Инсигнии римских магистратов

Пред­ла­гае­мая чита­те­лю тема едва ли может быть исчер­па­на в этом неболь­шом обзо­ре, посколь­ку все­ми сво­и­ми нитя­ми она уво­дит в инте­рес­ней­ший и весь­ма раз­но­об­раз­ный мир исто­рии рим­ских соци­аль­ных пред­став­ле­ний, при­чем затра­ги­ва­ет наи­бо­лее древ­ние пла­сты рим­ской куль­ту­ры, менее все­го осве­щен­ные доста­точ­но досто­вер­ны­ми дан­ны­ми источ­ни­ков. Чтобы рас­крыть эту тему, необ­хо­ди­мо напи­сать не одну моно­гра­фию, поэто­му в нашей ста­тье мы огра­ни­чим­ся более скром­ной зада­чей — собрать дан­ные антич­ной тра­ди­ции об инсиг­ни­ях рим­ских маги­ст­ра­тов и попы­тать­ся дать самые общие кон­ту­ры их исто­рии на про­тя­же­нии эпо­хи царей и ран­ней рим­ской рес­пуб­ли­ки, т. е. той эпо­хи, когда шло интен­сив­ное фор­ми­ро­ва­ние пред­став­ле­ний рим­лян об атри­бу­тах вла­сти, в реаль­ной жиз­ни выра­жав­ших­ся преж­де все­го в харак­те­ре рас­смат­ри­вае­мых нами инсиг­ний.

Для каж­до­го рим­ля­ни­на той эпо­хи маги­ст­рат­ские инсиг­нии были очень хоро­шо зна­ко­мы, быть может, имен­но поэто­му ни у одно­го рим­ско­го писа­те­ля мы не най­дем сколь­ко-нибудь про­стран­ных их опи­са­ний. Гораздо подроб­нее об этом писа­ли гре­че­ские авто­ры (напри­мер, Дио­ни­сий Гали­кар­насский), сочи­не­ния кото­рых были пред­на­зна­че­ны для сла­бо зна­ко­мых с рим­ски­ми реа­ли­я­ми гре­ков. И лишь одно из дошед­ших до нас древ­них сочи­не­ний было спе­ци­аль­но посвя­ще­но атри­бу­там и харак­те­ру вла­сти рим­ских маги­ст­ра­тов. К сожа­ле­нию, это доволь­но позд­ний автор — мало­азий­ский грек VI в. н. э. Иоанн Лид. Его сочи­не­ние «О маги­ст­ра­тах» посвя­ще­но пре­иму­ще­ст­вен­но опи­са­нию адми­ни­ст­ра­ции рим­ской и ран­не­ви­зан­тий­ской импе­рии, одна­ко как анти­квар, хоро­шо зна­ко­мый со всей антич­ной тра­ди­ци­ей, в зна­чи­тель­ной мере не дошед­шей до нас, он доволь­но мно­го вни­ма­ния уде­ля­ет и древ­ней­шей исто­рии рим­ских маги­ст­ра­тов, начи­ная с полу­ле­ген­дар­ной эпо­хи Рому­ла. В зна­чи­тель­ной сте­пе­ни мы будем опи­рать­ся на дан­ные это­го авто­ра, допол­няя его и вно­ся извест­ные коррек­ти­вы там, где это поз­во­ля­ет нали­чие сведе­ний у более древ­них авто­ров, кото­рые, к сожа­ле­нию, в боль­шин­стве слу­ча­ев весь­ма отры­воч­ны.

Обра­ща­ясь к древ­ней­ше­му пери­о­ду рим­ской исто­рии, необ­хо­ди­мо учи­ты­вать, что прак­ти­че­ски все соци­аль­ные инсти­ту­ты арха­и­че­ско­го Рима в той или иной мере носи­ли сакраль­ный харак­тер. Это непо­сред­ст­вен­но каса­ет­ся и инсиг­ний рим­ских маги­ст­ра­тов. Соб­ст­вен­но, в цар­ский пери­од рим­ских маги­ст­ра­тов в обыч­ном пони­ма­нии это­го сло­ва еще и не было. Их роль выпол­ня­ли жре­че­ские кол­ле­гии пон­ти­фи­ков, авгу­ров, феци­а­лов и т. д. Они так­же име­ли свои соб­ст­вен­ные инсиг­нии, одна­ко здесь мы будем их касать­ся лишь постоль­ку, посколь­ку они были уна­сле­до­ва­ны соб­ст­вен­но рим­ски­ми маги­ст­ра­та­ми. Ситу­а­цию, когда жре­че­ство игра­ло в рим­ской соци­аль­но-поли­ти­че­ской жиз­ни веду­щую роль, весь­ма крас­но­ре­чи­во опи­сы­ва­ет Иоанн Лид во введе­нии к сво­е­му тру­ду: «Обще­из­вест­но, что в древ­но­сти были жре­цы, кото­рые впо­след­ст­вии были (заме­не­ны) маги­ст­ра­та­ми рим­ской Рес­пуб­ли­ки… Итак, нам пред­сто­ит рас­ска­зать о граж­дан­ских вла­стях, а имен­но о том, как власть пере­шла от жре­че­ско­го сосло­вия к граж­дан­ской фор­ме» (Lyd. De ma­gistr. 1. praef.). Любо­пыт­но, что анти­квар Лид, пре­крас­но знав­ший рим­скую исто­ри­че­скую лите­ра­ту­ру (мно­гие фраг­мен­ты из сочи­не­ний ран­не­рим­ских исто­ри­ков дошли до нас лишь бла­го­да­ря это­му авто­ру), счи­тал факт испол­не­ния жре­ца­ми в древ­ней­ший пери­од функ­ций маги­ст­ра­тов обще­из­вест­ным и не нуж­даю­щим­ся в каких-то дока­за­тель­ствах. И дей­ст­ви­тель­но, такое же утвер­жде­ние об уста­нов­ле­нии пред­ков дает и более ран­ний автор — Цице­рон: «Сре­ди мно­го­чис­лен­ных пра­вил, пон­ти­фи­ки, по воле богов уста­нов­лен­ных и введен­ных наши­ми пред­ка­ми, наи­бо­лее про­слав­лен их завет, тре­бу­ю­щий, чтобы одни и те же лица руко­во­ди­ли как слу­же­ни­ем бес­смерт­ным богам, так и важ­ней­ши­ми государ­ст­вен­ны­ми дела­ми»¹.

Эта осо­бен­ность исто­рии раз­ви­тия инсти­ту­та рим­ских маги­ст­ра­тов оста­ви­ла свой след и в харак­те­ре маги­ст­рат­ских инсиг­ний. Чер­та эта ярко про­яв­ля­ет­ся в инсиг­ни­ях древ­ней­ших рим­ских маги­ст­ра­тов — рек­сов, кото­рых не вполне адек­ват­но пере­во­дят на рус­ский язык сло­вом «цари». Эта маги­ст­ра­ту­ра соче­та­ла в себе три вза­и­мо­про­ни­каю­щих функ­ции: вер­хов­но­го вое­на­чаль­ни­ка, вер­хов­но­го судьи и вер­хов­но­го жре­ца. Извест­но, что рим­ские цари обыч­но соче­та­ли в себе функ­ции вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка и авгу­ра², что отра­зи­лось и в их инсиг­ни­ях, о чем будет ска­за­но ниже.

Наи­бо­лее пол­ное опи­са­ние цар­ских инсиг­ний дает Иоанн Лид в сле­дую­щем отрыв­ке: «Даже еще до вре­ме­ни Рому­ла инсиг­ни­я­ми царя лати­нов были пере­нос­ной трон и ман­тия, кото­рая назы­ва­лась ими тра­бея (како­го рода она была, я объ­яс­ню несколь­ко позд­ней). По этой при­чине рим­ский поэт (Вер­ги­лий) в седь­мой кни­ге Эне­иды, опи­сы­вая цар­скую рези­ден­цию Лати­на, упо­ми­на­ет трон и тра­бею. Одна­ко Ромул имел так­же венец, ски­петр, на навер­шии кото­ро­го был орел, белую до лоды­жек pae­nu­la, кото­рая с лице­вой сто­ро­ны была окайм­ле­на от пле­ча до ступ­ни пур­пур­ной тка­нью (pae­nu­la назы­ва­лась так­же сло­вом “тога”, т. е. “накид­ка”, про­из­вод­ным посред­ст­вом заме­ны глас­но­го от te­ge­re, ведь у рим­лян это сло­во озна­ча­ло “покры­вать”) и тем­но-крас­ную обувь (соглас­но Кок­кейю, она назы­ва­лась “котур­ны”). И эта одеж­да, состо­я­щая из так назы­вае­мой тоги, была общей как для само­го рек­са, как они его назы­ва­ли, так и для его под­дан­ных во вре­мя мира. Одна­ко тра­бея была отли­чи­тель­ным оде­я­ни­ем толь­ко одно­го царя: это была туни­ка или полу­круг­лая накид­ка, кото­рую, как гово­рит тра­ди­ция, пер­вым при­ду­мал сици­лий­ский тиран Ага­фокл. Цар­ский трон на сво­ем язы­ке они назы­ва­ли so­lium вме­сто so­li­dum. т. е. “целый”, так как у них было в обы­чае выдалб­ли­вать тол­стый ствол дере­ва в фор­ме ящи­ка или в фор­ме сиде­ния и делать в нем пло­щад­ку для царя, где его тело пред­о­хра­ня­лось от вся­ко­го рода слу­чай­но­стей… 8. Сверх того 12 секир пред­ше­ст­во­ва­ло Рому­лу в соот­вет­ст­вии с чис­лом орлов, кото­рых он увидел, когда закла­ды­вал фун­да­мент горо­да. Позд­нее, когда Тарк­ви­ний Древ­ний победил в войне этрус­ков и саби­нян, к эмбле­мам цар­ской вла­сти были добав­ле­ны длин­ные копья, кото­рые не име­ли ост­рия, но лишь под­ве­шен­ные хол­ки (рим­ляне назы­ва­ли их jubae, вар­ва­ры же tu­fae из-за небреж­ной пор­чи сло­ва) и вдо­ба­вок к это­му ve­xil­la, т. е. длин­ные копья с под­ве­шен­ны­ми на них тка­ня­ми (рим­ляне назы­ва­ют их flam­mu­la за огнен­ный цвет), о кото­рых я доста­точ­но писал в кни­ге “О меся­цах”».

При­веден­ный отры­вок дает неко­то­рое общее пред­став­ле­ние о цар­ских инсиг­ни­ях. Из рас­ска­за Иоан­на Лида ясно, что древ­ней­ши­ми зна­ка­ми цар­ской вла­сти были трон и тра­бея. Прав­да, анти­квар несколь­ко пута­ет пере­нос­ной трон, назы­вав­ший­ся куруль­ным креслом, и соб­ст­вен­но опи­сан­ный им и Вер­ги­ли­ем трон леген­дар­но­го царя Лати­на. Рим­ский анти­квар Сер­вий, ком­мен­ти­руя упо­ми­на­ние цар­ско­го тро­на у Вер­ги­лия, дает ана­ло­гич­ную Лиду инфор­ма­цию: «SO­LIUM в соб­ст­вен­ном смыс­ле озна­ча­ет шкаф, сде­лан­ный из одно­го дере­ва, в нем вос­седа­ли цари ради защи­ты сво­его тела; ведь он назы­вал­ся как бы «цель­ным» (so­li­dum). Так мы пред­став­ля­ем себе цар­ский пре­стол»³.

