Жизнь древнего Рима.

с.4

Памя­ти доро­гих дру­зей — Софии Ива­нов­ны Про­та­со­вой, Сер­гея Нико­ла­е­ви­ча Чер­но­ва, Пав­ла Гри­го­рье­ви­ча Любо­ми­ро­ва

с.5

Его так и зва­ли про­сто «горо­дом», и когда про­из­но­си­ли сло­во «urbs», все пони­ма­ли, что речь идет о Риме. Чуже­стран­цы, побы­вав­шие в этой сто­ли­це мира, с вос­тор­гом рас­ска­зы­ва­ли сво­им зем­ля­кам о вели­ко­леп­ных зда­ни­ях, пора­жав­ших и обду­ман­ной сме­ло­стью замыс­ла и несрав­нен­ной рос­ко­шью отдел­ки, о вели­ча­вых фору­мах, о три­ум­фаль­ных арках, кото­рые спо­кой­но и неопро­вер­жи­мо повест­во­ва­ли о победах и заво­е­ва­ни­ях Рима. Отго­ло­сок это­го вос­тор­жен­но­го изум­ле­ния слы­шит­ся в эпи­те­тах, сопро­вож­даю­щих его имя: «золо­той», «веч­ный». Стран­ным обра­зом послед­ний из них сохра­нил свою силу. Рим был взят и раз­граб­лен вар­ва­ра­ми; его ули­цы зарос­ли тра­вой, на его фору­мах пас­лись коро­вы; хра­мы и двор­цы пре­вра­ти­лись в раз­ва­ли­ны, но в мучи­тель­ном гро­хо­те сред­не­ве­ко­вой воен­ной воз­ни, сре­ди бес­тол­ко­вой раз­дроб­лен­но­сти фео­даль­но­го мира гла­за людей неиз­мен­но обра­ща­лись к это­му было­му сре­дото­чию зем­но­го могу­ще­ства. Даль веков скры­ла тем­ные и страш­ные сто­ро­ны антич­но­го Рима: он казал­ся сим­во­лом государ­ст­вен­ной мощи, обес­пе­чив­шей мир и бла­го­ден­ст­вие сво­им под­дан­ным; для людей, толь­ко нака­нуне узнав­ших, что такое азбу­ка, он был оби­те­лью, откуда лил­ся свет про­све­ще­ния и разу­ма.

Со вре­мен Воз­рож­де­ния Рим стал вели­кой шко­лой, куда при­хо­ди­ли учить­ся худож­ни­ки, поэты, уче­ные. В Риме хоро­шо было зани­мать­ся не толь­ко древ­ней исто­ри­ей; исто­рия здесь сбра­сы­ва­ла с себя школь­ное и книж­ное оде­я­ние; она вхо­ди­ла в сего­дняш­ний день как живое вче­ра: язы­ком раз­ва­лин, кам­ней и над­гро­бий Рим рас­ска­зы­вал, чего достиг­ло про­шлое, на чем оно спо­ткну­лось, решать какие зада­чи оста­ви­ли пред­ки сво­им отда­лен­ным потом­кам. с.6 А нача­ло вовсе не пред­ве­ща­ло этой буду­щей сла­вы. На вер­ши­нах несколь­ких хол­мов в бес­по­ряд­ке сто­я­ли хижи­ны, спле­тен­ные из вет­вей и обма­зан­ные гли­ной. Столб в середине хижи­ны под­дер­жи­вал соло­мен­ную или трост­ни­ко­вую кры­шу; дым от оча­га выхо­дил в отвер­стие над две­рью, над кото­рой при­ла­жи­ва­ли ино­гда навес. Очаг был пере­нос­ной, а в камен­ном полу были про­руб­ле­ны канав­ки для сто­ка воды. Место, где устро­и­лись эти древ­ние посе­лен­цы, пред­став­ля­ло собой пута­ни­цу овра­гов, лож­би­нок, забо­ло­чен­ных низин и мел­ко­вод­ных речу­шек, сте­кав­ших с хол­мов, амфи­те­ат­ром рас­по­ло­жен­ных на левом бере­гу Тиб­ра. Стра­бон, раз­мыш­ляв­ший о том, какие эко­но­ми­че­ские пре­иму­ще­ства это­го места содей­ст­во­ва­ли воз­вы­ше­нию Рима, выра­зи­тель­но под­чер­ки­ва­ет, что было оно выбра­но не по трез­во­му уче­ту его выгод, а по необ­хо­ди­мо­сти¹. Хоро­шие места были заня­ты, при­хо­ди­лось доволь­ст­во­вать­ся тем, что оста­ва­лось. Мож­но, одна­ко, пред­ста­вить себе, что в этой мест­но­сти при­вле­ка­ло древ­ней­ших насель­ни­ков: хол­мы, пусть и невы­со­кие (одни — немно­гим выше 50 м, дру­гие — немно­гим ниже)², ино­гда кру­тые и обры­ви­стые, были все же есте­ствен­ной кре­по­стью, а забо­ло­чен­ные лож­би­ны, пре­вра­щав­ши­е­ся ино­гда в насто­я­щие болота, дела­ли эту кре­пость еще надеж­нее. Кру­гом рос­ли леса и били клю­чи; чистая вода, мате­ри­ал для постро­ек, топ­ли­во и дичь были под рукой. Воз­ле про­те­ка­ла боль­шая судо­ход­ная река: лег­ко было под­нять­ся вверх и спу­стить­ся вниз; мож­но было и завя­зать тор­гов­лю с кем нуж­но; мож­но было при слу­чае орга­ни­зо­вать и раз­бой­ни­чий набег.

В VII в. до н. э. насе­ле­ние этих посел­ков, жив­ших совер­шен­но обособ­лен­но, нача­ло объ­еди­нять­ся, и в VI в. под вли­я­ни­ем и под вла­стью этрус­ков Рим стал уже насто­я­щим горо­дом. Он рас­тет; сна­ча­ла центр неза­мет­ной стра­ны, он ста­но­вит­ся сто­ли­цей мощ­но­го государ­ства и, в кон­це кон­цов, сто­ли­цей миро­вой дер­жа­вы. И те пре­иму­ще­ства, кото­рые при­вле­ка­ли древ­ней­ших насель­ни­ков к этим хол­мам и низи­нам, ока­зы­ва­ют­ся теперь недо­стат­ка­ми. Хол­мы кру­ты, на них труд­но взби­рать­ся; несмот­ря на все работы по осуш­ке забо­ло­чен­ных мест, кото­рые нача­лись еще до Тарк­ви­ни­ев, маля­рия не пере­во­ди­лась в горо­де и каж­дую осень соби­ра­ла обиль­ную жат­ву; ули­цы узки и кри­вы; «при всем сво­ем могу­ще­стве рим­ляне не могут их выпря­мить», — ядо­ви­то заме­тил Дио­дор (XIV. 116. 9). Эти ули­цы, улоч­ки и пере­ул­ки вьют­ся в доли­нах, с.7 караб­ка­ют­ся на хол­мы; в этой пере­пле­таю­щей­ся сети нет ни систе­мы, ни поряд­ка: «самый бес­по­рядоч­ный город в мире», — ска­жет А. Боеци­ус, круп­ней­ший зна­ток антич­но­го гра­до­стро­и­тель­ства.

Рим­ляне позд­ней­ше­го вре­ме­ни испы­ты­ва­ли неко­то­рое сму­ще­ние от этой «бес­пла­но­во­сти» сво­его горо­да и объ­яс­ня­ли ее спеш­кой, с кото­рой он отстра­и­вал­ся после страш­но­го галль­ско­го погро­ма (390 г. до н. э.)³. Цице­рон с доса­дой про­ти­во­по­став­лял широ­кие, хоро­шо рас­пла­ни­ро­ван­ные ули­цы Капуи жал­ким улоч­кам Рима (de leg. agr. II. 35. 96). А к этим искон­ным недо­стат­кам при­со­еди­ни­лись новые, посте­пен­но созда­вае­мые исто­ри­че­ской обста­нов­кой.

Зна­че­ние Рима рас­тет, и насе­ле­ние его уве­ли­чи­ва­ет­ся; Рим при­тя­ги­ва­ет к себе людей ото­всюду — с жильем ста­но­вит­ся труд­но; квар­тир не хва­та­ет и стро­ить­ся негде. Отсут­ст­вие таких средств сооб­ще­ния, каки­ми рас­по­ла­га­ем мы, дела­ет невоз­мож­ным воз­ник­но­ве­ние при­го­ро­дов, окру­жаю­щих наши боль­шие горо­да. Те, кто сво­им трудом зара­ба­ты­вал себе хлеб, кто был свя­зан с государ­ст­вен­ной, судеб­ной или дело­вой жиз­нью, вынуж­де­ны жать­ся к местам, где мож­но най­ти работу и сбыт про­дук­там этой работы, где нахо­дят­ся офи­ци­аль­ные учреж­де­ния и совер­ша­ют­ся тор­го­вые и денеж­ные опе­ра­ции. Для чело­ве­ка бога­то­го необ­хо­ди­мо­сти тут, прав­да, нет: он обза­ведет­ся «вось­мью лад­ны­ми моло­д­ца­ми», кото­рые и про­не­сут сре­ди рас­сту­паю­щей­ся тол­пы его носил­ки, где «он будет читать, писать или спать и при­будет на место рань­ше пеше­хо­дов» (Iuv. 3. 239—241), но ремес­лен­ник, мел­кий тор­го­вец, кли­ент о таком спо­со­бе пере­дви­же­ния и меч­тать не может. И Рим уже в кон­це рес­пуб­ли­ки и еще отчет­ли­вее при импе­рии рас­па­дет­ся на две части: Рим хол­мов и Рим низин, лежа­щих меж­ду эти­ми хол­ма­ми. Они во мно­гих отно­ше­ни­ях непо­хо­жи один на дру­гой. Воздух на хол­мах здо­ро­вее и чище («col­les sa­lu­ber­ri­mi» — «хол­мы очень здо­ро­вые», — ска­жет Цице­рон), там мно­го садов и пар­ков, тор­гов­ля жмет­ся в сто­ро­ну, и хозя­е­ва­ми здесь особ­ня­ки (do­mus), при­брав­шие для себя пло­щадь, кото­рую надо высчи­ты­вать в гек­та­рах. Здесь живут люди, кото­рым слу­ча­ет­ся взой­ти на импе­ра­тор­ский пре­стол, пер­вые санов­ни­ки государ­ства, пред­ста­ви­те­ли ста­рых ари­сто­кра­ти­че­ских родов, обла­да­те­ли огром­ных состо­я­ний — те, кто хочет и может обес­пе­чить себе тихий досуг вда­ли от тор­го­вой тол­кот­ни, от крик­ли­вой, шум­ной и дея­тель­ной суе­ты улиц, про­ло­жен­ных в низи­нах⁴.

с.8

Цен­тром государ­ст­вен­ной и обще­ст­вен­ной жиз­ни древ­не­го Рима была одна из низин — Форум; и как Рим был про­сто «горо­дом», так и форум рес­пуб­ли­кан­ско­го вре­ме­ни назы­вал­ся толь­ко «фору­мом», без вся­ких даль­ней­ших опре­де­ле­ний. От него во все сто­ро­ны рас­хо­ди­лись ули­цы; и на этих ули­цах, про­би­рав­ших­ся меж­ду хол­ма­ми, и сосре­дото­чи­ва­лась глав­ным обра­зом тор­го­вая и ремес­лен­ная жизнь горо­да.

Самый Форум уже в IV в. до н. э. был окайм­лен тор­го­вы­ми ряда­ми: по южной его сто­роне шли Ста­рые лав­ки (ta­ber­nae ve­te­res), напро­тив рас­по­ло­жи­лись Новые (ta­ber­nae no­vae). Здесь была шко­ла, кото­рую посе­ща­ла Вир­ги­ния; и у мяс­ни­ка, тор­го­вав­ше­го тут же, отец ее выхва­тил нож, кото­рым зако­лол дочь, спа­сая ее от бес­че­стия. Когда по сто­ро­нам Фору­ма место тор­го­вых рядов заня­ли бази­ли­ки (Пор­ци­е­ва и Эми­ли­е­ва), лав­ки раз­ме­сти­лись в них. И толь­ко посте­пен­но тор­го­вая жизнь отхлы­ну­ла от Фору­ма, пере­ме­стив­шись на Свя­щен­ную Доро­гу, сосед­нюю ули­цу, а позд­нее — на форум Тра­я­на.

Свя­щен­ная Доро­га, соеди­няв­шая Форум с Пала­ти­ном, начи­на­лась на Велии око­ло хра­ма Ларов (здесь она назы­ва­лась Верх­ней Свя­щен­ной Доро­гой — Sum­ma Sac­ra Via) и спус­ка­лась к восточ­ной сто­роне Фору­ма. В нача­ле импе­рии лав­ки окайм­ля­ли ее сплошь, но после того как был выстро­ен форум Мира и храм Фау­сти­ны⁵, они сдви­ну­лись к югу, ску­чив­шись меж­ду аркой Тита и домом, где жили вестал­ки (at­rium Ves­tae)⁶. Здесь сосре­дото­чи­лась тор­гов­ля золоты­ми веща­ми и дра­го­цен­ны­ми кам­ня­ми, но верх­ний конец ули­цы облю­бо­ва­ли тор­гов­цы цве­та­ми и фрук­тов­щи­ки. Овидий реко­мен­до­вал имен­но здесь поку­пать «сель­ские дары» воз­люб­лен­ной (am. 1. 8. 100; a. a. II. 265—266), и уже Варрон писал, что тут про­да­ют­ся такие пло­ды, что за них надо рас­пла­чи­вать­ся золо­том (r. r. I. 2. 10)⁷.

К севе­ру-восто­ку от Фору­ма шел Арги­лет, одна из ожив­лен­ней­ших улиц Рима с бой­кой тор­гов­лей и люд­ской тол­че­ей. Ниж­няя часть этой ули­цы, застро­ен­ная част­ны­ми дома­ми, была пре­вра­ще­на Доми­ци­а­ном и Нер­вой в fo­rum Tran­si­to­rium (Про­ход­ной форум). Тут были книж­ные лав­ки (Mart. I. 3. 1); эпи­грам­мы Мар­ци­а­ла про­да­ва­лись у Атрек­та в чис­ле про­чих нови­нок, объ­яв­ле­ни­я­ми о кото­рых хозя­ин с.9 лав­ки уве­шал двер­ные кося­ки (Mart. I. 117. 10—17); «мно­го­чис­лен­ные сапож­ни­ки захва­ти­ли ули­цу в свое вла­де­ние» (II. 17. 3). Побли­зо­сти когда-то нахо­ди­лись здесь гли­ня­ные карье­ры, и ули­ца, веро­ят­но, от них и полу­чи­ла свое наиме­но­ва­ние (ar­gil­la — «гли­на»)⁸.

Арги­лет вли­вал­ся в Субу­ру — доли­ну, кото­рая шла меж­ду Оппи­ем и южным скло­ном Вими­на­ла; под име­нем Субур­ско­го взво­за она про­дол­жа­лась меж­ду Оппи­ем и Цис­пи­ем и окан­чи­ва­лась у Эскви­лин­ских ворот. Нача­ло ее — «устье Субу­ры» — нахо­ди­лось, веро­ят­но, где-то неда­ле­ко от штаб-квар­ти­ры город­ско­го пре­фек­та, «где висят окро­вав­лен­ные пле­ти пала­чей» (Mart. II. 17. 1—2). Эту ули­цу Юве­нал назы­вал «кипя­щей» (11. 51); из этих слов и схо­лии к ним мож­но заклю­чить, что она дей­ст­ви­тель­но напо­ми­на­ла кипя­щий водо­во­рот. Мар­ци­ал, жало­вав­ший­ся на веч­ный гро­хот и гвалт, сто­яв­ший на рим­ских ули­цах, осо­бо выде­ля­ет Субу­ру: «крик­ли­вая» (XII. 18. 2). На этой тол­куч­ке тор­го­ва­ли всем, что тре­бу­ет­ся в повсе­днев­ном быту: «съест­ным, начи­ная от про­стой деше­вой еды — капу­ста, опав­шие мас­ли­ны, коз­ля­ти­на, яйца, куры (Mart. VII. 31), — и кон­чая доро­гой замор­ской дичью (Iuv. 11. 137—141), одеж­дой, желез­ным това­ром, обу­вью⁹. Здесь же про­да­ва­лись вся­кие при­ти­ра­ния и раз­ные при­над­леж­но­сти туа­ле­та: Мар­ци­ал, изде­ва­ясь над какой-то Гал­лой, гово­рил, что ее воло­сы, зубы и бро­ви при­об­ре­те­ны «в середине Субу­ры» (IX. 37). И здесь же, нако­нец, оби­та­ли «девуш­ки не очень доб­рой сла­вы» (Mart. VI. 66. 1—2), «субур­ские настав­ни­цы» в любов­ных делах (XI. 78. 11), кото­рые уме­ли, по сло­вам поэта, не про­сто «обстричь», а наго­ло «обрить» гостя (II. 17. 5). Гора­ций посе­лил здесь свою страш­ную Канидию, отда­лен­ную пра­ба­буш­ку шекс­пи­ров­ских ведьм, кото­рая осквер­ня­ет моги­лы и уби­ва­ет детей для сво­его чаро­дей­ства (epod. 5).

От Фору­ма к югу-запа­ду начи­на­лась, прой­дя меж­ду Юли­е­вой бази­ли­кой и хра­мом Касто­ра, Этрус­ская ули­ца (vi­cus Tus­cus), глав­ная арте­рия, свя­зы­вав­шая Форум с Велаб­ром, Коро­вьим рын­ком и Боль­шим Цир­ком. По всей веро­ят­но­сти, ули­ца эта полу­чи­ла свое назва­ние пото­му, что здесь рас­се­ли­лись этрус­ские масте­ра, собрав­ши­е­ся в Рим на строй­ку хра­ма Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го¹⁰. Здесь сто­я­ла ста­туя Вор­тум­на, «кото­рый есть глав­ное боже­ство этрус­ков» (Var. 1. 1. V. 46). Судя по тому, что позд­ней­шие ком­мен­та­то­ры к Гора­цию и Цице­ро­ну назы­ва­ют эту ули­цу vi­cus Tu­ra­rius — ули­ца Бла­го­во­ний, здесь была сосре­дото­че­на тор­гов­ля с.10 лада­ном и вся­ки­ми аро­ма­та­ми. Рядом с ней сле­ду­ет поме­стить тор­гов­лю тка­ня­ми и одеж­дой, пре­иму­ще­ст­вен­но доро­ги­ми: Мар­ци­ал жало­вал­ся, что его воз­люб­лен­ная тре­бу­ет от него «пер­во­сорт­но­го шел­ка с Этрус­ской ули­цы» (XI. 27. 11); в над­пи­сях упо­ми­на­ет­ся pur­pu­ra­rius, т. е. тор­го­вец или тка­ня­ми, окра­шен­ны­ми в пур­пур, или гото­вой одеж­дой из этих тка­ней (CIL. XIV. 2433) и про­сто тор­го­вец одеж­дой (CIL. VI. 9976), оба с этой ули­цы.

Оби­та­те­ли Этрус­ской ули­цы слы­ли людь­ми сомни­тель­ной репу­та­ции: Плавт гово­рил, что там живут те, кто тор­гу­ет собой Curc. 482); «бес­со­вест­ный народ с Этрус­ской ули­цы» — честил их Гора­ций (sat. II. 3. 228). Мы не зна­ем, было ли это мне­ние спра­вед­ли­во; может быть, здесь ска­за­лась ста­рин­ная нелю­бовь к этрус­кам, столь яркая уже у анна­ли­стов IV в. до н. э.

Этрус­ская ули­ца пере­се­ка­ла Велабр, лож­би­ну меж­ду севе­ро-запад­ным скло­ном Пала­ти­на и Капи­то­ли­ем. Когда-то и Велабр, и Форум были боло­том, по кото­ро­му пла­ва­ли в малень­ких чел­но­ках. Поэты авгу­стов­ско­го вре­ме­ни люби­ли вспо­ми­нать об этих мла­ден­че­ских годах Рима (Ov. f. VI. 401—405; Tib. II. 5. 33—34). При импе­рии это «самое ожив­лен­ное место в горо­де» (Macr. sat. I. 10. 15), с бой­кой тор­гов­лей. Бес­тол­ко­вый юнец у Гора­ция, полу­чив отцов­ское наслед­ство, вызы­ва­ет с ран­не­го утра к себе домой «рыба­ка, пти­це­ло­ва, фрук­тов­щи­ка, кол­бас­ни­ка… весь рынок с Велаб­ром вме­сте (sat. II. 3. 227—229). Схо­ли­аст заме­ча­ет к это­му месту, что на Велаб­ре тор­го­ва­ли пре­иму­ще­ст­вен­но съест­ным, в том чис­ле вином и мас­лом. Пара­сит в одной из комедий Плав­та жалу­ет­ся, что над его шут­ка­ми никто не сме­ет­ся: «…все сго­во­ри­лись, слов­но про­дав­цы мас­ла на Велаб­ре» (Capt. 486). Боль­шой извест­но­стью поль­зо­вал­ся велабр­ский коп­че­ный сыр. Мар­ци­ал, пони­мав­ший толк в еде, сочи­нил сопро­во­ди­тель­ную над­пись к голов­ке тако­го сыра: «Толь­ко тот сыр, кото­рый впи­тал в себя велабр­ский дым, вку­сен; не на вся­ком оча­ге изгото­вят хоро­ший сыр, не любой дым при­да­ет ему вкус» (XIII. 32). Пли­ний пишет, что козий сыр осо­бен­но вку­сен, если его выкоп­тить све­жим; «изготов­ля­е­мый в самом горо­де пред­по­чти­тель­нее всех осталь­ных» (XI. 241). На Велаб­ре тор­го­ва­ли, види­мо, сыром мест­но­го изготов­ле­ния из здеш­них сыро­ва­рен.

Непо­сред­ст­вен­но к Велаб­ру при­мы­кал Коро­вий Рынок; здесь, как ука­зы­ва­ет само имя, в древ­но­сти шла тор­гов­ля скотом. Пло­щадь эта нача­ла рано застра­и­вать­ся; уже к нача­лу Вто­рой Пуний­ской вой­ны с.11 здесь сто­я­ли мно­го­этаж­ные дома: в нача­ле Вто­рой Пуний­ской вой­ны бык, убе­жав с рын­ка, взо­брал­ся по лест­ни­це на тре­тий этаж; это сочли зло­ве­щим пред­зна­ме­но­ва­ни­ем (Liv. XXI. 61. 2).

Рядом с Этрус­ской ули­цей шла Ярем­ная, полу­чив­шая свое имя или от масте­ров, работав­ших ярма и засе­лив­ших эту ули­цу, или от алта­ря Юно­ны Юги (Iuno Iuga), соеди­няв­шей людей брач­ным ярмом (Fest. 92). Ули­ца эта оги­ба­ла Капи­то­лий и пред­став­ля­ла собой часть древ­ней тор­го­вой доро­ги, про­хо­див­шей здесь, когда и Рима еще не было и саби­няне при­хо­ди­ли за солью к солон­ча­кам в устье Тиб­ра.

