Религиозно-политическая идеология Зосима

с.611 Фигу­ра выдаю­ще­го­ся исто­ри­ка нача­ла V в. н. э. Зоси­ма достой­ным обра­зом завер­ша­ет доволь­но длин­ный ряд его лите­ра­тур­ных пред­ше­ст­вен­ни­ков и еди­но­мыш­лен­ни­ков — Либа­ния, Феми­стия, Амми­а­на Мар­цел­ли­на, Авре­лия Вик­то­ра, Евна­пия и дру­гих бле­стя­щих пред­ста­ви­те­лей позд­не­рим­ской интел­ли­ген­ции.

Един­ст­вен­ный дошед­ший до нас труд Зоси­ма «Новая исто­рия» («Ἱστο­ρία νὲα») — несо­мнен­но при­ме­ча­тель­ная попыт­ка разо­брать­ся в основ­ных тен­ден­ци­ях исто­ри­че­ско­го раз­ви­тия того вре­ме­ни.

Сам Зосим созна­тель­но рас­смат­ри­вал свое про­из­веде­ние как свое­об­раз­ное про­дол­же­ние зна­ме­ни­той «Все­мир­ной исто­рии» Поли­бия. Послед­ний, жив­ший почти 600 лет назад, опи­сал рас­цвет Рим­ской дер­жа­вы; Зоси­му при­шлось быть свиде­те­лем и лето­пис­цем ее упад­ка.

Из био­гра­фии Зоси­ма мы зна­ем толь­ко, что он, как ска­за­но в загла­вии его сочи­не­ния, был «коми­том и адво­ка­том фис­ка», т. е. зани­мал срав­ни­тель­но высо­кую государ­ст­вен­ную долж­ность. Но сде­лан­ная карье­ра нисколь­ко не отра­зи­лась на сво­бо­де суж­де­ний Зоси­ма, тем более, что «Исто­рию» он писал, уже будучи санов­ни­ком в отстав­ке (ex-ad­vo­ca­ti fis­ci) и, по-види­мо­му, доб­ро­воль­но отка­зав­шись от вся­ких даль­ней­ших слу­жеб­ных успе­хов.

Офи­ци­аль­ное поло­же­ние Зоси­ма, не поме­шав­шее ему откро­вен­но выска­зы­вать свои взгляды, в нема­лой сте­пе­ни обо­га­ти­ло его прак­ти­че­ским опы­том и помог­ло осно­ва­тель­нее разо­брать­ся в важ­ных для исто­ри­ка вопро­сах адми­ни­ст­ра­тив­но­го, в част­но­сти фис­каль­но­го, харак­те­ра. Конеч­но, мно­гие рас­суж­де­ния Зоси­ма кажут­ся нам в доста­точ­ной мере наив­ны­ми и даже неле­пы­ми. Его мысль была жесто­ко ско­ва­на тра­ди­ци­он­ны­ми древни­ми рели­ги­оз­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми. Но если срав­нить «Исто­рию» языч­ни­ка Зоси­ма с назида­тель­но-фаль­ши­вы­ми сооб­ще­ни­я­ми совре­мен­ных ему хри­сти­ан­ских исто­ри­ков, како­го-нибудь Гер­мия Созо­ме­на, Сокра­та Схо­ла­сти­ка или «бла­жен­но­го» Фео­до­ри­та Кир­ско­го, то Зосим без­услов­но пре­взой­дет любо­го из них как мно­го­гран­но­стью при­веден­но­го мате­ри­а­ла, так и сме­лой прав­дой изо­бра­же­ния.

Как и Поли­бий, кото­ро­го Зосим счи­тал образ­цом, он ста­вил глав­ной целью объ­яс­нить вели­кие пере­ме­ны, про­ис­хо­див­шие в жиз­ни наро­дов. И по при­ме­ру Поли­бия Зосим сво­дил эти пере­ме­ны не к объ­ек­тив­но суще­ст­ву­ю­щим зако­но­мер­но­стям, а к яко­бы гос­под­ст­ву­ю­щей в мире воле богов, или судь­бы (ῃ τύ­χη). Одна­ко эта судь­ба кон­крет­но про­яв­ля­лась у Зоси­ма в дея­тель­но­сти людей; поэто­му мисти­ко-теле­о­ло­ги­че­ская точ­ка зре­ния отнюдь не пре­пят­ст­во­ва­ла ему живо инте­ре­со­вать­ся реаль­ны­ми исто­ри­че­ски­ми фак­та­ми.

