имя которого доносят до нас в этом качестве консульские фасты⁴⁷⁴ и Ливий (Liv. IV. 42. 2)⁴⁷⁵. В исследовательской литературе небезосновательно предполагается, что он был сыном децемвира Тита Антония Меренды (CIL. Vol. 1. P. 16; Liv. III. 35. 11)⁴⁷⁶. В период классической Республики Антонии будут считаться знатным плебейским родом, основа славы которого и была заложена в V в. до н.э. Р. Вернер, правда, бездоказательно считал имя Антония Меренды интерполированным⁴⁷⁷, а Дж. Пинсент, развивая эту идею, полагал, что ранние Антонии – "изобретение" Кальпурния Пизона, на материале которого трудился Лициний Макр, цитируемый Ливием⁴⁷⁸. С позиций теории интерполяции относится к упоминанию имени Антоний для 422 г. до н.э. и Р. Бунзе⁴⁷⁹. Однако многие [с.142] антиковеды не сомневаются, как в историчности Кв. Антония Меренды, так и в его плебейском происхождении⁴⁸⁰, вполне нас в этом убеждая.

Жак Эргон за период от 444 до 400 г. до н.э. находил еще два плебея в коллегиях консулярных трибунов, – это Агриппа Менений (Agrippa Menenius) в консульском трибунате 419 и 417 гг. до н.э. (Liv. IV. 44. 19; IV. 47. 7; CIL. Vol. 1. P. 17) и Спурий Рутилий (Sp. Rutilius) в трибунате 417 г. до н.э. (Liv. IV. 47. 7)⁴⁸¹. Однако, первое имя не может быть безоговорочно отнесено к плебейским, так как с конца VI в до н.э. обладатели этого имени встречаются в высшей магистратуре (Liv. II. 16. 7; III. 32. 5), вместе с тем, в период ранней Республики Менении известны и как плебейские трибуны (Liv. IV. 53.; 2; VI. 19. 5; VII. 16. 1). Что касается Рутилия, то носители этого имени имели плебейский трибунат и не занимали, насколько мы можем судить, до законов Лициния – Секстия консульскую магистратуру. Но это имя консулярного трибуна 417 г. до н.э. упомянуто только Ливием, тогда как консульские фасты и Диодор его не приводят, не расходясь с Ливием в количестве магистратов этого года. Сказанное привносит некоторые сомнения в плебейском происхождении консулярного трибуна Менения и в реальном занятии интересующей нас магистратуры Рутилием в 417 г. до н.э. Поэтому будем рассматривать состав этих двух коллегий как предполагаемый, но не строго доказанный, патрицианско-плебейский.

Таким образом, до 400 г. до н.э. вполне определенно прослеживаются две коллегии консулярных трибунов, в которых было по одному плебею, и еще две более проблематичных в этом отношении, в совокупности, предположительно, с тремя должностными местами, занятыми плебеями. Причем, первое участие плебейского представителя следует отнести к самому началу функционирования этой магистратуры, что подтверждает обусловленность ее возникновения сословными конфликтами, а также служит дополнительным аргументом в пользу констатации изначальной уступки со стороны патрициев. Следовательно, информация Ливия о том, что до 400 г. до н.э. ни одно из мест в консулярном трибунате не принадлежало плебеям, неверна. С чем связать ее искажение, – с заблуждением или фальсификацией? Если мы имеем второе, то преднамеренную подтасовку фактов, по всей вероятности, нужно отнести, как это делают исследователи, начиная с Теодора Моммзена, к Лицинию Макру, который в угоду прославления своего рода счел необходимым отдать пальму первенства плебейского участия в консулярном трибунате Публию Лицинию Кальву (Liv. V. 12. 9)⁴⁸². Мы, однако, не можем [с.143] поддержать развитие этого взгляда некоторыми исследователями, в частности, Р. Огилви, в том направлении, что Лициний Макр, дабы представить красивую историю не только своего рода, но и плебса в целом, придумал социально-политическую причину возникновения консулярного трибуната, связав его появление с противостоянием сословий⁴⁸³. Избрание плебея консулярным трибуном уже в 444 г. до н.э., к тому же не акцентированное Лицинием Макром, противоречит такой трактовке.

После 400 г. до н.э., опять-таки, можно найти у Ливия коллегию tribuni militum consulari potestate с представителем плебейского рода, что осталось не принятым во внимание самим автором Ab urbe condita. Определенно можно говорить о консульском трибунате 383 г. до н.э., в котором значится Марк Требоний (M. Trebonius – Liv. VI. 21. 1)⁴⁸⁴. В V в. до н.э. Требонии известны как плебейские трибуны (Liv. III. 65. 3; V. 11. 1); плебейский статус Марка Требония признается в литературе⁴⁸⁵.

У Ливия упомянут еще Луций Аквилий Корв (L. Aquilius Corvus Liv. VI. 4. 7)⁴⁸⁶, военный трибун с консульской властью 388 г. до н.э., которого к плебеям относит Р. Ридли⁴⁸⁷ и не причисляет к патрициям Т. Броутон⁴⁸⁸. Нас смущает только то обстоятельство, что еще один носитель этого родового имени, Гай Аквилий, назван у Ливия консулом 487 г. до н.э. (Liv. II. 40. 14), что для плебея, вопреки мнению Р. Ридли, нам кажется нереальным. Нельзя исключить, конечно, наличие патрицианской и плебейской ветвей одного рода, но это требует отдельных разысканий и заставляет нас рассматривать плебейский статус Луция Аквилия под вопросом, как возможный.

Коллегия 387 г. в списке Ливия содержит имя, обращающее на себя внимание, – Лициний Менений (Licinius Menenius – Liv. VI. 5. 7.)⁴⁸⁹, ибо это [с.144] сочетание двух родовых имен – плебейского nomen Licinius (Лициний) и родового имени Менений (Menenius), которое могло принадлежать как патрициям, так и плебеям. В публикациях переводов данного пассажа на новые языки обычно вместо родового имени Licinius дается личное имя Lucius, в соответствующей транскрипции – Луций – для русского языка⁴⁹⁰. У Диодора (Diod. XV. 24. 1)⁴⁹¹ в его списке шести имен консулярных трибунов этого года нет ни Лициния, ни Менения, но praenomen Луций (в греческом написании Λεύκιος) встречается четыре раза. О роде Менениев мы уже говорили выше, отметив, что он включал как консулов, так и плебейских трибунов. По-видимому, можно предположить, что была ветвь Лициниев-Менениев, относившаяся к плебейским семьям. Мы, в любом случае, не согласны с чтением вместо Лициний Луций, поскольку тот же самый человек фигурирует у Ливия как военный трибун с консульской властью еще дважды, – в 380 и 378 гг. до н.э. и оба раза как Лициний. Причем, для 380 г. до н.э. его имя содержится не только у Ливия (Liv. VI. 27. 2)⁴⁹², но и в сохранившемся фрагменте консульских фаст, где оно начертано как LICINVS⁴⁹³, что, на наш взгляд, отвергает исправления в тексте Ливия Licinius на Lucius. Поскольку этот государственный деятель был все-таки Лицинием, то мы предлагаем включать коллегии консулярных трибунов, где он исполнял должность, в число предположительно имевших плебейское представительство.

Один год из этих трех лет, когда в коллегию входил Лициний Менений, а именно, 380 г. до н.э., у Диодора содержит в составе консульского трибуната еще имя Гай Теренций – Diod. XV. 50. 1⁴⁹⁴, которого нет у Ливия (Liv. [с.145] VI. 27. 2) и в капитолийских фастах⁴⁹⁵. Известно, что из рода Теренциев происходил плебейский эдил (Liv. XXXI. 50. 3), что подтверждает плебейскую принадлежность рода. Правда, Т. Моммзен, считая, что о Теренциях в эту эпоху ничего не известно, предлагал рассматривать это имя как ошибочно записанное вместо имени Сергий⁴⁹⁶. Вопрос о достоверности этого имени в списке консульского трибуната остается поэтому открытым. То, что имя не проходит у Ливия и по капитолийским фастам для этого года заставляет сомневаться в его адекватности, не исключает возможность считать его вставкой в текст Диодора "по небрежности"⁴⁹⁷, но окончательно не решает проблему. Поэтому определим участие плебея Теренция в этой коллегии под вопросом. Таким образом, в консулярном трибунате 380 г. до н.э. по разным источникам можно предположить участие двух плебейских представителей.

Стюарт Стэвели к числу консулярных трибунатов, включавших плебеев, но не отмеченных Ливием в таком качестве, присоединяет коллегию 378 г. до н. э⁴⁹⁸. Тит Ливий называет для этого года ряд имен (Liv. VI. 31. 1)⁴⁹⁹, которые выглядят в публикациях текста на языке оригинала так: Sp. Furius, Q. Servilius, Licinius Menenius, P. Cloelius, M. Horatuis, L. Geganius. Здесь, опять-таки, засвидетельствован Лициний Менений, что, возможно, и дало С. Стэвели основание для отнесения коллегии этого года к числу имевших плебейских членов (сам С. Стэвели никак не мотивирует свой перечень таковых лет). У Диодора (Diod. XV. 57. 1)⁵⁰⁰ повторяются родовые имена Сервилий, Фурий и Клелий, а также присутствует то ли Луций, то ли Лициний (в зависимости от варианта реконструкции текста), что укрепляет нас в предположении о членстве в коллегии плебея Лициния. Подчеркнем попутно, что, так же, как и при определении численности коллегий консулярных трибунов, затрудняют подсчеты особенности дошедших до нас рукописей и, как следствие, различные пути воссоздания исходных текстов.

