«Рабский вопрос» в идеологии эллинизма.

с.13 Эллин­ская мысль вплоть до IV в. до н. э. не испы­ты­ва­ла сомне­ний в том, что раб­ство явля­ет­ся необ­хо­ди­мым обще­ст­вен­ным инсти­ту­том. Ари­сто­фан, пред­ла­гав­ший в комедий­ной фор­ме самую ради­каль­ную рефор­му соци­аль­но-эко­но­ми­че­ско­го строя (Eccl., 651—652), тем не менее счи­тал умест­ным весь труд зем­ледель­цев воз­ло­жить на рабов. Ксе­но­фонт (De vect., IV, 17) пола­гал, что луч­шим сред­ст­вом для про­цве­та­ния афин­ско­го поли­са было бы при­об­ре­сти обще­ст­вен­ных рабов, чис­лом по три на каж­до­го граж­да­ни­на. Ари­сто­тель, так­же не оста­вив­ший без вни­ма­ния вопрос о рабах (Po­lit., I, 2), не выска­зы­вал сомне­ния в необ­хо­ди­мо­сти раб­ства. Поэты и худож­ни­ки мало уде­ля­ли вни­ма­ния рабам, обыч­но пока­зы­вая их лишь как вто­ро­сте­пен­ные, мало­зна­чи­тель­ные фигу­ры, совер­шен­но лишен­ные инди­виду­аль­ной харак­те­ри­сти­ки. Так, напри­мер, Ари­сто­фан неред­ко выво­дит на сце­ну рабов, но они высту­па­ют, чтобы лишь спо­соб­ст­во­вать рас­кры­тию основ­ной идеи авто­ра; иной же раз под мас­кой рабов у Ари­сто­фа­на скры­ва­ют­ся вид­ные поли­ти­че­ские дея­те­ли Афин¹. Иде­ал раба в изо­бра­же­нии Еври­пида — это лишен­ный инди­виду­аль­ных черт хоро­ший слу­га, пре­дан­ный сво­е­му гос­по­ди­ну². В общем такой же харак­тер име­ют и изо­бра­же­ния рабов в искус­стве пери­о­да клас­си­ки, где совсем неред­ки фигу­ры домаш­них при­служ­ни­ков на над­гроб­ных релье­фах или крас­но­фи­гур­ных вазах. В обли­ке этих пер­со­на­жей высту­па­ет толь­ко их под­чи­нен­ное поло­же­ние, а ино­гда еще и их пло­хие мане­ры. Так, напри­мер, пред­став­лен раб-педа­гог на кили­ке Дури­са со сце­ной из школь­ной жиз­ни³. В отли­чие от чин­но дер­жа­щих­ся учи­те­лей и уче­ни­ков, этот раб рас­сел­ся, скре­стив ноги, что, соглас­но свиде­тель­ству Ари­сто­фа­на (Nub., 983), счи­та­лось при­зна­ком весь­ма дур­но­го тона.

Гран­ди­оз­ные соци­аль­но-эко­но­ми­че­ские сдви­ги в нача­ле элли­ни­сти­че­ско­го пери­о­да вызва­ли зна­чи­тель­ные изме­не­ния в поло­же­нии сво­бод­но­го гре­че­ско­го насе­ле­ния. Управ­ле­ние поли­са из государ­ст­вен­но­го пре­вра­ти­лось в город­ское, неза­ви­си­мый граж­да­нин стал под­дан­ным царя. Все это повлек­ло за собой боль­шой пере­лом и в обла­сти идео­ло­гии. Обще­ст­вен­ная жизнь и пред­став­ле­ния людей это­го вре­ме­ни ста­ли более слож­ны­ми, более насы­щен­ны­ми раз­лич­ны­ми про­ти­во­ре­чи­я­ми.

В усло­ви­ях нарас­тав­ше­го рас­па­да полис­ной идео­ло­гии со всей ост­ро­той встал «раб­ский вопрос», затра­ги­вав­ший самые осно­вы соци­аль­но­го строя антич­но­го обще­ства. Откли­ки на этот вопрос мы нахо­дим в раз­лич­ной фор­ме в элли­ни­сти­че­ской лите­ра­ту­ре, искус­стве, фило­со­фии.