Взво­зов и сей­час в Риме суще­ст­ву­ет доста­точ­но, несмот­ря на все изме­не­ния, кото­рые испы­та­ла поверх­ность горо­да под воздей­ст­ви­ем и при­род­ных сил, и люд­ской дея­тель­но­сти¹¹. Совре­мен­ные рим­ские взво­зы могут дать пред­став­ле­ние об антич­ных. На неко­то­рых хол­мах доро­га для пово­зок была толь­ко одна. На Пала­тин мож­но было въе­хать со Свя­щен­ной Доро­ги по Пала­тин­ско­му взво­зу (cli­vus Pa­la­ti­nus), а с Велаб­ра — по взво­зу Победы (cli­vus Vic­to­riae), кото­рый оги­бал холм и под­ни­мал­ся на него с севе­ра; на Капи­то­лий въез­жа­ли по Капи­то­лий­ско­му взво­зу (cli­vus Ca­pi­to­li­nus); им закан­чи­ва­лась Свя­щен­ная Доро­га. Это был един­ст­вен­ный доступ­ный для пово­зок путь на Капи­то­лий, по нему под­ни­ма­лись колес­ни­цы три­ум­фа­то­ров и по нему же спус­ка­лись в доли­ну Боль­шо­го Цир­ка повоз­ки с изо­бра­же­ни­я­ми и сим­во­ла­ми раз­ных божеств. Для пеше­хо­дов были устро­е­ны лест­ни­цы — sca­lae или gra­dus. С Фору­ма на вер­ши­ну Крем­ля (Arx) вели Sca­lae Ge­mo­niae и gra­dus Mo­ne­tae¹²: пер­вая начи­на­лась око­ло ста­рой тюрь­мы (car­cer) и под­ни­ма­лась до самой сед­ло­ви­ны (Asy­lum), разде­ляв­шей две вер­ши­ны хол­ма; вто­рая была ее про­дол­же­ни­ем и шла от сед­ло­ви­ны к хра­му Юно­ны Моне­ты¹³ на вер­шине Крем­ля. По лест­ни­це в сто сту­пе­ней, полу­чив­шей по чис­лу их и свое имя — Cen­tum gra­dus, под­ни­ма­лись на Капи­то­лий со сто­ро­ны Велаб­ра. Лест­ни­ца Кака (sca­lae Ca­ci)¹⁴ вела с Пала­ти­на к Боль­шо­му Цир­ку, а с Фору­мом его соеди­ня­ла лест­ни­ца Колец (sca­lae Anu­la­riae), назван­ная так по нахо­див­шим­ся вбли­зи мастер­ским юве­ли­ров, изготов­ляв­ших коль­ца.

Мра­мор­ный План поз­во­ля­ет соста­вить пред­став­ле­ние об этих рим­ских лест­ни­цах. На двух облом­ках (frgm. 114 и frgm. 173) изо­бра­же­ны две лест­ни­цы, место­на­хож­де­ние кото­рых, к с.12 сожа­ле­нию, нель­зя опре­де­лить. Пер­вая из них — мону­мен­таль­ная (око­ло 56 м дли­ной и око­ло 18 м шири­ной вни­зу и око­ло 10 м ввер­ху); посе­редине она разде­ле­на широ­ким барье­ром, кото­рый делит ее на две поло­ви­ны. После каж­дых 4—5 сту­пе­нек — пло­щад­ка. На вто­рой лест­ни­це (40 м дли­ной и шири­ной 7 м) после каж­дых 8—10 сту­пе­нек сде­ла­ны пло­щад­ки шири­ной 4 м.

Свиде­тель­ство совре­мен­ни­ков о том, что ули­цы древ­не­го Рима были узки­ми и изви­ли­сты­ми, под­твер­жда­ет­ся и Мра­мор­ным Пла­ном, и остат­ка­ми рас­ко­пан­ных антич­ных улиц. Самая боль­шая шири­на их 6—7 м (шири­на взво­за Победы — 8 м — исклю­че­ние). Свя­щен­ная Доро­га в сво­ем нача­ле не пре­вы­ша­ет 4,8 м, а в самом широ­ком месте дости­га­ет 6,5 м; шири­на Капи­то­лий­ско­го взво­за — 6 м, Этрус­ской ули­цы — 6,5 м, Ярем­ной — 5,51 м. Ули­цы обыч­но были не шире 4,5—5 м (по зако­нам Две­на­дца­ти Таб­лиц от V в. до н. э. ули­цы не долж­ны быть уже 4,74 м). Пере­ул­ки и тупи­ки были еще уже и часто не дости­га­ли в шири­ну даже и 3 м¹⁵.

Мож­но пред­ста­вить себе, какая тол­куч­ка и тол­чея были на этих тес­ных ули­цах, если здесь шла бой­кая тор­гов­ля и жило ремес­лен­ное насе­ле­ние, напри­мер, на «гряз­ной и мок­рой» Субу­ре, на Велаб­ре, на Этрус­ской ули­це. Сов­ме­ще­ние пеше­го и кон­но­го дви­же­ния при­во­ди­ло, конеч­но, к непре­рыв­ной цепи несчаст­ных слу­ча­ев, и Цезарь в законе о город­ском бла­го­устрой­стве (lex Iulia mu­ni­ci­pa­lis, 45 г. до н. э.) запре­тил вся­ко­му кон­но­му транс­пор­ту въезд в Рим после сол­неч­но­го вос­хо­да и до зака­та¹⁶. Исклю­че­ние было сде­ла­но толь­ко для телег, кото­рые вво­зи­ли стро­и­тель­ные мате­ри­а­лы для хра­мов и обще­ст­вен­ных зда­ний и выво­зи­ли из горо­да мусор, а так­же для три­ум­фаль­ных колес­ниц и пово­зок, ехав­ших в тор­же­ст­вен­ных про­цес­си­ях. В неко­то­рые празд­ни­ки мог­ли ехать в повоз­ках вестал­ки, rex sac­ro­rum и фла­ми­ны¹⁷.

Судя по опи­са­нию Юве­на­ла, нель­зя, одна­ко, ска­зать, чтобы дви­же­ние на рим­ских ули­цах было сво­бод­ным и лег­ким: «Я тороп­люсь, но мне пре­граж­да­ет доро­гу тол­па впе­ре­ди; иду­щие сза­ди целым отрядом напи­ра­ют мне на спи­ну. Один уда­ря­ет меня лок­тем, дру­гой уда­ря­ет креп­ким шестом, кто-то сту­ка­ет по голо­ве брев­ном, кто-то мет­ре­том. Ноги у меня в гря­зи по коле­но; куда ни повер­нись, тебе на ногу насту­па­ет здо­ро­вен­ная ступ­ня, гвоздь сол­дат­ско­го сапо­га вон­за­ет­ся в палец… разо­рва­ли толь­ко что почи­нен­ную туни­ку; подъ­ез­жа­ют дро­ги, на кото­рых с.13 вих­ля­ют­ся ело­вые брев­на; на дру­гих повоз­ках везут кучу сос­но­вых балок, они угро­жаю­ще пока­чи­ва­ют­ся. А если над­ло­мит­ся ось в теле­ге с лигу­рий­ским мра­мо­ром и вся эта гора опро­ки­нет­ся на людей? Что оста­нет­ся от их тел?» (3. 243—259).

Набе­реж­ной в нашем смыс­ле в древ­нем Риме не было. Вдоль реки, под­хо­дя к само­му бере­гу, тяну­лись ряды стро­е­ний, пре­иму­ще­ст­вен­но скла­дов, с пло­щад­ка­ми для выгруз­ки судов; от этих пло­ща­док к само­му Тиб­ру спус­ка­лись невы­со­кие лест­ни­цы, по кото­рым груз­чи­ки вно­си­ли наверх това­ры. За скла­да­ми начи­на­лись ули­цы, одни — парал­лель­но Тиб­ру, дру­гие — пер­пен­ди­ку­ляр­но к нему.

Ули­цы часто назы­ва­лись по тем ремес­лен­ни­кам или тор­гов­цам, кото­рые там обос­но­ва­лись. На Эскви­лине, воз­ле хра­ма Мате­ри-Зем­ли, про­хо­ди­ла ули­ца Сапож­ни­ков — спе­ци­а­ли­стов по выдел­ке сан­да­лий (vi­cus San­da­la­rius), спус­кав­ша­я­ся к Субу­ре и пере­се­кав­шая ее. На этой ули­це Август поста­вил зна­ме­ни­тую ста­тую Апол­ло­на, кото­рая и ста­ла име­но­вать­ся по ули­це — Apol­lo San­da­la­rius. Была ули­ца Шор­ни­ков (vi­cus Lo­ra­rius — CIL. VI. 9796); где она нахо­ди­лась, неиз­вест­но; ули­ца Хле­бо­тор­гов­цев (vi­cus Fru­men­ta­rius) по сосед­ству с хлеб­ны­ми скла­да­ми на Тиб­ре под Авен­ти­ном (CIL. VI. 814). На Авен­тине был взвоз Кап­са­ри­ев (кап­са­ри­я­ми назы­ва­лись люди, под охра­ну кото­рых мою­щи­е­ся в банях отда­ва­ли свою одеж­ду). В одной из над­пи­сей упо­ми­на­ет­ся «кап­са­рий из Анто­ни­но­вых терм» (CIL. VI. 9232); боль­шин­ство жите­лей это­го взво­за состо­я­ло, оче­вид­но, из кап­са­ри­ев, обслу­жи­вав­ших тер­мы Кара­кал­лы.

Ино­гда ули­ца полу­ча­ла имя того, кто ее про­ло­жил: взвоз Пул­лия, вед­ший от Субу­ры к запад­ной око­неч­но­сти Оппия, и взвоз Кос­ко­ния (где нахо­дил­ся, неиз­вест­но) были назва­ны по име­ни сво­их устро­и­те­лей (Var. 1. 1. V. 158). Пуб­ли­ци­ев взвоз, по кото­ро­му мож­но было въе­хать на Авен­тин («рань­ше это была кру­тая ска­ла», — Ov. f. IV. 280—294), был устро­ен и вымо­щен Луци­ем и Мар­ком Пуб­ли­ци­я­ми Мал­ле­о­ла­ми, куруль­ны­ми эди­ла­ми 238 г. до н. э. Они употре­би­ли на это дело штраф­ные день­ги, полу­чен­ные с круп­ных ското­во­дов, нару­шив­ших закон о нор­ме скота, кото­рый раз­ре­ша­лось пасти на государ­ст­вен­ных паст­би­щах (Var. 1. 1. V. 158; Fest. 276) Ино­гда назва­ние ули­це под­ска­зы­ва­ла леген­да или исто­ри­че­ское вос­по­ми­на­ние: на Авен­тине ули­цы Боль­шо­го и Мало­го Лав­ро­во­го Леса (vi­cus Lo­re­ti Maio­ris и vi­cus Lo­re­ti Mi­no­ris) с.14 про­хо­ди­ли по тому месту, где рань­ше рос­ла лав­ро­вая роща (Pl XV. 138). «Их назва­ли так или пото­му, что здесь похо­ро­нен царь Таций, кото­ро­го жите­ли Лав­рен­та уби­ли, или же пото­му, что здесь рос лав­ро­вый лес, кото­рый потом сру­би­ли и на месте кото­ро­го постро­и­лись» (Var. 1. 1. V. 152). «Про­кля­той» назы­ва­лась ули­ца на Эскви­лине, где, по пре­да­нию, Тул­лия пере­еха­ла через труп сво­его отца Сер­вия Тул­лия (Liv. 1. 48. 7). На Пат­ри­ци­ан­ской ули­це (vi­cus Pat­ri­cius) «жили по при­ка­за­нию Сер­вия Тул­лия пат­ри­ции: если бы они что-либо замыс­ли­ли про­тив него, их мож­но было бы одо­леть, дей­ст­вуя с высот» (ули­ца шла в низине меж­ду Цис­пи­ем и Вими­на­лом); тако­во по край­ней мере объ­яс­не­ние Феста (247). Ино­гда имя опре­де­ля­лось каким-нибудь харак­тер­ным при­зна­ком самой ули­цы: Высо­кая Тро­па (Al­ta Se­mi­ta) про­хо­ди­ла по греб­ню Кви­ри­на­ла, Длин­ная ули­ца (vi­cus Lon­gus) пере­се­ка­ла всю доли­ну меж­ду Кви­ри­на­лом и Вими­на­лом, Пыль­ная (vi­cus Pul­ve­ra­rius) нахо­ди­лась воз­ле ломок пуц­цо­ла­ны меж­ду Аппи­е­вы­ми и Арде­а­тин­ски­ми ворота­ми. Были ули­цы, назван­ные по вла­дель­цу како­го-нибудь дома, по хра­му или памят­ни­ку: ули­ца Камен на Целии — по свя­ти­ли­щу этих богинь; ули­ца Цезе­тия (vi­cus Cae­se­ti) где-то меж­ду Авен­ти­ном и Тиб­ром — по дому Цезе­тия Руфа, кото­рый Фуль­фия, жена Анто­ния, меч­та­ла при­об­ре­сти. Отказ Руфа сто­ил ему голо­вы (App. bell. civ. IV. 29). Слу­ча­лось, что имя ули­це дава­ла какая-нибудь этни­че­ская груп­па, здесь про­жи­вав­шая: Афри­кан­ская ули­ца на Эскви­лине (vi­cus Af­ri­cus) полу­чи­ла, по сло­вам Варро­на, это назва­ние пото­му, что здесь во вре­мя Пуний­ской вой­ны дер­жа­ли под охра­ной залож­ни­ков из Афри­ки (1. 1. V. 159). Об Этрус­ской ули­це мы уже гово­ри­ли.

У квар­та­лов были тоже свои име­на, кото­рые дава­лись часто по глав­ной ули­це это­го квар­та­ла: был Кри­вой квар­тал с Кри­вой ули­цей на Эскви­лине (его оби­та­те­ли зва­лись vi­co­cur­ven­ses), квар­тал Мате­ри Вене­ры с ули­цей того же име­ни на Авен­тине (его жите­лей име­но­ва­ли ve­ne­ren­ses). На Эскви­лине за Эскви­лин­ски­ми ворота­ми был фон­тан со ста­ту­ей Орфея, кото­ро­го окру­жа­ли зве­ри и пти­цы (Mart. X. 19. 6—9); оби­та­те­ли это­го квар­та­ла были or­phien­ses.

Чело­ве­ку, кото­рый пло­хо знал Рим, при­хо­ди­лось труд­но, если он вынуж­ден был один, без про­во­жа­то­го, разыс­ки­вать нуж­ную ему ули­цу и нуж­ный дом: на ули­цах не было таб­ли­чек с их с.15 назва­ни­я­ми, а на домах не было номе­ров. К это­му надо при­ба­вить, что если глав­ная ули­ца квар­та­ла все­гда име­ла назва­ние, то малень­кие улоч­ки, тупи­ки и пере­ул­ки часто оста­ва­лись безы­мян­ны­ми. Мно­го­этаж­ные дома были тако­го же уны­ло-стан­дарт­но­го вида, как и совре­мен­ные мно­го­квар­тир­ные дома в боль­ших горо­дах, и весе­лый анек­дот, рас­ска­зан­ный авто­ром «Рито­ри­ки Герен­нию» (IV. 50—51)¹⁸, пока­зы­ва­ет, как лег­ко было сбить­ся и запу­тать­ся в Риме. Ули­цу без назва­ния при­хо­ди­лось опре­де­лять путем опи­са­тель­ным. Аско­ний в сво­ем ком­мен­та­рии к уте­рян­ной речи Цице­ро­на «За Скав­ра» пишет, что дом послед­не­го нахо­дил­ся на Пала­тине; надо, спу­стив­шись по Свя­щен­ной Доро­ге, взять в первую боко­вую ули­цу нале­во и спра­ши­вать дом Цеци­ны Лар­га, кото­рый был кон­су­лом вме­сте с Клав­ди­ем: ему теперь при­над­ле­жит дом Скав­ра. Фест сооб­ща­ет, что мусор из хра­ма Весты за 17 дней до июль­ских календ выно­сят в тупик, нахо­дя­щий­ся почти посе­редине Капи­то­лий­ско­го взво­за (466); тупик име­ни не име­ет, рав­но как и ули­ца, где жил Скавр.

Для точ­но­го ука­за­ния дома назы­ва­ют имя его вла­дель­ца: мы уже виде­ли это у Аско­ния. «Ты не будешь чужой для Юлия¹⁹, — обра­ща­ет­ся Мар­ци­ал к сво­ей книж­ке, кото­рую он посы­ла­ет в Рим (сам он в это вре­мя жил в Цис­аль­пин­ской Гал­лии), — сра­зу же ищи его в нача­ле Кры­той ули­цы в доме, кото­рый при­над­ле­жал рань­ше Даф­ни­су» (III. 5. 5—6). Имя чело­ве­ка, постро­ив­ше­го дом или дол­го в нем жив­ше­го, ино­гда проч­но закреп­ля­лось за этим домом: особ­няк, где жил Аттик, а до него еще его дядя, про­дол­жал назы­вать­ся Там­фи­ли­е­вым. Ино­гда дом нахо­ди­ли, отсчи­ты­вая чис­ло зда­ний от како­го-то опре­де­лен­но­го пунк­та. «Вот место и рай­он, кото­рые ука­зал мне мой гос­по­дин… седь­мой дом от ворот; там и живет свод­ник, кото­ро­му он велел отне­сти эти день­ги». Несмот­ря на это ука­за­ние, Гар­пакс счи­та­ет более вер­ным спро­сить у кого-нибудь, где живет Бал­ли­он (Plaut. Pseud. 594—600). Катулл сооб­ща­ет адрес одной подо­зри­тель­ной хар­чев­ни таким обра­зом: «…она нахо­дит­ся у девя­то­го стол­ба, счи­тая от хра­ма Касто­ра и Пол­лук­са» (37. 1—2). Хоро­ши­ми ука­за­те­ля­ми слу­жи­ли вывес­ки на лав­ках и мастер­ских; на них обыч­но изо­бра­жа­лись пред­ме­ты, кото­рые здесь выде­лы­ва­лись и про­да­ва­лись, или какой-нибудь памят­ник искус­ства, нахо­дя­щий­ся по сосед­ству и широ­ко извест­ный. Слу­ча­лось, что на домах был как бы свой герб. Пом­пею после с.16 его победы над пира­та­ми раз­ре­ше­но было укра­сить свой дом в Кари­нах носа­ми (рост­ра­ми) с пират­ских судов: он так и назы­вал­ся — Do­mus Rostra­ta. В V в. н. э. был Дом с Паль­мой (Do­mus Pal­ma­ta): фасад его, веро­ят­но, укра­ша­ла высе­чен­ная из кам­ня или отли­тая из метал­ла паль­ма. Мар­ци­ал, посы­лая Пли­нию Млад­ше­му X кни­гу сво­их сти­хов, «не очень уче­ную и вовсе не стро­гую, но и не вовсе лишен­ную пре­ле­сти», ука­зы­ва­ет его адрес: Пли­ний живет неда­ле­ко от Фон­та­на с Орфе­ем, и его дом укра­шен изо­бра­же­ни­ем орла (X. 19. 10—11)²⁰.

Рим­ские пло­ща­ди (areae) не все извест­ны по име­ни. Вели­чи­на у них раз­ная: были боль­шие, напри­мер, перед тер­ма­ми Тита (82×12 м); были помень­ше (22×45 м, 25×23 м). Почти весь Капи­то­лий (не Кремль) зани­ма­ла Капи­то­лий­ская пло­щадь (око­ло 1.5 га), посе­редине кото­рой воз­вы­шал­ся храм Юпи­те­ра Силь­ней­ше­го Вели­чай­ше­го, один из древ­ней­ших хра­мов горо­да. Пло­щадь была обведе­на сте­ной, за ней шел пор­тик; на ночь пло­щадь запи­ра­лась, оста­ва­ясь под охра­ной при­врат­ни­ка и собак. Здесь же содер­жа­лись и свя­щен­ные гуси. Из цел­лы хра­ма мож­но было прой­ти в под­валь­ные поме­ще­ния (fa­vis­sae), где хра­ни­лись ста­рин­ные ста­туи, упав­шие с кры­ши хра­ма, а так­же раз­лич­ные посвя­ти­тель­ные дары (Gell. II. 10. 2). На пло­ща­ди сто­я­ло несколь­ко древ­них хра­мов (Юпи­те­ра Фере­трия, Юпи­те­ра Гре­мя­ще­го, Мар­са Мсти­те­ля, Вене­ры и дру­гие), мно­го часо­вен, алта­рей, ста­туй богов и зна­ме­ни­тых рим­лян. Послед­них было так мно­го, что Август велел пере­не­сти часть их на Мар­со­во Поле (Suet. Ca­lig. 34. 1).

Храм Апол­ло­на на Пала­тине — самое вели­ко­леп­ное из воз­двиг­ну­тых Авгу­стом зда­ний — нахо­дил­ся на пло­ща­ди, кото­рая назы­ва­лась пло­ща­дью Апол­ло­на, или пло­ща­дью Апол­ло­но­ва хра­ма (Area Apol­li­nis или Area aedis Apol­li­nis). Храм был выстро­ен из боль­ших плит бело­го каррар­ско­го мра­мо­ра; на кры­ше сто­я­ла колес­ни­ца Солн­ца; две­ри были укра­ше­ны релье­фа­ми из сло­но­вой кости. Храм окру­жал пор­тик с колон­на­ми из жел­то-крас­но­го нуми­дий­ско­го мра­мо­ра, меж­ду кото­ры­ми сто­я­ли ста­туи пяти­де­ся­ти Дана­ид, а перед ними кон­ные ста­туи их несчаст­ных мужей (Prop. II. 31. 4; Schol. Pers. 2. 56; Ov. trist. III. 1. 61—62). Под пор­ти­ком или с.17 рядом с ним нахо­ди­лась Биб­лио­те­ка Апол­ло­на, состо­яв­шая из двух отде­ле­ний, гре­че­ско­го и латин­ско­го. Над­пи­си упо­ми­на­ют импе­ра­тор­ских рабов (они все были гре­ка­ми), работав­ших в одном и в дру­гом отде­ле­ни­ях (CIL. VI. 5188, 5189, 5884). Перед вхо­дом в храм сто­я­ли мра­мор­ная ста­туя Апол­ло­на и алтарь, вокруг кото­ро­го было постав­ле­но четы­ре брон­зо­вых быка работы Миро­на.

Была еще пло­щадь Сатур­на, нахо­див­ша­я­ся меж­ду Капи­то­лий­ским взво­зом и Ярем­ной ули­цей, за хра­мом это­го боже­ства. Вокруг нее были рас­став­ле­ны брон­зо­вые дос­ки с выре­зан­ны­ми на них зако­на­ми; на пло­щадь откры­ва­лись и кан­це­ля­рии, в кото­рых веда­ли дела­ми государ­ст­вен­ной каз­ны, поме­щен­ной в этом хра­ме.

Рим­ские хол­мы были когда-то густо оде­ты лесом; запад­ный край Оппия назы­вал­ся Fa­gu­tal, пото­му что здесь рос­ла буко­вая роща (fa­gus — «бук»); храм Юно­ны Луци­ны на Цис­пии нахо­дил­ся в роще. Страш­ные обряды вак­ха­на­лий справ­ля­лись под Авен­ти­ном в роще боги­ни Сти­му­лы²¹. На Мар­со­вом Поле рос дубо­вый лесок (aes­cu­le­tum); Гай Гракх, не желая попасть в руки пре­сле­до­ва­те­лей, при­ка­зал рабу убить себя, дой­дя до рощи Фури­ны (на пра­вом бере­гу Тиб­ра)²². Целий, по сло­вам Таци­та, назы­вал­ся в древ­но­сти Кверкве­ту­ла­ном (quer­cus — «дуб»), пото­му что весь зарос густым дубо­вым лесом (arm. IV. 65). О роще лав­ров на Авен­тине уже упо­ми­на­лось.

К кон­цу рес­пуб­ли­ки от этих рощ и лесоч­ков или ниче­го не оста­лось, или уце­ле­ли толь­ко жал­кие групп­ки или отдель­ные дерев­ца. В раз­рас­таю­щем­ся горо­де дере­вьям труд­но усто­ять под натис­ком охот­ни­ков за нажи­вой и перед жад­но­стью стро­и­те­лей-спе­ку­лян­тов. Люди состо­я­тель­ные стре­ми­лись окру­жать свои особ­ня­ки дере­вья­ми и вооб­ще зеле­нью: дом Атти­ка на Кви­ри­на­ле сто­ял в пар­ке, похо­див­шем, види­мо, боль­ше на про­стую рощу, над кото­рой не исхит­рял­ся искус­ник-садов­ник; Кор­не­лий Непот назы­ва­ет этот парк про­сто «лесом» (Att. 13); у Кот­ты где-то на Остий­ской доро­ге, веро­ят­но под Авен­ти­ном, нахо­дил­ся «кро­хот­ный садик» (Cic. ad. Att. XII. 23); дом Крас­са на Пала­тине сла­вил­ся сво­и­ми шестью «лото­са­ми»: это были огром­ные дере­вья, «широ­ко рас­ки­нув­шие свои тени­стые вет­ви» (Pl. XVII. 2—5). Все это были с.18 люди, жив­шие в сво­их особ­ня­ках. Жите­ли инсул в боль­шин­стве слу­ча­ев были обре­че­ны на созер­ца­ние гряз­ных, в пят­нах и тре­щи­нах, стен про­ти­во­по­лож­ных домов: в Риме ули­цы не обса­жи­ва­ли дере­вья­ми и цве­та­ми, как у нас, да при узо­сти улиц это было и невоз­мож­но. Свою тос­ку по зеле­ни город­ская бед­но­та удо­вле­тво­ря­ла «подо­би­ем садов»: раз­во­ди­ла цве­ты и вся­кие тра­вы у себя на окош­ках (Pl. XIX. 59). Рим­ские ули­цы, тес­ные, шум­ные, с гал­дя­щей тол­пой, через кото­рую было не про­бить­ся, не были, конеч­но, местом для отды­ха и про­гу­лок. Было, одна­ко, в рес­пуб­ли­кан­ском Риме два места, где город­ские жите­ли люби­ли соби­рать­ся в часы досу­га: Форум и Свя­щен­ная Доро­га.