[с.146] Вероятно, тот же самый человек, Лициний Менений, был консулярным трибуном и в 376 г. до н.э. У Ливия о коллегии этого года сведений нет, имена магистратов называет нам только Диодор (Diod. XV. 71. 1)⁵⁰¹, в публикациях текста которого значится Λεύκιος Μενήνιος, то есть Луций Менений. Однако хронологическая близость трех консулярных трибунатов именно Лициния Менения (387, 380, 378 гг до н.э.) и данного консулярного трибуната 376 г. до н.э. Менения, названного Луцием, а также отсутствие других упоминаний в источниках о Л. Менении (которой был бы в 80-70-е гг. IV вв. до н.э. политиком такого же ранга, как и Лициний Менений) заставляет нас рассматривать указание на Л. Менения у Диодора как относящееся к Лицинию Менению. Таким образом, не исключено, что коллегия 376 г. до н.э. также имела плебейского представителя.

Обратимся теперь к анализу состава магистратуры tribuni militum consulari potestate за те годы, которые у Ливия специально отмечены плебейским представительством. На 400 г. до н.э. римский историк фиксирует избрание только одного плебея, Публия Лициния Кальва (Liv. V. 12. 9)⁵⁰², но дает перечисление имен, в которых еще три должны быть отнесены к плебейским: Луций Титиний, Публий Мелий, Луций Публилий Вольск (L. Titinius, P. Maelius, L. Publilius). Титинии, Мелии, Публилии очень хорошо известны как плебейские трибуны V-IV вв. до н.э. У. Петер, в частности, обращает внимание на то, что Луций Публилий ошибочно назван в традиции патрицием, откуда это мнение проникло и в историографию⁵⁰³. Поскольку получается, что Ливий противоречит сам себе, то это требует объяснения, которое возможно в различных вариантах. Дж. Пинсент предполагал наличие двух отличавшихся первоисточников Ливия, по одному из которых была трехчленная коллегия с одним плебеем, Лицинием Кальвом, а по другому – шестичленная с одним плебеем, но три патрицианских имени были заменены на плебейские.⁵⁰⁴. Однако в консульских фастах имеются те же имена [с.147] плебеев среди консулярных трибунов: L. Titinius Pansa, P. Maelius Capitolinus, L. Publilius Vulscus⁵⁰⁵, а Публий Мелий и Луций Публилий фигурируют также и у Диодора в числе четырех названных им имен шестиместной коллегии (Diod. XIV. 47. 1)⁵⁰⁶, что, на наш взгляд, противоречит утверждению Дж. Пинсента об интерполяции, ибо тогда она должна быть осуществлена в разные первоисточники (а таковыми Дж. Пинсент их считает для этих текстов) единообразным способом. Предположения Дж. Пинсента высказаны как развитие теории К. Ю. Белоха об интерполяции всех плебейских имен в коллегиях 400, 399, 396 и 379 гг. до н.э. из списков плебейских трибунов⁵⁰⁷, которая основана на гиперкритике античной традиции и игнорирует тот простой факт, что представители одного рода (и даже те же самые лица) могли занимать различные должности в близких годах. К тому же, К. Ю. Белох в качестве исходной основы для интерполяции имен консулярных трибунов небольшого хронологического отрезка предлагал считать списки плебейских трибунов за очень большой промежуток времени, 494-311 гг. до н.э., что вело к совершенно произвольным утверждениям. Как отмечал Ж. Эргон, выводы К. Ю. Белоха об интерполяции плебейских имен были слишком поспешными и находят все меньше поддержки⁵⁰⁸.

Для коллегии 399 г. у Ливия согласовано утверждение о пяти плебеях из шести консулярных трибунов с указанием на плебейские имена Марка Помпония, Гнея Дуилия, Волерона Публилия, Гнея Генуция и Луция Атилия (M. Pomponius, C. Duilius, Volero Publilius, Cn. Genucius, L. Atilius) – Liv. V. 13. 3. Имена эти соответствуют консульским фастам, в которых названы M. Pomponius Rufus, C. Duilius Longus, Voler. Publilius Philo, Cn. Genucius Augurinus, L. Atilius Priscus⁵⁰⁹, а четыре из них (может быть, и все пять, если читать не Валерий Попликола, а Волерон Публилий) – также Диодору (Diod. XV. 54. 1)⁵¹⁰. Из этих родовых имен только Генуций может вызывать сомнения в плебейском происхождении, но еще Т. Моммзеном доказывался плебейский [с.148] статус его носителя⁵¹¹, а наличие плебейских трибунов V-IV вв. до н.э. с таким именем подтверждает это. Карл Нойманн полагал, что 399 г. до н.э. следует назвать "эпохальным годом сословной борьбы", поскольку в этот год, по его мнению, плебеи впервые осуществляли высшее командование в ходе военных действий⁵¹²; мы же связываем первый такой случай еще с децемвиратом, да и при консулярных трибунах это повторилось ранее 399 г. до н.э.

Консульский трибунат 396 г. до н.э. в изложении Ливия, Диодора и в фастах представлен почти одинаково, если следовать реконструкции в тексте Ливия шести имен, включая Мелия (различия будут, в таком случае, только в praenomen или в отсутствии cognomen), плебейскими родовыми именами Titinius, Licinius, Maelius, Genutius, Atilius (CIL. Vol. 1. P. 18⁵¹³; Liv. V. 18. 1-2⁵¹⁴; Diod. XIV. 90. 1⁵¹⁵). Если отказаться от версии Дж. Пинсента о дублировании в этом случае коллегии 400 г. до н.э. с добавлением двух имен магистратов 399 г. до н.э.⁵¹⁶, которая представляется нам слишком искусственной, то следует признать историчность коллегии с пятью плебеями и одним (Q. Manlius) патрицием.

Магистратура tribuni militum consulari potestate 379 г. до н.э., по Ливию, включала трех патрициев (P. Manlius, C. Manlius, L. Iulius) и трех плебеев (C. [с.149] Sextilius, M. Albinius, L. Antistius) – Liv. VI. 30. 2⁵¹⁷. Диодор, несмотря на то, что ведет речь о восьми консулярных трибунах этого года, три этих родовых имени, по всей видимости, повторяет, – если понимать под Лабинием Альбиния (Diod. XV. 51. 1)⁵¹⁸, – называя к тому же еще имена П. Требония и Г. Эренуция (имя часто рассматривается исследователями как искаженное Генуций⁵¹⁹), также, по всей видимости, плебейские; консульские фасты за этот год не сохранились. Дж. Пинсент, непоколебимо находясь в русле теории интерполяции плебейских имен, относит общественную деятельность представителей плебейских родов, указанных Ливием для этого года, к периодам Суллы и Цицерона, возлагая ответственность за их появление в описаниях столь раннего времени на Лициния Макра⁵²⁰. Мы же, как и основная часть исследователей (Й. Бляйкен, например, призывал сдержанно воспринимать результаты исследования Дж. Пинсента, "основывающиеся на методически не всегда надежном фундаменте"⁵²¹), склонны доверять сообщению римского историка о плебейском представительстве в этой коллегии. Что касается дополнительных плебейских имен, присутствующих только у Диодора, то их следует отнести к разряду проблематичных.

Таким образом, проведенный анализ плебейских имен в имеющихся источниках, дает нам основание считать, что в семи коллегиях, с весьма высокой степенью вероятности, было плебейское представительство. Это консулярный трибунат 444, 442, 400, 399, 396, 383, 379 гг. до н.э. В этих коллегиях в общей сложности 17 мест можно рассматривать как отведенные плебеям наверняка, плюс еще два места как возможно им предоставленные. Еще семь коллегий можно, с явно меньшей степенью надежности, но все же предположительно тоже считать патрицианско-плебейскими. Это коллегии [с.150] консулярных трибунов 419, 417, 388, 387, 380, 378 и 376 гг. до н.э., в которых не исключена вероятность занятия девяти должностных мест плебейскими представителями. Иначе говоря, по нашим подсчетам получается, что максимально возможное число коллегий данных магистратов с плебейским представительством, если учесть даже все гипотетические, – четырнадцать, с предельным количеством плебеев в числе консулярных трибунов – двадцать восемь (при этом, разумеется, подсчитываются не конкретные лица, а должностные места; физических лиц, их занимавших, было меньше, так как некоторые персоны, как мы видели, исполняли магистратские обязанности неоднократно). Весьма приблизительный подсчет общего количества мест в коллегиях консулярных трибунов за все время их существования, который можно провести по данным Ливия, показывает, что это число должно быть порядка 250. Следовательно, плебеям из них досталось, в лучшем случае, немногим более десятой части. Вместе с тем, четырнадцать коллегий из пятидесяти одной, сформированной за время конституционной жизни консулярного трибуната, это больше четверти общего числа, что, в сущности, не так уж и мало. Если ограничиться семью наиболее точно установленными коллегиями с консулярными трибунами-плебеями, то они составят седьмую часть их количества, что все же позволяет говорить о периодическом участии политических лидеров плебейского происхождения в этой магистратуре, тем более что оно имело место практически на всем хронологическом отрезке ее использования. Признавая всю условность наших подсчетов, объясняемую состоянием источниковой базы, мы, тем не менее, полагаем, что примерную картину, может быть, конечно, не в той степени приближения, как хотелось бы, они все-таки дают.