Оста­но­вим­ся сна­ча­ла на новой комедии. В отли­чие от сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, Менандр уде­лил боль­шое вни­ма­ние рабам и дал тон­кий ана­лиз с.14 их пси­хо­ло­гии. В его комеди­ях перед нами про­хо­дит ряд инди­виду­аль­ных, живо очер­чен­ных кра­соч­ных обра­зов рабов. Тако­вы выведен­ные в комедии Ἥρως: меч­та­тель­ный аль­тру­ист Дав, сер­деч­ная при­вя­зан­ность кото­ро­го к План­го́ обри­со­ва­на таки­ми мяг­ки­ми и неж­ны­ми тона­ми, каких нель­зя най­ти у обыч­ных пред­ста­ви­те­лей золо­той моло­де­жи в новой комедии⁴; с Давом рез­ко кон­тра­сти­ру­ет Гета — эго­ист и прак­тик, лов­кий про­ны­ра, гру­бый и неслож­ный по нату­ре. Дру­гие отри­ца­тель­ные типы рабов в извест­ной мере схо­жи с Гетой, но не иден­тич­ны ему, напри­мер Дав из комедии Γεωρ­γός — дерз­кий, пороч­ный, наг­лый обжо­ра, вполне срод­нив­ший­ся со сво­им раб­ским состо­я­ни­ем. Пол­ной про­ти­во­по­лож­но­стью ему явля­ет­ся поэ­ти­че­ский образ арфист­ки Габрото­нон (из Ἐπι­τρέ­πον­τες); наде­лен­ная душев­ной тон­ко­стью и аль­тру­из­мом, она тяго­тит­ся сво­им поло­же­ни­ем рабы­ни.

Если Менандр рас­кры­ва­ет перед нами кар­ти­ну внут­рен­ней жиз­ни рабов, не менее пока­за­тель­ны­ми явля­ют­ся мими­ам­бы Геро­да, рису­ю­щие нам тяго­сти, выпад­шие на их долю. Рабы Геро­да неред­ко пред­став­ля­ют собой «лица без речей» и тем не менее они cum ta­cent cla­mant. Так, в миме «Жерт­во­при­но­ше­ние Аскле­пию» (42 sq.) Кин­на гру­бо обру­ши­ва­ет­ся с попре­ка­ми и угро­за­ми на свою рабы­ню Кидил­лу, по всей види­мо­сти ни в чем не повин­ную. Кинне не усту­па­ет и вла­де­лец эрга­сте­рия баш­мач­ник Кер­дон; рас­сы­паю­щий­ся льсти­вы­ми, а боль­ше пусто­слов­ны­ми реча­ми перед сво­и­ми поку­па­тель­ни­ца­ми, он без какой-либо при­чи­ны кри­чит на сво­его раба Дри­ми­ла, гро­зит отпра­вить его на мель­ни­цу, что было рав­но­силь­но катор­ге, и, нако­нец, при­ка­зы­ва­ет сво­е­му под­руч­но­му при­бить Дри­ми­ла (He­rond. VI, 6 sq).

В миме «Рев­ни­ви­ца» Герод откры­ва­ет еще одну стра­ни­цу неза­вид­ной раб­ской жиз­ни, а имен­но те невзго­ды⁵, кото­рые выпа­да­ют на долю раба-любов­ни­ка сво­ей гос­по­жи, когда он запо­до­зрен в невер­но­сти. Вла­де­ли­ца это­го любов­ни­ка, гру­бая взбал­мош­ная Битин­на, спо­соб­на на любую жесто­кость.

Все эти сце­ны не могут не вызвать сочув­ст­вия; чита­тель отчет­ли­во видит, что они не измыш­ле­ны, а спи­са­ны с нату­ры наблюда­тель­ным Геро­дом. Они как бы пред­став­ля­ют и изо­бра­же­ние дей­ст­ви­тель­но­сти и хотя бы мол­ча­ли­вый про­тест про­тив нее.

