Эволюция соотношения образа и текста в кельтиберской письменности II—I вв. до н. э.

с.452 Латин­ские над­пи­си появ­ля­ют­ся в Испа­нии в кон­це III в. до н. э. Не так дав­но обна­ру­жен­ное граф­фи­ти, остав­лен­ное одним из леги­о­не­ров П. Кор­не­лия Сци­пи­о­на на стене рим­ской построй­ки в Тарра­коне, явля­ет­ся ныне самой древ­ней латин­ской над­пи­сью на терри­то­рии Пире­ней­ско­го полу­ост­ро­ва¹. Эта наход­ка явля­ет­ся удач­ным сим­во­лом, поз­во­ля­ю­щим про­ве­сти парал­лель меж­ду рим­ским заво­е­ва­ни­ем и нача­лом рома­ни­за­ции испан­ских про­вин­ций. С уве­ли­че­ни­ем чис­ла сол­дат, долж­ност­ных лиц, тор­гов­цев, коло­ни­стов про­ис­хо­дит рас­ши­ре­ние сфе­ры исполь­зо­ва­ния латы­ни в про­вин­ции. Об успе­хах это­го про­цес­са поз­во­ля­ет судить коли­че­ст­вен­ный рост эпи­гра­фи­че­ских нахо­док, отно­ся­щих­ся к II—I вв. до н. э. К их чис­лу отно­сят­ся поста­нов­ле­ния сена­та и декре­ты намест­ни­ков про­вин­ций, тек­сты муни­ци­паль­ных зако­нов, над­пи­си рели­ги­оз­но­го и воен­но­го харак­те­ра, посвя­ще­ния, граф­фи­ти, хозяй­ст­вен­ные и адми­ни­ст­ра­тив­ные доку­мен­ты. На пер­вых порах боль­шин­ство этих над­пи­сей были остав­ле­ны при­род­ны­ми носи­те­ля­ми язы­ка, рим­ским насе­ле­ни­ем Испа­нии, кото­рое на новой родине про­дол­жа­ло вести при­выч­ный им стиль жиз­ни, важ­ной частью кото­ро­го был эпи­гра­фи­че­ский габи­тус. При­бли­зи­тель­но в кон­це II в. до н. э. в Испа­нии появ­ля­ют­ся латин­ские над­пи­си, сде­лан­ные мест­ным насе­ле­ни­ем.

Одной из раз­но­вид­но­стей про­вин­ци­аль­ных эпи­гра­фи­че­ских нахо­док явля­ют­ся офи­ци­аль­ные доку­мен­ты, состав­лен­ные от име­ни вла­сти на язы­ке, носи­те­лем кото­рой эта власть явля­лась. Тек­сты при­над­ле­жав­ших ей рас­по­ря­же­ний, декре­тов и зако­нов гра­ви­ро­ва­лись на брон­зо­вых таб­ли­цах и поме­ща­лись в хра­мах и дру­гих обще­ст­вен­ных местах, где доку­мент мог­ло увидеть мак­си­маль­ное коли­че­ство наро­да. В Ита­лии и на элли­ни­сти­че­ском Восто­ке эта прак­ти­ка экс­по­ни­ро­ва­ния орга­нич­но про­дол­жа­ет древ­нюю эпи­гра­фи­че­скую тра­ди­цию, соот­вет­ст­ву­ю­щую пуб­лич­но­му харак­те­ру клас­си­че­ской антич­ной куль­ту­ры и рес­пуб­ли­кан­ско­му типу поли­ти­че­ско­го устрой­ства. Хотя на юге Испа­нии несколь­ко лет назад была сде­ла­на наход­ка фини­кий­ской над­пи­си на свин­цо­вой пла­стине, эпи­гра­фи­че­ская тра­ди­ция не была харак­тер­на для мест­ной куль­ту­ры и воз­ник­ла лишь с рим­ским заво­е­ва­ни­ем. Самой ран­ней и наи­бо­лее извест­ной рим­ской пуб­лич­ной над­пи­сью из Испа­нии явля­ет­ся декрет Л. Эми­лия Пав­ла из Оба, кото­рый дати­ру­ет­ся 188 г. до н. э.² В тек­сте декре­та рим­ский намест­ник объ­яв­ля­ет свое реше­ние по пово­ду выне­сен­но­го на его рас­смот­ре­ние дела о граж­да­нах с.453 Гасты и укрыв­ших­ся в Лас­ку­тан­ской башне бег­лых рабах. Послед­ние объ­яв­ля­лись сво­бод­ны­ми и полу­ча­ли в соб­ст­вен­ность ту зем­лю, кото­рой они вла­де­ли к момен­ту изда­ния декре­та. Реше­ние намест­ни­ка, выгра­ви­ро­ван­ное по рим­ско­му обы­чаю на брон­зо­вой таб­ли­це и поме­щен­ное на стене пуб­лич­но­го зда­ния, созда­ва­ло не толь­ко в соб­ст­вен­ном смыс­ле юриди­че­ский пре­цедент, но и визу­аль­ный сим­вол, воздей­ст­вие кото­ро­го сопо­ста­ви­мо с воздей­ст­ви­ем опуб­ли­ко­ван­ной таким обра­зом кон­сти­ту­ци­он­ный нор­мы³.

Под рим­ским куль­тур­ным вли­я­ни­ем воз­ни­ка­ет мест­ная эпи­гра­фи­че­ская тра­ди­ция Цен­траль­ной Испа­нии. При­мер­но с окон­ча­ния II в. до н. э. у кельт­ибе­ров появ­ля­ют­ся пер­вые над­пи­си, пред­на­зна­чен­ные для пуб­лич­но­го экс­по­ни­ро­ва­ния. Свиде­тель­ст­вом этой пуб­лич­ной функ­ции на сохра­нив­ших­ся до насто­я­ще­го вре­ме­ни доку­мен­тах слу­жат отвер­стия для гвоздей, кото­ры­ми таб­ли­цы кре­пи­лись на сте­ну. При­ме­ром подоб­ной наход­ки может являть­ся таб­ли­ца с над­пи­сью из Боторри­ты, древ­ней Кон­тре­бии. Она была обна­ру­же­на архео­ло­га­ми в 1970 г. и пред­став­ля­ет собой самый круп­ный из извест­ных до насто­я­ще­го вре­ме­ни кельт­ибер­ских тек­стов. Над­пись на брон­зо­вой таб­ли­це рас­па­да­ет­ся на две части и состо­ит из 20 стро­чек и 173 слов⁴. Текст до сих пор пол­но­стью не рас­шиф­ро­ван. По неко­то­рым пред­по­ло­же­ни­ям, он пред­став­ля­ет собой закон, регу­ли­ру­ю­щий усло­вия арен­ды свя­щен­но­го участ­ка при хра­ме⁵. Таб­ли­ца была най­де­на архео­ло­га­ми на руи­нах обще­ст­вен­но­го зда­ния, в кры­том пор­ти­ке кото­ро­го она была выстав­ле­на в эпо­ху, пред­ше­ст­ву­ю­щую раз­ру­ше­нию горо­да в ходе Сер­то­ри­е­вой вой­ны. Несколь­ко лет назад на том же месте были обна­ру­же­ны еще две таб­ли­цы с кельт­ибер­ски­ми пись­ме­на­ми⁶. Одна­ко под­лин­ной сен­са­ци­ей ста­ла наход­ка в Боторри­те латин­ской таб­ли­цы, зна­ме­ни­той ta­bu­la Contre­bien­sis. Над­пись пред­став­ля­ет собой текст судеб­ной фор­му­лы, выне­сен­ной рим­ским намест­ни­ком Г. Вале­ри­ем Флак­ком по пово­ду тяж­бы двух испан­ских общин⁷. Она дати­ру­ет­ся 87 г. до н. э. и, сле­до­ва­тель­но, отно­сит­ся к той же эпо­хе, что и три кельт­ибер­ские таб­ли­цы. Хотя точ­ное место­по­ло­же­ние этой наход­ки неиз­вест­но, вполне веро­ят­но, что она была выстав­ле­на на стене того же зда­ния, что и три преды­ду­щие таб­ли­цы.

Столь тес­ное одно­вре­мен­ное сосед­ство четы­рех над­пи­сей, три из кото­рых были сде­ла­ны на мест­ном язы­ке ибе­рий­ски­ми зна­ка­ми, а с.454 чет­вер­тая на латы­ни, пред­став­ля­ет собой инте­рес­ный куль­тур­ный фено­мен и сво­его рода загад­ку. Все выве­шен­ные на стене над­пи­си име­ли пуб­лич­ный харак­тер и, сле­до­ва­тель­но, пред­на­зна­ча­лись для вни­ма­ния широ­ких сло­ев мест­но­го насе­ле­ния. Тем не менее, эта пуб­лич­ность в каж­дом слу­чае про­яв­ля­ет­ся по-раз­но­му, и это про­ис­хо­дит ввиду раз­ли­чия в спо­со­бе вос­при­я­тия каж­до­го из доку­мен­тов. В трех кельт­ибер­ских экзем­пля­рах язык тек­ста и зна­ки пись­мен­но­сти были понят­ны для зна­чи­тель­ной части насе­ле­ния горо­да, нор­ма­тив­ное содер­жа­ние по край­ней мере одно­го из доку­мен­тов пред­по­ла­га­ло необ­хо­ди­мость пери­о­ди­че­ско­го к нему обра­ще­ния. Что же каса­ет­ся латин­ско­го язы­ка и пись­мен­но­сти дру­го­го доку­мен­та, то сле­ду­ет пред­по­ло­жить, что в глу­бине про­вин­ции, где прак­ти­че­ски отсут­ст­во­вал сколь-нибудь рома­ни­зи­ро­ван­ный куль­тур­ный слой, над­пись была совер­шен­но непо­нят­на для боль­шей части насе­ле­ния горо­да. Невоз­мож­ность про­чте­ния над­пи­си смяг­ча­лась общим декла­ра­тив­ным содер­жа­ни­ем доку­мен­та, кото­рый не созда­ет пра­во­вых послед­ст­вий, ощу­ти­мых для кон­тре­бий­цев. Оба обсто­я­тель­ства умно­жа­ют чис­ло зага­док ta­bu­la Contre­bien­sis⁸. Если боль­шин­ство горо­жан не испы­ты­ва­ло необ­хо­ди­мо­сти в про­чте­нии над­пи­си, а в слу­чае появ­ле­ния тако­вой не име­ло соот­вет­ст­ву­ю­щих навы­ков, то каким же обра­зом мог про­явить­ся обще­ст­вен­ный харак­тер над­пи­си и каков куль­тур­ный кон­текст, свя­зан­ный с ее появ­ле­ни­ем?