Патриции явно преобладали в консульском трибунате. Ф. Эдкок задавался вопросом, как они могли занимать так много мест в нем, сколько же им надо было выдвинуть из своей среды государственных мужей? Сам Ф. Эдкок нашел и ответ на этот вопрос, – римляне широко использовали многократные избрания. Так, по его подсчетам, более 160 мест консулярных военных трибунов в тридцатилетний период от 405 до 376 г. до н.э. занимали менее 80 человек⁵²². У римлян большим уважением пользовался опыт политического и, особенно, военного руководства, они стремились облечь доверием испытанных и проверенных людей.

Итак, мы можем утверждать, что прослеживается преобладание патрициев в коллегии tribuni militum consulari potestate, но никак не монополия их в ней. Причем, этой монополии не было, вопреки распространенному, с подачи Ливия, мнению, и в первые десятилетия существования магистратуры. Высказывание Э. Ференци о том, что необходимо было пройти периоду [с.151] жизни целого поколения, чтобы полученное право участия в консулярном трибунате оказалось реализованным⁵²³, лишено оснований.

Констатация изначального плебейского представительства в магистратуре консулярных трибунов требует ответа на вопрос о наличии или отсутствии его нормы. Обращение к текстам античных авторов показывает, что Ливий говорит не о паритете сословного представительства, а о том, что допустили избрание военных трибунов с консульской властью "смешанно", "без разбора" (promiscue) из патрициев и плебеев (Liv. IV. 6. 8)⁵²⁴. Помпоний в Дигестах также не фиксирует пропорцию избрания консульских трибунов, свидетельствуя лишь о том, что было разрешено избирать их "частью", "отчасти" (partim) из плебеев, и также от патрициев (Dig. I. 2. 2. 25)⁵²⁵. В отличие от названных авторов Дионисий Галикарнасский точно определяет распределение мест в магистратуре между сословиями – по три – τρεῑς μὲν ἐκ τω̄ν πατρικίων, τρεῑς δ᾿ ἐκ τω̄ν δημοτικω̄ν, причем рассматривает такое установление изначальным (Dionys. XI. 60)⁵²⁶. О той же самой квоте сословного участия в консулярном трибунате – τρεῑς ἀφ' ἑκατέρων – писал Дион Кассий, утверждения которого об этом передает нам Иоанн Зонара (Zon. VII. 19)⁵²⁷. Таким образом, получается, что латинские авторы не называют паритетную норму сословного представительства, она отмечена только у греческих писателей, заслуживающих в отношении знаний политико-правовых установлений ранней Римской Республики меньше доверия. Главная же причина нашего скептического восприятия их информации по этому поводу заключается в том, что из всех рассмотренных нами коллегий консулярных трибунов с вероятным, в той или иной степени, участием плебеев, только коллегия 379 г. до н.э. попадает под такую норму, да еще возможны, но проблематичны, два плебейских магистрата из четырех в коллегии 417 г. до н.э. В других же случаях о равном представительстве не может идти речи: прослеживаются от одного до пяти плебейских политиков в коллегиях консулярных военных трибунов разной общей численности, что никогда не составляет половины.

[с.152] Поскольку в двух коллегиях tribuni militum consulari potestate, 399 и 396 гг. до н.э., плебеев весьма надежно насчитывается пять из шести магистратов, то может закрасться подозрение, которое и фигурировало в литературе XIX в., что одно место непременно должно было быть отдано патрициям. Это подозрение усугублялось тем, что полностью патрицианские коллегии военных трибунов с консульской властью встречаются много раз, но примеров стопроцентного заполнения мест плебеями в этой магистратуре мы не знаем. Необходимость иметь хотя бы одного патриция в консулярном трибунате связывалась с наличием права ауспиций только у патрицианских магистратов, что, на наш взгляд, совершенно неверно (см. третий параграф второй главы). К тому же, нигде в источниках нет никакого намека на обязательное, правовым образом фиксированное, присутствие патрициев в консулярном трибунате, а то, что не встречается полностью плебейских коллегий, еще Т. Моммзен объяснял малочисленностью плебейского представительства в них вообще⁵²⁸.

Таким образом, мы не находим оснований для выводов ни о реализованной норме паритетного представительства сословий в консулярном трибунате, ни о законодательной обязательности участия хотя бы одного патриция в каждой коллегии. Однако не можем не обратить внимание на точку зрения, присутствовавшую в немецком антиковедении XIX в., что по первоначальному плану предполагалось равное участие патрициев и плебеев в коллегии, а именно по три, как сообщают греческие авторы, но этот первоначальный план, считал Вильгельм Беккер⁵²⁹, был изменен (хотя он не мотивировал причины этого изменения). Развивая такой подход, Людвиг Ланге полагал, что поначалу патриции выставляли на выборах кандидатуры только для трех мест в консулярном трибунате, предоставив баллотироваться на оставшиеся три плебейским лидерам⁵³⁰. Но, если патриции своих кандидатов проводили в магистратуру, то плебеи, на его взгляд, сделать этого не могли, и ранние коллегии поэтому имели в своем составе только трех патрицианских членов. Причем, по мысли Л. Ланге, патриции понимали это и не боялись плебейского успеха, и только когда опасность избрания плебеев в консулярный трибунат стала реальной, патриции решили выставить кандидатуры для всех шести мест и сформировали впервые в 405 г. до н.э. шестиместную коллегию⁵³¹. Объяснения Л. Ланге не могут нас удовлетворить, поскольку мы находим плебейское представительство в консулярном трибунате уже в первый год его деятельности, но заставляют задуматься о том, не было ли "хронического недозаполнения" коллегии за счет того, что именно [с.153] отведенные плебеям места оставались незанятыми. На наш взгляд, магистратура консулярных трибунов могла функционировать при условии избрания в нее свыше двух должностных лиц, независимо от того какая максимальная численность допускалась в данный момент (с течением времени она менялась в сторону увеличения). Более того, мы думаем, что не так уж редко фактическое количество коллег в данной магистратуре было меньшим, чем предельное, принятое голосованием на комициях. Но это не означает, что регулярно оставались пустыми целевым образом предназначенные для плебеев места. Ибо, специальное выделение для плебеев половины магистратских мест при создании коллегии было невозможным по той причине, что изначально она комплектовалась посредством повышения ранга войсковых трибунов (путем избрания на центуриатных собраниях и вручения империя на куриатных), а никакой квоты плебейского представительства в чисто военном трибунате явно не было. К тому же, говоря о lex de tribunis militum consulari potestate creandis 445 г. до н.э. Ливий отмечает только допуск плебеев в эту магистратуру на его основе, но не равенство участия (Liv. IV. 35. 10-11). С течением времени, когда, как мы полагаем, исходная непосредственная связь между просто военным и консулярным трибунатом ослабла, фиксированная норма представительства могла быть установлена только через принятие специального закона об этом (как, например, впоследствии устанавливался принцип сословного участия в консулате по законам Лициния – Секстия), но никаких следов такого закона не прослеживается.

Итак, мы считаем, что не только на практике обычно не было фактического равенства между числом патрицианских и плебейских консулярных военных трибунов, но и, скорее всего, не было таковой правовой нормы. То есть речь идет не только о том, что паритет сословного представительства был в данной магистратуре не реализован в политическом ее применении, но и о том, что он не был законодательно установлен. Вдобавок, если легитимным образом соответствующий акт был бы принят, то и реальное участие плебеев в консулярном трибунате, по всей видимости, было бы иным.

Приведенные рассуждения позволяют нам дать свой ответ на постоянно поднимаемый в историографии вопрос: если консулярный трибунат был создан для удовлетворения стремления плебеев к высшей власти, то почему их в нем было так мало? Во-первых, все-таки участие плебейских политиков в консулярном трибунате обычно в литературе преуменьшается, оно не было, как показывает анализ источников, ничтожно малым и поздно осуществившимся, а, во-вторых, отсутствие правовым образом закрепленного принципа паритета снижало возможности плебейского представительства. Добавим к этому, что особенности процедуры проведения выборов, а именно право председательствующего в комициях снять кандидатуру или при подведении итогов голосования повлиять на его результат, также могли помешать плебеям регулярно участвовать в консулярном трибунате.

