Издательство «Наука». Москва—Ленинград, 1964.
Редактор Е. Г. Дагин.
Главным материалом, из которого изготовлялась в древней Италии одежда, была шерсть. Из шерсти делали туники-рубахи, которые надевали прямо на тело, тогу — национальную римскую одежду, которую не смели носить лишенные гражданских прав; плащи всех видов и всякого покроя, от тяжелых темных, солдатских и дорожных, до легких разноцветных, которые надевали поверх белоснежных тог, чтобы предохранить их от пыли и грязи. Шерстяную одежду носила вся Италия, от сенатора до раба. Шерсть гигроскопична, она не позволяет телу охлаждаться, предохраняет от простуды: материал был выбран на основе опыта многих поколений. Италия была богата превосходной шерстью; поголовье ее овечьих стад исчислялось в миллионах, и овцы были разных пород. Были овцы, превосходная тонкая шерсть которых могла поспорить с лучшими сортами греческой шерсти (а греческая шерсть славилась в древности по всему миру). Страбон, путешествовавший по Италии во время Августа, писал, что овцы, которых разводили в долине р. По, около Пармы и Мутины (нынешняя Модена), давали мягкую, самую красивую шерсть; грубая шерсть из Лигурии и от инсубров (галльское племя, жившее в округе нынешнего Милана) давала ткань, в которую одевалась большая часть рабов в Италии; из шерсти патавийских овец (Патавий — нынешняя Падуя) делали дорогие ковры и гавсапы — особые косматые ткани с ворсом на обеих сторонах материи или только на одной. Очень хороша была шерсть овец апулийской породы.
с.72 Пряжа и тканье были женским делом, и в дни седой старины не только бедные крестьяне, но и богатые сенаторы и прославленные полководцы ходили в домодельных туниках и тогах. Лукреция поздней ночью «занималась шерстью», когда ее муж прискакал из-под Ардеи проверить, как проводит время одинокая жена. Катон не представлял себе усадьбы без ткацкого станка. Варрон знал имения с большими ткацкими мастерскими. Еще в конце республики в старозаветных семьях в атрии стоял ткацкий станок, и некоторые эпитафии воздают женщине как высшую похвалу то, что она «сидела дома и обрабатывала шерсть». Август носил только одежду, изготовленную руками сестры, жены или дочери. В хозяйстве и Статилиев, и Ливии, жены Августа, и вообще в императорском хозяйстве прядением занято было по крайней мере несколько человек, потому что надписи упоминают должность «отвешивателя шерсти», т. е. человека, который отвешивал шерсть, раздаваемую на «уроки» пряхам, и надзирал за их работой, а также и самих прях, ткачей и ткачих. Судя по нескольким надписям из Рима, существовали и частные прядильни, но о размерах их, так же как и об организации, мы ничего не знаем. То же и относительно ткацких мастерских. И Марциал, и Ювенал поминают ткачей в Риме; в Риме были, конечно, ткацкие мастерские, но ничего о них до нас не дошло.
О сукновалах известно нам больше. В Помпеях и в Поле (Далмация) были раскопаны сукновальни; найдены были фрески, объясняющие работу сукновалов (по-латыни их звали фуллонами), сохранились кое-какие надписи.
Профессия сукновалов была двойной: они валяли сукно, а также стирали и чинили грязную шерстяную одежду. Прачками и штопальщиками они были превосходными: старая вещь выходила из их рук новешенькой. И процесс валянья отличался от мытья только отсутствием некоторых операций.
Сукно в древности изготовлялось таким же способом, как и теперь; разница, конечно, в масштабах производства и в том, что теперь работают машины. Шерстяная ткань становится сукном, потому что поверхность овечьей шерсти покрыта чешуйками или зубчиками, которые придают ей цепкость и способность, особенно под влиянием влаги, тепла и механических сотрясений, плотно сцепляться с с.73 соседними волосками, или, как говорят, «сваливаться». Первой работой италийского фуллона было свалять шерстяную ткань. В XIX в. эту работу исполняли особые сукновальные машины, в которых шерстяная пропитанная теплой жидкостью ткань пропускалась между двумя вращающимися цилиндрами и протискивалась в узкий желоб с крышкой, приваленной грузом. Ткань продвигалась с трудом, сильно сжималась, терлась о стенки желоба и о крышку и таким образом сваливалась. В старых машинах ткань сваливал своими ударами пест особого устройства. У италийского сукновала не было ни машин, ни песта; в его распоряжении были только собственные ноги.
«Пляска» сукновалов. (Фреска).
