Женщины в ремесленных мастерских Помпей.

с.69 Антич­ное обще­ство в целом, и древ­не­рим­ское в част­но­сти, как извест­но, было весь­ма слож­ным и поми­мо сослов­но-клас­со­вой струк­ту­ры вклю­ча­ло раз­лич­ные объ­еди­не­ния и груп­пы. Поми­мо общи­ны (ci­vi­tas), самой круп­ной ячей­ки у древ­них рим­лян, вся обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ская, про­из­вод­ст­вен­ная, духов­ная, рели­ги­оз­ная жизнь чело­ве­ка про­те­ка­ла внут­ри более мел­ких соци­аль­ных групп: в семей­но-родо­вой орга­ни­за­ции, в рели­ги­оз­ных и про­фес­сио­наль­ных кол­ле­ги­ях, назы­вав­ших­ся col­le­gium, col­le­gium so­da­li­cium, so­da­li­tas, par­tes, а так­же в мел­ких круж­ках и ком­па­ни­ях дру­зей сре­ди ami­ci и ne­ces­si­tu­di­nes. Имен­но эти малые соци­аль­ные груп­пы обра­зо­вы­ва­ли непо­сред­ст­вен­но дан­ную для антич­но­го обще­ства реаль­ность, внут­ри и, как пра­ви­ло, под кон­тро­лем кото­рых про­те­ка­ла дея­тель­ность и жизнь древ­не­го рим­ля­ни­на, где сов­мест­но при­ни­ма­лись реше­ния и испол­ня­лись пла­ны и наме­ре­ния.

Жен­щи­ны в древ­не­рим­ском государ­стве, при всех осо­бен­но­стях и свое­об­ра­зии их поло­же­ния, так­же неиз­беж­но вклю­ча­лись в раз­лич­ные кол­лек­ти­вы или груп­пы антич­но­го обще­ства. Одна­ко их место и роль в этой с.70 мик­ро­мно­же­ст­вен­ной струк­ту­ре не были одно­знач­ны­ми и посто­ян­ны­ми, они меня­лись вме­сте с раз­ви­ти­ем древ­не­рим­ско­го обще­ства, вызы­вая и изме­не­ние мораль­но-пси­хо­ло­ги­че­ско­го кли­ма­та вокруг их поло­же­ния.

В древ­не­рим­ской тра­ди­ции жен­щи­на не мыс­ли­лась вне замкну­тых рамок фами­лии, где про­те­ка­ла вся ее жизнь. Внут­ри фами­лии, основ­ной хозяй­ст­вен­ной ячей­ки обще­ства, жизнь муж­чи­ны и жен­щи­ны суще­ст­вен­но раз­ли­ча­лась по роду заня­тий, объ­ек­ту трудо­вой дея­тель­но­сти, фор­мам вре­мя­пре­про­вож­де­ния, нор­мам поведе­ния. Это ясно сфор­му­ли­ро­ва­но Колу­мел­лой: «Домаш­ний труд был уде­лом мат­ро­ны, пото­му что отцы семейств воз­вра­ща­ют­ся к домаш­ним пена­там от обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, отло­жив все заботы, буд­то для отды­ха» (Col., XII, praef.).

На жен­щине в семье лежа­ло нема­ло обя­зан­но­стей. Дол­гое вре­мя в ее обя­зан­но­сти вхо­ди­ла выпеч­ка хле­ба для домо­чад­цев, пока его про­из­вод­ство не пере­ме­сти­лось в хле­бо­пе­кар­ные мастер­ские (Plin. N. H., XVIII, 107). Но зна­чи­тель­но более важ­ной обя­зан­но­стью жен­щи­ны, сохра­нив­шей­ся до I в. н. э., счи­та­лось обес­пе­че­ние чле­нов фами­лии одеж­да­ми и уход за ними. Глав­ное место при этом зани­ма­ло пряде­ние и тка­че­ство. Орга­ни­зо­вать труд слу­жа­нок, над­зи­рать за ними, прясть самой вме­сте с ними было не толь­ко пер­вей­шей обя­зан­но­стью хозяй­ки (Col., XII, praef.), но и, судя по лите­ра­тур­ным дан­ным, так­же той сто­ро­ной жен­ской дея­тель­но­сти, кото­рая по тра­ди­ции была окру­же­на наи­боль­шим пре­сти­жем и ува­же­ни­ем и при­да­ва­ла ей облик иде­аль­ной рим­ской мат­ро­ны. В сва­деб­ной про­цес­сии за неве­стой нес­ли вере­те­но и прял­ку — co­lus и fu­sus, при­зван­ные сим­во­ли­зи­ро­вать не толь­ко ее буду­щие заня­тия, но так­же мораль­ную чистоту, скром­ность, вер­ность мужу. Имен­но такая жен­щи­на-масте­ри­ца, чтя­щая сво­его мужа, покор­ная жена, береж­ли­вая хозяй­ка пред­ста­ет в рим­ской лите­ра­ту­ре как «пре­крас­ная жен­щи­на» — mu­lier pul­cher­ri­ma (Col., XII, praef.).

Связь мораль­ных досто­инств жен­щи­ны имен­но с домаш­ним тка­че­ст­вом была с дав­них пор глу­бо­ко уко­ре­не­на в созна­нии рим­лян. Когда в лаге­ре вои­нов, оса­ждав­ших в 509 г. до н. э. Ардею, сын Тарк­ви­ния Гор­до­го и его дру­зья реши­ли про­ве­рить, чем в их отсут­ст­вие зани­ма­ют­ся жены, и вне­зап­но воз­вра­ти­лись в Рим, то они, по пре­да­нию, заста­ют невест­ку царя в цар­ском двор­це, коротав­шую ночь во хме­лю, с вен­ка­ми на шее (Ovid. Fast., II, с.71 738—740). И совер­шен­но иную кар­ти­ну Тарк­ви­ний-сын и его спут­ни­ки увиде­ли в доме Лукре­ции (Ovid. Fast., II, 742—747):

После спе­шат к Лукре­ции в дом: ее видят за прял­кой, А на посте­ли ее мяг­кая шерсть в коро­бах. Там, при огне неболь­шом, свой урок выпряда­ли слу­жан­ки, И поощ­ря­ла рабынь голо­сом неж­ным она: «Девуш­ки, девуш­ки, надо ско­рей послать гос­по­ди­ну Плащ, для кото­ро­го шерсть нашей прядет­ся рукой…»

(Пер. Ф. Пет­ров­ско­го)

Тит Ливий, изла­гая леген­ду о Лукре­ции, в дру­гой жан­ро­во-стиле­вой тра­ди­ции, суще­ст­вен­но сокра­тив ее и пере­ста­вив мно­гие акцен­ты, тем не менее счел необ­хо­ди­мым сохра­нить тот же кон­траст. Тарк­ви­ний и его спут­ни­ки «заста­ют Лукре­цию заня­той и в позд­нюю ночь пря­жей шер­сти сре­ди слу­жа­нок, работав­ших при огне в одном из внут­рен­них поко­ев, — не то что цар­ские невест­ки, кото­рые пред­ста­ли перед ними за рос­кош­ным пиром, окру­жен­ные сверст­ни­ца­ми-подру­га­ми» (Liv., I, 57, 9).