[с.154] Другие соображения, призванные объяснить причины сравнительно нечастого избрания плебеев в консулярный трибунат, до нас высказанные и историографии, сводятся к следующему. Плебеи не были достаточно организованы политически, чтобы воспользоваться предоставленной им возможностью, – считали некоторые авторы⁵³². Препятствия на пути к избранию плебеев в консулярный трибунат отдельные исследователи видели в избирательных комициях, относя при этом процедуру выборов к разным народным собраниям. Так, Аурелио Бернарди, связывая избрание консулярных трибунов с куриатными собраниями, считал, что сам этот факт лишал плебеев перспектив благоприятного исхода голосования⁵³³. Вера Кирби, определяя центуриатные комиции в качестве избирательного органа tribuni militum consulari potestate, объясняла немногочисленность плебейского представительства "в высшей степени тимократической природой" этих комиций⁵³⁴. Еще одна трактовка заметно меньшего участия плебеев, по сравнению с патрициями, в консулярном военном трибунате сводится к утверждению, что для военных целей (которые при этом рассматриваются главными) патриции были наиболее подходящие кандидаты⁵³⁵.

По поводу этих точек зрения мы так определим свою позицию. Плебеев нельзя рассматривать как неорганизованную массу, не способную к сплоченным действиям, что показывает весь ход и исход борьбы за их уравнение в правах с патрициатом. Конечно, Ливий несколько раз пишет о некоторой инертности массы избирателей-плебеев: они либо довольствовались иным учетом их интересов (Liv. IV. VI. 11), либо просто не проявляли активности, не находя к тому же достойных лидеров в своей среде (Liv. IV. 35. 7-9; IV. 57. 11) или даже были безучастны к избирательным баталиям из-за тяжелейшего экономического положения (Liv. VI. 34. 1-4). Эти факторы нельзя сбрасывать со счетов, однако опыт использования пассивного избирательного права плебеи к рассматриваемому времени, безусловно, имели. Плебейские успехи на выборах в магистратуру tribuni militum consulari potestate ряда лет, особенно 400, 399, 396 гг. подтверждают это, независимо от того, были ли они следствием серьезного недовольства экономическим положением плебейских масс, как считал Ф. Эдкок⁵³⁶, или обусловлены другими причинами. К тому же, если плебеи были удовлетворены предшествующим вхождением своих представителей в консульский трибунат, то могли проявить сплоченность и голосовать единодушно за своих кандидатов в следующую коллегию (Liv. V. 13. 2-3). Но, в целом, осуществить активное избирательное право им было, конечно, [с.155] труднее, чем патрициям. И дело не в "тимократической природе" центуриатных собраний, ибо привилегии имущественного ценза практически не влияли на результат голосования⁵³⁷ (участие же куриатных комиций мы признаем только для вручения империя консулярным трибунам, но никак не их избрания). Разумеется, патриции, как часть электората и как сенаторы могли оказывать серьезное сопротивление плебейским притязаниям, например, путем сенатского постановления о неучастии в выборах в консулярный трибунат наиболее видных плебейских защитников (Liv. IV. 55. 5-7) или воздействием на настроения избирателей в ходе предвыборных дискуссий (Liv. IV. 56. 3). Главные же трудности для плебеев в реализации своего права быть избранными в консулярный трибунат при отсутствии закрепленного принципа паритета сословного представительства заключались, на наш взгляд, в том, что, в силу сложившейся традиции, римская община управлялась узким кругом патрицианских семей, довольно замкнутой элитой. Представители ее пользовались доверием, зарекомендовали себя как политики и полководцы, слава которых была не только их личной, но создавала славу рода. Не случайно, добродетели, достоинства, заслуги и влиятельность патрицианских политических деятелей как фактор, обеспечивавший им поддержку всей массы избирателей обоих сословий, неоднократно называются Титом Ливием применительно к выборам в консульский трибунат (Liv. IV. 57 11-12; V. 14. 5; VI. 32. 3). Любой новый человек, по происхождению не связанный с прославившими себя на государственном поприще родами, воспринимался настороженно, – такова была очень важная черта социальной психологии римских граждан. В этом смысле точка зрения тех исследователей, которые считали, что патриции были более подходящими кандидатурами для военных целей, может быть принята с тем уточнением, что они рассматривались массой избирателей как более подходящие кандидатуры. Мы согласны с Р. Ридли, что опыт и репутация патрициев укрепляли их позиции в избирательной кампании, давали им больше возможностей, чтобы "произвести впечатление на электорат"⁵³⁸. При этом, доступ в правящую элиту был затруднен (из-за укоренившихся стереотипов) не только для плебеев, но и для патрициев, не входивших в избранный круг. Создание консулярного трибуната способствовало преодолению этого барьера, выдвижению на первый план новых родов, – в этом мы согласны с мнением В. Кирби⁵³⁹, не поддерживая ее точку зрения о том, что решающая причина его возникновения была в удовлетворении амбиций отрезанных от власти, но стремившихся к ней, патрицианских семей. Преобладавших до 444 г. до н.э. в магистратурах Валериев, Фабиев, Вергиниев, Ветуриев потеснили Корнелии, Фурии, Сервилии и Сергии. В числе [с.156] руководителей гражданского коллектива оказались представители новых родов, опять-таки, главным образом, патрицианских (как считала В. Кирби, симпатизировавшие плебеям, что, правда, практически невозможно доказать), но среди причастных к высшей власти появились, пусть и немногочисленные, члены плебейских семей – Атилии, Антонии, Лицинии, Требонии, Мелии, Публилии и другие.

Дадим еще свой ответ на сакраментальный вопрос, поставленный Рафаэлем Сили: что дал плебеям доступ в консулярный военный трибунат? Или они получили тем самым допуск к высшей должности, тогда патриции потеряли все, или, если этого не было, плебеи не получили ничего, – так заострял проблему этот исследователь⁵⁴⁰. Он решал ее, делая вывод, что участие в этой магистратуре не позволило плебеям быть причастным к верховной власти, поскольку консулярные военные трибуны, на его взгляд, не обладали империем. Мы же, не сомневаясь в наделении империем военных трибунов с консульской властью, утверждаем, что, став ими, плебеи эту причастность получили. Но этим наш ответ не ограничивается. Рассматривая tribuni militum consulari potestate как экстраординарную магистратуру, мы уточняем, что плебеи, в нашем представлении, добились доступа к высшей чрезвычайной власти, не имея пока такового к высшей ординарной. Они, тем самым, получили очень многое, но пока не все. Была ли политическая логика в предоставлении плебеям первоначально права участия в чрезвычайной структуре? На наш взгляд, безусловно. Также как когда-то процесс получения ими основных гражданских прав начался с права защищать общину, то есть быть участниками государственной жизни в критических для нее ситуациях, так и теперь, интересы сохранения civitas особенно настоятельно требовали от патрициев поделиться руководством, прежде всего, в сложных обстоятельствах; более ранний пример децемвирата подтверждает такую логику. Но, если участие в коллегии децемвиров означало эпизодический доступ к чрезвычайной власти, то возможность членства в консулярном трибунате свидетельствовала о праве систематически (в условиях частого применении этой магистратуры) выдвигать плебейских кандидатов, которые, однако, далеко не всегда могли быть избраны.

[с.157]

В период конституционного существования косулярного военного трибуната, на хронологическом отрезке в 78 лет (444-367 гг. до н.э.), политическая система Римской Республики включала в себя, по нашему убеждению, четыре высшие должности с империем: консулы (22 года общепризнанно отмечены их наличием, к которым мы добавляем еще как минимум 4⁵⁴¹), диктаторы (16 случаев применения магистратуры, зафиксированных для 15 лет), интеррексы (примерно 10 интеррегнумов разной продолжительности, точное число интеррексов определить нельзя) и сами военные трибуны с консульской властью (их коллегии отмечены источниками в 51 году). Консулат использовался как ординарная должность для осуществления высшей исполнительной власти в обычных обстоятельствах; цели назначения диктаторов и интеррексов как чрезвычайных магистратов мы рассматривали в соответствующих исследованиях⁵⁴². Теперь обратимся к анализу применения в государственной практике консульского трибуната, что позволит нам не только определить непосредственные потребности гражданского коллектива в данной коллегии, но и глубже понять характер магистратуры tribuni militum consulari potestate.