Про­бле­ма вос­при­я­тия пуб­лич­ных над­пи­сей эпо­хи антич­но­сти уже дав­но при­вле­ка­ла к себе инте­рес широ­ко­го кру­га иссле­до­ва­те­лей и поро­ди­ла обшир­ную лите­ра­ту­ру⁹. Суще­ст­ву­ю­щие на сего­дняш­ний момент интер­пре­та­ции антич­ных пуб­лич­ных тек­стов неод­но­род­ны. Весь­ма рас­про­стра­нен­ная точ­ка зре­ния рас­смат­ри­ва­ет антич­ные над­пи­си в каче­стве ана­ло­га совре­мен­ной систе­мы инфор­ма­ци­он­ной ком­му­ни­ка­ции и, соот­вет­ст­вен­но, при­да­ет обы­чаю гра­ви­ров­ки тек­ста то же зна­че­ние, кото­рое мы при­да­ем сего­дня прак­ти­ке пуб­ли­ка­ции тек­ста зако­на для его более эффек­тив­но­го рас­про­стра­не­ния, исполь­зо­ва­ния и сохра­не­ния. С точ­ки зре­ния авто­ров, работаю­щих в дан­ном направ­ле­нии, сущ­но­стью антич­но­го доку­мен­та ста­но­вит­ся его смыс­ло­вое содер­жа­ние, а фор­ме или фону над­пи­си не при­да­ет­ся осо­бо­го зна­че­ния. Гра­ви­ро­ва­ние на брон­зо­вой таб­ли­це явля­лось лишь сред­ст­вом созда­ния воз­мож­но­сти дол­говре­мен­но­го хра­не­ния и экс­по­ни­ро­ва­ния тек­ста. Вслед­ст­вие пуб­лич­но­го харак­те­ра над­пи­си каж­дое заин­те­ре­со­ван­ное лицо мог­ло в любой момент полу­чить доступ к ее тек­сту, чтобы само­сто­я­тель­но про­честь его или даже сде­лать с него с.455 соб­ст­вен­ный спи­сок¹⁰. С целью более пол­но­го озна­ком­ле­ния граж­дан в про­вин­ци­ях тек­сты офи­ци­аль­ных рас­по­ря­же­ний ино­гда пере­во­ди­лись на мест­ные язы­ки, преж­де все­го на гре­че­ский. При этом пере­вод­чи­ки стре­ми­лись сохра­нять все харак­тер­ные для юриди­че­ско­го доку­мен­та сти­ли­сти­че­ские обо­роты, чтобы текст дошел до чита­те­лей с мини­маль­ны­ми иска­же­ни­я­ми.

Оппо­нен­ты дан­ной точ­ки зре­ния пре­до­сте­ре­га­ли ее после­до­ва­те­лей от поверх­ност­ных ана­ло­гий с совре­мен­ны­ми прак­ти­ка­ми и свя­зан­ных с подоб­ной модер­ни­за­ци­ей оши­боч­ных суж­де­ний¹¹. Кри­ти­куя пред­став­ле­ние об антич­ных пуб­лич­ных над­пи­сях как о пуб­ли­ка­ци­ях тек­стов зако­нов, они ука­зы­ва­ли на про­бле­ма­тич­ность про­чте­ния выгра­ви­ро­ван­ных на брон­зе доку­мен­тов. Это­му пре­пят­ст­во­ва­ли недо­ста­ток осве­ще­ния в зда­ни­ях, где хра­ни­лись таб­ли­цы, окис­ле­ние брон­зы, но более все­го внеш­ние харак­те­ри­сти­ки таб­ли­цы и пра­ви­ла гра­ви­ров­ки на ней тек­ста. Так, закон о вымо­га­тель­ствах, т. н. ta­bu­la Bem­bi­na, най­ден­ная в Урби­но в север­ной Ита­лии, был выгра­ви­ро­ван на брон­зо­вой таб­ли­це шири­ной при­мер­но 2 мет­ра. Каж­дая строч­ка над­пи­си содер­жит око­ло 440 букв, плот­но лепя­щих­ся одна к дру­гой. Интер­ва­лы меж­ду сло­ва­ми и пред­ло­же­ни­я­ми отсут­ст­ву­ют, отдель­ные пара­гра­фы зако­на совер­шен­но не обо­зна­че­ны, частые сокра­ще­ния и фор­маль­ный казу­и­сти­че­ский язык тек­ста пре­вра­ща­ют его чте­ние в суро­вое испы­та­ние. Ta­bu­la He­rac­leen­sis из Герак­леи в южной Ита­лии пред­став­ля­ет собой муни­ци­паль­ный закон, выгра­ви­ро­ван­ный на таб­ли­це высотой в 1.85 мет­ра. Это обсто­я­тель­ство пред­по­ла­га­ет необ­хо­ди­мость исполь­зо­ва­ния лест­ни­цы для подроб­но­го озна­ком­ле­ния с пол­ным тек­стом зако­на. Хотя бук­вы стро­ят­ся менее плот­но, а текст раз­бит на пара­гра­фы, одна­ко в зада­чи гра­ве­ров явно не вхо­ди­ло облег­чить его про­чте­ние воз­мож­ны­ми зри­те­ля­ми¹².

Аль­тер­на­тив­ная интер­пре­та­ция акцен­ти­ро­ва­ла вни­ма­ние на осо­бой роли мате­ри­аль­но­го носи­те­ля над­пи­си. Антич­ные источ­ни­ки про­во­дят раз­ли­чие меж­ду дере­вян­ны­ми и брон­зо­вы­ми таб­ли­ца­ми, меж­ду тем, хра­нят­ся ли выгра­ви­ро­ван­ные на них доку­мен­ты в част­ном жили­ще, хра­ме или экс­по­ни­ру­ют­ся пуб­лич­но. Выстав­лен­ные на все­об­щее обо­зре­ние таб­ли­цы явля­лись не толь­ко тек­стом, но и сим­во­лом, выпол­ня­ю­щим опре­де­лен­ную визу­аль­ную функ­цию. Посред­ст­вом таб­ли­цы, на кото­рой он был выгра­ви­ро­ван, закон или декрет намест­ни­ка про­вин­ции обре­тал соб­ст­вен­ную мате­ри­аль­ную сущ­ность. В каче­стве инстру­мен­та воздей­ст­вия на созна­ние граж­дан ее посто­ян­ное при­сут­ст­вие в поле зре­ния было столь же эффек­тив­но, сколь и санк­ции, с.456 вво­ди­мые выгра­ви­ро­ван­ной на ней нор­мой¹³. Брон­зо­вая таб­ли­ца была не про­сто мате­ри­аль­ным носи­те­лем тек­ста, а вопло­щен­ным сим­во­лом доку­мен­та. Судь­бы таб­ли­цы и выгра­ви­ро­ван­но­го на ней тек­ста были свя­за­ны друг с дру­гом нераз­рыв­ны­ми нитя­ми: так, напри­мер, согла­ше­ние счи­та­лось всту­пив­шим в дей­ст­вие лишь с момен­та его гра­ви­ров­ки на таб­ли­це и, соот­вет­ст­вен­но, дого­вор терял свою силу, если таб­ли­ца с его тек­стом ока­зы­ва­лась повреж­де­на или уни­что­же­на. Извест­но, что после пожа­ра Капи­то­лия в 69 г. н. э., во вре­мя кото­ро­го сго­ре­ло более 3 тысяч хра­нив­ших­ся в хра­ме брон­зо­вых таб­лиц, импе­ра­тор Вес­па­си­ан пред­при­нял бес­пре­цедент­ные уси­лия по их вос­ста­нов­ле­нию по сохра­нив­шим­ся част­ным спис­кам (Suet. Vesp. 8. 5; Tac. Hist. VI. 40)¹⁴.

По мне­нию Кел­ли Вил­льям­сон, одно­го из наи­бо­лее авто­ри­тет­ных спе­ци­а­ли­стов по этой теме, цен­траль­ным пунк­том столк­но­ве­ний и кон­флик­тов иссле­до­ва­те­лей обо­их направ­ле­ний явля­ет­ся вопрос о том, сле­ду­ет ли счи­тать антич­ные пуб­лич­ные над­пи­си доку­мен­том, для кото­ро­го харак­те­рен ори­ен­ти­ро­ван­ный на извле­че­ние смыс­ла спо­соб вос­при­я­тия, или мону­мен­том, пред­на­зна­чен­ным для созда­ния у зри­те­лей эмо­цио­наль­но­го обра­за¹⁵. Хотя их про­ти­во­по­став­ле­ние друг дру­гу кажет­ся бри­тан­ской иссле­до­ва­тель­ни­це излишне ради­каль­ной поста­нов­кой про­бле­мы, сле­ду­ет все же отме­тить, что в тех ситу­а­ци­ях, когда меж­ду язы­ком над­пи­сей и теми, кто их дол­жен был читать, суще­ст­во­вал барьер непо­ни­ма­ния, на сме­ну смыс­ло­во­му типу вос­при­я­тия доку­мен­та дей­ст­ви­тель­но при­хо­дил визу­аль­ный. Негра­мот­ный зри­тель, не вла­де­ю­щий язы­ком, на кото­ром состав­ле­на над­пись, без сомне­ний, будет вос­при­ни­мать ее как образ, соеди­нен­ный в еди­ное целое с фор­мой и фоном над­пи­си. Соот­вет­ст­вен­но, носи­тель над­пи­си, а так­же зна­ки, исполь­зу­е­мые для пись­ма, и тех­но­ло­гия их нане­се­ния при этом обре­та­ют само­сто­я­тель­ное, неза­ви­си­мое от тек­ста зна­че­ние. Подоб­ное нерас­чле­нен­ное пони­ма­ние над­пи­си как обра­за, цель­но­го носи­те­ля инфор­ма­ции, кажет­ся, вооб­ще явля­ет­ся харак­тер­ным для куль­тур тра­ди­ци­он­ных обществ¹⁶. Веро­ят­но, имен­но так пер­во­на­чаль­но вос­при­ни­ма­ло рим­ские над­пи­си про­вин­ци­аль­ное насе­ле­ние, не вла­дев­шие латин­ским язы­ком и в мас­се сво­ей вовсе бес­пись­мен­ное.

