История афинской демократии

с.95

Гре­ко-Пер­сид­ские вой­ны — один из момен­тов борь­бы меж­ду Запа­дом и Восто­ком, Евро­пой и Ази­ей, — борь­бы, кото­рая крас­ною нитью про­хо­дит чрез после­дую­щую исто­рию: вспом­ним поко­ре­ние Восто­ка Алек­сан­дром Македон­ским, наше­ст­вие ара­бов и кре­сто­вые похо­ды, заво­е­ва­ние Бал­кан­ско­го полу­ост­ро­ва тур­ка­ми и вой­ны с ними евро­пей­ских государств и т. д.

Уже при Кире пер­сы достиг­ли бере­гов Малой Азии и под­чи­ни­ли себе нахо­див­ши­е­ся там гре­че­ские горо­да. Но насту­па­тель­ное дви­же­ние их на этом не оста­но­ви­лось. Как извест­но, древ­ние монар­хии стре­ми­лись стать «все­мир­ны­ми», все рас­ши­ря­ясь и погло­щая соседей. Одна за дру­гой они рушат­ся, вхо­дя в состав новой, еще более обшир­ной дер­жа­вы, пока про­цесс этот не закон­чил­ся обра­зо­ва­ни­ем колос­саль­ной Рим­ской импе­рии, обняв­шей все бере­га Сре­ди­зем­но­го моря, почти весь извест­ный тогда мир, or­bis ter­ra­rum…

Во вре­мя Скиф­ско­го похо­да пер­сид­ский царь впер­вые всту­пил на евро­пей­скую поч­ву. Фра­кий­ское побе­ре­жье и гре­че­ские горо­да, Визан­тия, Хал­кедон, были поко­ре­ны; Македо­ния при­зна­ла свою зави­си­мость от пер­сид­ско­го царя, и его власть в извест­ном смыс­ле про­сти­ра­лась теперь уже до самой горы Олим­па, до гра­ниц Фес­са­лии. Одно­вре­мен­но с этим пер­сид­ское вла­ды­че­ство надви­га­лось и на юге, в Афри­ке, где ему под­чи­ни­лась Кире­на, не гово­ря уже о Егип­те. Таким с.96 обра­зом, насту­па­тель­ное дви­же­ние пер­сов широ­ко охва­ты­ва­ло гре­че­ский мир. При­ба­вим к это­му уже упо­мя­ну­тое тре­бо­ва­ние Арта­фре­на, чтобы афи­няне вос­ста­но­ви­ли у себя власть Гип­пия, отказ афи­нян, натя­ну­тые отно­ше­ния меж­ду обе­и­ми сто­ро­на­ми, и мы пой­мем, что откры­тое столк­но­ве­ние Гре­ции с Пер­си­ей было неиз­беж­но, явля­лось лишь вопро­сом вре­ме­ни. Пово­дом послу­жи­ло, как извест­но, вос­ста­ние Миле­та и та помощь, кото­рую ока­за­ли это­му горо­ду Афи­ны и Эре­трия.

Здесь не место оста­нав­ли­вать­ся на самом ходе борь­бы гре­ков с пер­са­ми, — борь­бы, имев­шей гро­мад­ное, миро­вое зна­че­ние, так как тут дело шло не толь­ко о судь­бе и неза­ви­си­мо­сти Элла­ды, но и о буду­щих судь­бах исто­ри­че­ско­го мира, о гос­под­стве гре­че­ской или восточ­ной куль­ту­ры, тех или дру­гих поли­ти­че­ских начал. Пред­по­ла­гая глав­ные фак­ты Гре­ко-Пер­сид­ских войн извест­ны­ми, мы здесь кос­нем­ся лишь тех момен­тов, кото­рые име­ют отно­ше­ние к внут­рен­ней исто­рии Афин, — к исто­рии их демо­кра­тии.

Поход Дати­са и Арта­фре­на, закон­чив­ший­ся сра­же­ни­ем при Мара­фоне, был похо­дом и про­тив афин­ской демо­кра­тии: в стане пер­сов нахо­дил­ся изгнан­ный тиран Гип­пий, вла­де­тель Сигея и вас­сал пер­сид­ско­го царя, наде­яв­ший­ся на воз­вра­ще­ние к вла­сти, на содей­ст­вие сто­рон­ни­ков, кото­рые у него еще были в Афи­нах. В чис­ле таких сто­рон­ни­ков мол­ва впо­след­ст­вии назы­ва­ла даже Алк­мео­нидов. Гово­ри­ли, что когда кон­чи­лась бит­ва при Мара­фоне и пер­сы сади­лись уже на кораб­ли, им подан был сиг­нал, посред­ст­вом под­ня­то­го щита, ука­зы­вав­ший на удоб­ный момент для напа­де­ния на Афи­ны и что такой сиг­нал дали имен­но Алк­мео­ниды. Геро­дот (VI, 115, 121 сл.) удив­ля­ет­ся этой мол­ве, горя­чо опро­вер­га­ет обви­не­ние, назы­вая его кле­ве­той, и ссы­ла­ет­ся на то, что Алк­мео­ниды нена­виде­ли тира­нию, мно­го пре­тер­пе­ли от нее и боль­ше всех дру­гих сде­ла­ли для осво­бож­де­ния Афин от тира­нов. Но и Ари­сто­тель в чис­ле «дру­зей тира­нов» око­ло вре­ме­ни Мара­фон­ской бит­вы назы­ва­ет, как мы виде­ли, одно­го из Алк­мео­нидов, Мегак­ла, кото­рый под­верг­ся ост­ра­киз­му. Мы слиш­ком мало осве­дом­ле­ны о тогдаш­нем поло­же­нии дел в Афи­нах — источ­ни­ки для это­го скуд­ны, — и труд­но ска­зать, насколь­ко осно­ва­тель­ны были с.97 подоб­ные обви­не­ния и слу­хи¹. Они пока­зы­ва­ют лишь, како­во было тогдаш­нее настро­е­ние, с какою нена­ви­стью отно­си­лись к Алк­мео­нидам их вра­ги, какая борь­ба шла меж­ду гла­ва­ми пар­тий. По-види­мо­му, в то вре­мя в Афи­нах, может быть под вли­я­ни­ем печаль­но­го исхо­да Ионий­ско­го вос­ста­ния и паде­ния Миле­та, про­изо­шла реак­ция. Мы зна­ем, напр., что за несколь­ко лет до Мара­фон­ско­го сра­же­ния в архон­ты был избран несо­мнен­ный сто­рон­ник Писи­стра­ти­дов и их род­ст­вен­ник — Гип­парх, сын Хар­ма. Алк­мео­ниды были оттес­не­ны, вли­я­ние их пало. На пер­вом месте мы видим пред­ста­ви­те­ля не их фами­лии, а фами­лии Фила­идов.

Это был Миль­ти­ад, бога­тый и могу­ще­ст­вен­ный династ, еще недав­но вла­де­тель Хер­со­не­са Фра­кий­ско­го, род­ст­вен­ник и один из пре­ем­ни­ков того Миль­ти­а­да, кото­рый во вре­ме­на Писи­стра­та осно­вал там вла­де­ние. Во вре­мя Скиф­ско­го похо­да Дария он, как извест­но, пред­ла­гал раз­ру­шить мост на Дунае и затем с опас­но­стью для жиз­ни бежал из Хер­со­не­са в Афи­ны. Сюда он явил­ся с мно­го­чис­лен­ной сви­той, с бога­ты­ми сокро­ви­ща­ми, с наклон­но­стя­ми дина­ста, с замаш­ка­ми лица, при­вык­ше­го власт­во­вать. В сущ­но­сти меж­ду ним и тогдаш­ни­ми Афи­на­ми, с их заро­див­ше­ю­ся демо­кра­ти­ею, было мало обще­го: Миль­ти­ад не свык­ся с рес­пуб­ли­кан­ским стро­ем Афин, да и афи­няне смот­ре­ли на него подо­зри­тель­но, как на быв­ше­го тира­на. И на пер­вых же порах вра­ги высту­пи­ли про­тив Миль­ти­а­да с обви­не­ни­я­ми по пово­ду его дей­ст­вий в Хер­со­не­се. На этот раз он вышел оправ­дан­ным. Его даже избра­ли в стра­те­ги в тот год, когда пер­сы под началь­ст­вом Дати­са и Арта­фре­на пред­при­ня­ли поход про­тив Гре­ции: Миль­ти­ад, хоро­шо знав­ший пер­сов, их силь­ные и сла­бые сто­ро­ны, их так­ти­ку и при­е­мы, казал­ся необ­хо­ди­мым и самым под­хо­дя­щим вождем в пред­сто­яв­шей борь­бе. И при Мара­фоне мы видим его глав­ным дей­ст­ву­ю­щим лицом; номи­наль­но глав­но­ко­ман­дую­щим счи­та­ет­ся еще поле­марх, но в с.98 дей­ст­ви­тель­но­сти на пер­вом плане сто­ят стра­те­ги и в осо­бен­но­сти Миль­ти­ад. Победой при Мара­фоне (490 г.), где гопли­ты сво­бод­ных Афин одер­жа­ли верх над пол­чи­ща­ми пер­сид­ско­го царя, он бле­стя­ще оправ­дал воз­ла­гав­ши­е­ся на него надеж­ды.

Поль­зу­ясь сла­вой и на этот раз неогра­ни­чен­ным дове­ри­ем, Миль­ти­ад убедил афи­нян пре­до­ста­вить в его рас­по­ря­же­ние флот, отряд вой­ска и денеж­ные сред­ства для дела, о кото­ром он опре­де­лен­но не гово­рил, но от кото­ро­го сулил гро­мад­ные выго­ды для Афин. Вели­ки были ожи­да­ния наро­да, но тем силь­нее его разо­ча­ро­ва­ние, когда ока­за­лось, что пред­при­я­тие Миль­ти­а­да направ­ле­но было про­тив одно­го из Цик­лад­ских ост­ро­вов, Паро­са, и что оно окон­чи­лось пол­ной неуда­чей. Образ дей­ст­вий Миль­ти­а­да вызвал силь­ный ропот и него­до­ва­ние. Гово­ри­ли, что Миль­ти­ад пред­при­нял экс­пе­ди­цию про­тив Паро­са для удо­вле­тво­ре­ния лишь лич­ной мести. Таким настро­е­ни­ем наро­да вос­поль­зо­ва­лись вра­ги Миль­ти­а­да, во гла­ве кото­рых сто­ял Ксан­фипп, свя­зан­ный с фами­ли­ей Алк­мео­нидов общи­ми инте­ре­са­ми и свой­ст­вом (он был женат на пле­мян­ни­це зна­ме­ни­то­го Кли­сфе­на). Ксан­фипп обви­нил Миль­ти­а­да в государ­ст­вен­ной измене, в том, что он «обма­нул народ», и тре­бо­вал его каз­ни. Боль­ной вслед­ст­вие полу­чен­ной во вре­мя оса­ды Паро­са раны, лежа на носил­ках, Миль­ти­ад слу­шал обви­не­ния, сам не будучи в состо­я­нии защи­щать­ся. Дру­зья его ука­зы­ва­ли на преж­ние его заслу­ги, на Мара­фон­скую победу, на заво­е­ва­ние ост­ро­ва Лем­но­са, и народ вме­сто смерт­ной каз­ни при­судил Миль­ти­а­да к денеж­ной пене, как пред­ла­гал его защит­ник, в 50 тал. за при­чи­нен­ный государ­ству ущерб. Миль­ти­ад вско­ре умер и пеня упла­че­на была его сыном Кимо­ном.

Так сошел с попри­ща победи­тель при Мара­фоне. В таком отно­ше­нии афи­нян к Миль­ти­а­ду впо­след­ст­вии неред­ко виде­ли «позор для Афин», чер­ную небла­го­дар­ность демо­са к вели­ко­му дея­те­лю. Но Геро­дот, сооб­щаю­щий об этом эпи­зо­де, напро­тив, усмат­ри­ва­ет в исхо­де про­цес­са — в том, что назна­че­на была денеж­ная пеня, а не смерт­ная казнь, — дока­за­тель­ство рас­по­ло­же­ния наро­да к Миль­ти­а­ду (VI, 136). Англий­ский исто­рик Грот, в сво­ей «Исто­рии Гре­ции» явля­ю­щий­ся «адво­ка­том афин­ско­го демо­са», защи­ща­ет послед­ний с.99 от обви­не­ния в небла­го­дар­но­сти, дока­зы­ва­ет вину Миль­ти­а­да и гово­рит, что бла­го­дар­ность за преж­ние заслу­ги не может доста­вить дея­те­лю без­на­ка­зан­ность за после­дую­щие про­ступ­ки. По-види­мо­му, афи­няне мог­ли опа­сать­ся, чтобы при­мер Миль­ти­а­да не нашел под­ра­жа­те­лей: они не жела­ли, чтобы на буду­щее вре­мя их вожди рас­по­ря­жа­лись так народ­ны­ми сред­ства­ми и сила­ми, пото­му что это мог­ло создать осо­бое поло­же­ние отдель­но­го лица в государ­стве, пове­сти к тира­нии, вовлечь государ­ство в непред­виден­ные затруд­не­ния и опас­но­сти. Они нахо­ди­ли спра­вед­ли­вым, чтобы воз­ме­ще­ны были, по край­ней мере, поне­сен­ные государ­ст­вом убыт­ки.

Вооб­ще в годы, насту­пив­шие после Мара­фон­ской бит­вы, в Афи­нах про­ис­хо­дит внут­рен­няя борь­ба. Тогда впер­вые, как мы виде­ли, ста­ли при­ме­нять ост­ра­кизм; после­до­вал ряд изгна­ний — род­ст­вен­ни­ка Писи­стра­ти­дов Гип­пар­ха, Алк­мео­нида Мегак­ла, обви­ни­те­ля Миль­ти­а­да — Ксан­фип­па; затем во вре­мя борь­бы из-за флота под­верг­ся ост­ра­киз­му Ари­стид. Толь­ко в виду наше­ст­вия Ксерк­са изгнан­ни­ки воз­вра­ще­ны были на роди­ну рань­ше сро­ка. Так пред­ста­ви­те­ли знат­ных фами­лий враж­до­ва­ли меж­ду собою; один за дру­гим под­вер­га­лись они пре­сле­до­ва­нию, не исклю­чая и Алк­мео­нидов, и долж­ны были на вре­мя уда­лить­ся из Афин; а демос уси­ли­вал­ся: насту­пал пери­од его вла­ды­че­ства…

В 487/486 г. про­изо­шла важ­ная по сво­им послед­ст­ви­ям рефор­ма, касав­ша­я­ся спо­со­ба избра­ния архон­тов.

Мы виде­ли, что жре­бий при избра­нии архон­тов, хотя и в сме­шан­ном виде, введен был Соло­ном. Во вре­мя после­дую­щих смут и тира­нии Писи­стра­ти­дов он не при­ме­нял­ся: тира­нам выгод­нее было про­стое избра­ние посред­ст­вом голо­со­ва­ния, чтобы иметь воз­мож­ность про­во­дить сво­их сто­рон­ни­ков. Не вос­ста­но­вил жре­бия и Кли­сфен; при нем, по-види­мо­му, удер­жи­вал­ся тот же спо­соб избра­ния архон­тов, что́ и при тира­нах. Толь­ко спу­стя три года после Мара­фон­ской бит­вы, в архонт­ство Теле­си­на, т. е. в 487/486 г., систе­ма Соло­на была вос­ста­нов­ле­на, но с неко­то­ры­ми изме­не­ни­я­ми: по свиде­тель­ству Ари­сто­те­ля (в «Аф. Пол.», гл. 22), архон­тов ста­ли выби­рать жре­би­ем по филам из 500 — или, если при­ни­мать пред­ло­жен­ную неко­то­ры­ми уче­ны­ми поправ­ку с.100 в тек­сте, из 100² — кан­дида­тов, пред­ва­ри­тель­но избран­ных (посред­ст­вом голо­со­ва­ния) демота­ми, т. е. чле­на­ми дема. Впо­след­ст­вии — но когда имен­но, неиз­вест­но — и при пред­ва­ри­тель­ном избра­нии голо­со­ва­ние заме­не­но было жре­би­ем, но дву­сте­пен­ность выбо­ров оста­лась, как сво­его рода пере­жи­ва­ние, — любо­пыт­ный при­мер того кон­сер­ва­тиз­ма, жела­ния сохра­нить по воз­мож­но­сти ста­рые фор­мы, кото­рые про­яв­ля­ли ино­гда афи­няне.

Введен­ный в 487/486 г. спо­соб избра­ния архон­тов, веро­ят­но, сто­ит в свя­зи с тою внут­рен­нею борь­бою, кото­рая тогда про­ис­хо­ди­ла в Афи­нах. Жре­бий до неко­то­рой сте­пе­ни дол­жен был устра­нить или умень­шить пово­ды к борь­бе, осла­бить вли­я­ние могу­ще­ст­вен­ных лиц и фами­лий при заме­ще­нии долж­но­стей архон­тов. Неда­ром введе­ние это­го спо­со­ба избра­ния сов­па­да­ет с пер­вы­ми слу­ча­я­ми при­ме­не­ния ост­ра­киз­ма. Но введе­ние жре­бия при избра­нии 9 архон­тов из столь боль­шо­го чис­ла пред­ва­ри­тель­но наме­чен­ных голо­со­ва­ни­ем кан­дида­тов вме­сте с тем зна­ме­ну­ет собою паде­ние архон­та­та. Новый спо­соб выбо­ров ука­зы­ва­ет, что про­шло уже то вре­мя, когда пер­вый архонт являл­ся пер­вым лицом в государ­стве, самым вли­я­тель­ным санов­ни­ком, а поле­марх — глав­но­ко­ман­дую­щим над воен­ны­ми сила­ми, когда вооб­ще кол­ле­гия архон­тов игра­ла вид­ную роль в государ­ст­вен­ном строе. Оче­вид­но, преж­нее зна­че­ние архон­та­та ото­шло уже в область про­шло­го. Преж­де в архон­ты изби­ра­лись наи­бо­лее вли­я­тель­ные и выдаю­щи­е­ся лица; теперь вся­кий зауряд­ный афин­ский граж­да­нин при­зна­вал­ся достой­ным и спо­соб­ным нести обя­зан­но­сти архон­та. Пере­ме­на эта име­ла и даль­ней­шие, чрез­вы­чай­но важ­ные след­ст­вия: откры­ва­лось поле для дея­тель­но­сти «вождя наро­да», «дема­го­га»³; дема­гог ста­но­вит­ся необ­хо­ди­мым, хотя сам по себе и не долж­ност­ным, лицом в государ­стве, фак­ти­че­ским глав­ным руко­во­ди­те­лем народ­но­го собра­ния, внут­рен­ней и внеш­ней поли­ти­ки Афин. А с.101 из долж­ност­ных лиц выдви­га­ет­ся на пер­вый план стра­тег. Таким обра­зом вли­я­ние пере­хо­дит к дема­го­гу и одно­му из стра­те­гов. Но в эпо­ху рас­цве­та афин­ской демо­кра­тии, до самой смер­ти Перик­ла, дема­гог и стра­тег обык­но­вен­но соеди­ня­ют­ся в одном лице. Раз­дво­е­ние, пагуб­ный раз­лад и кон­фликт обна­ру­жи­ва­ют­ся поз­же…

Жре­бий в Афи­нах употреб­лял­ся не толь­ко при избра­нии архон­тов; мало-пома­лу, при гос­под­стве демо­кра­тии, он нахо­дил себе все боль­шее и боль­шее при­ме­не­ние; его ста­ли употреб­лять при выбо­ре почти на все долж­но­сти, кро­ме немно­гих, пре­иму­ще­ст­вен­но воен­ных: послед­ние все­гда заме­ща­лись лица­ми, изби­рае­мы­ми посред­ст­вом голо­со­ва­ния, по понят­ной при­чине: долж­но­сти эти тре­бо­ва­ли спе­ци­аль­ных спо­соб­но­стей; рис­ко­ван­но было вве­рять началь­ство над вой­ском и защи­ту государ­ства лицам, обя­зан­ным сво­им избра­ни­ем жре­бию, т. е. слу­чаю.

Неко­то­рым коррек­ти­вом при жре­бии слу­жи­ла доки­ма­сия или «испы­та­ние», кото­ро­му под­вер­гал­ся каж­дый кан­дидат на какую бы то ни было долж­ность. Впро­чем, это «испы­та­ние» каса­лось не спо­соб­но­стей лица или его при­год­но­сти для дан­ной долж­но­сти, а его жиз­ни, его поведе­ния и нрав­ст­вен­ных качеств, рав­но как его фор­маль­ных прав. Напр., кан­дида­ту в архон­ты пред­ла­га­лись вопро­сы: кто его отец и дед и из како­го дема? кто его мать и баб­ка и из како­го дема (от архон­та тре­бо­ва­лось граж­дан­ство, по мень­шей мере, в третьем колене)? чтит ли он Апол­ло­на Патроя (Отцов­ско­го) и Зев­са Гер­кея (Оград­но­го, хра­ни­те­ля домаш­не­го оча­га)? есть ли моги­лы пред­ков и где они? хоро­шо ли обра­щал­ся с роди­те­ля­ми? испол­нял ли воен­ную служ­бу и нес ли финан­со­вые повин­но­сти? и т. д. В таком же роде была доки­ма­сия и при заме­ще­нии дру­гих долж­но­стей. Чуть не вся жизнь кан­дида­та мог­ла под­верг­нуть­ся подоб­но­му «испы­та­нию»… Быть долж­ност­ны­ми лица­ми мог­ли афин­ские граж­дане не моло­же 30 лет. Для заня­тия неко­то­рых долж­но­стей — архон­тов, каз­на­че­ев — тре­бо­вал­ся осо­бый, более высо­кий ценз. По зако­ну феты вооб­ще не име­ли пра­ва зани­мать долж­но­сти; это Соло­но­во уста­нов­ле­ние, ока­зы­ва­ет­ся, нико­гда не было фор­маль­но отме­не­но даже впо­след­ст­вии, при пол­ном тор­же­стве с.102 демо­кра­тии. Ари­сто­тель гово­рит, что и в его вре­мя когда у желаю­ще­го под­верг­нуть­ся жере­бьев­ке для заня­тия какой-нибудь долж­но­сти спра­ши­ва­ли (при доки­ма­сии), к како­му клас­су он при­над­ле­жит, то ни один не ска­жет, что он фет (гл. 7). Но на прак­ти­ке закон обхо­дил­ся, и в IV в. хотя Соло­нов закон, по кото­ро­му каз­на­чеи долж­ны быть из пен­та­ко­сио­медим­нов, оста­вал­ся еще в силе, но в дей­ст­ви­тель­но­сти, по свиде­тель­ству того же Ари­сто­те­ля (гл. 47), зани­мать эту долж­ность мог вся­кий, избран­ный по жре­бию, даже и очень бед­ный. Запре­ща­лось два раза зани­мать одну и ту же долж­ность, за исклю­че­ни­ем воен­ных, на кото­рые мож­но было выби­рать одно лицо несколь­ко раз, даже из года в год, и отча­сти долж­но­сти булев­та: чле­ном сове­та 500 мож­но было состо­ять два­жды в тече­ние жиз­ни. Булев­ты под­вер­га­лись доки­ма­сии пред сове­том, реше­ние кото­ро­го пер­во­на­чаль­но име­ло окон­ча­тель­ную силу, впо­след­ст­вии же допус­ка­лась апел­ля­ция в суд, дика­сте­рий; архон­ты долж­ны были под­вер­гать­ся двой­ной доки­ма­сии — и пред сове­том, и пред судом, а все про­чие долж­ност­ные лица — толь­ко пред послед­ним.

