ВОЕННАЯ ДИСЦИПЛИНА

Dis­cip­li­na mi­litāris.

[1] I. Воен­ная дис­ци­пли­на гре­ков была в тес­ной свя­зи с государ­ст­вен­ной их жиз­нью вооб­ще и с раз­лич­ны­ми харак­те­ра­ми гре­че­ских пле­мен. Спар­та­нец у себя дома был образ­цом поряд­ка закон­но­сти, а пото­му для воен­ной служ­бы не нуж­дал­ся в осо­бен­ной дис­ци­плине. При­род­ны­ми вое­на­чаль­ни­ка­ми, обле­чен­ны­ми неогра­ни­чен­ной вла­стью, употреб­ле­ние кото­рой, одна­ко, вско­ре ста­ло кон­тро­ли­ро­вать­ся при­сут­ст­ву­ю­щи­ми ефо­ра­ми (Xen. r. L. 13. Nep. Paus. 3), были оба царя (Arist. pol. 3, 9, 2) или за мало­лет­ст­вом их — их опе­кун, а с того вре­ме­ни, когда Дема­рат в похо­де про­тив Афин, неза­дол­го до пер­сид­ских войн, из зави­сти к сво­е­му сопра­ви­те­лю Клео­ме­ну воз­будил рас­при, обык­но­вен­но толь­ко один из царей пред­во­ди­тель­ст­во­вал вой­ском. Вой­на для спар­тан­цев была про­вер­кой их вос­пи­та­ния и лишь допол­не­ни­ем осталь­ной их государ­ст­вен­ной жиз­ни, бит­ва и смерть на поле бра­ни — честью и радо­стью, а пото­му к нача­лу бит­вы наря­жа­лись точ­но к празд­ни­ку и при­ни­ма­ли победу как дело само собой разу­ме­ю­ще­е­ся.

[2] Пря­мую про­ти­во­по­лож­ность все­му это­му пред­став­ля­ла живость ионий­ско­го харак­те­ра у афи­нян. Если афи­няне с про­вор­ной лег­ко­стью уме­ли поль­зо­вать­ся бла­го­при­ят­ной мину­той и все­ми изме­ня­ю­щи­ми­ся обсто­я­тель­ства­ми бит­вы и одер­жи­ва­ли победу сме­лы­ми напа­де­ни­я­ми, то спар­тан­ский харак­тер, свя­зан­ный пра­ви­ла­ми неиз­мен­но­го поряд­ка, не допус­кал отступ­ле­ний от этих пра­вил; так, напр., пол­ко­во­дец Исад ефо­ра­ми был при­суж­ден к упла­те пени в тыся­чу драхм за то, что, хотя и одер­жал победу, но сде­лал напа­де­ние на непри­я­те­ля не в пол­ном воору­же­нии, как того тре­бо­ва­ли пра­ви­ла воен­ной дис­ци­пли­ны. Plut. Ages. 30. Xen. r. L. 9, 5. И афи­няне смот­ре­ли на смерть за оте­че­ство как на слав­ный подвиг, но они пре­воз­но­си­ли ее в речах (λό­γοι ἐπι­τάφιοι), меж­ду тем как спар­тан­цы виде­ли в ней лишь про­стое испол­не­ние дол­га. [3] Стро­гой суб­ор­ди­на­ции невоз­мож­но было тре­бо­вать от афин­ских граж­дан, кото­рые про­ник­ну­ты были чув­ст­вом сво­бо­ды и созна­ва­ли свое лич­ное досто­ин­ство и свои поли­ти­че­ские пра­ва; эта непри­выч­ка пови­но­вать­ся обна­ру­жи­ва­лась пол­ным рас­строй­ст­вом дис­ци­пли­ны после про­иг­ран­но­го сра­же­ния. Thuc. 7, 14: χα­λεπαὶ γὰρ αἱ ὑμε­τέραι φύ­σεις ἄρξαι^[1]. Но это­му раз­ру­ши­тель­но­му эле­мен­ту в воен­ной дис­ци­плине про­ти­во­дей­ст­во­ва­ли: чув­ство дол­га, любовь к оте­че­ству и надеж­да на внеш­ние выго­ды, на добы­чу, сла­ву, поче­сти, ста­туи и раздел зем­ли, а с дру­гой сто­ро­ны, и раз­но­го рода нака­за­ния за бес­чест­ные поступ­ки во вре­мя вой­ны, кото­рые назна­ча­лись судом под пред­седа­тель­ст­вом стра­те­гов или же одним глав­но­ко­ман­дую­щим, так как он на войне был неогра­ни­чен в сво­ей вла­сти, αὐτοκ­ρά­τωρ, хотя по сло­же­нии с себя долж­но­сти вое­на­чаль­ни­ка мог быть сам при­вле­чен к ответ­ст­вен­но­сти перед народ­ным судом.