Начнем с того, что вопрос об использовании магистратуры консулярных военных трибунов часто был в Риме предметом общественных дискуссий. Тит Ливий вполне определенно рисует картину, согласно которой происходило столкновение сословных интересов по поводу осуществления высшей власти, – вручения ее консулам или консулярным военным трибунам. Основными политическими силами в этом противоборстве выступали, с одной стороны, сенат, от которого зависело, вводить или нет консулярный трибунат, а с другой стороны, плебейские трибуны, которые стремились оказать на сенаторов давление, не имея права наложить запрет на их действия. При этом, как мы уже отмечали (см. первый параграф главы II), самое мощное средство воздействия – сопротивление набору войска – плебейские трибуны, чаще всего, использовать не могли, ибо набор проводился после избрания высших магистратов. Плебейские вожди в случае неблагоприятного для них политического расклада противодействовали созыву комиций, затягивая выборы, но такая затяжка могла привести к интеррегнуму. Интеррегнум, – период патрицианской монополии на высшую власть, поэтому в историографии нередко такой результат противостояния сенаторов и плебейских трибунов по поводу консулярного трибуната рассматривается как [с.158] победа первых⁵⁴³. Действительно, на период интеррегнума вся полнота власти оказывалась в руках patres, однако из десяти интеррегнумов этого времени семь или восемь закончились избранием коллегии консулярных трибунов и только два или три – консулов. Причем, в коллегии 396 г. до н.э., избранной под председательством интеррекса, было пять плебеев и один патриций (CIL. Vol. 1. P. 18; Liv. V. 18. 1-2; Diod. XIV. 90. 1); весьма вероятно наличие одного плебея в коллегии 387 г. до н.э. (Liv. VI. 5. 7), также пришедшей к власти после интеррегнума, а, если считать, что в 444 г. до н.э. интеррегнум имел место не после, а до консулярного трибуната, то следует избрание в эту коллегию плебея (Liv. IV. 7. 1) рассматривать также осуществленным под руководством интеррекса. Иначе говоря, подавляющее большинство междуцарствий изучаемого периода завершилось избранием не консулов, а военных трибунов с консульской властью, к тому же иногда и с участием плебейских представителей. Объяснить этот, казалось бы, странный факт можно тем, что, во-первых, компромиссы были необходимым условием самосохранения общины в ходе сословной борьбы, а во-вторых, сложность ситуаций, породивших интеррегнумы, требовала неординарного способа дальнейшего их разрешения, в том числе и применением особой магистратуры. Заметим, подчеркивая внутреннюю взаимосвязь обоих этих факторов, что при обострении положения взаимные уступки были особенно насущны, а консулярный трибунат являлся, безусловно, компромиссным политическим институтом.

Вероятно, плебейские трибуны, пытаясь нажимом на сенат добиться избрания консулярных трибунов, обычно не стремились довести дело до междуцарствия (хотя, не исключено, что и не видели в нем особой беды). То, что не всегда им удавалось склонить сенаторов к постановлению о вручении власти консулярным трибунам, подтверждают наши источники. Однако, всегда ли плебейские трибуны активно добивались этого? Обратимся к объяснению Ливием (который один из античных авторов может нам в этом помочь) причин избрания не консулярных трибунов, а консулов. В 444 г. до н.э. (отмеченном наличием и коллегии консулярных трибунов, и консульской пары), по словам римского историка, плебейские трибуны, хотя они поначалу предлагали консулярный трибунат, предпочли все же, опасаясь провала плебейских кандидатур на таких выборах, согласиться на избрание консулов (Liv. IV. 7. 8-9)⁵⁴⁴. К тому же, они считали, что, к какой бы высшей [с.159] должности не прибегла община, доверить ее в данный момент следует патрициям. Во время избирательной кампании высших магистратов на 442 г. до н.э., по утверждению Ливия, о военных трибунах никаких предложений в сенат не поступало, поскольку авторитет консульской власти был подтвержден деятельностью на благо граждан обоих сословий консула предыдущего года Тита Квинкция Капитолина (Liv. IV. 10. 8-9)⁵⁴⁵. В 441 г. до н.э. плебейский трибун Петелий заставил сенат обсуждать вопрос о том, консулов или консулярных трибунов избирать на 440 г. до н.э., но положительного для плебеев решения не добился, поскольку была спокойная внутриполитическая и внешнеполитическая обстановка (Liv. IV. 12. 1-5)⁵⁴⁶. Выборы консулов на 437 г. до н.э. Тит Ливий обуславливает согласием народа и его трибунов с тем, чтобы вручить высшее государственное управление испытанным людям (Liv. IV. 17. 7)⁵⁴⁷. Во всех этих случаях прослеживается отсутствие явного стремления плебейских лидеров добиться перехода к консульскому трибунату, и одновременно нет намека на то, что к консулату прибегали как к антиплебейской мере. Тогда как, по мотивировке Ливия, наоборот, при выборах на 431 г. до н.э. сенат постановил избрать консулов, чтобы сдержать успехи [с.160] плебейских трибунов (Liv. IV. 25. 14)⁵⁴⁸. Желанием предотвратить избрание плебеев в высшую магистратуру и боязнью масштабных мероприятий в пользу плебеев в случае функционирования консулярного трибуната объясняет Ливий и принятие сенатского постановления (в удобный момент, при отсутствии в городе плебейских трибунов) об избрании консулов на 423 г. до н.э. (Liv. IV. 36. 1-3). В период избирания магистратов 413 г. до н.э. сенат также занял активную позицию, не желая выносить решение о выборах консулярных трибунов, как отмечает Ливий, из-за опасений, что в их числе окажутся плебеи (Liv. IV. 50. 7)⁵⁴⁹. Сопротивление плебейских вождей привело к междуцарствию, которое в данном случае закончилось все же приходом к власти консулов. Тот же мотив превентивных действий сената против избрания консулярных трибунов звучит у Ливия применительно к выборам на 409 г. до н.э., на сей раз с конкретизацией, что сенаторы опасались плебейского трибуна Марка Менения, чья популярность, по их мнению, обеспечила бы ему место в коллегии tribuni militum consulari potestate (Liv. IV. 53. 13)⁵⁵⁰. Борьбой сената с плебейскими трибунами (вынесшими законопроект о переселении части римских граждан в Вейи) объясняется в тексте Ливия и избрание консулов на 393 г. до н.э., после пятнадцатилетнего перерыва (Liv. V. 29. 1-2)⁵⁵¹. На следующий же, 392 г. до н.э., консулы были избраны без противодействия плебеев, успокоенных решением о разделе между ними вейской земли (Liv. V. 31. 1)⁵⁵².

Таким образом, мы видим, что не всегда плебейские трибуны ставили целью добиться избрания военных трибунов с консульской властью, – они не выдвигали это требование в относительно спокойной [с.161] внутриполитической ситуации, при затишье сословных конфликтов. Неиспользование консулярного трибуната в отдельные годы следует объяснить не только и не столько недостаточностью "нажима" плебейских трибунов на сенат (тем, что они, как писал С. Стэвели, были "сравнительно тихи"⁵⁵³), а отсутствием потребности в этом "нажиме" из-за стабильности обстановки. При снятии остроты социальной напряженности консулат воспринимался плебеями и их вождями как нормальный орган управления общиной, тем более, если в нем оказывались заслуженные и умудренные политики. Представления в историографии о том, что консулат был абсолютно ненавистен плебеям⁵⁵⁴, мы не можем разделить. К тому же, шансов добиться консулярного трибуната в условиях отсутствия военных действий и повода для обострения сословных конфликтов, как показывает пример плебейского трибуна Петелия, они практически не имели. Борьба за консульский трибунат ставилась во главу угла (и могла иметь реальные перспективы успеха) именно в моменты назревших патрицианско-плебейских противоречий, переход к которому мог бы их разрешить. Плебеи возлагали надежды на эту магистратуру как на средство, с помощью которого расширялись возможности осуществления сословных интересов. Патриции, в свою очередь, понимали, что консулярный трибунат может служить действенным инструментом проплебейской политики, и, когда потенциальное его использование становилось для них опасным, руками сенаторов пытались этому воспрепятствовать. Подчеркнем еще раз, что противоборство не должно было перейти ту грань, за которой возобладали бы разрушительные для общины тенденции. Взаимные компромиссы, включавшие сам факт перехода к консульскому трибунату, плебейское представительство в нем и политику избранных в него должностных лиц были жизненно необходимы⁵⁵⁵.

Обратимся теперь к мотивировке Ливием избрания не консулов, а военных трибунов с консульской властью, которую он периодически также дает. Так, консулярные трибуны на 438 г. до н.э. были избраны как реакция на убийство Спурия Мелия (Liv. IV. 16. 6), обвиненного (что неоднократно практиковалось по отношению к плебейским вождям) в стремлении к царской власти (Liv. IV. 13. 8). Коллегия консулярных трибунов 433 г. до н.э. пришла к власти на волне плебейских побед, заключавшихся в ограничении срока цензорских полномочий полутора годами (Liv. IV. 25. 1). На 432 г. до н.э. tribuni militum consulari potestate были избраны в чрезвычайной [с.162] обстановке страшной эпидемии и страха перед голодом, так что Ливий пишет, используя характерный для него оборот: "о консульских комициях никакого предложения внесено не было" (Liv. IV. 25. 4)⁵⁵⁶. В 426 г. до н.э. военные трибуны получили консульские полномочия как закрепление успехов плебеев, настоявших на голосовании об объявлении войны Вейям в народном собрании (Liv. IV. 30. 15-16). Выборы военных трибунов с консульской властью на 420 г. до н.э. Ливий описывает как достижение сословного компромисса, на который патриции пошли в обмен на невмешательство плебейских трибунов в избрание четырех квесторов (Liv. IV. 43. 11-12). Длительная борьба за консульский трибунат 408 г. до н.э. (поскольку началась она задолго до окончания предыдущего административного года, то плебейские трибуны могли в ее ходе даже оказывать сопротивление воинскому набору) привела к сенатскому решению об избрании желанной для плебеев коллегии (Liv. IV. 55. 5), чему способствовали военные неудачи консулов предыдущего года (Liv. IV. 55. 4). Избрание военных трибунов с консульской властью на 407 г. до н.э. Ливий трактует как реакцию таких же должностных лиц предшествовавшей коллегии на назначение диктатора, лишившего их возможности добыть военную славу, – возобновив свою власть после сложения диктаторских полномочий, они проигнорировали возможность консульских выборов (Liv. IV. 57. 9)⁵⁵⁷. Суммирование имеющихся указаний Ливия на предпосылки избрания коллегий консулярных трибунов, а не консулов, дает основание утверждать, что плебеи и их лидеры добивались этого в условиях, во-первых, явно выраженного недовольства деятельностью сената и патрицианских магистратов (в том числе и внутренней политикой, и военными поражениями, и личными амбициями); во-вторых, на гребне предшествоваших плебейских побед, как развитие и закрепление их; в-третьих, как проявление взаимного компромисса, когда плебейские трибуны, в свою очередь, шли на уступки патрициям в других вопросах; в-четвертых, в обстановке стихийных бедствий, грозящих социальными осложнениями. Следовательно, плебеи реально получали желательную для них магистратуру консулярных трибунов только в чрезвычайной обстановке, в чем бы она не выражалась: в подъеме сословной борьбы, военных неудачах или эпидемиях.