Тарк­ви­ний Гор­дый в рим­ской тра­ди­ции — вопло­ще­ние тира­нии, про­из­во­ла, жесто­ко­сти, оли­це­тво­рен­ное зло и пол­ная про­ти­во­по­лож­ность нрав­ст­вен­ным пред­став­ле­ни­ям о рим­ском рес­пуб­ли­кан­ском строе. В леген­де услов­но­му обра­зу зло­дея соот­вет­ст­ву­ет и нега­тив­но подан­ный услов­ный образ жен­щи­ны из его семьи, кото­ро­му про­ти­во­сто­ит нрав­ст­вен­но без­упреч­ный образ Лукре­ции, без­вин­ная гибель кото­рой и послу­жи­ла пово­дом для изгна­ния царей из Рима и уста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки. В при­веден­ных отрыв­ках обра­бот­ка шер­сти, пряде­ние и тка­че­ство пред­ста­ют как сущ­ност­ная чер­та хозяй­ст­вен­ной дея­тель­но­сти и быта фами­лии, харак­те­ри­зу­ю­щая так­же атмо­сфе­ру мораль­ной чистоты ее жен­ских пред­ста­ви­тель­ниц. Для чита­те­лей вре­ме­ни Авгу­ста и Тита Ливия тка­че­ство оста­ва­лось, по-види­мо­му, наи­бо­лее внят­ным и точ­ным сим­во­лом иде­а­ли­зи­ро­ван­но­го ста­ро­рим­ско­го семей­но­го укла­да и нрав­ст­вен­ной чистоты жен­щи­ны-хозяй­ки.

Эти взгляды накла­ды­ва­лись и на совре­мен­ную им дей­ст­ви­тель­ность. Тибулл умо­ля­ет воз­люб­лен­ную оста­вать­ся ему вер­ной, чистой (cas­ta) и в его отсут­ст­вие про­во­дить вре­мя за прял­кой в окру­же­нии ста­рых жен­щин (Ti­bul., I, 3, 83—89). Он так­же опи­сы­ва­ет юных деву­шек и, дабы под­черк­нуть их пре­лесть и чистоту, рас­ска­зы­ва­ет, как с.72 они прядут и ткут, собрав­шись вме­сте (Ti­bul., II, 1, 61—69). По сло­вам Све­то­ния, импе­ра­тор Август, стре­мив­ший­ся воз­ро­дить фами­лию в том виде, какой она была у пред­ков, часто ходил в одеж­дах, выткан­ных жен­щи­на­ми его семьи (Suet., Aug., 73). Это долж­но было слу­жить свое­об­раз­ным сим­во­лом нрав­ст­вен­ной чистоты, царя­щей в доме импе­ра­то­ра. У Апу­лея, авто­ра более позд­не­го вре­ме­ни, жена деку­ри­о­на, о цело­муд­рии кото­рой шла мол­ва (fa­mo­sa cas­ti­ta­te), так­же зани­ма­лась домаш­ней обра­бот­кой шер­сти (Met., IX, 17).

Эти сведе­ния ясно ука­зы­ва­ют на нрав­ст­вен­ную роль домаш­не­го пряде­ния и тка­че­ства в жиз­ни древ­них рим­лян. Такая оцен­ка это­го ремес­ла вырос­ла из реаль­ных усло­вий дли­тель­но­го функ­ци­о­ни­ро­ва­ния его на жен­ской поло­вине дома или непо­сред­ст­вен­но в спальне мат­ро­ны, т. е. в замкну­том кру­гу чисто жен­ско­го кол­лек­ти­ва, в кото­рый не было досту­па посто­рон­ним муж­чи­нам. В замкну­том нату­раль­ном хозяй­стве работа спо­ри­лась во мно­гом пото­му, что при пат­ри­ар­халь­ном раб­стве хозяй­ка и рабы­ни участ­во­ва­ли в одном общем про­из­вод­ст­вен­ном про­цес­се.

Одна­ко сведе­ния, содер­жа­щи­е­ся в пере­чис­лен­ных выше источ­ни­ках, не сле­ду­ет вос­при­ни­мать как реаль­ное отра­же­ние поло­же­ния дел и обра­за жиз­ни жен­щин в город­ских фами­ли­ях. Как мы виде­ли, упо­ми­на­ния о домаш­нем пряде­нии и тка­че­стве у рим­ских авто­ров неиз­мен­но носи­ли назида­тель­но-нрав­ст­вен­ный харак­тер. Посколь­ку «древ­не­рим­ская мораль все­гда име­ла сво­им образ­цом пра­ви­ла и обы­чаи пред­ков»¹, явле­ния совре­мен­ной жиз­ни до́лжно было неиз­мен­но соот­но­сить с про­шлым. Реаль­ная жизнь в боль­шин­стве про­из­веде­ний рим­ской худо­же­ст­вен­ной лите­ра­ту­ры раз­ви­ва­ет­ся на фоне иде­аль­но­го пред­став­ле­ния о прин­ци­пах и нор­мах мора­ли, чер­пае­мо­го из легенд об общине пред­ков, и совре­мен­ная жизнь как бы про­еци­ру­ет­ся на этот фон².

Такой строй мыс­лей и чувств суще­ст­во­вал в Риме, как и во вся­ком поли­се, иско­ни и обу­слов­ли­вал мно­гое как в жиз­ни, так и в лите­ра­тур­ном твор­че­стве³. Жена, неза­ви­си­мо от ее реаль­но­го поведе­ния, сплошь да рядом по тра­ди­ции фигу­ри­ру­ет в лите­ра­тур­ных эпи­та­фи­ях как жен­щи­на ред­кост­ной чистоты (ra­rae cas­ti­ta­tis)⁴. Но образ мат­ро­ны, погру­жен­ной в домаш­нее тка­че­ство, — все же ретро­спек­тив­ный для I в. н. э. Колу­мел­ла, один из рим­ских писа­те­лей той поры, счи­тал уча­стие мат­ро­ны в домаш­нем с.73 труде непре­мен­ным и с горе­чью отме­чал, что все это было в про­шлом, на памя­ти отцов. А в совре­мен­ной ему дей­ст­ви­тель­но­сти, сету­ет он, «боль­шин­ство мат­рон настоль­ко уто­па­ют в рос­ко­ши и без­де­лии, что не счи­та­ют даже достой­ным брать на себя заботу об обра­бот­ке шер­сти, а изготов­лен­ные дома одеж­ды вызы­ва­ют у них пре­зри­тель­ное отно­ше­ние» (Col., XII, praef.).

В кон­це рес­пуб­ли­ки и в пер­вые века импе­рии шло раз­ви­тие товар­но­го про­из­вод­ства, при­вед­шее к уве­ли­че­нию коли­че­ства ремес­лен­ных мастер­ских во всех без исклю­че­ния отрас­лях. Домаш­нее про­из­вод­ство ока­за­лось вытес­нен­ным или суще­ст­вен­но огра­ни­чен­ным, изме­ни­лись в нем место и роль жен­щи­ны. Это кос­ну­лось и уже упо­ми­нав­ше­го­ся хле­бо­пе­кар­но­го ремес­ла⁵ и реме­сел, свя­зан­ных с обра­бот­кой шер­сти⁶. Как пра­ви­ло, в трудо­вом про­цес­се подоб­ных мастер­ских, кро­ме жен­щин, были заня­ты теперь ремес­лен­ни­ки-муж­чи­ны. О новом, сме­шан­ном соста­ве мастер­ских мож­но судить и по изо­бра­же­нию с.74 празд­ни­ка веста­лий на сте­нах одной из пом­пей­ских хле­бо­пе­ка­рен, где сре­ди юных эротов при­сут­ст­ву­ет и юная ним­фа, и по эпи­гра­фи­че­ско­му мате­ри­а­лу, кото­рый содер­жит муж­ские и жен­ские име­на⁷. Инте­рес­но, что сре­ди пер­со­на­ла пека­рен часть работ­ни­ков, в том чис­ле и жен­щи­ны, не были чле­на­ми фами­лии хозя­и­на мастер­ской и не при­над­ле­жа­ли вла­дель­цу, а труди­лись за пла­ту, по най­му, о чем ясно свиде­тель­ст­ву­ют сче­та поден­ной опла­ты, откры­тые в Пом­пе­ях⁸. В ситу­а­ции, когда не хва­та­ло рабо­чих рук, вла­дель­цы мастер­ских охот­но при­бе­га­ли к най­му жен­щин, умев­ших выпе­кать хлеб.

