Что в родословных за толк? Что пользы, Понтик, считаться
        Древних кровей, выставлять напоказ своих предков портреты —
        Эмилианов род, стоящих на колесницах,
        Куриев с маленькой порчей, Корвина, что стер уже плечи,
        Гальбу, совсем без ушей и вовсе лишенного носа?
        Что из того, что в большущей таблице хвастливо укажешь
        Ты на Корвина, сплетаясь на древе с иными ветвями,
        Где потемнел уже конный начальник с диктатором вместе, —
        Если порочишь ты Лепидов честь? К чему эти лица
10    Стольких вояк, если ты пред лицом Сципионов играешь
        В кости всю ночь, засыпаешь же только с восходом денницы
        В час, когда эти вожди пробуждали знамена и лагерь?
        Стоит ли, Фабий, — хоть ты Геркулесова рода потомок, —
        Радоваться аллоброгам, большим алтарем восхищаться,
        Раз ты и жаден, и пуст, и слаб, как евганский ягненок?
        С кожей изнеженной, пемзой катинской натертой, позоришь
        Ты волосатых отцов и, точно преступник, бесчестишь
        Весь свой несчастный род портретом своим недостойным.
        Хоть твоя зала полна восковыми ликами предков, —
20    Знатности нету нигде, как только в доблести духа:
        Нравом, характером будь иль Коссом, иль Друзом, иль Павлом, —
        Вот кого ты выставляй перед ликами собственных предков,
        Вот кто, — если ты консул, — тебе вместо ликторов будут.
        Выкажи прежде всего богатства души: заслужил ли
        Праведность ты, за правду держась на словах и на деле, —
        Значит, ты знатен. "Привет тебе, Лентул, привет тебе, Юний,
        Кто б ты ни был, хоть крови другой, гражданин необычный,
        Редкий муж, для родины всей предмет ликованья!" —
        Так бы и крикнул, совсем как народ, обретя Осириса.
30    Разве можно назвать родовитым того, кто не стоит
        Рода и только с собой несет знаменитое имя?
        Правда, и карлика мы иногда называем Атлантом,
        Лебедем негра зовем, хромую девчонку — Европой;
        А у ленивых собак, с плешинами, вовсе паршивых,
        Лижущих край фонаря, в котором нет уже масла,
        Кличка бывает и "Барс", и "Тигр", и "Лев", и еще там —
        Кто погромче рычит из зверей. Поэтому бойся.
        Остерегайся, чтоб не был и ты "Камерин" или "Кретик".
        Речь для кого я веду? Я к тебе обращаюсь, Рубеллий
40    Бланд. Ты на древнем надут родословном дереве Друзов,
        Будто бы сам совершил кое-что, благородный заслугой, —
        Дуешься тем, что рожден от блестящего семени Юла,
        А не от пряхи наемной, живущей у самых окраин.
        "Подлые вы, — говоришь, — вы из низшего слоя народа;
        Можете ль вы указать нам, откуда родители родом?
        Я же Кекропов внук!" Живи себе и услаждайся,
        Раз ты уж так родовит. И однако, в низах у плебеев
        Скрыт тот речистый квирит, что умеет поддерживать тяжбу
        Знатного неуча; также плебеи, одетые в тоги,
50    Права узлы расплетут, разрешат загадки закона.
        Юноша—воин спешит на Евфрат иль к орлам, стерегущим
        Смятых батавов: силен он оружьем; а ты что такое?
        Внук Кекропа, ты только подобье обрубленной гермы.
        В чем твоя разница с гермой? Да только лишь в том, что у этой
        Мраморная голова, у тебя же фигура живая.
        Тевкров потомок, скажи, разве кто бессловесных животных
        Кровными будет считать, если силы нет в них? Мы хвалим
        Борзых коней, на бегу столь легких, что хлопать устанешь
        В цирке, охрипшем от криков, когда там ликует Победа.
60    Тот лишь породист конь (с каких бы ни был он пастбищ),
        Кто впереди всех бежит, кто первый пылит на равнине.
        Конь от кровей Корифея иль хоть бы Гирпина — продажный
        Скот, если редко Победа стоит на его колеснице.
        Нет ведь у них почитания предков, нет снисхожденья
        К теням: прикажут — они по дешевке меняют хозяев;
        Шею стерев хомутом, их потомки тянут телегу
        Или крутят жернова на мельнице, на ноги слабы.
