Рецензия на:
М. ТУЛЛИЙ ЦИЦЕРОН. ПИСЬМА К АТТИКУ, БЛИЗКИМ, БРАТУ КВИНТУ, МАРКУ БРУТУ, III том.
Перевод и комментарии В. О. Горенштейна. АН СССР, М.—Л., 1951,
826 стр., тираж 4 000 экз., цена 34 р.

с.159 Боль­шой труд, пред­при­ня­тый усерд­ным пере­вод­чи­ком В. О. Горен­штей­ном и Изда­тель­ст­вом АН СССР, закон­чен, и при­том закон­чен в срав­ни­тель­но неболь­шой срок: I том писем вышел летом 1949 г., III том — осе­нью 1951 г. Все чита­те­ли и почи­та­те­ли, а так­же и иссле­до­ва­те­ли антич­ной лите­ра­ту­ры, осо­бен­но те, кто под­хо­дит к ней в целях изу­че­ния исто­ри­че­ских собы­тий, полу­чи­ли в свое рас­по­ря­же­ние огром­ный, крайне инте­рес­ный мате­ри­ал, за кото­рый они долж­ны выра­зить и пере­вод­чи­ку и Изда­тель­ству свою горя­чую бла­го­дар­ность.

с.160 Впро­чем, все ли чита­те­ли и почи­та­те­ли? Нет, без­услов­но не все; целая тыся­ча их оста­нет­ся без III тома: два пер­вых тома вышли тира­жом в 5000 экзем­пля­ров, а тре­тий — в 4000. Меж­ду тем, неда­ле­ко то вре­мя, когда пер­вые два тома мож­но будет най­ти толь­ко в буки­ни­сти­че­ских мага­зи­нах, так как боль­шая часть их тира­жей рас­про­да­на: тре­тий том разой­дет­ся еще ско­рее; те, кто уже при­об­ре­ли пер­вые томы, едва ли отка­жут­ся от при­об­ре­те­ния III тома, тем более, что пись­ма, вхо­дя­щие в III том, более орга­ни­че­ски свя­за­ны по содер­жа­нию с пись­ма­ми II тома, чем II том с I томом: ведь II том закон­чил­ся на поло­вине 46 г. до н. э., т. е. при­бли­зи­тель­но на середине пери­о­да дик­та­ту­ры Юлия Цеза­ря, так что для того, чтобы про­следить любой вопрос из вре­ме­ни дик­та­ту­ры, необ­хо­ди­мо поль­зо­вать­ся и II и III тома­ми. Чем же объ­яс­ня­ет­ся такое силь­ное умень­ше­ние тира­жа?