С твор­че­ст­вом Геро­да пере­кли­ка­ет­ся XV идил­лия Фео­кри­та: «Сира­ку­зян­ки, или жен­щи­ны на празд­ни­ке Адо­ни­са». В этой быто­вой сцен­ке сира­ку­зян­ка Пра­к­си­ноя все­го с несколь­ки­ми фра­за­ми (27 sq.) обра­ща­ет­ся к сво­ей без­молв­ной рабыне; в отры­ви­стых при­ка­за­ни­ях и нелест­ных эпи­те­тах как бы чув­ст­ву­ет­ся крик­ли­вый голос хозяй­ки, от кото­рой ее слу­жан­ка вряд ли может услы­шать доб­рое сло­во. Вея­ния новой эпо­хи ска­зы­ва­ют­ся и в V идил­лии Фео­кри­та «Комат и Лакон», где в каче­стве глав­ных дей­ст­ву­ю­щих лиц высту­па­ют рабы-пас­ту­хи. Харак­те­ры их очер­че­ны хотя доволь­но бег­ло, но вме­сте с тем доста­точ­но отчет­ли­во. Моло­до­му, само­на­де­ян­но­му, несколь­ко наг­ло­ва­то­му Лако­ну про­ти­во­сто­ит умуд­рен­ный жиз­нен­ным опы­том хит­рый и нераз­бор­чи­вый в сред­ствах Комат. Хотя на пер­вый взгляд у чита­те­ля может создать­ся впе­чат­ле­ние, что эти пас­ту­хи со сво­и­ми ста­да­ми ведут доволь­но без­мя­теж­ную жизнь, одна­ко и здесь за этим кажу­щим­ся бла­го­по­лу­чи­ем про­сту­па­ет их раб­ская доля и зави­си­мость от про­из­во­ла гос­по­ди­на. Лакон, враж­деб­ный Кома­ту, ехид­но напо­ми­на­ет ему о той экзе­ку­ции, кото­рой он был под­верг­нут сво­им хозя­и­ном (118 sq.). Зна­чи­тель­но труд­нее гово­рить об элли­ни­сти­че­ском романе, суще­ст­во­ва­ние кото­ро­го вряд ли мож­но под­верг­нуть сомне­нию. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет хотя бы упо­ми­на­ние Плу­тар­ха (Crass., 32) о рас­ска­зах Ари­сти­да Милет­ско­го. Каки­ми мог­ли быть элли­ни­сти­че­ские рома­ны, с.15 конеч­но, нель­зя гово­рить с уве­рен­но­стью; одна­ко вполне воз­мож­но искать их отго­лос­ки в гре­че­ских рома­нах II—III вв. н. э.⁶ Меж­ду тем, для этих позд­не­ан­тич­ных рома­нов с их раз­но­об­раз­ны­ми при­клю­че­ни­я­ми любо­пыт­ной чер­той явля­ет­ся обра­ще­ние героя или геро­и­ни повест­во­ва­ния в раб­ство с после­дую­щим осво­бож­де­ни­ем после раз­лич­ных пери­пе­тий. Кста­ти ска­зать, мотив пере­хо­да из сво­бод­но­го состо­я­ния в раб­ское и обрат­но при­вле­кал вни­ма­ние и Менанд­ра.

В бур­ные элли­ни­сти­че­ские вре­ме­на, сре­ди мно­го­чис­лен­ных войн и пират­ских набе­гов напо­ми­на­ние о воз­мож­но­сти утра­тить сво­бо­ду мог­ло хотя бы у части зри­те­лей и чита­те­лей вызвать тре­во­гу о соб­ст­вен­ной уча­сти в буду­щем, а рав­но и с бо́льшим сочув­ст­ви­ем заду­мать­ся над несчаст­ли­вой судь­бой тех, кого рок вверг в раб­ство. Подоб­ные фак­ты не были ново­стью в исто­рии антич­но­го обще­ства, одна­ко до сего вре­ме­ни лите­ра­ту­ра не про­яв­ля­ла к ним осо­бо­го вни­ма­ния.