Форум был местом встре­чи и дело­вых людей, и без­дель­ни­ков. Око­ло «коло­д­ца Либо­на» — камен­ной заго­род­ки, постав­лен­ной по пору­че­нию сена­та неким Скри­бо­ни­ем Либо­ном в том месте, куда уда­ри­ла мол­ния (Fest. 448)²³, соби­ра­лись обыч­но ростов­щи­ки (Pers. 4. 49 и схо­лия к это­му сти­ху). Овидий сове­то­вал несчаст­но­му влюб­лен­но­му отвле­кать­ся от сво­ей печа­ли, думая о той непри­ят­но­сти, кото­рая его ждет: в бли­жай­шие кален­ды ему пред­сто­ит рас­пла­чи­вать­ся с ростов­щи­ком «у коло­д­ца» (rem. amor. 561—562). Неда­ле­ко отсюда нахо­дил­ся «пре­тор­ский суд»: дере­вян­ная плат­фор­ма, кото­рую в середине II в. до н. э. пере­нес­ли с коми­ция на Форум. Гора­ций сре­ди «сотен дел», кото­рые обру­ши­ва­ют­ся на него в горо­де, вспо­ми­на­ет, как раб Рос­ция пере­да­вал ему прось­бу гос­по­ди­на явить­ся в этот суд к 7 утра (sat. II. 6. 33—35). Вече­ра­ми он, одна­ко, любил про­гу­ли­вать­ся по Фору­му, заме­шав­шись в пест­рой тол­пе. У Фору­ма были свои завсе­гда­таи (fo­ren­ses), сре­ди кото­рых нахо­ди­лось нема­ло людей сомни­тель­ной репу­та­ции. В Юли­е­вой бази­ли­ке рас­по­ла­га­лись игро­ки, память о кото­рых до сих пор сохра­ни­лась, так как в пор­ти­ке, на пли­тах бело­го мра­мо­ра, они выца­ра­па­ли свои «играль­ные дос­ки», круг­лые и четы­рех­уголь­ные; стран­ст­ву­ю­щие гада­те­ли соби­ра­ли вокруг себя довер­чи­вых кли­ен­тов, но послу­шать их пред­ска­за­ния оста­нав­ли­ва­лись и скеп­ти­ки, вро­де Гора­ция. Здесь соби­ра­лись заяд­лые поли­ти­ка­ны, обсуж­дав­шие вопро­сы вой­ны и мира: луч­ше, чем пол­ко­во­дец, ушед­ший в поход, зна­ли они, как про­ве­сти вой­ско, где раз­бить лагерь, когда начать воен­ные дей­ст­вия и когда луч­ше посидеть смир­но. Здесь рож­да­лись ново­сти, «у кото­рых нико­гда не ока­зы­ва­лось отца» (Liv. XLIV. 22), но кото­рые сра­зу при­об­ре­та­ли вес и с.19 зна­че­ние реаль­но­го собы­тия. «Те, кто все­гда тол­чет­ся под рост­ра­ми, — писал Целий Цице­ро­ну, — раз­нес­ли по все­му горо­ду и по Фору­му изве­стие, что ты погиб: Кв. Пом­пей убил тебя в пути» (Cic. ad. fam. VIII. 1. 4). Отсюда рас­пол­за­лись мрач­ные слу­хи, сра­зу будо­ра­жив­шие город; Гора­ций, бли­зость кото­ро­го к Меце­на­ту была извест­на, не мог отбить­ся от бес­по­кой­ных рас­спро­сов: «как дела в Дакии?», «где будут наре­зать зем­лю сол­да­там, в Сици­лии или у нас в Ита­лии?» (sat. II. 6. 50—56).

Вто­рым люби­мым местом про­гу­лок была Свя­щен­ная Доро­га. Сюда при­хо­ди­ли полю­бо­вать­ся юве­лир­ны­ми изде­ли­я­ми, выстав­кой дра­го­цен­ных кам­ней, цве­та­ми и фрук­та­ми, кра­сота кото­рых пре­льща­ла рим­лян не мень­ше, чем кра­сота кам­ней. Бога­тые люди при­хо­ди­ли сюда купить или зака­зать что-либо искус­но­му масте­ру. Здесь часто про­ха­жи­вал­ся Гора­ций, и тут его как-то раз и пой­мал докуч­ли­вый нахал, испор­тив­ший ему весь день (sat. I. 9). Раз­бо­га­тев­ший выскоч­ка раз­гу­ли­ва­ет здесь взад и впе­ред «в сво­ей тоге в шесть лок­тей» (Hor. epod. 4. 6—8), не обра­щая ника­ко­го вни­ма­ния на него­дую­щие взгляды, кото­ры­ми про­во­жа­ют его искон­ные рим­ляне.

Если Форум и Свя­щен­ная Доро­га при­вле­ка­ли к себе и бед­ня­ков, и людей со сред­ства­ми, то были у послед­них в город­ской чер­те и места насто­я­ще­го отды­ха, дале­кие от город­ско­го цен­тра, устро­ен­ные со все­ми удоб­ства­ми и рос­ко­шью, кото­рые были доступ­ны вла­дель­цу. Родо­вая и денеж­ная ари­сто­кра­тия Рима вла­де­ла пар­ка­ми; за Тиб­ром нахо­дил­ся парк Кло­дии, воз­люб­лен­ной Катул­ла, устра­и­вав­шей здесь празд­ни­ки, отго­ло­сок кото­рых дошел до наше­го вре­ме­ни; Цице­рон про­сил Атти­ка имен­но здесь при­смот­реть ему парк, где он мог бы поста­вить свя­ти­ли­ще в память сво­ей умер­шей доче­ри (ad. Att. XII. 19. 22 и 23). Тут же был парк, при­над­ле­жав­ший Цеза­рю.

Из пар­ков рес­пуб­ли­кан­ско­го вре­ме­ни сле­ду­ет назвать еще сады Лукул­ла и сады Сал­лю­стия: те и дру­гие на Хол­ме Садов (ныне Пин­чио). Сады Лукул­ла, пер­вый парк на Хол­ме Садов, были раз­би­ты око­ло 60 г. до н. э. Лици­ни­ем Лукул­лом, победи­те­лем Мит­ри­да­та. Мы не зна­ем, что пред­став­лял собой этот парк; воз­мож­но, какая-то часть его была пло­до­вым садом: инте­рес Лукул­ла к фрук­то­вым дере­вьям и вни­ма­ние к ним засвиде­тель­ст­во­ва­ны тем, что сре­ди всех тре­вог Мит­ри­да­то­вой вой­ны он заме­тил необыч­ное с.20 для Ита­лии дере­во — череш­ню и вывез его с собой (Pl. XV. 102). В 46 г. н. э. парк этот при­над­ле­жал Вале­рию Ази­а­ти­ку (отсюда и назва­ние его: hor­ti Asia­ti­ci), «кото­рый укра­сил его с рос­ко­шью заме­ча­тель­ной». Мес­са­ли­на, желая завла­деть этим пар­ком, доби­лась того, что Ази­а­тик покон­чил с собой. Уже вскрыв себе вены, он при­ка­зал раз­ло­жить погре­баль­ный костер в таком месте, где огонь не повредил бы дере­вьям (Tac. arm. XI. 1—3). В этом же пар­ке поз­же была уби­та и сама Мес­са­ли­на (там же, 37).

Рядом с этим пар­ком, к восто­ку, лежал парк зна­ме­ни­то­го исто­ри­ка Сал­лю­стия (hor­ti Sal­lus­tia­ni), одно из самых круп­ных земель­ных вла­де­ний в Риме, на устрой­ство кото­ро­го Сал­лю­стий истра­тил боль­шую часть денег, награб­лен­ных им во вре­мя управ­ле­ния Нуми­ди­ей. Парк зани­мал восточ­ную часть Хол­ма Садов, доли­ну меж­ду этим хол­мом и Кви­ри­на­лом и север­ную окра­и­ну Кви­ри­на­ла. Парк пере­се­кал во всю дли­ну широ­кий ручей: соеди­не­ние воды и зеле­ни было основ­ным эсте­ти­че­ским тре­бо­ва­ни­ем рим­лян. В одном позд­нем источ­ни­ке ска­за­но, что были здесь тер­мы и дво­рец. Сад, нахо­див­ший­ся в долине меж­ду Хол­мом Садов и Кви­ри­на­лом, был раз­бит в фор­ме длин­но­го ова­ла. После смер­ти исто­ри­ка парк пере­шел к его пле­мян­ни­ку Квин­ту Сал­лю­стию, кото­рый умер в 21 г. н. э.; в сле­дую­щем году он был уже во вла­де­нии импе­ра­то­ра: в над­пи­си это­го года упо­ми­на­ет­ся «вилик боже­ст­вен­но­го Авгу­ста в Сал­лю­сти­е­вых садах» (CIL. VI. 9005); види­мо, парк пере­шел к Тибе­рию по заве­ща­нию.

Даль­ше, захва­тив Вими­нал кра­ем и рас­по­ло­жив­шись боль­шей сво­ей частью на Цис­пии, рас­ки­нул­ся парк Лол­ли­ев (hor­ti Lol­lia­ni), устро­ен­ный или М. Лол­ли­ем, настав­ни­ком Кали­гу­лы (Suet. Tib. 12. 2), или его доче­рью, Лол­ли­ей Пав­ли­ной, сопер­ни­цей Агрип­пи­ны Млад­шей^[2]. После смер­ти Мес­са­ли­ны Клав­дий дол­го коле­бал­ся, на кото­рой из них ему женить­ся, пока, нако­нец, не выбрал Агрип­пи­ну. Импе­ра­три­ца доби­лась изгна­ния Лол­лии и кон­фис­ка­ции ее иму­ще­ства, в том чис­ле и пар­ка (49 г.). Четы­ре года спу­стя она же погу­би­ла Ста­ти­лия Тав­ра, кон­су­ла 44 г., «страст­но домо­га­ясь его садов» (Tac. arm. XII. 59): они нахо­ди­лись на Эскви­лине, неда­ле­ко от пар­ка Лол­ли­ев.

Пер­вым чело­ве­ком, раз­бив­шим парк на Эскви­лине, был Меце­нат. Он выбрал для него место страш­ное. Здесь было «общее клад­би­ще бед­но­го люда» (Hor. sat. I. 8. 10), глу­бо­кие колод­цы с.21 (pu­ti­cu­li), куда без раз­бо­ра бро­са­ли тру­пы рабов и нищих бед­ня­ков без роду и пле­ме­ни; здесь были город­ские свал­ки и здесь же про­из­во­ди­лись каз­ни; тела каз­нен­ных не хоро­ни­ли, а бро­са­ли тут же на месте. Оди­но­кий раб, тороп­ли­во нес­ший в сумер­ках тело сво­его несчаст­но­го това­ри­ща, чтобы бро­сить его в один из колод­цев, стаи воро­нов и кор­шу­нов-стер­вят­ни­ков, голод­ные бро­дя­чие соба­ки, воры, искав­шие жал­кой пожи­вы, кол­ду­ньи и гадаль­щи­ки, рыв­ши­е­ся в побелев­ших костях, — вот кого толь­ко и мож­но было здесь встре­тить. Гора­ций хоро­шо пере­дал атмо­сфе­ру жути, окру­жав­шей это место; гру­бая шут­ка, кото­рой он поста­рал­ся ее рас­се­ять, не дости­га­ет цели. Место было не толь­ко жут­ким: зло­вон­ные испа­ре­ния, сто­яв­шие над ним, при любом вет­ре наплы­ва­ли на город, неся с собой уду­шье и зара­зу. Уни­что­жить этот болез­не­твор­ный очаг было разум­ной оздо­ро­ви­тель­ной мерой, бла­го­де­тель­ной для все­го Рима; и Август, по сове­ту Меце­на­та, велел засы­пать всю эту пло­щадь на 6—7 м в высоту, а Меце­нат на этой насы­пи и раз­бил свой парк. Уми­рая (8 г. до н. э.), он заве­щал его Авгу­сту, как и все свое состо­я­ние.

Неда­ле­ко от пар­ка Меце­на­та нахо­дил­ся парк Лами­ев (hor­ti La­mia­ni). Семей­ство Эли­ев с дав­них пор вла­де­ло здесь «домиш­ком» (do­mun­cu­la, — Val. Max. IV. 4. 8; Plut. Aem. 5); в кон­це рес­пуб­ли­ки они раз­ве­ли здесь боль­шой парк, и Л. Элий Ламия, кон­сул 3 г. н. э., послед­ний в роду, пере­дал его по заве­ща­нию Тибе­рию (38 г. н. э.). Кали­гу­ла при­ни­мал здесь еврей­ское посоль­ство с Фило­ном во гла­ве; здесь же его и похо­ро­ни­ли, преж­де чем пере­не­сти в мав­зо­лей Авгу­ста. К Лами­е­вым садам непо­сред­ст­вен­но при­мы­ка­ли Май­е­вы (hor­ti Ma­iani); про­ку­ра­то­ром обо­их мог быть одно­вре­мен­но один чело­век (CIL. VI. 8668), но вилик в каж­дом был свой: «Фелик­су, Цеза­ре­ву рабу, вили­ку в садах Май­е­вых», — чита­ем мы в над­гро­бии (CIL. VI. 8669). Упо­ми­на­ет­ся в над­пи­сях и раб из чис­ла тех, кто обслу­жи­вал этот парк: «Анте­рот, раб Цеза­ря Гер­ма­ни­ка из садов Май­е­вых» (CIL. VI. 6152). Пли­ний рас­ска­зы­ва­ет, что Нерон велел выста­вить в этом пар­ке свой огром­ный порт­рет (в 120 футов высотой, веро­ят­но, копию со ста­туи, сто­яв­шей у Золо­то­го дома). Мол­ния уда­ри­ла в него, сго­ре­ла и луч­шая часть пар­ка (PL XXXV. 51). На Эскви­лине же нахо­ди­лись парк Пал­лан­та, могу­ще­ст­вен­но­го отпу­щен­ни­ка Клав­дия, одно­го из бога­тей­ших людей того вре­ме­ни, и парк Эпа­ф­ро­ди­та, отпу­щен­ни­ка Неро­на. с.22 Оба пар­ка были кон­фис­ко­ва­ны и пере­шли в соб­ст­вен­ность импе­ра­тор­ско­го дома. В 64 г. вынуж­ден был покон­чить с собой пра­внук Авгу­ста, Д. Юний Силан Торк­ват, и его пар­ком завла­дел Нерон²⁴.

Таким обра­зом, в тече­ние ста лет с неболь­шим пар­ки, шед­шие почти непре­рыв­ной поло­сой по окра­и­нам горо­да, все ока­за­лись во вла­де­нии импе­ра­то­ров — одни по заве­ща­нию, дру­гие путем кон­фис­ка­ции. Для огром­но­го боль­шин­ства рим­лян этот пере­ход от ста­рых вла­дель­цев к импе­ра­тор­ско­му дому был без­раз­ли­чен: пар­ки были и оста­ва­лись доступ­ны­ми толь­ко для тес­но­го кру­га людей; для широ­кой тол­пы они откры­лись лишь после пере­езда дво­ра в Кон­стан­ти­но­поль. Тем боль­шее зна­че­ние при­об­ре­та­ли те «ост­ро­ва зеле­ни», куда мог зай­ти каж­дый. Пер­вым из таких «ост­ро­вов» были сады Цеза­ря за Тиб­ром, вели­ко­леп­ный парк, где в 44 г. он при­ни­мал Клео­пат­ру. Он зани­мал пло­щадь от 75 до 100 га (с одной сто­ро­ны он шире, с дру­гой уже) и был укра­шен со всей рос­ко­шью, кото­рую Цезарь любил, и с тем боль­шим вку­сом, кото­рый его отли­чал. Здесь были залы с мра­мор­ны­ми и моза­ич­ны­ми пола­ми, пор­ти­ки, ста­туи, фон­та­ны. Цезарь заве­щал это пре­крас­ное место для отды­ха наро­ду, но беда была в том, что отсто­я­ло оно дале­ко от город­ско­го цен­тра и прий­ти туда пеш­ком (а мы виде­ли, что ино­го спо­со­ба пере­дви­же­ния для бед­но­го насе­ле­ния в Риме нет) от Субу­ры или даже с Этрус­ской ули­цы не каж­до­му было под силу. Для обще­на­род­но­го отды­ха и гуля­нья тре­бо­ва­лось место более близ­кое; создать его нуж­но было не толь­ко для укра­ше­ния горо­да. С жильем в Риме было пло­хо; бед­ное насе­ле­ние юти­лось кое-как; квар­ти­ры были доро­ги, их не хва­та­ло. Цезарь нашел сред­ство раз­ре­шить жилищ­ный вопрос: он заду­мал отве­сти Тибр к Вати­кан­ским хол­мам, заме­нить Мар­со­во Поле Вати­кан­ским, а Мар­со­во Поле, еще уве­ли­чен­ное отво­дом Тиб­ра (полу­ча­лась пло­щадь око­ло 300 га), отдать под застрой­ку (Cic. ad Att. XIII. 30). Мера была эффек­тив­ной и разум­ной, но осу­ще­ст­вить ее поме­ша­ла Цеза­рю смерть, Август же на нее не отва­жил­ся. Импе­рия вооб­ще не нашла спо­со­ба раз­ре­шить жилищ­ную про­бле­му по суще­ству — это ока­за­лось ей не под силу; она попы­та­лась толь­ко с.23 скра­сить тяже­лые жилищ­ные усло­вия: создать для широ­ких сло­ев насе­ле­ния нечто такое, что хоть несколь­ко мог­ло смяг­чить жизнь в шуме и гря­зи рим­ских улиц, в угне­таю­щем одно­об­ра­зии инсул и в духо­те жал­ких квар­тир. Цезарь знал, что делал, заве­щая свой парк за Тиб­ром наро­ду. Август, его помощ­ни­ки и пре­ем­ни­ки, раз­би­вая сады, устра­и­вая амфи­те­атр и цирк, соору­жая тер­мы, про­кла­ды­вая фору­мы, при­да­ва­ли Риму вид, кото­рый был досто­ин миро­вой сто­ли­цы, и это, конеч­но, вхо­ди­ло в их пла­ны, но в то же вре­мя они этим самым вно­си­ли неко­то­рый коррек­тив в убо­гую домаш­нюю жизнь боль­шей части насе­ле­ния. Ника­кое могу­ще­ство не мог­ло выпря­мить рим­ских улиц, но укра­сить Рим вели­че­ст­вен­ны­ми зда­ни­я­ми, про­ве­сти воду в таком изоби­лии, что не было ули­цы и пере­крест­ка, где не слы­шал­ся бы плеск фон­та­нов, устро­ить пре­крас­ные город­ские сады и пре­вра­тить тер­мы в двор­цы куль­ту­ры — это импе­ра­то­ры мог­ли сде­лать, и они это дела­ли. Суще­ст­вен­ной мерой в этом направ­ле­нии было бла­го­устрой­ство Мар­со­ва Поля.

Мар­со­во Поле, низи­на в излу­чине Тиб­ра, пло­ща­дью почти в 250 га, было местом, где рим­ская моло­дежь зани­ма­лась воен­ны­ми и гим­на­сти­че­ски­ми упраж­не­ни­я­ми. Здесь же соби­ра­лись Цен­ту­ри­ат­ные коми­ции, про­ис­хо­ди­ли выбо­ры маги­ст­ра­тов, про­из­во­ди­лась пере­пись насе­ле­ния; отсюда леги­о­ны дви­га­лись в поход. При импе­рии здесь воз­дви­га­ют­ся вели­ко­леп­ные зда­ния, устра­и­ва­ют­ся сады и пар­ки. Стра­бон, посе­тив­ший Рим как раз при Авгу­сте, посвя­тил Мар­со­ву Полю вос­тор­жен­ные стро­ки: «Боль­шая часть див­ных соору­же­ний нахо­дит­ся на Мар­со­вом Поле: при­род­ную кра­соту это­го места уве­ли­чи­ла муд­рая забота. Рав­ни­на эта уди­ви­тель­на уже самой вели­чи­ной сво­ей: здесь без поме­хи мож­но мчать­ся на колес­ни­цах и зани­мать­ся дру­ги­ми вида­ми кон­но­го спор­та; в это же вре­мя огром­ная тол­па спо­кой­но зани­ма­ет­ся игрой в мяч, бро­са­ет диск, упраж­ня­ет­ся в борь­бе. Зда­ния, лежа­щие вокруг, веч­но­зе­ле­ный газон, венец хол­мов, спус­каю­щих­ся к самой реке, кажут­ся кар­ти­ной, от кото­рой нель­зя ото­рвать глаз» (236).

Мар­со­во Поле ста­но­вит­ся для рим­ско­го насе­ле­ния излюб­лен­ным местом отды­ха и про­гу­лок. Радо­стью Гора­ци­е­ва Мены, бед­но­го отпу­щен­ни­ка, зани­мав­ше­го скром­ное место гла­ша­тая, были его дру­зья, соб­ст­вен­ный домик, а по окон­ча­нии дел — про­гул­ка по Мар­со­ву Полю (epist. I. 7. 55—59). Здесь дышат чистым с.24 возду­хом, наслаж­да­ют­ся видом зеле­ни, широ­ким гори­зон­том, любу­ют­ся про­из­веде­ни­я­ми искус­ства. Здесь же идет тор­гов­ля пред­ме­та­ми рос­ко­ши и устро­е­ны насто­я­щие база­ры, где «золо­той Рим рас­швы­ри­ва­ет свои богат­ства». В пор­ти­ке (он был дли­ной 11/2 км) Юли­е­вой Заго­род­ки (зда­ние это нача­то было Цеза­рем и закон­че­но Агрип­пой, зятем Авгу­ста и его бли­жай­шим сотруд­ни­ком) нахо­дил­ся ряд лавок; на облом­ках Мра­мор­но­го Пла­на они ясно пока­за­ны. По сло­вам Сене­ки, здесь все­гда было пол­но наро­ду (de ira. II. 8. 1), и Мар­ци­ал заста­вил Мамур­ру, героя одной сво­ей эпи­грам­мы, обхо­дить эти лав­ки одну за дру­гой. В одной из них Мамур­ра тре­бу­ет, чтобы ему пока­за­ли кра­сав­цев-рабов, кото­рых пря­чут от глаз тол­пы, — они пред­на­зна­че­ны для избран­ных поку­па­те­лей, затем пере­хо­дит к тор­гов­цу доро­гой мебе­лью, велит снять чех­лы со сто­лов из дра­го­цен­но­го афри­кан­ско­го «цит­ру­са» и достать при­пря­тан­ные колон­ки сло­но­вой кости, на кото­рых будет поко­ить­ся круг­лая дос­ка это­го сто­ла. Вздох­нув, что ложе на шесть пер­сон, выло­жен­ное чере­па­хой, слиш­ком мало для его сто­ла, он идет к про­дав­цу, кото­рый тор­гу­ет коринф­ской брон­зой, но она ему не нра­вит­ся. Даль­ше сле­ду­ют лав­ки с хру­сталь­ной посудой, — на ней, к сожа­ле­нию, ока­за­лось пят­ныш­ко. У юве­ли­ра он пере­счи­ты­ва­ет дра­го­цен­ные кам­ни в золотых укра­ше­ни­ях и коли­че­ство жем­чу­жин в серь­гах, при­це­ни­ва­ет­ся к яшме, сомне­ва­ет­ся, не под­дель­ный ли сар­до­ник ему пока­зы­ва­ют, и, нако­нец, ухо­дит под вечер, купив две гро­шо­вых чаш­ки (IX. 59). В пор­ти­ке Арго­нав­тов (выстро­ен Агрип­пой в 25 г. до н. э.) муж, ослеп­лен­ный любо­вью к жене, поку­па­ет для нее хру­сталь­ную посу­ду и коль­цо с алма­зом (Iuv. 6. 153—156). Мар­ци­ал часто вспо­ми­на­ет этот пор­тик; здесь посто­ян­но тол­пил­ся народ (назва­ние свое пор­тик полу­чил от кар­тин, укра­шав­ших его сте­ны: на них изо­бра­же­на была исто­рия арго­нав­тов). В пор­ти­ке, кото­рый выстро­ил Филипп, отчим Авгу­ста (он и назы­вал­ся Филип­по­вым пор­ти­ком), вокруг хра­ма Герак­ла и Муз, шла бой­кая тор­гов­ля пари­ка­ми (Ov. a. a. III. 167—168).