Сам харак­тер это­го тро­на, высе­чен­но­го из цель­но­го ство­ла дере­ва, веро­ят­но, ухо­дя­ще­го сво­и­ми кор­ня­ми глу­бо­ко в зем­лю, свиде­тель­ст­ву­ет о его глу­бо­кой арха­ич­но­сти. Подоб­но­го рода харак­тер оте­че­ско­го тро­на встре­чал­ся у раз­лич­ных наро­дов, нахо­див­ших­ся на ста­дии раз­ло­же­ния пер­во­быт­но-общин­но­го строя. Такой сим­вол вла­сти нель­зя было украсть или уне­сти, его мож­но было толь­ко уни­что­жить вме­сте с цар­ской рези­ден­ци­ей. Такой харак­тер цар­ско­го тро­на, по-види­мо­му, свя­зан с сакраль­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми древ­них о цен­тре миро­зда­ния, «…где пере­се­ка­ют­ся вер­ти­каль­ные и гори­зон­таль­ные коор­ди­на­ты и откуда начи­на­лось тво­ре­ние»⁴. Интер­пре­та­ция цар­ско­го тро­на как цен­тра миро­зда­ния, как неко­е­го дре­ва мира застав­ля­ет нас вспом­нить об авгур­ских обя­зан­но­стях рим­ских царей, кото­рые при совер­ше­нии гада­ний (ауспи­ций) дели­ли небо на пра­вую и левую сто­ро­ны. Види­мо, цар­ский трон и был неко­гда наи­бо­лее под­хо­дя­щим для это­го местом. По край­ней мере, Фест пря­мо ука­зы­ва­ет на то, что so­li­dum sel­la (вспом­ним эти­мо­ло­гию древ­них so­lium от so­li­dum) исполь­зо­ва­лась имен­но для ауспи­ций⁵.

Не менее древ­ней тра­ди­ция счи­та­ет и цар­скую ман­тию тра­бею, по край­ней мере у Вер­ги­лия она явля­ет­ся непре­мен­ным атри­бу­том латин­ских царей⁶. Соглас­но Плу­тар­ху (Rom. 26), плащ этот был крас­но­го цве­та, чему, как буд­то, несколь­ко про­ти­во­ре­чит опи­са­ние цар­ской тра­беи у Сер­вия: «САМ В КВИРИНАЛЬСКОЙ ТРАБЕЕ — Све­то­ний в кни­ге «О видах одежд» гово­рит, что есть три рода тра­бей: одна, посвя­щен­ная богам, была цели­ком из пур­пу­ра, дру­гая, тоже пур­пур­ная, но име­ет что-либо бело­го цве­та, при­над­ле­жа­ла царям, третья, пур­пур­но-алая — авгу­рам»⁷. По его мне­нию, цар­ская тра­бея долж­на была иметь что-либо белое. Вполне воз­мож­но, что такое отли­чие цар­ской тра­беи от тра­беи жре­цов авгу­ров когда-либо и име­ло место, но не сле­ду­ет забы­вать, что сами цари и были обыч­но авгу­ра­ми. Вооб­ще крас­ный цвет по убеж­де­нию рим­лян — это цвет жерт­вен­ной кро­ви, поэто­му нали­чие его в одеж­де жре­цов, при­но­сив­ших кро­ва­вые жерт­вы у алта­ря, вполне понят­но. Отсюда мож­но объ­яс­нить и крас­ный цвет цар­ской тра­беи. Дело в том, что по рели­ги­оз­ным пред­став­ле­ни­ям рим­лян они мог­ли идти вое­вать толь­ко тогда, когда со сто­ро­ны кого-либо из сосед­них пле­мен был нару­шен «боже­ский мир» (pax deo­rum), что неми­ну­е­мо влек­ло за собой гнев богов. Уми­ло­сти­вить этот гнев мож­но было толь­ко кро­вью пре­ступ­ни­ка, в дан­ном слу­чае — воен­но­го про­тив­ни­ка. Поэто­му с точ­ки зре­ния рим­ля­ни­на вой­на — это нечто вро­де риту­а­ла сакраль­но­го жерт­во­при­но­ше­ния, где вое­на­чаль­ник ока­зы­ва­ет­ся в роли вер­хов­но­го жре­ца, руко­во­дя­ще­го риту­а­лом, посто­ян­но сооб­ра­зу­ю­ще­го­ся с волей богов через ауспи­ции⁸. Вер­ги­лий в упо­мя­ну­том нами отрыв­ке гово­рит как раз о нача­ле это­го риту­а­ла, кон­цом кото­ро­го было обыч­но три­ум­фаль­ное шест­вие, о чем будет ска­за­но ниже. Вер­ги­лий упо­ми­на­ет здесь тра­бею как воен­ную одеж­ду кон­су­ла, ана­ло­гич­ную роль игра­ла она и у царя. Соглас­но Пли­нию⁹, тра­бея ста­ла окра­ши­вать­ся в пур­пур со вре­ме­ни Рому­ла, по пре­да­нию, само­го воин­ст­вен­но­го из рим­ских царей.

Теперь несколь­ко слов сле­ду­ет ска­зать о тоге-пре­тек­сте. Иоанн Лид ука­зы­ва­ет, что она вхо­ди­ла уже в инсиг­нии Рому­ла. Одна­ко дру­гие авто­ры утвер­жда­ют, что обы­чай царей носить тогу с широ­кой пур­пур­ной кай­мой вошел в употреб­ле­ние позд­нее. Так Пли­ний пря­мо гово­рит, что «…пер­вым из царей употре­бил пур­пур в тоге-пре­тек­сте с более широ­кой пур­пур­ной кай­мой Тулл Гости­лий после победы над этрус­ка­ми»¹⁰. Вооб­ще сле­ду­ет отме­тить, что с сим­во­ла­ми цар­ской вла­сти в дан­ных тра­ди­ции есть неко­то­рые про­ти­во­ре­чия. Так Дио­ни­сий введе­ние чуть ли не всех цар­ских инсиг­ний, вклю­чая тра­бею, ски­петр и коро­ну, свя­зы­ва­ет с Тул­лом Гости­ли­ем, третьим рим­ским царем, и этрус­ка­ми. Он сооб­ща­ет сле­дую­щее (III. 61. 1—2): «Послы, полу­чив такой ответ, ушли и через несколь­ко дней вер­ну­лись, но не с одни­ми лишь сло­ва­ми, но при­не­ся с собой сим­во­лы вла­сти, кото­рые они обыч­но исполь­зо­ва­ли для укра­ше­ния сво­их соб­ст­вен­ных царей. Это были золотая коро­на, трон из сло­но­вой кости, ски­петр с орлом, сидя­щим на его навер­шии, пур­пур­ная туни­ка, укра­шен­ная золо­том и выши­тая пур­пур­ная ман­тия подоб­но тем, кото­рые обыч­но носи­ли цари Лидии и Пер­сии. Этот вид одеж­ды у рим­лян назы­ва­ет­ся тогой, а у гре­ков — тебен­ной. Но я не знаю, откуда гре­ки узна­ли это назва­ние, ведь мне кажет­ся, что это не гре­че­ское сло­во. (2) Соглас­но неко­то­рым исто­ри­кам, они при­нес­ли так­же Тарк­ви­нию 12 секир, взя­тых по одной из каж­до­го горо­да. Ведь по-види­мо­му, это был этрус­ский обы­чай, чтобы каж­до­му царю из несколь­ких горо­дов пред­ше­ст­во­вал лик­тор, несу­щий секи­ру вме­сте с пуч­ком розог, и посколь­ку каж­дый из 12 горо­дов при­ни­мал уча­стие в общем воен­ном похо­де, то 12 секир пере­да­ва­лись одно­му чело­ве­ку, кото­рый наде­лял­ся абсо­лют­ной вла­стью». Одна­ко он же сам ранее при­пи­сы­вал введе­ние таких инсиг­ний, как фас­ции и секи­ры, царю Рому­лу. Ана­ло­гич­ную инфор­ма­цию мы нахо­дим и у Плу­тар­ха¹¹ и у Ливия¹². Послед­ний, хотя и гово­рит о Рому­ле, так­же свя­зы­ва­ет введе­ние окайм­лен­ной тоги с этрус­ка­ми. При­ме­ча­тель­но то, что тога-пре­тек­ста очень быст­ро ста­ла оде­я­ни­ем не толь­ко царей или маги­ст­ра­тов, но и детей всех сво­бод­но­рож­ден­ных граж­дан. Подроб­но рас­ска­зы­ва­ет об этом Мак­ро­бий (Macr. Sat. I. 6. 7): «Тулл Гости­лий, тре­тий рим­ский царь, победив этрус­ков, пер­вый ввел в Риме куруль­ное крес­ло, сопро­вож­де­ние лик­то­ров и выши­тую тогу с пур­пур­ной кай­мой — при­над­леж­но­сти этрус­ских маги­ст­ра­тов. Но в это вре­мя пре­тек­ста не была при­ме­той дет­ско­го воз­рас­та, а была, как и про­чее, что я пере­чис­лял, толь­ко почет­ным зна­ком. Но поз­же Тарк­ви­ний Приск (кото­ро­го, как гово­рят, так­же назы­ва­ли Луку­мо­ном), сын Дема­ра­та, изгнан­но­го из Корин­фа, тре­тий царь после Гости­лия… сво­его четыр­на­дца­ти­лет­не­го сына, кото­рый соб­ст­вен­ной рукой убил вра­га, ода­рил золо­той бул­лой и пре­тек­стой… Ведь как пре­тек­ста слу­жит укра­ше­ни­ем маги­ст­ра­тов, так бул­ла укра­ша­ет полу­чив­ших три­умф. При три­ум­фе они носят ее на груди, поме­стив в бул­лу раз­ные сред­ства, кото­рые они счи­та­ли самы­ми силь­но­дей­ст­ву­ю­щи­ми про­тив зави­сти.