Искус­ство пери­о­да элли­низ­ма не оста­лось чуж­дым рас­смат­ри­вае­мой нами теме, хотя бы уже пото­му, что сюже­ты его неред­ко наве­и­ва­лись лите­ра­ту­рой того вре­ме­ни. Элли­ни­сти­че­ские релье­фы, про­из­веде­ния стен­ной живо­пи­си и моза­и­ки, обыч­но дошед­шие до нас в рим­ских копи­ях, рису­ют нам сце­ны из новой комедии и, что еще более важ­но, кар­ти­ны быта⁷ зем­ледель­цев, пас­ту­хов и рыбо­ло­вов, где мы, прав­да не все­гда, можем уста­но­вить соци­аль­ную при­над­леж­ность это­го трудо­во­го люда: изо­бра­же­ны ли там рабы или сво­бод­ные бед­ня­ки. Допол­не­ни­ем к этим сце­нам из сель­ской жиз­ни слу­жат раз­но­об­раз­ные ста­ту­эт­ки пред­ста­ви­те­лей низов город­ско­го обще­ства⁸; впро­чем, и здесь труд­но ска­зать, кто эти обез­до­лен­ные судь­бой бед­ня­ки — рабы на обро­ке или впав­шие в нище­ту сво­бод­ные.

Эта тема­ти­ка про­ни­ка­ет и в мону­мен­таль­ную скульп­ту­ру; тако­ва дошед­шая в рим­ской копии ста­туя ста­ро­го рыба­ка⁹, по всей види­мо­сти раба.

В свя­зи с иссле­ду­е­мым нами вопро­сом заслу­жи­ва­ет вни­ма­ния извест­ная пер­гам­ская груп­па¹⁰, пред­став­ля­ю­щая гал­ла, кото­рый, зако­лов жену, уби­ва­ет само­го себя, дабы изба­вить­ся от пле­на и неиз­беж­но­го раб­ства. Эта скульп­ту­ра — не толь­ко дань ува­же­ния к сво­бо­до­лю­би­во­му вра­гу-вар­ва­ру, в ней зву­чат и дру­гие ноты. Это — зна­ме­ние того вре­ме­ни, когда пере­до­вые умы уже не мог­ли без­участ­но взи­рать на тяже­лую участь рабов.

Про­бле­ма раб­ства вста­ла и перед элли­ни­сти­че­ской фило­со­фи­ей. До того вре­ме­ни твер­дой гаран­ти­ей рабо­вла­де­ния пред­став­ля­лась защи­та, кото­рую полис ока­зы­ва­ет сво­е­му граж­да­ни­ну, что отчет­ли­во было сфор­му­ли­ро­ва­но Пла­то­ном (Pol., IX; 578 D), а Ари­сто­тель (Pol., I, 2, 5) утвер­ждал тож­де­ст­вен­ность поня­тий: вар­вар и раб. Обста­нов­ка, сло­жив­ша­я­ся в элли­ни­сти­че­ских монар­хи­ях, пока­за­ла, что это утвер­жде­ние Ари­сто­те­ля не может быть при­ня­то без­ого­во­роч­но, а полис, лежав­ший в осно­ве пред­став­ле­ний Пла­то­на, теперь в зна­чи­тель­ной мере поте­рял былое поли­ти­че­ское зна­че­ние.