Вклю­че­ние жен­щин в состав пер­со­на­ла мастер­ской на усло­ви­ях поден­ной опла­ты наблюда­ет­ся и в раз­лич­ных пред­при­я­ти­ях по пере­ра­бот­ке шер­сти.

В ланиф­ри­ка­ри­ях VII, 12, 17, 21 и VII, 12, 22—23 сре­ди муж­ских имен чита­ют­ся несколь­ко жен­ских: Атти­ка, Веррия, Ага­та (CIL, IV, 2172, 2003, 2005). Из мастер­ской по про­из­вод­ству вой­ло­ка IX, 7, 5—7 дошло имя Кукул­ла (CIL, IV, 7841). На фрес­ках из Пом­пей, изо­бра­жаю­щих сце­ны из жиз­ни фул­ло­нов, сре­ди муж­чин-ремес­лен­ни­ков пока­за­ны и жен­щи­ны, заня­тые чист­кой и вор­со­ва­ни­ем одежд и выда­чей гото­вой про­дук­ции. Но наи­боль­шее коли­че­ство жен­ских имен дошло до нас из мест, где было орга­ни­зо­ва­но шер­сто­т­ка­че­ство.

Ткац­кое про­из­вод­ство по срав­не­нию с дру­ги­ми шер­сто­де­ла­тель­ны­ми ремес­ла­ми недо­ста­точ­но пол­но и точ­но осве­ще­но в исто­ри­че­ской лите­ра­ту­ре, поэто­му мы оста­но­вим­ся на нем несколь­ко подроб­нее.

В Пом­пе­ях в I в. н. э. по срав­не­нию с эпо­хой ран­не­го Рима, отра­жен­ной в лите­ра­тур­ных источ­ни­ках, шер­сто­т­кац­кое про­из­вод­ство прак­ти­че­ски пол­но­стью было скон­цен­три­ро­ва­но в спе­ци­аль­ных ткац­ких мастер­ских, раз­бро­сан­ных в раз­лич­ных угол­ках горо­да. Пом­пеи издав­на были цен­тром пере­ра­бот­ки шер­сти в Кам­па­нии и име­ли здесь раз­ви­тую спе­ци­а­ли­за­цию⁹. Более чем в соро­ка мастер­ских, свя­зан­ных с этим ремеслом, труди­лись масте­ра раз­лич­ных спе­ци­аль­но­стей: ланиф­ри­ка­рии мыли и чисти­ли шерсть, инфек­то­ры ее кра­си­ли, а оффек­то­ры под­нов­ля­ли крас­ки на поли­няв­ших одеж­дах, фул­ло­ны изготав­ли­ва­ли сук­на, а коак­ти­ли­а­рии — вой­лок.

Остат­ки ткац­ких стан­ков и гру­зил, а так­же над­пи­си, сооб­щаю­щие об обра­бот­ке шер­сти, сто­и­мо­сти про­дан­ных одежд, даты про­да­жи или нача­ла их изготов­ле­ния (CIL, с.75 IV, 9108, 1392, 9109 и др.), остав­лен­ные на сте­нах поме­ще­ний, поз­во­ля­ют насчи­тать пять подоб­ных мастер­ских¹⁰.

Кол­лек­тив ремес­лен­ни­ков трудил­ся там, где было удоб­но раз­ме­стить боль­шую груп­пу тка­чей и прях и где было доста­точ­но све­та в тече­ние все­го дня. Чаще все­го для это­го отво­ди­ли пери­сти­ли (как, напри­мер, в домах VI, 13, 9; VII, 4, 57; IX, 12, 1—2; IX, 12, 3—5), что явст­ву­ет из архео­ло­ги­че­ско­го и эпи­гра­фи­че­ско­го мате­ри­а­ла¹¹. В дру­гих слу­ча­ях вла­дель­цы домов, где было орга­ни­зо­ва­но ткац­кое про­из­вод­ство, обо­рудо­ва­ли спе­ци­аль­ные ком­на­ты для мастер­ских, как это мож­но видеть на при­ме­ре ряда зда­ний в Пом­пе­ях и Гер­ку­ла­ну­ме¹². Такие мастер­ские отли­ча­лись доволь­но зна­чи­тель­ной пло­ща­дью и рас­по­ла­га­лись непо­сред­ст­вен­но у вхо­да в дом, вдоль сте­ны, выхо­див­шей на ули­цу и име­ю­щей ряд окон, пред­на­зна­чен­ных для осве­ще­ния. По функ­ци­ям, объ­е­му и с.76 фор­мам орга­ни­за­ции тка­че­ство пред­ста­ет здесь уже несо­мнен­но как товар­ное про­из­вод­ство, подоб­ное осталь­ным шер­сто­де­ла­тель­ным отрас­лям, ори­ен­ти­ро­ван­ное на заказ или рынок, и суще­ст­вен­но отли­ча­ет­ся по харак­те­ру про­из­вод­ства от ткац­ко­го ремес­ла эпо­хи ран­не­го Рима.

В трудо­вом про­цес­се в свя­зи с товар­ным про­из­вод­ст­вом поми­мо тра­ди­ци­он­но­го жен­ско­го пер­со­на­ла ста­ли широ­ко исполь­зо­вать и ремес­лен­ни­ков-муж­чин. Гре­че­ские и латин­ские име­на жен­щин и муж­чин, фигу­ри­ру­ю­щие в эпи­гра­фи­че­ских источ­ни­ках из ткац­ких мастер­ских: Вита­лия, Фло­рен­ти­на, Ама­рил­лис, Яну­а­рия, Герак­ла, Мария, Лала­ге, Дама­лис, Бап­тис, Дорис, Гела­сте, Саль­ви­ла и еще одно имя, кото­рое пол­но­стью не чита­ет­ся (CIL, IV, 1493—1509, 8380, 8381, 8384), в сво­ем боль­шин­стве явля­ют­ся име­на­ми, рас­про­стра­нен­ны­ми обыч­но сре­ди рабов¹³, что поз­во­ля­ет, по край­ней мере, с уве­рен­но­стью счи­тать, что эти работ­ни­ки были людь­ми невы­со­ко­го соци­аль­но­го поло­же­ния и сре­ди них уже отсут­ст­во­ва­ли рим­ские мат­ро­ны.

Над­пи­си из пом­пей­ских мастер­ских про­яс­ня­ют и кар­ти­ну разде­ле­ния труда меж­ду муж­чи­на­ми и жен­щи­на­ми. Име­на жен­щин сопро­вож­да­ют­ся здесь тер­ми­на­ми: pen­sum, sta­men, tra­ma, sub­te­men (CIL, IV, 1507), кото­рые в целом обо­зна­ча­ли коли­че­ство шер­сти, выдан­ной для работы, а так­же изготов­лен­ные нити. Ясно, что жен­щи­ны были пря­ха­ми, а муж­чи­ны — тка­ча­ми. И те и дру­гие были уже не участ­ни­ка­ми неспеш­но­го домаш­не­го про­из­вод­ства, а чле­на­ми трудо­во­го кол­лек­ти­ва с жест­ки­ми нор­ма­ми выра­бот­ки (CIL, IV, 1507, 8387, 10645), дик­ту­е­мы­ми товар­ным про­из­вод­ст­вом.

Высо­кий уро­вень раз­ви­тия ткац­ко­го про­из­вод­ства был харак­те­рен и для дру­гих рай­о­нов древ­не­рим­ско­го государ­ства. Так, в Сен­те, в цен­траль­ной Гал­лии, было так­же обна­ру­же­но боль­шое коли­че­ство гру­зил для ткац­ких стан­ков и несколь­ко релье­фов II в. н. э., на одном из кото­рых изо­бра­же­на про­да­жа одежд в лав­ке, а на дру­гом — изготов­ле­ние этих одежд в мастер­ской, при­чем муж­чи­на сидит за ткац­ким стан­ком, а жен­щи­на обра­ба­ты­ва­ет шерсть¹⁴. Вос­про­из­веден­ный на релье­фе про­цесс гово­рит о суще­ст­во­ва­нии и в про­вин­ци­ях товар­но­го про­из­вод­ства в шер­сто­т­кац­ком ремес­ле, подоб­но­го пом­пей­ско­му. В трудо­вом кол­лек­ти­ве, заня­том шер­сто­т­ка­че­ст­вом и обра­бот­кой шер­сти, к I в. н. э., как ранее и в хле­бо­пе­кар­ном с.77 ремес­ле, на место жен­щи­ны-хозяй­ки при­шли ремес­лен­ни­ки-спе­ци­а­ли­сты муж­чи­ны, а жен­щи­ны или совсем были вытес­не­ны из про­из­вод­ства, или лишь частич­но сохра­ни­ли свое место в трудо­вом про­цес­се.