Более того, мы должны отметить, что, по свидетельству Ливия, сам сенат, а не плебейские трибуны, мог быть инициатором перехода к консулярному военному трибунату, когда обстановка крайне обострялась. Так, на 422 г. до н.э. сенат приказал избрать военных трибунов с консульской властью, [с.163] негодуя на действия консула предыдущего года Гая Семпрония Атратина, поставившего государство на грань тяжелого военного поражения (Liv. IV. 42. 2)⁵⁵⁸.

Итак, у нас складывается вполне определенное впечатление, что в Риме вопрос о применении консульского трибуната остро вставал и, тем более, положительно решался, только когда civitas переживала напряженные моменты. Стимулировали его использование, как правило, плебейские трибуны, действовавшие от имени своего сословия, которому был открыт доступ в эту магистратуру. В затруднительных для общины обстоятельствах патрицианские сенаторы не только соглашались на это, но, как показывает последний, приведенный нами, пример, могли и сами проявлять инициативу в передаче высшей власти консулярным трибунам.

Остановимся теперь на рассмотрении собственно деятельности tribuni militum consulari potestate. Не всегда мы можем судить о ней сколь-нибудь определенно; например, сведений о конкретных политических шагах данных магистратов 434 и 376 гг. до н.э. нет. Однако о мероприятиях членов этой коллегии большинства лет источники (по существу один Ливий, да еще Диодор о периоде галльского нашествия, – Diod. XIV. 113-117) нам все же сообщают с разной степенью детализации.

Систематизация сведений Ливия дает следующую картину. Фактически половина от общего числа коллегий консулярных трибунов должна была так или иначе реагировать на обострение сословных противоречий. Далеко не всегда Ливий прямо говорит о непосредственном вмешательстве консулярных трибунов в социальные конфликты, но в его описании не менее двадцати четырех лет из пятидесяти одного года, в которые они избирались, характеризуются межсословной конфронтацией. Изложим кратко ее проявления в годы консульского трибуната.

432 г. до н.э. – явная обстановка сословного напряжения, остро стоит проблема доступа плебеев к высшим должностям, в том числе избрания в консулярный трибунат (Liv. IV. 25. 9-14). Нарастание противостояния по тому же поводу происходит и в 424 г. до н.э. Потенциальные плебейские кандидаты на должность консулярных трибунов обещали мероприятия в пользу плебеев (раздел общественного поля, вывод новых поселений, обложение налогом владельцев земель с целью выплат денег воинам), что заставило консулярных трибунов экстренно и тайно созвать сенат для принятия постановления об избрании консулов (Liv. IV. 35. 5-11; 36. 1-2). 422 г. до н.э. отмечен активностью плебейского трибуна Луция Гортензия, требовавшего суда над консулом предшествовавшего года Гаем Семпронием (Liv. IV. [с.164] 42. 3-9), а 420 г. до н.э. – яростью плебейских трибунов по поводу неизбрания квесторами представителей их сословия (Liv. IV. 44. 3-6). Тот же 420 г. до н.э. (Liv. IV. 44. 7), а также 417 – 414 гг. до н.э. связаны с обострением земельного вопроса. 417 г. и 416 гг. – раздоры, по определению Ливия, из-за земельных законов (Liv. IV. 47. 7-8). Плебейские трибуны требовали раздела захваченной у неприятеля земли между всеми плебеями поименно, консулярные военные трибуны пытались оказать им сопротивление (Liv. IV. 48. 1-4.), но не находили выхода из создавшегося положения (Liv. IV. 48. 4)⁵⁵⁹. Только путем воздействия на часть плебейских трибунов удалось противостоять этим требованиям (интересно, что эти плебейские трибуны мотивировали запрет на предложения своих товарищей по должности угрозой распада государству в случае принятия такого предложения – Liv. IV. 48. 15). В 415 и 414 гг. до н.э. плебейские трибуны, соответственно Луций Деций и Марк Секстий, выносили законопроекты о выведении поселенцев в Болы (Liv. IV 49. 6; 49. 11). Консулярные трибуны участвовали в дискуссиях по этому поводу; чаще всего Марк Секстий, чтобы возбудить неприязнь к патрициям, вызывал на словесные состязания военного трибуна Постумия (Liv. IV 49. 12)⁵⁶⁰. Начавшиеся волнения в военном лагере привели к тому, что Марк Постумий был побит камнями. Разгорелся конфликт между военными трибунами и плебейскими (первые потребовали расследования обстоятельств смерти их коллеги, вторые препятствовали этому); параллельно проходившие дискуссии вокруг вопроса о высших магистратах следующего года привели к междуцарствию (Liv. IV 50. 7-8).

Конец V в. до н.э. отмечен активизацией деятельности плебейских трибунов, выражавших недовольство плебейских масс, уставших от непрерывных войн. В 406 г. до н.э. на этой почве произошли волнения плебейской молодежи (Liv. IV. 58. 9-14); кроме того, плебейские трибуны не поддержали закон, предложенный сенаторами, чтобы воины получали жалованье из казны, полагая, что он приведет к дополнительному налоговому бремени (Liv. 59. 11-60. 4). В 403 г. до н.э. плебейские трибуны протестовали против строительства зимнего лагеря под Вейями (осада надолго бы отвлекла молодежь от участия в общественной жизни – Liv. V. 2. 1-8), нападая на военных трибунов с консульской властью, что именно они хотят сделать воинскую службу вечной (Liv. V. 2. 9-10). Жесткая позиция по отношению к военным трибунам со стороны плебейских (вплоть до угрозы заточения) имела место [с.165] и в 402 г. до н.э., преследовавшая в данном случае цель заставить высших магистратов подчиняться решению сената о их досрочной отставке из-за военных поражений (Liv. V. 9. 4). В 401 г. до н.э. плебейские трибуны собирали народ на сходки, выступая против затягивания войны и плохого ее ведения, платы воинам, установленной, чтобы, как они утверждали, "извести одних службой, а других – податями" (Liv. V. 10. 6). Бушевали также общественные страсти вокруг возможности пополнения числа плебейских трибунов из патрициев (Liv. V. 10-11), в выступлениях говорилось о попрании священных законов и растоптанной власти плебейских трибунов (Liv. V. 11. 3). Нагнетался ажиотаж и вокруг суда над консулярными трибунами предшествовавшего года (Liv. V. 11. 4-11). Некоторая разрядка напряженности наметилась только в 400 г. до н.э., когда на радостях от избрания плебея в консульский трибунат плебейские трибуны уступили в вопросе о подати, не возражая против ее сбора (Liv. V. 12. 13).

Первая треть IV в. до н.э., на протяжении которой консульские военные трибуны избирались регулярно, за исключением 393 и 392 гг. до н.э., ознаменована дальнейшим нарастанием сословного противостояния. Для 397 г. до н.э. Ливий отмечает столкновения патрициев и плебеев, порождавшие неспокойную обстановку в Риме (Liv. V. 16. 2); противодействие плебейских трибунов воинскому набору, проводившемуся консулярными трибунами (Liv. V. 16. 5). Неспокойным внутренним положением характеризовался и 395 г. до н.э. – распри в городе из-за раздачи земли в колониях на территории вольсков (Liv. V. 24. 4) и борьба вокруг предложения о переселении части граждан в Веи (Liv. V. 24. 5-8; 25. 1). Земельный вопрос выдвигался плебейскими трибунами, собиравшими народ на сходки, в 388 и 387 гг. до н.э. (Liv. VI. 5. 1-5; 6. 1). 385 и 384 гг. до н.э. – движение Марка Манлия за решение долговой проблемы и другие меры в пользу плебеев (Liv. VI. 11. 7-9; 18. 1-2). Долговой вопрос был одной из причин активных действий плебейских трибунов 380 г. до н.э.; кроме того, они выступали против неизбрания цензоров и постоянных войн (Liv. VI. 27. 6-8). Из-за роста задолженности в этом же году в Риме происходили волнения (Liv. VI. 27. 9-11), отмеченные Ливием и в 378 гг. до н.э. (Liv. VI. 31. 1-2). Плебейские трибуны оказывали сопротивление набору, чтобы добиться отсрочки уплаты налогов и приостановки судебных исков о долгах (Liv. VI. 31. 4). В 377 г. до н.э. крайнее обострение долгового вопроса привело к политической апатии масс (Liv. VI. 34. 1-5). Но в 375 г. до н.э. плебейские трибуны Гай Лициний и Луций Секстий предложили свои известные законопроекты о снятии долгового бремени, о земельном ограничении и о паритете сословного представительства в консулате (Liv. VI. 35. 4-5). После пятилетнего, по Ливию, отсутствия высших магистратов, при возобновлении консулярного трибуната, с 369 по 367 гг. до н.э. продолжалась упорная борьба по поводу законов Лициния – Секстия [с.166] (Liv. VI. 36. 7; 38. 3), закончившаяся их принятием и ликвидацией должности военных трибунов с консульской властью.