        Чтобы дивиться тебе, — не твоим, — свое покажи нам,
        То, что можно как надпись врезать, — помимо почета,
70    Что воздаем мы всегда тому, кому всем ты обязан.
        Этого хватит юнцу, который, как слышно, гордится,
        Весь до краев переполнен, надут, что родня он Нерону.
        Верно, что здравый смысл у Судьбы бывает не часто.
        Я не хотел бы, Понтик, чтоб ты ценился за то лишь,
        Что было славой предков твоих, без того, чтобы сам ты
        Честь заслужил. На славу других опираться позорно,
        Чтоб не упасть и не рухнуть, как крышка, утратив подпору.
        Так и лоза, стелясь по земле, тоскует по вязу.
        Будь же добрый солдат, опекун, судья беспристрастный;
80    Если ж свидетелем будешь в делах неясных и темных,
        То хоть бы сам Фаларис повелел показать тебе ложно
        И, угрожая быком, вынуждал бы тебя к преступленью, —
        Помни, что высший позор — предпочесть бесчестие смерти
        И ради жизни сгубить самое основание жизни.
        Смерти достойный — погиб, хоть бы сотню устриц лукринских
        Он поедал за обедом и в Космов котел погружался.
        В день, когда ты правителем станешь желанных провинций,
        Нрав свой крутой сумей обуздать, умерь раздраженье,
        Алчность свою сократи и жалей союзников бедных:
90    Нет ведь у них ничего — только кости, даже без мяса.
        Что говорят законы, следи, что тебе поручает
        Курия: сколько наград ожидает правителей добрых!
        Но от сенатских правых громов Капитон и Нумитор
        Пали за свой киликийский грабеж. Да что в этом толку?
        Ты, Херипп, присмотри для своих лохмотьев прекона
        Да помолчи, ибо Панса возьмет то, что Натта оставил:
        Просто безумье — терять даже то, что есть на дорогу.
        Вот в старину процветал покоренный нами союзник:
        Не было стонов и не было ран понесенной утраты;
100  Полной чашей был дом, повсюду лежали большие
        Деньги, из Спарты плащи, пурпурные ткани из Коса,
        И со скульптурой Мирона, с картиной Паррасия жив был
        Фидий в слоновой кости, и много работ Поликлета;
        Редкий стол обходился без Ментора славных изделий.
        Вот откуда тащил Антоний, тащил Долабелла
        Или безбожный Веррес: в глубине корабельного трюма
        Тайно добычу везли побольше военных триумфов.
        Что ж у союзников ныне? Лишь пара волов, табунок лишь
        Конский, стада вожак, участочек поля, — все взято,
110  Вплоть до ларов самих, коль статуя есть повиднее,
        Хоть бы одно божество в кивоте: ибо и это
        Ценно теперь и считается главным. Ты по заслугам,
        Может быть, сверху глядишь на Коринф умащенный, на Родос
        Столь невоинственный: что тебе сделают юноши в смолах,
        Хоть бы и целый народ, что на ляжках выщипал волос?
        Лишь избегай ты суровых испанцев, и области галлов,
        Да берегов иллирийских, щади и жнецов, что питают
        Рим, пока отдает он досуги театру и цирку.
        Да и какие награды возьмешь ты за счет преступленья,
120  Раз так недавно Марий раздел догола африканцев?
        Прежде всего воздержись обижать союзников бедных,
        Но храбрецов; отбери хоть бы золото все, что имеют,
        И серебро, однако оставь и щиты и мечи им,
        Дротик и шлем, чтоб оружие все ж у ограбленных было.
        То, что я высказал здесь, не только мнение, — правда:
        Верьте, что я прочитал пророческий свиток Сивиллы.
        Если чиста твоих присных толпа и если решений
        Не продает твоих долговолос, если нет за супругой
        Вовсе проступков, и Гарпия эта с когтями кривыми
130  По городам не гуляет твоим, на сборищах грабя, —
        То хоть от Пика свой род исчисляй, и если прельщают
        Древних тебя имена, выставляй хоть все войско титанов
        Как твоих предков и с ними возьми самого Прометея,
        Или же пращура сам выбирай из любой родословной.