с.16 В про­ти­во­вес полис­ной замкну­то­сти сто­и­ки в извест­ной мере, вслед за кини­ка­ми, выдви­га­ли идею кос­мо­по­ли­тиз­ма¹¹, т. е. обще­че­ло­ве­че­ско­го един­ства¹². Все это поз­во­ли­ло сто­и­кам с более гуман­ной точ­ки зре­ния посмот­реть на рабов, чем это было свой­ст­вен­но их пред­ше­ст­вен­ни­кам. Так, для Ари­сто­те­ля (Pol., I, 2, 5) раб — это необ­хо­ди­мая рабо­чая сила, и если бы инстру­мен­ты мог­ли бы дей­ст­во­вать сами по дан­но­му им при­ка­за­нию, то не было бы нуж­ды в рабах. Соглас­но же уче­нию сто­и­ков, ни один чело­век по при­ро­де не раб — ἅνθρω­πος γὰρ ἐκ φύ­σεως δοῦ­λος οὐδείς¹³. Раз­лич­но­го рода труд отнюдь не явля­ет­ся при­зна­ком раб­ства, ибо работать при тех или иных обсто­я­тель­ствах при­хо­дит­ся и сво­бод­ным¹⁴. Сво­бо­да заклю­ча­ет­ся в воз­мож­но­сти про­яв­лять само­сто­я­тель­ность, а раб­ство исклю­ча­ет эту воз­мож­ность (Diog. Laert., VII, 1, 121).

Ска­зан­ное пока­зы­ва­ет, что вни­ма­ние сто­и­ков не огра­ни­чи­ва­лось про­из­вод­ст­вен­ной функ­ци­ей раба, а они про­яв­ля­ли инте­рес к нему как к чело­ве­ку, к его пси­хо­ло­гии. Все это при­во­ди­ло к выво­ду о необ­хо­ди­мо­сти смяг­че­ния раб­ства¹⁵, при­зна­ния у рабов чело­ве­че­ско­го досто­ин­ства. Послед­нее, прав­да, с боль­шей отчет­ли­во­стью было выра­же­но сто­и­ка­ми рим­ско­го вре­ме­ни. «Ser­vi sunt» im­mo ho­mi­nes, гово­рит Сене­ка (Ep., 47, 1).

До сего вре­ме­ни мы гово­ри­ли об обра­зе рабов в элли­ни­сти­че­ской лите­ра­ту­ре и искус­стве, а так­же об отно­ше­нии к рабам стои­че­ской фило­со­фии. Одна­ко этим не огра­ни­чи­лись новые вея­ния эпо­хи. Кое-что про­сту­па­ет теперь и в самом элли­ни­сти­че­ском обще­стве. Если поэта­ми, выдаю­щи­ми­ся худож­ни­ка­ми и фило­со­фа­ми в Гре­ции клас­си­че­ско­го пери­о­да обыч­но были сво­бод­ные граж­дане поли­сов, то теперь кар­ти­на несколь­ко меня­ет­ся. В среду фило­со­фов про­ни­ка­ют рабы. В чис­ле уче­ни­ков Эпи­ку­ра были рабы, из них выде­лял­ся Мис [Diog. Laert., X, 2 (3), 5 (10)]. Фило­соф Бион Бори­сфе­нит в моло­до­сти так­же был рабом (Diog. Laert., IV, 7, 1). Эти явле­ния не огра­ни­чи­ва­ют­ся элли­ни­сти­че­ским Восто­ком, они свой­ст­вен­ны и Ита­лии III—II вв. до н. э., где испы­тав­шие раб­скую долю Ливий Анд­ро­ник и Терен­ций откры­ва­ют длин­ную серию рабов — худож­ни­ков, фило­со­фов и уче­ных, при­над­ле­жав­ших рим­ской зна­ти.

В пери­од элли­низ­ма более доступ­ны­ми для рабов ста­но­вят­ся и обще­ст­вен­ные куль­ты. Еще в пред­ше­ст­во­вав­ший пери­од рабы допус­ка­лись к элев­син­ским мисте­ри­ям¹⁶; теперь когда мисте­ри­аль­ные куль­ты полу­чи­ли более широ­кое рас­про­стра­не­ние, воз­рос­ло и чис­ло при­об­щав­ших­ся к ним рабов¹⁷.

Таким обра­зом лите­ра­ту­ра, театр, искус­ство и фило­со­фия элли­ни­сти­че­ско­го пери­о­да в гораздо боль­шей мере, чем преж­де, при­вле­ка­ли вни­ма­ние гос­под к их рабам и долж­ны были вызы­вать хотя бы неко­то­рое сочув­ст­вие к их доле.

