К вопросу о династизме императорской власти в политической идеологии IV в.

Про­бле­ма раз­гра­ни­че­ния прин­ци­па­та и доми­на­та неиз­беж­но вклю­ча­ет в себя вопрос о прин­ци­пах пере­да­чи импе­ра­тор­ской вла­сти, посколь­ку он дает воз­мож­ность опре­де­лить место позд­не­ан­тич­но­го импе­ра­то­ра в поли­ти­че­ской систе­ме обще­ства и источ­ни­ки его вла­сти, т. е. в конеч­ном сче­те выво­дит на про­бле­му леги­тим­но­сти импе­ра­тор­ской вла­сти в Позд­ней импе­рии. Так как в позд­ней антич­но­сти, как, впро­чем, и в Ран­ней импе­рии, не суще­ст­во­ва­ло чет­ко фор­ма­ли­зо­ван­но­го прин­ци­па вла­сте­пре­ем­ства, роль дина­сти­че­ско­го прин­ци­па в леги­ти­ма­ции импе­ра­тор­ской вла­сти оста­ет­ся дис­кус­си­он­ной. Если для Т. Момм­зе­на Дио­кле­ти­ан был осно­ва­те­лем новой монар­хии, поко­я­щей­ся на дина­сти­че­ском прин­ци­пе¹, то совре­мен­ные авто­ры более осто­рож­ны в сво­их выво­дах. При том, что в исто­рио­гра­фии вооб­ще пере­смат­ри­ва­ет­ся вос­хо­дя­щий к Сави­ньи и Момм­зе­ну тезис об абсо­лю­тист­ском харак­те­ре позд­не­ан­тич­но­го государ­ства², отри­ца­ет­ся и исклю­чи­тель­ная дина­стий­ность в пере­да­че импе­ра­тор­ской вла­сти. Соглас­но Э. Флай­гу, в позд­ней антич­но­сти не утвер­ди­лась дина­сти­че­ская леги­тим­ность, так как не было еди­но­го прин­ци­па пере­да­чи вла­сти по наслед­ству³. Зна­чи­тель­ная часть иссле­до­ва­те­лей ука­зы­ва­ет на то, что даже неде­кла­ри­ру­е­мый дина­сти­че­ский прин­цип при­ни­мал­ся обще­ст­вом и играл суще­ст­вен­ную роль в пере­да­че импе­ра­тор­ской вла­сти⁴, но при этом повы­шен­ное вни­ма­ние уде­ля­лось леги­ти­ма­ци­он­ным про­цеду­рам, кото­рые закреп­ля­ли власть ново­го импе­ра­то­ра⁵. Насколь­ко нам извест­но, не суще­ст­ву­ет до сих пор работы, в кото­рой про­бле­ма дина­стиз­ма позд­не­ан­тич­ной импе­ра­тор­ской вла­сти изу­ча­лась ком­плекс­но, как суще­ст­вен­ная часть поли­ти­че­ской идео­ло­гии, обла­дав­шая к тому же ярко выра­жен­ным свое­об­ра­зи­ем как резуль­та­том сме­ше­ния раз­лич­ных поли­ти­че­ских тра­ди­ций. В зада­чи дан­ной ста­тьи не вхо­дит подоб­ное иссле­до­ва­ние, мы поста­ра­ем­ся лишь наме­тить ука­зан­ное свое­об­ра­зие.

