с.7
Введение
Современная наука постепенно расстается с представлением о феодальных или протофеодальных отношениях в поздней Римской империи. На первый план все более уверенно выходит специфическая особенность средиземноморского общества IV—VI вв., обусловленная сохранением мощных античных традиций. До сравнительно недавнего времени исследователи связывали распространение античных общественных норм в основном с античной (полисной, муниципальной) городской жизнью. При таком подходе имперское общество в целом рассматривалось сквозь призму абстрактной структуры очередной мировой державы, а античные традиции в его контексте утрачивали системность и перспективу. С середины 60-х гг. под влиянием работ Ф. Миллара все больший авторитет приобретает концепция римской государственности, ориентирующаяся на сохраняющиеся античные гражданские принципы в организации управления и общественной жизни не только отдельных муниципиев, но в такой же мере и всего имперского общества в целом. Римская политическая система рассматривается как сочетание управления и самоуправления, а многие полисные принципы гражданского общежития оказались перенесенными на государство1. Подобный характер государственности, основанный на неполной отделенности политической системы (аппарата управления) от общества (гражданского коллектива), типологически соответствует разработанному в англоязычной социальной антропологии понятию «раннее государство»2. Идеология слитности интересов «верхов» и «низов», составляющая по мнению современных этнологов характерную черту «раннего государства» и названная вслед за К. Поланьи идеологией реципрокности, находит себе очевидную параллель в отличавших, по определению С. Л. Утченко, античный гражданский коллектив «связях соучастия»3. Однако античная гражданская община (полис) существенно отличалась от прочих известных историкам и этнологам «ранних государств», развивавшихся затем в достаточно однотипные зрелые государства с поляризацией классов крупных собственников средств производства и их работников различного сословного статуса. Складывание в античности не только идеологии сопричастности, но и политических механизмов, обеспечивавших участие граждан в управлении, надолго приостанавливало там процесс превращения раннего государства в зрелое. Требовались особые переходные периоды, составлявшие целые исторические эпохи, чтобы античный общественный организм утратил свою подчиненность отношениям реципрокности и обрел типологически близкие прочим зрелым государствам социально-политические формы. В развитии римской государственности хорошо известны такие переходные периоды. Это республика, принципат и доминат.
Особенностью римской истории, видимо, было то, что гражданская община, растворяясь сначала в италиках, а затем в провинциалах, оказывала мощное социокультурное воздействие на них, приживляя в новой среде основные принципы гражданского устройства и тем самым как бы регенерируя во все расширявшемся масштабе идею неотделенности государства от общества. При этом, однако, не только иная (порой чуждая) культурная среда, но и сами масштабы такого «социального эксперимента» оказывали корректирующее воздействие на социальный характер гражданства каждой новой эпохи. На каждом этапе гражданское общество обретало новое структурное место в расстановке классов, отчего менялись его взаимоотношения с провинциалами, рабами, варварами и т. п. Это в свою очередь требовало перемен в праве, отношениях собственности, политическом аппарате и идеологии. Поэтому структура общества выступает важнейшим показателем, своего рода «спинным хребтом», направлявшим модификацию общественных отношений. Очевидно не случайно, что в последние десятилетия методология марксистской социальной истории с.8 добуржуазных формаций все более приближается к своего рода структурализму. На место технологических уровней производительных сил и классовых противоречий как показателя производственных отношений в качестве критерия общественного развития выходит социальная структура общественных организмов. Точкой опоры при этом историкам-марксистам служит работа К. Маркса «Формы, предшествующие капиталистическому производству», где в качестве формализованного выражения общественной структуры выступают формы собственности. Практически освоение доиндустриальными обществами аграрного ландшафта создавало условия для формирования самых разнообразных структур общественных организмов, выступавших своего рода частью производственных отношений в системе общественного производства. Но попытка поднять до теоретического уровня формально-логическое обобщение позволила К. Марксу выделить три наиболее общие структуры, отождествленные им с азиатской, античной и германской формами собственности. Мысль К. Маркса исходила из того, что эти структуры были не только отличными друг от друга типами (формами), но и одновременно этапами эволюции форм частной собственности от полной коллективной к полной частной через промежуточный этап равновесия коллективного и частного в античной форме. По-иному формализм мысли Маркса удачно был выражен А. И. Фурсовым, заметившим, что эти три этапа соответствуют трем возможным логическим комбинациям основных составляющих компонентов общественной структуры — индивида (И) и коллектива (К)4. В первом случае интересы коллектива господствуют над индивидуальными (К > И), во втором — интересы коллектива и индивида уравновешены (К = И), а в третьем — интересы коллектива отступают перед индивидуальными (К < И). Современное развитие исторической науки показало, что теоретическое осмысление исторического материала, связываемого с азиатской и германской (феодальной) формами собственности, имеет свои подводные камни и на практике много сложнее, нежели это представлено в схеме, нарисованной в свое время К. Марксом. Но античная форма собственности, будучи в качестве среднего звена этой схемы менее подвержена размывающему теоретическую четкость влиянию внешнего материала, кажется и ныне достаточно адекватно отражающей основные классовые формы и тенденции развития греческого и римского обществ.