У македо­нян вой­ско состав­ля­лось из наем­ных сол­дат, а при таком устрой­стве все­гда стро­гая дис­ци­пли­на явля­ет­ся наряду с рас­пу­щен­но­стью во мно­гих отно­ше­ни­ях. При­род­ные же македон­ские вой­ска при всей высту­паю­щей на вид суб­ор­ди­на­ции поль­зо­ва­лись извест­ны­ми льгота­ми и пра­ва­ми, про­тив кото­рых даже Алек­сандр Вели­кий не все­гда мог про­ве­сти свои тре­бо­ва­ния.

[4] II. Воен­ная дис­ци­пли­на рим­лян послу­жи­ла осно­ва­ни­ем вели­чия рим­ско­го государ­ства. Сво­им более чем тыся­че­лет­ним могу­ще­ст­вом Рим обя­зан без­услов­но­му пови­но­ве­нию вое­на­чаль­ни­кам под­чи­нен­ных. Это отно­ше­ние не осно­вы­ва­лось на нрав­ст­вен­ном нача­ле чув­ства дол­га, а толь­ко пат­рио­тизм и порядок застав­ля­ли сол­да­та соблюдать тре­бо­ва­ния воен­ной чести и дей­ст­во­ва­ли тем силь­нее, чем труд­нее были вре­ме­на, пере­жи­вае­мые государ­ст­вом. И для рим­ско­го сол­да­та, как для спар­тан­ца, пер­во­на­чаль­но лагер­ная жизнь была лишь про­дол­же­ни­ем граж­дан­ской жиз­ни, так что во вре­мя похо­да ему вос­пре­ща­лось то же самое, за что и в мир­ное вре­мя дома пола­га­лась кара со сто­ро­ны цен­зо­ра. Но нака­за­ния на служ­бе были стро­же, пото­му что вое­на­чаль­ни­ку пре­до­став­ле­на была без­услов­ная власть над жиз­нью и смер­тью сво­их под­чи­нен­ных, как Цице­рон выра­жа­ет это (de legg. 3, 3): mi­li­tiae ab eo, qui im­pe­ra­bit, pro­vo­ca­tio ne es­to — mi­li­tiae sum­mum ius ha­ben­to, ne­mi­ni pa­ren­to^[2]. Хотя в послед­ние вре­ме­на рес­пуб­ли­ки при­ме­ры самих вое­на­чаль­ни­ков и пред­во­ди­те­лей под­ры­ва­ли дис­ци­пли­ну, одна­ко же не пере­ста­ва­ли при­зна­вать той стро­гой и суро­вой спра­вед­ли­во­сти, кото­рая ино­гда застав­ля­ла отца в каче­стве вое­на­чаль­ни­ка про­из­но­сить смерт­ный при­го­вор над сво­им сыном. Liv. 8, 7. 30. Val. Max. 2, 17. Ввиду этой спра­вед­ли­во­сти рим­ский сол­дат, созна­вав­ший себя сво­бод­ным граж­да­ни­ном, тем охот­нее под­чи­нял­ся всей стро­го­сти, кото­рой тре­бо­ва­ла от него служ­ба для рас­про­стра­не­ния пре­де­лов государ­ства.