По выра­же­нию Ф. Коль­ба, созда­вая систе­му тет­рар­хии, «Дио­кле­ти­ан на место кров­но­ди­на­сти­че­ско­го прин­ци­па уста­но­вил в неко­то­ром смыс­ле адми­ни­ст­ра­тив­но-дина­сти­че­ский (amtsdy­nas­ti­sches)»⁶, заклю­чаю­щий­ся в кооп­та­ции в импе­ра­тор­скую кол­ле­гию «луч­ших людей», кото­рые при этом адопти­ви­ро­ва­лись. Уже Мак­си­ми­ан был усы­нов­лен (ско­рее все­го, изна­чаль­но как цезарь), на что ука­зы­ва­ет при­ня­тие им име­ни Вале­рий⁷. После про­воз­гла­ше­ния Мак­си­ми­а­на авгу­стом в 286 г. импе­ра­тор­ская про­па­ган­да пред­став­ля­ет импе­ра­то­ров как frat­res, что было при­зва­но пока­зать как «род­ство», обес­пе­чи­ваю­щее еди­но­мыс­лие в импе­ра­тор­ской кол­ле­гии (Pan. Lat. X. 11. 1; 13. 1—3; XI. 6. 3; cf. Lact. De mort. pers. 8. 1), так и равен­ство поло­же­ния обо­их авгу­стов (Pan. Lat. X. 9. 4—5; XI. 6. 7; 7. 6—7). При этом в офи­ци­аль­ной рито­ри­ке факт усы­нов­ле­ния Мак­си­ми­а­на не фигу­ри­ру­ет, а «род­ство» импе­ра­то­ров выра­жа­ет­ся через отож­дест­вле­ние Дио­кле­ти­а­на с Юпи­те­ром, а Мак­си­ми­а­на с Гер­ку­ле­сом (Pan. Lat. X. 3. 1: a cog­na­to ti­bi Dioc­le­tia­ni nu­mi­ne fue­ris in­vo­ca­tus). И это род­ство, соглас­но пане­ги­ри­стам, обес­пе­чи­ва­ет­ся не общим про­ис­хож­де­ни­ем, а доб­ле­стя­ми: «Вас воен­ные лаге­ря… сра­же­ния… рав­ные победы сде­ла­ли бра­тья­ми» (Pan. Lat. XI. 7. 6; ср. Pan. Lat. X. 9. 3 — vir­tu­ti­bus frat­res). Несмот­ря на то что Дио­кле­ти­ан при­зна­ет­ся auc­tor im­pe­rii и неко­то­рые пас­са­жи пане­ги­ри­ков могут свиде­тель­ст­во­вать о его стар­шин­стве как Иовия (Pan. Lat. X. 4. 1—2; 7. 6)⁸, основ­ным моти­вом высту­па­ет равен­ство импе­ра­то­ров имен­но как бра­тьев. Не слу­чай­но и узур­па­тор Кара­у­зий, стре­мясь леги­ти­ми­ро­вать свою власть, назы­вал себя чле­ном импе­ра­тор­ской кол­ле­гии (RIC. V. 2. 550: PAX AVGGG) и «бра­том» Дио­кле­ти­а­на и Мак­си­ми­а­на, о чем свиде­тель­ст­ву­ет над­пись CA­RAV­SIVS ET FRAT­RES SVI⁹. С уста­нов­ле­ни­ем соб­ст­вен­но тет­рар­хии цеза­ри Гале­рий и Кон­стан­ций Хлор были так­же адопти­ви­ро­ва­ны, и в дан­ном слу­чае в про­па­ган­де род­ст­вен­ная связь «отец-сын» толь­ко под­чер­ки­ва­ет­ся. Эта связь под­кре­пи­лась бра­ка­ми Кон­стан­ция и Фео­до­ры, Гале­рия и Вале­рии¹⁰, что дало осно­ва­ние авто­ру одно­го из пане­ги­ри­ков пред­ста­вить всю импе­ра­тор­скую кол­ле­гию в каче­стве еди­ной семьи (цеза­ри так­же при­ня­ли имя Вале­рий): по отно­ше­нию к Кон­стан­цию Мак­си­ми­ан высту­па­ет отцом, а Дио­кле­ти­ан — дядей (pat­ris ac pat­rui tui me­ri­ta — Pan. Lat. VIII. 1. 3). И в том же пане­ги­ри­ке выска­за­на вполне дина­сти­че­ская идея, что, исхо­дя из бла­го­че­стия, импе­рий дол­жен быть пере­дан сыну (qui Ro­ma­nae po­ten­tiae ter­mi­nos vir­tu­te po­tu­le­rant, im­pe­rium fi­lio pie­ta­te de­be­bant — Ibid. 3. 3).