Общественная структура, могущая выражаться в той или иной форме собственности, возникает в уже стратифицированном обществе на стадии ранне-государственного образования. Форма собственности фиксирует господствующее в данном обществе внутриобщественное разделение труда, на основе которого формируется основное деление на классы (страты). Античная структура предполагала в качестве последнего формальное противостояние гражданского коллектива действительных и потенциальных собственников внешнему миру. В каждом античном общественном организме этот внешний мир представлен прежде всего рабами, находившимися в собственности граждан или всего гражданского коллектива в целом. Свободное население, лишенное гражданских прав, составляло особое сословие античного общества. Оно могло группироваться в одну страну с гражданами, получая от них толику приобщения к правам и средствам производства, а могло быть частью общего с рабами класса несобственников. Сам гражданский коллектив обычно представлял лишь формально-юридическое единство в соответствии с распространением на всех граждан привилегии и права быть собственником, воином и гражданином. Однако грань между крупными собственниками средств производства, которые всегда задают тон в общественной жизни и объективно выступают организаторами экономической практики, и противостоящими им мелкими и потенциальными собственниками, обычно выступающими в качестве работников в своем или чужом хозяйстве, в античном обществе была сглажена. На ранних этапах существования гражданской общины эта грань обычно проявляла себя с.9 в наличии привилегированной аристократии, имущественных разрядов, фиксированных обычаем и общественной практикой ordo. По мере укрепления экономического потенциала различия между богатыми и бедными начинали оказывать все большее влияние на жизнь общества. Значительная часть граждан утрачивала реальную возможность пользоваться своими, номинально сохранявшимися, правами. Последние становились для них лишь нереализованным потенциалом, приобретая характер формально-юридического и идеологического ориентира, используемого в социально-политической борьбе. Такие граждане из реальных мелких собственников средств производства превращались в потенциальных. Реальное их положение могло быть самым различным (люмпены, клиенты, колоны, зависимые разного статуса), но сохранение за ними хотя бы в потенции гражданских прав (и прежде всего права на собственность) не позволяло окончательно отмереть античным гражданским принципам организации общества. Так в античной структуре проявлялись два уравновешивавших друг друга классовых деления. Первое из них делило общество на граждан (действительных и потенциальных собственников средств производства) и рабов (людей, находившихся в собственности). Второе классовое деление предполагало крупных собственников средств производства (действительных и потенциальных организаторов общественного производства, то есть общественных отношений) и мелких или потенциальных собственников средств производства (работников в своем или чужом хозяйстве).