Дру­гие дума­ют, что тот же Приск, когда он с изо­бре­та­тель­но­стью пред­у­смот­ри­тель­но­го пра­ви­те­ля при­во­дил в порядок сосло­вия граж­дан, счи­тая одеж­ду сво­бод­но­рож­ден­ных детей так­же одним из важ­ных пре­иму­ществ, — уста­но­вил, чтобы золо­той бул­лой и тогой, окайм­лен­ной пур­пу­ром, поль­зо­ва­лись толь­ко те дети пат­ри­ци­ев, отцы кото­рых зани­ма­ли куруль­ные долж­но­сти. Осталь­ным же раз­ре­ша­лось поль­зо­вать­ся лишь пре­тек­стой, но и то толь­ко тем, чьи роди­те­ли отслу­жи­ли долж­ный срок воен­ной служ­бы в кон­ни­це; воль­ноот­пу­щен­ни­кам же нико­им обра­зом не поз­во­ля­лось носить пре­тек­сту, а еще менее — чуже­зем­цам, не имев­шим ника­кой род­ст­вен­ной свя­зи с рим­ля­на­ми. Но после пре­тек­ста была раз­ре­ше­на так­же и сыно­вьям воль­ноот­пу­щен­ни­ков по той при­чине, кото­рую выдви­нул авгур Марк Лелий. Во вре­мя вто­рой Пуни­че­ской вой­ны он ска­зал, что вслед­ст­вие мно­го­чис­лен­ных чудес­ных явле­ний дуум­ви­ры по реше­нию сена­та обра­ти­лись к Сивил­ли­ным кни­гам и, рас­смот­рев их, объ­яви­ли, что сле­ду­ет воз­не­сти моле­ния в Капи­то­лии и сде­лать лек­ти­стер­ний из сне­сен­ных в одно место пожерт­во­ва­ний и чтобы воль­ноот­пу­щен­ни­цы, нося­щие длин­ную одеж­ду, так­же пре­до­ста­ви­ли день­ги для это­го дела. Тогда было совер­ше­но пуб­лич­ное молеб­ст­вие маль­чи­ка­ми бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния и сыно­вья­ми воль­ноот­пу­щен­ни­ков, а так­же были испол­не­ны гим­ны девуш­ка­ми, име­ю­щи­ми в живых отца и мать. С тех пор было раз­ре­ше­но, чтобы так­же и сыно­вья воль­ноот­пу­щен­ни­ков, но толь­ко те, кото­рые были рож­де­ны в закон­ном бра­ке, носи­ли пре­тек­сту и кожа­ный шарик на шее вме­сто бул­лы».

Таким обра­зом, дети всех сво­бод­но­рож­ден­ных граж­дан име­ли пра­во на ноше­ние до 17 лет тоги-пре­тек­сты. Одна­ко взрос­лые граж­дане носи­ли несколь­ко иные тоги, без пур­пур­ной поло­сы. Как бы то ни было, тогу мож­но назвать общим зна­ком отли­чия рим­ско­го наро­да, что поз­во­ли­ло Вер­ги­лию исполь­зо­вать по отно­ше­нию к рим­ля­нам выра­же­ние «gen­tem to­ga­tam». Любо­пы­тен ком­мен­та­рий к этой фра­зе у Сер­вия: «НАРОД, ОБЛАЧЕННЫЙ В ТОГИ — хоро­шо ска­за­но “народ”, посколь­ку тога исполь­зо­ва­лась людь­ми обо­их полов и вся­ко­го состо­я­ния, одна­ко рабы не име­ли ни туник, ни баш­ма­ков. Тоги же даже жен­щи­ны име­ли»¹³. Таким обра­зом, тога была сво­его рода визит­ной кар­точ­кой вся­ко­го рим­ля­ни­на.

Сле­ду­ет отме­тить, что в ран­ний пери­од рим­ской исто­рии тога носи­лась не толь­ко во вре­мя мира, но и на войне. Одна­ко во вре­мя воен­ных дей­ст­вий края ее под­би­ра­ли и обвя­зы­ва­ли на поя­се. Вот что об этом пишет Сер­вий: «ПО ГАБИНСКИ ОПОЯСАННОМУ — Ga­bi­nus cinctus — это тога, таким обра­зом набро­шен­ная на спи­ну, что один ее конец, сно­ва вытя­ну­тый из-за спи­ны, опо­я­сы­ва­ет чело­ве­ка. Ведь древ­ние лати­ны, когда еще не име­ли доспе­хов, вое­ва­ли в этом роде одеж­ды — в под­по­я­сан­ных тогах; имен­но отсюда и гово­рят, что воен­ные под­по­я­са­лись (то есть под­гото­ви­лись к сра­же­нию — п. а.). С дру­гой сто­ро­ны, при объ­яв­ле­нии вой­ны кон­сул поль­зо­вал­ся ею, пото­му что когда Габии, город в Кам­па­нии, был при­не­сен в жерт­ву, то вой­на сра­зу же закон­чи­лась; имен­но тогда граж­дане, под­по­я­сан­ные в свои тоги, обра­ти­лись от алта­рей к сра­же­ни­ям и одер­жа­ли победу, отсюда берет нача­ло этот обы­чай»¹⁴.

В каче­стве инсиг­ний рим­ских царей Иоанн Лид упо­ми­на­ет так­же тем­но-крас­ные баш­ма­ки, назы­вая их котур­на­ми. Одна­ко Фест ука­зы­ва­ет, что баш­ма­ки аль­бан­ских царей назы­ва­лись mul­lei и впо­след­ст­вии ста­ли отли­чи­тель­ным при­зна­ком пат­ри­ци­ев, зани­мав­ших ранее долж­ность куруль­ных маги­ст­ра­тов¹⁵. На этих баш­ма­ках, осо­бен­но на их маги­че­ском харак­те­ре мы оста­но­вим­ся ниже, при опи­са­нии инсиг­ний сена­то­ров.

Иоанн Лид почти ниче­го не гово­рит о цар­ской короне, как отли­чи­тель­ном зна­ке вла­сти Рому­ла. Соглас­но Дио­ни­сию (III. 61. 1), золотая коро­на была заим­ст­во­ва­на Тул­лом Гости­ли­ем у этрус­ков вме­сте с дру­ги­ми цар­ски­ми инсиг­ни­я­ми. Стран­но, но ее опи­са­ние не встре­ча­ет­ся почти ни у одно­го авто­ра¹⁶. Вооб­ще, исто­рия цар­ской коро­ны весь­ма любо­пыт­на. После изгна­ния царей в 509 г. до н. э. эта инсиг­ния цар­ской вла­сти в отли­чие от боль­шин­ства дру­гих не была уна­сле­до­ва­на рим­ски­ми куруль­ны­ми маги­ст­ра­та­ми. Пожа­луй, рим­ские вое­на­чаль­ни­ки наде­ва­ли золо­той венец толь­ко во вре­мя три­ум­фа. Ведь по убеж­де­нию рим­лян этот знак вла­сти нес с собой про­кля­тие¹⁷. Даже во вре­мя три­ум­фа золо­той венец не наде­вал­ся на голо­ву три­ум­фа­то­ра, но дер­жал­ся над ним сто­яв­шим сза­ди рабом. Это дела­лось из убеж­де­ния, что золо­той венец — пред­мет зави­сти и при­чи­на раб­ства, и наобо­рот, толь­ко желе­зо при­но­сит победу¹⁸. В то же вре­мя в ран­ней рес­пуб­ли­ке золо­той венец ста­ли исполь­зо­вать в каче­стве награ­ды для про­стых вои­нов, отли­чив­ших­ся в сра­же­нии, на что так­же ука­зы­ва­ет Пли­ний Стар­ший¹⁹. Одна­ко эти золотые коро­ны или вен­цы нико­гда не оде­ва­лись на голо­вы сво­бод­ных граж­дан, так как это ста­ло зна­ком выстав­лен­но­го на про­да­жу раба, о чем рас­ска­зы­ва­ет Авл Гел­лий в сле­дую­щем отрыв­ке: «Он гово­рит: Как напри­мер, в древ­но­сти рабы, схва­чен­ные по пра­ву вой­ны, про­да­ва­лись обла­чен­ны­ми в коро­ны, пото­му-то и гово­рят “про­да­вать под коро­ной”». Ведь как эта коро­на была зна­ком выстав­лен­ных на про­да­жу плен­ни­ков, так наде­тая вой­лоч­ная шап­ка (pil­leus) демон­стри­ро­ва­ла, что про­да­ют­ся тако­го рода рабы, про­да­вец кото­рых не пред­став­лял поку­па­те­лю их по име­ни. У Като­на есть сле­дую­щие сло­ва: «При­но­си­лась сми­рен­ная молит­ва (богам), чтобы луч­ше народ сво­им трудом увен­чи­вал­ся за бла­гие дела, неже­ли чтобы он, увен­чан­ный коро­ной за пло­хо сде­лан­ные дела, про­да­вал­ся с тор­гов»²⁰.

Теперь обра­тим­ся к тем инсиг­ни­ям, кото­рые были непо­сред­ст­вен­ны­ми сим­во­ла­ми кон­крет­ных функ­ций вла­сти. Преж­де все­го, пого­во­рим о цар­ском жез­ле, назы­вав­шем­ся li­tuus. Вер­ги­лий упо­ми­на­ет его уже по отно­ше­нию к леген­дар­но­му царю Лати­ну²¹, назы­вая его «загну­тым». Сер­вий в ком­мен­та­ри­ях к это­му отрыв­ку дает сле­дую­щее опре­де­ле­ние жез­ла: «Li­tuus — это загну­тый авгур­ский жезл, кото­рым поль­зо­ва­лись для обо­зна­че­ния небес­но­го про­стран­ства, ведь рукой (это делать) не доз­во­ля­лось… [или li­tuus — это цар­ский жезл, в кото­ром была власть раз­ре­ше­ния судеб­ных тяжб»²². У Рому­ла был, види­мо, имен­но такой жезл. Иоанн Лид оши­ба­ет­ся, ука­зы­вая, что навер­шие ромуль­ско­го жез­ла было укра­ше­но фигур­кой орла. Эта моди­фи­ка­ция соглас­но тра­ди­ции (Dio­nys. 3. 61. 1) заим­ст­во­ва­на у этрус­ков царем Тул­лом Гости­ли­ем. Любо­пыт­на здесь пол­ная ана­ло­гия цар­ско­го жез­ла с авгур­ским. Как авгу­ру не доз­во­ля­лось разде­лять небо на пра­вую и левую сто­ро­ны пустой рукой, так и царю не раз­ре­ша­лось вер­шить боже­ский суд, разде­ле­ние тяжу­щих­ся на пра­вых и вино­ва­тых без ски­пет­ра. Без­услов­но, пер­во­на­чаль­но цар­ский жезл был зна­ком имен­но авгур­ских пол­но­мо­чий царя. Извест­но, что авгу­ры не толь­ко совер­ша­ли гада­ния по пти­цам о бла­го­при­ят­ном или небла­го­при­ят­ном исхо­де того или ино­го пред­при­я­тия, но и вер­ши­ли суд, выяс­няя посред­ст­вом гада­ний, кто имен­но из граж­дан вызвал на общи­ну гнев богов. Сакраль­ный харак­тер древ­ней­ше­го судеб­но­го про­цес­са не раз отме­чал­ся в лите­ра­ту­ре²³, здесь же необ­хо­ди­мо лишь под­черк­нуть осо­бую, маги­че­скую с точ­ки зре­ния рим­лян роль цар­ско­го жез­ла li­tuus в совер­ше­нии пра­во­судия. Отсюда и эти­мо­ло­ги­че­ски близ­кое латин­ское сло­во lis, li­tis — «судеб­ное раз­би­ра­тель­ство», и в то же вре­мя гла­гол li­ta­re — «иску­пать, при­но­сить в жерт­ву». Вооб­ще роль жез­ла в судеб­ном про­цес­се все­гда в Риме была очень вели­ка, хотя соглас­но тра­ди­ции фесту­ка в вин­ди­ка­ци­он­ной тяж­бе име­ет дру­гое про­ис­хож­де­ние, оли­це­тво­ряя копье, кото­рым тяжу­щи­е­ся риту­аль­но прон­за­ли оспа­ри­вае­мую вещь²⁴.