На Мар­со­вом Поле, к запа­ду от Широ­кой Доро­ги, нахо­ди­лись сады Агрип­пы — парк, раз­би­тый Агрип­пой, по всей веро­ят­но­сти, с наме­ре­ни­ем пода­рить его наро­ду: это вполне согла­со­ва­лось с его взгляда­ми, а кро­ме того, парк этот тес­но при­мы­кал к его тер­мам, кото­рые, по край­ней мере в какой-то сво­ей части, уже дав­но с.25 нахо­ди­лись в обще­на­род­ном поль­зо­ва­нии. Агрип­па раз­вел его на месте Козье­го болота (pa­lus Cap­rae), и устрой­ство это­го пар­ка было для Мар­со­ва Поля такой же оздо­ро­ви­тель­ной мерой, как устрой­ство пар­ка на Эскви­лине. Сады Агрип­пы под­хо­ди­ли к само­му пор­ти­ку Пом­пея; с юга их окайм­лял «сто­ко­лон­ный пор­тик» (he­ca­tos­ty­lon), а за ним тянул­ся парк с алле­я­ми пла­та­нов. В зеле­ни дере­вьев сто­я­ли фигу­ры зве­рей. Малень­кий Гилл, люби­мец Мар­ци­а­ла, сунул, рас­ша­лив­шись, ручон­ку в рази­ну­тую пасть брон­зо­вой мед­веди­цы и погиб от «смер­тель­но­го уку­са под­лой змеи, спря­тав­шей­ся в тем­ном углуб­ле­нии» (Mart. III. 19). Осо­бо надо отме­тить ста­тую уми­раю­ще­го льва работы Лисип­па, кото­рую Агрип­па при­вез из Ламп­са­ка и «поме­стил в роще меж­ду прудом и кана­лом» (Str. 590). Пруд, нахо­див­ший­ся совсем близ­ко от терм, пред­став­лял собой есте­ствен­ный бас­сейн для купа­ния и был допол­не­ни­ем к фри­гида­рию; Сене­ка в моло­до­сти обыч­но начи­нал новый год с купа­ния в ледя­ной воде это­го пруда (epist. 83. 5).

Наис­кось от это­го пар­ка, к восто­ку от Широ­кой Доро­ги, нахо­дил­ся дру­гой парк — Поле Агрип­пы. Мар­ци­ал со сво­его третье­го эта­жа видел лав­ро­вые дере­вья на этом «поле» (I. 108. 3); парк со ста­ту­я­ми и алле­я­ми, обса­жен­ны­ми бук­сом, при­мы­кал с запад­ной сто­ро­ны к пор­ти­ку Вип­са­нии, кото­рый нача­ла Пол­ла, сест­ра Агрип­пы, а закон­чил Август. В этом пор­ти­ке нахо­ди­лась кар­та, изготов­лен­ная по при­ка­за­нию Агрип­пы, «кото­рый желал пока­зать миру весь мир» (Pl. III. 17). «Если бы мы мог­ли с тобой, — пишет Мар­ци­ал, обра­ща­ясь к дру­гу, — рас­по­ла­гать нашим досу­гом и жить насто­я­щей жиз­нью, мы не зна­ли бы ни домов зна­ти, ни про­тив­ных тяжб, ни мрач­но­го Фору­ма, ни гор­де­ли­вых родо­слов­ных — про­гул­ки, беседы, чте­ние, Мар­со­во Поле, пор­ти­ки, тени­стые аллеи, вода Vig­ro (Мар­ци­ал, сле­до­ва­тель­но, осо­бо выде­ля­ет сады Агрип­пы. — М. С.), тер­мы — здесь про­во­ди­ли бы мы вре­мя, этим бы зани­ма­лись» (V. 20). В кон­це I в. н. э. житель Рима не может себе пред­ста­вить «насто­я­щей жиз­ни» без про­гу­лок на Мар­со­вом Поле.

Что же пред­став­ля­ли собой пор­ти­ки, о кото­рых так часто вспо­ми­на­ют поэты авгу­стов­ско­го вре­ме­ни? На осно­ва­нии Мра­мор­но­го Пла­на мы можем пред­ста­вить себе их пла­ни­ров­ку, более или менее оди­на­ко­вую для всех. Это пря­мо­уголь­ник, обыч­но обведен­ный кры­той колон­на­дой, обрам­ля­ю­щей сад с алле­я­ми (очень люби­мы пла­та­ны и лав­ро­вые дере­вья), купа­ми дере­вьев и фон­та­на­ми. с.26 В пор­ти­ке (в узком зна­че­нии это­го сло­ва) висят кар­ти­ны; в саду сре­ди зеле­ни и цве­тов сто­ят ста­туи; те и дру­гие — часто про­из­веде­ния вели­ких масте­ров (Pl. XXXV. 59, 114 и 126). Пор­тик Окта­вии был насто­я­щим музе­ем, где собра­ны шедев­ры антич­но­го искус­ства: Алек­сандр и Филипп с Афи­ной работы Анти­фи­ла, Афро­ди­та Фидия «исклю­чи­тель­ной кра­соты», Эрот Пра­к­си­те­ля, Аскле­пий и Арте­ми­да Кефи­со­до­та, Пра­к­си­теле­ва сына, Эрот с мол­нией, кото­ро­го при­пи­сы­ва­ли, одни — Ско­па­су, дру­гие — Пра­к­си­те­лю, и ряд дру­гих не менее заме­ча­тель­ных ста­туй. Меж­ду про­чим, в этом пор­ти­ке сто­я­ла и ста­туя Кор­не­лии, мате­ри Грак­хов. Пор­тик был отстро­ен Авгу­стом в честь его сест­ры Окта­вии. Он зани­мал боль­шую пло­щадь (130×110 м) и был окру­жен двой­ной колон­на­дой; гра­нит­ные колон­ны были обли­цо­ва­ны доро­гим замор­ским мра­мо­ром; в середине пор­ти­ка нахо­ди­лось два хра­ма — храм Юно­ны и храм Юпи­те­ра, зал для собра­ний и биб­лио­те­ка, устро­ен­ная Окта­ви­ей в память юно­го ее сына, Мар­цел­ла; как и Пала­тин­ская, она состо­я­ла из двух отде­ле­ний — гре­че­ско­го и латин­ско­го; пер­вым биб­лио­те­ка­рем был здесь Мелисс, отпу­щен­ник Меце­на­та (Suet. gramm. 21). Глав­ный вход в пор­тик, обра­щен­ный к Тиб­ру, был отде­лан в виде двой­но­го про­на­оса (папер­ти), в кото­ром с внут­рен­ней и наруж­ной сто­ро­ны сто­я­ло по четы­ре коринф­ских колон­ны бело­го мра­мо­ра (высотой 8.60 м); на них поко­ил­ся тре­уголь­ный фрон­тон.

Полу­чив по наслед­ству от Ведия Пол­ли­о­на его усадь­бу на север­ном склоне Оппия, Август снес построй­ки и раз­бил здесь сад в честь сво­ей супру­ги Ливии — пор­тик Ливии (115×75 м). Пли­ний рас­ска­зы­ва­ет, что здесь рос­ла вино­град­ная лоза, побе­ги кото­рой, взби­ра­ясь по дере­вьям, обра­зо­вы­ва­ли «тени­стые бесед­ки» (XIV. 11). Это ука­за­ние поз­во­ля­ет хотя бы схе­ма­тич­но пред­ста­вить себе внут­рен­нее устрой­ство это­го пор­ти­ка: за колон­на­дой шли аллеи, и око­ло дере­вьев, может быть, пла­та­нов, а может быть, вязов, были поса­же­ны то в одном месте, то в дру­гом вино­град­ные лозы. Лозу пус­ка­ли вить­ся по дере­вьям, под­ре­зан­ным эта­жа­ми, при­чем здесь рука садов­ни­ка пере­бра­сы­ва­ла еще пле­ти с одно­го дере­ва на дру­гое. Сад пред­став­лял собой, види­мо, любо­пыт­ное соеди­не­ние пар­ка и ar­bus­tum, т. е. вино­град­ни­ка, где лозы вились по дере­вьям. Посе­редине сада на откры­той пло­щад­ке Ливия выстро­и­ла храм Согла­сия. Пор­тик этот был очень любим; для жите­лей восточ­ной с.27 части горо­да это самое близ­кое место, где мож­но отдох­нуть и про­гу­лять­ся.

Зна­че­ние пор­ти­ков было дво­я­кое: насе­ле­ние сто­ли­цы мог­ло здесь про­гу­ли­вать­ся и отды­хать в любую пого­ду — кры­тые колон­на­ды защи­ща­ли от дождя и от солн­ца; в алле­ях было хоро­шо в ран­ние утрен­ние и пред­за­кат­ные часы. И эти сады с их колон­на­да­ми, хра­ма­ми, биб­лио­те­ка­ми, хра­нив­шие сокро­ви­ща искус­ства, были под­лин­ным укра­ше­ни­ем горо­да. Нель­зя отка­зать людям ста­ро­го Рима в забо­те об укра­ше­нии род­но­го горо­да. Уже в рес­пуб­ли­кан­ское вре­мя на Мар­со­вом Поле было выстро­е­но несколь­ко вели­ко­леп­ных зда­ний. Но забота их была слу­чай­ной: после­до­ва­тель­но­го пла­на тут не было. Стра­бон хоро­шо заме­тил раз­ни­цу в этом отно­ше­нии меж­ду рес­пуб­ли­кой и импе­ри­ей: «Люди ста­ро­го вре­ме­ни кра­сотой горо­да пре­не­бре­га­ли: их зани­ма­ло более важ­ное и насто­я­тель­но необ­хо­ди­мое. Их потом­ки и осо­бен­но наши совре­мен­ни­ки и об этом дума­ют, но в то же вре­мя они созда­ли в горо­де мно­же­ство пре­крас­ных соору­же­ний. И Пом­пей, и Цезарь, и Август, его сыно­вья, дру­зья, жена и сест­ра не жале­ли на это стро­и­тель­ство ни труда, ни издер­жек» (236). «Рим по сво­е­му виду не соот­вет­ст­во­вал вели­чию импе­рии, — пишет Све­то­ний. — Август так укра­сил его, что по спра­вед­ли­во­сти мог хва­лить­ся, гово­ря, что он при­нял Рим кир­пич­ным, остав­ля­ет же его мра­мор­ным» (Aug. 28. 3). Сле­дую­щие за Авгу­стом импе­ра­то­ры про­дол­жа­ли это дело укра­ше­ния и бла­го­устрой­ства горо­да.

Ста­рый Форум уже в кон­це рес­пуб­ли­ки ока­зы­вал­ся тес­но­ват и для судеб­ных заседа­ний, и для дело­вых опе­ра­ций. Кро­ме того, с ним было свя­за­но слиш­ком мно­го вос­по­ми­на­ний о слав­ном про­шлом сво­бод­ной рес­пуб­ли­ки, кото­рые Цеза­рю хоте­лось сде­лать хотя бы более туск­лы­ми. Построй­ка ново­го Фору­ма, пер­во­го из так назы­вае­мых импе­ра­тор­ских фору­мов, была им заду­ма­на еще в 54 г. Цице­рон и Оппий по его пору­че­нию долж­ны были ску­пить зем­ли от вла­дель­цев того места, кото­рое Цезарь пред­на­зна­чал для ново­го Фору­ма. «С ними нет сла­ду», — жало­вал­ся Цице­рон Атти­ку (ad Att. IV. 16. 8); сра­зу при­шлось выпла­тить 60 мил­ли­о­нов сестер­ций. Гово­ри­ли, воз­мож­но пре­уве­ли­чи­вая, с.28 буд­то зем­ля и самый Форум, кото­рый Цеза­рю не уда­лось закон­чить, вста­ли в 100 мил­ли­о­нов (Pl. XXXVI. 103; Suet. Caes. 26. 2). Закон­чил устрой­ство Юли­е­ва фору­ма уже после смер­ти Цеза­ря Окта­виан.

Форум пред­став­лял собой вытя­ну­тый пря­мо­уголь­ник шири­ной 30 м, дли­ной око­ло 119 м, обведен­ный сте­ной, за кото­рой шла колон­на­да. Часть этой сте­ны уце­ле­ла (12 м высота, 3.70 м тол­щи­на). В середине Фору­ма воз­вы­шал­ся храм Вене­ре Роди­тель­ни­це, сло­жен­ный из мра­мор­ных плит: от этой боги­ни род Юли­ев вел свое про­ис­хож­де­ние. Здесь сто­я­ла ста­туя Вене­ры, висе­ли кар­ти­ны зна­ме­ни­тых масте­ров, здесь же нахо­ди­лось шесть кол­лек­ций рез­ных гемм и пан­цирь, отде­лан­ный бри­тан­ским жем­чу­гом (Pl. XXXV. 136. 156; XXXVII. 11; IX. 116). Позд­нее Август поста­вил в этом хра­ме ста­тую обо­жест­влен­но­го Цеза­ря; голо­ва его была укра­ше­на звездой.

Про­дол­же­ни­ем Цеза­ре­ва фору­ма был форум Авгу­ста, кото­рый «он постро­ил по при­чине мно­го­люд­ства и оби­лия судеб­ных дел: двух уже суще­ст­во­вав­ших фору­мов не хва­та­ло; потре­бо­вал­ся тре­тий» (Suet. Aug. 29. 1), но «сде­лал он его мень­ше, чем хотел, так как не отва­жил­ся отнять от вла­дель­цев сосед­ние дома» (Suet. Aug. 56. 2). Форум этот состав­лял нечто еди­ное с хра­мом Мар­са Мсти­те­ля, кото­рый Окта­виан дал обет постро­ить перед реши­тель­ным сра­же­ни­ем с рес­пуб­ли­кан­ца­ми при Филип­пах (поэто­му Форум этот ино­гда назы­ва­ли Мар­со­вым). Пли­ний счи­тал его, так же как и Эми­ли­е­ву бази­ли­ку и храм Мира, «пре­крас­ней­ши­ми созда­ни­я­ми, какие когда-либо видел мир» (XXXVI. 102). Пря­мо­уголь­ную фор­му Фору­ма (125 м дли­на, 90 м шири­на) нару­ша­ли две эксед­ры, нахо­див­ши­е­ся на запад­ной и восточ­ной сто­ро­нах; весь форум был обведен огром­ной сте­ной, око­ло 36 м высотой. Сте­на эта слу­жи­ла двой­ную служ­бу: во-пер­вых, была защи­той на слу­чай пожа­ра, а во-вто­рых, скры­ва­ла от глаз посе­ти­те­лей фору­ма сосед­ние, гряз­ные и непри­гляд­ные квар­та­лы. Была она сло­же­на из широ­ких пепе­ри­но­вых плит, кото­рые кла­ли попе­ре­мен­но тыч­ком и лож­ком, скреп­ляя их дере­вян­ны­ми бол­та­ми. Дере­во для этих бол­тов, по сло­вам Пли­ния, было сруб­ле­но после вос­хо­да созвездия Пса — счи­та­лось, что тако­му мате­ри­а­лу не будет сно­су (XVI. 191): в XVI в., когда най­де­ны были остат­ки этой сте­ны, бол­ты эти ока­за­лись дей­ст­ви­тель­но в таком с.29 состо­я­нии, что ими мож­но было поль­зо­вать­ся. Внут­рен­няя сто­ро­на сте­ны была обли­цо­ва­на мра­мо­ром.

На этом Фору­ме Август поста­вил ста­туи всех рим­ских три­ум­фа­то­ров, начи­ная с Энея, объ­явив в эдик­те, что «он при­ду­мал это, дабы и его само­го и буду­щих гла­ва­рей наро­да мери­ли срав­не­ни­ем с эти­ми людь­ми» (Suet. Aug. 31. 5).

О хра­ме Мар­са Овидий ска­зал, что «толь­ко в таком поме­ще­нии и дол­жен был жить Марс в горо­де сво­его сына» (Ov. f. V. 553—568). В этом хра­ме юно­ши в день совер­шен­но­ле­тия наде­ва­ли тогу взрос­ло­го чело­ве­ка; «здесь сенат сове­щал­ся о вой­нах и три­ум­фах; отсюда отправ­ля­лись в про­вин­ции намест­ни­ки, а победи­те­ли по воз­вра­ще­нии при­но­си­ли то, что укра­ша­ло их три­умф». Сюда поме­ща­ли на сохра­не­ние день­ги и дра­го­цен­но­сти, пока одна­жды воры не про­ник­ли в храм и не огра­би­ли его (Iuv. 14. 261—262 и схо­лия к это­му месту).

Перед рес­пуб­ли­кан­ским Римом сто­я­ла зада­ча, решить кото­рую он и не пытал­ся. Надо было постро­ить хоро­шую доро­гу меж­ду цен­тром горо­да и Мар­со­вым Полем, куда вел узкий и неудоб­ный про­ход меж­ду Капи­то­ли­ем и Кви­ри­на­лом. Дума­ли об этом Цезарь и Август, устра­и­вая свои фору­мы? Мож­но ска­зать, что они под­хо­ди­ли к реше­нию зада­чи, про­кла­ды­ва­ли путь, идя по кото­ро­му мож­но было ее решить. Даль­ней­шим шагом в этом направ­ле­нии был снос неко­то­рой части Кви­ри­наль­ско­го хол­ма — мера, кото­рая пре­вра­ти­ла бы про­улок меж­ду ним и Капи­то­ли­ем в широ­кую доро­гу. Со смер­тью Авгу­ста, одна­ко, зада­ча была остав­ле­на, и Вес­па­си­ан, а после него Нер­ва о ней слов­но и забы­ли. Вес­па­си­а­на, чело­ве­ка эко­ном­но­го и береж­ли­во­го и на свои день­ги, и на государ­ст­вен­ные, явно отпу­ги­ва­ла мысль об огром­ных рас­хо­дах, кото­рые тре­бо­ва­лись для подоб­ной работы; он выбрал для сво­его фору­ма место не к запа­ду, а к восто­ку от фору­мов Цеза­ря и Авгу­ста. Здесь рань­ше нахо­дил­ся Лако­мый рынок (fo­rum Cup­pe­di­nis). Вес­па­си­ан уве­ли­чил его пло­щадь, ску­пив сосед­ние дома. Храм Мира, постро­ен­ный им после взя­тия Иеру­са­ли­ма, был настоль­ко заме­ча­те­лен, что и самый форум этот ста­ли назы­вать фору­мом Мира. Нер­ва соеди­нил его с дву­мя преж­ни­ми, заняв и рас­ши­рив ниж­ний конец Арги­ле­та. Этот про­ход стал назы­вать­ся Про­ход­ным фору­мом (fo­rum Tran­si­to­rium).

Про­ло­жить удоб­ную доро­гу к Мар­со­ву Полю — окон­ча­тель­но с.30 решить ста­рую зада­чу — выпа­ло на долю Тра­я­на, кото­рый к севе­ро-запа­ду от фору­ма Авгу­ста устро­ил свой. Чтобы постро­ить этот форум, надо было про­из­ве­сти боль­шие работы по ниве­ли­ров­ке поч­вы: при­шлось сре­зать целый угол Кви­ри­наль­ско­го хол­ма, вытя­ну­тый по направ­ле­нию к Капи­то­лию; было сня­то и выве­зе­но 850 тыс. м³ зем­ли. Форум пред­став­лял собой пря­мо­уголь­ник (116 м шири­ной, 95 м дли­ной); со сто­ро­ны вхо­да шла про­стая колон­на­да, с трех осталь­ных — двой­ная (сте­на, окру­жав­шая форум, была сло­же­на из пепе­ри­на и обли­цо­ва­на с внут­рен­ней сто­ро­ны мра­мо­ром). С запад­ной сто­ро­ны и с восточ­ной пло­щадь фору­ма замы­ка­ли две боль­ших эксед­ры (45 м глу­би­ной). В цен­тре фору­ма сто­я­ла кон­ная ста­туя импе­ра­то­ра, меж­ду колон­на­ми пор­ти­ка — ста­туи круп­ных пол­ко­вод­цев и государ­ст­вен­ных дея­те­лей. С фору­ма по трем сту­пень­кам жел­то­го мра­мо­ра вхо­ди­ли в бази­ли­ку, назван­ную Уль­пи­е­вой по родо­во­му име­ни Тра­я­на (159 м дли­ной с восто­ка на запад, 55 м шири­ной с севе­ра на юг), кото­рая воз­вы­ша­лась на один метр над фору­мом и была окру­же­на двой­ным рядом колонн (было их 96) бело­го и жел­то­го мра­мо­ра. На эти колон­ны опи­ра­лась гале­рея, шед­шая вокруг всей бази­ли­ки. Сте­ны были обли­цо­ва­ны мра­мо­ром, а дере­вян­ный остов кры­ши покрыт брон­зой. За бази­ли­кой, выше ее на один метр, нахо­ди­лась биб­лио­те­ка, имев­шая два отде­ле­ния — гре­че­ское и латин­ское. Меж­ду ними лежа­ла неболь­шая пря­мо­уголь­ная пло­щад­ка (24×16 м), а посе­редине ее воз­вы­ша­лась колон­на Тра­я­на — это «чудо из чудес», как назвал ее одна­жды Кар­ко­пи­но. Она была воз­двиг­ну­та в память побед Тра­я­на над дака­ми (102—107 гг.). Пьеде­стал ее име­ет фор­му почти пра­виль­но­го куба высотой 5.5 м; сто­ро­ны его укра­ше­ны воен­ны­ми тро­фе­я­ми и лав­ро­вы­ми гир­лян­да­ми. Высота колон­ны, сло­жен­ной из 17 бара­ба­нов каррар­ско­го мра­мо­ра, вме­сте с пьеде­ста­лом рав­на 39.83 м; диа­метр вни­зу 3.83 м, у вер­ши­ны 3.66 м. Навер­ху пер­во­на­чаль­но нахо­дил­ся орел, а после смер­ти Тра­я­на — его ста­туя, кото­рая исчез­ла в сумя­ти­це и тре­во­ге вар­вар­ских наше­ст­вий. Папа Сикст V поста­вил в 1588 году навер­ху колон­ны ста­тую апо­сто­ла Пет­ра. Внут­ри колон­ны устро­е­на витая лест­ни­ца в 185 сту­пе­нек; она цели­ком сохра­ни­лась и осве­ща­ет­ся 43 амбра­зу­ра­ми. По колонне спи­раль­ной лини­ей от капи­те­ли до пьеде­ста­ла идут баре­лье­фы (вытя­ну­тые по пря­мой линии, они заня­ли бы про­стран­ство в 200 м), изо­бра­жаю­щие глав­ные сце­ны Дакий­ской вой­ны, от с.31 само­го нача­ла пер­вой и до кон­ца вто­рой. На этих баре­лье­фах изо­бра­же­но 2500 фигур в раз­ных позах, за раз­лич­ны­ми заня­ти­я­ми — от мир­ной жат­вы и до гроз­ных баталь­ных сцен²⁵. Послед­них, разу­ме­ет­ся, неиз­ме­ри­мо боль­ше, и колон­ну Тра­я­на мож­но назвать энцик­ло­пе­ди­ей по вопро­сам орга­ни­за­ции и сна­ря­же­ния рим­ской армии II в. Когда импе­ра­тор Кон­стан­ций в 356 г. тор­же­ст­вен­но всту­пил в Рим, его пора­зи­ло вели­чие горо­да. «Храм Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го, зда­ния терм, обшир­ные, как целые про­вин­ции; гро­ма­да амфи­те­ат­ра, сло­жен­ная из тра­вер­ти­на до такой высоты, что до нее едва хва­та­ет чело­ве­че­ский глаз; Пан­те­он, круг­лое гро­мад­ное зда­ние, закан­чи­ваю­ще­е­ся ввер­ху сво­дом; высо­кие колон­ны с внут­рен­ней лест­ни­цей <…> но когда он при­шел на форум Тра­я­на, соору­же­ние един­ст­вен­ное в целом мире, достой­ное, по мое­му суж­де­нию, удив­ле­ния богов, он остол­бе­нел от изум­ле­ния» (Ам. Мар­цел­лин, XVI. 14—15. Пер. Ю. Кула­ков­ско­го. Киев, 1906. С. 132—133).