Наш автор начи­на­ет свой труд с утвер­жде­ния, что судь­ба пере­да­ла в руки рим­лян наслед­ство древ­не­го Македон­ско­го государ­ства, где пре­ем­ни­ки вели­ко­го Алек­сандра осла­би­ли себя посто­ян­ны­ми с.612 внут­рен­ни­ми вой­на­ми («Исто­рия», I, 5). «Рим­ляне, — пишет Зосим, — рас­ши­ря­ли свои вла­де­ния до тех пор, пока у них сохра­ня­лось рес­пуб­ли­кан­ское устрой­ство, так как их кон­су­лы (οἱ ὕπα­τοι) сорев­но­ва­лись меж­ду собой в том, чтобы пре­взой­ти друг дру­га доб­ле­стью» (там же, I, 2). Но после того как Рим­ская рес­пуб­ли­ка была потря­се­на меж­до­усоб­ной вой­ной (ἑμφυλὶων πο­λε­μων) Мария и Сул­лы, а потом Цеза­ря и Пом­пея, «они [рим­ляне] отка­за­лись от ари­сто­кра­ти­че­ской систе­мы (τᾖς ἀρισ­τοκρα­τιας ἀψε­μενοι) и избра­ли еди­но­го пра­ви­те­ля, Окта­ви­а­на, отдав себя на его усмот­ре­ние (γνώ­μῃ). Так, не созна­вая того, они поста­ви­ли сча­стье и бед­ст­вия вели­кой дер­жа­вы в зави­си­мость от стра­стей или сил одно­го чело­ве­ка» (там же).

Из при­веден­ных слов Зоси­ма вид­но, что нача­ло упад­ка Рим­ско­го государ­ства он отно­сил еще ко вре­ме­ни заме­ны в нем рес­пуб­ли­кан­ских поряд­ков монар­хи­че­ски­ми. В рес­пуб­ли­ке, по Зоси­му, пра­ви­ли луч­шие, самые доб­лест­ные люди — ἡ ἀρισ­τοχρα­τία. В монар­хии же, напро­тив, место доб­лест­ных граж­дан-пат­риотов зани­ма­ют про­даж­ные, бес­прин­цип­ные чинов­ни­ки, мно­гие из кото­рых нисколь­ко «не стес­ня­ют­ся обма­нуть доб­рое мне­ние о себе сво­его госуда­ря» (там же, I, 3). К тому же монар­ху очень лег­ко перей­ти гра­ни­цы сво­ей вла­сти и сде­лать­ся тира­ном, тре­ти­ру­ю­щим под­дан­ных, как рабов — οἱ οἰκέ­ται (там же).

Итак, уже на пер­вых стра­ни­цах сво­ей «Исто­рии» Зосим высту­па­ет как убеж­ден­ный сто­рон­ник ари­сто­кра­ти­че­ской рес­пуб­ли­ки, государ­ства доб­лест­ных граж­дан, и как про­тив­ник неогра­ни­чен­ной бюро­кра­ти­че­ской монар­хии. Этот мотив хоро­шо зна­ком нам по мно­го­чис­лен­ным выска­зы­ва­ни­ям всех антич­ных кри­ти­ков рим­ско­го авто­ри­тар­но­го режи­ма — от горя­че­го рес­пуб­ли­кан­ца Таци­та до соучаст­ни­ков рестав­ра­тор­ских стрем­ле­ний Юли­а­на Отступ­ни­ка.

По при­зна­нию Зоси­ма, Окта­виан Август управ­лял импе­ри­ей в общем «бла­го­ра­зум­но» (μετ­ρίως), посколь­ку он сле­до­вал сове­там фило­со­фа-сто­и­ка Афи­но­до­ра (там же, I, 6). Но уже его пре­ем­ник Тибе­рий сво­ей жесто­ко­стью был невы­но­сим (ἀφό­ρη­τος) для под­дан­ных (ὑπῄκοος) и вос­ста­но­вил их про­тив себя (там же). Кали­гу­ла ока­зал­ся еще хуже Тибе­рия, и Зосим при­вет­ст­ву­ет его убий­цу Херею как осво­бо­ди­те­ля стра­ны от тира­на (там же). Клав­дий, с точ­ки зре­ния Зоси­ма, опо­зо­рил себя тем, что пору­чал государ­ст­вен­ные дела сво­им воль­ноот­пу­щен­ни­кам-евну­хам (там же). О Нероне, как пола­га­ет Зосим, луч­ше вооб­ще ниче­го не гово­рить (там же). Вес­па­си­ан и Тит были достой­ны­ми пра­ви­те­ля­ми, но зато Доми­ци­ан пре­взо­шел жесто­ко­стью, раз­вра­том и коры­сто­лю­би­ем всех сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков. Пят­на­дцать лет он угне­тал государ­ство, пока, нако­нец, не был по заслу­гам нака­зан воль­ноот­пу­щен­ни­ком Сте­фа­ном (там же).