Далее тра­ди­ция еди­но­душ­но ука­зы­ва­ет в каче­стве зна­ков судеб­ной вла­сти царя две­на­дцать лик­то­ров с секи­ра­ми и фас­ци­я­ми. На роль лик­то­ров как пала­чей обра­ща­ет вни­ма­ние Дио­ни­сий Гали­кар­насский в сле­дую­щем отрыв­ке (Dio­nys. II. 29. 1): «Заме­тив так­же, что ничто так не удер­жи­ва­ет людей от пре­ступ­ле­ний как страх, он (Ромул) устро­ил мно­гое для того, чтобы вну­шить его, такие как место в наи­бо­лее бро­саю­щей­ся в гла­за части Фору­ма, где он вер­шил суд, весь­ма гроз­ный вид вои­нов, кото­рые сопро­вож­да­ли его, чис­лом в три сот­ни, а так­же фас­ции и секи­ры, несо­мые 12 мужья­ми, кото­рые сек­ли на Фору­ме тех, чье пре­ступ­ле­ние заслу­жи­ва­ло это­го, и пуб­лич­но обез­глав­ли­ва­ли дру­гих, винов­ных в вели­чай­ших пре­ступ­ле­ни­ях». Любо­пыт­но про­следить изме­не­ние этих инсиг­ний в свя­зи с неко­то­рым смяг­че­ни­ем суро­во­го арха­и­че­ско­го пра­ва. При­ведем неболь­шой отры­вок из Плу­тар­ха (Plut. Rom. 26): «Царь стал оде­вать­ся в крас­ный хитон, ходил в пла­ще с пур­пур­ной кай­мой, раз­би­рал дела, сидя в крес­ле со спин­кой. Вокруг него все­гда были моло­дые люди, кото­рых назы­ва­ли “келе­ра­ми” за рас­то­роп­ность, с какой они нес­ли свою служ­бу. Впе­ре­ди госуда­ря шли дру­гие слу­жи­те­ли, пал­ка­ми раз­дви­гав­шие тол­пу; они были под­по­я­са­ны рем­ня­ми, чтобы немед­лен­но свя­зать вся­ко­го, на кого им ука­жет царь. “Свя­зы­вать” по-латы­ни было в древ­но­сти “li­ga­re”, а ныне “al­li­ga­re” — поэто­му блю­сти­те­ли поряд­ка назы­ва­ют­ся “лик­то­ра­ми”, а лик­тор­ские пуч­ки “баки­ла” (ba­cil­lum), ибо в ту дав­нюю пору лик­то­ры поль­зо­ва­лись не роз­га­ми, а пал­ка­ми. Но вполне веро­ят­но, что в сло­ве “лик­то­ры” “к” — встав­ное, а сна­ча­ла были “лито­ры”, чему в гре­че­ском язы­ке соот­вет­ст­ву­ет “слу­жи­те­ли”: ведь и сей­час еще гре­ки назы­ва­ют государ­ство “леи­тон”, а народ — “лаон”». В этом отрыв­ке обра­ща­ет на себя вни­ма­ние то, что пер­во­на­чаль­но лик­тор­ские пуч­ки состо­я­ли из палок (ba­cil­la) и лишь позд­нее, види­мо, были заме­не­ны фас­ци­я­ми, то есть гиб­ки­ми пру­тья­ми, нака­за­ние кото­ры­ми, дума­ет­ся, было менее тяже­лым.

Нако­нец, необ­хо­ди­мо несколь­ко слов ска­зать о пере­нос­ном троне sel­la cu­ru­lis, заим­ст­во­ван­ном рим­ля­на­ми все у тех же этрус­ков. Соглас­но тра­ди­ции, он был укра­шен сло­но­вой костью и был осо­бен­но удо­бен тем, что все­гда сопро­вож­дал царя — и в мире, и на войне. Ведь вос­седая имен­но на нем, царь обыч­но вер­шил пра­во­судие на фору­ме или в похо­де. Куруль­но­го крес­ла, а так­же колес­ни­цы, на кото­рую оно водру­жа­лось при пере­ме­ще­нии царя, мы кос­нем­ся более подроб­но ниже, при опи­са­нии сена­тор­ских инсиг­ний.

Нам оста­лось упо­мя­нуть лишь чисто воен­ные инсиг­нии царей, введен­ные соглас­но Иоан­ну Лиду, Тарк­ви­ни­ем Древним. Речь идет о ve­xil­la — длин­ных копьях с огнен­но-крас­ны­ми полот­ни­ща­ми на кон­це. Об их зна­че­нии рас­ска­зы­ва­ет Сер­вий в сле­дую­щем отрыв­ке (Ad Aen. 8. 1)²⁵.

Сле­ду­ет отме­тить, что инсиг­нии царя содер­жа­ли в себе почти все зна­ки отли­чия боль­шин­ства рим­ских маги­ст­ра­тов. Ведь они и были уна­сле­до­ва­ны от цар­ской вла­сти и лишь посте­пен­но в цар­ские инсиг­нии вно­си­лись маги­ст­ра­та­ми те или иные незна­чи­тель­ные изме­не­ния. Это мы заме­тим уже при рас­смот­ре­нии инсиг­ний сена­тор­ско­го сосло­вия. Вновь обра­тим­ся к Иоан­ну Лиду, кото­рый, пожа­луй, лишь один дает более или менее пол­ное опи­са­ние сена­тор­ских отли­чий. Сра­зу сле­ду­ет под­черк­нуть, что он, как и мно­гие дру­гие гре­че­ские авто­ры, прак­ти­че­ски не дела­ет раз­ли­чия меж­ду соб­ст­вен­но сена­то­ра­ми и пат­ри­ци­я­ми²⁶. Это ясно и из само­го тек­ста Лида (De mag. I. 16—17): «Совер­шен­но ясно, что Ромул избрал ста­рей­шин, чис­лом 100, из всех курий, то есть из фил, для обсуж­де­ния общих дел, и сам он назвал их “отца­ми”, ита­лий­цы же — пат­ри­ци­я­ми, то есть эвпат­рида­ми. Одна­ко после похи­ще­ния саби­ня­нок он их про­звал con­scrip­ti, то есть “вне­сен­ные в спи­сок” (по этой при­чине рим­ские маги­ст­ра­ты еще и сего­дня зовут­ся pat­res con­scrip­ti)… 17. Отцы или пат­ри­ции име­ли в каче­стве инсиг­ний: два­жды обер­ну­тую накид­ку или плащ, кото­рый про­сти­рал­ся от плеч вниз к голе­ням и скреп­лял­ся золо­той застеж­кой; плащ был крас­но­ва­то-корич­не­во­го цве­та, выде­ля­ясь посе­редине нис­па­даю­щей вниз пур­пур­ной поло­сой (они обыч­но назы­ва­ли ее la­tic­la­viae, пла­щи же — at­ra­ba­ti­cae из-за их цве­та, так как «серый» зовет­ся ими at­rum). А pa­ra­go­dai, кото­рые были туни­ка­ми, укра­ша­лись нако­неч­ни­ка­ми копий, пур­пур­ные по кра­ям, внут­ри они были бело­го цве­та, с рука­ва­ми (их рим­ляне назы­ва­ли ma­ni­cae). Про­стой народ при­вык назы­вать эти туни­ки pa­ra­gau­doi. Одна­ко pa­ra­gau­des — это древ­няя туни­ка, отли­чаю­щая одеж­ду пер­сов и сар­ма­тов, как отме­чал лек­си­ко­граф Дио­ге­ни­ан. И белые кра­ги, кото­рые покры­ва­ли всю ногу, вклю­чая ступ­ню, и чер­ная обувь, кото­рая име­ла фор­му сан­да­лий, совер­шен­но откры­тая, с помо­щью малень­ко­го обод­ка плот­но при­вя­зан­ная к пят­ке и к паль­цам по краю, ремеш­ки протя­ну­ты с обе­их сто­рон под изги­бом ноги вверх к кости лодыж­ки, пере­кре­щи­ва­ясь на икрах и свя­зы­вая ногу, так что, хотя обув­ка выгляде­ла очень неболь­шой как спе­ре­ди, так и сза­ди, тем не менее вся ступ­ня сия­ла из-за этих краг. Даже еще и в наши дни они назы­ва­ют этот баш­мак cam­pa­gus, так как он исполь­зу­ет­ся в cam­pus, то есть на поле. Ведь для рим­лян при­выч­но было в поле испол­нять почет­ную долж­ность маги­ст­ра­тов, где они обыч­но и оде­ва­ли обувь это­го сор­та. Лепид в сво­ей рабо­те “О жре­цах” гово­рит, что этот cam­pa­gus про­ис­хо­дил преж­де от этрус­ков. 18. Выход пат­ри­ци­ев нико­гда не совер­шал­ся пеш­ком или вер­хом (ведь это пред­став­ля­ет­ся общим), но в зна­ме­ни­тых колес­ни­цах с высо­ки­ми крес­ла­ми, с четырь­мя мула­ми, тянув­ши­ми колес­ни­цу из коринф­ской брон­зы, укра­шен­ную мно­го­чис­лен­ны­ми древни­ми фигу­ра­ми и релье­фа­ми. Ведь нико­му кро­ме царей не раз­ре­ша­лось запря­гать в такую повоз­ку лоша­дей, посколь­ку выезд в колес­ни­це с лошадь­ми был три­ум­фаль­ным. Они назы­ва­ли эти повоз­ки bu­ri­chal­lia из-за волов, кро­ме кото­рых они при­ка­зы­ва­ли запря­гать и мулов в том слу­чае, когда в повоз­ки не был поло­жен груз».