Все долж­ност­ные лица под­ле­жа­ли кон­тро­лю, а по окон­ча­нии сро­ка служ­бы долж­ны были давать отчет в сво­их дей­ст­ви­ях; впо­след­ст­вии, если дело каса­лось финан­со­вой сто­ро­ны, то отчет сда­вал­ся пред кол­ле­ги­ей логи­стов (при­чем во вся­ком слу­чае окон­ча­тель­ное реше­ние при­над­ле­жа­ло суду), а во всем осталь­ном — пред кол­ле­ги­ей евфи­нов. До сда­чи отче­та нель­зя было быть изби­рае­мым на дру­гую долж­ность, отлу­чать­ся из стра­ны и сво­бод­но рас­по­ря­жать­ся сво­им иму­ще­ст­вом.

Эпо­ха борь­бы с пер­са­ми была тем момен­том, когда созда­лись Афи­ны, кото­рые мы видим и в «Пери­к­лов век». Тогда окон­ча­тель­но опре­де­ли­лось направ­ле­ние всей даль­ней­шей исто­рии их; тогда они всту­пи­ли на новый путь, кото­рым потом лишь про­дол­жа­ли идти. Тут нача­ло всех после­дую­щих явле­ний, харак­те­ри­зу­ю­щих афин­скую исто­рию V в., — мор­ско­го могу­ще­ства Афин, их геге­мо­нии, их чистой демо­кра­тии. На новую сте­зю напра­вил их сре­ди опас­но­сти со сто­ро­ны вра­га гений Феми­сток­ла.

с.103 Феми­стокл не при­над­ле­жал к верх­не­му слою тогдаш­ней афин­ской ари­сто­кра­тии. Он — чело­век «новый». Отец его был не из очень знат­ных; мать — не афи­нян­ка, а чуже­стран­ка. Феми­стокл, сле­до­ва­тель­но, — не чисто­кров­ный афи­ня­нин и с точ­ки зре­ния стро­го­го афин­ско­го пра­ва дол­жен был счи­тать­ся даже неза­кон­но рож­ден­ным. Не отли­чал­ся он и обра­зо­ва­ни­ем. Он сам гово­рил о себе, что петь и играть на кифа­ре не учил­ся, но сде­лать государ­ство вели­ким и бога­тым уме­ет. О Феми­сток­ле и его рефор­мат­ской дея­тель­но­сти, столь важ­ной для Афин, источ­ни­ки гово­рят в сущ­но­сти очень мало. Зато они сооб­ща­ют мно­го анек­дотов, бро­саю­щих тень на него. Ред­ко какая дру­гая лич­ность в гре­че­ской исто­рии вызы­ва­ла такую страст­ную нена­висть вра­гов. Каких толь­ко обви­не­ний не взво­ди­ли на Феми­сток­ла, — то в излиш­ней рас­то­чи­тель­но­сти, то в ска­ред­но­сти, то в уди­ви­тель­ном ковар­стве; но осо­бен­но под­чер­ки­ва­ли его непо­мер­ное често­лю­бие, коры­сто­лю­бие, нераз­бор­чи­вость в сред­ствах. Лишь один исто­рик древ­но­сти вполне оце­нил зна­че­ние лич­но­сти Феми­сток­ла. Это — Фукидид. Он отме­ча­ет, как отли­чи­тель­ную чер­ту Феми­сток­ла, силу при­род­ных даро­ва­ний, при­рож­ден­ный про­ни­ца­тель­ный ум, бла­го­да­ря кото­ро­му, даже при отсут­ст­вии обра­зо­ва­ния, тот мог пред­у­смат­ри­вать буду­щее, спо­соб­ность немед­лен­но най­тись сре­ди все­воз­мож­ных обсто­я­тельств, руко­во­дить вся­ким делом, быст­ро изо­бре­тать над­ле­жа­щий план дей­ст­вий (I, 138). По твор­че­ству мыс­ли, по сме­ло­сти замыс­лов Феми­стокл явля­ет­ся одним из заме­ча­тель­ней­ших дея­те­лей Элла­ды. Он, по сло­вам Фукидида (I, 93), пер­вый отва­жил­ся ска­зать, что сле­ду­ет дер­жать­ся моря. Он укре­пил Пирей, устро­ил в нем воен­ную гавань, создал афин­ский флот и пре­вра­тил Афи­ны в мор­скую дер­жа­ву.

Нача­ло дея­тель­но­сти Феми­сток­ла в этом направ­ле­нии отно­сит­ся, может быть, еще ко вре­ме­ни до Мара­фон­ской бит­вы, к кон­цу 90-х годов⁴. Мы не зна­ем, какое уча­стие при­ни­мал Феми­стокл в собы­ти­ях 80-х годов, в тогдаш­ней с.104 борь­бе, в ряде ост­ра­киз­мов, в рефор­ме 487/486 г. Извест­но толь­ко, что лишь в 483/482 г. уда­лось Феми­сто­клу осу­ще­ст­вить дав­но заду­ман­ный план — орга­ни­зо­вать флот. Пово­дом послу­жи­ла уже дав­но тянув­ша­я­ся вой­на с Эги­ной, воочию пока­зы­вав­шая афи­ня­нам всю необ­хо­ди­мость иметь свой флот, а сред­ства дали дохо­ды с вновь откры­тых руд­ни­ков в Маро­нее, кото­рые отда­ны были в арен­ду. По рас­ска­зу Ари­сто­те­ля (в 22 гл. «Аф. Пол.»), когда в архонт­ство Нико­меда (или Нико­де­ма) откры­ты были руд­ни­ки в Маро­нее и государ­ство от их раз­ра­бот­ки полу­чи­ло дохо­ду 100 талан­тов, при­чем неко­то­рые сове­то­ва­ли наро­ду поде­лить их, соглас­но тогдаш­не­му обык­но­ве­нию, то Феми­стокл это­му вос­про­ти­вил­ся и, не гово­ря, на что́ наме­рен употре­бить день­ги, побудил афи­нян дать их взай­мы 100 самым бога­тым граж­да­нам, каж­до­му по талан­ту, с тем, что если сде­лан­ное им употреб­ле­ние этих денег понра­вит­ся, то издерж­ки будут при­ня­ты на счет государ­ства, а если нет, то день­ги долж­ны быть воз­вра­ще­ны взяв­ши­ми их взай­мы; на таких усло­ви­ях буд­то бы постро­е­но было 100 три­эр, каж­дым по одной, и на этих три­эрах афи­няне сра­жа­лись про­тив вар­ва­ров во вре­мя Сала­мин­ской бит­вы. Конеч­но, совер­шен­но неве­ро­ят­но, чтобы народ согла­сил­ся раздать такую сум­му, не зная на что́, или чтобы бога­тые афи­няне риск­ну­ли взять на себя построй­ку кораб­лей без народ­но­го поста­нов­ле­ния. В осно­ве это­го анек­до­ти­че­ско­го рас­ска­за лежит, веро­ят­но, тот факт, что построй­ка 100 три­эр воз­ло­же­на была на 100 наи­бо­лее состо­я­тель­ных граж­дан в виде обще­ст­вен­ной повин­но­сти, «литур­гии», при­чем каж­до­му было выда­но на это по талан­ту, и в слу­чае удо­вле­тво­ри­тель­но­го испол­не­ния корабль при­ни­мал­ся, а в про­тив­ном слу­чае тре­бо­ва­лось воз­вра­тить день­ги.

Не без тяже­лой борь­бы осу­ще­ст­вил Феми­стокл свои пла­ны. Людям осто­рож­ным, кон­сер­ва­тив­ным, его ново­введе­ния долж­ны были вну­шать опа­се­ния. Зачем было, по мне­нию таких лиц, пре­не­бре­гать слав­ным про­шлым, созда­вать флот и этим самым ото­дви­гать на зад­ний план тяже­ло­во­ору­жен­ную пехоту, тех гопли­тов, кото­рые так доб­лест­но и с таким успе­хом сра­жа­лись на Мара­фон­ском поле? не с.105 зна­чи­ло ли это остав­лять извест­ную, испы­тан­ную силу ради новой, еще неис­пы­тан­ной?.. пре­об­ра­зо­ва­ние Афин в мор­скую дер­жа­ву не подей­ст­ву­ет ли раз­ла­гаю­щим обра­зом? не исчезнет ли преж­няя про­стота, пат­ри­ар­халь­ность нра­вов, свой­ст­вен­ная зем­ледель­че­ской стране?.. Уже совре­мен­ни­ки Феми­сток­ла созна­ва­ли, что с тор­же­ст­вом его пла­нов свя­зан целый ряд даль­ней­ших, очень важ­ных след­ст­вий, что тут затро­ну­ты инте­ре­сы мно­гих. Сло­вом, в воз­ра­же­ни­ях и в про­тив­ни­ках Феми­сто­кло­вых мер недо­стат­ка не было.

К чис­лу их до неко­то­рой сте­пе­ни при­над­ле­жал Ари­стид, кото­ро­го тра­ди­ция наде­ля­ет каче­ства­ми, про­ти­во­по­лож­ны­ми тем, каки­ми отли­чал­ся Феми­стокл, — спра­вед­ли­во­стью, раз­бор­чи­во­стью в сред­ствах и т. п. «Ты можешь про­слав­лять Пав­са­ния или Ксан­фип­па или Лео­ти­хида», гово­рит родос­ский поэт того вре­ме­ни, «я же слав­лю Ари­сти­да, его одно­го, из свя­щен­ных Афин, меж­ду все­ми само­го луч­ше­го мужа»… Борь­бу меж­ду Ари­сти­дом и Феми­сто­к­лом не сле­ду­ет одна­ко пред­став­лять себе борь­бою двух несо­еди­ни­мых, про­ти­во­по­лож­ных прин­ци­пов, борь­бою ста­рых и новых Афин, пар­тии кон­сер­ва­тив­ной и пар­тии про­грес­са, как это при­ня­то было преж­де. Ари­сти­да нель­зя счи­тать гла­вою ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии в том смыс­ле напр., как Иса­го­ра, про­тив­ни­ка Кли­сфе­на: он не был вра­гом демо­са и сто­ял на его сто­роне. Оба — и Феми­стокл, и Ари­стид — были, по выра­же­нию Ари­сто­те­ля⁵, «пред­ста­те­ля­ми демо­са». Но Ари­стид был более уме­рен и с Феми­сто­к­лом его разде­ля­ли не толь­ко глу­бо­кая про­ти­во­по­лож­ность харак­те­ров и лич­ное сопер­ни­че­ство, но и взгляд на сред­ства для дости­же­ния цели: бес­по­кой­ная, слиш­ком сме­лая, нова­тор­ская поли­ти­ка Феми­сток­ла, нераз­бор­чи­вая на сред­ства и не с.106 оста­нав­ли­вав­ша­я­ся ни перед чем, мог­ла казать­ся Ари­сти­ду опас­ною, вред­ною для государ­ства, и встре­чать со сто­ро­ны его про­ти­во­дей­ст­вие. Стоя оба во гла­ве демо­са, Феми­стокл и Ари­стид пред­став­ля­ли одна­ко собою два раз­ных направ­ле­ния.

Как бы то ни было, дело кон­чи­лось ост­ра­киз­мом Ари­сти­да. Феми­стокл вышел победи­те­лем, и ко вре­ме­ни наше­ст­вия Ксерк­са афи­няне рас­по­ла­га­ли уже фло­том, како­го не было ни у одно­го дру­го­го государ­ства на кон­ти­нен­те Элла­ды, — почти в 200 судов. Во вре­мя Ксерк­со­ва наше­ст­вия афи­ня­нам при­шлось пере­жить тяже­лые испы­та­ния — поки­нуть город и пре­до­ста­вить его вра­гу на разо­ре­ние; кто не мог сра­жать­ся, дол­жен был спа­сать­ся на Сала­мин, в Тре­зен и дру­гие пунк­ты; а спо­соб­ные носить ору­жие долж­ны были сесть на кораб­ли. Феми­стокл и аре­о­паг дей­ст­во­ва­ли в этот момент рука об руку. Не было денег на содер­жа­ние вой­ска, и аре­о­паг при­бег­нул к чрез­вы­чай­ным мерам: он — по-види­мо­му, из хра­мо­вых сумм — роздал каж­до­му по 8 драхм и тем спо­соб­ст­во­вал посад­ке войск на суда; неиму­щим бег­ле­цам так­же выда­но было посо­бие. Зато Сала­мин­ская бит­ва (480 г.) воз­на­гра­ди­ла за все пере­не­сен­ное; она была пол­ным тор­же­ст­вом для афи­нян и в част­но­сти для Феми­сток­ла. «Дере­вян­ные сте­ны» кораб­лей спас­ли Элла­ду…

Итак, Феми­стокл пре­об­ра­зо­вал Афи­ны в мор­скую дер­жа­ву. С суши центр тяже­сти пере­не­сен был на море. А это в свою оче­редь ока­за­ло вли­я­ние на весь строй жиз­ни Афин. Кли­сфе­но­ва кон­сти­ту­ция име­ла в виду насе­ле­ние зем­ледель­че­ское; с ее точ­ки зре­ния это была глав­ная сила и опо­ра государ­ства. Теперь выдви­га­ют­ся новые эле­мен­ты, дру­гие клас­сы и про­фес­сии, пре­иму­ще­ст­вен­но «кора­бель­ная чернь», по выра­же­нию древ­них авто­ров, не сочув­ст­во­вав­ших край­ней демо­кра­тии. Для сна­ря­же­ния флота при­шлось при­влечь к служ­бе и фетов; по прин­ци­пам же Соло­но­ва зако­но­да­тель­ства повин­но­стям долж­ны соот­вет­ст­во­вать и пра­ва; таким обра­зом, это зна­чи­ло дать чет­вер­то­му клас­су граж­дан пра­во на те пре­иму­ще­ства, кото­рые до тех пор состав­ля­ли досто­я­ние пер­вых трех клас­сов. Победы при Сала­мине и при Мика­ле (479 г.) долж­ны были под­нять дух этой с.107 «кора­бель­ной чер­ни», пре­ис­пол­нить ее созна­ния сво­ей силы. После отра­же­ния вра­га и мино­ва­ния край­ней опас­но­сти рабо­чие, мат­ро­сы, ремес­лен­ни­ки ста­ли сте­кать­ся в Афи­ны, а осо­бен­но в гавань Пирей, тем более, что и подать с мет­э­ков, по край­ней мере на вре­мя, была тогда отме­не­на. Пирей стал кишеть самым раз­но­об­раз­ным людом; он был гораздо демо­кра­тич­нее самих Афин.

Меры Феми­сток­ла име­ли, сле­до­ва­тель­но, резуль­та­том бо́льшую демо­кра­ти­за­цию Афин. Это отлич­но пони­ма­ли еще в древ­но­сти: часто тогда еще отме­ча­лась связь меж­ду раз­ви­ти­ем мор­ско­го могу­ще­ства Афин и раз­ви­ти­ем их демо­кра­тии. Неда­ром трид­цать тира­нов, власт­во­вав­ших в Афи­нах в кон­це V в., в гос­под­стве на море виде­ли корень нена­вист­ной для них демо­кра­тии. У Пла­то­на море назы­ва­ет­ся «настав­ни­ком в дур­ном», а Феми­сто­клу ста­вит­ся в упрек, что он стой­ких гопли­тов пре­вра­тил в кора­бель­ни­ков и моря­ков, что, отняв у граж­дан копье и щит, он довел афин­ский демос до ска­мьи греб­цов и до вес­ла. Неда­ром о Феми­сток­ле гово­ри­ли то же, что́ так часто повто­ря­ли о Перик­ле, — что он уси­лил демо­кра­тию боль­ше, чем сле­до­ва­ло, что он воз­вы­сил демос над ари­сто­кра­та­ми, пре­ис­пол­нил его дерз­кой сме­ло­сти, что при нем вся сила пере­шла в руки моря­ков, греб­цов и корм­чих…

Пла­тей­скою бит­вою (479 г.) закон­чил­ся пер­вый пери­од борь­бы гре­ков с пер­са­ми, пери­од, кото­рый может быть назван борь­бой за суще­ст­во­ва­ние неза­ви­си­мой Элла­ды. Тяже­ло­во­ору­жен­ная пехота гре­ков одер­жа­ла победу над лег­ки­ми пер­сид­ски­ми пол­чи­ща­ми, воору­жен­ны­ми боль­шею частью луком и стре­ла­ми. Победил сво­бод­ный граж­да­нин-грек: он знал, за что́ он сра­жа­ет­ся; он был про­ник­нут созна­ни­ем всей важ­но­сти борь­бы, был вооду­шев­лен любо­вью к родине, сво­бо­де, и это уде­ся­те­ря­ло его силы. Одо­лел тот, кто про­явил «боль­ше нрав­ст­вен­ной энер­гии, упор­ства, кто луч­ше умел стра­дать, уми­рать». Малень­кая Гре­ция усто­я­ла в борь­бе с гро­мад­ною Пер­сид­скою дер­жа­вою⁶, ибо с.108 сила изме­ря­ет­ся не одним чис­лом квад­рат­ных миль и коли­че­ст­вом насе­ле­ния: в исто­рии решаю­щее зна­че­ние име­ют неред­ко силы нрав­ст­вен­ные — в широ­ком смыс­ле сло­ва, — изме­рить кото­рые с точ­но­стью, конеч­но, нель­зя, но при­сут­ст­вие и вли­я­ние кото­рых несо­мнен­но. При­том, в Гре­ции, с ее гори­стою мест­но­стью, с ее узки­ми про­хо­да­ми, в роде Фер­мо­пиль­ско­го уще­лья, и про­ли­ва­ми, подоб­ны­ми Сала­мин­ско­му, непри­я­тель не мог раз­вер­нуть все свои силы, и самая мно­го­чис­лен­ность их была гибель­на для пер­сов; при Сала­мине напр. пер­сид­ские кораб­ли стал­ки­ва­лись один с дру­гим.

Собы­тия, пере­жи­тые Элла­дой и осо­бен­но Афи­на­ми в эпо­ху борь­бы с пер­са­ми, потря­се­ния, испы­тан­ные тогда, и одер­жан­ные победы оста­ви­ли глу­бо­кий, неиз­гла­ди­мый след в их исто­рии.

Если преж­де центр тяже­сти гре­че­ской исто­рии был пре­иму­ще­ст­вен­но в коло­ни­ях, осо­бен­но в Малой Азии, где и сосре­дото­чи­ва­лось куль­тур­ное и поли­ти­че­ское раз­ви­тие гре­ков, то теперь пер­вая роль во всех отно­ше­ни­ях при­над­ле­жит уже мет­ро­по­лии, евро­пей­ской Элла­де.

Науч­ная, лите­ра­тур­ная, худо­же­ст­вен­ная, вооб­ще духов­ная дея­тель­ность наро­да тес­но свя­за­на с его внеш­нею дея­тель­но­стью и со все­ми дру­ги­ми сто­ро­на­ми его жиз­ни. Их соеди­ня­ют часто незри­мые, но нераз­рыв­ные нити. За тор­же­ст­вом в борь­бе с внеш­ним вра­гом мы часто наблюда­ем подъ­ем народ­но­го духа, раз­ви­тие нацио­наль­но­го само­со­зна­ния, умст­вен­ных и нрав­ст­вен­ных сил наро­да. Так было и в Гре­ции после отра­же­ния пер­сов. Вслед за победо­нос­ной борь­бой с опас­ным вра­гом, потре­бо­вав­шей напря­же­ния всех сил, гре­че­ский гений рас­кры­ва­ет­ся во всем сво­ем осле­пи­тель­ном блес­ке. Элли­ны еще более созна­ют свое пре­вос­ход­ство над «вар­ва­ра­ми». Их кру­го­зор и сфе­ра дея­тель­но­сти рас­ши­ря­ют­ся. Насту­па­ет для Гре­ции пора выс­ше­го про­цве­та­ния умст­вен­но­го и худо­же­ст­вен­но­го, даже эко­но­ми­че­ско­го, — та пора, кото­рую назы­ва­ют «веком Перик­ла».

с.109 Во всех отно­ше­ни­ях тут пер­вое место при­над­ле­жит Афи­нам.

Гре­ко-Пер­сид­ские вой­ны вызва­ли круп­ную пере­ме­ну и во вза­им­ном поло­же­нии гре­че­ских государств. Пер­вен­ст­во­вав­шая дото­ле Спар­та начи­на­ет терять свое исклю­чи­тель­ное пре­об­ла­да­ние. Во вре­мя борь­бы за суще­ст­во­ва­ние неза­ви­си­мой Элла­ды она дей­ст­ву­ет вяло, дер­жит­ся слиш­ком себя­лю­би­вой, бли­зо­ру­кой поли­ти­ки. Иное дело Афи­ны: они явля­ют­ся оча­гом нацио­наль­но­го сопро­тив­ле­ния вар­ва­рам, душою его, спа­си­те­ля­ми Гре­ции, истин­ны­ми пред­ста­ви­те­ля­ми обще-эллин­ских инте­ре­сов. Борь­бу с пер­са­ми афи­няне вынес­ли глав­ным обра­зом на сво­их пле­чах. Сто­ит вспом­нить лишь о Мара­фоне, Сала­мине, даже о Пла­те­ях, где они тоже обна­ру­жи­ли такое муже­ство; сто­ит вспом­нить о их твер­до­сти во вре­мя пере­го­во­ров с Мар­до­ни­ем, о их стра­да­ни­ях во вре­мя дву­крат­но­го опу­сто­ше­ния пер­са­ми Атти­ки. Сам дель­фий­ский ора­кул в ту кри­ти­че­скую мину­ту изме­нил делу Элла­ды и сво­и­ми изре­че­ни­я­ми одоб­рял поведе­ние мало­душ­ных и измен­ни­ков и наво­дил ужас на пат­риотов. Но несмот­ря на его зло­ве­щие пред­ска­за­ния, афи­няне не пали духом, сохра­ни­ли муже­ство и бод­рую энер­гию. Ради спа­се­ния Элла­ды они усту­па­ют спар­тан­цам в вопро­се о началь­стве над фло­том, собрав­шим­ся у Арте­ми­сия. Они будят Спар­ту, кото­рая, наде­ясь на укреп­ле­ния Ист­ма, погру­зи­лась было в пол­ное без­дей­ст­вие и рав­но­душ­но смот­ре­ла на опу­сто­ше­ние Атти­ки Мар­до­ни­ем, пола­гая, что боль­ше уж не нуж­да­ет­ся в Афи­нах; лишь после край­них насто­я­ний афи­нян совер­ши­лась отправ­ка вой­ска в Сред­нюю Гре­цию с царем Пав­са­ни­ем во гла­ве.