Римская гражданская община, оформившаяся в качестве раннегосударственного организма в IV—III вв. до н. э., приняла основные формы античной структуры с описанным классовым делением. Это позволило римлянам, сохраняя хотя и в модифицированном виде архаические традиции своего общественного быта, господствовать над все увеличивавшейся массой покоряемых народов. Завоевания осуществлялись столь быстро, что римский общественный организм не сумел принять более адекватной ситуации формы и заимствовал, видимо, из Великой Греции через соседнюю Кампанию выработанную греческим миром форму гражданской общины. Однако гражданская община в римском исполнении изначально оказалась в нетипичных для греческого мира условиях. Внешний мир, формально стоявший за пределами греческих полисов и не влиявший на их автономию, оказался в Римской державе естественным продолжением класса несобственников. Рядом с классом-сословием римских рабов оформлялось в отдельный класс-сословие провинциальное население, первоначально рассматривавшееся в качестве потенциальных рабов римской гражданской общины. По-иному выглядели рядом с последней неграждане-италики. Система союзов с римлянами давала им ту или иную долю приобщения к гражданству. Поэтому в рамках римской державы, вступившей на путь формирования провинций, италиков можно считать непривилегированной частью античного господствующего класса. До образования римской гражданской общины они противостояли римлянам и латинам, хотя это противостояние еще не измерялось в сословно-классовых дефинициях. Но по мере укрепления римской государственности акцент в их положении смещался, они все более превращались в менее привилегированный, чем римские граждане, класс-сословие. Объективно им отводилась роль орудия гражданской общины для поддержания господства граждан над провинциалами и рабами. Такая их роль была обусловлена наличием огромной массы провинциалов, формально стоявших вне официально признанного общества, то есть вне римского гражданства. К концу II в. до н. э. римская армия на две трети состояла из союзников. Но распространяя на италиков обязанности, фактически равные гражданским, римляне неизбежно должны были пожать и требование предоставления гражданских прав. Так античная социальная структура Рима вступила на путь трансформации, захватившей и отношения собственности, и политическую систему. с.10 В течение I в. до н. э. (91/88—30/27 гг. до н. э.) римская гражданская община превратилась в италийское государство, в котором был установлен унифицированный муниципальный строй. Именно в нем расцвело классическое рабовладение и вызрела новая политическая форма — принципат. Его установление способствовало укреплению в гражданской среде отношений частной собственности, при сохранении общегосударственного (императорского) контроля за основным средством производства — землей.
Обретение жителями Италии прав римского гражданства изменило соотношение классов в структуре римской державы. Из троичной (граждане — союзники — провинциалы) она стала двоичной (граждане — провинциалы). Класс граждан, ранее отделенный от провинциалов буфером союзников, теперь напрямую вступил с ними не только в политический, но и социальный контакт. Социальное поле, порождавшееся римской гражданской общиной, с начала императорской эпохи стало активно воздействовать на провинции. Реставраторская социальная политика Августа, необходимая для консолидации нового господствующего класса Империи — граждан Италии, очень скоро повернулась лицом к провинциалам. Еще Цезарь и Антоний пытались преодолеть чисто гражданскую обусловленность своих полномочий и быть не только принцепсами граждан, но и императорами всех жителей Империи. В условиях Республики такая политика стоила им власти и жизни. Но само взятое ими направление было перспективно, что нашло выражение в политике Клавдия для Галлии и Нерона для Греции и восточных общин. Им пришлось преодолевать немалое сопротивление традиций и привычек к привилегиям гражданства со стороны сенаторского сословия. Ошельмованные собственной аристократией и традиционно настроенными историками, они тем не менее заложили основы процесса романизации римских провинций. За столетие после Юлиев-Клавдиев этот процесс приобрел такие масштабы, что уже Марк Аврелий подумывал о распространении римского гражданства на всех провинциалов. В эпоху ранней империи внутригражданские ordo, сохранив республиканскую форму, обрели качестве новое наполнение. Высшие сословия — сенаторов и всадников — объединили в себе имущественную элиту гражданского коллектива. Нобильская группировка утратила структурное значение, растворившись в более широком сенаторском сословии. Его основу составляли представители римско-италийской знати, но значителен был и процент сенаторов из провинциальных муниципиев. Но особенно разрослось за счет муниципальной знати всадничество. Во II в. оно стало выполнять функциональную роль служилого сословия. Сенаторы своим положением были ориентированы на привилегии римского гражданства и выступали хранителями его обособленности от провинциалов, которые таким состоянием римской структуры отдавались под их контроль. На всадников ложился груз низовой управленческой работы, в которой они равным образом занимались делами граждан и неграждан. Поэтому принцепсы II-начала III вв. функционально оказались тесно связаны именно с этим сословием, что создавало предпосылку для конфликта с сенатом. Это заставляло императоров усилить опору на легионы, позволявшие какое-то время держать под контролем нарушенное равновесие между сенатором и всадниками. Принципат приобрел тенденцию на перерастание в подобие военно-бюрократического режима. Однако основной структурной единицей имперского управления была не бюрократическая канцелярия, а самоуправлявшаяся гражданская община (муниципий, колония). Гражданский аппарат был относительно невелик и соответствовал ограниченной численности самого гражданского коллектива, структурно продолжавшего господствовать над негражданами провинций. Сама гражданская община продолжала играть роль суррогатного аппарата управления. Возможно, стремление избежать чрезмерной зависимости от армии и расширить опору в господствующем классе в качестве противовеса сенатскому сословию и стимулировало издание в 212 г. эдикта Каракаллы, с.11 предоставившего широким кругам провинциальной знати формальную возможность включиться в гражданскую жизнь империи.