Итак, Лид пере­чис­лил основ­ные сена­тор­ские инсиг­нии: пла­щи (тоги) с широ­кой пур­пур­ной поло­сой лати­кла­вой, туни­ки с рука­ва­ми, чер­ные сан­да­лии и осо­бен­но пыш­ные колес­ни­цы. Вот на этих зна­ках отли­чия мы и оста­но­вим­ся, попы­тав­шись понять зна­че­ние неко­то­рых их осо­бен­но­стей. Сена­тор­ская одеж­да, так­же как и цар­ская, несет на себе следы глу­бо­кой древ­но­сти, ухо­дя сво­и­ми кор­ня­ми в эпо­ху Тро­ян­ской вой­ны и леген­дар­но­го пере­се­ле­ния Энея и его спут­ни­ков в Ита­лию. В свя­зи с этим при­ведем отры­вок из Эне­иды Вер­ги­лия, где один из геро­ев с насмеш­кой опи­сы­ва­ет оде­я­ние при­быв­ших в Лаций спут­ни­ков Энея:

В наряде, что «шафра­ном и пур­пу­ром бле­щет», нетруд­но узнать крас­но-корич­не­вый сена­тор­ский плащ, а туни­ки с рука­ва­ми в после­дую­щие эпо­хи носи­ли в Риме толь­ко сена­то­ры или жен­щи­ны. Наряд этот Вер­ги­лий назы­ва­ет фри­гий­ским, а Сер­вий в ком­мен­та­ри­ях к дан­но­му месту Эне­иды сооб­ща­ет, что тро­ян­цы заим­ст­во­ва­ли этот наряд вме­сте с мит­рой, укра­шен­ной лен­та­ми, у лидий­цев Мео­нии²⁸. Инте­рес­но отме­тить, что обы­чай носить туни­ки с длин­ны­ми рука­ва­ми не при­жил­ся у рим­лян. Еще и в I в. до н. э. это было чисто жен­ским оде­я­ни­ем, что поз­во­ли­ло Цице­ро­ну высме­и­вать сто­рон­ни­ков Кати­ли­ны, нося­щих туни­ку с рука­ва­ми²⁹. Авл Гел­лий еще более кон­кре­ти­зи­ру­ет зна­че­ние обви­не­ний Цице­ро­на, ука­зы­вая, что сре­ди муж­чин туни­ки с рука­ва­ми носи­ли лишь жено­по­доб­ные юно­ши, убла­жав­шие похоть бога­чей³⁰. Сло­ва Цице­ро­на и Гел­лия поз­во­ли­ли даже неко­то­рым иссле­до­ва­те­лям пред­по­ло­жить (впро­чем, совер­шен­но необос­но­ван­но), что туни­ки с рука­ва­ми появи­лись в Риме не рань­ше II в. до н. э.³¹. Тем более уди­ви­тель­но, что в каче­стве сена­тор­ской инсиг­нии туни­ка с рука­ва­ми пере­жи­ла целое тыся­че­ле­тие. Ведь соглас­но Све­то­нию, туни­ка с рука­ва­ми и с бахро­мой была сена­тор­ской инсиг­ни­ей еще и в I в. до н. э.³² Иоанн Лид назы­ва­ет эти туни­ки сло­вом, кото­рое дослов­но озна­ча­ет «снаб­жен­ные нако­неч­ни­ка­ми копий». У Све­то­ния это все­го лишь «бахро­ма на рука­вах». Но если допу­стить пра­виль­ность при­веден­но­го выше про­чте­ния выра­же­ния Лида в отно­ше­нии к арха­и­че­ской эпо­хе пер­вых царей, то перед нами откры­ва­ет­ся еще один древ­ний сим­вол сена­тор­ской вла­сти. Воз­мож­но, эти нако­неч­ни­ки сим­во­ли­зи­ро­ва­ли воен­ную власть сена­то­ров³³, а может они име­ли и какой-то маги­че­ский харак­тер.

Нечто, подоб­ное маги­че­ско­му аму­ле­ту, име­ла так­же обувь сена­то­ров. Поми­мо при­веден­но­го выше опи­са­ния сена­тор­ских баш­ма­ков-сан­да­лий необ­хо­ди­мо упо­мя­нуть сереб­ря­ную лун­ку, кото­рая, пожа­луй, была одним из наи­бо­лее важ­ных атри­бу­тов сена­тор­ско­го оде­я­ния. По край­ней мере, так, види­мо, счи­тал Юве­нал (VII. 192), гово­ря «…и как сена­тор, обут в сапо­ги с застеж­ка­ми лун­кой». Наи­бо­лее про­стран­ное, но наи­ме­нее содер­жа­тель­ное объ­яс­не­ние обы­чая сена­то­ров носить на обу­ви сереб­ря­ные лун­ки дает Плу­тарх³⁴. Из это­го опи­са­ния ясно лишь то, что lu­nu­la была отли­чи­тель­ным зна­ком древ­ней­ших родов и каким-то обра­зом свя­за­на с Луной. Более содер­жа­тель­ное объ­яс­не­ние дает Иоанн Лид (Mens. I. 19): «Затем (Нума Пом­пи­лий) учредил долж­ность стра­жа горо­да, кото­ро­го мы теперь назы­ваем upar­cos (началь­ник) или, как неко­то­рые — po­liar­cos (пра­ви­тель), или as­tu­dikhn и кото­ро­го неко­гда назы­ва­ли город­ским пре­то­ром. По-види­мо­му, даже в сена­те он имел пер­вые места. Это так­же ясно из его обу­ви, на кото­рой изо­бра­же­на лун­ка в фор­ме бук­вы C, кото­рой рим­ляне обо­зна­ча­ют чис­ло 100 …Ведь извест­но, что спер­ва у них было сто евпат­ридов; ведь имен­но столь­ко (сена­то­ров) избрал Ромул». Здесь сле­ду­ет отме­тить, что и из само­го Лида, и из при­веден­но­го выше отрыв­ка Феста (Mul­leos, P. 120 L.) выте­ка­ет, что дан­ная обувь была отли­чи­тель­ным при­зна­ком не все­го сена­та, а наи­бо­лее родо­ви­тых, так назы­вае­мой пер­вой сот­ни, обла­дав­шей в отли­чие от про­чих сена­то­ров выс­шей судеб­ной вла­стью и носив­шей осо­бое назва­ние кол­ле­гии цен­тум­ви­ров³⁵. Впо­след­ст­вии, в эпо­ху рес­пуб­ли­ки эта грань меж­ду низ­ши­ми и выс­ши­ми сена­то­ра­ми зави­се­ла от того, зани­мал ли сена­тор ранее куруль­ную маги­ст­ра­ту­ру или нет.

Нако­нец, отли­чи­тель­ным при­зна­ком более при­ви­ле­ги­ро­ван­ной пер­вой сот­ни сена­то­ров было нали­чие у них колес­ни­цы, судя по опи­са­нию Лида, весь­ма древ­не­го про­ис­хож­де­ния. Про­чие же сена­то­ры назы­ва­лись pe­da­rii, то есть «пешие». Вот что об этом раз­ли­чии пишет Авл Гел­лий (3. 18): «1. Мно­гие счи­та­ют, что педа­ри­я­ми назы­ва­ют тех сена­то­ров, кото­рые не выска­зы­ва­ют свое мне­ние сло­вес­но, но нога­ми при­со­еди­ня­ют­ся к чужо­му мне­нию… 3. Так­же гово­рят, что более пра­виль­ным явля­ет­ся сооб­ра­же­ние, кото­рое сохра­нил в сво­их ком­мен­та­ри­ях Гавий Басс. Ведь он гово­рит, что сена­то­ры стар­ше­го воз­рас­та, кото­рые уже зани­ма­ли куруль­ную маги­ст­ра­ту­ру, чести ради обык­но­вен­но езди­ли в сенат на колес­ни­це. В этой колес­ни­це было крес­ло, на кото­ром они вос­седа­ли и кото­рое имен­но по этой при­чине зовет­ся куруль­ным; одна­ко те сена­то­ры, кото­рые еще не полу­чи­ли куруль­ную маги­ст­ра­ту­ру, доби­ра­лись в курию пеш­ком. Поэто­му сена­то­ры, еще не име­ю­щие стар­ших поче­стей, назы­ва­ют­ся педа­ри­я­ми»³⁶.

Любо­пыт­на эти­мо­ло­гия Гел­лия cu­ru­lis от cur­rus (колес­ни­ца). Эту эти­мо­ло­гию под­твер­жда­ет и Фест: «Куруль­ны­ми маги­ст­ра­ты назы­ва­ют­ся от того, что ездят на колес­ни­цах»³⁷. Таким обра­зом, пер­вая сот­ня сена­то­ров, это в цар­скую эпо­ху — выс­шая родо­вая знать, а впо­след­ст­вии — экс-маги­ст­ра­ты. Важ­но отме­тить, что не толь­ко сами экс-маги­ст­ра­ты, будучи стар­ши­ми сена­то­ра­ми, сохра­ня­ли подоб­ные зна­ки отли­чия, свой­ст­вен­ные преж­де все­го куруль­ным маги­ст­ра­там, но и их потом­ки века­ми хра­ни­ли дан­ные инсиг­нии, хотя, види­мо, и не мог­ли ими лич­но поль­зо­вать­ся. Это пра­во рода или фами­лии сохра­нять инсиг­нии сво­их пред­ков назы­ва­лось пра­вом масок. Доста­точ­но подроб­но оно опи­са­но у Поли­бия (Po­lyb. VI. 53—54): «Так, когда уми­ра­ет кто-либо из знат­ных граж­дан, прах его вме­сте со зна­ка­ми отли­чия отно­сят в погре­баль­ном шест­вии на пло­щадь к так назы­вае­мым рост­рам, где обык­но­вен­но ста­вят покой­ни­ка на ноги, дабы он виден был всем; в ред­ких лишь слу­ча­ях прах выстав­ля­ет­ся на ложе. Здесь пред лицом все­го наро­да, сто­я­ще­го кру­гом, всхо­дит на рост­ры или взрос­лый сын, если тако­вой остав­лен покой­ным и нахо­дит­ся на месте, или же, если сына нет, кто-нибудь дру­гой из род­ст­вен­ни­ков, и про­из­но­сит речь о заслу­гах усоп­ше­го и о совер­шен­ных им при жиз­ни подви­гах. Бла­го­да­ря это­му в памя­ти наро­да перед оча­ми не толь­ко участ­ни­ков собы­тий, но и про­чих слу­ша­те­лей, живо вста­ют дея­ния про­шло­го и слу­ша­те­ли про­ни­ка­ют­ся сочув­ст­ви­ем к покой­ни­ку до такой сте­пе­ни, что лич­ная скорбь род­ст­вен­ни­ков обра­ща­ет­ся во все­на­род­ную печаль. Затем после погре­бе­ния с подо­баю­щи­ми поче­стя­ми рим­ляне выстав­ля­ют изо­бра­же­ние покой­ни­ка, заклю­чен­ное в неболь­шой дере­вян­ный киот в его доме на самом вид­ном месте. Изо­бра­же­ние пред­став­ля­ет собой мас­ку, точ­но вос­про­из­во­дя­щую цвет кожи и чер­ты лица покой­ни­ка. Киоты откры­ва­ют­ся во вре­мя обще­на­род­ных жерт­во­при­но­ше­ний, и изо­бра­же­ния ста­ра­тель­но укра­ша­ют­ся. Если уми­ра­ет какой-либо знат­ный род­ст­вен­ник, изо­бра­же­ния эти несут в погре­баль­ном шест­вии, наде­вая их на людей, воз­мож­но бли­же напо­ми­наю­щих покой­ни­ков ростом и всем сло­же­ни­ем. Люди эти оде­ва­ют­ся в одеж­ды с пур­пур­ной кай­мой, если умер­ший был кон­су­лом или пре­то­ром, в пур­пур­ные — если цен­зо­ром, нако­нец, в шитые золо­том, если умер­ший был три­ум­фа­то­ром или совер­шил подвиг, достой­ный три­ум­фа. Сами они едут на колес­ни­цах, а впе­ре­ди несут пуч­ки пру­тьев, секи­ры и про­чие зна­ки отли­чия, смот­ря по долж­но­сти, какую умер­ший зани­мал в государ­стве при жиз­ни. Подо­шед­ши к рост­рам, они все садят­ся по поряд­ку на крес­лах из сло­но­вой кости».