Пись­ма, вхо­дя­щие в III том, охва­ты­ва­ют вто­рую поло­ви­ну дик­та­ту­ры Цеза­ря, смут­ное вре­мя пере­груп­пи­ров­ки сил от мар­тов­ских ид до осе­ни 44 г., вре­мя откры­то­го раз­ры­ва меж­ду сена­том и Анто­ни­ем и появ­ле­ния на исто­ри­че­ской сцене Окта­ви­а­на — вплоть до июля 43 г.; от послед­них шести меся­цев жиз­ни Цице­ро­на (он погиб 7 декаб­ря 43 г.) не сохра­ни­лось ни одно­го пись­ма. При­чи­ны это­го неиз­вест­ны. По всей веро­ят­но­сти, дело не обо­шлось без вме­ша­тель­ства Атти­ка, следив­ше­го за изда­ни­ем писем; пись­ма послед­них меся­цев мог­ли содер­жать в себе не столь бла­го­при­ят­ные отзы­вы Цице­ро­на об Окта­виане, как в нача­ле зна­ком­ства; тем самым изда­ние их мог­ло ком­про­ме­ти­ро­вать адре­са­тов, сумев­ших пола­дить с новым прин­цеп­сом, в первую оче­редь само­го Атти­ка, яро­го сто­рон­ни­ка сенат­ской груп­пы. Сам он спас­ся от про­скрип­ций три­ум­ви­ров толь­ко бла­го­да­ря сво­ей лов­ко­сти, богат­ству и хоро­шим отно­ше­ни­ям с мсти­тель­ной Фуль­ви­ей, женой Анто­ния, жерт­вой нена­ви­сти кото­рой пал Цице­рон. С исто­ри­че­ской точ­ки зре­ния все пись­ма, вошед­шие в III том, чрез­вы­чай­но важ­ны: все мель­чай­шие собы­тия этих лет, все коле­ба­ния в запу­тан­ных отно­ше­ни­ях меж­ду Цице­ро­ном и Анто­ни­ем, Цице­ро­ном и Бру­том, Бру­том и Анто­ни­ем, Цице­ро­ном и кон­су­ла­ми Гир­ти­ем и Пан­сой, а так­же выдви­гаю­щи­ми­ся вое­на­чаль­ни­ка­ми Муна­ци­ем План­ком и Пол­ли­о­ном, и, нако­нец, меж­ду Цице­ро­ном и тем, кого все они назы­ва­ют «маль­чи­ком», еще не поняв его силы, — все это отра­же­но в пись­мах с той ярко­стью и живо­стью, кото­рая свой­ст­вен­на обра­зу мыс­лей и язы­ку Цице­ро­на, умев­ше­го все­гда закре­пить мимо­лет­ный образ собы­тий и тем самым дать более важ­ный исто­ри­че­ский доку­мент, чем любое исто­ри­че­ское сочи­не­ние во мно­гих кни­гах.

Имея в руках все три тома, мож­но уже про­из­ве­сти обзор все­го науч­но­го аппа­ра­та, кото­рым снаб­жен пере­вод писем. В него вхо­дят три ста­тьи, поме­щен­ные в I томе (акад. И. И. Тол­сто­го, проф. С. Ковале­ва и доц. А. Дова­ту­ра); на то, что пер­вые две ста­тьи слиш­ком крат­ки и неспе­ци­а­ли­сту не дают доста­точ­но сведе­ний о жиз­ни и поли­ти­че­ском обли­ке Цице­ро­на, а так­же о кру­ге его адре­са­тов, было ука­за­но в рецен­зии на I том пере­пис­ки (ВДИ, 1950, № 1). Во всех трех томах име­ют­ся тща­тель­но состав­лен­ные ука­за­те­ли писем; во-пер­вых, оглав­ле­ние писем в хро­но­ло­ги­че­ском поряд­ке (как они поме­ще­ны в дан­ном изда­нии) с ука­за­ни­ем вре­ме­ни и места напи­са­ния, во-вто­рых, оглав­ле­ние их в поряд­ке латин­ских руко­пи­сей и изда­ний (по кни­гам) с ука­за­ни­ем соот­вет­ст­ву­ю­ще­го номе­ра в дан­ном изда­нии. К III тому, кро­ме того, при­ло­жен общий ука­за­тель писем. К сожа­ле­нию, как уже гово­ри­лось рань­ше, рим­ская нуме­ра­ция, кото­рая была при­ня­та Изда­тель­ст­вом в I томе и кото­рую в даль­ней­шем, конеч­но, нель­зя было изме­нить, замед­ля­ет нахож­де­ние писем, нуж­ных в дан­ный момент.

Цен­ным при­ло­же­ни­ем к III тому явля­ет­ся син­хро­ни­сти­че­ская таб­ли­ца, кото­рая помо­жет чита­те­лю вос­ста­но­вить в сво­ей памя­ти основ­ные собы­тия исто­рии Рима меж­ду 100 и 43 г. до н. э., свя­зать с ними раз­лич­ные пери­о­ды жиз­ни Цице­ро­на и про­следить изме­не­ния в его взглядах и выска­зы­ва­ни­ях.

К III тому при­ло­жен так­же боль­шой ука­за­тель соб­ст­вен­ных имен; он до неко­то­рой сте­пе­ни явля­ет­ся и ком­мен­та­ри­ем к пись­мам, так как в нем при­веде­ны не толь­ко те места, где дан­ное лицо назва­но по име­ни, но и те, где име­ют­ся наме­ки на него; сопо­став­ле­ние этих мест очень инте­рес­но.