О дея­тель­но­сти Анто­ни­нов Зосим отзы­ва­ет­ся сочув­ст­вен­но, но очень крат­ко, так как в цен­тре его вни­ма­ния сто­я­ла преж­де все­го про­бле­ма упад­ка Рим­ской импе­рии. Прав­ле­ние Ком­мо­да слу­жит ему новым дока­за­тель­ст­вом лег­кой воз­мож­но­сти пре­вра­ще­ния монар­хи­че­ской вла­сти в тира­ни­че­скую. С удо­вле­тво­ре­ни­ем сооб­щая об убий­стве Ком­мо­да его налож­ни­цей Мар­ци­ей, он под­чер­ки­ва­ет, что в дан­ном слу­чае жен­щи­на про­яви­ла муж­скую доб­лесть (там же, I, 7). Гово­ря о борь­бе, вспых­нув­шей при Пер­ти­на­к­се меж­ду пре­то­ри­ан­ца­ми и сена­том, Зосим, разу­ме­ет­ся, сто­ит все­це­ло на сто­роне послед­не­го (там же). Он одоб­ря­ет Сеп­ти­мия Севе­ра за нака­за­ние убийц сенат­ско­го импе­ра­то­ра Пер­ти­на­к­са и за успеш­ные воен­ные дей­ст­вия про­тив пар­фян, кото­рых назы­ва­ет пер­са­ми (там же, I, 8)

с.613 Из осталь­ных чле­нов дина­стии Севе­ров Зосим выде­ля­ет Алек­сандра, «пода­вав­ше­го в нача­ле сво­его прав­ле­ния боль­шие надеж­ды» (там же, I, 11). Но затем, по сло­вам наше­го исто­ри­ка, и этот государь вско­ре «осла­бел телом и духом» и стал зани­мать­ся толь­ко накоп­ле­ни­ем сокро­вищ, кото­рые хра­нил у сво­ей мате­ри (там же, I, 12). Одна­ко после смер­ти Алек­сандра Севе­ра, заме­ча­ет Зосим, все вспо­ми­на­ли об его уме­рен­ном прав­ле­нии, на сме­ну кото­ро­му при­шла тира­ния Мак­си­ми­на. Послед­ний, по мне­нию Зоси­ма, «ценил одних донос­чи­ков (συ­κοφάν­τας), кото­рые ука­зы­ва­ли на мир­ных граж­дан как на долж­ни­ков импе­ра­тор­ской каз­ны» (там же, I, 13). Из жад­но­сти к день­гам Мак­си­мин каз­нил людей без суда, чтобы затем при­сво­ить себе их иму­ще­ство, отни­мал у горо­дов общин­ные вла­де­ния и даже захва­ты­вал чужую част­ную соб­ст­вен­ность (там же).

Бро­са­ет­ся в гла­за то, что в сочи­не­нии Зоси­ма мно­го места зани­ма­ют фак­ты фис­каль­ной поли­ти­ки импе­ра­то­ров. Зосим имел воз­мож­ность по роду сво­ей служ­бы лич­но близ­ко наблюдать нена­сыт­ную алч­ность и без­за­стен­чи­вые вымо­га­тель­ства рим­ско­го импе­ра­тор­ско­го фис­ка.

Посколь­ку кон­фис­ка­ции и захва­ты Мак­си­ми­на были направ­ле­ны глав­ным обра­зом про­тив муни­ци­паль­ных общин и их курий, отри­ца­тель­ное отно­ше­ние Зоси­ма к это­му «сол­дат­ско­му импе­ра­то­ру» отра­жа­ло в первую оче­редь соци­аль­ное недо­воль­ство жесто­ко постра­дав­ше­го в то вре­мя сосло­вия деку­ри­о­нов.

Низ­ло­же­ние Мак­си­ми­на и заме­на его Гор­диа­ном, став­лен­ни­ком сена­тор­ских кру­гов, разу­ме­ет­ся, нашли у Зоси­ма пол­ное сочув­ст­вие. Но Гор­диан был молод и неопы­тен, поэто­му он нуж­дал­ся в сове­тах сво­его учи­те­ля фило­со­фа Тиме­сик­ла, кото­рый занял при нем выс­шую государ­ст­вен­ную долж­ность пре­фек­та пре­то­ри­ан­цев (ὁ τῆς αὐλῆς ὕπαρ­χος) (там же, I, 18). Смерть Тиме­сик­ла повлек­ла за собой и гибель моло­до­го импе­ра­то­ра. На пре­стол всту­пил Филипп, по про­ис­хож­де­нию араб, чело­век «низ­ко­го» рода (ὁρμώ­μενος γὰρ ἐξ Ἀρα­βίας, εθ­νους χει­ρίσ­του). В этом заме­ча­нии опять-таки ярко выра­зи­лось антич­ное ари­сто­кра­ти­че­ское пре­не­бре­же­ние исто­ри­ка к без­вест­ным низам и вар­ва­рам. Зосим осуж­да­ет Филип­па за то, что он, будучи выскоч­кой, назна­чал на высо­кие посты сво­их гру­бых и хищ­ных род­ст­вен­ни­ков. Один из них, Приск, сде­лан­ный намест­ни­ком Сирии, до такой сте­пе­ни зло­употреб­лял там про­из­воль­ны­ми побо­ра­ми и вымо­га­тель­ства­ми, что вызвал народ­ное воз­му­ще­ние (там же, I, 20).