[5] Когда, по утвер­жде­нии импе­ра­тор­ской вла­сти, обра­зо­ва­лась посто­ян­ная армия из дру­гих состав­ных частей, чем вой­ска древ­них вре­мен рес­пуб­ли­ки, Август ста­рал­ся вновь ожи­вить в сол­да­тах дух древ­ней дис­ци­пли­ны, постра­дав­шей от смут меж­до­усоб­ных войн. Для этой цели сол­да­там не дава­ли ни вре­ме­ни, ни слу­чая осла­бе­вать на служ­бе или забы­вать о сво­ем назна­че­нии. Вой­на была луч­шей шко­лой дис­ци­пли­ны; а вой­ска, не имев­шие перед собой непри­я­те­ля, содер­жа­лись в дея­тель­но­сти посред­ст­вом осо­бо уста­нов­лен­ных воен­ных упраж­не­ний (Ve­get. 1, 27), напр., am­bu­la­tio (см. сл.), de­cur­sio (см. сл.); а если эти заня­тия каза­лись недо­ста­точ­ны­ми, труды и силы сол­дат употреб­ля­лись на устрой­ство искус­ст­вен­ных путей сооб­ще­ния, на построй­ку амфи­те­ат­ров и т. п. Было при­ня­то за пра­ви­ло изготов­лять в самом лаге­ре все, что тре­бо­ва­лось для вой­ны. Если от про­дол­жи­тель­но­го мира вой­ско, рас­по­ло­жен­ное в про­вин­ции, испор­ти­лось, то для исправ­ле­ния его при­бе­га­ли к вос­ста­нов­ле­нию ста­ро­го поряд­ка, кото­рый, конеч­но, был тем стес­ни­тель­нее, чем более сол­да­ты успе­ли отвык­нуть от него, но дол­жен был стро­го испол­нять­ся и в том слу­чае, если сол­да­ты его вовсе не зна­ли преж­де. Tac. ann. 11, 18. 13, 35. От упраж­не­ний в пры­га­нье и пла­ва­нии не осво­бож­да­лась даже и обоз­ная при­слу­га (li­xae и aga­so­nes). Вооб­ще, кро­ме соб­ст­вен­но лагер­ных работ, испол­ня­лись посто­ян­но и упраж­не­ния, кото­рых тре­бо­ва­ла гим­на­сти­ка. [6] Сила, лов­кость и про­вор­ство раз­ви­ва­лись в сол­да­тах осо­бен­но так назы­вае­мы­ми pa­la­ria, упраж­не­ни­ем, состо­яв­шим в том, что с ору­жи­ем, вдвое тяже­лей­шим обык­но­вен­но­го, сол­да­ты бро­са­лись на вра­га, пред­став­ля­е­мо­го дере­вян­ны­ми стол­ба­ми (pa­lus, sti­pes) выши­ной в 6 футов. Veg. 1, 11. Руко­вод­ство эти­ми упраж­не­ни­я­ми пору­ча­лось стар­шим сол­да­там, и они полу­ча­ли за это двой­ной паек. Глав­ная цель этих упраж­не­ний состо­я­ла в том, чтобы сол­да­ты научи­лись сво­бод­но вла­деть ору­жи­ем, поль­зо­вать­ся им как чле­на­ми сво­его тела и вме­сте с тем при­об­ре­ли само­уве­рен­ность, не отсту­паю­щую ни перед рана­ми, ни перед самой смер­тью на поле бра­ни. Cic. tusc. 2, 16. Лагерь был роди­ной и жили­щем сол­дат; в нем на месте, назы­вав­шем­ся prin­ci­pium, нахо­ди­лись их алта­ри и зна­ме­на, а во вре­мя импе­рии и изо­бра­же­ния их