Мы гово­ри­ли уже, что на рим­ских ули­цах не сажа­ли ни цве­тов, ни дере­вьев. По хол­мам шли поло­сы густой зеле­ни импе­ра­тор­ских пар­ков, Мар­со­во Поле было почти сплош­ным пре­крас­ным садом, но в самом горо­де зеле­ни было мало: пор­тик Ливии — для I в., пар­ки вокруг терм Тра­я­на — для II в., вокруг терм Кара­кал­лы и Дио­кле­ти­а­на для III в. Совре­мен­но­му ленин­град­цу, при­вык­ше­му видеть на самых даже скром­ных ули­цах хотя бы малень­кий скве­рик или негу­стой ряд дере­вьев и кусти­ков, кото­рые все-таки как-то скра­ды­ва­ют одно­об­ра­зие стан­дарт­ных домов, древ­ний Рим пока­зал­ся бы невы­но­си­мо тягост­ным. Укра­ша­ли рим­ские ули­цы скульп­ту­ры и соору­же­ния архи­тек­тур­ные. Перед чело­ве­ком, спус­кав­шим­ся по гряз­ной Субу­ре к ста­ро­му Фору­му, вста­вал Вес­па­си­а­нов храм Мира, одно из чудес древ­ней архи­тек­ту­ры, на Фору­ме он мог любо­вать­ся бази­ли­ка­ми Эми­лия и Юлия Цеза­ря. Про­хо­жий, шед­ший со сто­ро­ны Афри­кан­ской ули­цы, видел гро­ма­ду Фла­ви­е­ва амфи­те­ат­ра, пора­жав­шую сво­ей гран­ди­оз­но­стью, разум­но­стью пла­на и стро­го­стью построй­ки, уме­ло смяг­чен­ной раз­но­об­ра­зи­ем спо­кой­ной и выдер­жан­ной орна­мен­ти­ров­ки (соче­та­ние колонн раз­ных орде­ров). По все­му горо­ду были рас­се­я­ны хра­мы, три­ум­фаль­ные арки с баре­лье­фа­ми, рас­ска­зы­ваю­щи­ми о собы­ти­ях, в память кото­рых были воз­двиг­ну­ты арки. В IV в. н. э. три­ум­фаль­ных арок насчи­ты­ва­лось в Риме 36. Постав­лен­ные с.32 обыч­но в нача­ле ули­цы, они обрам­ля­ют ее, застав­ля­ют видеть в еди­ном направ­ле­нии и в пер­спек­ти­ве. Релье­фы, их укра­шаю­щие, могут быть очень раз­но­го худо­же­ст­вен­но­го досто­ин­ства, но сами по себе арки огром­ные, свер­каю­щие мра­мо­ром, увен­чан­ные побед­ной колес­ни­цей или ста­ту­ей, неиз­мен­но вели­ча­вы по сво­е­му архи­тек­тур­но­му замыс­лу.

Из арок и доныне суще­ст­ву­ют три: арка Тита, Сеп­ти­мия Севе­ра и Кон­стан­ти­на²⁶. Арка Тита самая про­стая и в худо­же­ст­вен­ном отно­ше­нии наи­бо­лее совер­шен­ная (высота ее 15.4 м, шири­на 13.5 м, глу­би­на 4.75 м). Она была постав­ле­на в самом нача­ле Свя­щен­ной Доро­ги в память поко­ре­ния Иудеи и взя­тия Иеру­са­ли­ма Титом в 71 г. В ней один про­лет, свод и обли­цов­ка сло­же­ны из мас­сив­ных плит пен­те­ли­кон­ско­го мра­мо­ра. Заме­ча­тель­ны боль­шие релье­фы по обе сто­ро­ны про­хо­да. Спра­ва (если смот­реть по направ­ле­нию к Фору­му) на три­ум­фаль­ной колес­ни­це едет Тит, над голо­вой кото­ро­го Победа дер­жит венок; лоша­дей ведет боги­ня, покро­ви­тель­ни­ца Рима (dea Ro­ma). Искус­но сгруп­пи­ро­ван­ные фигу­ры участ­ни­ков шест­вия созда­ют впе­чат­ле­ние мно­го­чис­лен­ной тол­пы. Очень хоро­ша чет­вер­ка коней, по-раз­но­му вски­нув­ших свои мощ­ные голо­вы: худож­ник сумел избе­жать одно­об­ра­зия в изо­бра­же­нии этой чет­вер­ки. На левом релье­фе увен­чан­ные побед­ны­ми вен­ка­ми сол­да­ты в под­по­я­сан­ных туни­ках, с выра­же­ни­ем тор­же­ст­вен­ным и спо­кой­ным, несут на длин­ных носил­ках пред­ме­ты, захва­чен­ные в иеру­са­лим­ском хра­ме: семи­свеч­ник, тру­бы и жерт­вен­ник. На пило­нах, обрам­лен­ных коринф­ски­ми колон­на­ми с капи­те­ля­ми слож­но­го сти­ля (один из наи­бо­лее ран­них при­ме­ров), нет ника­ких скульп­тур­ных укра­ше­ний: их укра­ше­ни­ем слу­жат толь­ко похо­жие на окна ниши. Укра­ша­ли город и мно­го­чис­лен­ные ста­туи, сре­ди кото­рых были про­из­веде­ния пер­во­класс­ные, как, напри­мер, Лисип­по­ва ста­туя атле­та, кото­рую Агрип­па поста­вил перед сво­и­ми тер­ма­ми. Она так понра­ви­лась Тибе­рию, что он забрал ее себе, а вме­сто нее поста­вил перед тер­ма­ми дру­гую ста­тую. Посту­пок этот воз­му­тил народ: «в теат­ре гром­ки­ми кри­ка­ми потре­бо­вал он воз­вра­ще­ния Лисип­по­вой ста­туи», и Тибе­рию при­шлось водво­рить ста­тую на преж­нее место (Pl. XXXIV. 62). Пре­крас­на была и ста­туя Апол­ло­на, кото­рую Август неиз­вест­но поче­му поста­вил на скром­ной ули­це Сапож­ни­ков. На пере­крест­ке несколь­ких, хотя бы самых убо­гих улиц обя­за­тель­но сто­я­ла часов­ня в честь Ларов и с.33 гения импе­ра­то­ра. И вели­ким укра­ше­ни­ем Рима была вода, напол­няв­шая сво­им шоро­хом и шумом весь город, бив­шая из фон­та­нов само­го раз­но­об­раз­но­го оформ­ле­ния, сто­яв­шая в широ­ких ним­фе­ях, лив­ша­я­ся щед­рой стру­ей из кра­нов водо­на­пор­ных колонн.

В рес­пуб­ли­кан­ское вре­мя город­ски­ми вла­стя­ми были эди­лы: они следи­ли за чистотой улиц и пло­ща­дей, над­зи­ра­ли за тор­гов­лей, за баня­ми и хар­чев­ня­ми. Они про­кла­ды­ва­ли ули­цы и зама­щи­ва­ли их, следи­ли за выпол­не­ни­ем дого­во­ров под­ряд­чи­ка­ми, веда­ли орга­ни­за­ци­ей празд­неств. Пер­со­нал, при них состо­яв­ший, был мало­чис­лен; день­ги, кото­ры­ми они мог­ли рас­по­ря­жать­ся, попа­да­ли к ним слу­чай­но (штраф­ные сум­мы). При импе­рии круг их дея­тель­но­сти зна­чи­тель­но сузил­ся; Римом, как горо­дом, веда­ют теперь дру­гие вла­сти. Август, вклю­чив в город­скую чер­ту пред­ме­стья на рас­сто­я­ние в тыся­чу шагов (око­ло 1½ км) от Сер­ви­е­вой сте­ны, уни­что­жил ста­рое деле­ние горо­да на четы­ре рай­о­на²⁷ и ввел новое: он раз­бил Рим на четыр­на­дцать рай­о­нов²⁸ и разде­лил каж­дый из них на квар­та­лы²⁹.

Город, раз­рос­ший­ся, ста­но­вив­ший­ся все более мно­го­люд­ным, пре­вра­тив­ший­ся в сто­ли­цу мира, тре­бо­вал к себе вни­ма­ния как к горо­ду. Август это пони­мал и создал муни­ци­паль­ных маги­ст­ра­тов. На пер­вых порах ими ока­за­лись ста­рые рес­пуб­ли­кан­ские вла­сти. Меж­ду пре­то­ра­ми (их было при Авгу­сте сна­ча­ла — десять, потом — две­на­дцать), эди­ла­ми (их шесть) и народ­ны­ми три­бу­на­ми (их десять) про­ис­хо­дит жере­бьев­ка: кому из них ведать в этом году тем или иным рай­о­ном. Маги­ст­ра­ту, кото­ро­му выпал такой-то рай­он, пору­чен общий вер­хов­ный над­зор за ним: он дает «началь­ни­кам квар­та­лов» раз­ре­ше­ние на построй­ку часо­вен Ларам и гению импе­ра­то­ра и реви­зу­ет их стро­и­тель­ную дея­тель­ность, совер­ша­ет в сво­ем рай­оне поло­жен­ные жерт­во­при­но­ше­ния. Из един­ст­вен­ной над­пи­си, касаю­щей­ся их «муни­ци­паль­ной» дея­тель­но­сти (CIL. VI. 826, вре­мя Доми­ци­а­на), мы узна­ем, что они обя­за­ны следить, чтобы уча­сток, на кото­ром Доми­ци­ан воз­вел алтарь, не застра­и­вал­ся и не заса­жи­вал­ся, а в празд­ник Вол­ка­на­лий (23 авгу­ста) — при­но­сить в жерт­ву Вул­ка­ну, богу огня, «рыже­го телен­ка и каба­на».

«Рай­он­ные вла­сти», учреж­ден­ные Авгу­стом, ока­за­лись, види­мо, с.34 не на высо­те: годо­во­го сро­ка было слиш­ком мало, чтобы по-насто­я­ще­му озна­ко­мить­ся с нуж­да­ми рай­о­на, а может быть, маги­ст­ра­там ста­ро­го вре­ме­ни, вер­шив­шим когда-то дела государ­ства, ста­но­ви­лось не по себе при мыс­ли, что теперь их уде­лом оста­ет­ся при­смат­ри­вать за построй­кой часо­ве­нок и про­ве­рять, не раз­ло­жил ли в «запрет­ной зоне» свои това­ры какой-нибудь ремес­лен­ник. Во вся­ком слу­чае, рядом с ними очень ско­ро появ­ля­ют­ся чинов­ни­ки, назна­чае­мые импе­ра­то­ром (всад­ни­ки или отпу­щен­ни­ки). Они назы­ва­ют­ся pro­cu­ra­to­res a re­gio­ni­bus ur­bis и дела­ми рай­о­на отныне зани­ма­ют­ся по-насто­я­ще­му они.

Мы не можем уста­но­вить, что и на этот раз не удо­вле­тво­ри­ло импе­ра­тор­скую власть, но уже при Адри­ане место про­ку­ра­то­ров зани­ма­ют кура­то­ры, назна­чае­мые из импе­ра­тор­ских отпу­щен­ни­ков по два чело­ве­ка на рай­он. Им под­ве­дом­ст­вен­ны граж­дан­ские дела в рай­оне. В рас­по­ря­же­нии их нахо­дит­ся «осве­до­ми­тель» (de­nun­cia­tor), тоже отпу­щен­ник, обя­зан­ный сооб­щать рас­по­ря­же­ния кура­то­ров «началь­ни­кам квар­та­лов», а все­му насе­ле­нию рай­о­на — то, что над­ле­жит дове­сти до его сведе­ния. Даль­ней­шая рефор­ма рай­он­но­го управ­ле­ния про­изо­шла уже в III в. при Алек­сан­дре Севе­ре, кото­рый создал «муни­ци­паль­ный совет» из четыр­на­дца­ти (по чис­лу рай­о­нов) кура­то­ров-кон­су­ля­ров с пра­вом сове­ща­тель­но­го голо­са³⁰; вме­сте с пре­фек­том горо­да они обсуж­да­ют город­ские дела.

В каж­дом рай­оне есть несколь­ко «мик­ро­рай­о­нов» — это квар­та­лы. Во гла­ве каж­до­го квар­та­ла Август поста­вил кол­ле­гию из четы­рех «началь­ни­ков» (vi­co­ma­gistri), назна­чае­мых на год самим импе­ра­то­ром или его заме­сти­те­лем — пре­фек­том горо­да. Если в этом квар­та­ле живут импе­ра­тор­ские отпу­щен­ни­ки, то «началь­ни­ков» выби­ра­ют из их среды, и вооб­ще долж­ность эту заме­ща­ют людь­ми про­сты­ми. Они под­чи­не­ны тому маги­ст­ра­ту, кото­рый веда­ет их рай­о­ном; обя­зан­но­сти их в первую оче­редь сакраль­ные: в их веде­нии нахо­дит­ся культ Авгу­ста и Рима — в честь импе­ра­то­ра и в честь Ларов воз­дви­га­ют­ся на пере­крест­ках часо­вен­ки, — они орга­ни­зу­ют два празд­ни­ка Ларов: 1 мая и 1 авгу­ста. Над­пи­си, в кото­рых упо­ми­на­ют­ся «началь­ни­ки квар­та­лов», почти все гово­рят о построй­ке или ремон­те этих часо­вен и об устрой­стве этих празд­неств.

Были у них, одна­ко, дру­гие обя­зан­но­сти, и тут они высту­па­ют насто­я­щи­ми хозя­е­ва­ми сво­его квар­та­ла. Они под­дер­жи­ва­ют в нем порядок, помо­га­ют ноч­ным пат­ру­лям пожар­ни­ков, над­зи­ра­ют за с.35 тор­гов­лей в сво­ем квар­та­ле и явля­ют­ся перед вла­стя­ми офи­ци­аль­ны­ми его пред­ста­ви­те­ля­ми. В годо­вые празд­ни­ки они обле­ка­ют­ся в пре­тек­сту и шест­ву­ют в сопро­вож­де­нии двух лик­то­ров; у них есть свой «аль­бом» и свой кален­дарь (эрой для него явля­ет­ся дата созда­ния кол­ле­гии: 1 авгу­ста 7 г. до н. э.), и, кро­ме обще­го лето­ис­чис­ле­ния, квар­тал име­ет свое соб­ст­вен­ное, в кото­ром год обо­зна­ча­ет­ся име­на­ми vi­co­ma­gistr’ов это­го года.

Надо при­знать, что учреж­де­ние этой кол­ле­гии было одной из дей­ст­ви­тель­ней­ших мер, кото­ры­ми Август рас­счи­ты­вал укре­пить новый строй. В исто­рии дей­ст­ву­ют не толь­ко те силы, кото­рые мож­но опре­де­лить чис­лом и мерой: неве­со­мые и неис­чис­ля­е­мые ока­зы­ва­ют­ся не менее дей­ст­вен­ны­ми и мощ­ны­ми. Одной из таких сил явля­ет­ся гор­дое созна­ние сво­его зна­че­ния; ино­гда его испы­ты­ва­ет целый народ, ино­гда отдель­ные его клас­сы. Август не дове­рял ста­рой ари­сто­кра­тии и отнюдь не рас­счи­ты­вал на ее помощь и под­держ­ку; опо­рой ему и вновь создан­но­му режи­му долж­ны были стать дру­гие слои — и не в послед­нюю оче­редь, про­стые люди Рима: ремес­лен­ни­ки, мел­кие тор­гов­цы, отпу­щен­ни­ки, «вче­раш­ние рабы». Они, эти ничтож­ные суще­ства, кото­рых отде­ля­ла от ста­рой ари­сто­кра­тии пра­ви­те­лей мира про­пасть непро­хо­ди­мая, ока­зы­ва­лись вдруг рядом с ней! Они име­ют пра­во надеть ту самую тогу, кото­рую носят кон­су­лы, у них есть свои лик­то­ры, в их квар­та­ле есть соб­ст­вен­ной кален­дарь… Все это, прав­да, огра­ни­че­но пре­де­ла­ми не целой ойку­ме­ны, а толь­ко соб­ст­вен­но­го малень­ко­го квар­таль­чи­ка, но раз­ве не им пору­чен культ импе­ра­то­ра, этот столп и утвер­жде­ние ново­го строя, и раз­ве не ста­но­вят­ся они тем самым при­част­ны к ново­му дер­жав­но­му прав­ле­нию!

Управ­ле­ние всем горо­дом нахо­ди­лось в руках пре­фек­та горо­да (prae­fec­tus ur­bis). При Авгу­сте долж­ность эта была вре­мен­ной и слу­чай­ной: пре­фект горо­да заме­щал импе­ра­то­ра во вре­мя его дли­тель­но­го отсут­ст­вия; Тибе­рий сде­лал ее посто­ян­ной; пре­фек­та назна­ча­ет импе­ра­тор, и он оста­ет­ся в сво­ей долж­но­сти столь­ко лет, сколь­ко угод­но импе­ра­то­ру, — ино­гда пожиз­нен­но, ино­гда несколь­ко лет. Рядом с ним сто­ят лица, ведаю­щие раз­ны­ми отрас­ля­ми город­ско­го хозяй­ства, но посте­пен­но, в тече­ние двух веков импе­рии, все эти отрас­ли соби­ра­ют­ся в его руках: пре­фект горо­да ста­но­вит­ся еди­но­на­чаль­ным рас­по­ряди­те­лем всех город­ских дел, с.36 кото­ро­му осталь­ные толь­ко помо­га­ют и сто­ят к нему в поло­же­нии под­руч­ных, хотя бы и высо­ко­го ран­га.

Мы можем про­следить раз­ви­тие этой цен­тра­ли­за­ции. В поло­вине II в. при Анто­нине Пие пре­фект анно­ны (анно­на — ведом­ство снаб­же­ния Рима про­ви­ан­том) уже под­чи­нен пре­фек­ту горо­да. Одна над­пись от это­го вре­ме­ни (CIL. VI. 10707) упо­ми­на­ет о полу­че­нии государ­ст­вен­но­го пай­ка «при Лол­лии Урби­ке, пре­фек­те горо­да»: он явля­ет­ся глав­ным лицом, ведаю­щим разда­чей. Пре­фект пожар­ни­ков тогда же постав­лен в зави­си­мость от пре­фек­та горо­да: Анто­нин обра­ща­ет­ся имен­но к нему с рас­по­ря­же­ни­ем по «пожар­но­му ведом­ству», а не к началь­ни­ку «бодр­ст­ву­ю­щих».

Основ­ной и пер­во­на­чаль­ной обя­зан­но­стью пре­фек­та горо­да как лица, кото­ро­му этот город дове­рен, явля­ет­ся охра­на поряд­ка и спо­кой­ст­вия в Риме и над­зор за поли­ти­че­ской бла­го­на­деж­но­стью его оби­та­те­лей. Его обя­зан­но­сти шире, чем обя­зан­но­сти гра­до­на­чаль­ни­ка ста­ро­го вре­ме­ни, шефа жан­дар­мов или полиц­мей­сте­ра. Он не толь­ко следит и рас­по­ря­жа­ет­ся: его юрис­дик­ции под­ве­дом­ст­вен ряд уго­лов­ных пре­ступ­ле­ний, нару­шаю­щих спо­кой­ст­вие и бла­го­чи­ние или создаю­щих им угро­зу. Он мог про­из­но­сить при­го­вор один, ни с кем не сове­ща­ясь; мог при­гла­шать на совет почтен­ных и све­ду­щих в пра­ве людей. Пли­ний Млад­ший заседал в таком сове­те (epist. VI. 11. 1); Лол­лий Урбик, раз­би­рав­ший вопрос о том, вино­вен ли Апу­лей в под­ло­ге заве­ща­ния, про­из­нес свое реше­ние, «посо­ве­то­вав­шись с мужа­ми-кон­су­ля­ра­ми» (Apul. apol. 2). Во вся­ком слу­чае, суд этот дей­ст­во­вал быст­ро, и «на мед­ли­тель­ную помощь зако­на» (Tac. arm. VI. 11) здесь жало­вать­ся не при­хо­ди­лось.

Пре­фек­ту горо­да под­чи­не­на рим­ская поли­ция: три «город­ских когор­ты»³¹. Они были созда­ны Авгу­стом, но орга­ни­за­цию свою полу­чи­ли при Тибе­рии, кото­рый, не вво­дя эти когор­ты в состав пре­то­ри­ан­ской гвар­дии, доба­вил их к ней как некий при­да­ток, рас­по­рядив­шись чис­лить их после девя­ти пре­то­ри­ан­ских когорт и обо­зна­чать циф­ра­ми, сле­дую­щи­ми за девят­кой. И поме­ще­ние им было отведе­но на Вими­на­ле, в Пре­то­ри­ан­ском лаге­ре. Кара­уль­ные посты этих когорт раз­бро­са­ны по все­му Риму: пре­фект горо­да «дол­жен рас­ста­вить их, дабы охра­нять покой насе­ле­ния и полу­чать сведе­ния о всех город­ских про­ис­ше­ст­ви­ях». В каж­дой когор­те состо­я­ло по тыся­че чело­век; кава­ле­рии не было.

с.37 Пер­во­на­чаль­но эти поли­цей­ские части наби­ра­лись в Ита­лии; после реор­га­ни­за­ции рим­ско­го гар­ни­зо­на Вес­па­си­а­ном в них мог­ли посту­пать леги­о­не­ры, и с это­го вре­ме­ни мы встре­ча­ем в город­ских когор­тах уро­жен­цев Нар­бон­ской про­вин­ции, Бел­ги­ки, Нори­ка, Македо­нии, Ниж­ней Пан­но­нии. Пере­вод из армии в этот поли­цей­ский кор­пус озна­ча­ет и повы­ше­ние по служ­бе, и улуч­ше­ние мате­ри­аль­но­го поло­же­ния: жало­ва­нье поли­цей­ский полу­ча­ет боль­шее, чем сол­дат-леги­о­нер. Срок служ­бы два­дца­ти­лет­ний; когор­той коман­ду­ет три­бун, чаще все­го назна­чае­мый из пожар­ных частей: это чело­век, зна­ко­мый с горо­дом и его жиз­нью; он уже нес поли­цей­скую служ­бу, и пере­вод в город­ские когор­ты — для него про­дви­же­ние по служ­бе: впе­ре­ди мая­чит три­бу­нат в пре­то­ри­ан­ских когор­тах. Когор­ты раз­би­ты на цен­ту­рии и во гла­ве цен­ту­рий сто­ят «город­ские цен­ту­ри­о­ны» (cen­tu­rio­nes ur­ba­ni), слу­жив­шие рань­ше или в армии, или в пожар­ном кор­пу­се. Они по чину ниже цен­ту­ри­о­нов-пре­то­ри­ан­цев и ниже леги­он­ных при­ми­пи­лов (стар­ших цен­ту­ри­о­нов).