Это положило начало следующему этапу эволюции римской общественной структуры. Однако первоначально это только усилило дисбаланс между сенатскими кругами и квазислужилым всадничеством, и единственным гарантом политической стабильности оказалась армия, не замедлившая воспользоваться своим чрезвычайным положением. К тому же расширение гражданского коллектива до границ империи вновь, как и в I в. до н. э., изменило соотношение классов, расширило масштабы распространения частной собственности и, как следствие, потребовало переорганизации политической системы. В категориях марксистской науки это называется социальной революцией. Поэтому кризис III в., хотя и связанный в своих проявлениях с политическими неурядицами и экономическими проблемами, был по существу не экономическим или чисто политическим кризисом, а кризисом социальным. Точнее, в связи с неполной расчлененностью социального и политического строя ранней империи, его можно определить как социально-политический кризис.
Нет оснований и говорить о каких-то качественных переменах в системе рабовладельческих отношений применительно ко II—III вв. То, что отмечается историками в качестве симптомов кризиса основанной на рабовладении общественной системы (резкое увеличение данных источников о «нетипичном» с точки зрения стереотипных представлений о классическом положении и использовании рабов, изменение соотношения свободных арендаторов и зависимых земледельцев в пользу последних) было следствием интеграции в гражданскую среду и право многообразных местных форм зависимости и правовых отношений, осмыслявшихся в наших источниках в соответствии с римскими общественными и правовыми нормами. Социально-политические катаклизмы «эпохи солдатских императоров» по сути были той общественной формой, в которой вызревало новое качество политической системы «домината» (как это было и с принципатом в I в. до н. э.). Доминат был политической структурой, адекватной новой социальной ситуации, вызванной к жизни эдиктом Каракаллы. В литературе отмечается реставраторский по отношению к принципату характер реформ Диоклетиана, как это было и с Августом, восстановившим республику. Но масштаб, в котором он пытался восстановить прежние социальные порядки и формы отношений, изменился. Поэтому потребовался определенный сдвиг акцентов, выполненный Константином на созданной Диоклетианом основе. Резкого разрыва в общественном строе ранней и начала поздней империи не было. Основные принципы организации общества, легшие в основу позднеантичной структуры, были по-прежнему античными и гражданскими. Они подкреплялись достаточно мощной правовой базой, сформировавшейся в течение I—III вв. В конце III в. были проведены первые кодификации императорского права.