импе­ра­то­ров, вслед­ст­вие чего это место было свя­щен­ным, и если бла­го­го­ве­ние перед ним не удер­жи­ва­ло сол­дат от дерз­ких или низ­ких про­ступ­ков, то это счи­та­лось делом в выс­шей сте­пе­ни воз­му­ти­тель­ным. [7] После того как (во вре­ме­на Поли­бия) валы лаге­ря на лице­вой и тыло­вой сто­ро­нах были соору­жае­мы леги­о­на­ми, а на боко­вых — союз­ни­ка­ми, сол­да­ты сда­ва­ли в руки три­бу­нов лагер­ную при­ся­гу (ср. Sac­ra­men­tum), в кото­рой они обе­ща­лись: «не красть, а най­ден­ную вещь воз­вра­щать вла­дель­цу или пред­став­лять три­бу­нам». Pol. 6, 33. Gell. 16, 4. Лагер­ная служ­ба состо­я­ла глав­ным обра­зом в опре­де­лен­но и стро­го соблюдав­шей­ся оче­реди кара­у­лов внут­ри лаге­ря (ex­cu­biae, днев­ные кара­у­лы, vi­gi­liae — ноч­ные) и вне его про­тив непри­я­те­ля, sta­tio­nes. Этот послед­ний кара­ул испол­нял­ся каж­дый раз одной когор­той пехоты и одной тур­мой кон­ни­цы у каж­дых ворот (Caes. b. g. 4, 32. 6, 37), кро­ме того, извест­ным чис­лом лег­ко­во­ору­жен­ных (по 10 ve­li­tes у каж­дых ворот) и лег­ко­го союз­ни­че­ско­го вой­ска. Вал на всем про­тя­же­нии пору­чал­ся кара­у­лу лег­ко­во­ору­жен­ных, ve­li­tes. Со вре­ме­ни Эми­лия Пав­ла кара­ул у ворот сме­нял­ся в пол­день (Liv. 44, 33). Ночью ve­li­tes рас­по­ла­га­лись перед лаге­рем в откры­том поле, а отряды кон­ни­цы дер­жа­ли кара­ул за ворота­ми. Кара­уль­ной служ­бой внут­ри лаге­ря, а так­же содер­жа­ни­ем в чисто­те и поряд­ке улиц и пло­ща­дей, по уста­нов­ле­нию, опи­сан­но­му Поли­би­ем, заве­до­ва­ли has­ta­ti и prin­ci­pes, а tria­rii име­ли наблюде­ние за лошадь­ми кон­ни­цы, чтобы они не про­из­во­ди­ли ника­ко­го бес­по­ряд­ка или вреда; они же состав­ля­ли почет­ный кара­ул пол­ко­во­д­ца перед пре­то­ри­ем. Ноч­ные кара­у­лы, vi­gi­liae, про­дол­жав­ши­е­ся с 6 часов вече­ра до 6 часов утра, дели­лись на четы­ре стра­жи, по три часа каж­дая, при­чем вре­мя изме­ря­лось водя­ны­ми часа­ми (clep­syd­ra). Ve­get. 3, 8. [8] Сиг­на­лы к заня­тию и к смене кара­у­ла пода­ва­лись тру­бой, bu­ci­na (Liv. 25, 16); по Ve­get. 3, 8, сиг­нал пода­ва­ли к заня­тию кара­у­ла tu­ba, а к смене — cor­nua. Ноч­ной пароль (tes­se­ra), состо­яв­ший из како­го-нибудь зна­ме­на­тель­но­го или науда­чу выбран­но­го сло­ва, напр. la­bo­re­mus (Spart. Sev. 23), Her­cu­les in­vic­tus и т. п., сооб­щал­ся пол­ко­вод­цем три­бу­нам, пре­фек­там и пред­во­ди­те­лям отрядов кон­ни­цы (de­cu­rio­nes); они запи­сы­ва­ли пароль на