Худо­род­но­му Филип­пу Ара­бу Зосим про­ти­во­по­став­ля­ет ста­ро­го рим­ско­го пат­ри­ция Деция, «слав­но­го сво­им родом и досто­ин­ства­ми» («καὶ γέ­νει προ­έχων και ἀξιώμα­τι») (там же, I, 21). В гла­зах Зоси­ма это был «пре­вос­ход­ный государь» («ὁ ἀρισ­τευς βα­σιλευς») (там же, I, 23). После смер­ти Деция и пре­да­тель­ско­го убий­ства его сына Рим­ская импе­рия дол­го под­вер­га­лась опу­сто­ши­тель­ным втор­же­ни­ям вар­ва­ров. К сча­стью, импе­ра­то­ру Эми­ли­а­ну, с удо­вле­тво­ре­ни­ем кон­ста­ти­ру­ет Зосим, уда­лось напом­нить оро­бев­шим леги­о­нам о досто­ин­стве рим­лян (τοῦ Ῥω­μαίων ἀξιὼμα­τος ἀναμ­νῄσας) (там же, I, 28).

Еще боль­шей похва­лы заслу­жи­ва­ет у Зоси­ма Вале­ри­ан, выдви­ну­тый на импе­ра­тор­ский пре­стол «обще­ст­вен­ным мне­ни­ем» («κοινῇ γνὼ­μη»), т. е. рим­ски­ми граж­да­на­ми, орга­ни­зо­ван­ны­ми вокруг сена­та (там же, I, 29). Зосим гово­рит, что при этом импе­ра­то­ре народ при­ни­мал непо­сред­ст­вен­ное уча­стие в обо­роне государ­ства. «Все общи­ны Элла­ды друж­но под­ня­лись на стра­жу без­опас­но­сти сво­ей стра­ны» («κοινῂ с.614 δὲ πα­ρὰ πά­σης φυ­λακῂ τῇς Ἑλλά­δος ἐπ᾿ ἀσφα­λεία τῆς χὼ­ρας ἐγί­νετο») (там же).

При Гал­ли­ене Рим­скую импе­рию опять нача­ли тес­нить вар­ва­ры, самы­ми опас­ны­ми (χα­λεπώ­τερα) из кото­рых, по мне­нию Зоси­ма, были гер­ман­ские пле­ме­на (там же, I, 30). Пат­риот-исто­рик рез­ко пори­ца­ет Гал­ли­е­на за поли­ти­че­скую безот­вет­ст­вен­ность и тру­сость (там же, I, 40). Но Клав­дию II, при­шед­ше­му к вла­сти в резуль­та­те обще­го при­зна­ния (τῇς κοινᾖς ψή­φου) (там же, I, 41), Зосим, разу­ме­ет­ся, горя­чо сим­па­ти­зи­ру­ет (там же, I, 46). Одна­ко к про­дол­жа­те­лю дела Клав­дия, Авре­ли­а­ну, у Зоси­ма двой­ст­вен­ное отно­ше­ние: поло­жи­тель­ное — за победы над вар­ва­ра­ми, внеш­ни­ми вра­га­ми импе­рии, и отри­ца­тель­ное — за дес­по­ти­че­ский харак­тер управ­ле­ния, в част­но­сти за казнь фило­со­фа Лон­ги­на, «сочи­не­ния кото­ро­го при­нес­ли боль­шую поль­зу всем люби­те­лям обра­зо­ван­но­сти» (там же, I, 56). Но в целом поло­жи­тель­ное отно­ше­ние все же пре­об­ла­да­ет, так как Авре­ли­ан, под­чер­ки­ва­ет Зосим, во вся­ком слу­чае не боял­ся трудов и опас­но­стей «ради обще­ст­вен­но­го бла­га» («ὑπὲρ τοῦ κοινοῦ πρα­ξεων») (там же, I, 65).

Конец пер­вой и нача­ло вто­рой кни­ги «Исто­рии» Зоси­ма дошли до нас толь­ко в виде крат­ких отрыв­ков, пере­веден­ных на латин­ский язык. Поэто­му мы, к сожа­ле­нию, не зна­ем, как рас­це­ни­вал Зосим дио­кле­ти­а­нов­ские рефор­мы. Систе­ма­ти­че­ское повест­во­ва­ние вслед­ст­вие поте­ри руко­пи­си пре­рва­но на дея­тель­но­сти Про­ба и воз­об­нов­ля­ет­ся лишь со вре­ме­ни цар­ст­во­ва­ния пре­ем­ни­ков Дио­кле­ти­а­на. Как и сле­до­ва­ло ожи­дать, это вре­мя пред­став­ля­ет­ся Зоси­му нача­лом ново­го, еще более рез­ко выра­жен­но­го пери­о­да упад­ка Рим­ско­го государ­ства.