Одна­ко, наряду с таким тща­тель­ным уста­нов­ле­ни­ем даже кос­вен­ных упо­ми­на­ний о неко­то­рых лицах, сведе­ния, дан­ные о дру­гих лицах, напро­тив, недо­ста­точ­ны: с.161 напри­мер, о Пуб­лии Сестии (стр. 798) не ска­за­но вооб­ще ниче­го; ни к одно­му из пере­чис­лен­ных в ука­за­те­ле мест в при­ме­ча­ни­ях о нем тоже ника­ких сведе­ний не дано (сле­до­ва­ло, конеч­но, дать их в I томе к пись­му 16-му, где имя Сестия впер­вые появ­ля­ет­ся, и при­том в каче­стве адре­са­та); а меж­ду тем, Пуб­лий Сестий сыг­рал не малую роль в жиз­ни Цице­ро­на, о чем Цице­рон весь­ма мно­го­слов­но повест­ву­ет в защи­ти­тель­ной речи за Сестия в 56 году.

Соб­ст­вен­но ком­мен­та­рий, т. е. при­ме­ча­ния к отдель­ным пись­мам, в III томе выдер­жан в том же духе, как в пер­вых двух: кое-где было бы жела­тель­но уточ­не­ние дан­ных; кое-где, напро­тив, име­ют­ся повто­ре­ния, что, прав­да, при огром­ном объ­е­ме дан­но­го про­из­веде­ния мож­но счи­тать ско­рее досто­ин­ст­вом, чем недо­стат­ком. Гре­че­ские цита­ты и отдель­ные сло­ва по-преж­не­му выде­ле­ны в тек­сте пере­во­да писем кур­си­вом, а в при­ме­ча­ния уже не вклю­че­ны в сво­ей ори­ги­наль­ной фор­ме (как в I и II томах). Это вполне пра­виль­но; гре­че­ский ори­ги­нал может пона­до­бить­ся толь­ко спе­ци­а­ли­сту, име­ю­ще­му воз­мож­ность загля­нуть в латин­ский текст и най­ти там соот­вет­ст­ву­ю­щее гре­че­ское сло­во; для того же, кто будет читать толь­ко пере­вод, гре­че­ская цита­та и, тем более, отдель­ное гре­че­ское сло­во не даст ниче­го.

Раз­но­об­раз­ней­шее содер­жа­ние при­ме­ча­ний и их огром­ный объ­ем, конеч­но, не дают воз­мож­но­сти оце­нить их без деталь­но­го изу­че­ния; один слу­чай неувяз­ки тек­ста с при­ме­ча­ни­ем, бро­сив­ший­ся нам в гла­за, все же сле­ду­ет отме­тить: в при­ме­ча­ни­ях к ряду писем меж­ду 595 и 650 (стр. 557—67) речь идет о сочи­не­нии Цице­ро­на «Aca­de­mi­ca». Это назва­ние пере­веде­но, как «Ака­де­ми­ки», при­чем это сло­во скло­ня­ет­ся, как буд­то дело идет о чле­нах Ака­де­мии (напри­мер, две кни­ги «Ака­де­ми­ков»); меж­ду тем, в тек­сте писем [пись­ма 631 (стр. 167), 632 (стр. 168), 634 (стр. 169), 636 (стр. 171)] это же про­из­веде­ние назва­но в соот­вет­ст­вии с тек­стом ори­ги­на­ла «Ака­де­ми­че­ское», «Ака­де­мия», «Ака­де­ми­че­ское сочи­не­ние» и «Ака­де­ми­че­ское иссле­до­ва­ние»; сам Цице­рон, упо­ми­ная о сво­ем сочи­не­нии, при­ме­ня­ет к нему то гре­че­ский, то латин­ский тер­мин, но всюду под­ра­зу­ме­ва­ет под ним не лиц, при­над­ле­жа­щих к Ака­де­мии, а уче­ние Ака­де­мии; поэто­му пере­вод назва­ния, дан­ный в при­ме­ча­ни­ях, неве­рен.