После бит­вы при Мика­ле, когда решал­ся вопрос о даль­ней­шей судь­бе мало­ази­ат­ских гре­ков и когда Спар­та оста­но­ви­лась пред труд­но­стью защи­ты коло­ний и гото­ва была без­дей­ст­во­вать, Афи­ны сме­ло берут в свои руки это дело. Во вто­рой пери­од борь­бы гре­ков с пер­са­ми вой­на долж­на была вестись пре­иму­ще­ст­вен­но на море, и таким обра­зом Афи­ны, рас­по­ла­гав­шие фло­том, явля­лись тут уж несо­мнен­но глав­ной силой.

Так во вре­мя борь­бы Гре­ции с пер­са­ми пада­ло оба­я­ние с.110 Спар­ты, а вли­я­ние и зна­че­ние Афин воз­рас­та­ло, а это, конеч­но, долж­но было повлечь за собой их вза­им­ное сопер­ни­че­ство и враж­ду. Уже тут, сле­до­ва­тель­но, нача­ло того дуа­лиз­ма, кото­рый явля­ет­ся харак­тер­ной чер­той после­дую­щей гре­че­ской исто­рии V века.

После отра­же­ния пер­сов Афи­ны, мож­но ска­зать, вне­зап­но очу­ти­лись во гла­ве боль­шо­го сою­за, сде­ла­лись могу­ще­ст­вен­ною дер­жа­вою, и преж­ние поряд­ки и учреж­де­ния во мно­гом долж­ны были изме­нить­ся: если они удо­вле­тво­ря­ли потреб­но­стям и нуж­дам малень­кой стра­ны, то ново­му поло­же­нию теперь уж во мно­гом реши­тель­но не соот­вет­ст­во­ва­ли.

Вой­на с пер­са­ми была вой­ной народ­ной; тут участ­во­ва­ло не одно сосло­вие, а весь народ, и толь­ко при таком уча­стии и пол­ном вооду­шев­ле­нии мас­сы воз­мож­на была победа. При Сала­мине, напр., победил флот, а тут глав­ная сила была в фетах. Таким обра­зом, удач­ный исход борь­бы неми­ну­е­мо повлек за собой неудер­жи­мое стрем­ле­ние к равен­ству, воз­вы­ше­ние демо­са и пол­ное раз­ви­тие демо­кра­тии. Победи­тель демос не мог при­ми­рить­ся с преж­ни­ми огра­ни­че­ни­я­ми.

Итак, в пери­од, про­тек­ший со вре­ме­ни Пла­тей­ской бит­вы до нача­ла Пело­пон­нес­ской вой­ны и нося­щий назва­ние «Пяти­де­ся­ти­ле­тия», пред нами в сущ­но­сти три глав­ных, круп­ных явле­ния, как неми­ну­е­мые след­ст­вия все­го пред­ше­ст­во­вав­ше­го раз­ви­тия и осо­бен­но — победо­нос­ной борь­бы с пер­са­ми: 1) выс­шее про­цве­та­ние — умст­вен­ное, худо­же­ст­вен­ное и эко­но­ми­че­ское — Гре­ции; 2) воз­вы­ше­ние Афин, пере­ме­на геге­мо­нии, пере­шед­шей к ним на море, и обу­слов­лен­ная этим враж­да к ним Спар­ты; 3) пол­ное раз­ви­тие афин­ской демо­кра­тии. К демо­кра­тии вел весь преды­ду­щий ход исто­рии Афин. После Кли­сфе­на и Феми­сток­ла после­дую­щим дея­те­лям оста­ва­лось лишь идти по следам сво­их вели­ких пред­ше­ст­вен­ни­ков, раз­ви­вать создан­ный преды­ду­щи­ми поко­ле­ни­я­ми строй, ста­ра­ясь толь­ко так или ина­че уре­гу­ли­ро­вать демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние.

с.111

После наше­ст­вия Ксерк­са и втор­же­ния Мар­до­ния Афи­ны пред­став­ля­ли гру­ду раз­ва­лин. Необ­хо­ди­мо было преж­де все­го вос­ста­но­вить укреп­ле­ния горо­да и Пирея, а затем отстро­ить част­ные дома. С энер­ги­ей при­ня­лись афи­няне за это дело. Работа шла спеш­но, тем более, что уже тогда обна­ру­жи­лось враж­деб­ное отно­ше­ние к ним пело­пон­нес­цев. И тут руко­во­ди­те­лем афи­нян и душою это­го дела был Феми­стокл, с кото­рым дей­ст­ву­ет заод­но Ари­стид. Феми­стокл про­дол­жа­ет осу­ществлять свои пла­ны, кото­рые он начал при­во­дить в испол­не­ние еще до наше­ст­вия пер­сов. Укреп­ле­ния Пирея были завер­ше­ны; флот уси­лен. Чтобы при­влечь ремес­лен­ни­ков в полу­раз­ру­шен­ный город, мет­э­ков, как было упо­мя­ну­то, осво­бо­ди­ли на вре­мя от осо­бой пода­ти, кото­рую они обык­но­вен­но пла­ти­ли. Город Афи­ны быст­ро воз­рос и город­ская жизнь все более и более раз­ви­ва­лась.

После бит­вы при Пла­те­ях насту­па­ет вто­рой пери­од борь­бы гре­ков с пер­са­ми, во мно­гом отли­чаю­щий­ся от пер­во­го. Вой­на ведет­ся тут уж не на поч­ве Элла­ды, а у ост­ро­вов Архи­пе­ла­га, у бере­гов Фра­кии и Малой Азии, Гел­лес­пон­та и Бос­фо­ра. Ее теат­ром слу­жит пре­иму­ще­ст­вен­но море. Борь­ба эта дале­ко не так опас­на, как пер­вая; она не тре­бу­ет тако­го напря­же­ния сил со сто­ро­ны гре­ков; дело идет не о суще­ст­во­ва­нии Гре­ции, а об избав­ле­нии гре­че­ских коло­ний в Малой Азии от пер­сид­ско­го ига и рас­про­стра­не­нии гос­под­ства гре­ков. Тут уже не столь­ко пер­сы, сколь­ко сами гре­ки дей­ст­ву­ют насту­па­тель­но.

Едва про­шел год со вре­ме­ни бит­вы при Пла­те­ях и Мика­ле, как про­ис­хо­дит собы­тие, чрез­вы­чай­но важ­ное для буду­щей исто­рии Афин и их демо­кра­тии, — совер­ша­ет­ся пере­ход к ним геге­мо­нии на море и обра­зу­ет­ся Пер­вый Делос­ско-Атти­че­ский или Афин­ский союз.

Вопрос о даль­ней­шей судь­бе мало­ази­ат­ских гре­ков воз­ник тот­час после бит­вы при Мика­ле. Спар­тан­ский царь Лео­ти­хид пред­ла­гал пере­се­лить их в Евро­пей­скую Гре­цию. Но понят­но, что такое пред­ло­же­ние было едва ли осу­ще­ст­ви­мо, с.112 и по насто­я­нию афи­нян при­ня­ты были в союз ост­ро­ва Хиос, Самос, Лес­бос и неко­то­рые дру­гие. Этим был уж поло­жен пер­вый заро­дыш буду­ще­му Делос­ско-Атти­че­ско­му сою­зу.

Тем не менее и в 478 г., когда соеди­нен­ный гре­че­ский флот напра­вил­ся к Кипру и затем к Визан­тии — гре­ки, оче­вид­но, уже тогда стре­ми­лись к обла­да­нию про­ли­ва­ми в виду сно­ше­ний с Пон­тий­ски­ми стра­на­ми, — мы видим во гла­ве это­го флота не афи­ня­ни­на, а спар­тан­ско­го царя Пав­са­ния. Но Пав­са­ний, над­мен­ный, гру­бый и жесто­кий, похо­див­ший боль­ше на тира­на, чем на вождя гре­че­ско­го вой­ска, этот победи­тель при Пла­те­ях, кото­ро­му успех вскру­жил голо­ву, кото­рый не мог уже при­ми­рить­ся с скром­ною ролью спар­тан­ско­го царя и, по взя­тии Визан­тии, вошел даже в измен­ни­че­ские сно­ше­ния с Ксерк­сом, — Пав­са­ний сво­им обра­ще­ни­ем оттал­ки­вал союз­ни­ков, нахо­див­ших­ся в соста­ве гре­че­ско­го флота, тогда как афин­ские вожди, Ари­стид и Кимон, состав­ля­ли пол­ный кон­траст ему. Уже союз­ни­ки, осо­бен­но ионяне, воз­му­щен­ные обра­ще­ни­ем с ними Пав­са­ния, про­си­ли афин­ских вождей при­нять началь­ство над фло­том, когда спар­тан­ское пра­ви­тель­ство ото­зва­ло его. Спар­та вме­сто него реши­ла отпра­вить дру­го­го пред­во­ди­те­ля, но было уже позд­но: союз­ни­ки не хоте­ли при­ни­мать спар­тан­ско­го вождя, и Спар­та при­ми­ри­лась с совер­шив­шим­ся фак­том.

Таким обра­зом пред­во­ди­тель­ство над фло­том пере­шло к афи­ня­нам (478/477 г.), и стран­но было бы, если бы во гла­ве сою­за мор­ских сил про­дол­жа­ло сто­ять такое сухо­пут­ное государ­ство, как Спар­та; совер­шен­но есте­ствен­но, что тут гла­вен­ство пере­шло к Афи­нам, обла­дав­шим силь­ным фло­том.

Пер­во­на­чаль­ная цель сою­за, во гла­ве кото­ро­го ста­ли афи­няне по пред­ло­же­нию самих союз­ни­ков, была борь­ба с пер­са­ми. Уста­нов­ле­но было, какие горо­да долж­ны достав­лять кораб­ли, и какие, вме­сто кораб­лей, — денеж­ный взнос, форос. При рас­пре­де­ле­нии повин­но­стей при­ня­ты были во вни­ма­ние силы и бла­го­со­сто­я­ние каж­до­го горо­да. Еже­год­ная сум­ма форо­са на пер­вых же порах состав­ля­ла 460 талан­тов. Для при­е­ма взно­сов и заведы­ва­ния союз­ною каз­ною учреж­де­на с.113 была долж­ность элли­нота­ми­ев. Цен­тром сою­за сна­ча­ла был ост­ров Делос: здесь долж­ны были про­ис­хо­дить общие союз­ные собра­ния, управ­ляв­шие дела­ми сою­за; на этом же ост­ро­ве, в свя­ти­ли­ще Апол­ло­на, хра­ни­лась и союз­ная каз­на. Пер­во­на­чаль­но все чле­ны сою­за были авто­ном­ны и рав­но­прав­ны; Афи­ны явля­лись лишь пер­вы­ми меж­ду рав­ны­ми. Но вско­ре такой порядок и общий харак­тер сою­за изме­ни­лись…

Орга­ни­за­то­ром сою­за был Ари­стид. Труд­ная и щекот­ли­вая зада­ча — рас­пре­де­ле­ние повин­но­стей — была испол­не­на им с успе­хом и за это соб­ст­вен­но он и был про­зван «спра­вед­ли­вым»⁷.

После отра­же­ния пер­сов в Афи­нах про­дол­жа­ют бороть­ся два тече­ния. Одна пар­тия, состо­яв­шая боль­шею частью из зем­ледель­цев, из эле­мен­тов кон­сер­ва­тив­ных, дер­жа­лась Кли­сфе­но­вой кон­сти­ту­ции и была про­тив нов­шеств, про­тив даль­ней­ше­го раз­ви­тия демо­кра­ти­че­ских начал; она жела­ла как бы оста­но­вить ход исто­рии. Неко­то­рые, край­ние ари­сто­кра­ты и оли­гар­хи меч­та­ли даже о воз­вра­те к про­шло­му, к док­ли­сфе­нов­ско­му строю. Дру­гая пар­тия, состо­яв­шая с.114 пре­иму­ще­ст­вен­но из новых эле­мен­тов, при­об­рет­ших силу глав­ным обра­зом в эпо­ху борь­бы с пер­са­ми, стре­ми­лась к пол­но­му тор­же­ству демо­кра­тии, к устра­не­нию суще­ст­во­вав­ших еще пре­град. Для вырос­ше­го демо­са — и при­том демо­са-победи­те­ля — ста­ли нестер­пи­мы­ми преж­ние огра­ни­че­ния; жизнь не укла­ды­ва­лась в ста­рые, сде­лав­ши­е­ся тес­ны­ми, рам­ки; яви­лись новые насто­я­тель­ные тре­бо­ва­ния и новые стрем­ле­ния…

Феми­стокл вско­ре схо­дит с попри­ща государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. Про­тив него были кон­сер­ва­тив­ные эле­мен­ты и мно­го­чис­лен­ные вра­ги: в чис­ле послед­них мы видим и Алк­мео­нидов, и Миль­ти­а­до­ва сына, Кимо­на, и бога­ча Кал­лия, и дру­гих. Тут дей­ст­во­ва­ли не одна поли­ти­че­ская враж­да и сопер­ни­че­ство: при­тя­за­ния Феми­сток­ла, откры­тое созна­ние того, чем Афи­ны ему обя­за­ны, его посто­ян­ные напо­ми­на­ния о сво­их заслу­гах и слав­ных подви­гах, — все это доку­ча­ло, оттал­ки­ва­ло, раз­дра­жа­ло, и в кон­це 70-х годов Феми­стокл под­верг­ся ост­ра­киз­му…⁸ Он уда­лил­ся в Аргос. Потом, обви­нен­ный в соуча­стии в деле Пав­са­ния, ули­чен­но­го в измене, и потре­бо­ван­ный на суд в Афи­ны, он ски­тал­ся и, как извест­но, кон­чил тем, что отпра­вил­ся в Азию, к пер­сид­ско­му царю. Он вско­ре умер есте­ствен­ною смер­тью. Но народ­ная фан­та­зия не мог­ла допу­стить тако­го кон­ца: она созда­ла леген­ду, буд­то Феми­стокл сам лишил себя жиз­ни, при­няв яд, так как не в силах был испол­нить сво­его обе­ща­ния — слу­жить царю про­тив сво­их же сооте­че­ст­вен­ни­ков.

Око­ло того же вре­ме­ни умер и Ари­стид. Таким обра­зом сошли в моги­лу зна­ме­ни­тые дея­те­ли вре­ме­ни наше­ст­вия пер­сов. Высту­па­ют теперь дру­гие вожди — во гла­ве ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии Кимон, во гла­ве демо­кра­ти­че­ской — Эфи­альт и затем Перикл.

Сын Миль­ти­а­да, Кимон, при­над­ле­жал к тому с.115 поко­ле­нию, кото­рое во дни сво­ей юно­сти при­ни­ма­ло дея­тель­ное уча­стие в защи­те сво­ей роди­ны от пер­сов, и он все­це­ло был оду­шев­лен тем пат­рио­ти­че­ским пылом, тем энту­зи­аз­мом, кото­рый охва­тил тогда луч­шую часть афин­ско­го обще­ства. В тот момент, когда пол­чи­ща Ксерк­са угро­жа­ли Афи­нам и когда Феми­стокл ука­зы­вал граж­да­нам на кораб­ли, как на един­ст­вен­ное сред­ство спа­се­ния и един­ст­вен­ную надеж­ду на победу, а мас­са в стра­хе и сомне­нии коле­ба­лась после­до­вать тако­му сове­ту, — в этот момент Кимон, гово­рит Плу­тарх, пер­вый подал при­мер: сопро­вож­дае­мый сво­и­ми дру­зья­ми, он напра­вил­ся к акро­по­лю, с кон­скою уздою в руках, посвя­тил в хра­ме эту узду богине, а вза­мен ее взял себе один из висев­ших там щитов, и, при­не­ся молит­ву, сошел к морю, к кораб­лям, пока­зав таким обра­зом, что не в кон­ни­це теперь нуж­да­ет­ся оте­че­ство, а во фло­те. Вско­ре затем мы видим его уже дея­тель­ным помощ­ни­ком и пра­вою рукою Ари­сти­да при пере­хо­де геге­мо­нии на море к афи­ня­нам и при обра­зо­ва­нии Делос­ско­го сою­за: имен­но Кимо­ну, наряду с Ари­сти­дом, при­над­ле­жит здесь глав­ная заслу­га; вли­я­нию его сим­па­тич­ной лич­но­сти Афи­ны мно­гим обя­за­ны. А ряд побед на море и на сухом пути, в осо­бен­но­сти над нацио­наль­ным вра­гом элли­нов, пер­са­ми, окон­ча­тель­ное очи­ще­ние от них бере­гов Фра­кии, Гел­лес­пон­та и Бос­фо­ра, нако­нец двой­ная победа, над пер­сид­ским фло­том и сухо­пут­ным вой­ском, у устьев Еври­медо­на, — все это доста­ви­ло Кимо­ну сла­ву непо­беди­мо­го пол­ко­во­д­ца и вме­сте с тем вли­я­ние на общий ход поли­ти­че­ской жиз­ни Афин.

Но истин­ным при­зва­ни­ем Кимо­на была и оста­ва­лась вой­на. Тут он чув­ст­во­вал себя в сво­ей сфе­ре; тут про­яв­ля­лись его бле­стя­щие каче­ства и даро­ва­ния пол­ко­во­д­ца. Вооб­ще Кимон был типом исто­го вои­на, со все­ми его сла­бо­стя­ми и досто­ин­ства­ми. Высо­кий, стат­ный, с густы­ми куд­ря­ми, это был дей­ст­ви­тель­но в сво­ем роде «рыцарь без стра­ха и упре­ка»⁹, без­за­вет­но храб­рый, умев­ший оду­ше­вить, увлечь и дру­гих. Доступ­ный и про­стой в обра­ще­нии, с.116 откры­тый и пря­мой, весе­лый това­рищ в при­я­тель­ском кру­гу, он вла­дел тай­ною рас­по­ла­гать к себе серд­ца и при­об­ре­тать дру­зей. Но обра­зо­ва­ни­ем Кимон дале­ко не отли­чал­ся, и в про­ти­во­по­лож­ность боль­шин­ству афи­нян не учил­ся даже музы­ке. Впро­чем, все это ему не меша­ло сбли­жать­ся с худож­ни­ка­ми, напр. с Полиг­нотом, и с сво­ей сто­ро­ны ока­зы­вать содей­ст­вие худо­же­ст­вен­но­му раз­ви­тию и укра­ше­нию Афин. Неко­то­рым при­род­ным даром сло­ва он, быть может, и обла­дал; но талант и искус­ство насто­я­ще­го ора­то­ра и та чисто афин­ская веле­ре­чи­вость, кото­рая так отли­ча­ла его сооте­че­ст­вен­ни­ков, были ему чуж­ды. В этом отно­ше­нии Кимон ско­рее напо­ми­нал спар­тан­ца, на кото­ро­го похо­дил и про­стотой сво­ей обы­ден­ной жиз­ни. Но, ведя обык­но­вен­но чрез­вы­чай­но про­стой образ жиз­ни, Кимон дале­ко не был враг удо­воль­ст­вий и наслаж­де­ний — осо­бен­но пре­да­вал­ся он им в моло­до­сти, — любил весе­лые пиры и отли­чал­ся склон­но­стью к жен­щи­нам. Кимон обла­дал боль­шим богат­ст­вом и отли­чал­ся необык­но­вен­ною щед­ро­стью. Извест­ны рас­ска­зы о ней, харак­те­ри­зу­ю­щие вме­сте с тем и его дема­го­ги­че­ские при­е­мы. Вооб­ще Кимон без труда при­об­ре­тал попу­ляр­ность, умел лег­ко и непри­нуж­ден­но сбли­жать­ся с наро­дом и в луч­шие годы сво­ей жиз­ни был народ­ным любим­цем. Сами коми­ки щади­ли и даже про­слав­ля­ли его.

Отсюда уже вид­но, что ари­сто­кра­тизм Кимо­на в сущ­но­сти был доволь­но уме­рен­ный. Кимон имел в себе нечто пле­бей­ское. Это не был чело­век пар­тии в стро­гом смыс­ле сло­ва. Ведя борь­бу с Феми­сто­к­лом, а затем с Пери­к­лом и Эфи­аль­том, Кимон не думал одна­ко о пере­во­ро­те в смыс­ле воз­вра­ще­ния к преж­не­му, пол­но­му пре­об­ла­да­нию ари­сто­кра­тии: он желал лишь при­оста­но­вить, задер­жать даль­ней­шее раз­ви­тие демо­кра­тии и вос­ста­вал про­тив ново­введе­ний, слиш­ком, по его мне­нию, рас­ши­ряв­ших пра­ва и зна­че­ние демо­са. Выра­жа­ясь совре­мен­ным язы­ком, Кимо­на мож­но было бы назвать кон­сер­ва­то­ром, но не реак­ци­о­не­ром.

Но заме­ча­тель­но, что Кимон неволь­но, вопре­ки даже сво­е­му жела­нию, содей­ст­во­вал раз­ви­тию таких явле­ний и уси­ле­нию таких эле­мен­тов, в подав­ле­нии кото­рых, каза­лось, долж­на была состо­ять его зада­ча в каче­стве вождя пар­тии с.117 ари­сто­кра­ти­че­ской, — напр. уси­ле­нию эле­мен­та демо­кра­ти­че­ско­го. Спо­соб­ст­во­вал он это­му уже самы­ми сво­и­ми мор­ски­ми победа­ми, одер­жи­вае­мы­ми им во гла­ве того флота, где такую роль игра­ли граж­дане чет­вер­то­го клас­са; спо­соб­ст­во­вал он уси­ле­нию демо­кра­ти­че­ско­го духа до неко­то­рой сте­пе­ни и сво­им обра­ще­ни­ем, сво­ею щед­ро­стью, сво­и­ми чисто дема­го­ги­че­ски­ми при­е­ма­ми. Мало того: поведе­ние Кимо­на, кото­рый сам в извест­ном смыс­ле был пред­ста­ви­тель и поклон­ник «доб­ро­го ста­ро­го вре­ме­ни» и ста­рых нра­вов, долж­но было в сущ­но­сти вести к демо­ра­ли­за­ции афин­ско­го демо­са.

Кимон, ска­за­ли мы, все­це­ло про­ник­нут был пат­рио­ти­че­ским оду­шев­ле­ни­ем вре­мен борь­бы за сво­бо­ду Элла­ды. Его стрем­ле­ния были панэл­лин­ские. Он живо созна­вал един­ство все­го гре­че­ско­го мира и все­ми сила­ми ста­рал­ся под­дер­жать еди­не­ние меж­ду гре­ка­ми. К самой Спар­те, сопер­ни­це Афин, он отно­сил­ся с таким ува­же­ни­ем и с таким сочув­ст­ви­ем, что его не без осно­ва­ния упре­ка­ли в излиш­нем «лако­низ­ме». Он был боль­шой поклон­ник все­го спар­тан­ско­го и не раз сво­им сооте­че­ст­вен­ни­кам ста­вил в при­мер лакеде­мо­нян, как обра­зец, достой­ный под­ра­жа­ния. Кимон меч­тал не о борь­бе Афин со Спар­той, не о пол­ном тор­же­стве пер­вых над вто­рою, а о тес­ном и искрен­нем сою­зе их. И к дру­гим гре­кам он был дру­же­ст­вен­но рас­по­ло­жен. К союз­ни­кам отно­сил­ся тоже хоро­шо, избе­гал наси­лия по отно­ше­нию к ним и в то вре­мя, как осталь­ные афин­ские вое­на­чаль­ни­ки тре­бо­ва­ли от них точ­но­го испол­не­ния при­ня­тых обя­за­тельств — достав­ле­ния людей и кораб­лей, — что́ для союз­ни­ков каза­лось уж обре­ме­ни­тель­ным, Кимон согла­шал­ся, чтобы они вза­мен это­го пред­став­ля­ли денеж­ные взно­сы. Зато вой­ну с пер­са­ми, в борь­бе с кото­ры­ми про­шли луч­шие его годы и победы над кото­ры­ми соста­ви­ли его сла­ву, он счи­тал глав­ною зада­чею афи­нян, глав­ным делом сво­ей жиз­ни. «Мир с гре­ка­ми, борь­ба с Пер­си­ей» — тако­ва была его про­грам­ма.