При этом, однако, распространение гражданских прав на почти все население империи перенесло главную грань в классовом делении (граждане/потенциальные собственники — неграждане/несобственники) почти на рубежи империи, отделявшие римлян от варваров. С одной стороны, создавались условия для превращения со временем (когда провинциалы фактически ощутят себя римлянами) империи в структурное подобие большого полиса, как предполагал в свое время Дион Кассий (52, 19, 6). С другой стороны, изменялось структурное соотношение рабов и граждан (как, впрочем, рабов и свободных). В эпоху ранней империи рабы формально были внешней по отношению к гражданам и превосходившей их по численности группой населения, а фактически являлись потенциальными гражданами, более близкими своим господам, нежели свободные провинциалы. С III в. удельный вес рабов по отношению к гражданам существенно сократился, хотя их численность не только не изменилась, но, возможно, и возросла. Структурно рабы оказались инкорпорированы в разросшийся с.12 гражданский коллектив, что должно было со временем изменить отношение к ним общества (но не права). Сохранявшая незыблемость грань между рабами и свободными все более утрачивала свое общественное значение. Для свободных те классовые грани, последовательное развитие которых прежде сдерживалось относительной ограниченностью римского гражданства и его привилегированным положением, вышли на первый план по общественной значимости. Поэтому развивавшееся еще в ранней империи деление на honestiores и humiliores приобрело еще большее значение. Однако оно очень скоро было дополнено делением на potentiores и inferiores, и последнее, будучи основано на социально-экономическом критерии, начало теснить социально-политическое деление honestiores-humiliores. Potentiores оказались более широким слоем, чем honestiores, а среди inferiores стали встречаться не только humiliores, но и honestiores. Это указывает на определенное отступление от структурных принципов, лежавших в основе эволюции античного гражданского коллектива. Последний наконец достиг пределов своего расширения и в нем начали происходить качественные структурные сдвиги, свидетельствующие о завершении переходного периода и окончательном перерастании «раннего государства» в зрелое.
Восстановленная Диоклетианом структура империи приняла несколько иную, чем прежде, форму: значительная часть всадничества вошла в состав сенаторского сословия, а его функциональное место квазислужилого сословия заняло сословие куриалов. Всадничество, ставшее опорой императорской власти при Северах, способствовало ее возвышению над сенатом. Но оно не было настоящим служилым сословием, сохраняя, с одной стороны, структурные черты древнего ordo, а с другой, будучи тесно связано с верхушкой муниципиев. Повышение всаднического ранга до сенаторского сделало это сословие подконтрольным сенатской верхушке. Городские же общины и сословие куриалов приобрели статус центрального звена организации имперского общества. Куриалы стали, по определению одного из постановлений императора Майориана, «нервами государства и плотью городов». При отсутствии развитого бюрократического аппарата (а его, исключая Египет, почти нигде не было) только местная знать могла стать связующим звеном между правительством Рима и humiliores. В то же время все имперское общество эволюционировало в сторону нивелирования в единый гражданский коллектив. Поэтому верхушка городских курий (принципалы) все более ориентировались на имперские общегосударственные интересы, узурпируя honores городов. «Обязанности» (munera) и забота о благосостоянии последних оставались рядовым куриалам, утрачивавшим поэтому заинтересованность в участии в городском самоуправлении. Для несения городских обязанностей, превратившихся в обременительные тяготы, стали привлекать инкол. Так постепенно подрывалась специфическая основа античной организации имперского общества. Правительства были вынуждены либо периодически усиливать давление на городские общины, либо искать паллиативы муниципальным формам ответственности населения перед гражданским коллективом в целом, представлявшимся государством и императором. В качестве вынужденных мер, с одной стороны, постепенно разрастался государственный административный аппарат, а с другой, квазимуниципальный характер придавался крупным имениям, церковным организациям, сельским общинам. Вероятно, в разных частях империи формировалась разная альтернатива самоуправлявшимся городским общинам.
