В изо­бра­же­нии сле­ва от бор­цов двух этрус­ков, одно­го в чер­ном хитоне с кри­вым на кон­це посо­хом и дру­го­го в крас­ном хитоне, бур­но жести­ку­ли­ру­ю­ще­го, буд­то что-то утвер­ждаю­ще­го, дви­жу­ще­го­ся впра­во, мастер так­же исполь­зу­ет люби­мый при­ем того вре­ме­ни, встре­чаю­щий­ся часто в гре­че­ской вазо­пи­си: он рез­ко пово­ра­чи­ва­ет лицо вто­ро­го этрус­ка назад, в сто­ро­ну, про­ти­во­по­лож­ную дви­же­нию. Выра­зи­тель­ны в этой груп­пе две малень­кие фигур­ки. Одна, в корот­ком пят­ни­стом хитоне, исступ­лен­но, с моль­бой про­тя­ги­ва­ет руки к обо­ра­чи­ваю­ще­му­ся этрус­ку, дру­гая, в тем­ных одеж­дах, при­сев­шая на кор­точ­ки у его ног, засты­ла в немом забы­тьи (ил. 61). Кажет­ся, что лишь эти два пер­со­на­жа испол­не­ны отча­я­ния. Все осталь­ные дале­ки от печа­ли: жизнь кипит в их дей­ст­ви­ях, они дея­тель­ны, жесты уве­рен­ны, и лишь тор­же­ст­вен­ные фигу­ры пла­каль­щи­ков или жре­цов у лож­ной две­ри напо­ми­на­ют о погре­баль­ном зна­че­нии рос­пи­си.