Таким образом, на период существования консулярного трибуната приходится важный этап сословной борьбы патрициев и плебеев, в ходе которой эта магистратура возникла, была объектом столкновения интересов при переходе к ней, рассматривалась как отвечающая чаяниям плебеев, имевших в нее доступ, и к ней община прибегала в случаях обострения конфликтов. Но, что весьма интересно, в момент нахождения консулярных военных трибунов у власти они неоднократно оказывались подвержены нападкам плебейских трибунов как носители верховных полномочий, которые во многом определяли государственную, в том числе и социальную политику. Недовольство этой политикой проявлялось в критике деятельности консулярных трибунов, а те, в свою очередь, должны были исходить из интересов общины в целом, оказывать сопротивление наиболее радикальным шагам плебейских трибунов (например, проводить набор в условиях военной опасности, несмотря на противодействие ему). К тому же, патрицианские, по преимуществу, коллегии консулярных трибунов в своих мероприятиях иногда ставили на первый план интересы своего сословия (424 г. до н.э. и др.). Все это приводило к неоднозначной роли изучаемой магистратуры в конкретных событиях сословного противостояния, но не приходится сомневаться, что в стороне от них она не стояла, и в целом, была призвана, смягчая конфликты, быть стабилизирующим фактором римской civitas. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что в рассматриваемый период сословие плебеев не представляло собой единой социальной группы. Как отмечала И. Л. Маяк, "время между второй половиной V и второй третью IV в. можно выделить как период интенсивной дифференциации плебейства и слияния плебейской знати с патрициями"⁵⁶¹. Этот процесс нашел отражение и в непосредственном практическом использовании консулярного трибуната, в котором имела представительство именно плебейская верхушка.

Рассмотрим теперь другую, не менее важную, сторону применения на практике должности tribuni militum consulari potestate, – проведение военных действий. С этой целью сжато перечислим основные военные события, приходящиеся на время нахождения у власти консулярных трибунов. Впервые они зафиксированы у Ливия для 426 г. до н.э., когда консулярные трибуны вели войну с Вейями, демонстрируя, как вредно на войне наличие многих высших руководителей (Liv. IV. 31. 2-3), что заставило общину прибегнуть к диктатуре. В 418 г. до н.э. двое из трех консулярных трибунов вели военные действия с жителями г. Лабики (Liv. IV. 45. 7-8); соперничество между военачальниками, поражение войск под руководством консулярного трибуна [с.167] Луция Сергия Фидената имели следствием назначение диктатора (Liv. IV. 46. 1-10). На 415 г. до н.э. приходится война с жителями Лация боланцами (Liv. IV. 49. 3-5), а на 414 г. до н.э. – с эквами, которой руководил военный трибун Марк Постумий Регилльский (Liv. IV. 49. 8), одержавший победу над Болами, но озлобивший войско (Liv. IV. 49. 9-10). Войной с эквами отмечен также 408 г. до н.э., в котором воевали еще и с вольсками, в конечном счете предоставив командование диктатору (Liv. IV. 56. 4-8). Вольски выступают в описании Ливия главным врагом и в 407 г. до н.э. (Liv. IV. 58. 3); консулярные военные трибуны допускают ошибку, промедлив с посылкой подкреплений. (Liv. IV. 58. 4).

В 406 г. до н.э. начинается война с вейянами (Liv. IV. 58. 6), дополненная тем, что военным трибунам поручили возглавить нападение на земли вольсков (Liv. IV. 59. 1). На следующий 405 г. до н.э. консулярные трибуны организуют осаду Вей (Liv. IV. 61. 1). Именно с этим фактом исследователи обычно связывают увеличение числа коллег до шести человек, но сам Ливий об этом не пишет, хотя и называет шесть имен. Осада продолжалась не слишком успешно в 404-396 гг. (Liv. IV. 61. 3-10; V. 1. 1; V. 8. 2; V. 13. 9; V. 14. 6; V. 16. 1), а в 402 г. до н.э. консулярные трибуны потерпели даже позорное поражение, после которого сенаторы потребовали немедленно их переизбрать (Liv. V. 9. 1). Наконец, провозглашенный диктатором Марк Фурий Камилл взял Вейи (Liv. V. 18. 7-9). Пока длилась осада Вей, консулярные трибуны вели также военные действия с вольсками в 404 и 401 гг. до н.э. (Liv. V. 61. 3-10; V. 10. 2), с жителями Капен в 401, 398, 397, 396 гг. (Liv. V. 10. 2; V. 14. 6; V. 16. 1; V. 18. 7-9;) и Фалерий в 401, 398 гг. до н.э. (Liv. V. 10. 2; V. 14. 6), с фалисками в 399, 397 и 396 гг. до н.э. (Liv. V. 13. 9; V. 16. 1; V. 18. 7-9). С капенцами и фалисками консульские трибуны воевали также [с.168] в 395 г. (Liv. V. 24. 1-3); с последними сражался и в следующем году избранный на 394 г. до н.э. консулярным трибуном Камилл (Liv. V. 26. 3). Его коллеги Гай Эмилий и Спурий Постумий руководили операциями против эквов (Liv. V. 28. 5-12). В 391 г. до н.э. – консулярные трибуны осуществляли военные действия против вольсинийцев и саппинатов (Liv. V. 32. 2).

390 г. до н.э. принес тяжесть галльского нашествия и поражение римского войска под руководством консулярных трибунов; избрание Камилла диктатором привело к спасению родины. (Liv. V. 37-39; 46; Diod. XIV. 113-116). 389 г. до н.э. – активизировались вольски и этруски (Liv. VI. 2. 1; Diod. XIV. 117), а после отпадения союзников, латинов и герников, опять назначили диктатором Камилла. В 388 г. до н.э. произошло взятие консулярными трибунами этрусских городов, опустошение территории эквов (Liv. VI. 4. 8). В 386 г. до н.э. военные действия велись против жителей Антия, этрусков и эквов (Liv. VI. 6-10), а в 385 и 383 гг. до н.э. против вольсков. (Liv. VI. 11. 2; VI. 21. 2). 382 г. до н.э. отмечен военными походами консулярных трибунов против Велитр и пренестинцев (Liv. VI. 22. 1-4), с последними воевали также в 380 г. до н.э. (Liv. VI. 28. 1-2), когда срочно пришлось провозглашать диктатора. Войны с вольсками зафиксированы Ливием в 381 г. до н.э. (поручена вне очереди Марку Фурию Камиллу и по жребию – Луцию Фурию – Liv. VI. 22. 6), 379 г. до н.э. (Liv. VI. 30. 3), 378 г. до н.э. – (Liv. VI 31. 3), 377 г. до н.э., дополненная военными действиями с латинами (Liv. VI. 32. 4-5). Наконец, начавшаяся в 370 г. до н.э. осада Велитр продолжалась и при консулярных трибунах последних трех лет существования этой магистратуры (Liv. VI. 36. 4-5; 36. 6; 42. 4).

Итак, получается, что тридцать пять лет из приходящихся на конституционную жизнь консулярного трибуната пятидесяти одного года были сопряжены с военными действиями, то есть более двух третей всех коллегий данных магистратов руководили походами и сражениями. Относительно мирными годами могут считаться 444, 438, 433, 432, 425, 424, 422, 420, 419, 417, 416, 387 и 384 гг. до н.э. Этот перечень лет, в которых, по нашим представлениям, отсутствовали активные военные действия, совпадает с аналогичным списком Р. Ридли⁵⁶². Немного менее полный список мирных лет с консулярным трибунатом содержится в статье С. Стэвели (438, 434, 433, 432, 425, 424, 420, 419, 417, 416, 384 гг. до н. э)⁵⁶³. Предлагаемый Э. Ференци другой вариант его (422, 420, 419, 418, 417, 416, 415, 414 гг. до н.э.) не кажется нам верным и полным, ибо 415 и 414 гг. отмечены у Ливия, как мы видели, военными сражениями, тогда как ряд лет, для которых военные действия не упомянуты, в перечень Э. Ференци не включены⁵⁶⁴. В двух годах из перечисленных нами консулярные трибуны целенаправленно предотвращали военные действия. По свидетельству Ливия, в 444 г. до н.э. благодаря деятельности военных трибунов с консульской властью был установлен мир (Liv. IV. 7. 1)⁵⁶⁵, хотя одновременно он упоминает в предыдущем году войну с эквами и вольсками, оставляя не вполне ясным, прекратилась ли она до начала следующего административного года (Liv. IV. 7. 2). В 425 г. до н.э. военные трибуны заключили перемирие с вейянами на 20 лет, с эквами – на три года (Liv. IV. 35. 2).

