Мастер­ство скуль­п­то­ров, обра­щав­ших­ся ко все более слож­ным пла­сти­че­ским зада­чам, посто­ян­но совер­шен­ст­во­ва­лось, хотя порой и замет­ны вызван­ные тра­ди­ци­ей повто­ры сюжет­ных типов. Пеп­ло­хра­ниль­ни­цы из Кью­зи VI века до н. э. отли­ча­ют­ся от урн VII века до н. э. не толь­ко боль­шей дета­ли­за­ци­ей и услож­не­ни­ем форм, но преж­де все­го уси­лив­шей­ся эмо­цио­наль­но­стью в лицах, дви­же­ни­ях рук: порой гли­ня­ные изва­я­ния ожив­ля­лись брон­зо­вы­ми или золоты­ми серь­га­ми, для кото­рых про­де­лы­ва­лись отвер­стия в моч­ках ушей, или укра­ше­ни­я­ми ино­го типа, кре­пив­ши­ми­ся с помо­щью углуб­ле­ний по кра­ям лица. Заме­ча­тель­на урна в виде тол­стя­ка, при­жав­ше­го в жесте отча­я­ния руки к груди и запро­ки­нув­ше­го назад голо­ву (ил. 80). Погре­баль­ные урны Кью­зи непо­вто­ри­мы, каж­дая выра­жа­ет лич­ные чув­ства, воз­мож­но дик­то­вав­ши­е­ся заказ­чи­ком. Труд­но гово­рить здесь о порт­рет­но­сти: лица пре­дель­но обоб­ще­ны и упро­ще­ны. Но воз­мож­но, что в каж­дой из урн отра­зи­лись при­су­щие опре­де­лен­но­му чело­ве­ку чер­ты харак­те­ра, настоль­ко они свое­об­раз­ны. В этих обоб­щен­ных и порой гру­бо испол­нен­ных про­из­веде­ни­ях закла­ды­ва­лись осно­вы инди­виду­аль­но­го отно­ше­ния к чув­ствам людей, раз­вив­ше­го­ся в этрус­ских порт­ре­тах [с.138] III—I веков до н. э., а позд­нее с необы­чай­ной ярко­стью вопло­тив­ше­го­ся в рим­ских бюстах и ста­ту­ях.