Право, Корвин, этот день — рождения дня мне приятней.
        Праздничный дерн ожидает обещанных богу животных:
        С белым овечку руном приведем мы Юноне-царице,
        Белую также овцу мы дадим горгоносной Минерве;
        Жертва, которую ждет от нас Тарпейский Юпитер,
        Резво трясет своей длинной веревкой, готова бодаться,
        Так как ведь это — игривый теленок, созревший для храмов,
        Для алтаря, окропленья вином; не сосет уже вымя
        Матери он, он портит дубы вырастающим рогом.
10    Если бы в доме моем был достаток, равный влеченью,
        То притащили б вола пожирней пресловутой Гиспуллы,
        Грузно-ленивую тушу, вскормленную не по соседству,
        Но от умбрийских кровей — с изобильных пастбищ Клитумна,
        С шеей, достойной удара слуги подюжее: ведь нынче
        К нам возвратился друг, лишь недавно страх претерпевший;
        Трепетен он до сих пор, удивляясь, что цел он остался,
        Ибо, помимо морских невзгод, избег он ударов
        Молнии: тучей сплошной превратилось в густые потемки
        Небо, внезапно огонь поразил корабельные реи;
20    Каждый поверить готов, что в него и ударило пламя,
        В ужасе тут же поняв, что опасней кораблекрушенье,
        Чем загоревшийся парус судна. Происходит все так же
        Тяжко, как в случае бурь, о которых писали поэты.
        Слушай, какая еще есть опасность, — и ты пожалеешь
        Снова его, хотя все остальное — лишь доля того же
        Жребия, правда, ужасная, впрочем, известная многим,
        Как это нам говорит и множество досок обетных
        В храмах, — недаром известно: Исидой живут живописцы.
        Участь такая постигла и нашего друга Катулла:
30    Так как средину судна уже всю заливало волнами,
        Коих удары и тот и другой борта расшатали,
        Так что и кормчий седой своим опытом им не принес бы
        Пользы, — Катулл, уступая ветрам, стал выбрасывать вещи
        За борт, бобру подражая, который себя превращает
        В евнуха, чтоб избежать погибели из-за тестикул:
        Так понимает зверек, что струи лишь бобровой нам надо.
        "Все, что мое, — бросай!" — говорил Катулл; он готов был
        Выкинуть самое ценное даже — пурпурные ткани,
        Годные стать одеяньем изнеженного Мецената;
40    Ткани другие — из шерсти, которой окраску природа
        Трав благородных дала, помогал золотиться источник,
        Чудный таинственной силой своей, как и воздух бетийский.
        Не усомнился Катулл побросать серебро и сосуды —
        Дело Парфения рук, целый кубок вместимостью с урну,
        Кубок, достойный хоть Фола-кентавра, хоть Фуска супруги;
        За борт пошли и лохани, и множество утвари разной,
        Чаши резные, из коих пивал и Филипп Македонский.
        Есть ли на свете другой кто-нибудь, кто бы нынче решился
        Жизнь предпочесть серебру и имуществу — только спасенье?
50    Не для того, чтобы жить, составляют себе состоянье
        Многие, нет, — как слепцы, живут состояния ради.
        Большую часть самых нужных вещей побросал он, и все же
        Легче не стало; тогда он доходит, теснимый нуждою,
        Вплоть до того, что, схвативши топор, подрубает и мачту, —
        В этом спасенье его: при опасности крайней мы ищем
        Средства защиты, корабль облегчая насколько возможно.
        Вот и доверь свою жизнь ветрам, полагаясь на мачты
        Да на борта: ты от смерти далек на четыре иль на семь
        Пальцев, и то лишь тогда, если очень толсты эти доски.
60    Сразу, пловец, запасай вместе с хлебом в плетенке с пузатой
        Флягой — надежный топор: он тебе пригодится при буре.