Вос­при­ни­мая собы­тия в све­те сво­его рели­ги­оз­но-язы­че­ско­го миро­воз­зре­ния, Зосим ста­вит в вину Кон­стан­ти­ну и его сопра­ви­те­лю Лици­нию преж­де все­го их изме­ну ста­рин­ным оте­че­ст­вен­ным веро­ва­ни­ям. Меж­ду про­чим, они были пер­вы­ми рим­ски­ми пра­ви­те­ля­ми, кото­рые не нашли нуж­ным отме­тить насту­пив­ший при них в 313 г. («Исто­рия», II, 1) «свя­щен­ный празд­ник сто­ле­тия», назы­вав­ший­ся по-латы­ни «sae­cu­lum» и по-гре­че­ски «αἰών» (там же).

Может пока­зать­ся стран­ным, поче­му Зосим при­да­вал такое зна­че­ние арха­и­че­ской куль­то­вой тра­ди­ции, кста­ти ска­зать, нико­гда стро­го не соблюдав­шей­ся. Насколь­ко извест­но, «празд­ник сто­ле­тия» справ­лял­ся на про­тя­же­нии всей рим­ской исто­рии толь­ко десять раз: пять — при рес­пуб­ли­ке и пять — при импе­рии. Послед­ний пыш­но про­веден­ный «празд­ник сто­ле­тия» состо­ял­ся в 247 г, в прав­ле­ние импе­ра­то­ра Филип­па Ара­ба. Дума­ет­ся, что, свя­зы­вая отме­ну древ­не­го народ­но­го сакраль­но­го тор­же­ства с лич­но­стью пер­во­го хри­сти­ан­ско­го вла­сти­те­ля Рима, исто­рик-языч­ник видел в этом обсто­я­тель­стве не при­чи­ну, а лишь свое­об­раз­ное сим­во­ли­че­ское выра­же­ние окон­ча­тель­но насту­пив­ше­го тогда упад­ка импе­рии. Секу­ляр­ный празд­ник, от уча­стия в кото­ром отстра­ня­лись рабы и кото­рый мог совер­шать­ся одни­ми толь­ко сво­бод­ны­ми граж­да­на­ми, — «δοῦ­λοι δε τοὺτων οὐ μετὲχου­σιν, ἀλλά ἐλεὺθε­ροι μό­νοι» (там же, гл. 5) — зна­ме­но­вал, по тол­ко­ва­нию Зоси­ма, «бла­го­по­лу­чие под­власт­ных Риму горо­дов» («δι῾ ῶν αἱ ὑπὸ Ῥω­μαίους σὼ­ζον­τας πό­λεις») и «незыб­ле­мость рим­ско­го вла­ды­че­ства» («ᾑ ἀρχῂ Ῥω­μαίων ἀλὼ­βη­τος») (там же). Таким обра­зом, Зосим в дан­ном слу­чае обви­нял Кон­стан­ти­на не столь­ко в нару­ше­нии свя­щен­ных тра­ди­ций, сколь­ко в небреж­ном отно­ше­нии к судь­бам сво­их под­дан­ных и само­го Рим­ско­го государ­ства. Поэто­му никак нель­зя согла­сить­ся с совре­мен­ным фран­цуз­ским иссле­до­ва­те­лем А. Пига­ньо­лем, по мне­нию кото­ро­го у Зоси­ма суще­ство с.615 вины Кон­стан­ти­на цели­ком сво­дит­ся лишь к «упу­ще­нию секу­ляр­ных игр» («l’omis­sion des jeux sé­cu­lai­res»)¹.

Не уди­ви­тель­но, что Зосим изо­бра­жа­ет пер­во­го хри­сти­ан­ско­го пове­ли­те­ля Рим­ской импе­рии чрез­вы­чай­но мрач­ным, с рез­ко отри­ца­тель­ны­ми чер­та­ми. Если бы исто­рия писа­лась с пози­ций Зоси­ма, то, конеч­но, Кон­стан­тин вошел бы в нее с про­зви­щем «отступ­ни­ка», тогда как его анта­го­нист Юли­ан — с про­зви­щем «вели­ко­го» («ὁ μέ­γας»). И в отно­ше­нии вер­но­сти оте­че­ст­вен­ным тра­ди­ци­ям и забот о бла­ге государ­ства это было бы без­услов­но неиз­ме­ри­мо более спра­вед­ли­во!