Эти кар­ди­наль­ные изме­не­ния в про­из­вод­стве, несо­мнен­но, нало­жи­ли отпе­ча­ток на стиль жиз­ни, облик, быто­вое поло­же­ние жен­щин-прях древ­не­го Рима и на отно­ше­ние к ним в обще­стве. Про­из­вод­ст­вен­ная ситу­а­ция это лишь одна сто­ро­на про­бле­мы. Важ­ная сама по себе, она в то же вре­мя поз­во­ля­ет углу­бить и скоррек­ти­ро­вать выво­ды об осо­бен­но­стях соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ской и исто­ри­ко-куль­тур­ной жиз­ни рим­ско­го обще­ства того вре­ме­ни. Дело в том, что до опре­де­лен­ной поры ста­рин­ные обы­чаи и ретро­спек­тив­но вос­ста­нав­ли­вае­мые нор­мы, вооб­ще все то, что назы­ва­лась «нра­ва­ми пред­ков», были не толь­ко изжи­той про­ти­во­по­лож­но­стью, но и орга­нич­ной состав­ной частью реаль­ной дей­ст­ви­тель­но­сти. Лишь вме­сте они обра­зо­вы­ва­ли ту осо­бую кон­крет­ную исто­ри­че­скую среду, в кото­рой про­те­ка­ла жизнь рим­ля­ни­на и кото­рая харак­те­ри­зо­ва­лась, в част­но­сти, упад­ком домаш­не­го тка­че­ства в повсе­днев­ной прак­ти­ке и стрем­ле­ни­ем вос­ста­но­вить его на уровне иде­а­ла и нор­мы. Ухо­дя из жиз­ни как про­из­вод­ство, домаш­нее тка­че­ство оста­ва­лось в ней как иде­аль­ный нрав­ст­вен­ный образ и цен­ность.

Отме­чен­ное выше сооб­ще­ние Све­то­ния о том, что Август ходил в одеж­де «толь­ко домаш­не­го изготов­ле­ния, сра­ботан­ной сест­рой, женой, доче­рью или внуч­ка­ми», сам факт, что био­граф спе­ци­аль­но упо­ми­на­ет об этом обсто­я­тель­стве, ука­зы­ва­ет на исклю­чи­тель­ность подоб­ной ситу­а­ции в выс­ших соци­аль­ных сло­ях этой эпо­хи. Зная «рестав­ра­тор­ские» тен­ден­ции Авгу­ста в обла­сти идео­ло­ги­че­ской поли­ти­ки, нетруд­но дога­дать­ся, в чем состо­ял про­па­ган­дист­ский смысл это­го демон­стра­тив­но­го жеста — про­ти­во­по­ста­вить пат­ри­ар­халь­ные нра­вы, яко­бы царив­шие в его семье, и домаш­нее тка­че­ство как их нагляд­ное с.78 выра­же­ние рас­пу­щен­но­сти, царив­шей в дру­гих семьях, где одежд дома не тка­ли. Извест­ный по тому же Све­то­нию и дру­гим источ­ни­кам мораль­ный облик Ливии и, осо­бен­но, Юлии тоже не остав­ля­ет сомне­ния в том, что домаш­нее пряде­ние и тка­че­ство и свя­зан­ная с ним мораль­ная поза были для семьи Авгу­ста чистой цита­той из Тита Ливия, теат­раль­ным дей­ст­ви­ем, при­зван­ным утвер­дить то, чего дав­но нет. Но в то же вре­мя на кого-то ведь этот жест был рас­счи­тан и рас­счи­тан с целью вызвать не коми­че­ский или теат­раль­ный, а жиз­нен­ный, нрав­ст­вен­ный, вполне реаль­ный эффект.

В поли­ти­ке Авгу­ста и в самых раз­лич­ных обла­стях все­гда ощу­ща­ет­ся тон­кое и точ­ное зна­ние обще­ст­вен­ных взглядов и настро­е­ний. И если он на гла­зах у всех воз­рож­дал в сво­ей семье домаш­нее тка­че­ство, зна­чит он знал, что это импо­ни­ру­ет очень мно­гим, что не один pa­ter fa­mi­lias хотел бы видеть жен­щин сво­ей семьи за этим заня­ти­ем, что домаш­нее тка­че­ство, сле­до­ва­тель­но, не пустая выдум­ка, «про­сто то, чего нет», а суще­ст­ву­ет как цен­ность для обще­ст­вен­но­го созна­ния, цен­ность, жив­шая до тех пор, пока жива была вся кон­сер­ва­тив­ная аксио­ло­гия, вос­хо­див­шая к поряд­кам ста­рой рим­ской граж­дан­ской общи­ны.

Теперь посмот­рим, како­во же было место работ­ни­ков ремес­лен­ных мастер­ских и преж­де все­го жен­щин, свя­зан­ных с товар­ным про­из­вод­ст­вом, в слож­ной систе­ме мик­ро­кол­лек­ти­вов и объ­еди­не­ний в древ­нем Риме. Как извест­но, ремес­лен­ни­ки в древ­не­рим­ском обще­стве орга­ни­зо­вы­ва­лись в про­фес­сио­наль­ные объ­еди­не­ния — кол­ле­гии, пер­вые из кото­рых, соглас­но тра­ди­ции, были созда­ны еще во вре­ме­на прав­ле­ния Нумы (Plin. N. H., XXXIV, 1, 1; XXXV, 46, 159; Plut. Nu­ma, 17). Эти кол­ле­гии широ­ко рас­про­стра­ни­лись в антич­ном обще­стве, и о их суще­ст­во­ва­нии в Пом­пе­ях свиде­тель­ст­ву­ют над­пи­си, остав­лен­ные ремес­лен­ни­ка­ми раз­лич­ных про­фес­сий (CIL, IV, 202, 99, 149, 113, 274, 221, 864, 677, 813, 7809 и др.)¹⁵. Свою кол­ле­гию име­ли работ­ни­ки, заня­тые пер­вич­ной обра­бот­кой шер­сти, валя­ни­ем вой­ло­ка и сук­на, а так­же стир­кой одежд из шер­сти и тра­ди­ци­он­но назы­вае­мые фул­ло­на­ми (Cat., 10, 5; 14, 2; Varr. RR, I, 16, 4; Ed. Diocl., XXII). Издав­на отдель­ную кол­ле­гию име­ли и кра­силь­щи­ки (Plut. Nu­ma, 17). Общие инте­ре­сы, кото­рые воз­ни­ка­ли в про­цес­се труда, вели к осо­зна­нию работ­ни­ков одной про­фес­сии с.79 как еди­ной обще­ст­вен­ной груп­пы, оформ­ля­ю­щей­ся в кол­лек­тив с новы­ми дру­же­ски­ми свя­зя­ми, рас­про­стра­няв­ши­ми­ся и за пре­де­лы трудо­во­го про­цес­са.