Оттал­ки­ва­ясь от сход­ных пред­по­сы­лок, Фио­на Роуз в сво­ей ста­тье «Текст и образ в Кельт­ибе­рии» пред­ло­жи­ла инте­рес­ную модель адап­та­ции пись­мен­но­сти и при­спо­соб­ле­ния ее к при­ня­то­му в вар­вар­ском обще­стве сло­ва­рю визу­аль­ных обра­зов. На мате­ри­а­ле кельт­ибер­ских с.457 над­гроб­ных стел II в. до н. э. — I в. н. э. она убеди­тель­но дока­за­ла, что рома­ни­за­ция мест­ной куль­ту­ры сопро­вож­да­лась не про­сто при­ня­ти­ем в этот сло­варь новых сим­во­лов, но зна­чи­тель­ны­ми изме­не­ни­я­ми при­ня­то­го спо­со­ба вос­при­я­тия памят­ни­ков в целом. Этот про­цесс эво­лю­ции авто­ром был рас­смот­рен как изме­не­ние соот­но­ше­ния тек­ста и фона или мате­ри­аль­но­го носи­те­ля над­пи­си. На пер­во­на­чаль­ной ста­дии про­цес­са харак­тер­ным для мест­ной куль­ту­ры явля­лось визу­аль­ное вос­при­я­тие памят­ни­ка. Основ­ную сим­во­ли­че­скую функ­цию мону­мен­та выпол­ня­ло иде­а­ли­зи­ро­ван­ное изо­бра­же­ние усоп­ше­го на сте­ле. Под­пи­сан­ное здесь же его имя явля­лось лишь вспо­мо­га­тель­ным атри­бу­том, поз­во­ляв­шим соот­не­сти обоб­щен­ный геро­изи­ро­ван­ный облик с кон­крет­ным инди­видом. Со вре­ме­нем эта систе­ма соот­но­ше­ния изме­ни­лась и эпи­та­фия с пере­чис­ле­ни­ем име­ни, воз­рас­та и заслуг покой­но­го ста­ла вос­при­ни­мать­ся как основ­ной эле­мент над­гро­бия, а типо­вое изо­бра­же­ние ста­ло играть при нем вспо­мо­га­тель­ную роль. Подоб­ный спо­соб виде­ния мону­мен­тов, пре­иму­ще­ст­вен­но ори­ен­ти­ро­ван­ный на вос­при­я­тие тек­ста, был так­же харак­те­рен для боль­шин­ства рим­ских про­вин­ций эпо­хи Импе­рии¹⁷.

Дан­ное иссле­до­ва­ние заслу­жи­ва­ет серь­ез­но­го вни­ма­ния и высо­кой оцен­ки. На мате­ри­а­ле мест­ных над­пи­сей Фио­на Роуз раз­ра­бота­ла модель, кото­рая поз­во­ля­ет иссле­до­вать одну из инте­рес­ней­ших сто­рон про­цес­са рома­ни­за­ции — эво­лю­цию мест­ной пись­мен­но­сти. От ана­ло­гич­ных работ ее отли­ча­ет свое­об­раз­ная пер­спек­ти­ва иссле­до­ва­ния, при кото­рой про­цесс рома­ни­за­ции рас­смат­ри­ва­ет­ся как бы изнут­ри и со сто­ро­ны про­вин­ци­а­лов. Хотя заяв­лен­ные авто­ром зада­чи иссле­до­ва­ния носят наме­рен­но огра­ни­чен­ный харак­тер, по мое­му мне­нию, их адек­ват­ность не огра­ни­чи­ва­ет­ся таким спе­ци­фи­че­ским видом доку­мен­тов, как над­гро­бия, но так­же рас­про­стра­ня­ет­ся на дру­гие эпи­гра­фи­че­ские памят­ни­ки реги­о­на, кото­рые демон­стри­ру­ют те же изме­не­ния. В фокус иссле­до­ва­ния попа­да­ют при­мер­но II—I вв. до н. э., на про­тя­же­нии кото­рых про­изо­шли не толь­ко рез­кое уве­ли­че­ние обще­го коли­че­ства памят­ни­ков пись­мен­но­сти и ради­каль­ные изме­не­ния в их язы­ке, но изме­нил­ся сам про­цесс вос­при­я­тия над­пи­сей в целом. Резуль­та­ты иссле­до­ва­ния убеди­тель­но свиде­тель­ст­ву­ют, что, по мере того, как над­пи­си ста­но­ви­лись при­выч­ным эле­мен­том реаль­но­сти, пре­об­ла­дав­ший ранее образ­ный спо­соб их вос­при­я­тия сме­нил­ся смыс­ло­вым, а сами над­пи­си про­де­ла­ли эво­лю­ци­он­ный путь от памят­ни­ка к доку­мен­ту. Пред­став­лен­ная работа явля­ет­ся попыт­кой про­дол­жить дан­ную линию иссле­до­ва­ния и про­ве­рить спра­вед­ли­вость выво­дов на дру­гом мате­ри­а­ле.

В дан­ной ста­тье ана­ли­зи­ру­ют­ся пре­иму­ще­ст­вен­но кельт­ибер­ские над­пи­си на брон­зо­вых тес­се­рах и таб­ли­цах, т. н. tes­se­rae hos­pi­ta­lis¹⁸. К с.458 насто­я­ще­му вре­ме­ни извест­но око­ло трид­ца­ти доку­мен­тов подоб­но­го типа¹⁹. Боль­шин­ство пред­став­ля­ют собой фигур­ные жето­ны с рельеф­ной лице­вой поверх­но­стью и плос­кой тыль­ной сто­ро­ной, раз­ме­ром 5—20 см. Мате­ри­а­лом для тес­сер Цен­траль­ной Испа­нии слу­жит брон­за, что отли­ча­ет их от тес­сер южной и юго-восточ­ной ибе­рий­ской части Испа­нии, где тра­ди­ци­он­но исполь­зо­ва­ли жето­ны из свин­ца²⁰. Как свиде­тель­ст­ву­ет антич­ная пись­мен­ная тра­ди­ция, древ­ней­шие tes­se­rae hos­pi­ta­les име­ли вид соеди­нен­ных в руко­по­жа­тии ладо­ней — жеста, издрев­ле сим­во­ли­зи­ру­ю­ще­го согла­сие (Tac. Hist. I. 42). Подоб­ное изо­бра­же­ние было най­де­но в Паредес де Нава (Пален­сия) и ныне хра­нит­ся в музее Пален­сии. Фор­мы дру­гих тес­сер напо­ми­на­ют изо­бра­же­ния живот­ных, воз­мож­но, тоте­ми­че­ско­го про­ис­хож­де­ния: быков, лоша­дей, каба­нов. Изо­бра­же­ния подоб­но­го типа извест­ны по наход­кам из Фасос де Бай­о­на (Куэн­ка), Саса­мо­на (Бур­гос), Мон­ре­ал де Ари­са (Сара­госа) и дру­гих мест²¹. Для кон­ти­нен­таль­ной Месе­ты кажет­ся весь­ма стран­ной фор­ма тес­се­ры из Мон­ре­ал де Ари­са (Сара­госа), изготов­лен­ной в виде дель­фи­на²². Одна­ко изо­бра­же­ния дель­фи­на на моне­тах это­го реги­о­на свиде­тель­ст­ву­ют о каком-то сим­во­ли­че­ском зна­че­нии этой фор­мы. То же самое мож­но ска­зать о недав­но обна­ру­жен­ной необыч­ной тес­се­ре в виде кор­шу­на из Пойо де Мара (Замо­ра), фор­ма кото­рой пере­кли­ка­ет­ся с изо­бра­же­ни­ем на моне­тах (рис. 2)²³.

Из 30 опуб­ли­ко­ван­ных кельт­ибер­ских тес­сер две тре­ти нахо­док, отно­ся­щих­ся ко II—I вв. до н. э., име­ют зооморф­ную фор­му²⁴. По ходу вре­ме­ни им на сме­ну при­хо­дят состав­лен­ные на латы­ни таб­ли­цы пря­мо­уголь­ной фор­мы, наход­ки кото­рых встре­ча­ют­ся так­же и в дру­гих запад­ных про­вин­ци­ях импе­рии. В их ряду Испа­ния зани­ма­ет осо­бен­ное поло­же­ние, посколь­ку отсюда про­ис­хо­дит более поло­ви­ны из обще­го чис­ла нахо­док. Боль­шую часть таб­лиц, най­ден­ных в раз­ных частях импе­рии, объ­еди­ня­ет опре­де­лен­ное един­ство фор­мы. Как пра­ви­ло, их высота немно­го боль­ше шири­ны, раз­ме­ры 0.35×0.28 м счи­та­ют­ся наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ны­ми. Вари­а­ции фор­мы вклю­ча­ют при­бав­ле­ние тра­пе­цие­вид­ных боко­вых кры­лы­шек. Ино­гда верх­няя грань таб­ли­цы над­стра­и­ва­ет­ся рав­но­бед­рен­ным тре­уголь­ни­ком, при­даю­щим ей пяти­уголь­ную фор­му. На рос­кош­но выпол­нен­ной таб­ли­це из Луго с.459 (Гали­сия) эта над­строй­ка выпол­не­ны в виде кры­ши, кото­рую сбо­ку под­дер­жи­ва­ют две колон­ны. Сама таб­ли­ца име­ет вид пор­ти­ка, в глу­бине кото­ро­го нахо­дит­ся алтарь с выстав­лен­ным в нем тек­стом посвя­ще­ния²⁵. Подоб­ное оформ­ле­ние явля­ет­ся ско­рее исклю­че­ни­ем из обще­го пра­ви­ла, посколь­ку боль­шин­ство таб­лиц лише­ны допол­ни­тель­ных укра­ше­ний. Обыч­но изготав­ли­вав­ший таб­ли­цу мастер огра­ни­чи­вал­ся тем, что поли­ро­вал плос­кую поверх­ность брон­зо­во­го листа. Для креп­ле­ния на поверх­ность сте­ны в углах таб­ли­цы про­де­лы­ва­лись отвер­стия для гвоздей. Их отсут­ст­вие в неко­то­рых экзем­пля­рах свиде­тель­ст­ву­ет о том, что с этой же целью брон­зо­вый лист мог­ли поме­щать в дере­вян­ную раму и под­ве­ши­вать на креп­ле­нии, подоб­но совре­мен­ным кар­ти­нам²⁶.