Кон­стан­тин у Зоси­ма — преж­де все­го често­лю­би­вый карье­рист, захват­чик, чудо­вищ­ный убий­ца и пре­да­тель. Побоч­ный сын Кон­стан­ти­на от жен­щи­ны небла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния (там же, II, 8), он наси­ли­ем отстра­нил от вла­сти закон­ных наслед­ни­ков сво­его отца. Про­даж­ные пре­то­ри­ан­цы про­воз­гла­си­ли его импе­ра­то­ром не по каким-либо прин­ци­пи­аль­ным осно­ва­ни­ям, а лишь «в рас­че­те на щед­рую награ­ду» (там же, II, 9). Узур­па­ция Кон­стан­ти­на послу­жи­ла при­ме­ром Мак­сен­цию, сыну быв­ше­го запад­но­го авгу­ста Мак­си­ми­а­на Гер­ку­лия, кото­рый во вся­ком слу­чае мог счи­тать себя более достой­ным импе­ра­тор­ско­го вен­ца (там же). Рим­ская импе­рия ока­за­лась на гра­ни кро­ва­вых меж­до­усоб­ных войн. Тщет­но взы­вал к сове­сти моло­дых често­люб­цев ста­рик Дио­кле­ти­ан, доб­ро­воль­но сло­жив­ший с себя вер­хов­ную власть после два­дца­ти лет доб­лест­но­го управ­ле­ния. Зосим с вос­хи­ще­ни­ем гово­рит об этом вла­сти­те­ле-граж­да­нине, кото­рый, «будучи почи­та­те­лем богов, может быть, пред­видел надви­гав­ши­е­ся сму­ты» (там же, II, 10). Но ничто не мог­ло поме­шать эго­и­сти­че­ским про­ис­кам Кон­стан­ти­на. Он сумел уни­что­жить Мак­сен­ция, исполь­зо­вав в каче­стве наем­ной бое­вой силы вар­ва­ров-гер­ман­цев — Γερ­μα­νῶν (там же, II, 15). После это­го Кон­стан­тин, «дей­ст­вуя соглас­но сво­им при­выч­кам» (там же, II, 18), веро­лом­но напал на восточ­но­го авгу­ста Лици­ния, сво­его зятя и чест­но­го союз­ни­ка, кото­рый не давал ни малей­ше­го пово­да к раз­ры­ву (там же). Захва­чен­ный врас­плох Лици­ний был побеж­ден и сдал­ся в плен при усло­вии сохра­не­ния ему жиз­ни. Но Кон­стан­тин, опять-таки «по сво­е­му обы­чаю», постыд­но нару­шил клят­ву и без­жа­лост­но умерт­вил плен­но­го род­ст­вен­ни­ка (там же, II, 28), кста­ти, заод­но с его мало­лет­ним сыном, сво­им пле­мян­ни­ком.

Так, по прав­ди­во­му, стро­го фак­ти­че­ско­му рас­ска­зу Зоси­ма, Кон­стан­тин сде­лал­ся един­ст­вен­ным, неогра­ни­чен­ным вла­сти­те­лем Рим­ской дер­жа­вы. Он полу­чил воз­мож­ность, сооб­ща­ет Зосим, уже боль­ше не скры­вать свой­ст­вен­ный ему дур­ной образ мыс­лей и откро­вен­но при­ме­нять наси­лие (там же, II, 29). Одна­ко Кон­стан­тин еще был вынуж­ден «сохра­нять свя­ты­ни отцов», разу­ме­ет­ся, «не из ува­же­ния к ним, но лишь по необ­хо­ди­мо­сти» — ἐχρῆ­το δε ἒτι καὶ τοῖς πατ­ρίοις ἱεποῖς, οὺ τι­μῇς ἑνε­κα μᾶλ­λον ᾔ χρείας (там же).

Харак­тер­но, что, по свиде­тель­ству Зоси­ма, сбли­же­ние Кон­стан­ти­на с хри­сти­ан­ской цер­ко­вью было обу­слов­ле­но преж­де все­го готов­но­стью послед­ней освя­щать сво­им авто­ри­те­том самые вопи­ю­щие пре­ступ­ле­ния не при­зна­вав­ше­го ника­ких нрав­ст­вен­ных запре­тов дес­пота. Как извест­но, Кон­стан­тин пре­взо­шел реши­тель­но всех рим­ских импе­ра­то­ров — в том чис­ле, меж­ду про­чим, и Неро­на — коли­че­ст­вом кро­ва­вых рас­прав со сво­и­ми бли­жай­ши­ми род­ст­вен­ни­ка­ми. Поми­мо сво­его зятя Лици­ния, он убил так­же сво­его тестя Мак­си­ми­а­на, свою жену Фаусту с.616 и сво­его стар­ше­го сына Кри­спа. После каз­ни послед­не­го, рас­ска­зы­ва­ет Зосим, Кон­стан­тин потре­бо­вал от государ­ст­вен­ных язы­че­ских жре­цов, чтобы они очи­сти­ли его от про­ли­той им кро­ви. Но слу­жи­те­ли древ­них оте­че­ст­вен­ных алта­рей в ужа­се заяви­ли, что для тако­го рода зло­де­я­ний не суще­ст­ву­ет ника­ких иску­пи­тель­ных средств. Одна­ко одно­му при­быв­ше­му из Испа­нии хри­сти­ан­ско­му епи­ско­пу уда­лось вну­шить импе­ра­то­ру веру во все­ис­це­ля­ю­щую и все­очи­щаю­щую силу новой рели­гии, что яко­бы и обу­сло­ви­ло после­дую­щий пере­ход Кон­стан­ти­на в хри­сти­ан­ство (там же).

