Как отме­ча­лось выше, про­зрач­ность але­баст­ра, ими­ти­ру­ю­ще­го неж­ность чело­ве­че­ской кожи, соот­вет­ст­во­ва­ла целям порт­ре­ти­стов, поз­во­ля­ла им, нюан­си­руя све­то­тень на лицах, созда­вать впе­чат­ле­ние измен­чи­во­сти выра­же­ния при раз­лич­ном осве­ще­нии. Хотя порт­ре­ты эти чаще все­го были мень­ше нату­раль­ной вели­чи­ны, в них неред­ко зву­ча­ли глу­бо­кие и раз­но­об­раз­ные чув­ства — то воз­вы­шен­ные или скорб­ные, порой буд­нич­ные, рез­кие, даже гру­бо­ва­тые сво­ей три­ви­аль­но­стью. Осо­бен­но замет­но это в лицах умер­ших, воз­ле­жа­щих на крыш­ке терра­ко­то­вой урны III—II веков до н. э. и назы­вае­мых «Супру­ги» из этрус­ско­го музея Воль­тер­ры (ил. 165).