Еще как минимум четыре года из приведенного списка могут быть отнесены к тем, когда угроза войны была совершенно определенной. В 438 г. до н.э. произошло отпадение Фиден, убийство римских послов, опасность войны с фиденянами и вейянами была реальной (Liv. IV. 17. 1-6). В 432 г. до н.э. вольски, эквы и этруски обсуждали вопрос о военных действиях против Рима, но они были отложены на год (Liv. IV. 25. 7-8). Эквы в союзе с [с.169] латинами г. Лабики готовились к войне с римлянами в 419 г. до н.э.; консулярные трибуны отправили послов в Лабики и поручили тускуланцам следить за подготовкой жителей Лабик к войне (Liv. IV. 45. 3-4). Со стороны этрусков угроза войны нависла в 387 г. до н.э., кроме того, сами римляне вынашивали планы военных мероприятий против герников и латин (Liv. VI. 6. 2).

Следовательно, из тринадцати мирных лет с консульским трибунатом, шесть характеризуются либо нависшей опасностью войны и подготовкой к ней, либо мерами, предотвращавшими ее. Иначе говоря, сфера militiae не была вне внимания консулярных трибунов даже в годы относительного военного затишья, и, в совокупности, более сорока их коллегий в той или иной степени и форме были задействованы на этом поприще.

Интерес представляет сопоставление перечня мирных с точки зрения внешнеполитического положения лет с годами обострения социальных противоречий. Картина вырисовывается следующая: 444 г. до н.э. – консулярные трибуны впервые приходят к власти в результате успеха плебеев, получивших серьезную уступку от патрициев; 432, 425, 424, 422, 420, 419, 417, 416, 387 и 384 гг. до н.э. – все отмечены обострением сословной борьбы (см. выше), то есть были далеко не мирными с точки зрения внутреннего положения. Получается, что только для 438 и 433 гг. до н.э. у нас нет сведений ни о военных действиях консулярных трибунов, ни о межсословных конфликтах, к которым они неминуемо бы имели отношение. Но в 438 г. до н.э. угроза военных действий нависла вполне ощутимо, что допускает трактовку избрания консулярных трибунов этого года для военных целей. Информация же о деятельности военных трибунов с консульской властью в 433 г. до н.э. столь скудна, что, вероятнее всего, не отражает ее всесторонне. В любом случае, можно с уверенностью утверждать, что первоочередными задачами непосредственной деятельности консулярных трибунов было решение вопросов, связанных с военными действиями и урегулированием социально-политических конфликтов внутри общины. Вероятно также, что потребность их решения и заставляла гражданский коллектив использовать именно эту магистратуру: численно подвижная, она могла обеспечить командующими большее количество театров военных действий; компромиссная по своей сути, она могла быть гораздо более полезной для снятия крайних проявлений сословной борьбы. Поэтому неудивительно, что на нее возлагались особые надежды. Другое дело, – всегда ли эти надежды оказывались оправданными.

Анализ результатов военной деятельности консулярных трибунов был проведен Рональдом Ридли, мы в данном случае сошлемся на его выводы⁵⁶⁶. Военные трибуны с консульской властью часто терпели серьезные [с.170] поражения: от вейян (426, 403, 402 гг. до н.э.), эквов (418), фалисков (396), вольсков (379), и самое тяжелое от галлов (390). Победы же их Ливий обычно характеризует как незначительные: они выиграли сражения у эквов (414, 394), вольсков (406), фалисков (399), вольсинийцев (391), под Велитрами (382), у латин (377). Две осады, которые предприняли консулярные трибуны, Вей и Велитр, также были далеко не блестящими. Неэффективность и опасность множественного империя на войне Ливий особенно подчеркивал (Liv. IV. 31. 2; IV. 46. 10)⁵⁶⁷. Замена консулярных трибунов в роли главнокомандующих на единоличного диктатора, имевшая место свыше десятка раз, уже отмечалась нами. Применение магистратуры tribuni militum consulari potestate в условиях военного времени, в целом, по всей видимости, себя не оправдало. Практика показала, что эксперимент консулярного трибуната с точки зрения исхода военных кампаний не дал ожидаемого результата; военная эффективность диктатуры в критических обстоятельствах оказалась несравненно выше, что, вероятно, и привело к ее сохранению, тогда как консулярный трибунат был упразднен. Что касается использования магистратуры консулярных трибунов как инструмента снятия социального напряжения, то действенность его была, судя по всему, гораздо ощутимее, чем в военной области. Сам факт перехода к консульскому трибунату в условиях сословной борьбы мог погасить вспышку недовольства, тем более этому способствовало избрание в коллегию плебеев, не говоря уже о более гибкой социальной политике, которую данные магистраты имели возможность проводить. Как компромиссный орган высшей исполнительной власти консулярный трибунат не только сам стал вехой в сословной борьбе, но способствовал закреплению и других ее результатов.

Внутриполитические мероприятия консулярных военных трибунов не ограничивались участием в обсуждении сословных проблем и поиском их решений. Как и другие высшие магистраты, они должны были заниматься административными вопросами. Так, в 433 г. до н.э. в обстановке эпидемии чумы и голода они организовали экспедицию за хлебом на Сицилию (Liv. IV. 5. 4), в 424 г. до н.э. военные трибуны устроили игры, обещанные во время войны, собравшие много соседей (Liv. IV. 35. 3), в 396 г. до н.э. проводили Латинские игры (Liv. V. 19. 1). После галльского вторжения консулярные трибуны в 389 г. до н.э. были заняты сбором уцелевших от пожара договоров и законов. Естественно, что обычные их обязанности включали в себя, как и у других магистратов с империем, прием послов (Liv. IV. 45. 5), проведение избирательных кампаний низших магистратов (Liv. IV. 44. 2). Им [с.171] приходилось сталкиваться и с проявлениями не патрицианско-плебейских, а иных социальных конфликтов: в 419 г до н.э. рабы, по свидетельству Ливия, сговорились поджечь город одновременно в разных местах, но не смогли свой план осуществить (Liv. IV. 45. 1-2). Таким образом, в гражданско-административной сфере военные трибуны с консульской властью занимались текущими неотложными вопросами, как и другие ординарные и чрезвычайные магистраты. Нам не кажется верным утверждение Энн Боддингтон, что шесть держателей империя были ценны в условиях военного времени, но шесть должностных лиц, занятых внутренними делами, могли причинить административный хаос⁵⁶⁸. То, что римская община уже испытывала потребность в более чем двух должностных лицах свидетельствует создание претуры после упразднения консульского трибуната, увеличение количества должностей и численности магистратов на протяжении IV в до н.э. Принимая во внимание слова Теодора Моммзена, что введением претуры "достигалась изначальная цель консулярного трибуната, in plures distributum consulare imperium, но другим путем и через постоянный орган"⁵⁶⁹, можно отнести возникновение потребности в увеличении числа высших магистратов к середине V в. до н.э.

Итак, анализ использования магистратуры консулярных военных трибунов в государственной практике римской общины, конкретных действий данных магистратов, позволяет сделать вывод, что должность tribuni militum consulari potestate всегда применялась в обстановке внешних войн или внутренних социально-политических осложнений (а нередко при сочетании того и другого), то есть в условиях повышенной опасности, иначе говоря – чрезвычайных. То, что весь период конституционной жизни консулярного трибуната являлся предельно насыщенным как военными действиями, так и сословными конфликтами, не опровергает этот тезис, а, наоборот, подтверждает его, ибо именно в такой период магистратура консулярных трибунов была создана и оказалась постоянно востребованной. При этом она не вытеснила консулат, который один оставался высшей ординарной должностью, но применялся сравнительно нечасто, поскольку весьма редко римская община в это время жила относительно спокойно. После принятия законов Лициния – Секстия изменилось внутреннее социальное положение, так как были удовлетворены важнейшие экономические и политические требования плебеев; отношения в гражданском коллективе перестали постоянно порождать экстремальную ситуацию. Высвобождение консулов от обязанностей судопроизводства при создании претуры расширило для них возможности [с.172] военного командования, которое, к тому же, можно было при необходимости поручить также и претору. В случае же критического военного положения и консулы, и претор подчинялись диктатору, чем достигалось сочетание нескольких опытных полководцев с необходимым единоначалием в руководстве войском. Консулярный трибунат во многом способствовал этим, проведенным в 60-х гг. IV в. до н.э., социально-политическим и конституционным изменениям, продемонстрировав плюсы и минусы своего функционирования.