Соб­ст­вен­но, пере­да­ча вла­сти сыно­вьям, носив­шим титул цеза­ря, была не нова для поли­ти­че­ской прак­ти­ки Рим­ской импе­рии. Так­же не нов был прин­цип адопти­ва­ции «луч­ших», кото­рые, вой­дя в импе­ра­тор­скую семью и полу­чив титул цеза­ря, рас­смат­ри­ва­лись как наслед­ни­ки. Такой прин­цип обо­зна­чен в речи Галь­бы у Таци­та (Tac. Hist. I. 15) и в пане­ги­ри­ке Пли­ния Млад­ше­го (Plin. Pan. 7), при­чем в обо­их слу­ча­ях он про­ти­во­по­став­ля­ет­ся прин­ци­пу адопти­ва­ции из чле­нов толь­ко сво­его «дома», сло­жив­ше­му­ся уже при Авгу­сте. Но как бы то ни было, усы­нов­ле­ние дела­ло пред­по­ла­гае­мых пре­ем­ни­ков юриди­че­ски сыно­вья­ми, и так они рас­смат­ри­ва­лись и обще­ст­вом (см., напри­мер: Plin. Pan. 6: fi­lius ac pa­rens; 8: si­mul fi­lius, si­mul Cae­sar; ср. Ep. X. 8. 1: di­vus pa­ter tuus). Для Кас­сия Дио­на титул цеза­ря являл­ся обо­зна­че­ни­ем при­над­леж­но­сти к импе­ра­тор­ско­му роду в каче­стве наслед­ни­ка (Cass. Dio. LIII. 18. 2: …τὴν τοῦ γε­νους σφῶν διαδό­χην)¹¹. Эпи­гра­фи­че­ские источ­ни­ки свиде­тель­ст­ву­ют о том, что, во-пер­вых, тра­ди­ци­он­ный титул пред­по­ла­гае­мо­го наслед­ни­ка в III в. no­bi­lis­si­mus Cae­sar мог пере­да­вать­ся и как γεν­ναιότα­τος υἱός¹², а во-вто­рых, что даже длин­ный ряд адопти­ва­ций слу­жил вполне при­ем­ле­мым осно­ва­ни­ем для выст­ра­и­ва­ния импе­ра­тор­ских гене­а­ло­гий. Напри­мер, над­пи­си, посвя­щен­ные цеза­рю Луцию Элию, про­воз­гла­ше­ние кото­ро­го, кста­ти, автор His­to­ria Augus­ta срав­ни­ва­ет с про­воз­гла­ше­ни­ем цеза­рей пер­вой тет­рар­хии (HA. Ael. 2. 2), при­во­дят его гене­а­ло­гию вплоть до Нер­вы: L(ucio) Aelio Cae­sa­ri Imp(era­to­ris) Tra­iani Had­ria­ni Aug(us­ti) pont(ifi­ci) max(imi) trib(uni­ciae) po­test(atis) XXI imp(era­tio­ris) II co(n)s(ulis) III p(at­ris) p(at­riae) fi­lio Di­vi Tra­iani Par­thi­ci n(epo­ti) Di­vi Ner­vae pron(epo­ti) trib(uni­ciae) pot(es­ta­tis) co(n)s(uli) II (CIL. XIV. 4356; ср. CIL. XI. 5989; CIL. VIII. 799)¹³. Более того, каж­дая новая импе­ра­тор­ская дина­стия леги­ти­ми­ро­ва­ла свою власть через под­чер­ки­ва­ние свя­зи с импе­ра­то­ра­ми пред­ше­ст­ву­ю­щей дина­стии. Севе­ры, к при­ме­ру, пред­став­ля­ли себя про­дол­жа­те­ля­ми дина­стии Анто­ни­нов¹⁴: уже осно­ва­тель дина­стии фигу­ри­ру­ет в над­пи­сях как сын Мар­ка Авре­лия (CIL. VIII. 9317), а его пре­ем­ни­ки, в свою оче­редь, полу­ча­ли имя Анто­ни­нов. Фак­ти­че­ски в импе­ра­тор­ской идео­ло­гии одним из фун­да­мен­таль­ных был тезис о един­стве импе­ра­тор­ской линии, начав­шей­ся с Авгу­ста или Цеза­ря, — уже пре­вра­ще­ние этих имен в титу­лы нагляд­но гово­рит об этом¹⁵. Соглас­но био­гра­фии Алек­сандра Севе­ра в His­to­ria Augus­ta, он в речи к сена­ту ука­зы­вал, что Август был auc­tor im­pe­rii, а все после­дую­щие импе­ра­то­ры при­ни­ма­ли его имя либо по пра­ву насле­до­ва­ния, либо по усы­нов­ле­нию (HA. Alex. 10. 4). Подоб­ным обра­зом позд­не­ан­тич­ные импе­ра­то­ры при­ни­ма­ли имя Фла­ви­ев, под­чер­ки­вая свое про­ис­хож­де­ние от Кон­стан­ти­на¹⁶, а пред­ше­ст­ву­ю­щих импе­ра­то­ров име­но­ва­ли «pat­res»¹⁷.