К III тому при­ло­же­на кар­та Циз­аль­пин­ской и Нар­бон­ской Гал­лии, поль­зу­ясь кото­рой и сопо­став­ляя ее с кар­той Ита­лии, име­ю­щей­ся во II томе, чита­тель может полу­чить ясное пред­став­ле­ние о теат­ре дей­ст­вий граж­дан­ской вой­ны.

Таким обра­зом, пере­вод снаб­жен солид­ным науч­ным аппа­ра­том, кото­рый может при­не­сти чита­те­лю боль­шую поль­зу. Одно из выска­зан­ных нами поже­ла­ний — дать хотя бы крат­кие сведе­ния о рим­ской маги­ст­ра­ту­ре и судо­про­из­вод­стве, что было бы очень важ­но для пони­ма­ния мно­гих писем Цице­ро­на, — не мог­ло быть выпол­не­но вслед­ст­вие безвре­мен­ной смер­ти круп­ней­ше­го спе­ци­а­ли­ста в этой обла­сти, проф. Н. А. Маш­ки­на, после­до­вав­шей во вре­мя под­готов­ки III тома писем к печа­ти.

В лите­ра­тур­ном харак­те­ре писем, вошед­ших в III том, и в отра­жаю­щих­ся в них настро­е­ни­ях Цице­ро­на замет­на силь­ная раз­ни­ца по срав­не­нию с пись­ма­ми I и II тома. Писем, напи­сан­ных в тонах дру­же­ской бол­тов­ни, юмо­ра или даю­щих шуточ­ные быто­вые зари­сов­ки, в этом томе почти нет. В послед­ние годы жиз­ни Цице­ро­ну было не до шуток — ни поли­ти­че­ская ситу­а­ция, ни лич­ная жизнь (смерть доче­ри, два раз­во­да, после­до­вав­шие почти непо­сред­ст­вен­но один за дру­гим, денеж­ные затруд­не­ния) не дава­ли пово­да для того, чтобы уве­се­лять себя и дру­зей: страх за буду­щее, коле­ба­ния и неуве­рен­ность в зав­траш­нем дне, крат­ковре­мен­ные вос­тор­ги и вспыш­ки преж­не­го често­лю­бия и само­хваль­ства, а более все­го раз­дра­же­ние, утом­ле­ние и разо­ча­ро­ва­ние — тако­вы те чув­ства, кото­ры­ми пол­ны пись­ма III тома; нема­ло места зани­ма­ют так­же и раз­мыш­ле­ния по пово­ду поли­ти­че­ских и воен­ных дел. Мно­гие пись­ма набро­са­ны спеш­но, в отры­ви­стой, нерв­ной мане­ре, пере­пол­не­ны эллип­ти­че­ски­ми фра­за­ми. Пере­да­ча всех этих оттен­ков на дру­гом язы­ке чрез­вы­чай­но труд­на, и рань­ше, чем перей­ти к кри­ти­ке пере­во­да, сле­ду­ет напом­нить, что пере­вод В. О. Горен­штей­на явля­ет­ся пер­вым пере­во­дом писем на рус­ский язык и что заслу­га пере­вод­чи­ка перед рус­ским чита­те­лем очень зна­чи­тель­на. Одна­ко пере­вод­чи­ку все же надо поста­вить в вину то, что он упор­но про­дол­жа­ет при­дер­жи­вать­ся сво­их пози­ций бук­валь­но­го, послов­но­го пере­во­да, неред­ко нару­шая общий смысл фра­зы, так ска­зать, насиль­но втис­ки­вая с.162 в нее не под­хо­дя­щее к ней сло­во, что ведет под­час к непо­нят­но­сти смыс­ла фра­зы, а ино­гда и к нару­ше­нию пра­вил рус­ской лите­ра­тур­ной речи.