И тут резуль­та­ты дея­тель­но­сти Кимо­на ока­зы­ва­лись в извест­ном смыс­ле про­ти­во­по­лож­ны­ми его стрем­ле­ни­ям и ожи­да­ни­ям: так, сво­и­ми победа­ми он с сво­ей сто­ро­ны под­готов­лял буду­щий раз­рыв со Спар­той, так как Спар­та не с.118 мог­ла рав­но­душ­но смот­реть на непо­мер­ное воз­вы­ше­ние сво­его сопер­ни­ка, а Афи­ны в свою оче­редь, созна­вая и даже пре­уве­ли­чи­вая свои силы, начи­на­ли думать об окон­ча­тель­ном оттес­не­нии Спар­ты на вто­рой план. А согла­ша­ясь на то, чтобы союз­ни­ки вме­сто флота достав­ля­ли день­ги, Кимон тем самым неволь­но содей­ст­во­вал боль­ше­му их пора­бо­ще­нию и недо­воль­ству в буду­щем, пре­вра­ще­нию афин­ской геге­мо­нии в пол­ное вла­ды­че­ство, и ему же при­шлось быть свиде­те­лем и усми­ри­те­лем пер­вых вос­ста­ний союз­ни­ков. Вооб­ще Кимон, обла­дав­ший все­ми каче­ства­ми хоро­ше­го вои­на и пол­ко­во­д­ца, ока­зы­вал­ся недаль­но­вид­ным в поли­ти­ке; тут обна­ру­жи­ва­лись его сла­бые сто­ро­ны.

Таков Кимон, гла­ва ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии.

Как вождь демо­са, как борец за его пра­ва, в Афи­нах в 60-х годах на пер­вом месте сто­ял Эфи­альт. Дошед­шие до нас изве­стия о нем отры­воч­ны и скуд­ны, но все они схо­дят­ся в при­зна­нии, что это был один из луч­ших людей древ­них Афин, — твер­дый, бес­ко­рыст­ный, иде­аль­но-чест­ный. В этом отно­ше­нии его имя ста­ви­ли наряду с име­нем Ари­сти­да. По выра­же­нию Ари­сто­те­ля, Эфи­альт слыл «непод­куп­ным и спра­вед­ли­вым в поли­ти­че­ском отно­ше­нии». Он не обо­га­щал­ся на счет государ­ст­вен­ных средств, как боль­шин­ство дру­гих государ­ст­вен­ных дея­те­лей Афин, и сошел в моги­лу таким же бед­ня­ком, каким он был всю свою жизнь, гор­дясь сво­ею бед­но­стью и отвер­гая вся­кую помощь даже со сто­ро­ны дру­зей. В сво­ей обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти Эфи­альт пред­став­ля­ет­ся нам сво­его рода народ­ным три­бу­ном: это был вооду­шев­лен­ный и крас­но­ре­чи­вый «пред­ста­тель» демо­са, все­це­ло пре­дан­ный его инте­ре­сам, гро­за оли­гар­хов, неумо­ли­мый пре­сле­до­ва­тель тех долж­ност­ных лиц, кото­рые поз­во­ля­ли себе какие-либо зло­употреб­ле­ния или неспра­вед­ли­во­сти по отно­ше­нию к наро­ду.

Заод­но с Эфи­аль­том дей­ст­во­вал Перикл, его еди­но­мыш­лен­ник и друг, но он пока оста­вал­ся на вто­ром плане; пер­вен­ст­ву­ю­щее поло­же­ние он занял лишь с середи­ны V века.

Один из эпи­зо­дов тогдаш­ней борь­бы — про­цесс Кимо­на после поко­ре­ния вос­став­ше­го Фасо­са (463 г.). Кимо­на с.119 обви­ня­ли в том, что он, буд­то бы под­куп­лен­ный, не вос­поль­зо­вал­ся удоб­ным слу­ча­ем для втор­же­ния в Македо­нию. Но вре­мя для низ­вер­же­ния Кимо­на, нахо­див­ше­го­ся в апо­гее сво­ей сла­вы, еще не при­шло; он был оправ­дан.

Вско­ре пред­ста­вил­ся дру­гой, более важ­ный повод к столк­но­ве­нию меж­ду про­тив­ны­ми пар­ти­я­ми, когда обе­им сто­ро­нам при­хо­ди­лось поме­рить­ся сво­и­ми сила­ми. То была прось­ба спар­тан­цев о помо­щи про­тив вос­став­ших пери­э­ков и ило­тов или мес­се­нян, опло­том для кото­рых слу­жи­ла зна­ме­ни­тая в пре­да­ни­ях преж­них мес­сен­ских войн Ифо­ма. Тут долж­ны были столк­нуть­ся две про­ти­во­по­лож­ные поли­ти­че­ские про­грам­мы. Ари­сто­кра­ты были на сто­роне Спар­ты: Спар­та каза­лась иде­а­лом стро­го ари­сто­кра­ти­че­ской рес­пуб­ли­ки, при­ме­ром незыб­ле­мо­сти государ­ст­вен­но­го строя, с одним гос­под­ст­ву­ю­щим сосло­ви­ем; она была искон­ным, дея­тель­ным вра­гом демо­кра­тии во всех ее видах и опло­том эле­мен­тов ари­сто­кра­ти­че­ских. Наобо­рот, вожди демо­кра­ти­че­ской пар­тии не мог­ли питать сим­па­тий к Спар­те. Они явля­лись про­дол­жа­те­ля­ми дела Феми­сток­ла, виде­ли враж­деб­ное отно­ше­ние Спар­ты к воз­рас­таю­ще­му могу­ще­ству Афин и созна­ва­ли, что нече­го уж рас­счи­ты­вать на искрен­нее сбли­же­ние двух сопер­ни­че­ст­ву­ю­щих государств. Как раз перед тем Спар­та обе­ща­ла свою под­держ­ку вос­став­ше­му про­тив афи­нян Фасо­су и толь­ко постиг­шее ее зем­ле­тря­се­ние и затем вос­ста­ние мес­се­нян поме­ша­ли ока­зать эту под­держ­ку. Несмот­ря на все это, Кимон остал­ся верен сво­им сим­па­ти­ям и сво­ей про­грам­ме. Сам про­ник­ну­тый все­це­ло вос­по­ми­на­ни­я­ми о пат­рио­ти­че­ской борь­бе вре­мен пер­сид­ско­го наше­ст­вия, он и афи­ня­нам теперь напо­ми­нал об этих вре­ме­нах, о сою­зе со Спар­той, об еще недав­ней общей их борь­бе с «вар­ва­ра­ми». Он молил народ­ное собра­ние не допус­кать, «чтобы Элла­да ста­ла хро­мать на одну ногу, а Афи­ны оста­лись без сото­ва­ри­ща по ярму». Тщет­но про­тив помо­щи Спар­те вос­ста­вал Эфи­альт; тщет­но он дока­зы­вал, что сле­ду­ет пре­до­ста­вить Спар­ту, это­го вра­га Афин, ее уча­сти: Кимон вос­тор­же­ст­во­вал. Реше­но было помочь спар­тан­цам, и сам Кимон во гла­ве 4000-ного отряда отпра­вил­ся в Пело­пон­нес.

с.120 Одна­ко спар­тан­цы вско­ре с подо­зре­ни­ем отнес­лись к сво­им афин­ским союз­ни­кам и отпу­сти­ли их, заявив, что боль­ше не нуж­да­ют­ся в них.

Вели­ко было него­до­ва­ние афи­нян на Спар­ту! После это­го авто­ри­тет и вли­я­ние Кимо­на, поли­ти­ка кото­ро­го потер­пе­ла такую жал­кую неуда­чу, и зна­че­ние всей ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии есте­ствен­но долж­ны были пасть: в обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской жиз­ни Афин долж­но было воз­об­ла­дать дру­гое, про­ти­во­по­лож­ное тече­ние — демо­кра­ти­че­ское.

Таким обра­зом все эти собы­тия отра­зи­лись тот­час же и на ходе внут­рен­ней борь­бы, пере­жи­вае­мой тогда Афи­на­ми: с ними свя­за­на так назы­вае­мая Эфи­аль­то­ва рефор­ма, касав­ша­я­ся аре­о­па­га.

Труд­но в точ­но­сти обо­зна­чить пра­ва и функ­ции аре­о­па­га: по всей веро­ят­но­сти, они и не были ясно опре­де­ле­ны, и самая эта неопре­де­лен­ность мог­ла в свою оче­редь спо­соб­ст­во­вать рас­ши­ре­нию сфе­ры вли­я­ния аре­о­па­га. По выра­же­нию одно­го древ­не­го свиде­тель­ства, почти все дела по про­ступ­кам и нару­ше­ни­ям зако­на под­ле­жа­ли его веде­нию. Но аре­о­паг был не толь­ко выс­шим суди­ли­щем: это был в извест­ном смыс­ле государ­ст­вен­ный совет и учреж­де­ние с рели­ги­оз­ным харак­те­ром, с поли­цей­скою и цен­зор­скою вла­стью, а глав­ное — с боль­шим поли­ти­че­ским вли­я­ни­ем: аре­о­па­гу при­над­ле­жа­ла выс­шая кон­тро­ли­ру­ю­щая власть над дей­ст­ви­я­ми долж­ност­ных лиц и даже над самой эккле­си­ей, народ­ным собра­ни­ем: он был «все­об­щим блю­сти­те­лем и стра­жем зако­нов»; он поль­зо­вал­ся пра­вом ve­to по отно­ше­нию к поста­нов­ле­ни­ям народ­но­го собра­ния и, сле­до­ва­тель­но, вли­ял на весь ход государ­ст­вен­ной жиз­ни.

В силу сво­ей древ­но­сти окру­жен­ный осо­бым ним­бом, по пре­да­нию — созда­ние самих богов и суди­ли­ще, пред кото­рое явля­лись даже сами бес­смерт­ные, состав­лен­ный из избран­ных лиц — быв­ших архон­тов, с честью испол­няв­ших свой долг, — аре­о­паг дол­го обла­дал осо­бен­ным с.121 нрав­ст­вен­ным авто­ри­те­том. В чрез­вы­чай­ных слу­ча­ях он мог при­бе­гать и к чрез­вы­чай­ным мерам. Во вре­мя борь­бы с пер­са­ми за неза­ви­си­мость, осо­бен­но в момент втор­же­ния Ксерк­са, аре­о­паг, под­дер­жи­вая Феми­сток­ла, про­явил энер­гию и пат­рио­тизм, что́, конеч­но, еще более под­ня­ло его нрав­ст­вен­ное вли­я­ние и авто­ри­тет, так что годы от Сала­мин­ской бит­вы до нача­той Эфи­аль­том борь­бы Ари­сто­тель в «Афин­ской Поли­тии» выде­ля­ет даже в осо­бый пери­од гла­вен­ства аре­о­па­га, — гла­вен­ства, при кото­ром, гово­рит он, дела афи­нян шли хоро­шо; афи­няне име­ли успех в войне и при­об­ре­ли сла­ву сре­ди элли­нов (гл. 23).

Таким обра­зом, как раз в то вре­мя, когда в Афи­нах осо­бен­но уси­ли­ва­ет­ся демо­кра­ти­че­ский эле­мент, воз­вы­ша­ет­ся и аре­о­паг, пред­ста­ви­тель дру­го­го, про­ти­во­по­лож­но­го нача­ла. Но гла­вен­ство аре­о­па­га, о кото­ром гово­рит Ари­сто­тель, про­дол­жа­лось толь­ко око­ло 17 лет, мало-пома­лу кло­нясь к упад­ку: оно не мог­ло быть про­дол­жи­тель­ным, оно про­ти­во­ре­чи­ло обще­му ходу и направ­ле­нию афин­ской исто­рии. Меж­ду аре­о­па­гом, этим вопло­ще­ни­ем и блю­сти­те­лем ста­ри­ны, этим опло­том и сре­дото­чи­ем пар­тии ари­сто­кра­ти­че­ской, и гос­под­ст­во­вав­шим тогда в Афи­нах демо­кра­ти­че­ским направ­ле­ни­ем столк­но­ве­ние было неми­ну­е­мо. Кол­ле­гия, по самой сво­ей сущ­но­сти чисто ари­сто­кра­ти­че­ская, аре­о­паг, с сво­и­ми пожиз­нен­ны­ми и неот­вет­ст­вен­ны­ми чле­на­ми, сто­ял теперь оди­но­ко сре­ди дру­гих учреж­де­ний Афин, состав­ляя рез­кий кон­траст осталь­но­му строю этой демо­кра­ти­че­ской рес­пуб­ли­ки с еже­год­но изби­рае­мы­ми и ответ­ст­вен­ны­ми долж­ност­ны­ми лица­ми. Мно­гие из тех прав, кото­ры­ми поль­зо­вал­ся аре­о­паг, — осо­бен­но пра­во ve­to — ока­зы­ва­лись нена­вист­ным и лиш­ним тор­мо­зом для окреп­нув­шей демо­кра­тии и каза­лись уже ана­хро­низ­мом. Новые идеи с трудом про­ни­ка­ли в аре­о­паг; новые инте­ре­сы и новые стрем­ле­ния, кото­ры­ми жило афин­ское обще­ство, были чуж­ды, непо­нят­ны аре­о­па­ги­там, людям боль­шею частью пре­ста­ре­лым, пред­ста­ви­те­лям уж отжив­ших поко­ле­ний. Обнов­ле­ние соста­ва аре­о­па­га совер­ша­лось мед­лен­но; дол­го еще боль­шин­ство состо­я­ло из преж­них архон­тов, вышед­ших из рядов пер­во­го клас­са; а глав­ное — дух, царив­ший в этом учреж­де­нии, был с.122 слиш­ком могу­ще­ст­вен, и вновь всту­паю­щие чле­ны, пред­ста­ви­те­ли хотя бы и дру­гих обще­ст­вен­ных сло­ев и дру­гих воз­зре­ний, под­чи­ня­лись в свою оче­редь это­му духу. Тут дей­ст­во­ва­ли сво­его рода esprit de corps и стро­гая, выра­ботан­ная в тече­ние дол­го­го ряда поко­ле­ний тра­ди­ция. Изме­нить ей, отсту­пить от уста­но­вив­ше­го­ся направ­ле­ния, — это был такой пре­до­суди­тель­ный для аре­о­па­ги­та посту­пок, на кото­рый ред­ко кто из новых чле­нов имел сме­лость решить­ся. При­том, даже те, кто чест­но испол­нял свою обя­зан­ность в каче­стве архон­та, под­вер­га­лись доки­ма­сии пред аре­о­па­гом, преж­де чем всту­пить в него, и понят­но, что аре­о­па­ги­ты, веро­ят­но, тща­тель­но ста­ра­лись не допус­кать в свою среду лиц, извест­ных за осо­бен­но рев­ност­ных демо­кра­тов. Доки­ма­сия тут мог­ла лег­ко обра­тить­ся в под­бор еди­но­мыш­лен­ни­ков. Сре­ди про­ис­хо­див­шей в Афи­нах внут­рен­ней борь­бы аре­о­паг являл­ся не бес­страст­ным зри­те­лем или посред­ни­ком, а пред­ста­ви­те­лем и орга­ном пар­тии, глав­ным сре­дото­чи­ем и опло­том все­го, что́ было враж­деб­но даль­ней­ше­му росту демо­кра­тии.

Таким обра­зом, для пол­но­го тор­же­ства демо­кра­тии необ­хо­ди­мо было лишить ари­сто­кра­ти­че­скую пар­тию той опо­ры, какую она нахо­ди­ла себе в аре­о­па­ге. С дру­гой сто­ро­ны, рефор­ма 487/486 г., огра­ни­че­ние вла­сти архон­тов и введе­ние жре­бия при избра­нии послед­них долж­ны были отра­зить­ся и на авто­ри­те­те аре­о­па­га: когда боль­шин­ство аре­о­па­га ста­ли состав­лять не люди выдаю­щи­е­ся, не те быв­шие архон­ты, кото­рые явля­лись народ­ны­ми избран­ни­ка­ми, а зауряд­ные граж­дане, обя­зан­ные сво­им архонт­ст­вом в зна­чи­тель­ной мере жре­бию, т. е. слу­чаю, и когда поко­ле­ние преж­них аре­о­па­ги­тов сошло в моги­лу, — тогда и нрав­ст­вен­ный авто­ри­тет аре­о­па­га дол­жен был пасть.

По сло­вам Ари­сто­те­ля, напа­де­ния на аре­о­паг нача­лись с того, что Эфи­альт устра­нил мно­гих аре­о­па­ги­тов, под­ни­мая про­тив них про­цес­сы по пово­ду их управ­ле­ния, а в 462/461 г. он высту­пил¹⁰ с зако­ном об огра­ни­че­нии с.123 вла­сти и прав аре­о­па­га с целью поло­жить конец его поли­ти­че­ско­му вли­я­нию. Обсто­я­тель­ства были бла­го­при­ят­ны. Кимон в то вре­мя отсут­ст­во­вал — он был в Пело­пон­не­се, у Ифо­мы, и с ним отряд гопли­тов, состо­яв­ший боль­шею частью из его сто­рон­ни­ков и эле­мен­тов кон­сер­ва­тив­ных, — и пред­ло­же­ния Эфи­аль­та были встре­че­ны сочув­ст­вен­но; но воз­вра­ща­ет­ся в Афи­ны Кимон, и воз­го­ра­ет­ся жар­кая и упор­ная борь­ба. Как гла­ва ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии и при­вер­же­нец ста­ри­ны, Кимон не мог допу­стить рефор­мы аре­о­па­га; эта рефор­ма пора­жа­ла сре­дото­чие той пар­тии, вождем кото­рой был он; пося­га­тель­ства на освя­щен­ные вре­ме­нем и пре­да­ни­ем пра­ва аре­о­па­га каза­лись ему дерз­ким свя­тотат­ст­вом, гибель­ным нару­ше­ни­ем суще­ст­ву­ю­ще­го строя, заве­та Соло­на, по мыс­ли кото­ро­го аре­о­паг дол­жен был, подоб­но яко­рю, пред­о­хра­нять государ­ство от бурь и волн и дер­жать демос в спо­кой­ст­вии. Без авто­ри­те­та аре­о­па­га государ­ст­вен­ный порядок, каза­лось, будет лишен необ­хо­ди­мой устой­чи­во­сти, Афи­ны сде­ла­ют­ся жерт­вой ничем необузды­вае­мой стра­сти к новизне и дух без­за­ко­ния и анар­хии овла­де­ет граж­да­на­ми. Кимон, все ари­сто­кра­ты и все без­услов­ные при­вер­жен­цы ста­ри­ны, вновь оду­шев­лен­ные при­сут­ст­ви­ем сво­его вождя, долж­ны были напрячь все свои силы, чтобы поме­шать осу­щест­вле­нию пред­по­ло­жен­ной рефор­мы. Эфи­альт с сво­ей сто­ро­ны с жаром отста­и­вал свое дело. Афи­ны пере­жи­ва­ли тяже­лый, бур­ный внут­рен­ний раз­лад. Един­ст­вен­ным выхо­дом из тако­го поло­же­ния являл­ся ост­ра­кизм. Нуж­но было так или ина­че покон­чить с внут­рен­ней борь­бой, решить, нако­нец, чье дело долж­но вос­тор­же­ст­во­вать, кому оста­вать­ся в Афи­нах и кому уда­лить­ся, пре­до­ста­вив сво­бод­ное поле для дея­тель­но­сти сво­им про­тив­ни­кам, — вождям ли демо­кра­ти­че­ской пар­тии или же Кимо­ну? Голос боль­шин­ства решил не в поль­зу Кимо­на: как «друг лако­нян и враг демо­са», он дол­жен был отпра­вить­ся в изгна­ние. Дело демо­кра­тии вос­тор­же­ст­во­ва­ло… Но с этим стра­сти, вызван­ные борь­бой, не улег­лись вполне: глу­хая зата­ен­ная зло­ба и с.124 жаж­да мести оду­шев­ля­ла край­них при­вер­жен­цев побеж­ден­ной пар­тии, и жерт­вой этой нена­ви­сти вско­ре сде­лал­ся Эфи­альт. Одна­жды утром он най­ден был мерт­вым: рука убий­цы пора­зи­ла его.