A. Mau. Pompei. Leipzig, 1908, fig. 242. |
В 1825 г. на одной из самых аристократических улиц Помпей, которая теперь называется улицей Меркурия, раскопали дом, где находилась большая мастерская фуллонов. Уцелело кое-что из оборудования и сохранились плохие в художественном отношении и драгоценные по содержанию фрески — история штуки сукна, изображенная во всех стадиях изготовления.
Шерстяную материю, которую требовалось свалять, клали в чан с теплой водой и теми веществами, с помощью которых удаляли жир, оставшийся в шерсти после недостаточной промывки. Чаны стояли в небольших загородках, отделенных одна от другой невысокими стенками. Сукновалы влезали в эти чаны и начинали, опираясь руками с.74 о стенки перегородок, «танец фуллонов»: равномерно подпрыгивали. На фреске один из рабочих как раз «танцует»; трое других (пожилой лысый человек и двое юношей), вытащив материю, держат ее на весу, чтобы стекала вода; может быть, они уже окончили свой «танец», а может быть, решили только передохнуть1.
Мыла древняя Италия не знала. То снадобье, которое Плиний называет «мылом» и которое приготовлялось из нутряного жира и золы («галльское изобретение»), точно так же, как «шарики из Маттиака» (город в окрестности нынешнего Висбадена), никогда не употреблялись для стирки; ими мыли волосы, чтобы окрасить их в рыжеватый цвет, вошедший в моду у современниц Плиния и Марциала. Фуллоны клали в свои чаны соду, а еще чаще пользовались мочой. Моча, постоявшая одну-две недели, образует в соединении с жиром жидкое аммониакальное мыло, хорошо отмывающее жировые пятна и вообще всякую грязь. Фуллоны расставляли на улицах большие посудины для прохожих; Марциал упоминает их в одной очень злой эпиграмме. В Помпеях в районе новых раскопок, недалеко от дома хозяина одной сукновальни, нашли большую винную амфору с отбитым горлышком, вкопанную в землю. Это реальный комментарий к словам Марциала: «…старая посудина скупого фуллона».
Естественно, что ткань, мытую в моче, требовалось усиленно прополоскать в чистой воде. В сукновальне всегда имелись большие ванны, куда фуллоны, «потанцевав» в своих чанах, и переносили материю и где они ее усердно и не один раз отполаскивали, многократно меняя воду. Затем ее вынимали, раскладывали на больших столах и начинали бить вальками — операция, одинаково способствовавшая и сваливанью, и удалению грязи, — после чего развешивали для просушки на веревках или жердях. Сукновалам дано было законом разрешение перекидывать эти веревки даже через улицу.
После того как материя просохнет, приступали к работе, изображенной на другой фреске, — к ворсованию. Цель ворсования — образовать на поверхности плотно свалянной материи слой торчащих волокон и сделать таким образом эту поверхность пушистой и мягкой. Теперь с.75 поверхность ткани надирают ворсовальным барабаном, к ободьям которого прикреплены узкие рамки с насаженными на них шишками ворсянки. В древней Италии сукно надирали вручную или шкуркой ежа — «без его игл ни к чему была бы для людей мягкая овечья шерсть», — замечает Плиний, — или шишками чертополоха, из которых делали особые ворсильные щетки. Такую щетку держит в руках и чистит ее палочкой женщина на фреске из той же серии. Возможно, были в ходу и железные скребницы. Шерстяные очески шли на набивку тюфяков; так как оческов этих у фуллонов всегда оказывалось в изобилии, то, возможно, они занимались и изготовлением матрасов.
Работы сукновалов. (Фреска).
A. Mau. Pompei. Leipzig, 1908, fig. 243. |
На следующей фреске изображено как раз ворсование. С подвешенной к потолку жерди свисает ткань, которую шкуркой ежа надирает молодой работник в короткой тунике. Мимо проходит другой с легкой плетеной клеткой на плечах, напоминающей юрту, и с котелком в руках такой формы, какие и поныне употребляются в Италии для углей. На эту клетку натягивали материю, вымытую и наворсованную, если только она не была крашеной, а под клеткой ставили котелок с зажженной серой. Серные пары обладают свойством отбеливать ткань.
с.76 После окуриванья серой материю «крахмалили», т. е. натирали ее особого сорта глиной, которая придавала блеск и предохраняла от загрязнения. Такой глины было несколько сортов: сардинской можно было натирать только белые ткани, для пестрых годилась умбрийская2. Теперь материю, чтобы она не смялась, следовало положить под пресс; он тоже изображен на фреске. Между двумя крепкими столбами, соединенными вверху перекладиной, неподвижно укреплена одна доска; над ней находится несколько других, которые можно поднимать и опускать. Между ними и укладывают ткани, сжимая доски двумя винтовыми тисками. Такой пресс в значительной степени заменял современный утюг.