Рим и при рес­пуб­ли­ке, и в импе­ра­тор­ское вре­мя отнюдь не был горо­дом, в кото­ром иму­ще­ство и жизнь граж­дан нахо­ди­лись в без­опас­но­сти. Город ночью был погру­жен в абсо­лют­ную тем­ноту, и уже это одно дава­ло широ­кий про­стор вся­че­ским зло­де­я­ни­ям. Помп­тин­ские болота и Кури­ный лес под Кума­ми, на бере­гу Кум­ско­го зали­ва, «протя­нув­ший­ся на мно­го ста­дий, весь в зарос­лях кустар­ни­ка, пес­ча­ни­стый и без­вод­ный» (Str. 243), слу­жи­ли убе­жи­щем для раз­бой­ни­чьих шаек, совер­шав­ших набе­ги на Рим. К этим местам Фест (170, 171) при­со­еди­ня­ет еще Неви­е­ву рощу, нахо­див­шу­ю­ся в 6 км от Рима. О том, что тво­ри­лось в Риме и по всей Ита­лии в нача­ле прав­ле­ния Авгу­ста, крас­но­ре­чи­во и еди­но­глас­но повест­ву­ют Аппи­ан (bell. civ. V. 132) и Све­то­ний (Aug. 31. 1). Уро­ки, пре­по­дан­ные вре­ме­на­ми Сул­лы и граж­дан­ски­ми вой­на­ми, дали пло­ды бога­тые. «Вата­ги воору­жен­ных раз­бой­ни­ков раз­гу­ли­ва­ли во мно­же­стве и откры­то», — рас­ска­зы­ва­ет Све­то­ний, — путе­ше­ст­вен­ни­ков на доро­гах, рабов и сво­бод­ных, хва­та­ли без раз­бо­ра и запря­ты­ва­ли их по эрга­сту­лам; под видом новых кол­ле­гий соби­ра­лось мно­же­ство шаек, и не было пре­ступ­ле­ния, на кото­рые они бы не пошли». Поми­мо этих раз­бой­ни­ков-про­фес­сио­на­лов, в Риме было доста­точ­но вся­ко­го подо­зри­тель­но­го и бес­по­кой­но­го люда. Сюда сте­ка­лись со все­го све­та иска­те­ли лег­кой нажи­вы и аван­тю­ри­сты вся­ко­го вида и с.38 тол­ка; здесь, в этом люд­ском море, иска­ли при­ю­та пре­ступ­ни­ки, ускольз­нув­шие от суда и тюрь­мы; пря­та­лись бег­лые рабы; иска­ли нажи­вы нищие и бро­дя­ги. Перед судом пре­фек­та горо­да пред­ста­ва­ли не толь­ко изоб­ли­чен­ные и пой­ман­ные зло­деи; к нему при­во­ди­ли и лиц, запо­до­зрен­ных в том, что они сму­ща­ют народ и под­стре­ка­ют к вос­ста­нию. По сло­вам Таци­та, пре­фект «дол­жен обузды­вать рабов и бес­по­кой­ных людей» (arm. VI. 11)³². В чис­ло их попа­да­ли слиш­ком усерд­ные рев­ни­те­ли чуже­зем­ных и запре­щен­ных рели­гий; были тут евреи, быва­ли и хри­сти­ане; по при­ка­зу пре­фек­та свер­ша­ет­ся казнь над рядом лиц, кото­рых цер­ковь впо­след­ст­вии при­чис­ли­ла к лику свя­тых.

Рим­ской поли­ции не при­хо­ди­лось сидеть без дела. Надо было дер­жать над­зор за зре­ли­ща­ми (в цир­ке, амфи­те­ат­ре, теат­рах) во вре­мя празд­неств — они быва­ли в Риме часто; следить за хар­чев­ня­ми и кабач­ка­ми, — импе­ра­то­ры коси­лись на эти места, где соби­ра­лись бед­ные и недо­воль­ные эле­мен­ты, — за баня­ми, кото­рые посе­ща­лись тол­па­ми наро­да и где воров­ство было обыч­ным явле­ни­ем; за тор­го­вы­ми поме­ще­ни­я­ми и за самой тор­гов­лей: пра­виль­ность мер и весов быва­ла засвиде­тель­ст­во­ва­на име­нем пре­фек­та горо­да, выби­тым на гирях. Стро­го пре­сле­до­ва­лись неза­кон­ные и подо­зри­тель­ные кол­ле­гии. Все пре­ступ­ле­ния рабов под­ле­жа­ли веде­нию пре­фек­та горо­да. Юве­нал утвер­ждал, что на цепи для пре­ступ­ни­ков при­хо­дит­ся тра­тить столь­ко желе­за, что ско­ро его не будет хва­тать на рала и моты­ги (3. 310—311).

Рим­ская поли­ция оста­ва­лась обыч­но в сто­роне от вся­ких государ­ст­вен­ных пере­во­ротов и толь­ко два­жды попы­та­лась вме­шать­ся в поли­ти­че­скую жизнь стра­ны. Све­то­ний рас­ска­зы­ва­ет, что после смер­ти Кали­гу­лы кон­су­лы и сенат вме­сте с город­ски­ми когор­та­ми заня­ли Форум и Капи­то­лий и заго­во­ри­ли о вос­ста­нов­ле­нии рес­пуб­ли­ки. Даль­ше слов дело, конеч­но, не пошло: на сле­дую­щий день нача­лись коле­ба­ния и раз­но­гла­сия, а тол­па, сто­яв­шая кру­гом, ста­ла тре­бо­вать еди­но­го вла­сти­те­ля, назы­вая Клав­дия (Claud. 10. 3—4). Вто­рой раз город­ские когор­ты высту­пи­ли в 69 г. во вре­мя борь­бы Вес­па­си­а­на с Вител­ли­ем, когда рим­ская знать ста­ла под­стре­кать пре­фек­та горо­да Фла­вия Саби­на высту­пить пре­тен­ден­том на пре­стол. Сабин занял Капи­то­лий, но город­ские когор­ты, ядро его вой­ска, были опро­ки­ну­ты, и Сабин погиб (Tac. hist. III. 64—74).

с.39

Город­ские когор­ты долж­ны были охра­нять порядок и спо­кой­ст­вие в горо­де; пре­то­ри­ан­цы — это импе­ра­тор­ская гвар­дия, обя­зан­ная охра­нять дво­рец и осо­бу импе­ра­то­ра; в армии она зани­ма­ет при­ви­ле­ги­ро­ван­ное поло­же­ние. Создан­ная Авгу­стом (он раз­ме­стил шесть пре­то­ри­ан­ских когорт по Ита­лии и толь­ко три оста­вил в Риме), пре­то­ри­ан­ская гвар­дия полу­чи­ла свою окон­ча­тель­ную орга­ни­за­цию как импе­ра­тор­ская и двор­цо­вая охра­на при Тибе­рии. Он сосре­дото­чил все девять когорт в Риме, устро­ив для них на Вими­на­ле, в самом высо­ком месте Рима (оно гос­под­ст­во­ва­ло и над горо­дом, и над доро­га­ми, кото­рые вели в город с восто­ка и севе­ро-восто­ка), у город­ских ворот, Пре­то­ри­ан­ский лагерь (castra Prae­to­ria) — казар­му и кре­пость вме­сте. Это пря­мо­уголь­ник (380×480 м) со сте­на­ми тол­щи­ной 2 м и высотой 4.73 м, с баш­ня­ми, отсто­я­щи­ми одна от дру­гой на доволь­но боль­шом рас­сто­я­нии. Вдоль сте­ны внут­ри это­го пря­мо­уголь­ни­ка рас­по­ло­жен ряд свод­ча­тых ком­нат (5.75×3.5 м), где жили сол­да­ты. Пре­то­ри­ан­ские когор­ты состо­я­ли из пехо­тин­цев и всад­ни­ков; кон­ни­ки не состав­ля­ли отдель­ной груп­пы, а были вклю­че­ны в когор­ту. На осно­ва­нии мно­го­чис­лен­ных над­пи­сей уста­нов­ле­но, что в когор­те пре­то­ри­ан­цев было не 10 цен­ту­рий, как в леги­оне, а 6. В Пре­то­ри­ан­ском лаге­ре до построй­ки отдель­ной казар­мы для город­ских когорт была раз­ме­ще­на и рим­ская поли­ция — еще 3 тыс. чело­век.

Бли­зость к импе­ра­то­ру, боль­шое жало­ва­нье³³, щед­рые и частые подач­ки, сокра­щен­ный срок служ­бы: толь­ко 16 лет, а не 20, как в армии, — все это дела­ло поло­же­ние пре­то­ри­ан­ско­го сол­да­та завид­ным и желан­ным. И сол­да­ты, пони­мая, что они постав­ле­ны в при­ви­ле­ги­ро­ван­ное поло­же­ние не зря, а с рас­че­том на них, как на опо­ру и под­держ­ку, чув­ст­во­ва­ли свою силу, смот­ре­ли свер­ху вниз и на осталь­ную армию, и на рим­ское насе­ле­ние, и на импе­ра­тор­ский двор, да и к осо­бе импе­ра­то­ра как к тако­вой ува­же­ния чув­ст­во­ва­ли мало³⁴. Извест­на их роль в паде­нии и воз­вы­ше­нии неко­то­рых импе­ра­то­ров. С Кали­гу­лой покон­чи­ли три­бу­ны и цен­ту­ри­о­ны пре­то­ри­ан­ских когорт. Нерон после смер­ти Клав­дия отпра­вил­ся преж­де все­го в лагерь пре­то­ри­ан­цев, пообе­щал им щед­рые дары и был про­воз­гла­шен импе­ра­то­ром: с.40 «сена­то­ры поста­но­ви­ли то, что было реше­но сол­да­та­ми» (Tac. ann. XII. 69). Пре­то­ри­ан­цы воз­ве­ли Пер­ти­на­к­са на пре­стол, и они же его уби­ли. После его смер­ти разыг­ра­лось нечто совер­шен­но неслы­хан­ное. Суль­пи­ци­ан, тесть Пер­ти­на­к­са, про­сит пре­то­ри­ан­цев объ­явить его импе­ра­то­ром и обе­ща­ет запла­тить им за это. Сол­да­ты отка­зы­ва­ют­ся и кри­чат со стен сво­его лаге­ря, что они про­да­дут пре­стол тому, кто за него боль­ше пред­ло­жит. Появ­ля­ет­ся Дидий Юли­ан, начи­на­ет­ся торг, Дидий пред­ла­га­ет каж­до­му сол­да­ту 6250 дина­ри­ев, и его объ­яв­ля­ют импе­ра­то­ром. Понят­но, поче­му Сеп­ти­мий Север, полу­чив власть, немед­лен­но рас­пу­стил пре­то­ри­ан­цев и создал гвар­дию, корен­ным обра­зом изме­нив систе­му ее набо­ра.

Любо­пыт­но, что сре­ди пре­то­ри­ан­цев почти нет жите­лей Рима; импе­ра­то­ры не дове­ря­ли «сол­да­там лени­вым, без­де­я­тель­ным, кото­рые раз­вра­ще­ны цир­ком и теат­ра­ми» (Tac. hist. II. 21). Пре­то­ри­ан­цев наби­ра­ли в Ита­лии сре­ди корен­ных рим­ских граж­дан, пре­иму­ще­ст­вен­но в Этру­рии, Умбрии, Лации и в ста­рых рим­ских коло­ни­ях (Tac. ann. IV. 5). При Клав­дии в этих когор­тах появ­ля­ют­ся сол­да­ты из Цис­аль­пин­ской Гал­лии, насе­ле­ние кото­рой сла­ви­лось сво­и­ми доб­ры­ми и стро­ги­ми нра­ва­ми. Вряд ли, одна­ко, ново­бран­цы дол­го их сохра­ня­ли в атмо­сфе­ре пре­то­ри­ан­ской казар­мы. Посте­пен­но начи­на­ют про­ни­кать сюда про­вин­ци­а­лы, глав­ным обра­зом из Испа­нии, Гал­лии, Пан­но­нии, Македо­нии. Рефор­ма Сеп­ти­мия Севе­ра состо­я­ла в том, что ряды пре­то­ри­ан­цев попол­ня­ют­ся леги­о­не­ра­ми, людь­ми испы­тан­ной вер­но­сти, кото­рых импе­ра­тор рас­счи­ты­ва­ет еще боль­ше при­вя­зать к себе, пре­до­ста­вив им как награ­ду служ­бу более выгод­ную и почет­ную. А так как в это вре­мя леги­о­ны рекру­ти­ро­ва­лись из уро­жен­цев той про­вин­ции, где леги­он сто­ял, то пре­то­ри­ан­ские когор­ты запол­ни­ли сол­да­ты, «страш­ные видом, с ужа­саю­щим голо­сом, невы­но­си­мые по сво­е­му обра­зу жиз­ни» (Dio Cass. LXXIV. 2). Боль­шин­ство их было из Пан­но­нии и Фра­кии. Еже­днев­но одна из пре­то­ри­ан­ских когорт назна­ча­лась на охра­ну двор­ца, пароль она полу­ча­ла не от пре­фек­та пре­то­рия, а непо­сред­ст­вен­но от импе­ра­то­ра. Явля­ясь во дво­рец, пре­то­ри­ан­цы сни­ма­ли воен­ные пла­щи и наде­ва­ли тоги. В слу­чае вол­не­ния в горо­де пре­то­ри­ан­цы помо­га­ли город­ским когор­там в их поли­цей­ской служ­бе.

Коман­до­ва­ли пре­то­ри­ан­ца­ми пре­фек­ты пре­то­рия: до III в. их с.41 быва­ло обыч­но по двое, но неред­ко слу­ча­лось, что импе­ра­тор пору­чал эту долж­ность одно­му чело­ве­ку: таким еди­но­лич­ным пре­фек­том был Сеян при Тибе­рии, Бурр при Нероне, Арре­цин Кле­мент при Вес­па­си­ане. Импе­ра­тор назна­чал пре­фек­та пре­то­рия из всад­ни­че­ско­го сосло­вия³⁵: Август и его пре­ем­ни­ки име­ли все осно­ва­ния не дове­рять охра­ну сво­ей без­опас­но­сти людям, при­над­ле­жав­шим к сенат­ской ари­сто­кра­тии.

Пре­фект пре­то­рия коман­до­вал импе­ра­тор­ской гвар­ди­ей, сопро­вож­дал импе­ра­то­ра в похо­дах и мог вме­сто него руко­во­дить воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми. Во вто­рой войне с дака­ми Доми­ци­ан пору­чил «веде­ние всей вой­ны Кор­не­лию Фус­ку, пре­фек­ту пре­то­ри­ан­ских когорт» (Suet. Do­mit. 6. 1). Когда Деце­бал поже­лал всту­пить в пере­го­во­ры с Тра­я­ном, импе­ра­тор послал к нему пре­фек­та пре­то­рия, кото­рый сопро­вож­дал его. Посте­пен­но власть пре­фек­та рас­про­стра­ня­ет­ся на все вой­ска, сто­я­щие по всей Ита­лии и в Риме (кро­ме город­ских когорт). В его рас­по­ря­же­нии нахо­дит­ся осо­бая коман­да — fru­men­ta­rii³⁶ — «жан­дарм­ский кор­пус», гово­ря совре­мен­ным язы­ком, на обя­зан­но­сти кото­ро­го лежит слеж­ка за подо­зри­тель­ны­ми лица­ми; к ним же пре­фект пре­то­рия направ­ля­ет при­каз об аре­стах и в веде­нии пре­фек­та нахо­дят­ся тюрь­мы³⁷.

К воен­ным обя­зан­но­стям пре­фек­та при­со­еди­ня­ют­ся граж­дан­ские: импе­ра­тор воз­ла­га­ет на него судей­ские обя­зан­но­сти. С поло­ви­ны III в. его судей­ская дея­тель­ность при­об­ре­та­ет широ­кий раз­мах: к нему обра­ща­ют­ся с апел­ля­ци­ей по всем уго­лов­ным при­го­во­рам, кото­рые про­из­но­сит про­вин­ци­аль­ный намест­ник; он раз­би­ра­ет дела всех, кого посы­ла­ют на суд в Рим. Такие про­слав­лен­ные юри­сты, как Папи­ни­ан, Уль­пи­ан и Павел, были пре­фек­та­ми пре­то­рия.

Началь­ни­ком пре­то­ри­ан­ской когор­ты явля­ет­ся три­бун; на воин­ской иерар­хи­че­ской лест­ни­це он сто­ит выше и леги­он­но­го три­бу­на, и три­бу­на город­ских когорт, и три­бу­на пожар­ни­ков. До этой долж­но­сти доби­ра­ют­ся по длин­ной и кру­той лест­ни­це: при­ми­пи­лат, три­бу­нат у пожар­ни­ков, в город­ских когор­тах — и отсюда уже в три­бу­ны пре­то­ри­ан­цев. Даль­ней­шим повы­ше­ни­ем была про­ку­ра­ту­ра или коман­до­ва­ние фло­том. Под непо­сред­ст­вен­ным началь­ст­вом три­бу­на сто­ят цен­ту­ри­о­ны, коман­дую­щие цен­ту­ри­я­ми — по шесть на когор­ту.

с.42

Мы пло­хо осве­дом­ле­ны о ее орга­ни­за­ции в рес­пуб­ли­кан­ское вре­мя; мож­но ска­зать толь­ко, что была она несо­вер­шен­ной и сред­ства­ми рас­по­ла­га­ла очень недо­ста­точ­ны­ми. Суще­ст­во­ва­ла кол­ле­гия «ноч­ных три­ум­ви­ров» (tri­um­vi­ri noc­tur­ni), глав­ной обя­зан­но­стью кото­рых было следить в ноч­ное вре­мя за поряд­ком в горо­де и совер­шать ноч­ные обхо­ды по Риму. Туше­ние пожа­ров вхо­ди­ло в их обя­зан­но­сти. Вале­рий Мак­сим рас­ска­зы­ва­ет, что на одно­го из этих маги­ст­ра­тов за его небреж­ность в ноч­ном пат­ру­ли­ро­ва­нии нало­жи­ли штраф; дру­гие были нака­за­ны за то, что огонь, охва­тив­ший лав­ку юве­ли­ра, не был поту­шен ими в самом нача­ле пожа­ра. В их рас­по­ря­же­нии нахо­ди­лась коман­да государ­ст­вен­ных рабов, кото­рую они рас­став­ля­ли отряда­ми по 20—30 чело­век в раз­ных местах; снаб­же­ны они были оруди­я­ми, необ­хо­ди­мы­ми для туше­ния пожа­ров.

По мере раз­рас­та­ния горо­да ясно обна­ру­жи­ва­лась недо­ста­точ­ность этой орга­ни­за­ции, и на помощь ей ста­ли при­хо­дить доб­ро­воль­цы. Есте­ствен­но пред­по­ла­гать, что при пер­вых же при­зна­ках пожа­ра соседи кида­лись на помощь, и, воз­мож­но, меж­ду ними зара­нее было уго­во­ре­но, как у нас в ста­рой укра­ин­ской деревне, кому с чем бежать на пожар: одно­му — с вед­ра­ми, дру­го­му — с топо­ром, третье­му — с лест­ни­цей и т. д. Тут не было, одна­ко, ника­кой офи­ци­аль­ной обя­зан­но­сти, ника­кой орга­ни­за­ции и уста­ва. Созда­те­лем пожар­ной служ­бы в Риме надо счи­тать Авгу­ста: «Так как мно­гие части горо­да были в это вре­мя уни­что­же­ны огнем, он орга­ни­зо­вал кор­пус отпу­щен­ни­ков, кото­рые долж­ны были тушить пожа­ры. Он разде­лил его на семь когорт; поста­вил во гла­ве всад­ни­ка и рас­счи­ты­вал в ско­ром вре­ме­ни этот кор­пус рас­пу­стить, одна­ко сохра­нил его, на опы­те удо­сто­ве­рив­шись, сколь необ­хо­ди­ма и полез­на его служ­ба» (Dio Cass. LV. 26). Эти когор­ты пожар­ни­ков, «бодр­ст­ву­ю­щих» (vi­gi­lis), были раз­ме­ще­ны по все­му Риму³⁸ с таким рас­че­том, чтобы каж­дая когор­та обслу­жи­ва­ла два сосед­них рай­о­на. Пер­вая когор­та, сто­яв­шая, напри­мер, в IX рай­оне, наблюда­ла за этим рай­о­ном и за смеж­ным VII, т. е. в ее веде­нии было все Мар­со­во Поле. В слу­чае боль­шо­го пожа­ра на помощь когор­те дан­но­го рай­о­на спе­ши­ли, конеч­но, пожар­ни­ки дру­гих когорт. Кро­ме сво­ей с.43 казар­мы, у каж­дой когор­ты было еще два кара­уль­ных поста (ex­cu­bi­to­riae): в каж­дом рай­оне по одно­му.

Семь когорт «бодр­ст­ву­ю­щих» вклю­ча­ли в себя 7 тысяч чело­век, кото­рые наби­ра­лись из отпу­щен­ни­ков, пре­иму­ще­ст­вен­но рим­ских, и во вся­ком слу­чае из рабов, осво­бож­ден­ных в Ита­лии. Этот состав опре­де­лил поло­же­ние пожар­ных в рим­ском вой­ске и так­же отно­ше­ние к ним. Это был воин­ский отряд с воен­ной дис­ци­пли­ной, с воин­ски­ми под­разде­ле­ни­я­ми на когор­ты и цен­ту­рии, но счи­тать пожар­ных сол­да­та­ми — никак не счи­та­ли. Тацит в 23 г. н. э., пере­чис­ляя части, вхо­див­шие в состав рим­ской армии, назы­ва­ет леги­о­ны, вспо­мо­га­тель­ные кор­пу­са, пре­то­ри­ан­ские когор­ты, город­ские когор­ты и все: о «бодр­ст­ву­ю­щих» ни сло­ва (ann. IV. 5). Три­бу­ны их когорт не при­над­ле­жа­ли, как в осталь­ной армии, к рим­ской ари­сто­кра­тии, сена­тор­ской или всад­ни­че­ской: это леги­он­ные цен­ту­ри­о­ны, дол­го тер­шие сол­дат­скую лям­ку, для кото­рых назна­че­ние три­бу­ном когор­ты, даже пожар­ной, было награ­дой и повы­ше­ни­ем. Еще в III в. обсуж­дал­ся вопрос, сле­ду­ет ли счи­тать пожар­ни­ков сол­да­та­ми (Уль­пи­ан, прав­да, отве­тил на него утвер­ди­тель­но), хотя к это­му вре­ме­ни соци­аль­ное поло­же­ние их зна­чи­тель­но улуч­ши­лось: уже в 24 г. н. э., т. е. 18 лет спу­стя после учреж­де­ния кор­пу­са пожар­ни­ков, был про­веден закон, по кото­ро­му лица, про­слу­жив­шие шесть лет в этом кор­пу­се, полу­ча­ли пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства. Позд­нее (может быть, при Сеп­ти­мии Севе­ре) срок этот был сокра­щен до трех лет. Срок служ­бы у них был, как и в пре­то­ри­ан­ских когор­тах, 16 лет.

Всем кор­пу­сом коман­до­вал пре­фект «бодр­ст­ву­ю­щих» (prae­fec­tus vi­gi­lum), чело­век всад­ни­че­ско­го зва­ния. Его штаб-квар­ти­ра нахо­ди­лась при казар­ме I когор­ты, в южной части Мар­со­ва Поля, меж­ду Широ­кой Доро­гой и хра­мом Сера­пи­са. В XVII в. най­де­ны были ее остат­ки: про­стор­ные залы, обли­цо­ван­ные мра­мо­ром, с моза­ич­ны­ми пола­ми, с колон­на­ми и ста­ту­я­ми. План самой казар­мы сохра­нил­ся на облом­ке Мра­мор­но­го Пла­на: три вытя­ну­тых пря­мо­уголь­ни­ка, обне­сен­ных сте­на­ми, вдоль кото­рых идут ком­на­ты, где жили пожар­ные. В 1866 году был рас­ко­пан один из кара­уль­ных постов VII когор­ты. По всей веро­ят­но­сти, для этих кара­уль­ных поме­ще­ний сни­ма­ли част­ные дома, где кара­у­лы и сто­я­ли до тех пор, пока началь­ство не счи­та­ло нуж­ным пере­ве­сти их в дру­гое, более под­хо­дя­щее место. Най­ден­ную «кара­ул­ку» посты с.44 «бодр­ст­ву­ю­щих» зани­ма­ли по край­ней мере 30 лет. Это пре­крас­ное поме­ще­ние с моза­ич­ны­ми пола­ми и фрес­ка­ми; в середине атрия бьет фон­тан; вокруг атрия рас­по­ло­же­ны ком­на­ты; име­ет­ся баня.