На пере­жи­вае­мые тогда собы­тия и зло­бо­днев­ные вопро­сы, вол­но­вав­шие умы афи­нян, ото­звал­ся и Эсхил в сво­их «Евме­нидах»¹¹, напи­сан­ных в 458 г., вско­ре после Эфи­аль­то­вой рефор­мы. Поэт ста­ра­ет­ся укре­пить бла­го­го­вей­ное отно­ше­ние к аре­о­па­гу, как суди­ли­щу. Сама боги­ня Афи­на учреж­да­ет аре­о­паг для суда над мате­ре­убий­цей Оре­стом, кото­рый полу­чил очи­ще­ние в Дель­фах, но кото­ро­го про­дол­жа­ют пре­сле­до­вать Эрин­нии. Это суд «недо­ступ­ный коры­сти, совест­ли­вый, но силь­ный в гне­ве, бодр­ст­ву­ю­щая охра­на зем­ли», и он будет суще­ст­во­вать впредь, ден­но и нощ­но бла­го­го­вей­ный страх граж­дан будет про­ти­во­дей­ст­во­вать без­за­ко­нию, пока граж­дане не будут под­нов­лять зако­нов. Таким обра­зом Эсхил про­тив даль­ней­ших ново­введе­ний: «Чистая вода, загряз­нен­ная дур­ны­ми при­то­ка­ми и нечи­стота­ми, не будет год­на для питья». Афи­на дает завет граж­да­нам рав­но осте­ре­гать­ся как раз­нуздан­но­сти, так и раб­ско­го духа, не изго­нять совер­шен­но из горо­да того, что́ воз­буж­да­ет бла­го­го­вей­ный страх. В общем дра­ма Эсхи­ла как бы при­зы­ва­ет к при­ми­ре­нию; поэт, по сво­е­му миро­воз­зре­нию ско­рее кон­сер­ва­тор, види­мо сочув­ст­ву­ет сою­зу, заклю­чен­но­му тогда афин­ской демо­кра­ти­ей с вра­гом Спар­ты, Арго­сом: арги­вя­нин Орест дает клят­ву стране и наро­ду афи­нян на веч­ные вре­ме­на, что союз будет хра­нить­ся и ни один пра­ви­тель Аргоса не пошлет про­тив них воору­жен­но­го вои­на…

Рефор­ма аре­о­па­га была, мож­но ска­зать, завер­ше­ни­ем преды­ду­ще­го исто­ри­че­ско­го про­цес­са: ею утвер­жде­но в Афи­нах окон­ча­тель­ное гос­под­ство пол­ной — хотя, как увидим, дале­ко пока еще не раз­нуздан­ной — демо­кра­тии, к чему в сущ­но­сти вел весь пред­ше­ст­во­вав­ший ход афин­ской исто­рии, осо­бен­но со вре­ме­ни Феми­сток­ла и Гре­ко-Пер­сид­ских войн. Рефор­ма с.125 эта не рав­ня­лась вовсе чуть не пол­но­му уни­что­же­нию аре­о­па­га. И после нее веде­нию аре­о­па­га под­ле­жа­ли дела о пред­на­ме­рен­ных убий­ствах, о нане­се­нии ран и уве­чий с целью лише­ния жиз­ни, о под­жо­гах и об отрав­ле­ни­ях, повед­ших к смер­ти, тем более, что суд по таким делам тес­но свя­зан был с самим куль­том, носил на себе до неко­то­рой сте­пе­ни рели­ги­оз­ный харак­тер, так как убий­ство в гла­зах гре­ков было не про­сто пре­ступ­ле­ни­ем, но и осквер­не­ни­ем, тре­бо­вав­шим очи­ще­ния. Извест­ная доля функ­ций в сфе­ре куль­та — напр. над­зор за олив­ко­вы­ми дере­вья­ми, посвя­щен­ны­ми богине Афине, в неко­то­рых слу­ча­ях раз­би­ра­тель­ство по делам о нече­стии, отча­сти и наблюде­ние за над­ле­жа­щим испол­не­ни­ем рели­ги­оз­ных обрядов — оста­лась по-преж­не­му за аре­о­па­ги­та­ми, эти­ми слу­жи­те­ля­ми Евме­нид. Цен­зор­ская власть аре­о­па­га, пра­во над­зо­ра за нра­ва­ми и за вос­пи­та­ни­ем, не совсем, быть может, были уни­что­же­ны, хотя и огра­ни­че­ны зна­чи­тель­но. Впо­след­ст­вии, в IV сто­ле­тии, мы даже видим аре­о­паг обла­даю­щим нема­лым нрав­ст­вен­ным вли­я­ни­ем и авто­ри­те­том. В осо­бен­но важ­ных слу­ча­ях, в делах, касаю­щих­ся бла­га и без­опас­но­сти государ­ства, по пору­че­нию народ­но­го собра­ния, а ино­гда, может быть, и по соб­ст­вен­ной ини­ци­а­ти­ве, аре­о­паг явля­ет­ся выс­шей след­ст­вен­ной комис­си­ей; но суд по подоб­ным делам при­над­ле­жал наро­ду и мог быть пре­до­став­лен аре­о­па­гу не ина­че, как по осо­бо­му каж­дый раз упол­но­мо­чию от народ­но­го собра­ния. Все это были лишь остат­ки преж­них, когда-то широ­ких прав аре­о­па­га: рефор­мой за ним были остав­ле­ны толь­ко те функ­ции, кото­рые в поли­ти­че­ском смыс­ле каза­лись без­вред­ны­ми, отня­тие кото­рых было бы для дела демо­кра­тии совер­шен­но бес­по­лез­но и явля­лось бы лишь излиш­нею лом­кою и даже свя­тотат­ст­вен­ным нару­ше­ни­ем ста­ри­ны. Все осталь­ные дела изъ­яты были из веде­ния аре­о­па­га. Судеб­ная власть его силь­но суже­на, а глав­ное — он утра­тил вли­я­ние на зако­но­да­тель­ство; у него отня­то было пра­во ve­to, — отня­ты пра­ва, в силу коих аре­о­паг был «стра­жем государ­ст­вен­но­го строя». Аре­о­паг пере­стал быть кон­тро­ли­ру­ю­щею и сдер­жи­ваю­щею вла­стью, инстан­ци­ей, сто­яв­шею в неко­то­рых отно­ше­ни­ях выше само­го народ­но­го собра­ния; сло­вом, преж­ней с.126 само­сто­я­тель­ной поли­ти­че­ской роли это­го учреж­де­ния, ари­сто­кра­ти­че­ско­го по пре­иму­ще­ству, поло­жен был теперь конец.

Но дея­тель­ность вождей демо­кра­ти­че­ской пар­тии не огра­ни­чи­ва­лась толь­ко раз­ру­ше­ни­ем ста­ро­го; она была в то же вре­мя и созидаю­щею; с рефор­мой аре­о­па­га нераз­рыв­но свя­за­на и рефор­ма афин­ско­го суда при­сяж­ных.

Отня­тые у аре­о­па­га пра­ва пере­шли частью к сове­ту 500, частью же к «демо­су», т. е. к народ­но­му собра­нию и к народ­но­му суду, гели­эе.

Ком­пе­тен­ция суда при­сяж­ных чрез­вы­чай­но рас­ши­ри­лась: к гели­эе ото­шли дела, до рефор­мы под­ле­жав­шие веде­нию аре­о­па­га, рав­но как и те дела, по кото­рым преж­де были судья­ми архон­ты. Послед­ние лиши­лись неко­гда столь обшир­ной само­сто­я­тель­ной судеб­ной вла­сти: за ними оста­лось толь­ко раз­би­ра­тель­ство по мел­ким делам с пра­вом нала­гать незна­чи­тель­ные денеж­ные штра­фы. Преж­де сами само­сто­я­тель­ные судьи, архон­ты явля­ют­ся с этих пор лишь пред­седа­те­ля­ми пре­об­ра­зо­ван­ных дика­сте­ри­ев и руко­во­ди­те­ля­ми след­ст­вия. Такое огра­ни­че­ние прав архон­тов и рас­ши­ре­ние ком­пе­тен­ции гели­эи до неко­то­рой сте­пе­ни мож­но назвать отде­ле­ни­ем судеб­ной вла­сти от адми­ни­ст­ра­тив­ной, но с ого­вор­ка­ми. Во-пер­вых, архон­ты, как толь­ко что было упо­мя­ну­то, все-таки при­ни­ма­ли неко­то­рое уча­стие в ходе судеб­но­го про­цес­са в каче­стве руко­во­ди­те­лей след­ст­вия и пред­седа­те­лей, да и гели­эя, к кото­рой пере­шло реше­ние боль­шин­ства дел, была не толь­ко судом: она име­ла вме­сте с тем и чрез­вы­чай­но важ­ные поли­ти­че­ские функ­ции. Во-вто­рых, не одна судеб­ная власть архон­тов с тече­ни­ем вре­ме­ни под­верг­лась огра­ни­че­нию. Мало-пома­лу то же про­изо­шло и с осталь­ны­ми их функ­ци­я­ми; тут мы видим конеч­ный резуль­тат пред­ше­ст­ву­ю­ще­го про­цес­са афин­ской исто­рии, вед­ше­го вооб­ще к посте­пен­но­му и, так ска­зать, все­сто­рон­не­му огра­ни­че­нию прав и зна­че­ния архон­тов. Вооб­ще, точ­нее было бы ска­зать, что вслед­ст­вие рефор­мы судеб­ная власть от тако­го ари­сто­кра­ти­че­ско­го учреж­де­ния, как аре­о­паг, и от еди­нич­ных санов­ни­ков, архон­тов, пере­шла в руки само­го наро­да.

Гели­эе под­ле­жа­ла теперь мас­са дел, тем более, что она явля­лась судом не толь­ко для афин­ских граж­дан, но и для с.127 союз­ни­ков. И понят­но, что для того, чтобы она мог­ла справ­лять­ся с подав­ля­ю­щим коли­че­ст­вом дел, под­ле­жав­ших ее реше­нию, необ­хо­ди­мо было дать ей и соот­вет­ст­ву­ю­щую орга­ни­за­цию.

Таким обра­зом, если гели­эя в сво­их осно­вах и воз­ник­ла рань­ше, еще при Солоне, то толь­ко впо­след­ст­вии полу­ча­ет она более опре­де­лен­ную, пол­ную и строй­ную орга­ни­за­цию¹², с общим чис­лом 6000 при­сяж­ных (счи­тая 1000 запас­ных), с под­разде­ле­ни­ем на 10 сек­ций (дика­сте­ри­ев), по 500 чле­нов в каж­дой, при­чем заседать мог­ла и не целая сек­ция и наобо­рот — в слу­чае надоб­но­сти несколь­ко дика­сте­ри­ев мог­ли соеди­нять­ся в одно. Пла­та дика­стам, введен­ная впер­вые Пери­к­лом, довер­ши­ла эту орга­ни­за­цию. Это была одна из заме­ча­тель­ней­ших попы­ток в исто­рии орга­ни­зо­вать чисто народ­ный суд¹³. Чтобы обес­пе­чить бес­при­страст­ный, спра­вед­ли­вый при­го­вор со сто­ро­ны судей, дика­стов, при­нят был ряд мер. Воз­мож­ность под­ку­па или како­го бы то ни было запу­ги­ва­нья устра­ня­лась уже боль­шим чис­лом судей. В V веке сек­ции назна­ча­лись на целый год, так что гели­аст знал зара­нее, в какой сек­ции он будет заседать; но впо­след­ст­вии, в IV веке, сек­ции опре­де­ля­лись жре­би­ем лишь в самый день суда, так что никто из гели­а­стов не мог знать, в какую сек­цию он попа­дет и по како­му делу явит­ся судьей. Таким обра­зом устра­ня­лась воз­мож­ность како­го-либо пред­ва­ри­тель­но­го согла­ше­ния меж­ду при­сяж­ны­ми и заин­те­ре­со­ван­ны­ми сто­ро­на­ми. Заседа­ния гели­эи были пуб­лич­ны, что́ опять-таки долж­но было слу­жить гаран­ти­ей про­тив раз­лич­ных зло­употреб­ле­ний. Нако­нец гели­а­стов долж­на была свя­зы­вать и давае­мая ими клят­ва: они кля­лись, что будут решать «соглас­но зако­нам и поста­нов­ле­ни­ям афин­ско­го наро­да и сове­та 500», а в тех слу­ча­ях, отно­си­тель­но кото­рых зако­на нет, — по сове­сти и разу­ме­нию, без враж­ды и лице­при­я­тия, кля­лись, что будут оди­на­ко­во выслу­ши­вать как с.128 обви­ни­те­ля, так и обви­ня­е­мо­го, и будут иметь в виду лишь пред­ме­ты обви­не­ния.

Но огра­ни­чить пра­ва аре­о­па­га, пода­вить его авто­ри­тет, освя­щен­ный века­ми и пре­да­ни­я­ми, устра­нить его кон­тро­ли­ру­ю­щее вли­я­ние на ход государ­ст­вен­ной жиз­ни, — не зна­чи­ло ли это снять послед­нюю узду с демо­са, дать пол­ную волю народ­но­му собра­нию и его вожа­кам-дема­го­гам? не зна­чи­ло ли это допу­стить, чтобы впе­чат­ли­тель­ный, подвиж­ной афин­ский демос под вли­я­ни­ем мимо­лет­но­го настро­е­ния и увле­че­ния чуть не еже­днев­но отме­нял суще­ст­ву­ю­щие зако­ны и созда­вал новые? не зна­чи­ло ли это лишить государ­ст­вен­ный порядок вся­кой устой­чи­во­сти? Но дело в том, что и после огра­ни­че­ния аре­о­па­га в Афи­нах не было недо­стат­ка в сдер­жи­ваю­щем и кон­тро­ли­ру­ю­щем нача­ле. Для обузда­ния непо­сто­ян­ства и лег­ко­мыс­лен­но­го стрем­ле­ния к новизне при­нят был ряд мер.

Во-пер­вых — «обви­не­ние в про­ти­во­за­ко­нии», graphē pa­ra­nomōn. С этим обви­не­ни­ем мог высту­пить каж­дый афин­ский граж­да­нин про­тив вся­ко­го тако­го пред­ло­же­ния, поста­нов­ле­ния народ­но­го собра­ния или даже реше­ния номо­фе­тов — о них ска­жем потом, — кото­рое, по его мне­нию, нахо­ди­лось в про­ти­во­ре­чии с суще­ст­ву­ю­щи­ми зако­на­ми и было вред­но для государ­ства¹⁴ или кото­рое состо­я­лось с нару­ше­ни­ем уста­нов­лен­ных форм. Сто­и­ло толь­ко кому-нибудь под клят­вой заявить в самом народ­ном собра­нии о сво­ем наме­ре­нии подать graphē pa­ra­nomōn про­тив сде­лан­но­го пред­ло­же­ния или поста­нов­ле­ния, и даль­ней­шее обсуж­де­ние это­го пред­ло­же­ния или при­веде­ние в испол­не­ние уже состо­яв­ше­го­ся реше­ния при­оста­нав­ли­ва­лось, а обви­не­ние посту­па­ло в суд гели­а­стов. Ответ­чи­ком являл­ся обык­но­вен­но автор пред­ло­же­ния или зако­на, а обви­ни­те­лем — то лицо, кото­рое пода­ва­ло graphē pa­ra­nomōn. В слу­чае осуж­де­ния, т. е. при­зна­ния гели­а­ста­ми жало­бы осно­ва­тель­ною, ответ­чик под­вер­гал­ся нака­за­нию, обык­но­вен­но денеж­но­му штра­фу, а в осо­бых важ­ных слу­ча­ях — даже с.129 смерт­ной каз­ни. Кто три раза был осуж­ден по graphē pa­ra­nomōn, тот лишал­ся на буду­щее вре­мя пра­ва ини­ци­а­ти­вы, т. е. пра­ва делать какие-либо пред­ло­же­ния в народ­ном собра­нии. Впро­чем, лич­ная ответ­ст­вен­ность за какие-либо пред­ло­же­ния и поста­нов­ле­ния исте­ка­ла по про­ше­ст­вии года; по мино­ва­нии это­го сро­ка мож­но было потре­бо­вать отме­ны само­го поста­нов­ле­ния или зако­на, но винов­ник послед­не­го уж не под­вер­гал­ся суду и нака­за­нию. С дру­гой сто­ро­ны, чтобы обуздать не в меру рети­вых блю­сти­те­лей суще­ст­ву­ю­щих зако­нов и пред­от­вра­тить зло­употреб­ле­ния graphē pa­ra­nomōn, уста­нов­ле­но было, что если обви­ни­тель не полу­чал в свою поль­зу даже и пятой части голо­сов, то за неосно­ва­тель­ное обви­не­ние под­вер­гал­ся штра­фу в 1000 драхм. Несмот­ря на эти пре­до­сто­рож­но­сти, зло­употреб­ле­ния graphē pa­ra­nomōn впо­след­ст­вии были часты: подоб­ные обви­не­ния пода­ва­лись из лич­ных целей, из враж­ды, из жела­ния лишь вос­пре­пят­ст­во­вать какой-нибудь мере и т. под. Но в V веке, graphē pa­ra­nomōn дей­ст­ви­тель­но была тем, чем она долж­на была быть по мыс­ли введ­ше­го ее зако­но­да­те­ля, — пал­ла­ди­у­мом дей­ст­ву­ю­щих зако­нов и суще­ст­во­вав­ше­го в Афи­нах демо­кра­ти­че­ско­го строя; мы увидим, напр., что оли­гар­хи, про­из­во­див­шие пере­во­рот в 411 г., преж­де все­го поста­ра­лись отме­нить graphē pa­ra­nomōn, как глав­ное пре­пят­ст­вие к осу­щест­вле­нию их замыс­лов¹⁵.

с.130 Но харак­тер­нее все­го тот порядок при­ня­тия новых и отме­ны ста­рых зако­нов, нача­ло кото­ро­му было поло­же­но, по всей веро­ят­но­сти, еще в середине V века¹⁶, но кото­рый пол­ное раз­ви­тие полу­чил лишь впо­след­ст­вии. В нача­ле каж­до­го афин­ско­го года в пер­вом оче­ред­ном народ­ном собра­нии про­ис­хо­ди­ла так назы­вае­мая «эпи­хей­рото­ния зако­нов» (голо­со­ва­ние зако­нов) и обсуж­дал­ся вопрос, нет ли надоб­но­сти во введе­нии како­го-либо ново­го зако­на и в изме­не­нии или отмене ста­ро­го, и тут каж­дый из при­сут­ст­во­вав­ших в собра­нии мог выска­зы­вать свое мне­ние и делать пред­ло­же­ния. Если народ­ное собра­ние при­зна­ва­ло необ­хо­ди­мым сде­лать какие-либо изме­не­ния в зако­нах, то про­ект ново­го зако­на пред­став­лял­ся его авто­ром в совет 500, кото­рый и под­готов­лял свой отзыв, про­булев­му, к 3-му народ­но­му собра­нию после того, в кото­ром про­ис­хо­ди­ла эпи­хей­рото­ния. Тем вре­ме­нем про­ект выстав­лял­ся для все­об­ще­го сведе­ния у ста­туй геро­ев-эпо­ни­мов, этом месте офи­ци­аль­ных пуб­ли­ка­ций, и читал­ся сек­ре­та­рем сове­та в тех народ­ных собра­ни­ях, кото­рые про­ис­хо­ди­ли в про­ме­жут­ке. Вся­кий граж­да­нин имел пра­во сооб­щать сове­ту свои заме­ча­ния отно­си­тель­но про­ек­ти­ро­ван­но­го зако­на. Послед­ний не дол­жен был быть в про­ти­во­ре­чии с каким-либо преж­ним зако­ном, ина­че его авто­ру гро­зи­ла ответ­ст­вен­ность по graphē pa­ra­nomōn, а в слу­чае суще­ст­во­ва­ния тако­го про­ти­во­ре­чия автор про­ек­та дол­жен был заявить об этом и потре­бо­вать — вме­сте с введе­ни­ем ново­го — отме­ны ста­ро­го зако­на, пре­пят­ст­во­вав­ше­го тако­му введе­нию: тогда оба они рядом выпи­сы­ва­лись на белой дос­ке, кото­рая, как упо­мя­ну­то, выстав­ля­лась у ста­туй эпо­ни­мов фил. В третьем народ­ном собра­нии после эпи­хей­рото­нии зако­нов, про­ект вме­сте с заклю­че­ни­ем сове­та подроб­но обсуж­дал­ся, и собра­ние дела­ло поста­нов­ле­ние о пере­да­че его на реше­ние осо­бой комис­сии из чис­ла при­сяж­ных, так назы­вае­мых номо­фе­тов, опре­де­ля­ло чис­ло послед­них, с.131 порядок и срок их заседа­ний, воз­на­граж­де­ние им с ука­за­ни­ем источ­ни­ка, откуда долж­но было быть выда­но это воз­на­граж­де­ние, и изби­ра­ло 5 осо­бых офи­ци­аль­ных защит­ни­ков (син­ди­ков, синэ­го­ров) ста­рых зако­нов. Таким обра­зом решаю­щий голос в деле изме­не­ния зако­нов при­над­ле­жал номо­фе­там. Чис­ло номо­фе­тов быва­ло неоди­на­ко­во, смот­ря по коли­че­ству и важ­но­сти под­ле­жав­ше­го их рас­смот­ре­нию мате­ри­а­ла. Заседа­ли они вме­сте с сове­том. Дело реша­лось в фор­ме судеб­но­го про­цес­са. Пред­седа­те­ля­ми номо­фе­тов были при­та­ны, а впо­след­ст­вии про­эд­ры с эпи­ста­том во гла­ве; обви­ни­те­ля­ми ново­го зако­на и защит­ни­ка­ми ста­ро­го (если дело шло о его отмене) высту­па­ли упо­мя­ну­тые 5 син­ди­ков или синэ­го­ров; защит­ни­ком про­ек­та, есте­ствен­но, являл­ся его автор. Вся­кий афи­ня­нин, кро­ме того, мог при­нять уча­стие в пре­ни­ях в каче­стве обви­ни­те­ля или защит­ни­ка. И толь­ко после одоб­ре­ния про­ек­та боль­шин­ст­вом голо­сов номо­фе­тов полу­чал он уже окон­ча­тель­но силу зако­на. Таким обра­зом, меж­ду псе­физ­мой, обык­но­вен­ным поста­нов­ле­ни­ем народ­но­го собра­ния, касаю­щим­ся отдель­но­го, част­но­го слу­чая, и зако­ном, no­mos, создаю­щим общую нор­му, про­во­ди­лась в сущ­но­сти рез­кая грань. Пере­смотр зако­нов совер­шал­ся не по слу­чай­но­му настро­е­нию или про­из­во­лу народ­но­го собра­ния, а лишь в извест­ный, раз навсе­гда опре­де­лен­ный для того срок. Для зна­ком­ства с про­ек­ти­ро­ван­ным зако­ном, для обду­ман­но­го, спо­кой­но­го реше­ния, для взве­ши­ва­ния дово­дов за и про­тив, преж­де чем вве­сти новый или отме­нить ста­рый закон, вре­ме­ни было доста­точ­но. Нако­нец, решаю­щий голос при­над­ле­жал не измен­чи­во­му и непо­сто­ян­но­му народ­но­му собра­нию, а осо­бой комис­сии из лиц более зре­ло­го воз­рас­та, свя­зан­ных при­том при­ся­гой.

Из преды­ду­ще­го уже вид­но, что афин­ская гели­эя не была толь­ко судом, что она в неко­то­ром отно­ше­нии сто­я­ла как бы выше народ­но­го собра­ния. К ней пере­хо­дят вооб­ще мно­гие из поли­ти­че­ских функ­ций аре­о­па­га, и она полу­ча­ет важ­ное зна­че­ние в строе Афин­ско­го государ­ства¹⁷. И в самом деле, гели­эя вли­я­ет на весь ход государ­ст­вен­ной жиз­ни, начи­ная с.132 с зако­но­да­тель­ства, так как решаю­щей инстан­ци­ей по вопро­су о введе­нии ново­го или пере­мене ста­ро­го зако­на были, как мы толь­ко что виде­ли, номо­фе­ты, выби­рав­ши­е­ся из среды гели­а­стов. Бла­го­да­ря graphē pa­ra­nomōn, гели­эя явля­лась вооб­ще выс­шею инстан­ци­ею по отно­ше­нию ко вся­ко­му поста­нов­ле­нию народ­но­го собра­ния; бла­го­да­ря же доки­ма­сии, испы­та­нию кан­дида­тов на долж­ность, она име­ла вли­я­ние на назна­че­ние долж­ност­ных лиц, кото­рые, в слу­чае отре­ше­ния от долж­но­сти народ­ным собра­ни­ем или при сда­че отче­та, пред ней же под­ле­жа­ли ответ­ст­вен­но­сти. Ей при­над­ле­жал решаю­щий голос и при рас­клад­ке пода­ти с союз­ни­ков, про­из­во­див­шей­ся каж­дые 4 года. Она утвер­жда­ла поста­нов­ле­ния о даро­ва­нии пра­ва граж­дан­ства, под­час участ­во­ва­ла в заклю­че­нии дого­во­ров, давая обя­за­тель­ства, и т. под. Таким обра­зом ее вли­я­ние про­сти­ра­лось и на сфе­ру внеш­них отно­ше­ний. Тако­вы были пра­ва гели­эи. Повто­ря­ем, в подроб­но­стях порядок этот мог выра­ботать­ся позд­нее, но поли­ти­че­ское зна­че­ние гели­эи, как силы сдер­жи­ваю­щей и кон­тро­ли­ру­ю­щей, сто­ит в свя­зи с рефор­мой аре­о­па­га.