В Риме сохранилось несколько надписей, упоминающих фуллонов. Интересна одна из них, сообщающая о том, что коллегия фуллонов (ремесленники в Риме, по всей Италии и в римских провинциях создавали особые, ремесленные объединения, называвшиеся коллегиями) доказала свое право бесплатно пользоваться водой из какого-то водоема — право, которое у нее оспаривали некие недоброжелатели. Дело происходило в середине III в. н. э. Из остальных римских надписей мы только узнаем, что в дворцовом хозяйстве, так же как и в хозяйстве богатых людей, были свои фуллоны. Чтобы ближе познакомиться с этими людьми, надо отправиться в Помпеи. Очень немного, но все-таки кое-что узнаем мы там и о хозяевах сукновален, и об их рабочих.
Среди хозяев первое место занимают отпущенники. Одна сукновальня принадлежала отпущеннику Стефану; городскую сукновальню (следует обратить внимание, что сукновальни, как и бани, были «коммунальными» учреждениями) одно время арендовал богатый банкир, тоже отпущенник, Цецилий Юкунд. В последние годы перед гибелью города ею распоряжался Везоний Прим, судя по собственному его имени (Прим), — отпущенник. Он принимал горячее участие в предвыборных кампаниях; он рекомендует в дуумвиры Цейя Секунда и Гавия Руфа, в эдилы — Гельвия Сабина. Перед нами яркий пример человека, который, еще не став юридически гражданином, чувствует себя в этом приютившем его городе своим, совсем своим: он с.77 живет его интересами, он кровно заинтересован в его повседневной судьбе; для него важно, кто будет заправлять городскими делами. Еще интереснее другое обстоятельство. Мы знаем, с каким презрением относились свободные римляне ко всякой ремесленной деятельности. Цицерон в своей книге «Об обязанностях», которая должна была служить жизненным руководством для его сына, писал: «Все ремесленники проводят жизнь свою, занимаясь грязным делом; в мастерской не может возникнуть ничего благородного». Прим отнюдь не стесняется своего ремесла; во всеуслышание объявляет он себя фуллоном. И простые рабочие, работники сукновален, отнюдь не считают своего занятия грязным делом. Сохранилось несколько надписей какого-то Луция Квинтилия Кресцента, простого фуллона, нацарапавшего их гвоздем на колоннах дома, где он, вероятно, жил. В этих надписях он посылает привет всем жителям Помпей и окрестных городов, а также всем собратьям по ремеслу: «Кресцент шлет привет фуллонам здешним и другим, где бы они ни находились». Этот человек гордился своим ремеслом и своей принадлежностью к широко раскинутому братству сукновалов. На «новых раскопках» (так называются части города, которые стали раскапывать после первой мировой войны) нашли дом некоего Фабия, владельца сукновальни. В одной из надписей, покрывающих стены этого дома, автор заявляет, что знаменитой Энеиде (на двух пилястрах, обрамляющих вход в жилище Фабия, изображено начало странствий Энея: Эней с отцом Анхизом и сыном Асканием бегут из Трои) он предпочитает гимн сукновалам: «сукновалов воспеваю и сову» (сова — птица Минервы, покровительницы фуллонов). Стоит остановиться на этой надписи. Автор ее шутит — пусть! И все-таки он осмеливается поставить рядом поэму, прославляющую божественных зачинателей мировой империи, и песню в честь парней, стирающих грязную одежду, замазанных мочой и глиной, простых рабочих парней! Это сделать мог только человек, испытывающий гордость рабочего, который знает цену своей работе и своему ремеслу. И тут мы подходим к очень любопытному явлению. Обычно столица снабжает провинцию модами и идеями; в древней Италии было наоборот: новые мысли и новые чувства появляются в провинциальных городах и городках; новое мировоззрение начинает пробиваться и складываться именно здесь. Мы говорили уже, что отпущенник перестает с.78 ощущать себя существом низшего сорта как раз в этих городках; именно здесь он начинает чувствовать себя не только своим среди своих, но и гражданином среди граждан. Он принимает участие в общественной жизни, он помогает городу, поправляет обветшавшие здания, замащивает улицы, устраивает для сограждан гладиаторские игры или даровое мытье в банях. Весь город видит, что средства для этого доставила работа. Отпущенник не бросил ремесла, которым занимался, будучи рабом. Став свободным человеком, он расширил свою деятельность, обзавелся собственной мастерской, разбогател. Богатство принесла работа — работник чувствует свое достоинство и силу, и постепенно меняется отношение к работе и у окружающих.
ПРИМЕЧАНИЯ