Tes­se­rae hos­pi­ta­les явля­лись важ­ной частью риту­а­ла госте­при­им­ства. Их изготав­ли­ва­ли по слу­чаю заклю­че­ния согла­ше­ния (Liv. XXV. 18; Cic. Verr. II. 36; Flaut. Cist. 503). Исполь­зу­е­мый Плав­том тер­мин sym­bo­lum пред­по­ла­га­ет, что тес­се­ры изготав­ли­ва­лись в двой­ном экзем­пля­ре, каж­дый из кото­рых при­над­ле­жал одно­му из участ­ни­ков дого­во­ра (Flaut. Bac. 265; Ps. 55, 753, 1201). При заклю­че­нии согла­ше­ния парт­не­ры долж­ны были ими обме­ни­вать­ся и в даль­ней­шем хра­нить каж­дый свой экзем­пляр как память о дого­во­ре. Местом хра­не­ния тес­сер явля­лись дома госте­при­им­цев. На эту прак­ти­ку ука­зы­ва­ет фраг­мент тек­ста тес­се­ры из Кор­ду­бы: ta­bu­la hos­pi­ta­la in­ci­sa hoc dec­re­to in do­mo sua po­si­to²⁷. Мно­гие тес­се­ры име­ют отвер­стия, пред­на­зна­чен­ные для гвоздей, кото­ры­ми изо­бра­же­ние кре­пи­лось к стене. Обыч­но их не более двух, одна­ко изо­бра­же­ние каба­на на тес­се­ре из Укса­мы содер­жит три отвер­стия: пер­вое на месте гла­за живот­но­го, вто­рое в хол­ке, третье в левой ноге. О том, что это отвер­стия для гвоздей, свиде­тель­ст­ву­ют следы ско­ла на одном из них, полу­чен­ные, веро­ят­но, в резуль­та­те неудач­ной попыт­ки закре­пить тес­се­ру на месте²⁸. В эпо­ху импе­рии тес­се­ры выве­ши­ва­ли на сте­ны спе­ци­аль­но­го поме­ще­ния для хра­не­ния доку­мен­тов, tab­li­num (Fest. 356 M; Plin. Nat. hist. XXXV. 7). Когда в Риме в 1558 г. были обна­ру­же­ны пре­крас­но сохра­нив­ши­е­ся остат­ки дома, неко­гда при­над­ле­жав­ше­го семье Пом­по­ни­ев Бас­сов, ока­за­лось, что на сте­нах таб­ли­ну­ма все еще висе­ли брон­зо­вые таб­ли­цы с дого­во­ра­ми о госте­при­им­стве и кли­ен­те­ле²⁹. Тес­се­ры с тек­стом кол­лек­тив­ных согла­ше­ний, так назы­вае­мые hos­pi­tium pub­li­cum, мог­ли выве­ши­вать­ся на сте­нах хра­мов или дру­гих пуб­лич­ных зда­ний, где они хра­ни­лись наряду с дру­ги­ми доку­мен­та­ми: зако­на­ми, поста­нов­ле­ни­я­ми маги­ст­ра­тов, при­ви­ле­ги­я­ми част­но­го и обще­ст­вен­но­го харак­те­ра, риту­аль­ны­ми с.460 посвя­ще­ни­я­ми и т. д. Извест­но, напри­мер, что в хра­ме на Капи­то­лии одно­вре­мен­но хра­ни­лось более 3 тысяч подоб­ных таб­лиц³⁰.

На поверх­но­сти тес­се­ры гра­ви­ро­ва­лись над­пи­си, внеш­ний вид и содер­жа­ние кото­рых зна­чи­тель­но изме­ня­лись со вре­ме­нем. Самые ран­ние над­пи­си на тес­се­рах были состав­ле­ны на язы­ках мест­ных наро­дов и выпол­не­ны ибе­рий­ски­ми зна­ка­ми, тра­ди­ци­он­но исполь­зо­вав­ши­ми­ся в Цен­траль­ной Испа­нии. Боль­шин­ство над­пи­сей име­ет весь­ма крат­кий харак­тер и вклю­ча­ет лишь име­на госте­при­им­цев. Над­пись на изготов­лен­ной в виде лоша­ди тес­се­ре упо­ми­на­ет город Cor­to­nom, извест­ный по упо­мя­ну­то­му Пли­ни­ем этни­ко­ну cor­to­nen­ses, и Ala­bom, кото­рую Пто­ле­мей опи­сы­ва­ет под име­нем Ala­ba (Plin. Nat. hist. III. 24). В дру­гих слу­ча­ях парт­не­ра­ми по дого­во­ру, с одной сто­ро­ны, высту­па­ет город­ская общи­на, а с дру­гой — отдель­ный инди­вид, как в слу­чае сою­за меж­ду горо­дом Are­ko­ra­ta и неким Se­ci­la­kos, сыном Mel­mu. Инте­рес­но, что дого­во­ры о госте­при­им­стве, заклю­чен­ные меж­ду отдель­ны­ми инди­вида­ми, до сих пор неиз­вест­ны, что несколь­ко отли­ча­ет­ся от прак­ти­ки, сло­жив­шей­ся в гре­ко-рим­ском мире³¹. Ино­гда в над­пи­сях встре­ча­ет­ся лишь одно имя, и в тех слу­ча­ях, когда оно сто­ит в фор­ме при­тя­жа­тель­но­го паде­жа с окон­ча­ни­ем -ca, речь несо­мнен­но идет об общине, в кото­рой дан­ная тес­се­ра была изготов­ле­на. Посколь­ку в неко­то­рых слу­ча­ях место­на­хож­де­ние тес­се­ры было отде­ле­но от упо­мя­ну­той в над­пи­си номен­кла­ту­ры рас­сто­я­ни­ем в десят­ки кило­мет­ров пути, этот обы­чай слу­жит отра­же­ни­ем риту­а­ла обме­на тес­се­ра­ми меж­ду парт­не­ра­ми по дого­во­ру³². Так, тес­се­ра с над­пи­сью Vi­rouia­ca / Pal, судя по фор­ме пер­во­го топо­ни­ма, была изготов­ле­на в Vi­rouia, совре­мен­ной Бри­ви­ес­ке (Бур­гос), но хра­ни­лась в общине Pa­len­tia, горо­да, в древ­но­сти сто­яв­ше­го на месте нынеш­ней Пален­су­э­лы (Пален­сия), где она и была обна­ру­же­на³³.

По мере рома­ни­за­ции про­вин­ции им на сме­ну при­хо­дит фор­му­ла пуб­лич­но-пра­во­во­го доку­мен­та, напи­сан­но­го на латин­ском язы­ке. Иссле­до­ва­те­ли обра­ща­ют вни­ма­ние на пра­виль­ную грам­ма­ти­ку тек­стов, отве­чаю­щую сло­жив­шей­ся нор­ме напи­са­ния слов, рече­вых обо­ротов и фор­мул, а так­же на пря­мое вли­я­ние, кото­рое на струк­ту­ру над­пи­сей ока­зы­ва­ли пра­ви­ла, при­ня­тые в Риме при состав­ле­нии доку­мен­тов тако­го рода³⁴. Текст над­пи­си вклю­ча­ет инфор­ма­цию отно­си­тель­но усло­вий согла­ше­ния, норм, кото­рые оно созда­ет, и воз­мож­но­сти их про­дле­ния, содер­жит дату и име­на лиц, кото­рые его засвиде­тель­ст­во­ва­ли, а так­же целый ряд про­чих дета­лей юриди­че­ско­го харак­те­ра. К уста­нов­лен­ной фор­му­ле заклю­че­ния согла­ше­ния о госте­при­им­стве — с.461 hos­pi­tium fe­cit — в латин­ских тес­се­рах часто добав­ля­ет­ся фор­му­ла об учреж­де­нии отно­ше­ний пат­ро­на­жа-кли­ен­те­лы: hos­pi­tium fe­cit in fi­dem clien­te­lam­que re­ce­pit. В музее Ла Кору­ньи (Гали­сия) хра­нит­ся таб­ли­ца, один из наи­бо­лее ран­них про­вин­ци­аль­ных доку­мен­тов с тек­стом тако­го рода: C. Cae­sa­re Aug. f. L. Aemi­lio Paul­lo cos. ex gen­te As­tu­rum co­nuen­tus Arae August(a)e ciui­tas Lou­geiorum hos­pi­tium fe­cit cum C. Asi­nio Gal­lo li­be­reis pos­te­reis­que eius eum­que li­be­ras pos­te­ros­que eius si­bi li­be­reis pos­te­reis­que suis pat­ro­num coop­ta­runt is­que eos in fi­dem clien­te­lam­que suam suo­rum­que re­ce­pit. Ege­runt le­ga­ti Si­lua­nus Clou­ti Nop­pius An­da­mi³⁵.

Эта фор­му­ла, обыч­ная для тек­стов испан­ских тес­сер I—III вв. н. э., объ­еди­ня­ет их с боль­шой груп­пой доку­мен­тов рим­ско­го вре­ме­ни, с так назы­вае­мы­ми ta­bu­lae pat­ro­na­les³⁶.

Несмот­ря на отли­чие внеш­них черт брон­зо­вых жето­нов, а так­же раз­ни­цу в пол­но­те и содер­жа­нии выгра­ви­ро­ван­ных на их поверх­но­сти над­пи­сей, оди­на­ко­вое функ­цио­наль­ное пред­на­зна­че­ние тес­сер и таб­лиц объ­еди­ня­ет их в пре­де­лах общей груп­пы доку­мен­тов. Сле­до­ва­тель­но, меж­ду содер­жа­ни­ем тек­стов, спо­со­бом раз­ме­ще­ния на них над­пи­си и внеш­ней фор­мой кельт­ибер­ских рельеф­ных тес­сер и брон­зо­вых таб­лиц рим­ско­го пери­о­да долж­на суще­ст­во­вать пре­ем­ст­вен­ность черт. Дан­ное иссле­до­ва­ние ста­вит зада­чу выстро­ить линию кон­ти­ну­и­те­та и опи­сать пере­ход­ный пери­од II в. до н. э. — нача­ла I в. н. э. как про­цесс обу­слов­лен­ных изна­чаль­ной спе­ци­фи­кой доку­мен­та посте­пен­ных изме­не­ний. По мне­нию авто­ра, осно­ва­ния дан­но­го про­цес­са име­ют общий харак­тер, а сами изме­не­ния все­це­ло могут быть впи­са­ны в рус­ло эво­лю­ции эпи­гра­фи­че­ской куль­ту­ры Цен­траль­ной Испа­нии. Содер­жа­ни­ем это­го про­цес­са эво­лю­ции ста­ло изме­не­ние базо­во­го соот­но­ше­ния меж­ду тек­стом над­пи­си и ее фоном: от харак­тер­но­го для мест­ной куль­ту­ры визу­аль­но­го вос­при­я­тия доку­мен­та как нерас­чле­нен­но­го обра­за, при кото­ром над­пись выпол­ня­ет лишь вспо­мо­га­тель­ный харак­тер ком­мен­та­рия, к смыс­ло­во­му вос­при­я­тию тек­ста, когда над­пись выдви­га­ет­ся на пер­вый план, а ее фон ста­но­вит­ся мало­зна­чи­мым. Чтобы опи­сать харак­тер этих изме­не­ний, мы оста­но­вим­ся на вопро­се про­ис­хож­де­ния кельт­ибер­ских тес­сер, попы­та­ем­ся выяс­нить, как брон­зо­вые жето­ны функ­ци­о­ни­ро­ва­ли в ритуа­ле согла­ше­ния госте­при­им­ства, каким обра­зом спе­ци­фи­ка их употреб­ле­ния ока­за­ла вли­я­ние на харак­тер над­пи­си и спо­соб ее раз­ме­ще­ния на поверх­но­сти тес­се­ры.