С распространением римских гражданских прав на провинциалов двойственность структуры ранней империи (граждане и провинциалы) уступала место двойственности гражданства (имперское и городское). Это неизбежно создавало предпосылку неравенства для тех, кто не имел городского гражданства. Деление на городской и сельский плебс существовало у римлян и до начала поздней античности. Но тогда и городские, с.13 и сельские плебеи были частью привилегированного класса граждан. Хотя многие сельские плебеи и мало пользовались общеимперскими гражданскими правами, не было причин, заставивших бы их социально деградировать как сословие. Недоимки (reliqua) колонов II—III вв. были их частными проблемами, не влиявшими на социальный статус сельских плебеев в целом. Однако длительное сосуществование граждан и неграждан не могло пройти бесследно для обоих классов населения. Сельские плебеи зачастую имели такое же фактическое положение как и крестьяне-неграждане. При этом положение существенно разнилось по провинциям. Традиции местного общежития оказывали значительное влияние и подчас существенно модифицировали принципы социального поведения, диктовавшиеся структурной расстановкой классов. В этом отношении особое внимание обращают на себя восточные провинции Балкан, Малой Азии и Сирии, где античный городской (полисный) строй сформировался гораздо раньше, чем в Италии и тем более в западных провинциях и имел более прочные позиции в среде сельского населения. Фактически Римская империя как социальный организм или социокультурная популяция имела два социальных центра — Италию и Балканы с Малой Азией. Но если италийский центр был официально признанным и политически господствовал, то восточный до IV в. находился в политически угнетенном положении. Основная масса его населения была лишена римских гражданских прав, при том, однако, что в его среде еще с эллинистических времен господствовали те же античные принципы социальной организации, которые римская власть пыталась распространить на Западе. Это создавало определенную оппозицию между обоими центрами: Италия выступала лидером гражданского общества, Балканы и Малая Азия — негражданского. Поэтому римское право, игравшее особенно важную роль в интеграции и унификации населения империи, неодинаково приживалось в западных и восточных провинциях.
В западных провинциях римское право не имело равных себе конкурентов и полностью контролировало общественную (или признаваемую империей в качестве таковой) жизнь. Отношения граждан с негражданами (перегринами) регулировались преторским правом. Правовые нормы завоеванных римлянами народов, находившихся на догосударственной стадии развития, сохраняли значение лишь в качестве местных обычаев. Последним римляне оказывали уважение, но не принимали их в расчет в отношениях собственности, при заключении сделок, передаче наследства и т. п. Поэтому местные обычаи не нарушали целостности системы римского права, а значит не оказывали влияния на развитие общественных отношений в целом. В восточных провинциях еще до прихода римлян существовали разработанные системы эллинистического (древневосточного в греческой форме) права. До III в. греческое право доминировало в среде провинциалов. Но и после издания эдикта Каракаллы греческое право продолжало использоваться для регулирования общественных отношений на местном, общинном и городском уровне. Римское право внедрялось здесь как общегосударственное имперское право. В течение IV в., когда перенесением столицы в Константинополь была узаконена роль Востока в качестве второго центра империи, осуществлялся синтез двух, во многом сходных, правовых систем. С этим, видимо, связано существование в это время именно в восточных провинциях крупнейших юридических школ. Вследствие этого, провинциальное население запада и востока империи неодинаково реагировало на предоставление им прав римского гражданства. В восточных провинциях оно имело меньшее практическое значение. Это должно было повести к разным темпам эволюции имперской общественной структуры в той и другой части империи, хотя и происходила она в одном и том же направлении. Ориентация римской социально-политической системы на два политически и идеологически соперничавших центра притяжения расшатывало ее, способствуя все более разнящемуся с.14 переживанию структурами восточной и западной половин империи одних и тех же социальных перемен5.