Так же, как и в пер­вых двух томах, пере­вод­чи­ку луч­ше все­го уда­ет­ся пере­вод писем, содер­жа­щих в себе эле­мен­ты раз­го­вор­ной, оби­ход­ной речи: но так как в этом томе, как было ска­за­но, таких писем немно­го, то чте­ние писем рецен­зи­ру­е­мо­го тома про­из­во­дит места­ми доволь­но непри­ят­ное впе­чат­ле­ние; чита­те­лю, иску­шен­но­му в вопро­сах пере­во­да, пред­став­ля­ет­ся, что пере­вод­чик не толь­ко не испра­вил недо­стат­ков, при­су­щих пере­во­ду пер­вых двух томов, но даже усу­гу­бил их; неис­ку­шен­ный же чита­тель места­ми про­сто не пой­мет смыс­ла рус­ско­го тек­ста.

Чтобы этот серь­ез­ный упрек, обра­щен­ный к пере­вод­чи­ку, не был голо­слов­ным, при­ведем дока­за­тель­ства. При­мер введе­ния в фра­зу непо­д­хо­дя­ще­го сло­ва бро­са­ет­ся в гла­за в пер­вом же пись­ме (№ 475, стр. 7) III тома. Цице­рон, недо­воль­ный жиз­нью в Риме при Цеза­ре, пишет одно­му зна­ко­мо­му, Манию Курию, ока­зав­ше­му­ся в это вре­мя в Гре­ции, но, по-види­мо­му, непри­част­но­му к делу пом­пе­ян­цев:

«Я дости­гаю дру­гим спо­со­бом почти того же, чего ты, кото­ро­му это было мож­но (луч­ше бы “воз­мож­но”. — М. Г.), достиг пеш­ком…», а имен­но «…я уда­ля­юсь в биб­лио­те­ку». Цице­рон хочет ска­зать, что он ухо­дит в тво­ре­ния гре­ков духов­но, так же как Маний пере­ехал в Гре­цию физи­че­ски. Рус­ское сло­во «пеш­ком» (в тек­сте дей­ст­ви­тель­но сто­ит pe­di­bus) слиш­ком кон­крет­но и вызы­ва­ет недо­уме­ние — неуже­ли из Ита­лии в Пело­пон­нес Маний шел пеш­ком?

В пись­ме № 573 (стр. 120) Цице­рон, недо­воль­ный тем, что его сын хочет истра­тить слиш­ком мно­го денег на путе­ше­ст­вие, пишет Атти­ку, чтобы он уре­гу­ли­ро­вал рас­хо­ды юно­ши. «Пред­ло­жи Цице­ро­ну… чтобы он в издерж­ках на это путе­ше­ст­вие, кото­ры­ми он был бы лег­ко удо­вле­тво­рен, если бы нахо­дил­ся в Риме и сни­мал дом, сооб­ра­зо­вал­ся с квар­тир­ной пла­той¹ с Арги­ле­та и Авен­ти­на…» Как мож­но быть «удо­вле­тво­рен­ным издерж­ка­ми»? В ори­ги­на­ле мысль Цице­ро­на ясна: если бы юно­ша остал­ся в Риме, то ему денег хва­ти­ло бы вполне, теперь же, раз он путе­ше­ст­ву­ет, то пусть укла­ды­ва­ет­ся в те сум­мы, кото­рые ему выпла­чи­ва­ет Аттик из пла­ты жиль­цов в квар­тир­ных домах Цице­ро­на. Недо­ра­зу­ме­ние в том, что fa­ci­le con­ten­tus fu­tu­rus erat пере­веде­но дослов­но как «был бы лег­ко удо­вле­тво­рен» вме­сто «ему бы за гла­за хва­ти­ло…»

Совер­шен­но непо­нят­но сле­дую­щее выра­же­ние в пись­ме Цице­ро­на-сына к Тиро­ну: «Мне при­хо­ди­ло на ум, что для меня боль­шое дело судить о суж­де­нии отца» (пись­мо № 786, стр. 327); выра­же­ние «боль­шое дело» употреб­ля­ет­ся либо в похваль­ном, либо в иро­ни­че­ском смыс­ле; здесь не под­хо­дит ни то, ни дру­гое: в ори­ги­на­ле же напи­са­но gra­ve es­se me de iudi­cio pat­ris iudi­ca­re, т. е. «для меня труд­но (быть может, даже “нехо­ро­шо, непра­во­мер­но”. — М. Г.) судить, прав ли мой отец».