В состав «бодр­ст­ву­ю­щих» вхо­ди­ли и рядо­вые пожар­ни­ки, и спе­ци­а­ли­сты пожар­но­го дела, обу­чен­ные тех­ни­ке туше­ния огня. Они дели­лись на семь кате­го­рий (поэто­му, надо думать, когор­та пожар­ни­ков и состо­я­ла толь­ко из семи цен­ту­рий, а не из деся­ти, как это было пра­ви­лом в армии): в каж­дой сотне были свои спе­ци­а­ли­сты, по кото­рым сот­ня и назы­ва­лась: sipho­na­rii — меха­ни­ки, следив­шие за состо­я­ни­ем помп и ремон­ти­ро­вав­шие их; aqua­rii, обя­зан­ные в точ­но­сти знать, в каком месте их рай­о­на нахо­дит­ся вода, и орга­ни­зо­вать ее пода­чу к месту пожа­ра; un­ci­na­rii (un­cus — «крюк») и fal­cia­rii (falx — «серп»), дей­ст­во­вав­шие крю­чья­ми и «сер­па­ми» — это были огром­ные шесты, снаб­жен­ные на кон­це креп­ким сер­по­вид­ны­ми оруди­ем; cen­to­na­rii, в рас­по­ря­же­нии кото­рых нахо­ди­лись гро­мад­ные сукон­ные и вой­лоч­ные полот­ни­ща — их сма­чи­ва­ли уксу­сом и набра­сы­ва­ли на огонь; emi­tu­la­rii — «спа­са­тель­ный отряд», кото­рый рас­сти­лал у горя­ще­го зда­ния тол­стые мат­ра­сы, чтобы людям было без­опас­нее выбра­сы­вать­ся из горя­щих эта­жей; нако­нец, bal­lis­ta­rii — антич­ные «пуш­ка­ри», ведав­шие кам­не­ме­та­ми — бал­ли­ста­ми. При каж­дой когор­те обя­за­тель­но вра­чи — не мень­ше четы­рех: чис­ло зна­чи­тель­ное, если срав­ни­вать его с коли­че­ст­вом вра­чей в осталь­ной армии.

В слу­чае пожа­ра три­бун стре­ми­тель­но выст­ра­и­вал цепоч­кой рядо­вых пожар­ни­ков у водо­е­ма, ука­зан­но­го аква­ри­ем, и они из рук в руки пере­да­ва­ли вед­ра с водой (вед­ра спле­те­ны были из спар­та — креп­ко­го волок­ни­сто­го рас­те­ния и хоро­шо осмо­ле­ны), а дру­гих ста­вил к пом­пам; одни из цен­то­на­ри­ев взби­ра­лись по лест­ни­цам на кры­ши и в эта­жи и набра­сы­ва­ли на огонь про­пи­тан­ные уксу­сом ряд­на, в то вре­мя как дру­гие дей­ст­во­ва­ли сни­зу наде­ты­ми на высо­кие шесты боль­ши­ми губ­ка­ми, из кото­рых струй­ка­ми сте­кал уксус; «крюч­ни­ки» и «сер­пов­щи­ки» дер­жа­ли нагото­ве свое сна­ря­же­ние, и, не спус­кая глаз с огня, сто­я­ли «пуш­ка­ри» око­ло сво­их заря­жен­ных и уже наце­лен­ных кам­не­мет­ных машин.

В пожар­ном инвен­та­ре мно­го таких орудий, кото­рые на пожа­ре могут дей­ст­во­вать толь­ко раз­ру­ши­тель­но: топо­ры раз­но­го вида, крю­чья, баг­ры, пилы; сре­ди пожар­ни­ков-спе­ци­а­ли­стов три кате­го­рии не зали­ва­ют огонь, а тушат пожар так же, как туши­ли его с.45 рань­ше и у нас по дерев­ням: они рас­тас­ки­ва­ют и уни­что­жа­ют построй­ки, на кото­рые огонь может пере­брать­ся и, полу­чив новую пищу, раз­лить­ся еще шире. Если огонь раз­го­рал­ся уже так жар­ко, что подо­брать­ся бли­же не было воз­мож­но­сти, тогда за дело при­ни­ма­лись бал­ли­ста­рии и кам­ня­ми раз­би­ва­ли угро­жае­мые зда­ния. Создать вокруг горев­ше­го дома пустое про­стран­ство — вот глав­ный спо­соб борь­бы с огнем в древ­нем Риме. И объ­яс­ня­ет­ся это тем, что руч­ные пом­пы, кото­рые толь­ко и были в рас­по­ря­же­нии рим­ско­го пожар­ни­ка, пода­ва­ли слиш­ком мало воды: боль­шой огонь было не зату­шить³⁹.

«Бодр­ст­ву­ю­щие» обя­за­ны нести не толь­ко пожар­ную служ­бу: они еще и ноч­ная поли­ция. Пат­ру­ли их с факе­ла­ми в руках, с топо­ра­ми и вед­ра­ми обхо­дят поло­жен­ный им рай­он: их дело не толь­ко начать борь­бу с заняв­шим­ся пожа­ром и дать о нем знать, — они долж­ны еще следить за тиши­ной и поряд­ком на ноч­ных ули­цах.

Мы гово­ри­ли уже, что в Риме соби­ра­лось доста­точ­но вся­ко­го пре­ступ­но­го люда, и в тем­но­те южных ночей и вориш­кам, и ворам, и убий­цам было раздо­лье. «Когда дома будут запер­ты, в лав­ках все умолкнет, задви­нут засо­вы и протя­нут цепи, тогда най­дет­ся чело­век, кото­рый тебя огра­бит, а порой появит­ся и бан­дит, кото­рый будет дей­ст­во­вать ножом» (Iuv. 3. 301—305). Бога­чу, воз­вра­щав­ше­му­ся в окру­же­нии целой сви­ты со мно­же­ст­вом факе­лов, мож­но было гра­би­те­лей не боять­ся; с бед­ня­ка им нече­го было взять. И одна­ко глав­ная опас­ность угро­жа­ла имен­но ему, оди­но­ко­му и без­за­щит­но­му, если он, запоздав, воз­вра­щал­ся домой в тем­но­те со сво­им жал­ким фона­рем, в кото­ром чуть мер­ца­ла све­ча. И не от гра­би­те­лей и убийц. Юве­нал очень живо изо­бра­зил, как тол­па под­вы­пив­шей моло­де­жи изде­ва­ет­ся дале­ко не без­обид­ным обра­зом над бед­ня­ком-про­хо­жим (3. 288—301), и в дан­ном слу­чае вряд ли он, вопре­ки обык­но­ве­нию, силь­но пре­уве­ли­чи­вал. Такая заба­ва была в духе того вре­ме­ни. Вот что рас­ска­зы­ва­ет о Нероне Све­то­ний: «Когда ста­но­ви­лось тем­но, он наде­вал кол­пак отпу­щен­ни­ка или кре­стьян­скую шап­ку и начи­нал хож­де­ние по хар­чев­ням, сло­нял­ся по квар­та­лам, и заба­вы его были опас­ны­ми. Он напа­дал на про­хо­жих, воз­вра­щав­ших­ся с обеда, и если они сопро­тив­ля­лись, нано­сил им раны и бро­сал в сточ­ные кана­вы. Он раз­би­вал лав­ки и гра­бил их» (Ner. 26. 1, ср. Tac. ann. XIII. 25). Знат­ная с.46 моло­дежь радост­но сле­до­ва­ла его при­ме­ру; состав­ля­лись целые шай­ки, зани­мав­ши­е­ся подоб­ны­ми же подви­га­ми; «ночь в Риме про­хо­ди­ла, как в горо­де, кото­рый взят при­сту­пом» (Tac. ann. XII. 25). Импе­ра­тор Отон в моло­до­сти имел обык­но­ве­ние ночью бро­дить по горо­ду; встре­тив чело­ве­ка сла­бо­го или пья­но­го, он при­ка­зы­вал рас­тя­нуть плащ и под­киды­вать на нем вверх несчаст­но­го (Suet. Otho, 2. 1). Тол­ка от ноч­ных пат­ру­лей было, види­мо, не очень мно­го, и пре­фект «бодр­ст­ву­ю­щих», обя­зан­ный всю ночь быть на ногах и сно­вать по горо­ду, пред­по­чи­тал искать запис­ных зло­де­ев и обхо­дить их высо­ко­по­став­лен­ных под­ра­жа­те­лей.

В кара­уль­ном поме­ще­нии VII когор­ты, о кото­ром уже упо­ми­на­лось, най­де­ны были на сте­нах над­пи­си, из кото­рых мы узна­ем, что на пожар­ни­ков воз­ло­же­на была еще одна обя­зан­ность: ее они выпол­ня­ли пооче­ред­но в тече­ние меся­ца. Назы­ва­лась она se­ba­cia­ria и состо­я­ла в забо­те об улич­ном осве­ще­нии и его орга­ни­за­ции. Появи­лась она, веро­ят­но, при Кара­кал­ле, когда тер­мы веле­но было закры­вать уже после наступ­ле­ния тем­ноты, и есте­ствен­но воз­ник­ла мысль об осве­ще­нии хотя бы неко­то­рых, осо­бен­но глу­хих улиц. Обя­зан­ность эта почи­та­лась очень труд­ной. «Я устал, дай­те мне сме­ну» — этот вопль пожар­ни­ка-«свеч­ни­ка» сохра­нил­ся на стене кара­ул­ки. В его веде­нии нахо­ди­лись факе­лы, воск, фити­ли — все, что необ­хо­ди­мо для улич­но­го осве­ще­ния; судя по это­му мате­ри­а­лу, ули­цы осве­ща­лись либо факе­ла­ми, либо све­ча­ми, встав­лен­ны­ми в под­ве­шен­ные фона­ри. Обя­зан­ность сол­да­та-«свеч­ни­ка» (se­ba­cia­rius) заклю­ча­лась, види­мо, в том, чтобы следить за исправ­но­стью осве­ще­ния, зажи­гать потух­шие све­чи и факе­лы, заме­нять сго­рев­шие новы­ми. Если в его веде­нии нахо­ди­лось толь­ко несколь­ко улиц того рай­о­на, где была кара­ул­ка, то и в этом слу­чае «свеч­ник» имел пра­во пла­кать­ся на уста­лость: вряд ли ему при­хо­ди­лось за ночь хоть раз при­сесть отдох­нуть.

Пре­фект пожар­ни­ков был лицом высо­ко­го ран­га. Его назна­чал импе­ра­тор из лиц всад­ни­че­ско­го сосло­вия на срок неопре­де­лен­ный. Выше его — толь­ко пре­фект пре­то­рия, пре­фект Егип­та и пре­фект анно­ны.

Его суду под­ле­жа­ли гра­би­те­ли, воры и под­жи­га­те­ли. Он рас­сле­до­вал слу­чаи каж­до­го пожа­ра; если он вызван небреж­но­стью, пре­фект имел пра­во нало­жить на винов­но­го денеж­ный штраф, а если это был чело­век несво­бод­ный и не рим­ский граж­да­нин, то и с.47 под­верг­нуть его телес­но­му нака­за­нию. Под­жи­га­тель при­суж­дал­ся к смер­ти. Пре­фект пожар­ни­ков имел пра­во осмат­ри­вать кух­ни, про­ве­рять состо­я­ние печей и ото­пи­тель­ных при­бо­ров, а так­же уста­нав­ли­вать, какое коли­че­ство воды долж­но быть запа­се­но на слу­чай пожа­ра в дан­ной квар­ти­ре и во всем доме. Рабы-сто­ро­жа, по небреж­но­сти кото­рых про­изо­шла кра­жа, пред­ста­ва­ли на суд перед ним же. Дел у пре­фек­та было мно­го, и во II в. у него появ­ля­ет­ся помощ­ник — суб­пре­фект, кото­ро­го назна­ча­ет тоже импе­ра­тор и тоже из чис­ла всад­ни­ков⁴⁰.

В жиз­ни Рима даро­вая разда­ча хле­ба бед­но­му насе­ле­нию (plebs ur­ba­na) была явле­ни­ем пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти. Со вре­ме­ни Авгу­ста и до Севе­ров даро­вой хлеб полу­ча­ют 200 тыс. чело­век; зер­но для них и для все­го горо­да постав­ля­ют Еги­пет — 20 млн. моди­ев и Афри­ка — 40 млн. (60 млн. моди­ев — 1 млн. 750 тыс. гл.). Одной из глав­ных забот импе­ра­то­ров было снаб­же­ние сто­ли­цы хле­бом. Сто­и­ло толь­ко пополз­ти слу­хам о недо­ро­де, о том, что надви­га­ет­ся голод, как насе­ле­ние горо­да сра­зу же начи­на­ло вол­но­вать­ся, и удер­жу здесь часто не было. Одна­жды, когда по при­чине непре­рыв­ных неуро­жа­ев с про­до­воль­ст­ви­ем было пло­хо, тол­па задер­жа­ла Клав­дия на Фору­ме, осы­па­ла его бра­нью, забро­са­ла его хлеб­ны­ми огрыз­ка­ми (хлеб, види­мо, выпе­кал­ся пло­хой); импе­ра­то­ру с трудом уда­лось ускольз­нуть во дво­рец (Suet. Claud. 18. 2). Клав­дий при­нял меры, чтобы обес­пе­чить под­воз хле­ба даже в зим­нее вре­мя; он пообе­щал воз­ме­щать хле­бо­тор­гов­цам убыт­ки, кото­рые они могут поне­сти от непо­го­ды; стро­и­те­лям тор­го­вых судов был пре­до­став­лен ряд при­ви­ле­гий, сооб­раз­но соци­аль­но­му поло­же­нию каж­до­го: рим­ский граж­да­нин осво­бож­дал­ся от обя­зан­но­сти всту­пать в брак; чело­век, име­ю­щий «латин­ское пра­во», полу­чал рим­ское граж­дан­ство; жен­щи­ны — «пра­во четы­рех детей», т. е. осво­бож­де­ние от вся­кой опе­ки. «Эти поста­нов­ле­ния соблюда­ют­ся и поныне» (Suet. Claud. 18. 2—19).

Хлеб из Егип­та и Афри­ки при­бы­вал по морю; пла­ва­ние это не все­гда кон­ча­лось бла­го­по­луч­но, и понят­на радость жите­лей Путе­ол, когда вес­ной спра­ва от Капри появ­ля­лись осо­бые суда, кото­рые при­во­зи­ли изве­стие о ско­ром при­бы­тии алек­сан­дрий­ско­го с.48 флота (Sen. epist. 77. 1). Не все опас­но­сти, одна­ко, оста­ва­лись поза­ди: от Путе­ол надо было прой­ти вдоль бере­га до Остии, и пла­ва­ние это было опас­ным. Тацит рас­ска­зы­ва­ет, как 200 кораб­лей с хле­бом погиб­ли в самой Остий­ской гава­ни от силь­ной бури, а 100 сго­ре­ли, под­ни­ма­ясь по Тиб­ру (ann. XV. 18).

Разда­ча хле­ба суще­ст­во­ва­ла и при рес­пуб­ли­ке, но как она про­ис­хо­ди­ла, мы не зна­ем. Толь­ко со вре­ме­ни Авгу­ста мы можем хотя бы до неко­то­рой сте­пе­ни озна­ко­мить­ся с ее орга­ни­за­ци­ей. Август пору­чил при­ем­ку и ссып­ку хле­ба пре­фек­ту анно­ны (долж­ность эта была учреж­де­на вско­ре после 7 г. н. э.). Импе­ра­тор назна­чал пре­фек­та на неопре­де­лен­ное вре­мя; его юрис­дик­ции под­ле­жа­ли все про­ступ­ки в деле тор­гов­ли хле­бом; скры­тие хлеб­ных запа­сов, про­да­жа зер­на по взду­тым ценам, недоб­ро­со­вест­ный вес или мера и т. п.⁴¹. Разда­чей хле­ба, уже при­ве­зен­но­го и ссы­пан­но­го, веда­ли «пре­фек­ты по выда­че хле­ба» (prae­fec­ti fru­men­ti dan­di). Обя­зан­ность пре­фек­та анно­ны состо­я­ла в том, чтобы не допус­кать обма­на или небреж­но­сти при ссып­ке; следить, чтобы зер­но не испор­ти­лось от сыро­сти и не сго­ре­лось; чтобы при­ня­тое коли­че­ство хле­ба в точ­но­сти соот­вет­ст­во­ва­ло ука­зан­ной мере (Sen. de brev. vi­tae, 19. 1; напи­са­но в 49 г. и посвя­ще­но Пом­пею Пав­ли­ну, пре­фек­ту анно­ны это­го года). «Пре­фек­ты по выда­че хле­ба» (это были люди сена­тор­ско­го зва­ния) исче­за­ют при Кали­гу­ле и появ­ля­ют­ся толь­ко при Тра­яне, но с при­пис­кой — «по поста­нов­ле­нию сена­та» (ex se­na­tus con­sul­to); види­мо, они назна­ча­лись в слу­чае раздач экс­тра­ор­ди­нар­ных. Начи­ная с Клав­дия, управ­ле­ние всем хлеб­ным делом пору­ча­ет­ся одно­му пре­фек­ту анно­ны. Ком­пе­тен­ция его зна­чи­тель­но рас­ши­ря­ет­ся; у него свое «ведом­ство» (sta­tio), поме­щав­ше­е­ся на южном кон­це Коро­вье­го рын­ка, меж­ду Тиб­ром и Авен­ти­ном, своя каз­на и кан­це­ля­рия и целый штат слу­жа­щих: весов­щи­ки, смот­ри­те­ли хлеб­ных скла­дов, пис­цы, «бух­гал­те­ры». Клав­дий про­дол­жа­ет здесь поли­ти­ку сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков: пред­ста­ви­те­ли сена­та отстра­ня­ют­ся, и «забота о про­до­воль­ст­вии» (cu­ra an­no­nae) ока­зы­ва­ет­ся цели­ком в веде­нии импе­ра­то­ра. Со вре­ме­ни же Клав­дия разда­ча хле­ба про­ис­хо­ди­ла в Мину­ци­е­вом пор­ти­ке, нахо­див­шем­ся на Мар­со­вом Поле. Он был разде­лен на 45 отде­ле­ний (os­tia); каж­дое отде­ле­ние име­ло свой номер; полу­чаю­щие даро­вой хлеб были раз­би­ты на отдель­ные груп­пы; чле­ны каж­дой груп­пы при­хо­ди­ли в свой день к сво­е­му с.49 отде­ле­нию, где им и выда­вал­ся хлеб. В одной над­пи­си упо­ми­на­ет­ся отпу­щен­ник Клав­дия Яну­а­рий, «работаю­щий в Мину­ции в 14-й день в 42-м отде­ле­нии» (CIL. VI. 10223). Яну­а­рий 14-го чис­ла каж­до­го меся­ца рас­пре­де­лял хлеб, осталь­ное же вре­мя, надо думать, занят был под­сче­та­ми и гото­вил­ся к оче­ред­ной разда­че в сле­дую­щем меся­це. Те, кто зане­сен был в спис­ки имев­ших пра­во на даро­вой хлеб, полу­ча­ли в каче­стве доку­мен­та, под­твер­ждав­ше­го это пра­во, «хлеб­ную тес­се­ру» — дере­вян­ную дощеч­ку с обо­зна­че­ни­ем дня получ­ки и отде­ле­ния Мину­ци­е­ва пор­ти­ка, где им отпу­стят их долю зер­на (5 моди­ев еже­ме­сяч­но). Эта дощеч­ка была посто­ян­ным доку­мен­том; кро­ме нее, дава­лась еще кон­троль­ная мар­ка, с кото­рой полу­ча­тель и шел к Мину­ци­е­ву пор­ти­ку, отда­вал эту мар­ку тому, кто про­из­во­дил разда­чу, и полу­чал свой хлеб, кото­рый и уно­сил в меш­ке. Чинов­ни­ки соби­ра­ли вме­сте полу­чен­ные мар­ки и затем про­ве­ря­ли чис­ло полу­чив­ших, све­ряя спис­ки с кон­троль­ны­ми мар­ка­ми⁴².

Хлеб, достав­лен­ный в Рим, ссы­пал­ся в огром­ные, спе­ци­аль­но для хра­не­ния про­дук­тов устро­ен­ные скла­ды, кото­рые назы­ва­лись hor­rea — «амба­ра­ми». Боль­шин­ство из них нахо­ди­лось на левом бере­гу Тиб­ра; XI, XII и XIII рай­о­ны были вооб­ще цен­тром все­го про­до­воль­ст­вен­но­го дела: тут нахо­ди­лось ведом­ство пре­фек­та анно­ны, Мину­ци­ев пор­тик, гавань, куда при­ста­ва­ли и где раз­гру­жа­лись суда. Здесь сто­я­ла суе­та и дви­же­ние, зати­хав­шие толь­ко к вече­ру; мат­ро­сы, груз­чи­ки, носиль­щи­ки, воз­чи­ки, слу­жа­щие анно­ны, круп­ные тор­гов­цы, у кото­рых были здесь свои скла­ды, пере­куп­щи­ки, рас­счи­ты­ваю­щие пере­хва­тить на месте товар поде­шев­ле⁴³, меня­лы, макле­ры самых раз­ных кате­го­рий — вся эта пест­рая раз­но­пле­мен­ная тол­па работа­ла, гал­де­ла, обде­лы­ва­ла свои дела и, покон­чив с ними, тол­пи­лась в хар­чев­нях, кабач­ках и гости­ни­цах, кото­рые были здесь, конеч­но, в чис­ле нема­лом.

Харак­тер­ный отпе­ча­ток на всю мест­ность накла­ды­ва­ли скла­ды (XII и XIII рай­о­ны, объ­еди­нен­ные в один рай­он в сред­ние века, име­но­ва­лись hor­rea). Из два­дца­ти извест­ных нам скла­дов по край­ней мере шесть нахо­ди­лись на бере­гу Тиб­ра и под Авен­ти­ном. Самы­ми боль­ши­ми и важ­ны­ми были Суль­пи­ци­е­вы, извест­ные с.50 поз­же под име­нем Галь­бо­вых (hor­rea Gal­bae, Gal­ba­na или Gal­bia­na). Они были выстро­е­ны на зем­ле, при­над­ле­жав­шей роду Суль­пи­ци­ев, одним из чле­нов это­го рода. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет моги­ла Сер­ви­лия Суль­пи­ция Галь­бы, быв­ше­го кон­су­лом в 108 г. до н. э.,^[1] кото­рая бла­го­го­вей­но охра­ня­лась и в импе­ра­тор­ское вре­мя. Скла­ды эти импе­ра­тор Галь­ба отре­мон­ти­ро­вал и рас­ши­рил, поче­му в позд­ней­шее вре­мя ему ста­ли при­пи­сы­вать и построй­ку их. Здесь хра­нил­ся не толь­ко хлеб, но и дру­гие про­дук­ты, меж­ду про­чим вино и мас­ло, кото­рые с III в. нача­ли разда­вать наро­ду или совсем бес­плат­но, как хлеб, или по ценам очень низ­ким (вино); здесь лежа­ли глав­ные запа­сы государ­ст­вен­но­го про­до­воль­ст­вия.