Тем самым модель вла­сте­пре­ем­ства, создан­ная Дио­кле­ти­а­ном, не отли­ча­лась ради­каль­но от пред­ше­ст­ву­ю­щей и с необ­хо­ди­мо­стью содер­жа­ла эле­мент дина­стиз­ма, даю­щий допол­ни­тель­ные осно­ва­ния леги­тим­но­сти всей импе­ра­тор­ской кол­ле­гии. Ожи­да­ния под­дан­ных вклю­ча­ли пред­став­ле­ние о наслед­ст­вен­но­сти импе­ра­тор­ской вла­сти, что дава­ло гаран­тию ста­биль­но­сти и защи­ту от узур­па­ций. Уже в пер­вом пане­ги­ри­ке Мак­си­ми­а­ну, про­из­не­сен­но­му око­ло 289 г.¹⁸, вос­хва­ля­ет­ся его сын Мак­сен­ций как «di­vi­na im­mor­ta­lis­que pro­ge­nies» (Pan. Lat. X. 14. 1), а пра­вя­щие импе­ра­то­ры назы­ва­ют­ся «prae­sen­ti op­ti­mi im­pe­ra­to­riae insti­tu­tio­nis auc­to­res» (Ibid. 14. 2), что под­ра­зу­ме­ва­ет настав­ле­ние Мак­сен­ция в буду­щем управ­ле­нии импе­ри­ей (ср. Pan. Lat. VIII. 1. 2: insti­tuen­da iuven­tu­tis). В пане­ги­ри­ке Кон­стан­цию выра­же­на схо­жая идея: потом­ки под­дан­ных посвя­ща­ют­ся как пра­вя­щим импе­ра­то­рам, так и тем, кого они рас­тят и будут рас­тить (Pan. Lat. VIII. 20. 1: quos edu­ca­tis at­que edu­ca­bi­tis).