        После ж того, когда море уляжется, благоприятной
        Станет погода, судьба путешественника одолеет
        Ветры и волны пучин, и сучат рукодельницы Парки
        Лучшую пряжу рукой благосклонной и белую нитку
        Тянут тебе, и подул ветерок немногим сильнее
        Легкого вздоха — судно понеслось не бессильным искусством,
        Жалкое, вместо одежд лишь в раздерганных клочьях, с единым
        Парусом, что на носу. Утихают ветры, и с солнцем
70    Всходит надежда на жизнь. Уже видно высокую местность
        С острой вершиной, ценимую Юлом дороже Лавина,
        Города мачехи: имя свое получило то место
        От белоснежной свиньи с удивительным выменем — радость
        Трои сынам, — с тридцатью небывалыми в мире сосцами.
        Входит и он наконец в огражденную мола громадой
        Гавань: Тирренский маяк; как плечи округлые, дамбы
        В море далеко бегут, оставляя Италию сзади;
        Так ли тебя удивит от природы нам данная гавань,
        Как этот порт? С разбитой кормой устремляется кормчий
80    Внутрь, в безопасный залив в глубине этой бухты, доступный
        Даже лодчонке из Бай. Матросы с обритой макушкой
        Рады там поболтать об опасности и о спасенье.
        Ну-ка, идите, рабы, тишину соблюдая, приличье,
        Храмы гирляндой увейте, ножи посыпайте мукою,
        Сделайте мягкий алтарь украшеньем зеленого дерна.
        Сам я за вами иду — совершить по обряду большую
        Жертву; вернувшись домой, где украшены только венками
        Малые лики богов, что блестят от хрупкого воска,
        Милости буду просить у Юпитера нашего, ларам
90    Я фимиам воскурю, разноцветных рассыплю фиалок.
        Все засверкало кругом: простирает длинные ветки
        Дверь, и лампады с утра участвуют в праздничных жертвах.
        Брось подозренья, Корвин. У Катулла, в честь возвращенья
        Коего столько воздвиг алтарей я, ведь трое малюток,
        Трое наследников. Что ж ожидать, чтобы другу такому,
        Вовсе ненужному, кто пожертвовал хоть бы больную,
        Полуослепшую куру: затрата была бы чрезмерна;
        Ради чужого отца никто не подаст перепелки.
        Если почувствует жар Галлита бездетная или
100  Паций—богач, то таблички "за здравье" весь портик закроют;
        Даже иной лицемер готов обещать гекатомбу,
        Раз уж не видно слонов и нельзя их купить по соседству:
        Этот не водится зверь на латинской земле и под нашим
        Небом; его привезли, получив из страны чернокожих,
        Он и пасется с тех пор в рутульских лесах, на полянах
        Турна-царя, как Цезарев скот; никому он из частных
        Лиц никогда не послужит: ведь предки слонов Ганнибалу
        Тирскому только служили, да нашим вождям, да Молоссу;
        Предки рутульских слонов носили когорты на спинах,
110  Целую войска часть или башни, идущие в битву.
        Значит, не в Новии здесь, не в Пакувии-Гистре помеха,
        Что к алтарям не влекут слоновую кость в приношенье
        Ларам Галлиты как жертву, одну лишь достойную этих
        Самых божеств — и ловцов их наследства достойную также.
        Если позволишь заклать, так иной обречет тебе в жертву
        Самых красивых рабов, самых крупных и телом дородных,
        Либо он даже рабу иль служанке наложит повязку
        Прямо, как жертве, на лоб, и если есть дома невеста,
        Там Ифигения, что ль, он отдаст алтарям и невесту,
120  Хоть бы не верил в подмен ее тайный трагической ланью.
        Я земляка хвалю, предпочту завещанье неверной
        Тысяче я кораблей, ибо если болящий избегнет
        Смерти, то он уничтожит таблички, попавшись в ловушку
        После заслуги такой изумительной, и, вероятно,
        Сразу имущество все получит один лишь Пакувий:
        Гордо он будет шагать, победивши соперников. Видишь,
        Как исключительна польза — принесть Ифигению в жертву.
        Пусть же Пакувий живет хоть Несторов век, я согласен,
        Пусть он богат, как Нерон с грабежей, пусть золота — горы,
130  Но он не мил никому, да и сам никого он не любит.