Рас­коп­ки в этих местах нача­лись с XVI в. и велись с пере­ры­ва­ми до насто­я­ще­го вре­ме­ни. К 1911 году был уже рас­крыт пря­мо­уголь­ник око­ло 200 м дли­ной и 155 м шири­ной, обне­сен­ный сте­на­ми; за ними внут­ри нахо­ди­лись скла­ды: три огром­ных кор­пу­са, рас­по­ло­жен­ных совер­шен­но сим­мет­рич­но, разде­лен­ных дво­ра­ми, обне­сен­ны­ми тра­вер­ти­но­вой колон­на­дой, на кото­рую и откры­ва­лись отдель­ные поме­ще­ния скла­дов. Поме­ще­ния эти выхо­ди­ли на две про­ти­во­по­лож­ные сто­ро­ны и были разде­ле­ны внут­ри сплош­ной сте­ной, в кото­рую с обе­их сто­рон пер­пен­ди­ку­ляр­но упи­ра­лись сте­ны каж­дой cel­la — «ком­на­ты» скла­да. Рас­коп­ки 20-х годов пока­за­ли, что эти скла­ды были зна­чи­тель­но боль­ше и дохо­ди­ли почти до реки. На облом­ке Мра­мор­но­го Пла­на име­ет­ся схе­ма Лол­ли­а­но­вых скла­дов (hor­rea Lol­lia­na), нахо­див­ших­ся так­же в XIII рай­оне. Они выстро­е­ны почти по тако­му же пла­ну: поме­ще­ния скла­да выхо­дят в пор­тик, окру­жаю­щий цен­траль­ный двор, и сте­ны их, слов­но гори­зон­таль­но вытя­ну­тые вет­ви, отхо­дят по обе сто­ро­ны от глав­но­го ство­ла — сре­дин­ной сте­ны.

Скла­ды с запа­са­ми государ­ст­вен­но­го про­до­воль­ст­вия нахо­ди­лись под вер­хов­ным над­зо­ром пре­фек­та анно­ны, пока не пере­шли в веде­ние пре­фек­та горо­да. Теперь он отве­ча­ет за все непо­лад­ки в скла­дах, за состо­я­ние их стен и крыш, за пор­чу хле­ба от сыро­сти или от дру­гих при­чин. Пер­со­нал, обслу­жи­ваю­щий эти государ­ст­вен­ные скла­ды, был, конеч­но, очень мно­го­чис­лен­ный; в над­пи­сях мы неод­но­крат­но встре­тим «кла­дов­щи­ков» (hor­rea­rii), кото­рые чаще все­го были импе­ра­тор­ски­ми раба­ми. Любо­пыт­но, что в одной над­пи­си (CIL. VI. 8682) «Зоси­ма, раб Цеза­ря наше­го, кла­дов­щик» выде­лен и постав­лен впе­ре­ди двух импе­ра­тор­ских с.51 отпу­щен­ни­ков: кла­дов­щик был, види­мо, пер­со­ной. Раб Клав­дия, Калам Пам­фи­ли­ан, слу­жил вили­ком в Лол­ли­а­но­вых скла­дах (CIL. VI. 4226 и 4226a). Сто­ро­жем (cus­tos) при скла­дах состо­ял Евтих, быв­ший рань­ше в «Галль­ской (гла­ди­а­тор­ской) шко­ле» (CIL. VI. 9470). Над­пи­си упо­ми­на­ют еще «весов­щи­ков» (men­so­res), кото­рые пере­ме­ри­ва­ли хлеб при поступ­ле­нии его и при выда­че, ac­to­res и dis­pen­sa­to­res a fru­men­to), наблюдав­ших за эти­ми опе­ра­ци­я­ми. Доволь­но мно­го сведе­ний име­ет­ся у нас о пер­со­на­ле Галь­бо­вых скла­дов. Они нахо­ди­лись под над­зо­ром смот­ри­те­ля — вили­ка; в его рас­по­ря­же­нии были мно­го­чис­лен­ные рабо­чие — Gal­bien­ses, ope­ra­rii Gal­bien­ses, отпу­щен­ни­ки и рабы. Так как снаб­же­ние горо­да было делом пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти, то, по-види­мо­му, склад­ские слу­жа­щие были на воен­ный лад объ­еди­не­ны в три когор­ты. Суще­ст­во­ва­ли у них рели­ги­оз­ные объ­еди­не­ния: почи­та­ли Доб­рую боги­ню, гения импе­ра­тор­ско­го дома, Солн­це, Гер­ку­ле­са и Силь­ва­на. Пусту­ю­щие поме­ще­ния в импе­ра­тор­ских скла­дах сда­ва­лись в арен­ду част­ным тор­гов­цам: в Галь­бо­вых скла­дах отпу­щен­ни­ца Г. Авре­лия Наида вела круп­ную тор­гов­лю рыбой (CIL. VI. 9801); были тут про­дав­цы воен­ных пла­щей — sa­ga­rii (CIL. VI. 33906); постав­щик мра­мо­ра — ne­go­tia­tor mar­mo­rum (CIL. VI. 33886).

В посто­ян­ном дело­вом обще­нии с адми­ни­ст­ра­ци­ей и рабо­чи­ми скла­дов нахо­ди­лись судов­щи­ки, под­во­зив­шие хлеб и дру­гие при­па­сы по Тиб­ру; груз­чи­ки («мешоч­ни­ки» — sac­ca­rii), пере­но­сив­шие гру­зы с судов в скла­ды⁴⁴, «сбра­сы­ва­те­ли» (ca­ta­bo­len­ses), кото­рые пере­прав­ля­ли зер­но из скла­дов на мель­ни­цы (боль­шин­ство их было под Яни­ку­лом), откуда мука посту­па­ла в булоч­ные, нахо­див­ши­е­ся обыч­но в одном поме­ще­нии с мель­ни­ца­ми.

В рес­пуб­ли­кан­ском Риме суще­ст­во­ва­ло несколь­ко рын­ков: Коро­вий (fo­rum Boa­rium), Овощ­ной (fo­rum Ho­li­to­rium), Рыб­ный (fo­rum Pis­ca­to­rium) и Лако­мый (fo­rum Cup­pe­di­nis — фрук­ты, мед, цве­ты). В 179 г. до н. э. к севе­ру от Фору­ма был открыт боль­шой цен­траль­ный рынок, окру­жен­ный лав­ка­ми. С импе­ра­тор­ско­го вре­ме­ни упо­ми­на­ния о нем исче­за­ют: по-види­мо­му, он был закрыт, и место его занял рынок Ливии на Эскви­лине, постро­ен­ный с.52 Авгу­стом. Откры­тый двор (80×25 м) был окру­жен пор­ти­ком, на кото­рый и выхо­ди­ли лав­ки; здесь тор­го­ва­ли вся­че­ской едой, и кро­ме того, целый ряд был занят про­дав­ца­ми при­ти­ра­ний, мазей и кра­сок. В 59 г. Неро­ном был открыт Боль­шой рынок на Целии: круг­лое двух­этаж­ное зда­ние, кры­тое купо­лом, со мно­же­ст­вом лавок. Запад­ную часть горо­да обслу­жи­вал рынок Тра­я­на: вели­че­ст­вен­ное полу­круг­лое зда­ние, кото­рое как бы повто­ря­ло, на рас­сто­я­нии в 12 м, эксед­ру фору­ма Тра­я­на, охва­ты­вая ее со сто­ро­ны Кви­ри­на­ла и Субу­ры. Здесь поме­ща­лось око­ло 150 лавок, где шла тор­гов­ля самы­ми раз­ны­ми пред­ме­та­ми: в пер­вом эта­же, кото­рый был на одном уровне с Фору­мом, лав­ки име­ли вид глу­бо­ких ниш, и здесь про­да­ва­лись ово­щи и фрук­ты; были лав­ки с неболь­ши­ми водо­е­ма­ми в полу, где, в ожи­да­нии поку­па­те­ля, дер­жа­ли рыбу. Тор­го­ва­ли здесь вином и мас­лом; за лав­ка­ми шли тем­ные поме­ще­ния, слу­жив­шие скла­да­ми. Зна­чи­тель­ное место зани­ма­ли про­дав­цы «коло­ни­аль­ных това­ров»: восточ­ных пря­но­стей и пер­ца (pi­per), по кото­ро­му полу­чи­ла свое назва­ние ули­ца, иду­щая за рын­ком: via Bi­be­ra­ti­ca. Очень веро­ят­но, что тут были и лав­ки с доро­гой при­воз­ной одеж­дой, с мебе­лью, сереб­ря­ной посудой и вся­ки­ми дра­го­цен­но­стя­ми. Труд­но уга­дать зна­че­ние боль­шой кры­той гале­реи в этом рын­ке. Может быть, это была одна из круп­ней­ших аук­ци­он­ных зал сто­ли­цы.

Рим­ские водо­про­во­ды при­над­ле­жат к чис­лу самых вели­че­ст­вен­ных соору­же­ний древ­но­сти. Дол­гое вре­мя насе­ле­ние Рима их не име­ло и поль­зо­ва­лось водой из источ­ни­ков — их было доста­точ­но — и речу­шек, а так­же соби­ра­ло дож­де­вую воду в цистер­ны. На Пала­тине най­де­на была одна такая цистер­на, отно­ся­ща­я­ся к кон­цу VI в. до н. э. Пер­вый водо­про­вод про­вел в 312 г. до н. э. цен­зор Аппий Клав­дий; он шел на про­тя­же­нии 16½ км и окан­чи­вал­ся у Тиб­ра по сосед­ству с гава­нью, где выгру­жа­ли мра­мор (mar­mo­ra­ta). Его так и назы­ва­ли Аппи­е­вым (aqua Ap­pia). В 272 г. до н. э. цен­зор Маний Курий Ден­тат начал вто­рой водо­про­вод — Anio Ve­tus, кото­рый был закон­чен через два года М. Фуль­ви­ем Флак­ком. Дли­на его была 70 км. Тре­тий водо­про­вод постро­ил в 144 г. до н. э. пре­тор Кв. Мар­ций Рекс. Он начи­нал­ся за 61-м с.53 кило­мет­ром от Рима и послед­ние 10 км шел по мас­сив­ным арка­дам, зна­чи­тель­ная часть кото­рых сохра­ни­лась и до сих пор, закан­чи­вал­ся он у Капен­ских ворот. Это был Мар­ци­ев водо­про­вод (aqua Mar­cia); дей­ст­ву­ет этот водо­про­вод и поныне. Чет­вер­тый водо­про­вод, Теп­ло­ва­тый (aqua Te­pu­la), был соору­жен цен­зо­ра­ми Гн. Сер­ви­ли­ем Цепи­о­ном и Л. Кас­си­ем Лон­ги­ном. Он начи­нал­ся кило­мет­рах в 15 от Рима, а назва­ние свое полу­чил пото­му, что вода из него шла дей­ст­ви­тель­но теп­ло­ва­тая. Его построй­кой завер­ше­но было чис­ло водо­про­во­дов рес­пуб­ли­кан­ско­го Рима.

Стро­и­тель­ство водо­про­во­дов воз­об­но­ви­лось толь­ко при новом режи­ме: Агрип­па в 33 г. до н. э. про­вел Юли­ев водо­про­вод (aqua Iulia) и водо­про­вод Девы (aqua Vir­go, — назван так пото­му, что, по пре­да­нию, источ­ник воды ука­за­ла стро­и­те­лям какая-то девуш­ка), снаб­жав­ший водой его тер­мы и пруд при них (этот водо­про­вод и в насто­я­щее вре­мя дает Риму луч­шую воду). Водо­про­во­ды стро­и­ли: Август (aqua Al­sie­ti­na, питав­ший огром­ный пруд — 536×357 м, выко­пан­ный для потеш­ных мор­ских сра­же­ний, кото­рые Август устра­и­вал в свя­зи с освя­ще­ни­ем хра­ма Мар­су Мсти­те­лю во 2 г. до н. э., вода из это­го водо­про­во­да была, по сло­вам Фрон­ти­на, пло­хой), Клав­дий (aqua Clau­dia, дли­ной 68 км и Anio No­vus, дли­ной 87 км), Тра­ян (aqua Tra­iana, дей­ст­ву­ю­щий и посей­час) и Алек­сандр Север (aqua Ale­xandri­na). Эти один­на­дцать водо­про­во­дов дава­ли горо­ду в день 1.5 млн. м³ воды.

Воду эту над­ле­жа­ло рас­пре­де­лить по все­му горо­ду, не обой­дя и не обидев ни одно­го квар­та­ла, а кро­ме того, необ­хо­ди­мо было следить за водо­про­вод­ной сетью, вовре­мя про­из­во­дить нуж­ный ремонт, про­кла­ды­вать тру­бы к домам, вла­дель­цы кото­рых полу­чи­ли раз­ре­ше­ние про­ве­сти к себе воду, чинить мосто­вые. Тре­бо­ва­лось созда­ние осо­бо­го «вод­но­го ведом­ства», с работой кото­ро­го мы зна­ко­мы бла­го­да­ря сочи­не­нию Фрон­ти­на «Водо­про­во­ды горо­да Рима» (de aquae­duc­ti­bus ur­bis Ro­mae). Фрон­тин — одна из при­вле­ка­тель­ней­ших фигур ран­ней импе­рии. «Боль­шой чело­век», по сло­вам Таци­та, отнюдь не щед­ро­го на похва­лы, умный пол­ко­во­дец, счаст­ли­во вое­вав­ший в Бри­та­нии, пре­одоле­вая «муже­ство вра­гов и при­род­ные труд­но­сти» (Ag­ric. 17), два­жды кон­сул, один из «наи­бо­лее вид­ных людей наше­го вре­ме­ни» (Pl. epist. V. 1. 5), он полу­чил в 97 г. от Нер­вы назна­че­ние «вод­но­го смот­ри­те­ля» (cu­ra­tor aqua­rum). Фрон­тин был к это­му вре­ме­ни уже пожи­лым чело­ве­ком, с.54 дело водо­снаб­же­ния было для него совер­шен­но вно­ве, и то обсто­я­тель­ство, что он погру­зил­ся в осно­ва­тель­ное изу­че­ние это­го дела, сооб­ща­ет его обли­ку еще боль­ше бла­го­род­ства. Он не толь­ко как сле­ду­ет озна­ко­мил­ся со всем, что каса­лось его новой служ­бы, он поже­лал облег­чить зна­ком­ство с ней и для сво­их пре­ем­ни­ков; с этой целью он и напи­сал кни­гу о водо­про­во­дах, сооб­щив в ней так­же исто­рию «вод­но­го ведом­ства», начи­ная с Агрип­пы, когда он, соб­ст­вен­но, и был обра­зо­ван.

Агрип­па был пер­вым кура­то­ром водо­про­во­дов; он обу­чил сво­их рабов водо­про­вод­но­му делу и смеж­ным отрас­лям и создал из них спе­ци­аль­ную «водя­ную коман­ду», кото­рую заве­щал Авгу­сту; тот пере­дал ее в веде­ние государ­ства и одно­вре­мен­но при­сту­пил к орга­ни­за­ции «вод­но­го ведом­ства», во гла­ве кото­ро­го была постав­ле­на комис­сия из трех чело­век. Осо­бым эдик­том Август под­твер­дил, «на каком осно­ва­нии могут поль­зо­вать­ся водой [для сво­их домов] част­ные лица… и уста­но­вил ее коли­че­ство».

В кон­це I в. «водя­ная коман­да» состо­я­ла из людей раз­ных спе­ци­аль­но­стей; часть ее поме­ща­лась за горо­дом, чтобы в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти быст­ро про­из­ве­сти нуж­ный ремонт; посты дру­гой были рас­став­ле­ны у водо­на­пор­ных башен и боль­ших фон­та­нов. В их веде­нии нахо­дят­ся водо­про­во­ды — сеть всех труб, про­ло­жен­ных по горо­ду, водо­на­пор­ные баш­ни (cas­tel­la) и фон­та­ны (pub­li­ci sa­lien­tes). За умыш­лен­ную пор­чу этих труб и башен, за пре­кра­ще­ние или умень­ше­ние пода­чи воды во всем горо­де или в тех вла­де­ни­ях, хозя­е­ва кото­рых поль­зо­ва­лись пра­вом отве­сти себе воду, на винов­но­го нала­гал­ся штраф в 100 тыс. сестер­ций; если пор­ча была при­чи­не­на неча­ян­но, без зло­го умыс­ла, винов­ный дол­жен был немед­лен­но занять­ся ее исправ­ле­ни­ем.

«Водя­ная коман­да» вклю­ча­ла со вре­мен Клав­дия 700 чело­век: из них 240 государ­ст­вен­ных рабов (fa­mi­lia aqua­ria pub­li­ca) и 460 импе­ра­тор­ских рабов и отпу­щен­ни­ков (fa­mi­lia aqua­ria Cae­sa­ris); эти послед­ние были добав­ле­ны Клав­ди­ем после про­веде­ния им двух новых водо­про­во­дов. Фрон­тин обыч­но обо­зна­ча­ет их общим назва­ни­ем aqua­rii (этот же тер­мин и в над­пи­сях).

Во гла­ве этой коман­ды надо, конеч­но, поста­вить инже­не­ров-гид­рав­ли­ков (ar­chi­tec­ti), кото­рых Фрон­тин назы­ва­ет «спе­ци­а­ли­ста­ми» (pe­ri­ti) и «стро­и­те­ля­ми сво­его ведом­ства» (ar­chi­tec­ti suae sta­tio­nis). В их обя­зан­но­сти вхо­дит все, что каса­ет­ся построй­ки с.55 водо­про­во­дов (кап­та­ция источ­ни­ков, уста­нов­ле­ние про­фи­ля, про­веде­ние кана­лов под зем­лей или на арка­дах, иду­щих непре­рыв­ным рядом часто на про­тя­же­нии не одно­го десят­ка кило­мет­ров, устрой­ство водо­на­пор­ных башен, про­клад­ка труб, под­дер­жа­ние всей водо­про­вод­ной систе­мы в хоро­шем состо­я­нии). В соста­ве «семей», нахо­див­ших­ся в их рас­по­ря­же­нии, были «зав­хо­зы» — вили­ки, сто­ро­жа при водо­на­пор­ных баш­нях — касте­ля­ны, инспек­то­ры («обход­чи­ки» — cir­ci­to­ris), мостов­щи­ки (si­li­ca­rii), ниве­ли­ров­щи­ки (lib­ra­to­res), раз­ные масте­ро­вые: камен­щи­ки, работ­ни­ки, уме­ю­щие обра­щать­ся со свин­цом, и про­стые чер­но­ра­бо­чие. «Зав­хо­зы», вопре­ки сво­е­му назва­нию, веда­ли отнюдь не хозяй­ст­вом: на их обя­зан­но­сти лежа­ло соору­же­ние кана­лов и при­смотр за ними — это тех­ни­ки, бли­жай­шие помощ­ни­ки инже­не­ров. При­сут­ст­вие мостов­щи­ков в «водя­ной коман­де» объ­яс­ня­ет­ся тем, что по горо­ду под мосто­вой шла целая сеть свин­цо­вых труб. Пра­во на отведе­ние воды к себе в дом было пра­вом, кото­рое выда­ва­лось лич­но, пре­ры­ва­лось смер­тью полу­чив­ше­го и не пере­хо­ди­ло ни по наслед­ству, ни при про­да­же дома ново­му вла­дель­цу. Поэто­му в Риме посто­ян­но про­кла­ды­ва­лись и сни­ма­лись тру­бы: мосто­вую при­хо­ди­лось раз­ры­вать и вновь зама­щи­вать. Шту­ка­ту­ры покры­ва­ли водо­не­про­ни­цае­мым сло­ем цемен­та внут­рен­нюю поверх­ность кана­лов и про­из­во­ди­ли потреб­ные в каж­дом отдель­ном слу­чае шту­ка­тур­ные работы. Ниве­ли­ров­щи­кам при­хо­ди­лось брать­ся за дело при каж­дом раз­ре­ше­нии отве­сти воду, кото­рое полу­чал вла­де­лец дома или име­ния, не гово­ря уже о той рабо­те, кото­рую они долж­ны были про­де­лать при про­клад­ке ново­го водо­про­во­да. Plum­ba­rii (plum­bum — «сви­нец») зани­ма­лись изготов­ле­ни­ем, свар­кой и почин­кой свин­цо­вых труб⁴⁵.

Фрон­тин упо­ми­на­ет еще «свер­лиль­щи­ков». Это отнюдь не осо­бые спе­ци­а­ли­сты, а «водя­ные воры», кото­рые, сго­во­рив­шись с кем-либо из част­ных лиц, не имев­ших пра­ва на полу­че­ние воды, про­би­ва­ли водо­про­вод­ные тру­бы, облег­чая таким обра­зом кра­жу воды для заин­те­ре­со­ван­ных лиц.

В архи­ве «вод­но­го ведом­ства» сохра­ня­лись ведо­мо­сти, в кото­рых было ука­за­но, сколь­ко воды дают все водо­про­во­ды вме­сте, сколь­ко дает каж­дый водо­про­вод; пере­чис­ле­ны водо­про­во­ды, водо­на­пор­ные баш­ни, фон­та­ны; отме­че­но коли­че­ство воды, с.56 еже­днев­но потреб­ля­е­мой⁴⁶; назва­ны лица, име­ю­щие пра­во поль­зо­вать­ся водой для сво­его дома. В слу­чае смер­ти кого-либо из них коли­че­ство воды, ему отпус­кае­мое, воз­вра­ща­лось государ­ству, и мож­но было при­сту­пить к рас­смот­ре­нию новых просьб к импе­ра­то­ру о раз­ре­ше­нии про­ве­сти себе воду и к обсуж­де­нию того, в какой мере могут они быть удо­вле­тво­ре­ны.

Комис­сия, ведав­шая «вод­ным ведом­ст­вом», учреж­ден­ная Авгу­стом «с согла­сия сена­та», была уни­что­же­на в 52 г. Клав­ди­ем. Он заме­нил ее «про­ку­ра­то­ром вод», еди­но­на­чаль­ной долж­но­стью, на кото­рую назна­чал­ся обыч­но кто-нибудь из импе­ра­тор­ских отпу­щен­ни­ков. Здесь оче­вид­на та же тен­ден­ция, кото­рую мы видим у всех импе­ра­то­ров: отме­на кол­ле­ги­аль­но­сти и заме­ще­ние долж­но­стей дове­рен­ны­ми лица­ми. Толь­ко со вре­ме­ни Тра­я­на, и опять-таки в свя­зи с общим пово­ротом в поли­ти­ке назна­че­ния чинов­ни­ков, «про­ку­ра­тор вод» ока­зы­ва­ет­ся ино­гда лицом всад­ни­че­ско­го сосло­вия; позд­нее это ста­но­вит­ся пра­ви­лом.

Основ­ное коли­че­ство воды рас­пре­де­ля­лось меж­ду тре­мя кате­го­ри­я­ми: импе­ра­тор­ским дво­ром (пар­ки, двор­цы, при­двор­ные служ­бы — no­mi­ne Cae­sa­ris), обще­ст­вен­ны­ми учреж­де­ни­я­ми (бани, тер­мы, сады, амфи­те­ат­ры, скла­ды, рын­ки — ope­ra pub­li­ca) и боль­ши­ми фон­та­на­ми (mu­ne­ra). На осно­ва­нии под­сче­тов Фрон­ти­на мож­но счи­тать, что в Риме на душу насе­ле­ния про­хо­ди­лось в сред­нем еже­днев­но от 600 до 900 л воды (в 1900 г. потреб­ле­ние воды одним чело­ве­ком в Петер­бур­ге исчис­ля­лось в 200 л).

Фон­та­нов в Риме было мно­же­ство; Про­пер­ций писал, что «по все­му горо­ду разда­ет­ся тихий плеск воды» (II. 32. 15). На пере­крест­ках, кро­ме часо­вен­ки Ларов⁴⁷, обя­за­тель­но устро­ен фон­тан. Неко­то­рые из этих фон­та­нов име­ли харак­тер мону­мен­таль­ных соору­же­ний: тако­ва, напри­мер Me­ta Su­dans («покры­тая потом мета»), устро­ен­ная Доми­ци­а­ном в 96 г. к юго-запа­ду от Коли­зея. Это был конус (отсюда и назва­ние «мета») высотой 2 м, с диа­мет­ром 5 м в осно­ва­нии, обли­цо­ван­ный весь мра­мо­ром. Из его вер­ши­ны бил фон­тан, и вода пада­ла в огром­ный круг­лый бас­сейн (21 м в диа­мет­ре). Дру­гие были укра­ше­ны вели­ко­леп­ны­ми скульп­ту­ра­ми: фон­тан на фору­ме Вес­па­си­а­на, напри­мер, брон­зо­вым быком работы Фидия или Лисип­па; перед хра­мом Вене­ры Роди­тель­ни­цы на фору­ме Цеза­ря вокруг фон­та­на сто­я­ли ста­туи Ним­фы, покро­ви­тель­ни­цы вод.