Уже на сле­дую­щий год после отре­че­ния Дио­кле­ти­а­на про­изо­шли две узур­па­ции, поко­ив­ши­е­ся имен­но на дина­сти­че­ских прин­ци­пах, — Кон­стан­ти­на и Мак­сен­ция. Соглас­но Зоси­му, эти узур­па­ции были обу­слов­ле­ны поли­ти­че­ски­ми амби­ци­я­ми обо­их пре­тен­ден­тов, под­креп­лен­ны­ми дина­сти­че­ски­ми аргу­мен­та­ми. Мак­сен­ций, узнав об узур­па­ции Кон­стан­ти­на, посчи­тал, что более досто­ин «отцов­ской вла­сти» (πατ­ρώα ἀρχή), так как, в отли­чие от Кон­стан­ти­на, назван­но­го Зоси­мом неза­кон­ным сыном Кон­стан­ция¹⁹, был закон­но­рож­ден­ным сыном авгу­ста Мак­си­ми­а­на (Zos. II. 9. 1—2). Более того, Лак­тан­ций не сомне­ва­ет­ся в том, что Мак­сен­ций мог при­влечь на свою сто­ро­ну армию Севе­ра, под­чи­няв­шу­ю­ся ранее Мак­си­ми­а­ну, по пра­ву насле­до­ва­ния (iure he­re­di­ta­tis pa­ter­nos mi­li­tes tra­du­ce­re ad se pos­set — Lact. De mort. 26. 6). Это мне­ние, на наш взгляд, не толь­ко рас­кры­ва­ет струк­ту­ру «воен­ной» леги­тим­но­сти²⁰, но и может помочь в реше­нии про­бле­мы леги­ти­ма­ции вла­сти ново­го импе­ра­то­ра путем его аккла­ма­ции вой­ском. Отме­чен­ный уже О. Зее­ком²¹ и подроб­но иссле­до­ван­ный И. Штрау­бом²² вопрос о том, какая часть вой­ска явля­лась леги­ти­ма­ци­он­ной инстан­ци­ей, может быть рас­смот­рен имен­но с точ­ки зре­ния пер­со­наль­ной свя­зи импе­ра­то­ра и вой­ска. Пре­ем­ник утвер­ждал­ся той частью армии, кото­рой импе­ра­тор в обыч­ной обста­нов­ке пред­ста­вил бы наслед­ни­ка. Таким обра­зом был выбран Иови­ан, в отно­ше­нии кото­ро­го толь­ко Амми­ан, из-за лич­ных при­стра­стий сомне­вав­ший­ся в закон­но­сти его вла­сти, ука­зы­вал на необ­хо­ди­мость допол­ни­тель­но­го утвер­жде­ния его дву­мя вой­ска­ми, участ­во­вав­ши­ми в пер­сид­ском похо­де (Amm. XXV. 5. 3), тогда как в дру­гих источ­ни­ках про­цеду­ра про­воз­гла­ше­ния Иови­а­на толь­ко той частью, кото­рая была непо­сред­ст­вен­но под коман­до­ва­ни­ем Юли­а­на, была доста­точ­ной для леги­ти­ма­ции его вла­сти (Zos. III. 30; Eut­rop. X. 17. 1; Socr. III. 22). Таким же обра­зом были выбра­ны Вален­ти­ни­ан I (Amm. XXVI. 1. 3) и Вален­ти­ни­ан II (Amm. XXX. 10. 1). В дру­гих слу­ча­ях решаю­щая роль при­над­ле­жа­ла выбо­ру пра­вя­ще­го импе­ра­то­ра, пред­став­ля­ю­ще­го армии сво­его пре­ем­ни­ка.

Имен­но это осно­ва­ние под­чер­ки­ва­лось Кон­стан­ти­ном, кото­рый изо­бра­жал­ся в про­па­ган­де полу­чив­шим власть из рук отца, пред­ста­вив­ше­го его вой­ску (Lact. De mort. 24. 8; ср. Pan. Lat. VII. 5. 3; VI. 7. 4; Euseb. HE. VIII. 13. 12). Не слу­чай­но источ­ни­ки отме­ча­ют стрем­ле­ние Кон­стан­ти­на успеть к Кон­стан­цию до смер­ти послед­не­го (Lact. De mort. 24. 6; Zos. II. 8. 3)²³, что дава­ло ему воз­мож­ность пред­стать наслед­ни­ком соглас­но заве­ща­нию импе­ра­то­ра. Таким же обра­зом в кон­це IV в. Сти­ли­хон обос­но­вы­вал свои пра­ва на опе­ку Гоно­рия и Арка­дия²⁴. В слу­чае с Кон­стан­ти­ном необ­хо­ди­мость леги­ти­ми­ро­вать свою власть через волю пра­вя­ще­го авгу­ста обу­слов­ли­ва­лась преж­де все­го воз­мож­ной кон­ку­рен­ци­ей со сто­ро­ны дру­гих детей Кон­стан­ция, кото­рые на таких же осно­ва­ни­ях мог­ли пре­тен­до­вать на трон. Соглас­но Зоси­му, пре­то­ри­ан­цы (οἱ περὶ τὴν αὐλὴν στρα­τιῶται), посчи­тав, что закон­ные сыно­вья Кон­стан­ция (τῶν… γνη­σίων παίδων) не спо­соб­ны к управ­ле­нию импе­ри­ей, пере­да­ли импе­ра­тор­скую власть Кон­стан­ти­ну (Zos. II. 9. 1).