Тес­се­ра необыч­ной фор­мы из собра­ния Мад­рид­ско­го музея поз­во­лит нам раз­га­дать загад­ку про­ис­хож­де­ния тес­сер. Внешне дан­ная с.462 тес­се­ра пред­став­ля­ет собой изо­бра­же­ние како­го-то живот­но­го: отчет­ли­во вид­ны голо­ва с акцен­ти­ро­ван­ны­ми уша­ми, четы­ре слег­ка выдви­ну­тые впе­ред лапы, слег­ка повер­ну­тый набок хвост. Живот­ное в дан­ном слу­чае изо­бра­же­но как бы свер­ху, что явля­ет­ся необыч­ным для зооморф­ных тес­сер, боль­шин­ство из кото­рых пред­став­ля­ют собой про­филь­ные изо­бра­же­ния (рис. 3. 1). Отсут­ст­вие парал­лель­ных нахо­док не поз­во­ля­ет надеж­но уста­но­вить, изо­бра­же­ни­ем како­го живот­но­го явля­ет­ся тес­се­ра. М. Унтер­манн срав­ни­ва­ет эту наход­ку с тес­се­ра­ми, изготов­лен­ны­ми в фор­ме бара­нов, и трак­ту­ет дан­ный экзем­пляр как изо­бра­же­ние бара­ньей шку­ры³⁷. Эта интер­пре­та­ция выглядит небез­упреч­ной, посколь­ку высту­пы на голо­ве живот­но­го слиш­ком малы, чтобы быть похо­жи­ми на бара­ньи рога, и пред­став­ля­ют собой ско­рее уши; попе­ре­ч­ные полос­ки на лапах не могут быть изо­бра­же­ни­ем бара­ньих копыт, посколь­ку точ­но такие же полос­ки мы видим на шее живот­но­го; хвост слиш­ком велик для бара­на. Хотя место наход­ки тес­се­ры, как и место ее изготов­ле­ния, неиз­вест­ны, одна­ко стиль изо­бра­же­ния живот­но­го свер­ху, в пер­спек­ти­ве «пти­чье­го поле­та», доволь­но широ­ко рас­про­стра­нен в севе­ро-восточ­ной части Месе­ты, где жили аре­ва­ки. Изо­бра­же­ние, подоб­ное фор­ме мад­рид­ской тес­се­ры, мы можем обна­ру­жить на рос­пи­си кера­ми­че­ских сосудов из Нуман­ции, Сего­вии, Укса­мы, Пален­ции³⁸. По этим ана­ло­ги­ям мож­но заклю­чить, что рас­смат­ри­вае­мая тес­се­ра явля­ет­ся изо­бра­же­ни­ем вол­ка, или ско­рее вол­чьей шку­ры (рис. 3. 2—7).

Изо­бра­же­ние вол­ка доволь­но часто встре­ча­ет­ся на пред­ме­тах искус­ства в Цен­траль­ной Испа­нии, что явля­ет­ся след­ст­ви­ем того зна­че­ния, кото­рое это живот­ное име­ет в кельт­ской и обще­ин­до­ев­ро­пей­ской мифо­ло­гии³⁹. Волк по пре­иму­ще­ству вопло­ща­ет в себе при­ро­ду ино­го мира: загроб­но­го цар­ства по отно­ше­нию к миру живых, пер­во­быт­ной дико­сти по отно­ше­нию к соци­аль­но­му миру и т. д. Эти маги­че­ские атри­бу­ты зве­ря пере­но­си­лись на его шку­ру. Она явля­лась маги­че­ским пред­ме­том, сооб­щав­шим сакраль­ность тому, кто ею вла­де­ет. Одним из аспек­тов этой сакраль­но­сти высту­па­ет непри­кос­но­вен­ность чело­ве­ка с вол­чьей шку­рой, кото­ро­го нель­зя уби­вать⁴⁰. Неко­то­рый свет на зна­че­ние обра­за вол­чьей шку­ры в прак­ти­ке госте­при­им­ства про­ли­ва­ют сооб­ще­ния антич­ных авто­ров. Аппи­ан упо­ми­на­ет о послан­ни­ке с.463 оса­жден­ных нерт­об­ри­гов, зна­ком кото­ро­го вме­сто каду­цея была вол­чья шку­ра (App. Iber. 48). При раз­граб­ле­нии Трои шку­ра была пове­ше­на на две­рях дома, где жил Анте­нор, в знак того, что этот дом явля­ет­ся домом госте­при­им­ца, в кото­ром при­ни­ма­ли Мене­лая и Одис­сея, и поэто­му его нель­зя раз­ру­шать (Stra­bo. XIII. 1. 53; Paus. X. 26. 7; 27. 2). Таким обра­зом, тес­се­ра, изготов­лен­ная в виде вол­чьей шку­ры, отра­жа­ет опре­де­лен­ную сим­во­ли­че­скую тра­ди­цию, в осно­ва­нии кото­рой лежит почи­та­ние свя­щен­ных пред­ме­тов. Изна­чаль­но сама шку­ра игра­ла роль фети­ша, даю­ще­го защи­ту обла­дав­ше­му им чело­ве­ку. Ее заме­ще­ние сим­во­ли­че­ским изо­бра­же­ни­ем про­изо­шло лишь со вре­ме­нем и име­ло какие-то свои при­чи­ны сим­во­ли­че­ско­го или вполне ути­ли­тар­но­го харак­те­ра.

Посколь­ку пер­вые брон­зо­вые тес­се­ры были лишь свя­щен­ны­ми пред­ме­та­ми, над­пи­си на них не были обя­за­тель­ны и мог­ли вовсе отсут­ст­во­вать. Сим­во­лизм этих тес­сер имел иное про­ис­хож­де­ние, неже­ли смыс­ло­вая при­ро­да уве­ко­ве­чен­но­го над­пи­сью тек­ста согла­ше­ния и, соот­вет­ст­вен­но, не имел необ­хо­ди­мо­сти в тек­сту­аль­ном под­твер­жде­нии. Пред­по­ло­же­ние о воз­мож­но­сти суще­ст­во­ва­ния тес­сер без над­пи­си под­твер­жда­ет­ся фак­том обна­ру­же­ния несколь­ких подоб­ных экзем­пля­ров. Зооморф­ная фор­ма не допус­ка­ет сомне­ний отно­си­тель­но при­над­леж­но­сти дан­ных нахо­док к чис­лу тес­сер, но отсут­ст­вие над­пи­си ранее созда­ва­ло затруд­не­ние при иден­ти­фи­ка­ции нахо­док. Меж­ду тем, антич­ные нарра­тив­ные источ­ни­ки упо­ми­на­ют как о самом фак­те суще­ст­во­ва­ния подоб­ных тес­сер, так и о прин­ци­пах работы этой систе­мы бес­сло­вес­ной ком­му­ни­ка­ции. Так, Варрон сооб­ща­ет, что в 218 г. до н. э. рим­ляне ото­сла­ли в Кар­фа­ген две тес­се­ры, на одной из кото­рых было изо­бра­же­ние меча, на дру­гой — каду­цея, пред­ло­жив кар­фа­ге­ня­нам самим выбрать одну из них в знак объ­яв­ле­ния вой­ны или жела­ния сохра­нить мир (apud Gell. X. 27. 5). Кон­текст рас­ска­за Пом­по­ния о рим­ском посоль­стве 149 г. до н. э. пред­по­ла­га­ет, что III Пуни­че­ская вой­на была объ­яв­ле­на тем же спо­со­бом, при помо­щи выбо­ра одной из двух пред­ло­жен­ных тес­сер (Pomp. Dig. I. 2. 2. 37). Тацит рас­ска­зы­ва­ет, что во вре­мя граж­дан­ской вой­ны 69 г. н. э. галль­ская общи­на лин­го­нов, желая при­влечь к себе сим­па­тии сол­дат гер­ман­ской армии, при­сла­ла в лагерь изо­бра­же­ние двух соеди­нен­ных пра­вых рук, «издав­на слу­жив­шее сим­во­лом госте­при­им­ства и друж­бы» (Hist. I. 54).

В отсут­ст­вие над­пи­си един­ст­вен­ным содер­жа­ни­ем доку­мен­та оста­ва­лась рельеф­ная лице­вая сто­ро­на жето­на, фор­ма кото­рой, види­мо, была ори­ен­ти­ро­ва­на на узна­ва­ние посвя­щен­ных в зна­че­ние это­го пред­ме­та лиц и, таким обра­зом, созда­ва­ла воз­мож­ность для функ­ци­о­ни­ро­ва­ния доку­мен­та. Те, кому эти зна­ки пред­на­зна­ча­лись, мог­ли без труда извлечь зало­жен­ный в них смысл, опи­ра­ясь лишь на внеш­нюю фор­му изо­бра­же­ния. Опи­са­ние подоб­но­го про­цес­са деко­ди­ро­ва­ния мы может увидеть в комедии Плав­та «Пуни­ец». В при­веден­ном ниже диа­ло­ге двое госте­при­им­цев узна­ют друг дру­га, срав­ни­вая хра­ня­щи­е­ся у каж­до­го из них тес­се­ры (Poen. 1047—1049): «— Вот знак госте­при­им­ства (tes­se­ram hos­pi­ta­lem). / Везу с собой. Срав­ни его. / — Пока­зы­вай. Он самый, у меня такой же дома есть (est par pro­be quam ha­beo do­mi)».