Вне вся­ко­го сомне­ния, при­веден­ный рас­сказ Зоси­ма стра­да­ет наив­ным упро­щен­че­ст­вом. Но раз­ве этот рас­сказ не бли­же к исто­ри­че­ской истине, чем все попыт­ки цер­ков­ных авто­ров при­пи­сать какие-то воз­вы­шен­ные моти­вы бес­прин­цип­но­му сою­зу раз­нуздан­но­го тира­на и фари­сей­ско­го хри­сти­ан­ско­го кли­ра? Ведь при­знан­ная Кон­стан­ти­ном цер­ковь хоро­шо зна­ла, что ее покро­ви­тель систе­ма­ти­че­ски нару­шал все рели­ги­оз­ные запо­веди, запре­щав­шие людям про­ли­вать кровь сво­их близ­ких, а меж­ду тем эта самая цер­ковь не постес­ня­лась тор­же­ст­вен­но про­воз­гла­сить коро­но­ван­но­го убий­цу и свя­тотат­ца «вели­ким», «свя­тым» и даже «рав­ноап­о­столь­ным»!

При всем сво­ем отри­ца­тель­ном отно­ше­нии к хри­сти­ан­ству Зосим, одна­ко, осуж­дал поли­ти­че­скую дея­тель­ность Кон­стан­ти­на отнюдь не толь­ко за его отступ­ни­че­ство от древ­ней рели­гии. Победа хри­сти­ан­ства свя­зы­ва­лась в гла­зах Зоси­ма с окон­ча­тель­ным утвер­жде­ни­ем в Рим­ской импе­рии безот­вет­ст­вен­но­го само­дер­жав­но-бюро­кра­ти­че­ско­го режи­ма и с новы­ми бед­ст­ви­я­ми широ­ких кру­гов под­власт­но­го ему насе­ле­ния. Кон­стан­тин, заяв­ля­ет Зосим, «навлек на себя нена­висть рим­ско­го сена­та и наро­да» — εἰς μῖ­σος τὴν γε­ρουσίαν και τὸν δῆ­μον ἀνεσ­τη­σεν (там же), что яко­бы и заста­ви­ло его пере­не­сти свою рези­ден­цию из Рима в осно­ван­ную им для себя новую сто­ли­цу Кон­стан­ти­но­поль (там же, II, 30).

Лишен­ный како­го-либо созна­ния граж­дан­ско­го дол­га, Кон­стан­тин не забо­тил­ся о без­опас­но­сти государ­ства и поз­во­лял вар­ва­рам без­на­ка­зан­но гра­бить рим­ские про­вин­ции (там же, II, 31). Его инте­ре­со­ва­ли толь­ко пыш­ные построй­ки и разо­ри­тель­ные для наро­да при­двор­ные уве­се­ле­ния (там же, II, 32). Зосим ста­вит в вину Кон­стан­ти­ну огром­ное уве­ли­че­ние чис­ла чинов­ни­ков, а так­же недо­пу­сти­мые поблаж­ки выс­ше­му соста­ву армии, бес­це­ре­мон­но погло­щав­ше­му те сред­ства, кото­рые отпус­ка­лись на содер­жа­ние сол­дат (там же, II, 33). Не уди­ви­тель­но, что при Кон­стан­тине Рим­ская импе­рия ока­за­лась не в силах вести победо­нос­ные внеш­ние вой­ны и была вынуж­де­на обна­жить свои гра­ни­цы, с таким ста­ра­ни­ем укреп­ляв­ши­е­ся во вре­ме­на Дио­кле­ти­а­на. Вме­сто того чтобы отра­жать внеш­них вра­гов, Кон­стан­тин употреб­лял свои вой­ска глав­ным обра­зом для усми­ре­ния без­оруж­ных мир­ных жите­лей, отдав на раз­гром воен­щине не нуж­дав­ши­е­ся в воен­ной охране горо­да — καὶ ταῖς ἀνει­μέναις τῶν πό­λεων τήν ἀπό τῶν στρα­τιωτῶ ᾿επέ­θηκε λύ­μην (там же, II, 34).