Но воз­ни­ка­ет вопрос, дей­ст­ви­тель­но ли мог­ла гели­эя и ее комис­сия, номо­фе­ты, слу­жить сдер­жи­ваю­щим и кон­тро­ли­ру­ю­щим нача­лом? раз­ве она в свою оче­редь не была тоже собра­ни­ем народ­ной мас­сы, сво­его рода частью той же эккле­сии, кото­рую она долж­на была сдер­жи­вать и кон­тро­ли­ро­вать, ее «соб­ст­вен­ною пло­тью и кро­вью»? Не гово­ря уже о том, что гели­эя полу­ча­ла мате­ри­ал в более пере­ра­ботан­ном виде, что она была даль­ше от горяч­ки пре­ний и дей­ст­во­ва­ла не под вли­я­ни­ем пер­во­го увле­че­ния, раз­ни­ца меж­ду собра­ни­ем народ­ным и собра­ни­ем гели­а­стов была суще­ст­вен­ная: во-пер­вых, гели­эя состо­я­ла из граж­дан более зре­ло­го воз­рас­та — по зако­ну не моло­же 30 лет, а боль­шею частью гели­а­сты были люди даже пожи­лые, при­но­сив­шие, зна­чит, с собою более кон­сер­ва­тив­ный дух, житей­скую опыт­ность, спо­кой­ную обду­ман­ность и осто­рож­ность, свой­ст­вен­ную ста­ро­сти; во-вто­рых, гели­а­сты дава­ли при­ся­гу и уже поэто­му долж­ны были созна­вать себя более ответ­ст­вен­ны­ми за свои реше­ния, неже­ли не при­ся­гав­шие чле­ны эккле­сии; и в-третьих, нако­нец, чис­ло заседав­ших гели­а­стов было гораздо мень­ше при­сут­ст­во­вав­ших с.133 обык­но­вен­но в народ­ном собра­нии, что́ опять-таки уве­ли­чи­ва­ло в них созна­ние лич­ной ответ­ст­вен­но­сти.

Наравне с гели­эей, осо­бен­но на пер­вых порах, в V веке, наслед­ни­ком прав аре­о­па­га был совет 500. Совет этот, состо­яв­ший, как было рань­ше упо­мя­ну­то, из пред­ста­ви­те­лей демов и являв­ший­ся сво­его рода mik­ro­po­lis’ом, не гово­ря уже о при­над­ле­жав­шей ему доки­ма­сии булев­тов и архон­тов, имел пол­ное пра­во, по сло­вам Ари­сто­те­ля, нака­зы­вать денеж­ным штра­фом, заклю­чать в тюрь­му и каз­нить, судить боль­шую часть вла­стей, осо­бен­но тех, кото­рые заведы­ва­ли день­га­ми, при­ни­мать част­ные жало­бы на долж­ност­ных лиц в слу­чае отступ­ле­ний от зако­на. Но впо­след­ст­вии — веро­ят­но рань­ше кон­ца V века — во всех упо­мя­ну­тых слу­ча­ях совет лишил­ся пра­ва поста­нов­лять окон­ча­тель­ное реше­ние, сверх извест­но­го пре­де­ла, и введе­на была апел­ля­ция в дика­сте­рии. Таким обра­зом, даль­ней­шее раз­ви­тие демо­кра­тии состо­я­ло в огра­ни­че­нии вла­сти сове­та и в рас­ши­ре­нии на его счет ком­пе­тен­ции гели­эи и эккле­сии. В IV веке напр. пра­во сове­та нала­гать штра­фы огра­ни­че­но было 500 драхм. Кро­ме того, мы уже виде­ли (стр. 89), что совет не мог задер­жать граж­да­ни­на, если тот пред­став­лял 3-х пору­чи­те­лей из сво­его клас­са, за исклю­че­ни­ем слу­ча­ев государ­ст­вен­но­го пре­ступ­ле­ния или неис­прав­но­сти по сбо­ру дохо­дов. Совет при­ни­мал меры про­тив государ­ст­вен­ных пре­ступ­ни­ков, решал такие дела в пре­де­лах сво­ей ком­пе­тен­ции или доне­се­ния о них пере­да­вал в суд и народ­ное собра­ние. Во мно­гих слу­ча­ях совет дей­ст­во­вал сов­мест­но с при­сяж­ны­ми, напр., когда дело шло о рас­клад­ке форо­са или о новом законе, и пред­став­лял свое пред­ва­ри­тель­ное заклю­че­нье, про­булев­му. Совет и гели­эя явля­лись ино­гда как бы пред­ста­ви­те­ля­ми все­го государ­ства; в каче­стве тако­вых чле­ны сове­та, булев­ты, и гели­а­сты дают напр. клят­ву в одном дошед­шем до нас дого­во­ре с Хал­кидой¹⁸. Веде­нию сове­та, как с.134 было рань­ше упо­мя­ну­то, вооб­ще под­ле­жа­ли все отрас­ли государ­ст­вен­но­го управ­ле­ния, не исклю­чая и финан­сов. Совет являл­ся цен­траль­ным орга­ном государ­ст­вен­но­го управ­ле­ния, в лице при­та­нов заве­дуя все­ми теку­щи­ми дела­ми. Его веде­нию под­ле­жа­ли, напр., изыс­ка­ние источ­ни­ков государ­ст­вен­ных дохо­дов, отда­ча раз­ных ста­тей на откуп, взыс­ка­ние государ­ст­вен­ных дол­гов, при­ем пожерт­во­ва­ний на государ­ст­вен­ные цели, доки­ма­сия бед­ных, имев­ших пра­во на посо­бие. Совет имел над­зор за обще­ст­вен­ны­ми построй­ка­ми, свя­ти­ли­ща­ми и празд­не­ства­ми, за кон­ни­цею и впо­след­ст­вии за моло­ды­ми афи­ня­на­ми (эфе­ба­ми), за три­эра­ми, вер­фя­ми и дока­ми и забо­тил­ся о построй­ке и сна­ря­же­нии новых судов. Совет заведы­вал сно­ше­ни­я­ми с дру­ги­ми государ­ства­ми, при­ни­мал и вво­дил послов в народ­ное собра­ние.

Пред­ва­ри­тель­ное заклю­че­ние или опре­де­ле­ние (про­булев­ма) сове­та было необ­хо­ди­мо и для народ­но­го собра­ния¹⁹. Таким обра­зом, совет являл­ся под­гото­ви­тель­ным, сове­ща­тель­ным и вме­сте испол­ни­тель­ным орга­ном народ­но­го собра­ния, полу­чая ино­гда осо­бые пол­но­мо­чия. Он же слу­жил посред­ни­ком в отно­ше­ни­ях меж­ду долж­ност­ны­ми лица­ми и народ­ных собра­ни­ем.

Дер­жав­ным гос­по­ди­ном в Афи­нах был демос и народ­но­му собра­нию при­над­ле­жа­ли вер­хов­ные пра­ва. Оно реша­ло вопро­сы, касаю­щи­е­ся государ­ст­вен­но­го строя, вой­ны и мира, вой­ска и флота, без­опас­но­сти стра­ны и снаб­же­ния ее хле­бом, государ­ст­вен­ных средств и нало­гов, постро­ек, куль­та и проч.; оно сно­си­лось с дру­ги­ми государ­ства­ми, заклю­ча­ло дого­во­ры, выби­ра­ло долж­ност­ных лиц, пре­до­став­ля­ло осо­бые пре­иму­ще­ства и награ­ды отдель­ным лицам и общи­нам, ино­гда само суди­ло по обви­не­нию в государ­ст­вен­ном пре­ступ­ле­нии (эйсан­ге­лия), ино­гда пере­да­ва­ло такие дела в суд при­сяж­ных, обсуж­да­ло зако­но­да­тель­ные вопро­сы, про­из­во­дя, как мы виде­ли, «голо­со­ва­ние зако­нов» и с.135 пре­до­став­ляя реше­ние по суще­ству о при­ня­тии новых и отмене ста­рых зако­нов комис­сии номо­фе­тов, и т. д. Чем более раз­ви­ва­лась демо­кра­тия, тем боль­ше рас­ши­ря­лась ком­пе­тен­ция народ­но­го собра­ния, рос­ло его вли­я­ние и зна­че­ние. К нему впо­след­ст­вии пере­хо­дит и реше­ние таких дел, кото­рые соб­ст­вен­но под­ле­жа­ли веде­нию сове­та и гели­эи. То раз­ли­чие меж­ду псе­физ­ма­ми и зако­на­ми, о кото­ром мы гово­ри­ли, ста­ло утра­чи­вать­ся. Мас­са все более и более при­сво­и­ва­ла себе непо­сред­ст­вен­ную власть и всем рас­по­ря­жа­лась посред­ст­вом псе­физм. Так было потом, в эпо­ху раз­ло­же­ния и упад­ка афин­ской демо­кра­тии; в пору рас­цве­та дер­жав­ный демос себя огра­ни­чи­вал: над ним сто­ял закон…

Собра­ния быва­ли оче­ред­ные, регу­ляр­ные, сна­ча­ла по 1, а впо­след­ст­вии по 4 в каж­дую при­та­нию, и чрез­вы­чай­ные. Для каж­до­го из оче­ред­ных собра­ний уста­нов­ле­ны были извест­ные кате­го­рии дел. Напр., в пер­вом собра­нии рас­смат­ри­ва­лись дей­ст­вия долж­ност­ных лиц, обви­не­ния в государ­ст­вен­ном пре­ступ­ле­нии, докла­ды о кон­фис­ка­ции иму­ществ, вопро­сы о без­опас­но­сти стра­ны и о «хле­бе», про­ис­хо­ди­ло «голо­со­ва­ние (эпи­хей­рото­ния) зако­нов»; во вто­ром при­ни­ма­лись прось­бы; в третьем и чет­вер­том обсуж­да­лись про­чие дела, при­чем пола­га­лось не более 3 дел, касаю­щих­ся куль­та, 3 — по внеш­ним сно­ше­ни­ям и 3 — по осталь­ным вопро­сам; в шестую при­та­нию ста­вил­ся вопрос об ост­ра­киз­ме и т. д. Чрез­вы­чай­ные собра­ния созы­ва­лись по мере надоб­но­сти и пред­ме­ты обсуж­де­ния в них были в зави­си­мо­сти от обсто­я­тельств.

Созы­ва­лись народ­ные собра­ния при­та­на­ми, кото­рые и пред­седа­тель­ст­во­ва­ли в них, имея эпи­ста­та во гла­ве (впо­след­ст­вии — про­эд­ры со сво­им эпи­ста­том). Дело­про­из­вод­ст­вом заведы­вал сек­ре­тарь сове­та, имев­ший, разу­ме­ет­ся, вооб­ще нема­ло вли­я­ния на ход дел. «Про­грам­ма» оче­ред­ных собра­ний долж­на была быть объ­яв­ле­на за 5 дней. Для всех дел тре­бо­ва­лась «про­булев­ма» сове­та; заседа­ние и начи­на­лось с ее про­чте­ния; закон не допус­кал вно­сить что-либо в эккле­сию без пред­ва­ри­тель­но­го рас­смот­ре­ния и отзы­ва сове­та. Поэто­му обыч­ная фор­му­ла вступ­ле­ния в поста­нов­ле­ни­ях народ­но­го собра­ния, дошед­ших до нас в боль­шом чис­ле в виде над­пи­сей, с.136 гла­сит: «Совет и народ решил в при­та­нию такой-то филы, такой-то был сек­ре­та­рем, такой-то пред­седа­тель­ст­во­вал, такой-то ска­зал», т. е. внес пред­ло­же­ние, а затем сле­ду­ет текст само­го пред­ло­же­ния. Ино­гда обо­зна­ча­ет­ся и имя архон­та-эпо­ни­ма (в самом нача­ле или в середине вступ­ле­ния). Если к пред­ло­же­нию сде­ла­на была поправ­ка или добав­ле­ние, то и они вно­си­лись, при­чем поиме­но­вы­ва­лось лицо, их внес­шее. Участ­во­вать в народ­ном собра­нии, гово­рить в нем и голо­со­вать мог каж­дый пол­но­прав­ный афин­ский граж­да­нин, достиг­ший 20-лет­не­го воз­рас­та. Сво­бо­да сло­ва в сущ­но­сти была пол­ная, лишь бы ора­тор не делал пред­ло­же­ний, про­ти­во­ре­ча­щих зако­ну, не касал­ся пред­ме­тов, к делу не отно­ся­щих­ся, не повто­рял два­жды одно­го и того же и не поз­во­лял себе непри­лич­ных выра­же­ний или дей­ст­вий. В неко­то­рых слу­ча­ях, пре­иму­ще­ст­вен­но когда дело шло о поста­нов­ле­нии отно­си­тель­но отдель­но­го лица, в том чис­ле и при ост­ра­киз­ме, тре­бо­ва­лось при­сут­ст­вие в народ­ном собра­нии не менее 6000 граж­дан. Обык­но­вен­но быва­ло гораздо мень­ше. Боль­шею частью при­сут­ст­во­ва­ли горо­жане. У Ксе­но­фон­та²⁰ гово­рит­ся, что валяль­щи­ки, сапож­ни­ки, плот­ни­ки, куз­не­цы, зем­ледель­цы, куп­цы, рыноч­ные тор­гов­цы, — вот из кого состо­ит народ­ное собра­ние. Зем­ледель­цы почти теря­лись в осталь­ной мас­се; боль­шин­ство были ремес­лен­ни­ки и тор­гов­цы.

Уже в древ­но­сти гово­ри­ли, что Эфи­альт дал наро­ду испить чашу несме­шан­ной, пол­ной сво­бо­ды, и сколь­ко раз после того, уже в XIX стол., повто­ря­ли, что Перикл, в кото­ром виде­ли вдох­но­ви­те­ля Эфи­аль­та, поло­жил нача­ло необуздан­ной демо­кра­тии, что при нем фор­ма прав­ле­ния дела­лась все бес­по­рядоч­нее и бес­по­рядоч­нее, что его рефор­мы, ниче­го не созда­вая, толь­ко раз­ру­ша­ли создан­ное преж­ни­ми поко­ле­ни­я­ми и вели к анар­хии, к тира­нии тол­пы, к цар­ству без­за­ко­ния, что измен­чи­во­му и непо­сто­ян­но­му духу демо­са дана была пол­ная воля, что Перикл и Эфи­альт «не веда­ли, что́ тво­ри­ли», и проч. Более близ­кое зна­ком­ство с фор­ма­ми и стро­ем Афин­ско­го государ­ства убеж­да­ет в ином: вме­сто потвор­ства лег­ко­мыс­лен­но­му стрем­ле­нию к новизне и с.137 вме­сто неува­же­ния к зако­ну мы видим стро­го опре­де­лен­ный, обстав­лен­ный доволь­но слож­ны­ми фор­маль­но­стя­ми, порядок зако­но­да­тель­ства, про­ник­ну­тый ско­рее кон­сер­ва­тив­ным духом, отме­чен­ный печа­тью уме­рен­но­сти и ува­же­ния к суще­ст­ву­ю­щим зако­нам. Даже такой страст­ный про­тив­ник афин­ской демо­кра­тии, бес­по­щад­но изоб­ли­чаю­щий и осме­и­ваю­щий ее, как вен­гер­ский уче­ный Юли­ус Шварц²¹, и тот созна­вал­ся, что рас­смот­рен­ны­ми выше рефор­ма­ми в государ­ст­вен­ную жизнь Афин вне­се­ны были идея непре­рыв­но и посте­пен­но раз­ви­ваю­ще­го­ся зако­но­да­тель­ства и прин­цип серь­ез­ной ответ­ст­вен­но­сти, что ими впер­вые созда­на была в Афи­нах закон­ная поч­ва для даль­ней­ше­го раз­ви­тия государ­ст­вен­но­го строя, а рав­но и част­но­го пра­ва, тогда как рань­ше, до рефор­мы аре­о­па­га и гели­эи, зако­но­да­тель­ные поста­нов­ле­ния явля­лись сво­его рода пере­во­ротом, coup d’état, про­из­во­ди­мым народ­ным собра­ни­ем. Вме­сто пол­ней­ше­го гос­под­ства слу­чая и про­из­во­ла тол­пы мы видим строй­ную систе­му само­огра­ни­че­ния демо­са, — порядок, создан­ный по пла­ну, глу­бо­ко обду­ман­но­му, про­ник­ну­то­му иде­ей закон­но­сти, созна­ни­ем того, что сво­бо­да долж­на быть в то же вре­мя цар­ст­вом зако­на. И неда­ром Афин­ское государ­ство назы­ва­ют ино­гда «пра­во­вым»: над волею народ­но­го собра­ния, а сле­до­ва­тель­но и над самим дер­жав­ным демо­сом, постав­лен был закон; мы видим гели­эю, обра­зо­ван­ную из среды само­го же наро­да, но сто­я­щую в неко­то­рых отно­ше­ни­ях выше эккле­сии и ее огра­ни­чи­ваю­щую…

Такой порядок и такие меры, как graphē pa­ra­nomōn, номо­фе­сия, долж­ны были под­дер­жи­вать в обще­стве идею закон­но­сти и ува­же­ние к пра­ву. Не эти меры были гибель­ны, а наобо­рот — отступ­ле­ния от них, кото­рые так часто быва­ли впо­след­ст­вии. Луч­шее оправ­да­ние дела Эфи­аль­та и Перик­ла — это его жиз­нен­ность. Оче­вид­но, новый порядок выте­кал из насто­я­тель­ной потреб­но­сти, соот­вет­ст­во­вал вполне осталь­но­му строю Афин, само­му народ­но­му харак­те­ру и коре­нил­ся во всем пред­ше­ст­во­вав­шем раз­ви­тии. Он тес­но срос­ся с самою судь­бою государ­ства, с его неза­ви­си­мо­стью. с.138 В сво­их осно­вах он раз­вил­ся и удер­жал­ся в тече­ние целых поко­ле­ний, несмот­ря на ряд тяже­лых ката­строф, пере­жи­тых потом Афи­на­ми, и на ряд попы­ток к его нис­про­вер­же­нию со сто­ро­ны и внут­рен­них, и внеш­них вра­гов.

С пре­кра­ще­ни­ем откры­той, внут­рен­ней борь­бы, вызван­ной рефор­мой аре­о­па­га, насту­па­ет пери­од напря­жен­ной дея­тель­но­сти афи­нян. Они про­яв­ля­ют пора­зи­тель­ную энер­гию, необык­но­вен­но пред­при­им­чи­вый, отваж­ный дух. Окон­ча­тель­но раз­вив­ша­я­ся и окреп­нув­шая демо­кра­тия обна­ру­жи­ва­ет изу­ми­тель­ное богат­ство сил, но вме­сте с тем и слиш­ком боль­шую само­уве­рен­ность. То был пери­од — прав­да, крат­кий, но бле­стя­щий — выс­ше­го могу­ще­ства Афин­ско­го государ­ства, до како­го толь­ко оно дости­га­ло. Вла­ды­че­ст­вуя уже на море, афи­няне стре­мят­ся к гос­под­ству и на суше, и был момент, когда каза­лось, что они уже неда­ле­ки были от тор­же­ства, от осу­щест­вле­ния сво­их сме­лых замыс­лов, когда они уж рас­по­ря­жа­лись в Сред­ней Гре­ции, име­ли опо­ру в север­ной и даже в самом Пело­пон­не­се, и когда, ведя вой­ну в Элла­де и у ее бере­гов, они не упус­ка­ли из виду и борь­бы со ста­рин­ным сво­им вра­гом, Пер­си­ей, отправ­ляя целые флоты к бере­гам Азии, к Кипру и к устьям Нила. Но то было вме­сте с тем и вре­мя, когда впер­вые откры­то с ору­жи­ем высту­пи­ли друг про­тив дру­га два пер­вен­ст­ву­ю­щие государ­ства Элла­ды, Спар­та и Афи­ны, и нача­лась вой­на, кото­рая может быть назва­на Пер­вою Пело­пон­нес­скою вой­ной (459—445), когда панэл­лин­ские идеи и стрем­ле­ния поте­ря­ли преж­нее свое оба­я­ние и ото­шли в область пре­да­ния и когда в поли­ти­че­ской жиз­ни Гре­ции рез­ко обо­зна­чил­ся и утвер­дил­ся дуа­лизм.

В Еги­пет, дру­же­ст­вен­ные свя­зи с кото­рым были важ­ны для Афин в виду полу­че­ния оттуда деше­во­го хле­ба, афи­няне в 459 году посы­ла­ют флот на помощь вос­став­ше­му про­тив пер­сид­ско­го вла­ды­че­ства Ина­ру и овла­де­ва­ют боль­шею частью Мем­фи­са. В Гре­ции они берут под свою защи­ту с.139 Мега­ру, что́ дает повод к столк­но­ве­нию с их есте­ствен­ны­ми сопер­ни­ка­ми на море и в тор­гов­ле — Корин­фом и Эги­ною, а так­же с Эпидав­ром. После пер­вой неуда­чи они одер­жи­ва­ют победу над пело­пон­нес­ским и затем над эгин­ским фло­том, оса­жда­ют Эги­ну и с успе­хом отра­жа­ют вторг­нув­ше­го­ся в Мега­риду непри­я­те­ля.

Так одно­вре­мен­но на несколь­ких теат­рах вой­ны, и на суше, и на море, и в Евро­пе, и в Афри­ке, афи­няне одер­жи­ва­ли верх в борь­бе с вра­га­ми. Каза­лось, силы их были неис­то­щи­мы. Об их энер­гии и напря­же­нии сил, а вме­сте и о гро­мад­но­сти потерь, крас­но­ре­чи­вее все­го свиде­тель­ст­ву­ет над­пись, в кото­рой пере­чис­ля­ют­ся вои­ны одной из фил, пав­шие в бит­вах на «Кип­ре, в Егип­те, в Фини­кии, у Гали­эй, у Эги­ны, у Мега­ры», — все это в один и тот же год.