Раз­ви­тие про­из­вод­ства сопро­вож­да­лось даль­ней­шим разде­ле­ни­ем труда и созда­ни­ем новых мастер­ских, в кото­рых работ­ни­ки спе­ци­а­ли­зи­ро­ва­лись на более узком набо­ре опе­ра­ций. С раз­ви­ти­ем про­из­во­ди­тель­ных сил изме­ни­лось и содер­жа­ние про­фес­сии фул­ло­нов. Эпи­гра­фи­че­ские источ­ни­ки из Пом­пей, дати­ру­е­мые после зем­ле­тря­се­ний 62 г. н. э., донес­ли до нас назва­ния новых ремес­лен­ных спе­ци­аль­но­стей — la­nif­ri­ca­rius (CIL, IV, 1190) и coac­ti­lia­rius (CIL, IV, 7809). Работ­ни­ки это­го про­фи­ля труди­лись на обо­рудо­ва­нии, свя­зан­ном с узким кру­гом опе­ра­ций, исклю­чаю­щим валя­ние сук­на. Это пока­зы­ва­ет, что ремес­ла коак­ти­ли­а­ри­ев и ланиф­ри­ка­ри­ев в то вре­мя офор­ми­лись как само­сто­я­тель­ные ремес­ла в горо­де, суще­ст­во­вав­шие рядом с ремеслом фул­ло­нов¹⁶. Хотя лите­ра­тур­ные источ­ни­ки о пер­вых умал­чи­ва­ют, но тер­ми­ны, обо­зна­чаю­щие валя­ние вой­ло­ка (co­ge­re) и вой­лоч­ную одеж­ду (coac­ta ves­tis), извест­ны и Варро­ну, и Пли­нию (Farr. LL, VI, 43; Plin. N. H. VIII, 19). При­чем Пли­ний сооб­ща­ет об одеж­де из вой­ло­ка в том месте, где гово­рит о ремес­ле фул­ло­нов. А заме­ча­ние Варро­на о том, что «когда валя­ют вой­лоч­ную мате­рию, у фул­ло­нов это назы­ва­ет­ся con­ci­lia­ri» (ves­ti­men­tum apud ful­lo­nem cum co­gi­tur, con­ci­lia­ri dic­tum — Varr. LL, VI, 43)¹⁷, свиде­тель­ст­ву­ет, что валя­ние вой­ло­ка пер­во­на­чаль­но было одной из функ­ций фул­ло­нов. Про­мыв­ка и очист­ка шер­сти так­же про­во­ди­лись ими. Соглас­но над­пи­си (CIL, IV, 2966), вла­де­лец мастер­ской I, 4, 26 Дио­ни­сий назы­вал себя фул­ло­ном, с.80 хотя в ней отсут­ст­во­ва­ли чаны для валя­ния сук­на, а обо­рудо­ва­ние мог­ло исполь­зо­вать­ся толь­ко для мытья и очист­ки шер­сти, т. е. здесь была мастер­ская ремес­лен­ни­ков, кото­рые сами себя назы­ва­ли ланиф­ри­ка­ри­я­ми (CIL, IV, 1190).

Ланиф­ри­ка­рии пол­но­стью отли­ча­лись от фул­ло­нов по объ­ек­ту и фор­мам трудо­вой дея­тель­но­сти. Одна­ко они, как и Дио­ни­сий, осо­зна­ва­ли себя чле­на­ми кол­лек­ти­ва фул­ло­нов, и это ясно свиде­тель­ст­ву­ет, что они нахо­ди­лись в одной кол­ле­гии с фул­ло­на­ми. В то же вре­мя коак­ти­ли­а­рии отли­ча­лись от фул­ло­нов не толь­ко по набо­ру рабо­чих опе­ра­ций и обо­рудо­ва­нию, на кото­ром они труди­лись, но и осо­зна­ва­ли себя как отдель­ную груп­пу сре­ди пом­пей­ских шер­сто­де­лов, тре­буя от лица всех работ­ни­ков дан­ной про­фес­сии избра­ния в город­ские маги­ст­ра­ты угод­но­го им кан­дида­та (CIL, IV, 7809).

На фоне актив­ной жиз­неде­я­тель­но­сти ремес­лен­ных кол­ле­гий в Пом­пе­ях особ­ня­ком сто­ят работ­ни­ки ткац­ких мастер­ских. У них начи­сто отсут­ст­ву­ют какие-либо следы орга­ни­за­ции в това­ри­ще­ство типа ремес­лен­ной кол­ле­гии и вооб­ще какой-либо поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти. Несмот­ря на доволь­но боль­шое коли­че­ство над­пи­сей, дошед­ших из текстрин, сре­ди них пол­но­стью отсут­ст­ву­ют над­пи­си по пред­вы­бор­ной борь­бе за город­ские маги­ст­ра­ту­ры как от отдель­ных работ­ни­ков, так и от кол­ле­гии тка­чей, в то вре­мя как ремес­лен­ни­ки дру­гих про­фес­сий, и кол­ле­ги­я­ми и в оди­ноч­ку, в мно­го­чис­лен­ных над­пи­сях реко­мен­ду­ют кан­дида­тов на город­ские маги­ст­ра­ту­ры¹⁸. При­чем, как явст­ву­ет из над­пи­сей, ни раб­ское поло­же­ние, ни при­над­леж­ность к жен­ской поло­вине чело­ве­че­ства (уча­стие жен­щин в выбо­рах в древ­нем Риме было исклю­че­но) не меша­ло тому или ино­му уча­стию в пред­вы­бор­ной поли­ти­че­ской борь­бе. Тка­чи же в Пом­пе­ях, хотя и были гра­мот­ны, оста­ви­ли над­пи­си в основ­ном насмеш­ли­во­го, оскор­би­тель­но­го и ска­брез­но­го содер­жа­ния. Такое явле­ние не слу­чай­но. Оно отра­жа­ет обособ­лен­ное поло­же­ние работ­ни­ков ткац­ких мастер­ских в рим­ском обще­стве, не схо­жее ни с одной груп­пой ремес­лен­ни­ков.

Есте­ствен­но­му ходу фор­ми­ро­ва­ния новых мик­ро­кол­лек­ти­вов не мог­ли поме­шать ни lex Julia de col­le­giis, ни дру­гие запре­ти­тель­ные меро­при­я­тия пра­ви­тель­ства (Tac. Ann., XIV, 17; Dig., III, 4, 1). Неда­ром Гай, юрист II в., при­зна­вал, что сре­ди ремес­лен­ни­ков раз­лич­ные с.81 объ­еди­не­ния мог­ли воз­ни­кать сами собой (Dig., XLVII, 22, 4). Но эти обще­ства не были мно­го­чис­лен­ны­ми, и, хотя в мастер­ских труди­лись муж­чи­ны и жен­щи­ны, источ­ни­ки отме­ча­ют в кол­ле­ги­ях толь­ко муж­чин. Это засвиде­тель­ст­во­ва­но в пом­пей­ских фрес­ках с изо­бра­же­ни­ем празд­ни­ка фул­ло­нов — quin­quat­rus; как спра­вед­ли­во отме­тил В. Мел­лер, в сцене суда этой кол­ле­гии над зачин­щи­ка­ми дра­ки во вре­мя празд­ни­ка¹⁹ жен­щи­ны отсут­ст­ву­ют. Нали­чие в кол­ле­ги­ях толь­ко муж­чин было закреп­ле­но рим­ской тра­ди­ци­ей, кото­рая име­ла в антич­ном обще­стве такую же силу, как и писа­ный закон (Dig., I, 3, 32; III, 3, 33). Да и сами ремес­лен­ные кол­ле­гии и раз­лич­ные това­ри­ще­ства мыс­ли­лись и орга­ни­зо­вы­ва­лись по образ­цу общи­ны — с общ­но­стью вещей, каз­ны, нали­чи­ем гла­вы, глав­ную роль игра­ли здесь муж­чи­ны (Dig., III, 4, 1, 1). Суще­ст­вен­ным момен­том, на наш взгляд, явля­ет­ся то, что во всех над­пи­сях, сде­лан­ных сами­ми ремес­лен­ни­ка­ми, мож­но отме­тить их неза­ви­си­мость и отсут­ст­вие какой-либо свя­зи с фамиль­ной орга­ни­за­ци­ей, они осо­зна­ют себя чле­на­ми новой ячей­ки, про­ти­во­сто­я­щей фами­лии, из кото­рой теперь вытес­не­на трудо­вая дея­тель­ность.