Одна­ко все это не было ни глав­ной, ни даже суще­ст­вен­ной чер­той идео­ло­гии элли­ни­сти­че­ско­го обще­ства. Совер­шен­но иным направ­ле­ни­ем отли­ча­ют­ся пом­пез­ное при­двор­ное искус­ство и лите­ра­ту­ра или не лишен­ная гедо­ни­сти­че­ско­го нале­та садо­во-пар­ко­вая скульп­ту­ра, порт­рет­ные ста­туи, а рав­но и изо­бра­же­ния богов. К тому же и худож­ни­ки, изо­бра­жая рабов, не все­гда стре­ми­лись вызвать к ним сочув­ст­вие, неред­ки кари­ка­тур­ные фигур­ки рабов, кото­рые долж­ны были вызвать насмеш­ку и пре­зре­ние рабо­вла­дель­ца. Что же каса­ет­ся основ­ных задач, постав­лен­ных элли­ни­сти­че­ской фило­со­фи­ей, и офи­ци­аль­ных куль­тов элли­ни­сти­че­ской с.17 рели­гии, то и они не были устрем­ле­ны на защи­ту сла­бых и угне­тен­ных. Все же, несмот­ря на все это, в идео­ло­гии III—II вв. до н. э. со всей отчет­ли­во­стью высту­пи­ла новая про­бле­ма, не тре­во­жив­шая умы гре­че­ско­го обще­ства пред­ше­ст­во­вав­ших веков, и этой про­бле­мой стал «раб­ский вопрос». В свя­зи с этим как ни малы были про­би­вав­ши­е­ся рост­ки ново­го, они не мог­ли не при­влечь вни­ма­ния тех, кто осо­бен­но был заин­те­ре­со­ван в смяг­че­нии сво­ей уча­сти. Так, допуск рабов к мисте­ри­аль­ным куль­там наравне с рабо­вла­дель­ца­ми дол­жен был спо­соб­ст­во­вать неко­то­ро­му подъ­ему их само­со­зна­ния, тем более, что зна­чи­тель­ную часть их состав­ля­ли не рож­ден­ные в нево­ле, а пора­бо­щен­ные сво­бод­ные, общий харак­тер пред­став­ле­ний кото­рых вряд ли суще­ст­вен­ным обра­зом отли­чал­ся от воз­зре­ний широ­ких кру­гов элли­ни­сти­че­ско­го обще­ства. Так, мож­но счи­тать уста­нов­лен­ной¹⁸ связь рабов с куль­та­ми мно­гих богов, осо­бен­но кру­га Демет­ры, Дио­ни­са, Аскле­пия, Сера­пи­са. С дру­гой сто­ро­ны, такие спе­ци­аль­но раб­ские боже­ства¹⁹, как ἥρως εὐμε­νής — Дри­мак (At­hen. Deipn., VI, 266c) на Хио­се, вряд ли игра­ли суще­ст­вен­ную роль в рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ни­ях рабов.

Нако­нец, та незна­чи­тель­ная часть рабов, кото­рой ста­ла доступ­на элли­ни­сти­че­ская мора­ли­зи­ру­ю­щая фило­со­фия, долж­на была с осо­бен­ной ост­ро­той ощу­щать бес­пра­вие сво­их собра­тьев. Веро­ят­но, в этой среде рабов-фило­со­фов и дру­гих пред­ста­ви­те­лей раб­ской интел­ли­ген­ции рои­лись отры­воч­ные мыс­ли-попыт­ки создать свою тео­рию обще­ства еще задол­го до того, как вели­кие раб­ские вос­ста­ния II—I вв. до н. э. откры­ли перед ними реаль­ную воз­мож­ность пытать­ся осу­ще­ст­вить постро­е­ние тако­го обще­ства на прак­ти­ке.

Таки­ми пред­став­ля­ют­ся самые общие чер­ты «раб­ско­го вопро­са» в идео­ло­гии элли­низ­ма.