С име­нем Кон­стан­ти­на свя­зы­ва­ют обыч­но уста­нов­ле­ние кров­но­род­ст­вен­но­го прин­ци­па пере­да­чи вла­сти. Во-пер­вых, в про­па­ган­де под­чер­ки­ва­лось пра­во Кон­стан­ти­на на трон исхо­дя из дина­сти­че­ских прин­ци­пов. А во-вто­рых, сам Кон­стан­тин пре­до­ста­вил цеза­рат сво­им сыно­вьям²⁵. Леги­ти­ма­ция вла­сти Кон­стан­ти­на как авгу­ста зани­ма­ет суще­ст­вен­ное место в пане­ги­ри­ках 307 г. и 310 г., несмот­ря на то, что в них сме­ще­ны акцен­ты из-за изме­не­ния отно­ше­ний меж­ду Кон­стан­ти­ном и Мак­си­ми­а­ном. В более ран­нем пане­ги­ри­ке, посвя­щен­ном бра­ку Кон­стан­ти­на и доче­ри Мак­си­ми­а­на Фау­сты, про­во­дит­ся идея дина­стии веч­ных Гер­ку­ли­ев (im­pe­ra­to­res sem­per Her­cu­lii — Pan. Lat. VII. 2. 5), вклю­чаю­щей Мак­си­ми­а­на, умер­ше­го Кон­стан­ция и Кон­стан­ти­на. Послед­ний Мак­си­ми­а­ну при­хо­дит­ся вну­ком iure adop­tio­nis, сыном maeis­ta­tis or­di­ne и зятем (Pan. Lat. VII. 3. 3). Фор­маль­ное про­воз­гла­ше­ние Кон­стан­ти­на авгу­стом, совер­шен­ное Мак­си­ми­а­ном, вос­хва­ля­ет­ся так­же исхо­дя из «семей­ст­вен­но­сти», так как Мак­си­ми­ан явил­ся auc­tor im­pe­rii как для отца, так и для сына. Кон­стан­тин, кото­ро­му отец (Кон­стан­ций) оста­вил импе­рий, при­нял толь­ко титул цеза­ря, дожи­да­ясь, чтобы досто­ин­ство авгу­ста было пре­до­став­ле­но ему тем же чело­ве­ком — в тер­ми­но­ло­гии пане­ги­ри­ка отцом, тестем и импе­ра­то­ром (Pan. Lat. VII. 14. 4), — что и Кон­стан­цию. Пане­ги­рист 310 г. в наи­боль­шей сте­пе­ни раз­ви­ва­ет дина­сти­че­ские идеи, выст­ра­и­вая новую импе­ра­тор­скую гене­а­ло­гию Кон­стан­ти­на, посколь­ку раз­рыв с Мак­си­ми­а­ном и смерть послед­не­го лиша­ла смыс­ла про­па­ган­ду вла­сти «веч­ных Гер­ку­ли­ев». В этом пане­ги­ри­ке осно­ва­те­лем дина­стии ука­зан Клав­дий II Гот­ский, а Кон­стан­тин назван, соот­вет­ст­вен­но, как и в преды­ду­щем пане­ги­ри­ке, третьим пред­ста­ви­те­лем рода на импе­ра­тор­ском троне (Pan. Lat. VI. 2. 4). Чем бы ни был вызван выбор Клав­дия в каче­стве пред­ше­ст­вен­ни­ка²⁶, сам прин­цип, как уже отме­ча­лось, был не нов для поли­ти­че­ской идео­ло­гии. Про­тив­ник Кон­стан­ти­на Лици­ний так­же пытал­ся свя­зать свой род с импе­ра­то­ром III в. Филип­пом Ара­бом²⁷. Обо­зна­чен­ная впер­вые в ука­зан­ном пане­ги­ри­ке, новая дина­сти­че­ская линия Кон­стан­ти­на была при­зна­на офи­ци­аль­но и про­па­ган­ди­ро­ва­лась как самим Кон­стан­ти­ном (Pan. Lat. V. 2. 5; 4. 2), так и его пре­ем­ни­ка­ми (напр. Jul. Or. I. 6 D; II. 51 C). Более того, для послед­них и Мак­си­ми­ан был дедом, кото­рый наравне с Кон­стан­ци­ем полу­чил власть за свою доб­лесть (Jul. Or. 7 A).