Совер­шен­но не под­хо­дит пере­вод латин­ско­го fa­ta­le рус­ским сло­вом «роко­вое» в пись­ме Кас­сия к Цице­ро­ну (пись­мо № 900, стр. 468), в кото­ром он осы­па­ет Цице­ро­на похва­ла­ми, цити­ру­ет его стих о «тоге, победив­шей ору­жие», назы­ва­ет его «вели­чай­шим из всех граж­дан»; в каче­стве введе­ния к этим похва­лам очень стран­но зву­чит фра­за «Тво­ей доб­ле­сти дано что-то роко­вое, и это мы испы­та­ли уже не раз». В рус­ском язы­ке сло­во «роко­вое» не пред­ве­ща­ет ниче­го доб­ро­го.

Вто­рым недо­стат­ком пере­во­да, на кото­рый мы уже обра­ща­ли вни­ма­ние в раз­бо­ре I и II томов, явля­ет­ся зло­употреб­ле­ние ука­за­тель­ны­ми место­име­ни­я­ми и жела­ние во что бы то ни ста­ло избе­жать заме­ны их соб­ст­вен­ным име­нем лица, под­ра­зу­ме­вае­мо­го под этим место­име­ни­ем. Так как рус­ский текст при непре­рыв­ном его засо­ре­нии сло­ва­ми «этот» и «тот» ока­зы­ва­ет­ся совер­шен­но непо­нят­ным, то пере­вод­чи­ку при­хо­дит­ся все рав­но отсы­лать чита­те­ля к при­ме­ча­ни­ям, а чита­те­лю искать соот­вет­ст­ву­ю­щий номер пись­ма и при­ме­ча­ния, чтобы най­ти одно толь­ко имя.

Дадим два-три при­ме­ра. Пись­мо № 491 (стр. 31): «Ведь я не хочу, чтобы этот ока­зав­ший мне вели­чай­шую услу­гу, поду­мал, что я дал Пом­пею такие сове­ты, что если бы тот после­до­вал им, то этот, хотя и пер­вен­ст­во­вал бы, все же не имел бы столь с.163 боль­шой вла­сти. Я выска­зал мне­ние, что сле­ду­ет отпра­вить­ся в Испа­нию; если бы тот сде­лал так, не было бы граж­дан­ской вой­ны. Что каса­ет­ся суж­де­ния об отсут­ст­ву­ю­щем, то я бил­ся не столь­ко за то, чтобы было доз­во­ле­но (что?), сколь­ко за то, чтобы оно (что?) состо­я­лось». В пер­вой части это­го пара­гра­фа еще мож­но понять, что «этот» — Цезарь, а «тот» — Пом­пей. О чем идет речь во вто­рой части — понять нель­зя: при­ме­ча­ние пояс­ня­ет — о заоч­ной кан­дида­ту­ре Цеза­ря на выбо­рах в кон­су­лы; к чему же отно­сит­ся сло­во «оно»? Жела­ние избе­жать введе­ния соб­ст­вен­ных имен сде­ла­ло абсо­лют­но непо­нят­ным сле­дую­щее место пись­ма Муна­ция План­ка (пись­мо № 915, стр. 490): «Ты зна­ешь, мой Цице­рон, — что каса­ет­ся люб­ви к Цеза­рю, я твой союз­ник пото­му ли, что при близ­кой друж­бе с Цеза­рем при его жиз­ни для меня было уже неиз­беж­но обе­ре­гать и любить его; или пото­му, что он, насколь­ко я мог узнать, отли­чал­ся боль­шой уме­рен­но­стью и чело­веч­но­стью, или пото­му, что ввиду моей столь заме­ча­тель­ной друж­бы с Цеза­рем мне кажет­ся позор­ным не счи­тать его сыном это­го, под­дер­жан­но­го суж­де­ни­ем его и вашим». В ори­ги­на­ле Муна­ций назы­ва­ет Цеза­рем и Окта­ви­а­на, и Юлия Цеза­ря; но в латин­ском язы­ке место­име­ния «hic», отно­ся­щи­е­ся к Окта­виа­ну, живо­му, и «il­le» — к умер­ше­му Юлию Цеза­рю, дают воз­мож­ность разо­брать­ся в содер­жа­нии пись­ма; в рус­ском же тек­сте изоби­лие место­име­ний и ссыл­ки на при­ме­ча­ния, в кото­рых под № 8 обо­зна­чен Окта­виан, а под № 11 — Юлий Цезарь, настоль­ко запу­ты­ва­ют чита­те­ля, что под конец кажет­ся, что в фра­зе «не счи­тать его сыном это­го» не Окта­виан ока­зы­ва­ет­ся сыном Юлия Цеза­ря, а наобо­рот; в ори­ги­на­ле же hunc fi­lii lo­co et il­lius et vestro iudi­cio sub­sti­tu­tum non ha­be­re… соот­но­ше­ние вполне ясно.