малень­ких дощеч­ках с при­со­еди­не­ни­ем началь­ных букв раз­лич­ных родов войск (H. P. T. т. е. has­ta­ti, prin­ci­pes, tria­rii) и име­ни орди­нар­ца, tes­se­ra­rius. Этот орди­на­рец посы­лал­ся от каж­дой деся­той когор­ты к три­бу­нам и при­но­сил от них таб­лич­ку сво­е­му цен­ту­ри­о­ну; затем эта таб­лич­ка отправ­ля­лась к цен­ту­ри­о­ну девя­той когор­ты и т. д., посто­ян­но в при­сут­ст­вии свиде­те­лей, и еще до наступ­ле­ния ночи воз­вра­ща­лась три­бу­ну с под­пи­ся­ми под­ле­жа­щих цен­ту­ри­о­нов, так что тот­час мож­но было заме­тить вся­ко­го рода опу­ще­ние и взыс­кать за это с винов­но­го. Каж­дый сол­дат, отправ­ляв­ший­ся к заня­тию ноч­но­го кара­у­ла, полу­чал малень­кую таб­лич­ку (te­sel­la), на кото­рой обо­зна­ча­лись назва­ние его отряда и вре­мя стра­жи. Эта таб­лич­ка отни­ма­лась у него при осмот­ре кара­у­ла. Если кара­уль­ный заснул на сво­ем посту или ушел с места, то такое небреж­ное отно­ше­ние его к сво­ей слу­жеб­ной обя­зан­но­сти отме­ча­ли при свиде­те­лях. Обход кара­у­лов (cir­cui­tio, пат­руль — cir­cui­to­res) про­из­во­дил­ся еже­днев­но, во вре­ме­на Поли­бия, четырь­мя леги­он­ны­ми всад­ни­ка­ми, а при импе­ра­то­рах — цен­ту­ри­о­на­ми; но и три­бу­ны часто обхо­ди­ли кара­у­лы, даже сам глав­но­ко­ман­дую­щий и лега­ты. Из чис­ла сол­дат, не заня­тых кара­уль­ной служ­бой, никто не смел уда­лять­ся от лаге­ря далее, чем на такое рас­сто­я­ние, на кото­рое мож­но слы­шать звук тру­бы. [9] За нару­ше­ние пра­вил служ­бы взыс­ки­ва­лось бес­по­щад­но. Глав­но­ко­ман­дую­щие, даже при импе­ра­то­рах, поль­зо­ва­лись неогра­ни­чен­ной кара­тель­ной вла­стью; толь­ко отно­си­тель­но выс­ших офи­це­ров, кото­рых они до тех пор мог­ли так­же при­суж­дать к смерт­ной каз­ни (Cic. legg. 3, 3. Val. Max. 2, 7, 87), по поста­нов­ле­нию Авгу­ста они лише­ны были тако­го пра­ва Suet. Tib. 30. Dio Cass. 52, 22. В пер­вые века по Р. Х. бли­жай­шее наблюде­ние за испол­не­ни­ем лагер­ной дис­ци­пли­ны воз­ла­га­лось на комен­дан­та лаге­ря, prae­fec­tus castro­rum, назна­чав­ше­го­ся отдель­но для каж­до­го леги­о­на, пото­му что каж­дый леги­он имел свои отдель­ные зим­ние сто­ян­ки. Долж­ность эта пору­ча­лась толь­ко ста­рым и испы­тан­ным цен­ту­ри­о­нам. Ср.: Willmans, Ephe­me­ris epigr. 3. p. 81. В прав­ле­ние Кон­стан­ти­на Вели­ко­го воен­ное судо­про­из­вод­ство пору­че­но было двум ауди­то­ри­а­там, из кото­рых одно назна­че­но было для пехоты, а дру­гое для кон­ни­цы.