Зна­че­ние подоб­ных гене­а­ло­гий в леги­ти­ма­ции вла­сти явст­ву­ет из кон­тек­ста обра­ще­ний к этой теме. Кон­стан­тин как пред­ста­ви­тель дома, уже дол­гое вре­мя имев­ше­го импе­ра­тор­скую власть, полу­ча­ет ее уже по пра­ву рож­де­ния (Pan. Lat. VI. 3. 1: im­pe­rium nas­cen­do me­ruis­ti). Несмот­ря на то что вели­чие всех импе­ра­то­ров «соглас­но и еди­но» (con­sors et so­cia maies­tas), Кон­стан­тин полу­ча­ет как «при­об­ре­те­ние» его дома то, чего дру­гие доби­ва­ют­ся труда­ми в тече­ние всей жиз­ни («ea quae alii vix to­tius vi­tae la­bo­ri­bus con­se­quun­tur iam do­mi par­ta sus­ci­pe­re» — Pan. Lat. VI. 3. 2). Тем самым бла­го­род­ство про­ис­хож­де­ния, а так­же вос­пи­та­ние, с дет­ства обес­пе­чи­ваю­щее спо­соб­ность к управ­ле­нию импе­ри­ей²⁸, пред­став­ля­лись одной из важ­ных харак­те­ри­стик импе­ра­то­ра. Не слу­чай­но пане­ги­ри­че­ский канон вклю­чал обя­за­тель­ное про­слав­ле­ние рода импе­ра­то­ра, а в слу­чае затруд­не­ния — места его рож­де­ния (Men. Rh. 369. 18—371. 14; ср. Lib. Or. XVIII. 7)²⁹. Рас­суж­де­ние Авре­лия Вик­то­ра об адо­ра­ции, введен­ной Дио­кле­ти­а­ном по при­чине его низ­ко­го про­ис­хож­де­ния (Aur. Vict. De Caes. 39. 5—8), рас­кры­ва­ет взгляды сена­тор­ской ари­сто­кра­тии на про­ис­хож­де­ние импе­ра­то­ра: пред­ста­ви­тель знат­ной семьи не будет высо­ко­ме­рен с под­дан­ны­ми. Кро­ме того, в позд­ней антич­но­сти сохра­ня­лось убеж­де­ние, что доб­ле­сти пред­ков пере­хо­дят на их потом­ков (Lib. Or. LIX. 10; ср. Pan. Lat. VII. 3. 4). При выбо­ре внеди­на­сти­че­ско­го пре­тен­ден­та на трон так­же учи­ты­ва­лись заслу­ги его пред­ков (Amm. XXV. 5. 4 — Иови­ан; XXX. 7. 4 — Вален­ти­ни­ан). Пакат в пане­ги­ри­ке Фео­до­сию наро­чи­то под­черк­нул отсут­ст­вие пря­мых свя­зей с импе­ра­тор­ским домом (Pan. Lat. II. 12. 1), но объ­явил Фео­до­сия Стар­ше­го в выс­шей сте­пе­ни достой­ным импе­ра­тор­ской вла­сти (Ibid. 6. 2).