с.464 Веро­ят­но, зооморф­ные тес­се­ры так­же долж­ны были срав­ни­вать­ся друг с дру­гом. При этом те из них, кото­рые под­хо­ди­ли одна к дру­гой, объ­яв­ля­лись пар­ны­ми. При­веден­ный выше диа­лог из «Пуний­ца» пред­по­ла­га­ет, что тес­се­ры долж­ны быть не про­сто похо­жи одна на дру­гую, но сим­мет­рич­ны (par pro­be). Что озна­ча­ет эта сим­мет­рич­ность, мы можем узнать из сло­во­употреб­ле­ния Плав­та, кото­рый в каче­стве сино­ни­ма для обо­зна­че­ния тес­се­ры исполь­зу­ет заим­ст­во­ван­ное из гре­че­ско­го язы­ка сло­во sym­bo­lum. Про­ис­хож­де­ние послед­не­го явля­ет­ся след­ст­ви­ем суще­ст­во­ва­ния обы­чая разде­лять меж­ду госте­при­им­ца­ми аст­ра­гал, моне­ту или какой-нибудь дру­гой пред­мет, слу­жив­ший свое­об­раз­ным опо­зна­ва­тель­ным зна­ком. При соеди­не­нии обе поло­вин­ки тако­го пред­ме­та долж­ны были точ­но сов­пасть друг с дру­гом (sum­bal­lein)⁴¹. Ана­лиз нахо­док тес­сер свиде­тель­ст­ву­ет о суще­ст­во­ва­нии ана­ло­гич­но­го обы­чая у кельт­ибе­ров, а так­же объ­яс­ня­ет спо­соб при­ме­не­ния тес­сер.

Как ранее было ска­за­но, боль­шин­ство кельт­ибер­ских тес­сер пред­став­ля­ет собой рельеф­ные изо­бра­же­ния зооморф­ной фор­мы, изготов­лен­ные в виде живот­ных и птиц, а так­же дру­гих сим­во­ли­че­ских пред­ме­тов. В основ­ном эти изо­бра­же­ния име­ют асси­мет­рич­ный харак­тер, а если изо­бра­же­ние пред­став­ля­ет собой живот­ное, оно почти все­гда ока­зы­ва­ет­ся повер­ну­то в про­филь. В искус­стве тра­ди­ци­он­ных наро­дов раз­ме­ще­ние изо­бра­же­ния в про­стран­стве, когда его левая или пра­вая сто­ро­на ока­зы­ва­ют­ся как-либо акцен­ти­ро­ва­ны худож­ни­ком, не явля­ет­ся про­из­воль­ным. Ори­ен­та­ция изо­бра­же­ния впи­сы­ва­ет­ся при этом в тра­ди­ци­он­ную оппо­зи­цию «левый-пра­вый», что при­да­ет изо­бра­же­ни­ям сим­во­ли­че­ский смысл и опре­де­ля­ет ее интер­пре­та­цию зри­те­лем⁴². В то вре­мя как опре­де­лен­ное еди­но­об­ра­зие ори­ен­та­ции явля­ет­ся вполне харак­тер­ным для монет­ных изо­бра­же­ний, камен­ных релье­фов, вазо­вой и иной живо­пи­си, а так­же дру­гих пред­ме­тов визу­аль­но­го искус­ства древ­них наро­дов, оно совер­шен­но отсут­ст­ву­ет у зооморф­ных изо­бра­же­ний кельт­ибер­ских тес­сер. Ори­ен­та­ция тес­сер нахо­дит­ся в пол­ном бес­по­ряд­ке: одни изо­бра­же­ния повер­ну­ты напра­во, дру­гие — нале­во. По-раз­но­му ока­зы­ва­ют­ся ори­ен­ти­ро­ва­ны одни и те же обра­зы, при­чем, при­мер­но рав­ные про­пор­ции раз­но­на­прав­лен­ных изо­бра­же­ний не поз­во­ля­ют опре­де­лить какую-либо пре­об­ла­даю­щую худо­же­ст­вен­ную тен­ден­цию. Все ста­но­вит­ся на места, если пред­по­ло­жить, что это раз­но­об­ра­зие явля­ет­ся слу­чай­ным и суще­ст­ву­ет пото­му, что в нашем рас­по­ря­же­нии нахо­дят­ся толь­ко пра­вые или толь­ко левые части тес­сер, сим­мет­рич­ная поло­ви­на кото­рых не сохра­ни­лась.

Пред­по­ло­же­ние о том, что изна­чаль­но тес­се­ра мыс­ли­лась как цель­ное изо­бра­же­ние, разде­ля­е­мое по про­доль­ной оси на две сим­мет­рич­ные поло­ви­ны, может объ­яс­нить фор­му брон­зо­вых жето­нов с рельеф­ной лице­вой сто­ро­ной и плос­ким тылом. Посколь­ку на тыль­ной с.465 сто­роне брон­зо­вых жето­нов не было обна­ру­же­но сле­дов спи­ла, ско­рее все­го, тес­се­ры с само­го нача­ла отли­ва­лись как две поло­вин­ки одно­го изо­бра­же­ния. Их фор­ма при этом сохра­ня­ет идею «поло­вин­ча­то­сти» каж­до­го экзем­пля­ра, кото­рая, по неко­то­рым гипо­те­зам даже отра­зи­лась в кельт­ибер­ском назва­нии тес­се­ры⁴³. О про­ис­хож­де­нии это­го обы­чая мы можем лишь стро­ить догад­ки. Рас­се­че­ние цель­но­го изо­бра­же­ния на части мог­ло под­ра­жать прак­ти­ке риту­аль­но­го рас­се­че­ния тела живот­но­го в неко­то­рых жерт­во­при­но­ше­ни­ях, свя­зан­ных с при­но­ше­ни­ем клят­вы. Сим­мет­рич­ность обе­их частей мог­ла ука­зы­вать на равен­ство дого­ва­ри­ваю­щих­ся сто­рон и обо­юд­ный харак­тер заклю­чен­но­го меж­ду ними согла­ше­ния⁴⁴. Поми­мо сим­во­ли­че­ско­го зна­че­ния этот обы­чай мог иметь чисто прак­ти­че­ский смысл. По двум поло­ви­нам, каж­дую из кото­рых заби­рал один из парт­не­ров, обе сто­ро­ны или даже их потом­ки мог­ли впо­след­ст­вии узнать друг дру­га. Чтобы защи­тить себя от ошиб­ки или под­дел­ки, в неко­то­рых экзем­пля­рах был спря­тан свое­об­раз­ный ключ. На тыль­ной сто­роне этих тес­сер мы видим углуб­ле­ния, кото­рым, по всей види­мо­сти, долж­ны были соот­вет­ст­во­вать высту­пы на дру­гой поло­вине. Посколь­ку каж­дая тес­се­ра была уни­каль­на, подой­ти к этим пазам мог­ли высту­пы толь­ко соот­вет­ст­ву­ю­щей поло­ви­ны парт­не­ра, а вся кон­струк­ция долж­на была работать как замок с шиф­ром, код кото­ро­го изве­стен лишь парт­не­рам по согла­ше­нию.

Ком­пакт­ные раз­ме­ры кельт­ибер­ских тес­сер, а так­же факт их часто­го обна­ру­же­ния на рас­сто­я­нии от места изготов­ле­ния явно свиде­тель­ст­ву­ют о том, что они пред­на­зна­ча­лись для пере­нос­ки. Рекон­стру­и­ру­е­мый нами обы­чай при­ме­не­ния тес­сер так­же гово­рит о необ­хо­ди­мо­сти их пор­та­тив­но­го хра­не­ния. Нарра­тив­ные источ­ни­ки свиде­тель­ст­ву­ют, что, по край­ней мере, вна­ча­ле тес­се­ры бра­ли с собой в доро­гу для того, чтобы они слу­жи­ли свое­об­раз­ным опо­зна­ва­тель­ным зна­ком. Со вре­ме­нем этот обы­чай пре­тер­пел изме­не­ния. На ран­них тес­се­рах, как пра­ви­ло, отсут­ст­ву­ют эле­мен­ты креп­ле­ния. Более позд­ние экзем­пля­ры обза­во­дят­ся отвер­сти­я­ми, пред­на­зна­чен­ны­ми для гвоздей, кото­ры­ми изо­бра­же­ние кре­пит­ся к стене⁴⁵. Изме­ня­ет­ся так­же фор­ма тес­се­ры, кото­рая теря­ет изна­чаль­но харак­тер­ный для нее рельеф­ный вид. Хотя изо­бра­же­ние каба­на на экзем­пля­ре из Укса­мы про­дол­жа­ет тра­ди­цию изготов­ле­ния зооморф­ных тес­сер, плос­кая фор­ма жето­на, как буд­то цели­ком выре­зан­но­го из брон­зо­во­го листа, опти­маль­но при­спо­соб­ле­на для ново­го пред­на­зна­че­ния тес­се­ры — слу­жить мону­мен­таль­ным экс­по­на­том, выве­шен­ным на все­об­щее обо­зре­ние на с.466 сте­нах хра­мов или пуб­лич­ных зда­ний. Эта новая визу­аль­ная функ­ция доку­мен­тов, вклю­чен­ных в про­стран­ство пуб­лич­ной куль­ту­ры, объ­еди­ня­ет позд­ние кельт­ибер­ские тес­се­ры с совре­мен­ны­ми им рим­ски­ми над­пи­ся­ми на брон­зо­вых таб­ли­цах и явля­ет­ся свиде­тель­ст­вом успеш­но осу­ществляв­шей­ся рома­ни­за­ции Цен­траль­ной Испа­нии.

Соот­вет­ст­вен­но этой эво­лю­ции фор­мы тес­се­ры от пор­та­тив­но­го жето­на к пуб­лич­но экс­по­ни­ру­е­мой таб­ли­це, про­ис­хо­дит изме­не­ние в спо­со­бе раз­ме­ще­ния и зна­че­нии над­пи­си на доку­мен­те. Ранее отме­ча­лось, что в пред­став­ле­ни­ях вар­ва­ров тес­се­ра слу­жи­ла мате­ри­аль­ным сим­во­лом дого­во­ра, усло­вия кото­ро­го опре­де­ля­лись уст­ной тра­ди­ци­ей. Посколь­ку при этом тес­се­ры рас­смат­ри­ва­лись глав­ным обра­зом в каче­стве свя­щен­ных пред­ме­тов, осо­бой потреб­но­сти в раз­ме­ще­нии на их поверх­но­сти над­пи­си не воз­ни­ка­ло. Этим изна­чаль­ным пред­став­ле­ни­ям соот­вет­ст­ву­ют несколь­ко извест­ных архео­ло­гам экзем­пля­ров кельт­ибер­ских тес­сер без над­пи­сей. Когда же по про­ше­ст­вии неко­то­ро­го вре­ме­ни эти пред­став­ле­ния пре­тер­пе­ли изме­не­ния и кельт­ибе­ры нача­ли гра­ви­ро­вать над­пи­си на тес­се­рах, их ста­ли раз­ме­щать на тыль­ной плос­кой сто­роне брон­зо­во­го жето­на. Подоб­ное рас­по­ло­же­ние име­ло опре­де­лен­ные послед­ст­вия. Когда тес­се­ра выве­ши­ва­лась на стене хра­ма, зри­те­лю была вид­на ее рельеф­ная лице­вая сто­ро­на, а над­пись, сде­лан­ная на плос­кой сто­роне тес­се­ры, в этом слу­чае ока­зы­ва­лась повер­ну­той к стене. То же про­ис­хо­ди­ло, когда тес­се­ры срав­ни­ва­ли одну с дру­гой, соеди­няя их тыль­ны­ми сто­ро­на­ми — над­пись в этот момент про­па­да­ла. Это свиде­тель­ст­ву­ет о том, что изна­чаль­но над­пись на тес­се­ре име­ла мар­ги­наль­ный харак­тер, посколь­ку раз­ме­щен­ный на ее тыль­ной сто­роне текст мож­но было про­чи­тать лишь когда жетон пере­да­ва­ли из рук в руки. В тех же слу­ча­ях, когда тес­се­ра «работа­ла» — или в виде экс­по­на­та на стене хра­ма, или в смыч­ке со сво­ей поло­ви­ной — над­пись ока­зы­ва­лась скры­та от глаз.