Вся­кое нару­ше­ние суб­ор­ди­на­ции нака­зы­ва­лось смерт­ной каз­нью, кото­рая совер­ша­лась за деку­ман­ски­ми ворота­ми (por­ta de­cu­ma­na), постав­лен­ны­ми для того раба­ми и гла­ди­а­то­ра­ми (Tac. ann. 1, 22) или так назы­вае­мы­ми spe­cu­la­to­res. Бли­жай­шее к смерт­ной каз­ни нака­за­ние было fus­tua­rium, вошед­шее в общее употреб­ле­ние при импе­ра­то­рах, но извест­ное и во вре­ме­на рес­пуб­ли­ки. Про­из­во­ди­лось оно сле­дую­щим обра­зом: три­бун дотра­ги­вал­ся до пре­ступ­ни­ка пал­кой, а затем сол­да­ты леги­о­на до того били его пал­ка­ми и забра­сы­ва­ли кам­ня­ми, что он обык­но­вен­но тут же испус­кал дух. Эта казнь совер­ша­лась в лаге­ре на так назы­вае­мом prin­ci­pium (Liv. 28, 24) и опре­де­ля­лась за круп­ное нару­ше­ние кара­уль­ной служ­бы, за воров­ство в лаге­ре, лже­свиде­тель­ство и побег (Liv. 5, 6 сл. de­ser­tor; впро­чем, дезер­ти­ром счи­тал­ся вся­кий, кто про­сро­чил дан­ный ему отпуск, com­mea­tus, или ухо­дил даль­ше от лаге­ря, чем на рас­сто­я­ние зву­ка тру­бы; у гре­ков тако­вой назы­вал­ся λει­ποτάκ­της и дол­жен был в насмеш­ку три дня сидеть на рын­ке в жен­ской одеж­де). Когда целый отряд заслу­жи­вал тако­го нака­за­ния, осо­бен­но тру­со­стью или воз­му­ще­ни­ем, то ред­ко совер­ша­лась казнь над все­ми винов­ны­ми (Liv. 28, 28), как это слу­чи­лось с леги­о­ном в Регии в вой­ну с Пирром (271 г. до Р. Х.), а обык­но­вен­но изби­ра­ли по жре­бию и пре­да­ва­ли каз­ни деся­то­го (de­ci­ma­re), а со вре­мен импе­ра­то­ров, в менее стро­гом виде, два­дца­то­го или сото­го (de­ci­ma­tio, vi­ce­si­ma­tio, cen­te­si­ma­tio). Но цен­ту­ри­о­нов обык­но­вен­но сек­ли роз­га­ми и обез­глав­ли­ва­ли. Liv. 2, 57. За менее тяже­лые про­ступ­ки уста­нов­ле­но было телес­ное нака­за­ние посред­ст­вом вино­град­ной пал­ки (vi­tis), при­сво­ен­ной цен­ту­ри­о­нам, как знак их долж­но­сти; это взыс­ка­ние назна­ча­лось самим цен­ту­ри­о­ном, не было позор­ным для нака­зы­вав­ше­го­ся, но пода­ва­ло ино­гда повод к вос­ста­ни­ям. Стро­же и позор­нее было нака­за­ние роз­га­ми (virgæ); дру­гие взыс­ка­ния были: сокра­ще­ние жало­ва­нья (aere di­ru­tus) и добы­чи (pe­cu­nia­ria mul­ta), лише­ние на неко­то­рое вре­мя ору­жия, раз­жа­ло­ва­ние, напр., всад­ни­ка в пехо­тин­цы, леги­он­но­го сол­да­та в лег­ко­во­ору­жен­ные, вре­мен­ное уда­ле­ние из сожи­тель­ства (con­tu­ber­nium) с това­ри­ща­ми и поме­ще­ние вне лаге­ря, испол­не­ние кара­уль­ной служ­бы без воен­ной одеж­ды, ино­гда даже без обу­ви, назна­че­ние осо­бых работ (mu­ne­rum in­dic­tio), про­из­вод­ство воен­ных упраж­не­ний под покла­жей и, нако­нец, полу­че­ние пай­ка из ячме­ня вме­сто пше­ни­цы. Сверх нака­за­ния, назна­чен­но­го за извест­ные про­ступ­ки, винов­ные часто под­вер­га­лись позор­но­му уда­ле­нию из рядов вой­ска, ig­no­mi­nio­sa mis­sio (ср. Mis­sio), кото­рое ино­гда пости­га­ло целые отряды. Liv. 8, 34.