Выстав­ляя инсиг­нии пред­ков на все­об­щее обо­зре­ние не толь­ко во вре­мя похо­рон кого-либо из соро­ди­чей, но и во вре­мя еже­год­ных обще­рим­ских жерт­во­при­но­ше­ний, потом­ки сена­то­ров поис­ти­не устра­и­ва­ли тем более пыш­ное зре­ли­ще, чем боль­ше сена­то­ров-экс-маги­ст­ра­тов было в фамиль­ном дре­ве кон­крет­но­го рода. Если верить Поли­бию, то пра­во масок было весь­ма почи­тае­мым сре­ди рим­лян, завет­ной меч­той вся­ко­го более или менее тще­слав­но­го рим­ско­го юно­ши. Дей­ст­ви­тель­но, инсиг­нии выс­ших сена­то­ров как бы уве­ко­ве­чи­ва­ли их образ не толь­ко в памя­ти бли­жай­ших род­ст­вен­ни­ков, но и всех рим­лян. Это было сво­его рода ове­щест­влен­ное, кон­кре­ти­зи­ро­ван­ное в реаль­ных пред­ме­тах бес­смер­тие.

Теперь, нако­нец, перей­дем к инсиг­ни­ям рим­ских маги­ст­ра­тов эпо­хи рес­пуб­ли­ки. Надо ска­зать, что пол­ный набор цар­ских инсиг­ний не сохра­нил­ся ни у одно­го маги­ст­ра­та после изгна­ния царей в 509 г. до н. э. Исклю­че­ние состав­ля­ют лишь инсиг­нии вое­на­чаль­ни­ков (обыч­но кон­су­лов), полу­чив­ших от рим­ско­го сена­та пра­во на три­умф за зна­чи­тель­ную победу над про­тив­ни­ком. Одна­ко эти­ми инсиг­ни­я­ми вое­на­чаль­ни­ки поль­зо­ва­лись толь­ко во вре­мя про­веде­ния три­ум­фа, так как пол­ный набор зна­ков отли­чия счи­тал­ся не чело­ве­че­ским, но боже­ст­вен­ным пра­вом. Соглас­но Ливию, три­ум­фа­тор въез­жал в Город с Мар­со­ва поля на золо­той цар­ской колес­ни­це, запря­жен­ной чет­вер­кой белых лоша­дей, в обла­че­нии Юпи­те­ра Все­бла­го­го Вели­чай­ше­го, то есть оли­це­тво­рял собой в этот момент вер­хов­ное рим­ское боже­ство. Впе­ре­ди него шест­во­ва­ли 12 лик­то­ров с секи­ра­ми и фас­ци­я­ми, тол­па рабов-воен­но­плен­ных, а так­же захва­чен­ные в войне тро­феи. По сло­вам Дио­ни­сия (2. 34. 2), сам три­ум­фа­тор замы­кал про­цес­сию. В руках он дер­жал ски­петр, голо­ва его была укра­ше­на лав­ро­вым вен­ком, а сза­ди него сто­ял раб, дер­жа над ним цар­скую коро­ну и при­го­ва­ри­вая, чтобы три­ум­фа­тор не зазна­вал­ся, пом­ня о вре­мен­но­сти тор­же­ства³⁸. Пожа­луй, дей­ст­ви­тель­но было от чего вскру­жить­ся голо­ве. Ведь в этот момент он был не про­стым смерт­ным, но самим Юпи­те­ром. Источ­ни­ки пря­мо гово­рят о том, что он был обла­чен в одеж­ду Юпи­те­ра и имел все его зна­ки отли­чия³⁹. Весь­ма важ­но заме­ча­ние Сер­вия о том, что лицо три­ум­фа­то­ра так­же как и его туни­ка, было окра­ше­но в крас­ный цвет. О том же гово­рит и Пли­ний Стар­ший, ука­зы­вая, что крас­ной крас­кой окра­ши­ва­лось лицо Юпи­те­ра, а так­же три­ум­фа­то­ров во вре­мя их три­ум­фаль­но­го шест­вия⁴⁰.

Мы уже гово­ри­ли выше о том, что рим­ляне пони­ма­ли вой­ну, как некий сакраль­ный риту­ал очи­сти­тель­но­го жерт­во­при­но­ше­ния. Три­ум­фаль­ное шест­вие есть заклю­чи­тель­ный акт дан­но­го риту­а­ла. Три­ум­фа­тор, окра­шен­ный крас­ной крас­кой, оли­це­тво­рял собой Юпи­те­ра, окроп­лен­но­го кро­вью повер­жен­но­го вра­га. Сам три­умф являл­ся риту­аль­ным очи­ще­ни­ем пол­ко­во­д­ца и его вой­ска от сквер­ны про­ли­той кро­ви. Лав­ро­вые вен­ки на голо­вах три­ум­фа­то­ра и всех его вои­нов как раз и нес­ли в себе это очи­ще­ние, как о том пишет Фест⁴¹, а так­же Сер­вий⁴². Очи­сти­тель­ный обряд завер­шал­ся на Капи­то­лии у хра­ма Юпи­те­ра Все­бла­го­го Вели­чай­ше­го, где это­му боже­ству при­но­си­лись в жерт­ву так назы­вае­мые «пер­вин­ки» от воен­ной добы­чи (Dio­nys. II. 34. 3). Обыч­но при­но­си­лась в жерт­ву так­же и боль­шая часть про­веден­ных в три­ум­фаль­ном шест­вии воен­но­плен­ных⁴³.

Таким обра­зом, вели­ко было рели­ги­оз­ное зна­че­ние как три­ум­фаль­но­го риту­а­ла в целом, так и всех инсиг­ний три­ум­фа­то­ра, делав­ших его как бы Юпи­те­ром. Очень важ­но под­черк­нуть это «как бы». До пол­ной иден­ти­фи­ка­ции три­ум­фа­то­ра с Юпи­те­ром не хва­та­ло того, чтобы раб, дер­жав­ший сза­ди над его голо­вой золо­той этрус­ский венец, опу­стил его непо­сред­ст­вен­но на голо­ву вое­на­чаль­ни­ка. Одна­ко, как уже отме­ча­лось, это было стро­жай­ше запре­ще­но сакраль­ны­ми зако­на­ми. Дан­ный запрет объ­яс­ня­ет­ся у Иоан­на Лида, кото­рый пишет сле­дую­щее (De mens. IV. 46): «Коро­на же явля­ет­ся зна­ком совер­шен­ства, конеч­но, имен­но по этой при­чине пер­во­на­чаль­но она пре­до­став­ля­лась богам, царям и жре­цам. Одна­ко впо­след­ст­вии Фор­ту­на отня­ла коро­ну у Муже­ства, жре­цы же в после­дую­щие вре­ме­на укра­ша­ли голо­ву вме­сто коро­ны воло­са­ми, обре­зая их по кру­гу».

Как бы то ни было, рим­ляне пре­крас­но осо­зна­ва­ли, что грань эта меж­ду богом и три­ум­фа­то­ром весь­ма зыб­ка⁴⁴, поэто­му, дабы Фор­ту­на не раз­гне­ва­лась на рим­лян, исполь­зо­ва­лись неко­то­рые маги­че­ские сред­ства. Речь идет о золо­той бул­ле, являв­шей­ся непре­мен­ной инсиг­ни­ей вся­ко­го три­ум­фа­то­ра. Это был золо­той шарик, полый внут­ри, ино­гда делав­ший­ся в фор­ме серд­ца. Внутрь поме­ща­лись раз­лич­ные маги­че­ские сред­ства, отвра­щаю­щие зависть и зло от нося­щих их⁴⁵. Три­ум­фа­то­ры, а так­же дети сена­то­ров⁴⁶ носи­ли бул­лу на груди. С ее введе­ни­ем свя­за­ны две леген­ды, по одной из кото­рых бул­ла была при­ня­та в каче­стве инсиг­нии детей сена­то­ров уже Рому­лом⁴⁷, по дру­гой — Тарк­ви­ни­ем Древним⁴⁸.

Тако­вы были инсиг­нии рим­ских три­ум­фа­то­ров. Они мог­ли несколь­ко изме­нять­ся, осо­бен­но в кон­це рес­пуб­ли­ки, обыч­но в сто­ро­ну уве­ли­че­ния пыш­но­сти оде­я­ния три­ум­фа­то­ра. Так Пом­пей Вели­кий, раз­бив царя Мит­ри­да­та, устро­ил непо­мер­но пыш­ное три­ум­фаль­ное шест­вие, сам обла­чив­шись в одеж­ды царя Алек­сандра Македон­ско­го (App. Mitr. 117). Одна­ко в пери­од ран­ней рес­пуб­ли­ки отно­ше­ние к инсиг­ни­ям было гораздо стро­же и вся­кое откло­не­ние от внеш­них при­зна­ков и внут­рен­не­го смыс­ла инсиг­ний счи­та­лось недо­пу­сти­мым.

Нако­нец, перей­дем к зна­кам отли­чия рим­ских кон­су­лов. Их введе­ние свя­за­но с изгна­ни­ем царей в 509 г. до н. э. Обра­тим­ся к свиде­тель­ству Дио­ни­сия Гали­кар­насско­го (3. 62. 1—2): «С того вре­ме­ни и до самой смер­ти Тарк­ви­ний (Древ­ний) все­гда наде­вал золотую коро­ну и выши­тую пур­пу­ром тогу, вос­седал на троне из сло­но­вой кости, дер­жа в руке ски­петр из сло­но­вой кости, а 12 лик­то­ров, носив­ших секи­ры и фас­ции, нахо­ди­лись при нем, когда он вер­шил суд, и сопро­вож­да­ли его, когда он уез­жал (из Горо­да). Все эти зна­ки отли­чия были сохра­не­ны после­дую­щи­ми царя­ми, а после изгна­ния царей так­же и еже­год­ны­ми кон­су­ла­ми — все, кро­ме коро­ны и пур­пур­ной ман­тии. У них были ото­бра­ны толь­ко эти (зна­ки), счи­тав­ши­е­ся слиш­ком непри­стой­ны­ми и воз­буж­даю­щи­ми нена­висть. Толь­ко когда они с победой воз­вра­ща­лись с вой­ны и удо­ста­и­ва­лись сена­том три­ум­фа, они не толь­ко име­ли золо­той венец, но и обла­ча­лись в пур­пур­ную ман­тию».