Это­му вто­ро­сте­пен­но­му зна­че­нию над­пи­си в струк­ту­ре тес­се­ры вполне соот­вет­ст­во­ва­ло содер­жа­ние тек­ста. Объ­ем боль­шин­ства извест­ных над­пи­сей не пре­вы­ша­ет одно­го или двух слов и в основ­ном вклю­ча­ет лишь име­на парт­не­ров по согла­ше­нию: отдель­ных инди­видов, родо­вых объ­еди­не­ний и город­ских общин. При­ме­ра­ми подоб­ных над­пи­сей явля­ют­ся li­bia­ca на извест­ной нам тес­се­ре из Мад­рид­ско­го музея, atu­li­cam на тес­се­ре из Куэн­ки и т. д.⁴⁶ В ряде над­пи­сей име­на госте­при­им­цев ока­зы­ва­ют­ся соеди­не­ны друг с дру­гом сло­вом car, кото­рое пред­став­ля­ет собой стан­дарт­ную аббре­ви­а­ту­ру для кельт­ибер­ско­го сло­ва со зна­че­ни­ем hos­pi­tium. В пол­ном виде оно вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся как ca­ruom и вели­ко­леп­но соот­но­сит­ся с ирланд­ским ca­re, «друг», и вал­лий­ским car, «род­ст­вен­ник»⁴⁷. Текст брон­зо­вой таб­ли­цы из Паредес де Нава (Пален­сия), запи­сан­ный латин­ски­ми бук­ва­ми: cai­sa­ros ciic­ciq cr / с.467 ar­cai­lo вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся как Cai­sa­ros Cec­ciq(om) c(a)r(uom) Ar­cai­lo, т. е., «Cai­sa­ros из рода Cec­ci­ci заклю­чил союз госте­при­им­ства с Ar­cai­los»⁴⁸. Ино­гда на тес­се­рах встре­ча­ют­ся сокра­щен­ные вари­ан­ты тек­ста, вклю­чаю­ще­го лишь имя парт­не­ра и упо­ми­на­ние заклю­чен­но­го с ним согла­ше­ния, напо­до­бие ar­cai­li­ca car на жетоне в виде дель­фи­на (про­ис­хож­де­ние неиз­вест­но)⁴⁹. Фор­ма при­тя­жа­тель­но­го паде­жа, в кото­рой дано послед­нее назва­ние, под­твер­жда­ет пред­на­зна­че­ние этой над­пи­си — слу­жить пояс­не­ни­ем к тес­се­ре, удо­сто­ве­ря­ю­щим имя парт­не­ра по согла­ше­нию⁵⁰.

Наи­бо­лее подроб­ным тек­стом из чис­ла име­ю­щих­ся в рас­по­ря­же­нии архео­ло­гов кельт­ибер­ских эпи­гра­фи­че­ских памят­ни­ков явля­ет­ся таб­ли­ца из Луза­ги. В вось­ми строч­ках это­го доку­мен­та два­жды встре­ча­ет­ся уже извест­ное нам сло­во ca­ruom, оба раза в соче­та­нии ca­ruo cor­ti­ka. Послед­нее сло­во — cor­ti­ca — встре­ча­ет­ся в тек­сте еще раз, в соче­та­нии cor­ti­ca te­ces. Все три сло­ва обра­зу­ют смыс­ло­вую струк­ту­ру содер­жа­ния тек­ста. В насто­я­щее вре­мя надеж­но уста­нов­ле­но, что соче­та­ние ca­ruo cor­ti­ca пред­став­ля­ет собой кельт­ибер­ское соот­вет­ст­вие латин­ско­го tes­se­ra hos­pi­ta­lis. Остав­ше­е­ся сло­во te­ces мож­но сопо­ста­вить с рядом индо­ев­ро­пей­ских гла­голь­ных осно­ва­ний: сан­скр. *dhe­ces, греч. ete­ke, лат. fa­ce­re с общим зна­че­ни­ем «изготав­ли­вать». В этом слу­чае окон­ча­ние доку­мен­та ca­ruo te­ces cor­ti­ca teio­rei­cis может быть сопо­став­ле­но со стан­дарт­ным окон­ча­ни­ем тек­стов рим­ской эпо­хи и пере­веде­но как: tes­se­ra hos­pi­ta­lis fe­cit Dio­ri­gis, т. е. «изгото­вил тес­се­ру Dio­ri­gis»⁵¹. Таким обра­зом, над­пись из Луза­ги фик­си­ру­ет вари­ант согла­ше­ния, при кото­ром в про­цес­се заклю­че­ния дого­во­ра на пер­вый план высту­па­ет акт изготов­ле­ния и посвя­ще­ния tes­se­ra hos­pi­ta­lis. Ее соот­вет­ст­ви­ем явля­ет­ся одна из пер­вых латин­ских тес­сер Цен­траль­ной Испа­нии с над­пи­сью quom Me­tel­li­neis tes­se­ra, а так­же над­пись на тес­се­ре из Паредес де Нава (Пален­сия): Ac­ces Li­cir­ni In­ter­ca­tien­sis tes­se­ram hos­pi­ta­lem fe­cit cum ci­vi­ta­te Pa­lan­tia⁵². Сре­ди эпи­гра­фи­че­ских нахо­док встре­ча­ют­ся так­же крат­кие вари­ан­ты этой фор­му­лы, напо­до­бие li­bia­ca cor­ti­ka car в над­пи­си из Кабе­цо де Гре­го (Пален­сия)⁵³.

Акцен­ти­ро­ва­ние в над­пи­си осо­бо­го зна­че­ния тес­се­ры хоро­шо согла­су­ет­ся с образ­ной куль­ту­рой вос­при­я­тия доку­мен­та. Рим­ское вли­я­ние выра­зи­лось преж­де все­го в спо­со­бе раз­ме­ще­ния над­пи­си, кото­рая с тыль­ной пере­ме­сти­лась на лице­вую сто­ро­ну брон­зо­во­го жето­на, но так­же затро­ну­ло и при­ро­ду тек­ста. Над­пись из Укса­мы выгра­ви­ро­ва­на на лице­вой сто­роне брон­зо­вой тес­се­ры, изготов­лен­ной в виде каба­на. с.468 Ее текст вклю­ча­ет девять слов: Ruou­re­ca urei­bo esai­mis cor­ti­ca usa­ma an­dos saieos bai­sai(os) cal­daiecs⁵⁴. В нем лег­ко чита­ют­ся назва­ния общин, высту­пив­ших парт­не­ра­ми по согла­ше­нию: Ruou­re­ca, кото­рая вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся как Rou­ra и отож­дествля­ет­ся с целым рядом топо­ни­мов про­вин­ции Касе­рес, а так­же Укса­ма, чье назва­ние дает­ся в фор­ме Usa­ma. Сло­во urei­bo изда­те­ли тек­ста пред­ла­га­ют пере­ве­сти как имя соб­ст­вен­ное. Сле­дую­щее за ним esai­mis или, более веро­ят­но, exai­mis, срав­ни­мое с греч. ἔξαι­τος, «выбор­ный» или «пре­вос­ход­ный», ско­рее все­го, явля­ет­ся ука­за­ни­ем на ста­тус или долж­ность. Сопо­став­ляя это сло­во с дру­ги­ми, подоб­ны­ми ему: augis в над­пи­си из Луза­ги, bin­tis в над­пи­си из Боторри­ты, or­gis в над­пи­си из Пеналь­ба де Вил­ла­стар и с фор­му­лой латин­ской над­пи­си из Лас Мер­ха­нас: te(s)se­ra Cau­re(n)sis ma­gistra­tu Tu­ri⁵⁵, мы полу­ча­ем ука­за­ние на маги­ст­ра­та Руры, кото­рый заклю­ча­ет hos­pi­tium, явля­ет­ся гаран­том выпол­не­ния усло­вий согла­ше­ния или про­сто дати­ру­ет вре­мя заклю­че­ния сою­за по сро­ку отправ­ле­ния сво­ей долж­но­сти. Это пред­по­ло­же­ние под­твер­жда­ет­ся фор­му­лой per ma­gistra­tum Elai­si­cum на тес­се­ре из Паредес де Нава, per ma­gistra­tum Cae­lio­ne(m) et Ca­rae­gium et Abur­num в над­пи­си из Эрре­ра де Пису­ер­га и, по всей види­мо­сти, согла­су­ет­ся с рим­ским обы­ча­ем дати­ров­ки доку­мен­тов⁵⁶.