Бук­валь­ная пере­да­ча латин­ских эллип­ти­че­ских пред­ло­же­ний рус­ски­ми эллип­ти­че­ски­ми же пред­ло­же­ни­я­ми нару­ша­ет не смысл речи, ввиду обыч­ной про­стоты их содер­жа­ния, а толь­ко стиль пере­во­да: тако­вы, напри­мер, фра­зы: «Я огор­чен, что Атти­ка так дол­го» (пись­мо № 502, стр. 46)… сто­и­ло ли отсы­лать чита­те­ля к при­ме­ча­нию, разъ­яс­ня­ю­ще­му, что про­пу­ще­но сло­во «боль­на»? Дру­гие при­ме­ры: «Итак, ты — как ты писал — если это не обре­ме­нит» (пись­мо № 597, стр. 144 — при­ме­ча­ние пояс­ня­ет — «при­ез­жай»). Или «Крат­ко твое пись­мо, я гово­рю, крат­ко?.. В трех ли строч­ках Брут мне в насто­я­щее вре­мя?» (пись­мо № 912, стр. 480); содер­жа­ние настоль­ко ясно, что при­ме­ча­ния на этот раз нет, но рус­ская фра­за от это­го луч­ше не ста­но­вит­ся.

Нако­нец, отвле­чем­ся совсем от латин­ско­го тек­ста и попы­та­ем­ся читать пись­ма III тома, как кни­гу, напи­сан­ную на рус­ском язы­ке для рус­ско­го чита­те­ля. В самое непро­дол­жи­тель­ное вре­мя мы натолк­нем­ся на сле­дую­щие выра­же­ния, никак не согла­су­ю­щи­е­ся с зако­на­ми рус­ско­го лите­ра­тур­но­го язы­ка. «Тот, кто власт­ву­ет над всем (т. е. Цезарь. — М. Г.) бла­го­скло­нен к умам» (стр. 22); «Нет ниче­го несчаст­нее, чем сама победа» (стр. 26); «мой совет был и верен Пом­пею, и спа­си­те­лен…» (стр. 31); «я дости­гаю сво­его досто­ин­ства» (стр. 82); «Сле­до­ва­ло уста­но­вить дохо­диш­ки с име­ний, не взва­ли­вая на наше­го Бру­та боль­шо­го бре­ме­ни ува­же­ния» (стр. 166); «Это при­ят­но полу­ча­ет­ся при дей­ст­ву­ю­щих лицах древ­но­сти» (стр. 171 — речь идет о диа­ло­ге на рито­ри­че­ские темы «Об ора­то­ре», в кото­ром дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми явля­ют­ся зна­ме­ни­тые рим­ские ора­то­ры II в. до н. э. Красс, М. Анто­ний (дед три­ум­ви­ра) и дру­гие, пере­чис­ля­е­мые здесь же Цице­ро­ном); «Я мог быть здесь даже без Сик­ки… при­ме­ни­тель­но к несча­стьям» (стр. 121); «раз ты про­сишь меня об этом, отри­цая свое наме­ре­ние исполь­зо­вать напе­ре­кор мне власть, какой ты обла­да­ешь; пре­до­ставь это маль­чи­ку так­же от меня…» (стр. 242 — речь идет об опе­ке над сыном уби­то­го Кло­дия, быв­ше­го