Будучи одной из составных частей римской общественной системы, колонат развивался в соответствии с закономерностями ее функционирования. Обращаясь к проблеме его возникновения в республиканское и раннеимператорское время исследователи обнаруживали у его истоков отношения землевладельцев с отдельными колонами6. До IV в. источники не позволяют говорить о наличии в империи колоната. Юридически отношения колонов с землевладельцами принадлежали к сфере частного права. Тогда как позднеантичный колонат, известный из императорского законодательства IV—VI вв., выступал в качестве публично-правового института. Причем, источники недвусмысленно указывают на колонат, не как на социально-экономическую реальность, а на «право колоната» (iure colonatus)7. Естественен вопрос: каким же образом произошел этот перенос частноправовых отношений в сферу гражданского права. Этот вопрос, не всегда четко его осознавая, пытались разрешить не одно поколение исследователей8. При этом в большинстве попыток отношения землевладельца с колонами рассматриваются в качестве первичного ядра, своего рода зародыша, из которого позднее развился колонат. Эти отношения изначально имели хозяйственную, социально-экономическую природу, хотя и оформлялись юридическим договором. Поэтому отношения колонов с землевладельцем, рассматривающиеся как колонат, исследователи связывают с такими закономерностями, которые позволили бы объяснить изменение его природы. Эволюция общества воспринимается зачастую (в соответствии с методологическими установками, сформировавшимися в XIX в.) как эволюция экономической системы. Соответственно усилия исследователей были направлены на поиски таких данных, которые могли бы трактоваться как указание на перемены в системе хозяйственных и, как следствие, экономических отношений. Такой перелом был как будто обнаружен в письме Плиния Младшего, заменившего в своих имениях денежную арендную плату на натуральную (Ep. IX, 37, 3). По мнению исследователей, распространившись в конце I — начале II вв., эта мера вызвала к жизни новый тип хозяйственных отношений землевладельца с колонами и к III в. существенно изменила облик колонатных отношений во всей империи. Из свободных арендаторов колоны стали экономически и социально зависимыми земледельцами. Осталось лишь юридически зафиксировать их реальное положение.
Лишь сравнительно недавно К.-П. Йоне обратил внимание на то, что способ ведения хозяйства с помощью труда колонов и позднеантичный колонат были совсем разными вещами9. Колонат возник лишь после того, как колоны превратились в юридически фиксированное, наследственное сословие с собственным определенным сословным правом. Термином «колонат» следует обозначать не отношения эксплуатации колонов, из-за которой ухудшалось их положение, а только особую форму этих отношений в поздней античности. Теоретически колоны и колонат были категориями разных (экономического и правового) хотя и пересекавшихся таксономических рядов. Поэтому для выяснения истоков колоната и закономерностей его эволюции, видимо, следует исходить не из частных хозяйственных отношений колона с землевладельцем, а из системообразующих факторов, определявших место связанных с землей (собственностью и обработкой) сторон в общественной системе (= системе общественного производства-воспроизводства)10. Институт публичного права не мог сам по себе развиться из частноправовых отношений в обществе с уже развитой правовой системой, какой было римское классическое право11. Чтобы институт частного права оказался в сфере публичного, была необходима перестройка всей системы общественно-правовых отношений.
Такая перестройка происходила в Римской империи на протяжении III—IV вв. с.15 Различие связанных с хозяйственными отношениями, в которые были включены колоны, и социально-правовым институтом колоната таксономических рядов проявилось и в различии их источниковой базы. В современной литературе давно обращено внимание на различие источников для колонатных отношений Ранней и Поздней империи. Колонатные отношения эпохи республики и первых трех веков империи известны по эпиграфическим, папирологическим данным, сочинениям аграрных писателей, комментариям юристов к правовым нормам, регулировавшим частноправовые отношениями колонов и землевладельцев. Колонат поздней античности представлен почти исключительно императорским законодательством. В нем зафиксирована эволюция права колоната, постепенно вызревавшего в качестве составной части постклассического права. Хозяйственные условия существования колонов, их обязанности по отношению к земле, имению, хозяину, частноправовые основы взаимоотношений с последним — все это почти исключено из этого рода источника и может быть отмечено лишь вскользь. Подразумевалось, и императорские конституции это неоднократно отмечали, что частноправовые отношения хозяев и колонов регулировались местными и региональными обычаями (consuetudines, mores). Государство само не вмешивалось в них и запрещало нарушать частным лицам, прежде всего землевладельцам. Именно эта, скрытая за фасадом императорского законодательства действительность была продолжением тех отношений, которые зафиксированы в источниках о колонах Ранней империи. Для позднеантичной эпохи сохранилось лишь небольшое количество египетских папирусов, представляющих собой частноправовые документы, а также достаточно фрагментарные свидетельства Августина, Сальвиана, Симмаха, Сидония Аполлинария и некоторых других авторов, в которых отражены реальные отношения колонов с хозяевами и их экономическое положение.