Хотя латин­ские над­пи­си более позд­не­го вре­ме­ни оформ­ле­ны в соот­вет­ст­вии с общи­ми пра­ви­ла­ми и лише­ны осо­бой спе­ци­фи­ки, опи­сы­вае­мый ими мате­ри­ал часто несет на себе печать регио­наль­ной осо­бен­но­сти. Еще в середине XIX в. в Астор­ге была най­де­на брон­зо­вая таб­ли­ца с над­пи­сью, в кото­рой идет речь о воз­об­нов­ле­нии (re­no­va­tio) ста­рин­но­го госте­при­им­ства (ve­tus hos­pi­tium) меж­ду дву­мя семей­но-родо­вы­ми объ­еди­не­ни­я­ми, т. н. ген­ти­ли­ци­я­ми десон­ков и тридиа­вов, при­над­ле­жав­ших к одно­му пле­ме­ни зелов (gen­ti­li­ta­tes de­son­co­rum et tri­dia­vo­rum ex gen­te zoe­la­rum). Воз­об­но­вив ста­рин­ное согла­ше­ние, они при­ня­ли друг дру­га под покро­ви­тель­ство и в кли­ен­те­лу (om­nes alis ali­um in fi­dem clien­te­lam­que suam suo­rum­que li­be­ro­rum pos­te­rio­rum­que re­ce­pe­runt), что явля­ет­ся стан­дарт­ной частью фор­му­лы госте­при­им­ства испан­ских над­пи­сей на таб­ли­цах рим­ско­го вре­ме­ни. Дого­вор утвер­жден маги­ст­ра­та­ми зелов в пле­мен­ном цен­тре Курун­де и дати­ру­ет­ся 27 г. н. э.⁵⁷ Стро­го гово­ря, неиз­вест­но, были ли он выгра­ви­ро­ван на брон­зо­вой таб­ли­це или зафик­си­ро­ван в какой-то дру­гой фор­ме, посколь­ку его текст дошел до нас в пре­ам­бу­ле более позд­не­го согла­ше­ния, дати­ру­е­мо­го 152 г. Одна­ко посколь­ку фор­маль­ный харак­тер над­пи­си пред­по­ла­га­ет, что она с само­го нача­ла была состав­ле­на в соот­вет­ст­вии с опре­де­лен­ны­ми пра­ви­ла­ми, ничто не пре­пят­ст­ву­ет верить в то, что подоб­ный доку­мент суще­ст­во­вал. Исполь­зо­ван­ная в над­пи­си фор­му­ла воз­об­нов­ле­ния госте­при­им­ства пред­по­ла­га­ет, что речь, по-види­мо­му, с.469 идет о ста­рин­ном инсти­ту­те, кор­ни кото­ро­го ухо­дят в глу­би­ну дорим­ской эпо­хи по край­ней мере на целое сто­ле­тие. Точ­но неиз­вест­но, в тече­ние како­го вре­ме­ни суще­ст­во­ва­ла тра­ди­ция отно­ше­ний меж­ду десон­ка­ми и тридиа­ва­ми и сколь­ко сто­ле­тий она пере­да­ва­лась в уст­ной фор­ме преж­де, чем была запи­са­на в фор­ме дого­во­ра. Одна­ко при­ме­ча­тель­но, что это собы­тие по вре­ме­ни сов­па­ло с окон­ча­ни­ем рим­ско­го заво­е­ва­ния Испа­нии и появ­ле­ни­ем боль­шо­го чис­ла ана­ло­гич­ных доку­мен­тов.

Таким обра­зом, кельт­ибер­ские над­пи­си на тес­се­рах демон­стри­ру­ют опре­де­лен­ную зако­но­мер­ность отно­ше­ний с фоно­вым изо­бра­же­ни­ем на брон­зо­вом жетоне и эво­лю­ция это­го вида доку­мен­тов свя­за­на с изме­не­ни­ем это­го соот­но­ше­ния в тече­ние пере­ход­но­го пери­о­да II в. до н. э. — нача­ла I в. н. э. В самых ран­них экзем­пля­рах мак­си­маль­ную смыс­ло­вую нагруз­ку несет на себе рельеф­ное изо­бра­же­ние на лице­вой сто­роне тес­се­ры, а крат­кий текст над­пи­си, к тому же поме­щен­ный на тыль­ной сто­роне брон­зо­во­го жето­на, лишь выпол­ня­ет пояс­ни­тель­ную функ­цию ком­мен­та­рия. Над­пись, един­ст­вен­ным содер­жа­ни­ем кото­рой в боль­шин­стве слу­ча­ев явля­ет­ся одно или несколь­ко имен, лишь ука­зы­ва­ет на изгото­ви­те­ля таб­ли­цы или парт­не­ра по согла­ше­нию, фик­си­ру­ет учреж­де­ние при­яз­нен­ных отно­ше­ний (ca­ruom) или изготов­ле­ния тес­се­ры (ca­ruo cor­ti­ca). Посколь­ку в тек­сте отсут­ст­ву­ют усло­вия дого­во­ра и опи­са­ние рамок пра­во­вой ответ­ст­вен­но­сти заклю­чив­ших его сто­рон, подоб­ное ука­за­ние не может являть­ся доку­мен­том в соб­ст­вен­ном смыс­ле сло­ва. Регу­ли­ру­е­мые инсти­ту­том госте­при­им­ства отно­ше­ния — это пре­иму­ще­ст­вен­но кон­так­ты меж­ду «сво­и­ми», кото­рым ниче­го о пра­ви­лах этих отно­ше­ний объ­яс­нять не надо. При сохра­не­нии регу­ля­тив­ной силы тра­ди­ции доку­мен­таль­ное под­твер­жде­ние дого­во­ра ста­но­вит­ся необя­за­тель­ным. Изме­не­ния в дан­ном соот­но­ше­нии про­ис­хо­дят вслед­ст­вие рас­про­стра­не­ния рим­ско­го куль­тур­но­го вли­я­ния, раз­ру­шаю­ще­го един­ство мест­но­го куль­тур­но­го поля. В тех слу­ча­ях, когда госте­при­им­ство объ­еди­ня­ло кельт­ибе­ров с рим­ля­на­ми, ввиду раз­ли­чия куль­тур­ных тра­ди­ций обе­их сто­рон их обя­зан­но­сти долж­ны были быть чет­ко опре­де­ле­ны.

Над­пись, выгра­ви­ро­ван­ная на более позд­них тес­се­рах, уже не рас­счи­та­на на узна­ва­ние «сво­их», но состав­ле­на как пра­во­вой кон­тракт, пред­по­ла­гаю­щий воз­мож­ность деталь­но­го озна­ком­ле­ния с тек­стом доку­мен­та и извле­че­ния из него рацио­наль­но­го смыс­ла. По этой при­чине над­пись пере­ме­ща­ет­ся на лице­вую сто­ро­ну брон­зо­во­го жето­на, когда же тес­се­ры окон­ча­тель­но утра­ти­ли пер­во­на­чаль­ную рельеф­ную фор­му, гра­ви­ро­ва­ние над­пи­си на обра­щен­ной к пуб­ли­ке лице­вой поверх­но­сти таб­ли­цы ста­ло един­ст­вен­но воз­мож­ным спо­со­бом ее раз­ме­ще­ния. Одно­вре­мен­но брон­зо­вые таб­ли­цы ста­ли выстав­лять­ся в пуб­лич­ных местах, где текст ока­зы­вал­ся открыт и досту­пен для про­чте­ния любым, кто имел в том необ­хо­ди­мость. Если ранее текст без тес­се­ры был невоз­мо­жен, то теперь на брон­зо­вой таб­ли­це гра­ви­ру­ют фик­си­ро­ван­ный текст кон­трак­та, вполне авто­ном­ный от сво­его носи­те­ля. Соот­вет­ст­вен­но, при вос­при­я­тии доку­мен­та зна­че­ние тес­се­ры все более теря­ет­ся, пока не ста­но­вит­ся ничтож­ным в кон­це эпо­хи с.470 антич­но­сти. Для Кас­си­о­до­ра, авто­ра, при­над­ле­жав­ше­го уже к дру­гой эпо­хе, его оста­точ­ное сохра­не­ние содер­жа­ло при­чи­ну для упре­ка древним: «Сло­ва о муд­ро­сти наших пред­ков нахо­дят­ся под сомне­ни­ем, ибо как мож­но быст­ро запи­сать сло­ва, если сопро­тив­ля­ю­ща­я­ся твер­дость дере­ва дела­ет это почти невоз­мож­ным? Неуди­ви­тель­но, что све­точ разу­ма стра­да­ет от бес­смыс­лен­ных отсро­чек и дух осты­ва­ет, посколь­ку его сло­ва вынуж­де­ны запазды­вать» (Cas­siod. Va­riae. XI. 38. 34; Ср. Hie­ron. Ep. VIII. 1).

Рис. 1. Кар­та рас­про­стра­не­ния тес­сер и таб­лиц в Испа­нии. 1 — зооморф­ные тес­се­ры с кельт­ибер­ски­ми над­пи­ся­ми; 2 — зооморф­ные тес­се­ры с латин­ски­ми над­пи­ся­ми; 3 — кельт­ибер­ские таб­ли­цы; 4 — латин­ские таб­ли­цы (Lor­rio Al­va­ra­do A. J. Los Cel­ti­be­ros. Mad­rid, 1997. P. 133. Fig. 133 B).

с.471

Рис. 2. Кельт­ибер­ские зооморф­ные тес­се­ры. 1 — Фосос де Бай­о­на (Куэн­ка); 2 — неиз­вест­но­го про­ис­хож­де­ния; 3 — Саса­мон (Бур­гос); 4 — Арко­бри­га (Мон­ре­ал де Ари­са, Сара­госа); 5 — Укса­ма (Бур­го де Осма, Сория); 6 — неиз­вест­но­го про­ис­хож­де­ния (Lor­rio Al­va­ra­do A. J. Op. cit. P. 359. Fig. 137).

с.472

Рис. 3. Изо­бра­же­ния вол­ка в искус­стве Цен­траль­ной Испа­нии. 1 — неиз­вест­но­го про­ис­хож­де­ния; 2 — Нуман­ция; 3 — Нуман­ция; 4 — Падил­ла де Дуэ­ро; 5 — Укса­ма; 6 — Сего­вия; 7 — Аса­и­ла (Ro­se F. A. Text and Ima­ge in Cel­ti­be­ria: The Adop­tion and Adap­ta­tion of Writ­ten Lan­gua­ge in­to In­di­ge­nous Vi­sual Vo­ca­bu­la­ry // OJA. 2003. Vol. 22. P. 160—161. Fig. 4, 5).

с.473

Ale­xey V. Koz­len­ko (Minsk, Be­la­rus).
Evo­lu­tion of the text and ima­ge re­la­tions in Cel­ti­be­rian epi­gra­phy du­ring II—I B. C.

This pa­per deals with the prob­lem of lo­cal epi­gra­phic cul­tu­re evo­lu­tion in Central Spain du­ring the tran­si­tion pe­riod of II B. C. — I A. D. Drawing upon Cel­ti­be­rian inscrip­tions on the bron­ze tes­se­ras, the aut­hor ana­ly­zes their con­ti­nui­ty with La­tin ta­bu­la hos­pi­ta­lis. He sup­po­ses that va­rio­us con­nec­tions between the text and the bron­ze to­ken exis­ted and played an ac­ti­ve ro­le in the pro­cess of evo­lu­tion.