В то же вре­мя афи­няне при­сту­пи­ли к гран­ди­оз­но­му пред­при­я­тию — к воз­веде­нию так назы­вае­мых «Длин­ных стен», кото­рые долж­ны были соеди­нить город Афи­ны с гава­ня­ми Фалер­скою и Пире­ем. Афи­ны, силь­ные и непо­беди­мые на море, долж­ны были сде­лать­ся непри­ступ­ны­ми с един­ст­вен­ной сла­бой сто­ро­ны сво­ей — с суши; втор­же­ние вра­га в Атти­ку не долж­но было гро­зить опас­но­стью им. Впо­след­ст­вии ясно обна­ру­жи­лось все зна­че­ние этих «Длин­ных стен»: они ста­ли опло­том, зна­ком неза­ви­си­мо­сти и силы Афин­ско­го государ­ства и афин­ской демо­кра­тии; оли­гар­хи и дру­зья Спар­ты нена­видят их; Лисандр спе­шит раз­ру­шить их, Конон вос­ста­нов­ля­ет. Такое пред­при­я­тие, как построй­ка «Длин­ных стен», было в сущ­но­сти даль­ней­шим раз­ви­ти­ем идей Феми­сток­ла. Но не все афи­няне сочув­ст­во­ва­ли это­му пред­при­я­тию; нема­ло было и недо­воль­ных. К чис­лу их при­над­ле­жа­ли и кров­ные ари­сто­кра­ты, кото­рым не нра­ви­лись столь тес­ная связь и сопри­кос­но­ве­ние с Пире­ем, с его обыч­ны­ми оби­та­те­ля­ми, мат­ро­са­ми, тор­гов­ца­ми и рабо­чим людом; и все те, кто стре­мил­ся к миру с гре­ка­ми, так как построй­ка «Длин­ных стен» ясно гово­ри­ла, что не со сто­ро­ны пер­сов ждут Афи­ны опас­но­сти, а со сто­ро­ны вра­гов сво­их в самой Гре­ции; и сель­ские жите­ли, земле­вла­дель­цы, бояв­ши­е­ся, что теперь, в слу­чае втор­же­ния непри­я­те­ля, их име­ния, да с.140 и они сами, будут пре­да­ны на про­из­вол вра­га, меж­ду тем как город­ское насе­ле­ние, чув­ст­вуя себя в без­опас­но­сти за «Длин­ны­ми сте­на­ми», будет рав­но­душ­но смот­реть на их разо­ре­ние; нако­нец, в осо­бен­но­сти недо­воль­на была пар­тия край­них оли­гар­хов, искав­шая себе опо­ры в Спар­те, гото­вая пре­дать в ее руки род­ной свой город, лишь бы пода­вить нена­вист­ную демо­кра­тию, и теперь видев­шая, что ее надеж­ды долж­ны исчез­нуть.

Впро­чем, надеж­ды оли­гар­хов ожи­ви­лись, когда в Сред­нюю Гре­цию яви­лись спар­тан­цы. Измен­ни­ки вошли с ними в сно­ше­ния. В бит­ве со спар­тан­ца­ми при Тана­г­ре (457 г.) афи­няне потер­пе­ли неуда­чу. Но нико­гда, каза­лось, Афи­ны не были так могу­ще­ст­вен­ны, как после этой неуда­чи при Тана­г­ре. Имен­но тогда сфе­ра их вли­я­ния — мож­но ска­зать, непо­мер­но — рас­ши­ря­ет­ся и их могу­ще­ство дости­га­ет сво­его апо­гея: афи­няне закан­чи­ва­ют «Длин­ные сте­ны», при­нуж­да­ют Эги­ну сдать­ся, рас­про­стра­ня­ют свою геге­мо­нию на Бео­тию и — что́ харак­тер­но и что́ про­ти­во­ре­чи­ло их обык­но­ве­нию — всту­па­ют там в союз с пар­ти­ей ари­сто­кра­ти­че­ской, так как она тяго­ти­лась гос­под­ст­вом Фив.

Внут­ри самих Афин теперь уж не было раз­ла­да. Неуда­ча при Тана­г­ре, близ­кая опас­ность со сто­ро­ны внеш­не­го вра­га, спло­ти­ла афи­нян. Ари­сто­кра­ты, воз­му­щен­ные пре­да­тель­ски­ми пла­на­ми край­них оли­гар­хов, тем тес­нее при­мкну­ли к демо­кра­там. В виду опас­но­сти, гро­зив­шей родине, при­хо­ди­лось отло­жить на вре­мя внут­рен­ние рас­при и сче­ты меж­ду собою. Сам Перикл высту­пил с пред­ло­же­ни­ем воз­вра­тить Кимо­на из изгна­ния рань­ше сро­ка. Он пошел навстре­чу народ­ным жела­ни­ям, и изгнан­ник Кимон воз­вра­тил­ся в Афи­ны. Но преж­ним авто­ри­те­том и оба­я­ни­ем он уже не поль­зо­вал­ся.

По-види­мо­му, и геге­мо­ния на суше долж­на была перей­ти к афи­ня­нам. Но тор­же­ство их не мог­ло быть проч­ным. Зада­чи, за кото­рые бра­лись они, пре­вы­ша­ли их силы; лихо­ра­доч­но-напря­жен­ная дея­тель­ность не мог­ла слиш­ком дол­го длить­ся. И вот, дей­ст­ви­тель­но насту­па­ет реак­ция. В Егип­те афи­нян после шести­лет­ней вой­ны пости­га­ет страш­ная ката­стро­фа. В Гре­ции они тоже ста­ли испы­ты­вать неуда­чи. с.141 Оче­вид­но, силы афи­нян были над­лом­ле­ны, по край­ней мере вре­мен­но; обе сто­ро­ны были утом­ле­ны вой­ною, и при посред­стве Кимо­на меж­ду Афи­на­ми и Пело­пон­нес­ским сою­зом заклю­ча­ет­ся пяти­лет­нее пере­ми­рие на усло­ви­ях sta­tus quo.

Как толь­ко в Гре­ции вой­на пре­кра­ти­лась на вре­мя, мы тот­час видим Кимо­на сно­ва во гла­ве флота дей­ст­ву­ю­щим про­тив Пер­сии. Он направ­ля­ет­ся к Кипру, к обла­да­нию кото­рым так дав­но уже стре­ми­лись афи­няне. Это была послед­няя экс­пе­ди­ция Кимо­на. Он умер во вре­мя ее, сре­ди того дела, кото­ро­му посвя­тил луч­шие годы сво­ей жиз­ни. Имен­но к это­му вре­ме­ни (449 г.) при­уро­чи­ва­ют обык­но­вен­но посоль­ство Кал­лия в Сузы, и заклю­че­ние так назы­вае­мо­го Кимо­но­ва или Кал­ли­е­ва мира (конеч­но, кто верит в суще­ст­во­ва­ние подоб­но­го мира). Мы не будем оста­нав­ли­вать­ся на этом ста­ром и все еще спор­ном вопро­се. Мож­но счи­тать лишь несо­мнен­ным уста­нов­ле­ние извест­но­го mo­dus vi­ven­di, фак­ти­че­ско­го более или менее мир­но­го поло­же­ния, пре­кра­ще­ние насту­па­тель­ных дей­ст­вий с той и дру­гой сто­ро­ны. Вооб­ще борь­ба с Пер­си­ей сама собою, неми­ну­е­мо, долж­на была утра­тить свой ост­рый харак­тер. Она не мог­ла уже вестись с преж­ним вооду­шев­ле­ни­ем и напря­же­ни­ем. Это не была уже борь­ба за суще­ст­во­ва­ние Гре­ции; опас­ность со сто­ро­ны Пер­сии для гре­ков умень­ши­лась, если не совсем мино­ва­ла: про­ти­во­по­лож­ность меж­ду миром гре­че­ским и пер­сид­ским ста­ла несколь­ко сгла­жи­вать­ся.

Силы Атти­че­ско­го государ­ства каза­лись тогдаш­не­му его вождю, Пери­к­лу, недо­ста­точ­ны­ми для одно­вре­мен­ной борь­бы и с Пер­си­ей, и с Пело­пон­не­сом. «Что Перикл посту­пал пра­виль­но, удер­жи­вая афин­ские силы в Гре­ции», гово­рит Плу­тарх, «это дока­за­ли после­до­вав­шие затем собы­тия», имен­но отпа­де­ние Бео­тии, вос­ста­ние Евбеи, изме­на Мега­ры, втор­же­ние спар­тан­цев. От Бео­тии, где геге­мо­ния афи­нян не име­ла кор­ня, где они всту­пи­ли в неесте­ствен­ный союз с ари­сто­кра­та­ми и при Коро­нее потер­пе­ли пора­же­ние, при­шлось отка­зать­ся; Евбея была вновь поко­ре­на Пери­к­лом, а со Спар­той, после того как уда­лось без сра­же­ния достичь уда­ле­ния спар­тан­ско­го вой­ска, заклю­чен был Трид­ца­ти­лет­ний или Пери­к­лов мир (445 г.), по кото­ро­му Афи­ны отка­за­лись в с.142 сущ­но­сти от геге­мо­нии на суше — от вла­де­ний в Элла­де, вне Атти­ки, за исклю­че­ни­ем неко­то­рых пунк­тов и, оба сою­за, Афин­ский и Пело­пон­нес­ский, вза­им­но при­зна­ли друг дру­га: афи­няне не долж­ны были при­ни­мать в свой союз союз­ни­ка спар­тан­цев, а спар­тан­цы — афин­ско­го. Обе сто­ро­ны усло­ви­лись, что несо­гла­сия и недо­ра­зу­ме­ния меж­ду ними долж­ны раз­ре­шать­ся путем тре­тей­ско­го суда. Так ста­ра идея мир­но­го суда и посред­ни­че­ства при меж­ду­на­род­ных столк­но­ве­ни­ях!

Таким обра­зом закон­чи­лась борь­ба Афин из-за геге­мо­нии на суше, эта сво­его рода пер­вая Пело­пон­нес­ская вой­на. То был пово­рот­ный пункт в исто­рии афин­ско­го могу­ще­ства. Афи­ны воз­вра­ти­лись к тому поло­же­нию, какое зани­ма­ли они до 460 г. Их стрем­ле­нию к гос­под­ст­ву­ю­ще­му поло­же­нию и на суше, их все воз­рас­таю­щим успе­хам настал конец. Афи­ня­нам при­хо­ди­лось огра­ни­чить­ся вла­ды­че­ст­вом на море, оста­вить мысль об объ­еди­не­нии под сво­ей геге­мо­ни­ей чуть не всей Гре­ции. Ока­за­лось, что афин­ское гос­под­ство на суше не име­ет кор­ня, что оно стал­ки­ва­ет­ся с неодо­ли­мы­ми пре­гра­да­ми — с духом пар­ти­ку­ля­риз­ма, столь силь­ным вооб­ще у гре­ков, с зави­стью и сопер­ни­че­ст­вом дру­гих государств, с кон­сер­ва­тив­ны­ми и ари­сто­кра­ти­че­ски­ми эле­мен­та­ми; ока­за­лось, что афи­няне бра­лись за непо­силь­ное дело: тако­му непо­мер­но­му рас­ши­ре­нию афин­ско­го вла­ды­че­ства не соот­вет­ст­во­ва­ли силы неболь­шой Атти­ки.

Вой­на не оста­лась без вли­я­ния на раз­ви­тие демо­кра­ти­че­ско­го направ­ле­ния. Она ложи­лась тяже­лым бре­ме­нем осо­бен­но на класс более состо­я­тель­ный. Ряды уме­рен­ных пореде­ли: гро­мад­ные поте­ри на войне нес­ли пре­иму­ще­ст­вен­но хоро­шо воору­жен­ные гопли­ты, вооб­ще люди «при­лич­ные из демо­са и из бога­тых», как выра­жа­ет­ся Ари­сто­тель; по его сло­вам, из высту­пав­ших в поход посто­ян­но гиб­ло до двух или трех тысяч (гл. 26). На этот счет мы име­ем и доку­мен­таль­ное свиде­тель­ство уже цити­ро­ван­ной выше над­пи­си, из кото­рой ока­зы­ва­ет­ся, что одна фила в тече­ние толь­ко года поте­ря­ла уби­ты­ми, не счи­тая ране­ных, более 170 чело­век, а поте­ри во всех 10 филах были при­бли­зи­тель­но рав­но­мер­ны.

Во вре­мя тяже­лой борь­бы за геге­мо­нию на суше, в год с.143 бит­вы при Тана­г­ре и воз­веде­ния «Длин­ных стен», состо­я­лось ново­введе­ние в демо­кра­ти­че­ском духе, касав­ше­е­ся избра­ния архон­тов: поста­нов­ле­но было изби­рать архон­тов и из зев­ги­тов. Так открыт был доступ к архонт­ству третье­му клас­су, и на 457/456 г. впер­вые избран был в архон­ты зев­гит Мне­си­фид, тогда как до того архон­та­ми мог­ли быть толь­ко пен­та­ко­сио­медим­ны и всад­ни­ки (послед­ние, веро­ят­но, со вре­ме­ни Ари­сти­до­вой рефор­мы), а зев­ги­ты зани­ма­ли лишь низ­шие долж­но­сти. Что же каса­ет­ся фетов, то огра­ни­че­ние отно­си­тель­но их оста­лось: по зако­ну они, как упо­мя­ну­то уже (стр. 101), и впо­след­ст­вии не име­ли пра­ва зани­мать долж­но­сти, но на прак­ти­ке закон этот потом обхо­дил­ся.

Мы виде­ли, что еще при Писи­стра­те суще­ст­во­ва­ли в Атти­ке так назы­вае­мые «судьи по демам». Потом — быть может, при Кли­сфене, когда ска­за­лась реак­ция про­тив все­го, что́ напо­ми­на­ло вре­ме­на тира­нии, — они были упразд­не­ны. Теперь, в 453/452 г., «судьи по демам» были вос­ста­нов­ле­ны. Их было 30. Чис­ло это, по всей веро­ят­но­сти, сто­я­ло в свя­зи с чис­лом трит­тий: на каж­дую трит­тию было по одно­му судье. Впо­след­ст­вии, по низ­вер­же­нии тира­нии Трид­ца­ти, чис­ло их было уве­ли­че­но до 40, «из нена­ви­сти к чис­лу 30», как пояс­ня­ет древ­ний лек­си­ко­граф. Судьи эти тво­ри­ли суд, разъ­ез­жая по демам, при­чем их окон­ча­тель­но­му реше­нию под­ле­жа­ли дела на сум­му до 10 драхм. Вос­ста­нов­ле­ние «судей по демам», или, как их ина­че назы­ва­ли, «трид­ца­ти», нахо­ди­лось, веро­ят­но, в свя­зи с рефор­мой аре­о­па­га и с рас­ши­ре­ни­ем дея­тель­но­сти гели­эи: дика­сте­рии были обре­ме­не­ны мно­же­ст­вом дел и с целью облег­чить их, а так­же чтобы не затя­ги­вать реше­ния мел­ких тяжб, послед­ние пре­до­став­ле­ны были веде­нию судей по демам. При­том эта мера была в духе Писи­стра­то­вой поли­ти­ки: введе­ние вновь судей по демам долж­но было про­ти­во­дей­ст­во­вать наплы­ву сель­ско­го насе­ле­ния в город и вме­сте с тем соот­вет­ст­во­ва­ло нуж­дам это­го насе­ле­ния.

Суще­ст­во­ва­ли, кро­ме того, диэте­ты, посред­ни­ки, миро­вые или тре­тей­ские судьи, из лиц, кото­рым шел 60-ый год. Судьи по демам пере­да­ва­ли на их реше­ние про­цес­сы свы­ше 10 драхм. Для боль­шин­ства част­ных тяжб диэте­ты с.144 явля­лись пер­вою инстан­ци­ею. Впо­след­ст­вии (в кон­це V века) было даже уста­нов­ле­но, что ни один из таких про­цес­сов не мог дохо­дить до народ­но­го суда, преж­де чем не был пред­став­лен на суд диэте­тов²².

Око­ло того же вре­ме­ни²³ совер­ши­лось зна­ме­на­тель­ное собы­тие: союз­ная каз­на с ост­ро­ва Дело­са и из свя­ти­ли­ща Апол­ло­на была пере­не­се­на в Афи­ны и постав­ле­на под охра­ну боги­ни Афи­ны, в поль­зу кото­рой ста­ли уде­лять­ся и так назы­вае­мые «начат­ки» дани союз­ни­ков, шести­де­ся­тая доля форо­са. Это был момент, когда афи­няне вели борь­бу в самой Гре­ции, когда в Егип­те постиг­ла их ката­стро­фа и когда казне, нахо­див­шей­ся на Дело­се, мог­ла угро­жать опас­ность сде­лать­ся добы­чею непри­я­те­ля. Каза­лось необ­хо­ди­мым пере­не­сти ее в более без­опас­ное место — в Афи­ны. Есть изве­стие, что это состо­я­лось по пред­ло­же­нию самос­цев. Что ста­лось с союз­ным «сино­дом», местом собра­ния кото­ро­го слу­жил Делос, — неиз­вест­но. Учреж­де­ние это уми­ра­ло, так ска­зать, есте­ствен­ною смер­тью.

Пере­не­се­ние каз­ны в Афи­ны и упразд­не­ние союз­но­го собра­ния явля­лось пря­мым след­ст­ви­ем преды­ду­ще­го хода дел. Это не был кру­той, рез­кий пере­во­рот: это было лишь «послед­нее зве­но в том кри­зи­се, кото­рый при­хо­ди­лось с.145 пере­жить сою­зу в кон­це пер­во­го пери­о­да сво­его суще­ст­во­ва­ния»²⁴. Пере­ме­на в поло­же­нии союз­ни­ков, в их отно­ше­ни­ях к Афи­нам, нача­лась еще задол­го до того. — Пре­вра­ще­ние союз­ни­ков из рав­но­прав­ных чле­нов сою­за в афин­ских «под­дан­ных» было уже к тому вре­ме­ни гото­вым фак­том. Нача­ло тако­го пре­вра­ще­ния отно­сит­ся еще ко вре­ме­ни Кимо­на, кото­рый так умел обра­щать­ся с союз­ни­ка­ми и так сим­па­ти­зи­ро­вал им. Оче­вид­но, сила вещей была могу­ще­ст­вен­нее вли­я­ния отдель­ных лиц, их сим­па­тий и анти­па­тий, и эта сила вещей вела к тому, чтобы афин­ская геге­мо­ния пре­вра­ти­лась во «власть», вла­ды­че­ство.

Воз­ник­ла и совер­ша­лась отме­чен­ная пере­ме­на неза­мет­но, посте­пен­но и вполне есте­ствен­но. Целью сою­за была борь­ба с Пер­си­ей, но с тече­ни­ем вре­ме­ни борь­ба эта утра­чи­ва­ла свой преж­ний харак­тер; нацио­наль­ные обще­эл­лин­ские инте­ре­сы начи­на­ли мало-пома­лу отхо­дить на зад­ний план и инте­ре­сы мест­ные, мате­ри­аль­ные, — брать верх. Союз­ни­ки ста­ли все более и более тяго­тить­ся воен­ною повин­но­стью; они стре­ми­лись к тому, чтобы, сидя спо­кой­но дома, пре­да­вать­ся тор­гов­ле и дру­гим мир­ным заня­ти­ям, не достав­ляя исправ­но кораб­лей и вой­ска; афи­няне же энер­гич­но наста­и­ва­ли на точ­ном испол­не­нии пер­во­на­чаль­ных усло­вий. Нако­нец, к обо­юд­но­му удо­воль­ст­вию най­ден был выход из тако­го поло­же­ния дел: вме­сто кораб­лей афи­няне согла­си­лись и с этих союз­ни­ков полу­чать извест­ную сум­му денег и постав­лять свои кораб­ли. Но вслед­ст­вие это­го союз­ни­ки мало-пома­лу отвы­ка­ли от воен­но­го дела, их силы умень­ша­лись, а силы Афин уве­ли­чи­ва­лись на их счет. Союз­ни­ки сами, таким обра­зом, отда­ва­ли себя в руки афи­нян; вно­ся день­ги, они сами пре­до­став­ля­ли сред­ства для сво­его же пора­бо­ще­ния. Горо­да, пытав­ши­е­ся было отло­жить­ся, были поко­ря­е­мы, лиша­лись преж­ней авто­но­мии и ста­но­ви­лись в ряд афин­ских под­дан­ных. Так было — еще в 60-х годах — с Нак­со­сом, пер­вым союз­ным горо­дом, вос­став­шим и пора­бо­щен­ным с.146 «вопре­ки суще­ст­во­вав­ше­му дого­во­ру», по выра­же­нию Фукидида, и затем — с Фасо­сом; оба они сда­лись, обя­зав­шись срыть укреп­ле­ния, выдать флот, пла­тить дань. Чис­ло под­чи­нен­ных союз­ни­ков все рос­ло и рос­ло. Союз­ное собра­ние дела­лось все мало­чис­лен­нее. Союз­ни­ки, оста­вав­ши­е­ся еще авто­ном­ны­ми, мало были заин­те­ре­со­ва­ны в его делах и в самой его даль­ней­шей судь­бе. Фак­ти­че­ски гос­под­ст­во­ва­ла здесь дав­но уже воля Афин…

Так совер­ши­лась эта пере­ме­на. Гос­под­ст­во­вав­шая тогда в Афи­нах систе­ма, как увидим, тес­но свя­за­на с нею и с самым суще­ст­во­ва­ни­ем сою­за.

Пере­не­се­ние союз­ной каз­ны в Афи­ны было вполне в духе поли­ти­ки дея­те­ля, кото­рый око­ло того вре­ме­ни занял пер­вен­ст­ву­ю­щее место в Афи­нах, — Перик­ла. Мы не зна­ем в точ­но­сти, какое уча­стие при­ни­мал Перикл в таких рефор­мах, как откры­тие досту­па к архонт­ству зев­ги­там или вос­ста­нов­ле­ние судей по демам. Зато Ари­сто­тель пря­мо при­пи­сы­ва­ет ему вне­се­ние в 451/450 г. зако­на о пра­ве граж­дан­ства, а имен­но, что не может иметь пра­во граж­дан­ства тот, кто не про­ис­хо­дит от афи­ня­ни­на и афи­нян­ки, — зако­на, к кото­ро­му мы еще вер­нем­ся. С этих-то пор Перикл, по сло­вам Ари­сто­те­ля, обра­тил­ся к «дема­го­гии». Но к середине V века мож­но отно­сить нача­ло гос­под­ст­ву­ю­ще­го вли­я­ния Перик­ла, апо­гея его вла­сти, а не нача­ло его государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. Дея­тель­ность эта нача­лась рань­ше, и уже в 50-х годах Перикл зани­мал в Афи­нах вли­я­тель­ное поло­же­ние.

Пери­к­лу неред­ко при­пи­сы­ва­ли вели­кую роль в раз­ви­тии демо­кра­тии в Афи­нах, виде­ли в нем винов­ни­ка после­дую­ще­го раз­ло­же­ния ее и упад­ка афин­ско­го могу­ще­ства. По его име­ни назы­ва­ют ино­гда самую бле­стя­щую эпо­ху в жиз­ни древ­ней Элла­ды; гово­рят: «век Перик­ла». Во всем этом мно­го пре­уве­ли­че­ния. Но во вся­ком слу­чае вре­мя Перик­ла — куль­ми­на­ци­он­ный пункт в исто­рии афин­ской демо­кра­тии. с.147 Поэто­му мы оста­но­вим­ся подроб­нее на этом момен­те и на самой лич­но­сти Перик­ла²⁵.