Именно эти данные, а не законодательство императоров, являются однопорядковыми источникам для изучения колонатных отношений ранней поры. Только на их основе в большей или меньшей степени можно адекватно продолжить создание той картины хозяйственных и социально-бытовых отношений землевладельца и колонов, которая набросана для I—III вв. Законодательство же императоров рисует другую сторону общественных отношений, их официальный уровень. Его исследование позволяет выявить развитие общественной системы в целом, проявляющееся в отношениях собственности, соотношении классов-сословий и государственной политике. В литературе последнего времени подчеркивается то одна, то другая сторона развития колонатных отношений. В концепции, например, авторитетного А. Джоунза акцентируется внимание на связи колоната со всеобщим прикреплением в результате государственной политики12. Автор наиболее полного исследования колонатной терминологии Д. Айбах обращает внимание на договорный характер отношений колона с землевладельцем13. Поэтому претендующая на новизну в осмыслении колоната статья Б. Сиркса формально как будто лишь объединяет две эти установки14. Этим, как представляется, Б. Сиркс подсознательно стремится преодолеть отмеченный выше разрыв между реальными отношениями и их правовой формой в императорском законодательстве. В его изложении колонат возникает как бы в два этапа. Сначала заключается договор частного порядка между крестьянином и земельным собственником, а затем обязанности по этому договору фиксируются государственными органами (adscriptio).
Эта проблема двух уровней, на которых находило отражение развитие колонатных отношений, как представляется, проявилась в недавних работах Ж.-М. Каррие. Его статьи обозначили самую болевую точку проблемы колоната, исследование которой насчитывает уже несколько веков. Не будучи в состоянии адекватно совместить реальные хозяйственные и частноправовые отношения с публично-правовым с.16 институтом колоната, Ж.-М. Каррие встал на путь отрицания самого факта существования последнего. Наличие в римском обществе колонов и землевладельцев с их экономическими и правовыми взаимоотношениями отрицать невозможно. Но позднеантичное императорское право почти не отражало их или, точнее, отражало совсем не их. Колонат Кодексов не выступает социально-экономическим отношением15. Поэтому закономерен вывод Каррие, что колонат не был следствием социально-экономических процессов и не связан с договорными отношениями в аграрной области. Но исследователь не остановился на этом, сделав неверный шаг. По его мнению, колонатное право не регулировало личностные права колонов. Причина такого заключения очевидна. Императорское законодательство действительно специально этим не занималось. Эволюция личных прав колона в законодательстве проявляется как бы на заднем плане. На первом месте в нем ограничения, которые право налагало на колонов как на социально-профессиональную категорию, подлежавшую налоговому обложению. Особенность источника была принята исследователем за специфику изучаемого явления. Отсюда последовал вывод: колонат не существовал ни как социальная, ни как правовая реальность. Право колоната фиксировало только условия устойчивого функционирования налоговой системы.
После двухсот лет пристального изучения колоната такое заключение не может не шокировать. Естественно, что рецензенты работ Ж.-М. Каррие пока отвергли его идеи16. Однако есть опасность «вместе с водой выплеснуть и ребенка». Зачастую язык привычных стереотипов заставляет исследователя неадекватно выражать обнаруженную проблему. При существующем положении с источниками система социально-экономических и частноправовых отношений, связанных с колонатом, может быть восстанавливаема только с оговорками и большими лакунами. Большую работу для этого проделывают папирологи. Необходима систематизация данных эпиграфики за пределами африканских провинций. Проблема же колоната, известного из законодательства императоров, может быть адекватно оценена только при взгляде на нее как на «право колоната». Литература о колонате столь обширна, что любая высказанная по его поводу мысль вряд ли может претендовать на оригинальность. Генезис колоната как «права колоната» предлагал расценивать П. Коллинэ17. Правда, нам не кажется, что колонат был только правом. Последнее не может существовать, не будучи связано с реальной действительностью и не помогая ее преобразовывать. Просто объект исследования должен быть адекватен используемым источникам. Как и всякий источник, императорское законодательство отвечает только на те вопросы, на которые способно ответить. Попробуем рассмотреть формирование «права колоната» под этим углом зрения, но на более широком, чем принято, фоне социально-правовых перемен, начавшихся в III в.