        Если ж тебя увлекают стремительно гордость и страсти,
        Если ломаешь ты прутья в союзников крови, прельщаясь
        Тем, что секиры тупятся в руках твоих ликторов, — значит,
        Знатность предков самих восстает на тебя и предносит
        Яркий светоч твоим постыдным делам и поступкам.
140  Ясно, чем выше считается тот, кто грешит, тем заметней
        Всякий душевный порок, таящий в себе преступленье.
        Что в тебе, если привык ты подписывать ложные акты
        В храмах, что дед воздвиг, пред лицом отцовской почетной
        Статуи, — прелюбодей, ночной гуляка, укрывший
        Спрятанное лицо под плащом из шерсти сантонской?
        Вот мимо праха отцов и костей их в лихой колеснице
        Скачет толстяк Латеран и сам — хоть консул — колеса
        Тормозом сильным жмет, как возница, правда средь ночи;
        Но это видит луна, и звезды-свидетели смотрят.
150  Только лишь кончится срок Латерана службы почетной,
        Он среди бела дня возьмется за бич, не стыдяся
        Встретиться так с одним из друзей, уже престарелым,
        Первый хлыстом взмахнет в знак привета, сена достанет,
        Всыплет сам ячменя своей уставшей запряжке.
        Он пред Юпитеровым алтарем, по обычаю Нумы
        В жертву мохнатых овец принося и бурую телку,
        Только Эпоной клянется и писанными на конюшнях
        Мордами. Если ж пойти он захочет в ночную харчевню,
        Тут навстречу ему выбегает сирофиникиец,
160  Влажный от пряностей, бывший жилец ворот Идумейских:
        Этот харчевник приветствует гостя "царем" и "владыкой",
        С ним и Киана с коротким подолом вино предлагает.
        Скажет защитник греха: "И мы, молодые, такими ж
        Были". Пусть так: но ведь ты перестал и больше ошибкам
        Не поблажаешь? Пусть будет недолгой позорная удаль:
        Шалости разные надо сбривать нам с первой бородкой.
        Только к юнцам снисходи; Латеран же стремится к холщовым
        Вывескам с надписью, к чаше вина в дешевой харчевне —
        В пору, когда он созрел для военного дела, охраны
170  Рек арменийских, сирийских, для службы на Рене, на Истре,
        В возрасте мощном, способном хранить безопасность Нерона,
        В Остию, Цезарь, его посылай; но легата в харчевне
        Надо искать: он там выпивает с каким-то бандитом,
        Вместе с матросами, вместе с ворами, с рабами из беглых,
        В обществе палачей, мастеров гробовых, среди смолкших
        Бубнов Кибелы жреца, что лежит на спине, растянувшись.
        Все там вольны равно, и кубок общий, особых
        Кресел нет никому, и стол ни к кому не подвинут.
        С этаким вот рабом ты, Понтик, как поступил бы?
180  Верно, в этрусский острог посадил бы, сослал бы к луканам.
        Вы же, потомки троянцев, себе позволяете гадость:
        То, что сапожнику стыдно, достойно Волезов и Брута?
        Что, если сверх приведенных примеров, постыдных и гнусных,
        Есть примеры, что нам говорят о худших пороках?
        Вот Дамасипп, добро расточив, свой голос подмосткам
        Отдал, желая играть в "Привиденье" крикливом Катулла:
        Также и Лентул проворный в "Лавреоле" выступил ловко,
        Став достойным креста не только на сцене — и в жизни.
        Ты извиняешь народ? Извинения нет меднолобым:
190  Смотрят сидят, как патриции их скоморохами стали,
        Фабиев смотрят босых, и звук оплеухи Мамеркам
        В них вызывает лишь смех. И зачем продают свою гибель
        Эти патриции? Разве Нерон их к тому принуждает?
        Зря продают, для игры перед претором, севшим высоко.
        Даже представь, что здесь — мечи, а там вон — подмостки:
        Что предпочесть? Кому смерть страшна настолько, что станет
        Мужем ревнивым Тимелы, товарищем глупым Коринфа?
        Впрочем, странного нет в вельможном актере, когда сам
        Цезарь кифару взял. Остались дальше лишь игры, —
200  Новый для Рима позор. Не в оружье хотя б мирмиллона,
        Не со щитом выступает Гракх, не с клинком изогнутым;
        Он не хочет доспехов таких, отвергает с презреньем,
        Шлемом не скроет лица; зато он машет трезубцем;
        Вот, рукой раскачав, висящую сетку он кинул;
        Если врага не поймал, — он с лицом открытым для взоров
        Вдоль по арене бежит, и его не узнать невозможно:
        Туника до подбородка, расшитая золотом, с крупной
        Бляхой наплечной, с которой висит и болтается лента.