При­чи­ну изме­не­ний, про­ис­шед­ших с цар­ски­ми инсиг­ни­я­ми при пере­хо­де их к кон­су­лам, Дио­ни­сий опи­сы­ва­ет, вкла­ды­вая это в уста пер­во­го рим­ско­го кон­су­ла — Бру­та (IV. 74. 1—2): «И ввиду того, что инсиг­нии, кото­рые были пре­до­став­ле­ны царям, весь­ма мно­го­чис­лен­ны, я пола­гаю, что если какие-то из них тягост­ны взо­ру и нена­вист­ны мно­гим, то мы долж­ны изме­нить зна­че­ние одних из них и лик­види­ро­вать дру­гие (я имею в виду и ски­пет­ры, и золотые коро­ны, и пур­пур­ные и выши­тые золо­том ман­тии) за исклю­че­ни­ем опре­де­лен­ных празд­нич­ных слу­ча­ев и три­ум­фаль­ных про­цес­сий, когда пра­ви­те­ли при­сво­ят их ради почи­та­ния богов; ведь они нико­го не оскор­бят, если будут употреб­лять­ся ред­ко. Я думаю, что мы долж­ны оста­вить мужам тро­ны из сло­но­вой кости, на кото­рых они будут вос­седать, вер­ша суд, а так­же белые ман­тии, окайм­лен­ные пур­пу­ром, вме­сте с 12 секи­ра­ми, кото­рые несут перед ними, когда они появ­ля­ют­ся на пуб­ли­ке».

Таким обра­зом, из Дио­ни­сия ясно, что имен­но в пери­од прав­ле­ния Тарк­ви­ния Гор­до­го и его изгна­ния у рим­лян нача­ло скла­ды­вать­ся нега­тив­ное отно­ше­ние к таким зна­кам цар­ской вла­сти как коро­на и пур­пур­ная ман­тия. К это­му, пожа­луй, сле­ду­ет при­со­во­ку­пить колес­ни­цу, запря­жен­ную квад­ри­гой белых лоша­дей: отныне подоб­ные колес­ни­цы мог­ли за ред­ким исклю­че­ни­ем запря­гать­ся лишь мула­ми, кон­су­лы же пере­се­ли на лоша­дей. Отсюда новой инсиг­ни­ей кон­су­лов и про­чих куруль­ных маги­ст­ра­тов стал сереб­ря­ный кон­ский убор, о кото­ром упо­ми­на­ет Ливий⁴⁹.

Любо­пыт­ное опи­са­ние кон­суль­ских инсиг­ний дает Иоанн Лид (I. 32): «Белые, дохо­дя­щие до пят пену­лы (пла­щи — Л. К.) и широ­кие co­lo­bi (туни­ки с корот­ки­ми рука­ва­ми — Л. К.), по срав­не­нию с пену­лой над­ле­жа­щим обра­зом под­ня­тые вверх к пле­чам (ведь у пену­лы пур­пур был на каж­дом из плеч спе­ре­ди, а у co­lo­bi — сза­ди), белые сан­да­лии (ведь кожу рим­ляне назы­ва­ли alu­ta от квас­цов, так как квас­цы у них назы­ва­ют­ся alu­men) и белый оттиск из льна на пра­вой руке (на сво­ем язы­ке они назы­ва­ли его map­pa и fa­cio­la, так как лицо назы­ва­лось ими fa­cies) были инсиг­ни­я­ми кон­су­лов. Они име­ли так­же несу­щи­е­ся впе­ре­ди них и под­ня­тые вверх секи­ры, и тол­пу мужей, несу­щих фас­ции (я подо­зре­ваю, что это пошло от дик­та­то­ра Серра­на или от того, что секи­ры обо­зна­ча­ли власть) и вдо­ба­вок крес­ло из сло­но­вой кости (рим­ляне назы­ва­ют его sel­la)».

Из при­веден­ных тек­стов сле­ду­ет, что кон­су­лы поме­ня­ли пур­пур­ную ман­тию тра­бею на белый плащ, лишь ото­ро­чен­ный пур­пу­ром. Обра­ща­ет на себя вни­ма­ние упо­ми­на­ние неко­ей белой повяз­ки map­pa на пра­вой руке. Сло­вом map­pa рим­ляне обыч­но обо­зна­ча­ли пла­ток или сиг­наль­ное полот­ни­ще. С дру­гой сто­ро­ны, эти­мо­ло­гия Лида fa­cio­la от fa­cies ука­зы­ва­ет на то, что повяз­ка была как бы отли­чи­тель­ным при­зна­ком кон­су­ла.

Далее, про­изо­шли неко­то­рые изме­не­ния и с фас­ци­я­ми. Уже пер­вые кон­су­лы вве­ли в обы­чай, чтобы в чер­те горо­да секи­ры в фас­ци­ях име­ли лик­то­ры толь­ко того кон­су­ла, кото­рый в теку­щем меся­це осу­ществля­ет судеб­ную власть. Лик­то­ры вто­ро­го кон­су­ла име­ли лишь фас­ции и була­вы⁵⁰. Затем кон­сул Вале­рий пошел еще даль­ше, вооб­ще запре­тив кон­суль­ским лик­то­рам в чер­те горо­да иметь при себе секи­ры⁵¹. Дабы под­черк­нуть, что толь­ко народ име­ет пра­во выно­сить реше­ние о смерт­ной каз­ни и нака­за­нии роз­га­ми и явля­ет­ся выс­шей апел­ля­ци­он­ной инстан­ци­ей, Вале­рий ввел в обы­чай опус­кать фас­ции перед наро­дом⁵². В после­дую­щем вооб­ще вошло в обы­чай опус­кать фас­ции, уби­рать секи­ры и сни­мать куруль­ное крес­ло с три­бу­на­ла в тех слу­ча­ях, когда ниже­сто­я­щий куруль­ный маги­ст­рат встре­чал­ся с выс­шим, при­чем это каса­лось, напри­мер, и тех слу­ча­ев, когда сын, обле­чен­ный вла­стью, встре­чал сво­его отца или мать⁵³.

Теперь несколь­ко слов сле­ду­ет ска­зать об инсиг­ни­ях дик­та­то­ра. Его власть неред­ко срав­ни­ва­лась по объ­е­му и вели­чию с цар­ской. При его избра­нии все про­чие маги­ст­ра­ты сла­га­ли свои пол­но­мо­чия, он один вер­шил суд над рим­ля­на­ми, и не было пра­ва апел­ля­ции про­тив его при­го­во­ра. Его инсиг­нии так­же неред­ко при­рав­ни­ва­ют­ся к цар­ским. Так Иоанн Лид (De mag. I. 36) пишет: «Все зна­ки цар­ской вла­сти, за исклю­че­ни­ем коро­ны, были в рас­по­ря­же­нии дик­та­то­ра: 12 секир, пур­пур­ная ман­тия, sel­la, копья и все инсиг­нии, по кото­рым узна­ва­лись цари». Здесь у Лида есть неко­то­рые раз­но­чте­ния с Дио­ни­си­ем (10. 24. 2), соглас­но кото­ро­му у дик­та­то­ра было 24 лик­то­ра с секи­ра­ми и фас­ци­я­ми. Это раз­но­чте­ние может быть объ­яс­не­но тем, что пер­во­на­чаль­но у дик­та­то­ра дей­ст­ви­тель­но было лишь 12 лик­то­ров, а впо­след­ст­вии ста­ло 24⁵⁴. В под­чи­не­нии у него нахо­дил­ся началь­ник кон­ни­цы, кото­рый поми­мо обыч­ных сим­во­лов вла­сти куруль­но­го маги­ст­ра­та обла­дал так­же длин­ны­ми пал­ка­ми вро­де копий, кото­рые тор­же­ст­вен­но нес­ли перед ним подоб­но кон­суль­ским фас­ци­ям⁵⁵.

Обыч­ны­ми инсиг­ни­я­ми куруль­ных маги­ст­ра­тов обла­да­ли так­же пре­то­ры, основ­ной обя­зан­но­стью кото­рых с 367 г. до н. э. ста­ли судеб­ные раз­би­ра­тель­ства сре­ди граж­дан и пере­гри­нов. Это были тога-пре­тек­ста, куруль­ное крес­ло и один лик­тор с секи­рой и фас­ци­я­ми⁵⁶.

Почти те же инсиг­нии име­ли и куруль­ные эди­лы, глав­ной зада­чей кото­рых было про­веде­ние рели­ги­оз­ных празд­неств, наблюде­ние за рыноч­ны­ми цена­ми и над­зор за соблюде­ни­ем жерт­во­при­но­ше­ний⁵⁷. Кро­ме того, их оде­я­ние отли­ча­лось нали­чи­ем белой туни­ки, о чем пишет Юве­нал⁵⁸. Труд­но ска­зать одно­знач­но, был ли у них лик­тор с фас­ци­я­ми, одна­ко нали­чие куруль­но­го крес­ла — зна­ка судеб­ной вла­сти, — как буд­то свиде­тель­ст­ву­ет в поль­зу тако­го пред­по­ло­же­ния. Не сле­ду­ет путать куруль­ных эди­лов с пле­бей­ски­ми, кото­рые фор­маль­но вооб­ще не обла­да­ли каки­ми бы то ни было инсиг­ни­я­ми, так­же как и пле­бей­ские три­бу­ны⁵⁹.

Неко­то­рое отли­чие име­ли инсиг­нии рим­ских цен­зо­ров. Вооб­ще сле­ду­ет ска­зать, что эта куруль­ная маги­ст­ра­ту­ра по неко­то­рым при­зна­кам была бли­же к жре­че­ской, рели­ги­оз­ной, неже­ли к адми­ни­ст­ра­тив­ной⁶⁰. Ведь они воз­глав­ля­ли одну из глав­ных рели­ги­оз­ных цере­мо­ний Рима — совер­ше­ние пяти­лет­не­го lustrum — обряда очи­сти­тель­ных жерт­во­при­но­ше­ний, одно­вре­мен­но являв­ше­го­ся цен­зом. Как и про­чие маги­ст­ра­ты, они обла­да­ли куруль­ным креслом⁶¹. Соглас­но Поли­бию, оде­я­ние цен­зо­ра было цели­ком окра­ше­но пур­пу­ром, что сопо­ста­ви­мо лишь либо с цар­ски­ми, либо с жре­че­ски­ми инсиг­ни­я­ми. Вер­нее оста­но­вить­ся на послед­нем. Вооб­ще, его долж­ность была тес­но свя­за­на с крас­ным цве­том. Это был и цвет кро­ви очи­сти­тель­ных жерт­во­при­но­ше­ний, и цвет крас­ной крас­ки, кото­рой цен­зор окра­ши­вал лицо ста­туи Юпи­те­ра на Капи­то­лии⁶².

Нам оста­лось рас­ска­зать лишь об инсиг­ни­ях пле­бей­ских три­бу­нов. Рас­сказ этот будет доволь­но корот­ким, так как основ­ным отли­чи­тель­ным зна­ком три­бу­нов было отсут­ст­вие каких бы то ни было маги­ст­рат­ских инсиг­ний. Очень инте­рес­но ком­мен­ти­ру­ет эту осо­бен­ность Плу­тарх (R. q. 81) в сле­дую­щем отрыв­ке: «Поче­му народ­ный три­бун в отли­чие от осталь­ных маги­ст­ра­тов не носит тогу с пур­пур­ной поло­сой?