В тра­ди­ци­он­ном рим­ском мыш­ле­нии жен­щи­на преж­де все­го пред­ста­ва­ла как часть фами­лии. Прав­да, в эпо­ху импе­рии семей­ные узы осла­бе­ва­ли, и власть мужа над женой ста­но­ви­лась все более номи­наль­ной. В этот пери­од все реже встре­ча­лись древ­ней­шие фор­мы бра­ка, а наи­боль­шее рас­про­стра­не­ние полу­чил брак (si­ne in ma­num con­ven­tio­ne), при кото­ром жена юриди­че­ски пре­бы­ва­ла вне вла­сти мужа, а оста­ва­лась во вла­сти отца или опе­ку­на, зача­стую эфе­мер­ной. Жен­щи­на в эпо­ху ран­ней импе­рии ста­но­вит­ся фак­ти­че­ски неза­ви­си­мой — вопре­ки рим­ско­му тра­ди­ци­он­но­му взгляду (Dig., I, 144).

Это явле­ние в рим­ской жиз­ни ясно про­сле­жи­ва­ет­ся в мно­го­чис­лен­ных пред­вы­бор­ных над­пи­сях из Пом­пей. В них фигу­ри­ру­ют мно­гие отдель­ные жите­ли горо­да, в том чис­ле и жен­щи­ны, или отдель­ные това­ри­ще­ства, пред­ла­гаю­щие избрать в маги­ст­ра­ты то или иное лицо. Так, Асел­ли­на со Сми­ри­ной пред­ла­га­ют избрать в с.82 дуови­ры Гая Лол­лия Фус­ка²⁰. За дру­гих кан­дида­тов про­сят Исмур­на, Мария, Эгла и еще раз Асел­ли­на²¹. Подоб­ные над­пи­си дошли и из пекар­ни IX, 3, 19—20 с име­на­ми сво­бод­ных Ста­ции и Пет­ро­нии и рабы­ни Олим­пи­о­ни­ки (CIL, IV, 3674, 3678, 3683). В этих над­пи­сях отсут­ст­ву­ет какое-либо упо­ми­на­ние о гла­ве семьи или его пред­вы­бор­ных инте­ре­сах, в том чис­ле — и о хозя­ине пекар­ни Папи­рии Сабине. Мало того, некая Капра­сия про­сит выбрать Авла Вет­тия Фир­ма не одна, а вме­сте с соседя­ми (vi­ci­ni) и неким Ним­фе­ем (CIL, IV, 171). Здесь перед нами уже над­пись от опре­де­лен­но­го кол­лек­ти­ва, объ­еди­нен­но­го общи­ми инте­ре­са­ми, где жен­щи­на, от лица кото­рой состав­ле­на над­пись, явля­ет­ся пол­но­прав­ным его чле­ном. Упо­ми­на­ние о Сарене, члене дру­го­го това­ри­ще­ства, сохра­ни­ла над­пись, в кото­рой кол­ле­ги (so­da­les) шлют ей при­вет²².

Таким обра­зом, в I в. н. э. жен­щи­ны, в том чис­ле и работ­ни­цы, трудив­ши­е­ся в ремес­лен­ных мастер­ских, пред­ста­ют с само­сто­я­тель­ны­ми суж­де­ни­я­ми, неза­ви­си­мо от pa­ter fa­mi­lias, и со сво­и­ми не свя­зан­ны­ми с семьей и мужем мне­ни­я­ми и инте­ре­са­ми. А неза­ви­си­мость от pa­ter fa­mi­lias, ослаб­ле­ние свя­зи внут­ри семьи и всей струк­ту­ры фами­лии неиз­беж­но вели их к объ­еди­не­нию в новые мик­ро­кол­лек­ти­вы.

Одна­ко такое поло­же­ние не сле­ду­ет рас­про­стра­нять на всех жен­щин-работ­ниц в рим­ском обще­стве. В этом плане инте­рес­ный мате­ри­ал дает ситу­а­ция, сло­жив­ша­я­ся в ткац­ком ремес­ле. Она не толь­ко осве­ща­ет поло­же­ние жен­щин в ткац­ких мастер­ских, но и иллю­ст­ри­ру­ет на кон­крет­ном мате­ри­а­ле более широ­кий про­цесс — рас­пад обра­щен­ной в про­шлое рим­ской кон­сер­ва­тив­ной мора­ли, пока­зы­ва­ет, как мучи­тель­но, в какой атмо­сфе­ре духов­но­го кри­зи­са она изжи­ва­лась.

Осо­бен­ность поло­же­ния работ­ниц текстрин объ­яс­ня­ет­ся сле­дую­щим. В тка­че­стве изме­ни­лось преж­де все­го само место труда. Если рань­ше слу­жан­ки вме­сте с гос­по­жой работа­ли в глу­бине дома (in me­dio aedi­um), вда­ли от глаз посто­рон­них муж­чин, то теперь, попав в муж­ской кол­лек­тив, они поте­ря­ли связь с жен­ской поло­ви­ной дома. Работа жен­щин в мастер­ской вызва­ла изме­не­ние отно­ше­ния к пря­хам. В древ­но­сти же счи­та­лось, что «ремес­лен­ни­ки зани­ма­ют­ся пре­зрен­ным трудом, в мастер­ской не может быть ниче­го бла­го­род­но­го» (Cic. De off., I, 150).

Суще­ст­вен­но, одна­ко, что тка­че­ство про­те­ка­ло с.83 цели­ком в част­ных домах, где про­ис­хо­ди­ло сво­бод­ное пере­ме­ще­ние ткац­ких стан­ков из ком­нат в пери­сти­ли и обрат­но, т. е. в пре­де­лах поме­ще­ний, заня­тых непо­сред­ст­вен­но семьей вла­дель­ца дома. Такое поло­же­ние во мно­гом спе­ци­фич­но для тка­че­ства и рез­ко отли­ча­ет его от орга­ни­за­ции труда в дру­гих ремес­лах: пекар­ном, сук­но­валь­ном, кра­силь­ном и др., где мастер­ские, как пра­ви­ло, рас­по­ла­га­лись в так назы­вае­мых табер­нах и были обособ­ле­ны от жилых поме­ще­ний домов глу­хой сте­ной. Если меж­ду ними и был про­ход, то он вел толь­ко в зад­ние ком­на­ты хозяй­ст­вен­но­го назна­че­ния. Древ­не­рим­ский дом подоб­ной пла­ни­ров­ки уже не был оби­та­ли­щем одной семьи, а вклю­чал в себя, таким обра­зом, ряд поме­ще­ний, ей не при­над­ле­жав­ших. Ремес­лен­ни­ки из таких поме­ще­ний-таберн были либо вооб­ще неза­ви­си­мы от pa­ter fa­mi­lias, либо эта зави­си­мость была мини­маль­ной, что под­твер­жда­ют упо­ми­нав­ши­е­ся выше пред­вы­бор­ные над­пи­си и сче­та опла­ты труда работ­ни­ков пекар­ни.