в крайне враж­деб­ных отно­ше­ни­ях с Цице­ро­ном; Цице­рон заве­ря­ет М. Анто­ния, что он не пита­ет к маль­чи­ку ника­кой враж­ды). Зага­доч­ным пред­став­ля­ет­ся на пер­вый взгляд содер­жа­ние сле­дую­щих двух сен­тен­ций: «И если муд­ро­му свой­ст­вен­но лишить­ся оте­че­ства, то бес­чув­ст­вен­но­му свой­ст­вен­но не тос­ко­вать по нему» (пись­мо № 488, стр. 26) и «для мечей сво­бо­да вели­ка» (там же, стр. 27). Без латин­ско­го тек­ста здесь не обой­тись; в нем чита­ем вполне понят­ные мыс­ли: Si sa­pien­tis est ca­re­re pat­ria, du­ri non de­si­de­ra­re, т. е. «Если муд­рец и может жить (в смыс­ле “обхо­дить­ся”. — М. Г.) без роди­ны, то (толь­ко) жест­кий с.164 (серд­цем) не тос­ку­ет о ней», и Mag­na gla­dio­rum est li­cen­tia — «Мечам (луч­ше даже “мечу”. — М. Г.) мно­гое доз­во­ле­но». Чис­ло подоб­ных при­ме­ров мож­но зна­чи­тель­но умно­жить, но несколь­ко небреж­ное отно­ше­ние пере­вод­чи­ка к лите­ра­тур­ной обра­бот­ке сво­его труда доста­точ­но вид­но из при­веден­ных образ­цов.

Попы­та­ем­ся выска­зать окон­ча­тель­ное суж­де­ние о выпу­щен­ном в свет боль­шом труде. Несмот­ря на все его недо­стат­ки, вся­кий чита­тель и спе­ци­а­лист, и неспе­ци­а­лист, дол­жен все же в ито­ге ска­зать «спа­си­бо» и Изда­тель­ству АН СССР, и пере­вод­чи­ку. Но нель­зя удер­жать­ся от того, чтобы не посо­ве­то­вать пере­вод­чи­ку более вни­ма­тель­но при­слу­шать­ся к сло­вам того масте­ра язы­ка, над кото­рым он так дол­го работал и кото­рый в сво­ем неболь­шом труде «О наи­луч­ших ора­то­рах» (De op­ti­mo ge­ne­re ora­to­rum, гл. 5) так харак­те­ри­зу­ет свою работу над пере­во­дом речей Демо­сфе­на и Эсхи­на: «Я пере­во­дил их не как истол­ко­ва­тель, а как ора­тор, таки­ми же пред­ло­же­ни­я­ми и в таких же фор­мах и как бы в том же обли­чии, но сло­ва­ми, для нас обыч­ны­ми; мне не было необ­хо­ди­мо­сти пере­во­дить сло­во-за-сло­во, но я сохра­нил весь харак­тер слов и их силу (ge­nus et vim). Я счи­тал, что мне сле­ду­ет их пре­под­но­сить чита­те­лю, не под­счи­ты­вая их, а взве­ши­вая». Это золо­тое пра­ви­ло дол­жен усво­ить каж­дый пере­вод­чик и, исхо­дя из него, под­вер­гать свой труд стро­жай­шей кри­ти­ке.