        Даже секутор, кому приказано с Гракхом сражаться,
210  Худший позор при этом несет, чем рана любая.
        Если б народу был дан свободный выбор, то кто же —
        Разве пропащий какой — предпочел бы Нерона Сенеке?
        Чтобы его казнить, не хватит одной обезьяны,
        Мало одной змеи, одного мешка для зашивки.
        Сын Агамемнона то же соделал, но повод другой был:
        Разница в том, что по воле богов за родителя мстил он.
        Был Агамемнон убит среди пира; Орест не запятнан
        Кровью Электры-сестры, ни убийством супруги-спартанки,
        Он не подмешивал яд никому из родных или близких.
220  Правда, Орест никогда не пел на сцене, "Троады"
        Не сочинял. За какое из дел, совершенных Нероном
        В годы его свирепств, кровавой его тирании,
        Больше должны были мстить Вергиний и с Виндексом Гальба?
        Что за деяния, что за художества в цезарском роде:
        Радость позора от скверного пенья на чуждых подмостках,
        Данная греками честь — заслужить венок из петрушки!
        Пусть же портреты отцов владеют наградами пенью:
        Длинную сирму Фиеста, костюм Антигоны иль маску
        Для Меланиппы сложи Домиция ты к пьедесталу,
230  Ну, а кифару повесь хоть на мрамор родного колосса.
        Кто, Катилина, найдет высокое происхожденье,
        Как у тебя, у Цетега? И все же, как варваров дети,
        Точно отродье сенонов, готовите ночью оружье,
        Пламя несете домам, угрожаете храмам пожаром —
        Дерзость, что кару несет зажженных, как факелы, туник!
        Консул, однако, бдит, укрощает ваши знамена:
        Новый, незнатный совсем человек из Арпина, недавно
        Всадником бывший простым, повсюду ставит заставы,
        Трудится по семихолмому Риму средь граждан смятенных
240  Подвиг такой в стенах столицы принес ему славу
        И титула, поболее тех, что добыл Октавий
        Близ Левкады, в полях Фессалии мечом, обагренным
        Цепью убийств, — и Рим, свободный тогда, Цицерона
        Провозгласил отцом, отцом отечества даже.
        В вольских горах другой арпинец, над плугом наемным
        Изнемогая, просил за работу обычную плату;
        После того по башке получал суковатою палкой,
        Если ленилась кирка и медленно шло укрепленье.
        Он—то и взял на себя опасность великую в деле
250  С кимврами и лишь один защитил весь Рим трепетавший.
        После побоища кимвров, что поле устлали телами, —
        Более крупных клевать даже ворону не доводилось, —
        Знатный товарищ героя имел лишь вторую награду.
        Дециев дух был плебейским, плебейскими были и сами
        Их имена, но богам преисподней, земле их отчизны
        Было довольно двоих за все легионы и войско
        Римских союзников всех и за все поколенье латинов.
        Деции сами дороже, чем все, что они сохранили.
        Самый последний из добрых царей, заслуживший трабею,
260  Прутьев пучки, диадему Квирина, был сыном служанки.
        Консула же сыновья, которым надо бы сделать
        Нечто великое ради свободы, что превзошло бы
        Подвиг Коклекса и Муция подвиг или же девы,
        Тибр переплывшей, тогда границу всего государства, —
        Тайно изъяли засов у ворот для возврата тиранов.
        Раб сенату открыл преступление, зревшее втайне:
        Плачьте, матроны, об этом рабе! А тех справедливо
        Палок карает удар и первая римская плаха.
        Лучше отцом тебе был бы Терсит, лишь бы сам с Ахиллесом
270  Сходен ты был и владел оружьем работы Вулкана,
        Чем Ахиллес породил бы тебя на Терсита похожим.
        Сколь бы далеко ни взял и сколь бы вдаль ни подвинул
        Имя свое, — ты ведешь свой род от подлого сброда.
        Первый из предков твоих, кто бы ни был он, — или пастух был,
        Или такой, что о нем и вовсе думать не стоит.