Мето­ды управ­ле­ния Кон­стан­ти­на, как извест­но, сде­ла­лись образ­цом и для его хри­сти­ан­ских пре­ем­ни­ков; поэто­му Зосим, подоб­но Либа­нию и Амми­а­ну Мар­цел­ли­ну, мог с пол­ным осно­ва­ни­ем заявить, что Кон­стан­тин «поло­жил нача­ло и заро­дыш (“αὐτὸς τὴν ἀρχὴν καἱ τὰ σπέρ­μα­τα δέ­δωκε”) про­ис­хо­дя­щей теперь гибе­ли государ­ства» (там же).

Мы обя­за­ны Зоси­му заме­ча­тель­но ярким опи­са­ни­ем про­ис­хо­див­ше­го при Кон­стан­тине — а так­же и при позд­ней­ших рим­ских с.617 импе­ра­то­рах — взи­ма­ния нало­гов. Осо­бен­но кра­соч­но рису­ет он пери­о­ди­че­ски осу­ществляв­ший­ся каз­ной гра­беж тор­го­во­го насе­ле­ния горо­дов, кото­ро­му при­хо­ди­лось упла­чи­вать спе­ци­аль­ный денеж­ный взнос — «золо­то и сереб­ро» («chry­sar­gy­rum»).

«Когда насту­па­ло вре­мя упла­ты нало­га, про­из­во­див­шей­ся каж­дые четы­ре года, — рас­ска­зы­ва­ет Зосим, — повсюду мож­но было услы­шать жало­бы и сто­ны. Тогда под­вер­га­ли биче­ва­нию и дру­гим физи­че­ским мукам тех, кото­рые по бед­но­сти не мог­ли вне­сти денег. Мате­ри рас­ста­ва­лись со сво­и­ми детьми, и отцы про­да­ва­ли честь соб­ст­вен­ных доче­рей, чтобы хотя бы такой ценой раздо­быть для сбор­щи­ков золо­то и сереб­ро» (там же, II, 38).

По свиде­тель­ству Зоси­ма, Кон­стан­тин с педан­тич­ной настой­чи­во­стью взыс­ки­вал и дру­гие нало­ги, уста­нов­лен­ные им со всех видов тор­гов­ли, даже с той, кото­рую вели сво­им телом про­сти­тут­ки (там же).

Бес­по­щад­но оби­рая мас­сы насе­ле­ния, Кон­стан­тин отнюдь не заду­мы­вал­ся о про­из­во­ди­тель­ном при­ме­не­нии народ­ных денег. Он с пол­ной бес­печ­но­стью рас­то­чал государ­ст­вен­ные дохо­ды на свои раз­вле­че­ния или на подач­ки раз­лич­ным недо­стой­ным и бес­по­лез­ным людям, назы­вая свое мотов­ство щед­ро­стью (там же).

Такую же поли­ти­ку про­дол­жа­ли и сле­дую­щие хри­сти­ан­ские импе­ра­то­ры, вслед­ст­вие чего Зоси­му при­шлось с горе­чью кон­ста­ти­ро­вать, что «богат­ства горо­дов были вско­ре исчер­па­ны, а их жите­ли боль­шей частью впа­ли в край­нюю нище­ту» (там же).

Крат­ко обри­со­ван­ные здесь рели­ги­оз­но-поли­ти­че­ские взгляды Зоси­ма чрез­вы­чай­но пока­за­тель­ны для тех эле­мен­тов антич­но­го мира, кото­рые были обре­че­ны на гибель про­цес­сом соци­аль­ной диф­фе­рен­ци­а­ции, про­ис­хо­див­шим в Рим­ской импе­рии. Зосим был одним из послед­них идео­ло­гов сво­бод­ных сред­них сло­ев обще­ства, рас­т­во­ряв­ших­ся меж­ду пра­вя­щей вер­хуш­кой круп­ных соб­ст­вен­ни­ков и непре­рыв­но воз­рас­тав­шей мас­сой рабов и бед­но­ты.

Все сим­па­тии этих сло­ев, есте­ствен­но, были обра­ще­ны к про­шло­му. Их поли­ти­че­ским иде­а­лом оста­ва­лась рес­пуб­ли­ка юриди­че­ски рав­но­прав­ных сво­бод­ных граж­дан, кото­рая в их гла­зах освя­ща­лась ста­рин­ной язы­че­ской рели­ги­ей. Свой иде­ал они, разу­ме­ет­ся, прак­ти­че­ски осу­ще­ст­вить не мог­ли. Одна­ко дея­тель­ность подоб­ных Зоси­му уто­пи­стов без­услов­но име­ла поло­жи­тель­ное зна­че­ние, заклю­чав­ше­е­ся в муже­ст­вен­ной и спра­вед­ли­вой кри­ти­ке совре­мен­ных им форм экс­плу­а­та­тор­ско­го обще­ст­вен­но­го строя.