В све­те этих дан­ных сво­бод­ное пере­ме­ще­ние работаю­щих тка­чей в пре­де­лах дома озна­ча­ло, что пря­хи и тка­чи по-преж­не­му вхо­ди­ли в чис­ло чле­нов город­ской фами­лии и нахо­ди­лись в под­чи­не­нии pa­ter fa­mi­lias. Этот момент суще­ст­вен для пони­ма­ния мораль­но­го поло­же­ния жен­щин из ткац­ких мастер­ских. Дело в том, что посто­ян­ное пре­бы­ва­ние прях сов­мест­но с муж­чи­на­ми во вре­мя работы в одном поме­ще­нии затем про­дол­жа­лось и в быту. Спаль­ни их, рас­по­ло­жен­ные на верх­нем эта­же или вокруг пери­сти­ля, сосед­ст­во­ва­ли со спаль­ня­ми тка­чей. На харак­тер их свя­зей ука­зы­ва­ют мно­го­чис­лен­ные оскор­би­тель­ные и непри­стой­ные над­пи­си, обна­ру­жен­ные на сте­нах спа­лен в текстри­нах. По сво­е­му содер­жа­нию эти над­пи­си (СIL, IV, 1503, 1510, 8380 и др.) мало чем отли­ча­ют­ся от над­пи­сей, остав­лен­ных посе­ти­те­ля­ми лупа­на­ров²³, и выда­ют отно­ше­ние к жен­щи­нам-тка­чи­хам, весь­ма дале­кое от вос­хи­ще­ния и ува­же­ния, о кото­ром свиде­тель­ст­ву­ют мно­го­чис­лен­ные граф­фи­ти пом­пей­ских жите­лей²⁴ и кото­рое было свой­ст­вен­но отно­ше­нию к жен­щине в древ­нем Риме вооб­ще.

с.84 Но наи­бо­лее яркие свиде­тель­ства нега­тив­но­го отно­ше­ния в эпо­ху ран­ней импе­рии к ремес­лен­ни­кам, в том чис­ле и жен­щи­нам, заня­тым пряде­ни­ем и тка­че­ст­вом, содер­жат­ся у сати­ри­че­ских писа­те­лей эпо­хи Неро­на и Фла­ви­ев. У Пет­ро­ния, а так­же у Мар­ци­а­ла появ­ля­ют­ся тка­чи-муж­чи­ны, это еще раз гово­рит о том, что тка­че­ство пере­ста­ло быть исклю­чи­тель­ным досто­я­ни­ем семей­но­го жен­ско­го ремес­ла. Ткач высту­па­ет в самом непре­зен­та­бель­ном виде. Мар­ци­ал, жалу­ясь на невы­но­си­мую мане­ру рим­ских ремес­лен­ни­ков цело­вать­ся при встре­че на ули­цах, сре­ди самых «зло­вон­ных и гряз­ных» упо­ми­на­ет тка­чей (Mart., XII, 59, 6). Харак­те­ри­зуя низ­кое про­ис­хож­де­ние и вуль­гар­ные мане­ры Три­маль­хи­о­на, Пет­ро­ний гово­рит, что его речь была пере­сы­па­на все­ми теми сло­веч­ка­ми, кото­рые обыч­но употреб­ля­ют тка­чи (Petr., 33).

Тка­че­ство вне дома с само­го нача­ла вос­при­ни­ма­лось не как раз­но­вид­ность тра­ди­ци­он­но­го ремес­ла, а как про­ти­во­по­лож­ность неко­гда харак­тер­ной для него пат­ри­ар­халь­ной атмо­сфе­ре. О том, что дело обсто­я­ло имен­но так, что брезг­ли­во-пре­зри­тель­ный тон Пет­ро­ния и Мар­ци­а­ла свя­зан с рас­па­дом было­го ста­ту­са тка­че­ства, а не толь­ко с полом упо­ми­нае­мых тка­чей, гово­рят и встре­чаю­щи­е­ся в про­из­веде­ни­ях сати­ри­ков обра­зы жен­щин-прях, ори­ен­ти­ро­ван­ные совсем на дру­гой канон изо­бра­же­ния, чем у эле­ги­ков или сто­и­ков. В романе Пет­ро­ния раз­гне­ван­ная мат­ро­на при­ка­зы­ва­ет высечь неза­дач­ли­во­го героя, а затем, дабы сде­лать его уни­же­ние пре­дель­но пол­ным, велит, чтобы его опле­ва­ла самая пре­зрен­ная и отвра­ти­тель­ная часть фами­лии, в том чис­ле и пря­хи (Petr., 132). Юве­нал мимо­хо­дом гово­рит о пря­хе как о «стра­хо­вид­ной пуб­лич­ной дев­ке, сидя­щей на жал­ком чур­бане» (Juv., 2, 55). У сати­ри­ков, наи­бо­лее ост­ро реа­ги­ро­вав­ших на самые незна­чи­тель­ные нега­тив­ные явле­ния, уже нет и гра­ни ува­жи­тель­но­го отно­ше­ния к жен­щи­нам, заня­тым обра­бот­кой шер­сти.

Свиде­тель­ствам этим мож­но верить, посколь­ку сати­ри­че­ская лите­ра­ту­ра нахо­ди­лась совсем в иных отно­ше­ни­ях с реаль­но­стью, неже­ли лири­че­ская поэ­зия. Еще И. М. Гревс, в свое вре­мя исполь­зуя дан­ные рома­на «Сати­ри­кон» для вос­со­зда­ния исто­ри­че­ской дей­ст­ви­тель­но­сти, отме­чал, что, несмот­ря на сати­ру и гро­теск­ность обра­зов, основ­ные момен­ты жиз­ни антич­но­го обще­ства в романе пода­ны пра­виль­но²⁵. Сати­ра, высме­и­ваю­щая поро­ки с.85 совре­мен­ной авто­рам жиз­ни, более адек­ват­но отра­жа­ет те про­цес­сы, кото­рые про­те­ка­ли в древ­не­рим­ском обще­стве. Эти свиде­тель­ства отно­сят­ся ко вто­рой поло­вине I в. н. э. и, вме­сте с архео­ло­ги­че­ским и эпи­гра­фи­че­ским мате­ри­а­лом, поз­во­ля­ют, пусть очень при­бли­зи­тель­но, хро­но­ло­ги­зи­ро­вать не толь­ко пере­ход от тра­ди­ци­он­ных форм домаш­не­го пряде­ния и тка­че­ства к ремес­лен­но-товар­но­му про­из­вод­ству, но и воз­ник­шие при этом соци­аль­но-эти­че­ские изме­не­ния — пере­ход от иде­а­ли­за­ции тка­че­ства как одно­го из сла­гае­мых пат­ри­ар­халь­ной атмо­сфе­ры ста­ро­рим­ской семьи к нега­тив­но­му отно­ше­нию к ткац­ко­му реме­с­лу и заня­тым в нем работ­ни­кам, осо­бен­но жен­щи­нам.

Появ­ле­ние текстрин, в кото­рых труди­лись сов­мест­но пря­хи и тка­чи, при­ве­ло к корен­но­му изме­не­нию мораль­но­го смыс­ла пряде­ния и тка­че­ства. В древ­не­рим­ском обще­стве скла­ды­ва­ет­ся не лишен­ное осно­ва­ний устой­чи­вое убеж­де­ние, что там, где ткац­кая мастер­ская, где тка­чи и пря­хи, — там непри­стой­ность, оскорб­ля­ю­щая тра­ди­ци­он­ные пред­став­ле­ния о чисто­те иде­аль­ной жен­щи­ны, откры­тое сожи­тель­ство, мораль­ная нечи­сто­плот­ность.

Но поче­му же столь нега­тив­ное отно­ше­ние вызы­ва­ли имен­но тка­чи и пря­хи и поче­му их поло­же­ние в древ­не­рим­ском обще­стве было отлич­ным от дру­гих групп ремес­лен­ни­ков? Ведь, как мы виде­ли выше, сме­шан­ные кол­лек­ти­вы суще­ст­во­ва­ли и в дру­гих ремес­лах, а цинизм и рас­пут­ство в эту пору состав­ля­ли атмо­сфе­ру самых раз­ных мастер­ских. На тех же фрес­ках с изо­бра­же­ни­ем празд­ни­ка фул­ло­нов²⁶ запе­чат­ле­ны весь­ма фри­воль­ные любов­ные сце­ны. Да такое поведе­ние было харак­тер­но и для дру­гих групп насе­ле­ния, в том чис­ле и выс­ших кру­гов.