Быть может, это вооб­ще не долж­ность? Дей­ст­ви­тель­но, у три­бу­нов нет лик­то­ров, они не про­из­но­сят суд с куруль­но­го крес­ла, не всту­па­ют в долж­ность в нача­ле года, как все дру­гие, и не сла­га­ют с себя обя­зан­но­стей; когда изби­ра­ет­ся дик­та­тор, хотя власть всех маги­ст­ра­тов пере­да­ет­ся дик­та­то­ру, три­бу­ны по-преж­не­му оста­ют­ся, так что они, види­мо, не обыч­ные маги­ст­ра­ты, и зва­ние их совсем дру­го­го рода. Мож­но при­ве­сти такое срав­не­ние: неко­то­рые ора­то­ры пола­га­ют, что пись­мен­ное воз­ра­же­ние про­тив невер­но нача­той тяж­бы есть не жало­ба, а как раз нечто про­ти­во­по­лож­ное жало­бе, как жало­ба вво­дит дело в суд и начи­на­ет дело, так воз­ра­же­ние изы­ма­ет дело из суда и пре­кра­ща­ет дело. Точ­но так­же, дума­ют они, и три­бу­ны слу­жат пре­пят­ст­ви­ем долж­ност­ным лицам, и это не долж­ность, а как раз нечто ей про­ти­во­по­лож­ное: власть и сила три­бу­нов в том, чтобы пре­пят­ст­во­вать зло­употреб­ле­ни­ям вла­стью и силой маги­ст­ра­тов.

Или же все эти истол­ко­ва­ния черес­чур наду­ман­ные, а преж­де все­го надо пом­нить, что три­бу­нат создан по воле наро­да и силен волей наро­да, так что очень важ­но, чтобы три­бун не воз­ве­ли­чи­вал­ся над про­чи­ми граж­да­на­ми и не отли­чал­ся от них ни видом, ни одеж­дой, ни обра­зом жиз­ни. Важ­ность подо­ба­ет кон­су­лу и пре­то­ру, а народ­ный три­бун, как гова­ри­вал Гай Кури­он, дол­жен быть «нога­ми попи­ра­ем»; ему нель­зя быть высо­ко­мер­ным, недо­ступ­ным, кру­тым, а надо быть покла­ди­стым и неуто­ми­мым, трудясь за дру­гих. Самый дом его по зако­ну не име­ет запо­ра, днем и ночью он открыт как при­ста­ни­ще и при­бе­жи­ще для всех нуж­даю­щих­ся. Чем уни­жен­ней три­бун с виду, тем боль­ше его могу­ще­ство. Он счи­та­ет­ся общим досто­я­ни­ем в нуж­де, доступ­ным для всех, подоб­но алта­рю, а в поче­стях, ему при­но­си­мых, он свят, чист и неосквер­ня­ем; и если с ним что слу­чит­ся в люд­ном месте, то закон пред­пи­сы­ва­ет ему очи­ще­ние и освя­ще­ние тела, как после сквер­ны».

Тем не менее, какие-то отли­чи­тель­ные при­зна­ки за мно­го­ве­ко­вое суще­ст­во­ва­ние долж­но­сти при­об­ре­ли и пле­бей­ские три­бу­ны. Иоанн Лид пишет, что «три­бу­ны под­по­я­сы­ва­лись кин­жа­ла­ми и име­ли пуб­лич­ных рабов, кото­рых назы­ва­ли ver­na­cu­li…» К это­му мож­но доба­вить и так назы­вае­мую sub­sel­lia, то есть ска­ме­еч­ки, на кото­рых три­бу­ны вос­седа­ли, раз­би­рая жало­бы наро­да⁶³. Впро­чем, подоб­но­го рода инсиг­нии мог иметь любой рим­ский граж­да­нин.

Широ­ко извест­на роль пле­бей­ских три­бу­нов в поли­ти­че­ской жиз­ни рим­ской рес­пуб­ли­ки, поэто­му на пер­вый взгляд может пока­зать­ся уди­ви­тель­ным пол­ное отсут­ст­вие инсиг­ний. Одна­ко совер­шен­но прав Плу­тарх, ука­зы­вая, что пле­бей­ский три­бу­нат был создан не для вер­ше­ния адми­ни­ст­ра­тив­ных дел, но для защи­ты наро­да, и преж­де все­го, доба­вим мы, от про­из­во­ла самих долж­ност­ных лиц со все­ми их рега­ли­я­ми. Ведь пат­ри­ци­ям и их пря­мым род­ст­вен­ни­кам свя­щен­ным зако­ном, при­ня­тым плеб­сом, вос­став­шим про­тив кон­су­лов и сена­та в 494 г. до н. э., было под стра­хом смер­ти запре­ще­но зани­мать долж­ность пле­бей­ско­го три­бу­на. Пото­му-то и во всех внеш­них отли­чи­ях три­бун дол­жен был похо­дить не на маги­ст­ра­тов и вооб­ще власть иму­щих, а на про­стой народ, непо­сред­ст­вен­ным пред­ста­ви­те­лем кото­ро­го он и являл­ся.

Итак, под­ведем неко­то­рые ито­ги. Мы рас­смот­ре­ли инсиг­нии основ­ных рим­ских маги­ст­ра­тов эпо­хи царей и ран­ней рес­пуб­ли­ки. Без­услов­но, в крат­ком очер­ке невоз­мож­но с доста­точ­ной пол­нотой исчер­пать эту тему. Одна­ко нам в какой-то мере уда­лось собрать дан­ные тра­ди­ции по исто­рии инсиг­ний. Глав­ный вывод, кото­рый поз­во­ля­ет сде­лать обзор этих дан­ных, заклю­ча­ет­ся в том, что исто­рия инсиг­ний непо­сред­ст­вен­но свя­за­на с рим­ской поли­ти­че­ской жиз­нью, с раз­ви­ти­ем соци­аль­ных инсти­ту­тов. Мы виде­ли, что древ­ней­шие инсиг­нии царей и зна­ти были обу­слов­ле­ны сакраль­ным харак­те­ром пред­став­ле­ний рим­лян древ­ней­шей эпо­хи об атри­бу­тах вла­сти. Эти пред­став­ле­ния были срод­ни миро­воз­зре­нию мно­гих наро­дов на ста­дии раз­ло­же­ния пер­во­быт­но­го строя и фор­ми­ро­ва­ния государ­ст­вен­но­сти. То была эпо­ха, когда маги­че­ская сила вещей, тем более атри­бу­тов вла­сти, вос­при­ни­ма­лась чуть ли не как непо­сред­ст­вен­ная мате­ри­аль­ная сила. С изме­не­ни­ем харак­те­ра государ­ст­вен­ной вла­сти шло с одной сто­ро­ны — услож­не­ние атри­бу­ти­ки вла­сти, с дру­гой сто­ро­ны — фор­ма­ли­за­ция неко­то­рых атри­бу­тов. Сакраль­ный харак­тер пред­став­ле­ний рим­лян о вла­сти сохра­нил­ся и в после­дую­щие эпо­хи, одна­ко на сме­ну непо­сред­ст­вен­ной магии сим­во­лов вла­сти посте­пен­но при­хо­ди­ло осо­зна­ние непо­сред­ст­вен­ной силы самой вла­сти, а роль инсиг­ний ста­ла отхо­дить на вто­рой план, пре­вра­ща­ясь имен­но в фор­маль­ные при­зна­ки отли­чия в совре­мен­ном пони­ма­нии это­го сло­ва. Наи­бо­лее ярко это, пожа­луй, отра­зи­лось в отсут­ст­вии даже фор­маль­ных инсиг­ний у пле­бей­ско­го три­бу­на, появ­ле­ние кото­ро­го в рим­ской поли­ти­че­ской систе­ме было свя­за­но с бур­ны­ми про­цес­са­ми соци­аль­но­го раз­ви­тия нача­ла рес­пуб­ли­ки. Ведь имен­но в кон­це VI—V вв. до н. э. сфор­ми­ро­ва­лись осно­вы государ­ст­вен­но­го устрой­ства древ­не­го Рима. Имен­но в этот пери­од в инсиг­нии рим­ских маги­ст­ра­тов было вне­се­но неко­то­рое новое смыс­ло­вое содер­жа­ние, свя­зан­ное не с рели­ги­ей или маги­ей, а с харак­те­ром вза­и­моот­но­ше­ний раз­лич­ных поли­ти­че­ских сил обще­ства.

Если поз­во­лит стро­гий чита­тель, хоте­лось бы сде­лать еще одно наблюде­ние, выхо­дя­щее за рам­ки дан­ной работы. Извест­но, что вслед за арха­и­че­ским пери­о­дом рим­ской исто­рии, пол­ной рели­ги­оз­ных суе­ве­рий, риту­а­лов и табу, при­шел пери­од рас­цве­та рес­пуб­ли­ки и нача­ла прин­ци­па­та, кото­рый даро­вал миру мыс­ли­те­лей, весь­ма дале­ких от пер­во­быт­ных суе­ве­рий. Мыс­ли Лукре­ция, Цице­ро­на, Сене­ки и сего­дня вос­при­ни­ма­ют­ся как не поте­ряв­шие при­тя­га­тель­ной силы сво­ей ra­tio. В пери­од рас­цве­та, пус­кай весь­ма неод­но­знач­но­го, пол­но­го соци­аль­ных потря­се­ний, магия вещей ото­шла на зад­ний план, усту­пив место их функ­цио­наль­но­му зна­че­нию, осмыс­ле­нию их рацио­наль­но­го исполь­зо­ва­ния. Одна­ко на зака­те импе­рии, когда соци­аль­ные меха­низ­мы ста­ли давать суще­ст­вен­ные сбои, когда нача­ла раз­ру­шать­ся рим­ская государ­ст­вен­ная маши­на, рели­ги­оз­ные суе­ве­рия, аст­ро­ло­гия и сакраль­ные инсти­ту­ты вновь нача­ли выдви­гать­ся на пер­вый план. Вме­сте с ними сно­ва вылез­ла на свет божий и магия вещей, осо­бен­но тех, кото­рые и в Сред­ние века, пол­ные таин­ст­вен­но­го смыс­ла раз­лич­ных гераль­ди­че­ских систем, было при­ня­то назы­вать инсиг­ни­я­ми. Зна­ко­вая систе­ма полу­чи­ла даль­ней­шее, дале­ко не все­гда рацио­наль­ное раз­ви­тие. В исто­рии чело­ве­че­ства были раз­ные эпо­хи, взле­ты и паде­ния, кри­зи­сы и пери­о­ды бур­но­го раз­ви­тия, одна­ко и в совре­мен­ном обще­стве вели­ка еще сила фети­шиз­ма, непре­мен­но всплы­ваю­ще­го на поверх­ность исто­рии в слож­ные пери­о­ды соци­аль­ной жиз­ни обще­ства. Тем важ­нее, дума­ет­ся, для совре­мен­но­го чита­те­ля узнать исто­рию древ­них инсиг­ний, дабы научить­ся ори­ен­ти­ро­вать­ся в раз­лич­ных зна­ко­вых систе­мах.