Вто­рой важ­ней­шей дина­сти­че­ской иде­ей, про­во­ди­мой в пане­ги­ри­ке 310 г., было ука­за­ние на закон­ность Кон­стан­ти­на как наслед­ни­ка Кон­стан­ция (le­gi­ti­mus suc­ce­sor — Pan. Lat. VI. 4. 1). При­чем эта закон­ность обес­пе­чи­ва­ет­ся пер­во­род­ст­вом Кон­стан­ти­на: «Ne­que enim erat du­bium quin ei com­pe­te­rit he­re­di­tas quem pri­mum im­pe­ra­to­ri fi­lium fa­ta tra­buis­sent» (Ibid. 4. 2). Такая же идея, еще в неоформ­лен­ном виде, про­зву­ча­ла и в преды­ду­щем пане­ги­ри­ке (Pan. Lat. VII. 14. 4: fi­lium tuum (sc. Con­stan­tii), qui te pri­mus pat­rem fe­cit). Уже ука­зы­ва­лось на то, что Кон­стан­тин был вынуж­ден леги­ти­ми­ро­вать свою власть в усло­ви­ях воз­мож­ной кон­ку­рен­ции со сто­ро­ны сыно­вей Кон­стан­ция от Фео­до­ры. Имен­но отсут­ст­вие чет­ко­го фор­маль­но­го меха­низ­ма пере­да­чи вла­сти наслед­ни­ку опре­де­ля­ет как прак­ти­че­ские, так и идео­ло­ги­че­ские осо­бен­но­сти позд­не­рим­ско­го дина­стиз­ма. Кан­дидат на трон дол­жен дока­зать сво­и­ми vir­tu­tes пра­виль­ность полу­че­ния вла­сти по наслед­ству. Клав­ди­ан при­пи­сы­ва­ет Фео­до­сию сло­ва, обра­щен­ные к его сыну Гоно­рию, в кото­рых про­ти­во­по­став­ля­ет­ся пер­сид­ская и рим­ская моде­ли вла­сте­пре­ем­ства — в пер­вом слу­чае доста­точ­но быть пред­ста­ви­те­лем рода, тогда как во вто­ром необ­хо­ди­мо под­твер­дить свое пра­во доб­ро­де­те­ля­ми, при­су­щи­ми op­ti­mus prin­ceps (Claud. IV con­s. Hon. 214—222). Так, Кон­стан­тин в пане­ги­ри­ке 307 г. не про­сто ждет про­воз­гла­ше­ния авгу­стом, а дока­зы­ва­ет Мак­си­ми­а­ну сво­и­ми vir­tu­tes пра­виль­ность тако­го выбо­ра (Pan. Lat. VII. 5. 3: «…id (sc. im­pe­rium) non he­re­di­ta­rium ex suc­ces­sio­ne cre­vis­ses, sed vir­tu­ti­bus tuis de­bi­tum a sum­mo im­pe­ra­to­re me­ruis­ses»). В пане­ги­ри­ке Либа­ния, адре­со­ван­ном Кон­стан­ту и Кон­стан­цию, и Кон­стан­тин Вели­кий, полу­чив­ший власть от отца, под­твер­дил вер­ность выбо­ра сво­им пре­вос­ход­ством, и его сыно­вья таким же обра­зом оправ­да­ли свою власть (Lib. LIX. 18; 47).

Имен­но такое соче­та­ние дина­сти­че­ско­го прин­ци­па и пред­став­ле­ния об op­ti­mus prin­ceps в наи­боль­шей сте­пе­ни отра­жа­ло ожи­да­ния обще­ства, для кото­ро­го важ­ны были, с одной сто­ро­ны, гаран­тии ста­биль­но­сти импе­ра­тор­ской вла­сти, а с дру­гой, — опре­де­лен­ные прин­ци­пы управ­ле­ния, поз­во­ляв­шие избе­гать про­из­во­ла импе­ра­то­ров. Кро­ме того, дина­стизм в наи­боль­шей сте­пе­ни был при­сущ армии, кото­рая, обла­дая веду­щей ролью в леги­ти­ма­ции вла­сти позд­не­ан­тич­ных импе­ра­то­ров, рас­смат­ри­ва­ла, как пра­ви­ло, сыно­вей пол­ко­вод­цев как наи­луч­ших кан­дида­тов на пре­стол (ср. Claud. III con­s. Hon. 44—45).