Поли­ти­че­скую пас­сив­ность тка­чей и отсут­ст­вие у них кол­ле­гий В. Мел­лер пытал­ся объ­яс­нить тем, что тка­чи были раба­ми и уна­сле­до­ва­ли чисто жен­ское заня­тие²⁷. Одна­ко рас­смот­рен­ный выше мате­ри­ал свиде­тель­ст­ву­ет, что эти при­чи­ны не меша­ли ремес­лен­ни­кам дру­гих про­фес­сий вме­ши­вать­ся в муни­ци­паль­ную жизнь и к ним не отно­си­лись со столь явст­вен­ным пре­зре­ни­ем.

На наш взгляд, при­чи­на скры­ва­лась в целом ком­плек­се явле­ний, вызван­ных всем ходом раз­ви­тия с.86 древ­не­рим­ско­го обще­ства, осно­ван­но­го на раз­ви­том про­стом товар­ном про­из­вод­стве. Рас­про­стра­не­ние форм про­из­вод­ства на рынок и заказ, выне­се­ние трудо­вой дея­тель­но­сти из фами­лии за ее пре­де­лы и ослаб­ле­ние внут­рен­них свя­зей меж­ду ее чле­на­ми, веду­щее преж­де все­го к неза­ви­си­мо­му поло­же­нию рабов и жен­щин и ком­пен­са­тор­но­му вклю­че­нию их в иные соци­аль­ные груп­пы и кол­лек­ти­вы, — это все зве­нья одной цепи, тес­но пере­пле­тен­ные и вза­и­мо­свя­зан­ные меж­ду собой. Имен­но след­ст­ви­ем все­го это­го и яви­лось изме­не­ние мораль­ных оце­нок, быто­вав­ших ранее.

Как мы виде­ли, под вли­я­ни­ем эко­но­ми­че­ско­го раз­ви­тия тка­че­ство пре­вра­ща­ет­ся в I в. н. э. вслед за дру­ги­ми ремес­ла­ми в товар­ную отрасль. Имен­но товар­ное про­из­вод­ство рва­ло пат­ри­ар­халь­ные дове­ри­тель­ные отно­ше­ния и вытес­ня­ло домаш­нее про­из­вод­ство, кото­рым сов­мест­но зани­ма­лись все чле­ны фами­лии, лик­види­руя моно­по­лию фами­лии как един­ст­вен­но­го про­из­вод­ст­вен­но­го орга­низ­ма. В эту пору, как отме­чал И. М. Дья­ко­нов, клас­си­че­ский раб вхо­дит в фами­лию толь­ко юриди­че­ски, его при­над­леж­ность к ней явля­ет­ся «внеш­ней обо­лоч­кой, за кото­рой скры­ва­ет­ся то, что этот раб про­ти­во­сто­ит семье гос­по­ди­на и как его соб­ст­вен­ность и как товар и уже не участ­ву­ет в общем с хозя­е­ва­ми про­из­вод­ст­вен­ном про­цес­се»²⁸. Те же про­цес­сы, есте­ствен­но, рас­про­стра­ня­лись в фами­лии на рабынь и на сво­бод­ных жен­щин. Вовле­чен­ные в товар­ное про­из­вод­ство и осво­бо­див­ши­е­ся из-под непре­ре­кае­мой вла­сти pa­ter fa­mi­lias, жен­щи­ны ока­за­лись более тес­но при­вя­зан­ны­ми к иным, чем фами­лия, груп­пам и това­ри­ще­ствам. Лишь жен­щи­ны из ткац­кой мастер­ской (да тка­чи) не впи­сы­ва­лись в этот про­цесс.

Товар­ное про­из­вод­ство, при­вед­шее к раз­ло­же­нию пат­ри­ар­халь­ных дове­ри­тель­ных свя­зей, изме­не­нию места и роли жен­щи­ны, обра­ба­ты­ваю­щей шерсть, поста­ви­ло на место пат­ри­ар­халь­ной слу­жан­ки, работав­шей рядом с мат­ро­ной, клас­си­че­ски экс­плу­а­ти­ру­е­мо­го раба. Эти жен­щи­ны, трудив­ши­е­ся и жив­шие бок о бок с тка­ча­ми-муж­чи­на­ми, конеч­но же, не мог­ли про­дол­жать оли­це­тво­рять собой сим­вол жен­ской чистоты. Как клас­си­че­ски экс­плу­а­ти­ру­е­мые рабы, тка­чи и пря­хи уже про­ти­во­сто­ят семье, рас­смат­ри­ва­ют­ся как груп­па, чуж­дая ее тра­ди­ци­он­ным нор­мам и пра­вам. Но в то же вре­мя, в силу слиш­ком позд­не­го пре­вра­ще­ния шер­сто­т­кац­ко­го про­из­вод­ства в товар­ную отрасль, они не вышли еще из-под пол­но­го с.87 и без­раздель­но­го кон­тро­ля pa­ter fa­mi­lias. Они уже вста­ли вне фами­лии как общ­но­сти с ее тра­ди­ци­он­ной мора­лью и систе­мой поведе­ния, но не выде­ли­лись из нее орга­ни­за­ци­он­но и не мог­ли, подоб­но дру­гим ремес­лен­ни­кам, созда­вать новые мик­ро­кол­лек­ти­вы, това­ри­ще­ства со сво­ей новой систе­мой поведе­ния и отно­ше­ний меж­ду их чле­на­ми.

В реаль­ной жиз­ни это при­ве­ло к тому, что оре­ол пат­ри­ар­халь­но­сти и ста­ро­рим­ской кон­сер­ва­тив­ной нрав­ст­вен­но­сти, окру­жав­шей неко­гда шер­сто­т­кац­кое про­из­вод­ство, был пол­но­стью уни­что­жен. В то же вре­мя в созна­нии рим­лян про­дол­жал сохра­нять­ся образ тка­че­ства как сим­вол доб­ро­по­рядоч­но­сти жен­щи­ны — иде­ал, кото­рый они жаж­да­ли видеть в реаль­но­сти. И так как из жиз­ни он повсе­мест­но ухо­дил, то имен­но на тка­чей и прях, еще удер­жи­вав­ших­ся в пре­де­лах фами­лии, но одно­вре­мен­но в силу сво­его ново­го поло­же­ния оли­це­тво­ряв­ших зло, гру­бую про­ти­во­по­лож­ность иде­а­лам пред­ков, обру­ши­лось пре­зре­ние и сар­казм, сфор­ми­ро­вав­ши­е­ся в обще­ст­вен­ном созна­нии в ответ на этот дра­ма­ти­че­ский про­цесс пере­рож­де­ния тра­ди­ци­он­ной мора­ли.

Ины­ми сло­ва­ми, тка­чи и пря­хи как про­из­вод­ст­вен­ный кол­лек­тив пере­рос­ли рам­ки фами­лии, но не мог­ли вый­ти из нее и влить­ся в новые мик­ро­кол­лек­ти­вы ремес­лен­ни­ков, в кото­рых фор­ми­ро­ва­лись новые нор­мы обще­жи­тия. Мар­ги­наль­ность соци­аль­но­го поло­же­ния прях и тка­чей при­ве­ла к раз­ру­ше­нию тра­ди­ци­он­ных эти­че­ских норм поведе­ния в подоб­ных кол­лек­ти­вах, что и послу­жи­ло при­чи­ной того обще­ст­вен­но­го пре­зре­ния, кото­рое пало на тка­чей за раз­ру­ше­ние обще­при­знан­ных древ­не­рим­ских внут­ри­фа­миль­ных иде­а­лов мораль­ной жен­ской чистоты и нрав­ст­вен­но­сти. Исто­рия пре­вра­ти­ла тка­чей в груп­пу людей, отри­ну­тую обще­ст­вом, пре­зи­рае­мую и сто­я­щую вне струк­ту­ры древ­не­рим­ско­го обще­ства и офи­ци­аль­ной мора­ли.