По сво­е­му про­ис­хож­де­нию Перикл при­над­ле­жал к афин­ской ари­сто­кра­тии, к одной из самых знат­ных и вли­я­тель­ных фами­лий; он был сыном Ксан­фип­па, победи­те­ля при Мика­ле, и Ага­ри­сты, пле­мян­ни­цы зна­ме­ни­то­го Кли­сфе­на; по мате­ри он про­ис­хо­дил, зна­чит, от могу­ще­ст­вен­ных Алк­мео­нидов, кото­рые в тече­ние целых поко­ле­ний игра­ли такую выдаю­щу­ю­ся и вли­я­тель­ную роль в афин­ской исто­рии и свя­зи кото­рых про­сти­ра­лись дале­ко за пре­де­лы Атти­ки. Но и со мно­ги­ми дру­ги­ми пред­ста­ви­те­ля­ми тогдаш­ней афин­ской зна­ти, с пер­вы­ми фами­ли­я­ми горо­да, Перикл нахо­дил­ся или в род­стве, или в доволь­но близ­ких отно­ше­ни­ях. Таким обра­зом, Перикл выда­вал­ся уже сво­им про­ис­хож­де­ни­ем, и, бла­го­да­ря послед­не­му, ему зара­нее открыт был путь к вли­я­нию и к широ­кой поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти, так как и в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах древ­ность и знат­ность рода, а тем более заслу­ги близ­ких пред­ков, в дей­ст­ви­тель­но­сти все­гда мно­го зна­чи­ли.

Дет­ские и юно­ше­ские годы Перик­ла как раз сов­па­ли с вре­ме­нем борь­бы его роди­ны с пер­са­ми, и тот общий подъ­ем духа, кото­рый был резуль­та­том тор­же­ства над вра­гом, дол­жен был глу­бо­ко отра­зить­ся и на моло­дом даро­ви­том Ксан­фип­по­ве сыне. То был момент, когда Афи­ны ста­но­ви­лись гла­вою и шко­лою Элла­ды, ее умст­вен­ным и худо­же­ст­вен­ным сре­дото­чи­ем, когда сюда начи­на­ли уж сте­кать­ся со всех кон­цов гре­че­ско­го мира фило­со­фы, поэты и худож­ни­ки. Пре­об­ла­даю­щие тече­ния в сфе­ре тогдаш­ней мыс­ли и искус­ства были вос­при­ня­ты и Пери­к­лом. Под их вли­я­ни­ем вос­пи­тал­ся он. Бла­го­да­ря сво­е­му обра­зо­ва­нию и широ­ко­му, мно­го­сто­рон­не­му раз­ви­тию он стал в уро­вень с умст­вен­ным дви­же­ни­ем века, кото­рый может быть назван «веком Про­све­ще­ния». В чис­ле настав­ни­ков Перик­ла назы­ва­ют Дамо­на или Дамо­нида, музы­кан­та, фило­со­фа и поли­ти­ка. с.148 Впо­след­ст­вии Перикл поль­зо­вал­ся уро­ка­ми и Зено­на, одно­го из пред­ста­ви­те­лей эле­ат­ской шко­лы. Но осо­бен­но силь­ное и бла­готвор­ное вли­я­ние, по свиде­тель­ству древ­них, ока­зал на него Ана­к­са­гор сво­ею воз­вы­шен­ною фило­со­фи­ею, при­зна­вав­шею за регу­ли­ру­ю­щее и управ­ля­ю­щее нача­ло в мире «разум». Вли­я­нию имен­но Ана­к­са­го­ра при­пи­сы­ва­ли ту глу­би­ну мыс­ли, кото­рая отли­ча­ла Пери­к­ло­вы речи; этим же вли­я­ни­ем объ­яс­ня­ли самые ора­тор­ские при­е­мы Перик­ла, даже его поли­ти­че­ские стрем­ле­ния, образ жиз­ни и нико­гда не покидав­шее его хлад­но­кро­вие и спо­кой­ст­вие.

Начал свою карье­ру Перикл вои­ном, а на попри­ще обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти высту­пил меж­ду 469 и 467 г. Это был момент, когда Ари­стид сошел уж в моги­лу или, по край­ней мере, дожи­вал свои послед­ние дни сре­ди обще­го ува­же­ния, а Феми­стокл ски­тал­ся изгнан­ни­ком. Пер­вен­ст­ву­ю­щее зна­че­ние при­над­ле­жа­ло в то вре­мя Миль­ти­а­до­ву сыну, Кимо­ну, сто­яв­ше­му во гла­ве кон­сер­ва­тив­но-ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии.

Перикл, сам по про­ис­хож­де­нию ари­сто­крат, да и по нату­ре сво­ей все­го менее демо­крат, имен­но демо­кра­ти­че­ской пар­тии «посвя­тил свои вели­кие даро­ва­ния, свое высо­кое поло­же­ние и свой чистый харак­тер», выра­жа­ясь сло­ва­ми англий­ско­го исто­ри­ка Грота. Тут мог­ли дей­ст­во­вать и фамиль­ные пре­да­ния — при­мер вели­ко­го его род­ст­вен­ни­ка Кли­сфе­на, тоже, несмот­ря на свою знат­ность, став­ше­го вождем демо­са и сде­лав­ше­го­ся пер­вым орга­ни­за­то­ром насто­я­щей демо­кра­тии в Афи­нах; к это­му мог­ло побуж­дать и лич­ное често­лю­бие, так как место вождя ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии было заня­то Кимо­ном и при тогдаш­них обсто­я­тель­ствах для талант­ли­вой и често­лю­би­вой лич­но­сти удоб­нее все­го было стать в ряды пар­тии демо­кра­ти­че­ской. Но суще­ст­во­ва­ли и дру­гие, не эго­и­сти­че­ские моти­вы. Спра­вед­ли­во заме­ча­ют, что истин­но вели­кие люди тем и отли­ча­ют­ся, что, стре­мясь к удо­вле­тво­ре­нию сво­его често­лю­бия и лич­ных инте­ре­сов, они вме­сте с тем удо­вле­тво­ря­ют и вели­ким инте­ре­сам и потреб­но­стям сво­ей стра­ны и сво­ей эпо­хи. Так и в дан­ном слу­чае. Перикл мог ясно видеть, что в Афи­нах имен­но демо­кра­ти­че­ской пар­тии при­над­ле­жит буду­щее. В демо­кра­тии с.149 он видел силу Афин, залог их вели­чия и могу­ще­ства, — такую фор­му, кото­рая явля­лась резуль­та­том про­шло­го, окон­ча­тель­ная победа кото­рой была сво­его рода неиз­беж­ною необ­хо­ди­мо­стью и кото­рая одна толь­ко и мог­ла быть более или менее проч­ною, устой­чи­вою, обес­пе­чи­ваю­щею внут­рен­ний мир и порядок, пол­ное раз­ви­тие бога­тых сил Афин. Вспом­ним, что победо­нос­ная борь­ба с пер­са­ми и Феми­сто­кло­вы меры окон­ча­тель­но опре­де­ли­ли даль­ней­шее направ­ле­ние поли­ти­че­ской жиз­ни Афин; пово­рот на дру­гой путь вряд ли теперь уж был воз­мо­жен, по край­ней мере, без страш­ных, дол­гих и кро­ва­вых потря­се­ний. Вме­сто того, чтобы ста­рать­ся — быть может, совер­шен­но бес­плод­но — раз­ру­шить дело пред­ше­ст­во­вав­ших поко­ле­ний, вме­сто того, чтобы, остав­ляя без удо­вле­тво­ре­ния новые потреб­но­сти, натал­ки­вать демос на путь наси­лия и рево­лю­ции и тем спо­соб­ст­во­вать анар­хии и пре­вра­ще­нию демо­кра­тии в охло­кра­тию, вла­ды­че­ство чер­ни, — не луч­ше ли было при­знать суще­ст­ву­ю­щий факт и, став во гла­ве демо­кра­ти­че­ско­го дви­же­ния, поста­рать­ся взять его в свои руки, уре­гу­ли­ро­вать его, напра­вить в извест­ные гра­ни­цы в инте­ре­сах поряд­ка и пол­но­го раз­ви­тия духов­ных и мате­ри­аль­ных сил наро­да? За эту-то зада­чу и взял­ся Перикл.

На пер­вых порах Перикл шел рука об руку с дру­гим заме­ча­тель­ным вождем демо­са, сво­им еди­но­мыш­лен­ни­ком и дру­гом, Эфи­аль­том. Вме­сте дей­ст­во­ва­ли они в народ­ном собра­нии, вме­сте вели тут борь­бу с пар­ти­ей ари­сто­кра­ти­че­ской и с ее вождем, Кимо­ном.

Ксан­фипп был вра­гом Миль­ти­а­да; имен­но он был его обви­ни­те­лем в пред­смерт­ном его про­цес­се, кон­чив­шем­ся при­суж­де­ни­ем Миль­ти­а­да к штра­фу в 50 тал., и каза­лось, что это сопер­ни­че­ство и враж­да остав­ле­ны были отца­ми в наследие сыно­вьям: Перикл тоже высту­пил про­тив Кимо­на обви­ни­те­лем в про­цес­се, кото­ро­му тот под­верг­ся после поко­ре­ния Фасо­са. Их разде­ля­ли сопер­ни­че­ство из-за вли­я­ния и про­ти­во­по­лож­ность их поли­ти­че­ских про­грамм, стрем­ле­ний, самых даже харак­те­ров. И что́ харак­тер­но: Кимон, гла­ва пар­тии ари­сто­кра­ти­че­ской, в неко­то­рых отно­ше­ни­ях явля­ет­ся более демо­кра­том, неже­ли «Олим­пи­ец» Перикл, вождь демо­са: пер­вый — про­стой, обхо­ди­тель­ный, с с.150 при­е­ма­ми дема­го­га, непри­нуж­ден­но сбли­жаю­щий­ся с наро­дом, име­ю­щий в себе даже нечто пле­бей­ское; а вто­рой — сдер­жан­ный, ско­рее гор­дый, неже­ли доступ­ный, без тех свойств, бла­го­да­ря кото­рым так лег­ко при­об­ре­та­ет­ся попу­ляр­ность в мас­се, нату­ра вовсе не демо­кра­ти­че­ская.

При наших источ­ни­ках труд­но опре­де­лить долю уча­стия Перик­ла в деле рефор­мы аре­о­па­га, про­веден­ной Эфи­аль­том. Во вся­ком слу­чае Эфи­альт не был лишь оруди­ем Перик­ла, как ино­гда выстав­ля­ет его Плу­тарх. Еще во вре­мя сопер­ни­че­ства с Кимо­ном Перикл стал вво­дить свою систе­му денеж­но­го воз­на­граж­де­ния, начи­ная с пла­ты при­сяж­ным и кон­чая фео­ри­ко­ном. В собы­ти­ях 50-х годов, в борь­бе из-за геге­мо­нии на суше Перикл при­ни­ма­ет уже дея­тель­ное уча­стие, явля­ясь руко­во­ди­те­лем внеш­ней и внут­рен­ней поли­ти­ки Афин. Трид­ца­ти­лет­ний мир, закон­чив­ший на вре­мя эту борь­бу, был его делом и носил его имя.

После того для Афин насту­пи­ли мир­ные годы. Это и было вре­мя наи­боль­ше­го вли­я­ния Перик­ла. Но преж­де ему при­шлось пре­одо­леть силь­ную оппо­зи­цию.

Ари­сто­кра­ти­че­ская пар­тия, еще с изгна­ни­ем Кимо­на лишив­ша­я­ся было вождя, раз­роз­нен­ная и подав­лен­ная нрав­ст­вен­но, теперь успе­ла сно­ва опра­вить­ся. Во гла­ве ее стал чело­век, кото­рый сумел спло­тить и вооду­ше­вить ее. Это был Фукидид, сын Меле­сия, назы­вае­мый ино­гда Ало­пек­ским по месту сво­его про­ис­хож­де­ния и в отли­чие от исто­ри­ка Фукидида. Он был из знат­ной фами­лии и в свой­стве с Кимо­ном. Как пол­ко­во­дец, Фукидид Ало­пек­ский не мог рав­нять­ся с послед­ним, но зато дале­ко пре­вос­хо­дил его, как поли­тик и ора­тор. Ари­сто­тель при­чис­ля­ет его к «луч­шим государ­ст­вен­ным людям Афин, если не счи­тать древ­них».

Реши­тель­ное столк­но­ве­ние обе­их пар­тий и их вождей, Перик­ла и Фукидида, после­до­ва­ло на этот раз глав­ным обра­зом по вопро­су об употреб­ле­нии союз­ных денег на построй­ки, на укра­ше­ние Афин. По сло­вам Плу­тар­ха, в народ­ном собра­нии вра­ги Перик­ла кри­ча­ли, что афин­ский народ покры­ва­ет себя сра­мом и при­об­ре­та­ет худую сла­ву, пере­не­ся союз­ную каз­ну в Афи­ны под тем пред­ло­гом, с.151 что тут она будет в боль­шей без­опас­но­сти, и теперь вдруг употреб­ляя ее на построй­ки; они гово­ри­ли о страш­ном наси­лии и явной тира­нии по отно­ше­нию к Элла­де со сто­ро­ны Афин, так как день­ги, соби­рае­мые с союз­ни­ков и пред­на­зна­чае­мые на вой­ну, тра­тят­ся на укра­ше­ние горо­да, кото­рый, точ­но тще­слав­ная жен­щи­на, уве­ши­ва­ет себя дра­го­цен­ны­ми кам­ня­ми, ста­ту­я­ми и хра­ма­ми в тыся­чи талан­тов. В ответ на такие напад­ки Перикл дока­зы­вал, что «афи­няне не обя­за­ны давать отчет союз­ни­кам в употреб­ле­нии союз­ных денег, так как афи­няне сра­жа­ют­ся вме­сто них и защи­ща­ют их от вар­ва­ров, неся на себе все тяго­сти, а союз­ни­ки достав­ля­ют толь­ко день­ги; эти день­ги при­над­ле­жат уже не тому, кто дает, а тому, кто их полу­ча­ет, если толь­ко послед­ний выпол­ня­ет при­ня­тые вза­мен того на себя обя­за­тель­ства. Так как город доста­точ­но снаб­жен всем необ­хо­ди­мым для вой­ны, то сле­ду­ет изли­шек употреб­лять на такое дело, кото­рое доста­вит Афи­нам бес­смерт­ную сла­ву, рас­про­стра­нит бла­го­со­сто­я­ние в среде насе­ле­ния, вызо­вет раз­но­об­раз­ную дея­тель­ность и раз­лич­ные потреб­но­сти, ожи­вит вся­кие искус­ства и ремес­ла, зай­мет все руки, так что почти весь город будет на жало­ва­нье, сам себя укра­шая и вме­сте с тем питая»²⁶.

Перикл таким обра­зом сто­ял за цен­тра­ли­за­цию, за без­услов­ное гла­вен­ство и гос­под­ство афи­нян над союз­ни­ка­ми; Фукидид же высту­пал защит­ни­ком рав­но­прав­но­го поло­же­ния послед­них. Но с этим вопро­сом были свя­за­ны и дру­гие, напр. о направ­ле­нии внеш­ней поли­ти­ки Афин, об отно­ше­нии к Спар­те и к Пер­сии; тут стал­ки­ва­лись инте­ре­сы город­ско­го и сель­ско­го клас­са и т. д. Перикл, по всей веро­ят­но­сти, имел опо­ру пре­иму­ще­ст­вен­но в город­ском насе­ле­нии, как наи­бо­лее заин­те­ре­со­ван­ном в осу­щест­вле­нии его про­ек­тов отно­си­тель­но постро­ек, а Фукидид — в сель­ском. Стро­и­тель­ная дея­тель­ность тре­бо­ва­ла боль­ших средств; та систе­ма денеж­но­го воз­на­граж­де­ния, кото­рую ввел Перикл с.152 и о кото­рой мы еще будем гово­рить, была выгод­на пре­иму­ще­ст­вен­но для город­ско­го насе­ле­ния, а для под­дер­жа­ния и раз­ви­тия этой систе­мы опять-таки нуж­ны были сред­ства. Тогдаш­няя демо­кра­тия в Афи­нах была свя­за­на с гос­под­ст­вом над союз­ни­ка­ми. Это гла­вен­ство, рас­по­ря­же­ние союз­ною каз­ною, рас­ши­ре­ние сою­за, сфе­ры поли­ти­че­ско­го и тор­го­во­го вли­я­ния, сво­его рода поли­ти­ка «импе­ри­а­лиз­ма»²⁷, — все это слу­жи­ло источ­ни­ком средств и бла­го­со­сто­я­ния город­ско­го насе­ле­ния и за все это сто­я­ла пар­тия демо­кра­ти­че­ская, ради­каль­ная, хотя такая про­грам­ма была в сущ­но­сти дале­ко не либе­раль­ная. Таким обра­зом импе­ри­а­лизм и ради­ка­лизм в Афи­нах были тес­но свя­за­ны меж­ду собою. Кон­сер­ва­тив­ные же эле­мен­ты, в осо­бен­но­сти сель­ское насе­ле­ние, или мало были заин­те­ре­со­ва­ны в под­дер­жа­нии «импе­ри­а­лиз­ма» или же отно­си­лись даже пря­мо враж­деб­но к подоб­но­му направ­ле­нию, как про­ти­во­ре­ча­ще­му их инте­ре­сам. Столк­но­ве­ние раз­ре­ши­лось ост­ра­киз­мом. Пар­тия Перик­ла одер­жа­ла верх, и Фукидид при­нуж­ден был отпра­вить­ся в изгна­ние (443/442 г.).

Внут­рен­няя борь­ба в Афи­нах пре­кра­ти­лась надол­го. С изгна­ни­ем Фукидида Ало­пек­ско­го вли­я­ние Перик­ла дости­га­ет сво­его апо­гея. В тече­ние целых 15 лет Перикл пра­вит Афи­на­ми без сопер­ни­ков, как обще­при­знан­ный руко­во­ди­тель государ­ства. Имен­но к это­му пери­о­ду вполне при­ме­ни­мо выра­же­ние исто­ри­ка Фукидида: «по име­ни это была демо­кра­тия, а на деле прав­ле­ние пер­во­го мужа».

По сло­вам одно­го коми­че­ско­го поэта, афи­няне пере­да­ли Пери­к­лу все: «и дань союз­ных горо­дов, и самые горо­да — одни вязать, дру­гие раз­ре­шать, и камен­ные сте­ны — одни стро­ить, дру­гие вновь раз­ру­шать, и дого­во­ры, силу, власть, мир и богат­ство, и сча­стье». Вра­ги назы­ва­ли Перик­ла «вели­чай­шим тира­ном», а окру­жав­ших его при­вер­жен­цев — «новы­ми Писи­стра­ти­да­ми»: его срав­ни­ва­ли с Писи­стра­том и нахо­ди­ли меж­ду ними даже внеш­нее сход­ство.

Перед нами ред­кое, пора­зи­тель­ное явле­ние: вполне сво­бод­ный народ, и при­том впе­чат­ли­тель­ный, подвиж­ной, в тече­ние цело­го ряда лет под­чи­ня­ет­ся доб­ро­воль­но вла­сти и с.153 вли­я­нию одной лич­но­сти. Где же при­чи­на столь могу­ще­ст­вен­но­го вли­я­ния Перик­ла? На чем же осно­вы­вал­ся авто­ри­тет его? Преж­де все­го — на его лич­ных каче­ствах.

Перикл явля­ет­ся бла­го­род­ней­шим типом элли­на. Его отли­ча­ет от дру­гих зна­ме­ни­тых дея­те­лей Элла­ды не даро­ва­ние и не гени­аль­ность в той или дру­гой сфе­ре, так как, несо­мнен­но, были в Гре­ции дея­те­ли, по сво­е­му воен­но­му гению или, как пре­об­ра­зо­ва­те­ли и зако­но­да­те­ли, по твор­че­ству и сме­ло­сти мыс­ли сто­яв­шие выше его. Он не был тем рефор­ма­то­ром, кото­рый про­ла­га­ет совер­шен­но новые пути; он был лишь про­дол­жа­те­лем и завер­ши­те­лем дела Кли­сфе­на, Феми­сток­ла и Эфи­аль­та. Даже в столь бле­стя­щей стро­и­тель­ной дея­тель­но­сти Перикл имел пред­ше­ст­вен­ни­ков, в том чис­ле Кимо­на, кото­ро­го в этом отно­ше­нии никак нель­зя про­ти­во­по­ла­гать ему. Но Перик­ла отли­ча­ло необык­но­вен­но гар­мо­ни­че­ское соче­та­ние раз­но­об­раз­ных талан­тов и качеств. Он был и пра­ви­тель, и пол­ко­во­дец, и вели­кий ора­тор, и все это в нем соеди­ня­лось с без­уко­риз­нен­ною чест­но­стью и непод­куп­но­стью, столь ред­ки­ми в Гре­ции, с про­стотою обра­за жиз­ни, с воз­вы­шен­ным умом, с широ­ким обра­зо­ва­ни­ем и худо­же­ст­вен­ным вку­сом, нако­нец, даже с кра­си­вою, вели­че­ст­вен­ною внеш­но­стью.

Перик­ла нель­зя назвать воен­ным гени­ем. Как пол­ко­во­дец, он не ослеп­лял бле­стя­щи­ми подви­га­ми; но он обла­дал таки­ми дра­го­цен­ны­ми в вожде каче­ства­ми, как без­упреч­ное лич­ное муже­ство, опыт­ность, хлад­но­кров­ное бла­го­ра­зу­мие и осто­рож­ность. Он не был тут рути­не­ром; напро­тив, он умел поль­зо­вать­ся вся­ким ново­введе­ни­ем и усо­вер­шен­ст­во­ва­ни­ем в воен­ном деле.

Но бес­спор­но, из всех тех раз­но­об­раз­ных даро­ва­ний и качеств, кото­ры­ми обла­дал Перикл, на пер­вом плане сто­ял талант ора­тор­ский. Имен­но могу­ще­ству сво­его сло­ва преж­де все­го обя­зан был Перикл тем оба­я­тель­ным вли­я­ни­ем, кото­рое про­из­во­дил он на сво­их совре­мен­ни­ков. Под­лин­ные речи Перик­ла не сохра­ни­лись — они не были запи­са­ны — и речи, вла­гае­мые в его уста Фукидидом, состав­ля­ют в зна­чи­тель­ной мере ком­по­зи­цию само­го исто­ри­ка. Но в при­зна­нии вели­чия Перик­ла, как ора­то­ра, еще в с.154 древ­но­сти соглас­ны были все. Могу­ще­ство Пери­к­ло­ва сло­ва при­зна­ва­лось сами­ми вра­га­ми, даже коми­ка­ми, и неда­ром они назы­ва­ли Перик­ла Олим­пий­цем. О нем гово­ри­ли, что он мечет перу­ны, пора­жа­ет сво­им сло­вом, как гро­мом и мол­нией. По выра­же­нию одно­го из коми­ков, «само Убеж­де­ние вос­седа­ло на устах Перик­ла», и о его спо­соб­но­сти убеж­дать свиде­тель­ст­во­ва­ли сами сопер­ни­ки.

Нату­ра Перик­ла была дале­ко не демо­кра­ти­че­ская. Он не умел лег­ко и непри­нуж­ден­но сбли­жать­ся с мас­сой; он не был чело­ве­ком, выра­жа­ясь нашим язы­ком, «попу­ляр­ным». Наобо­рот, его обви­ня­ли в над­мен­но­сти и излиш­ней сдер­жан­но­сти. Он хра­нил все­гда вели­ча­вое спо­кой­ст­вие и хлад­но­кро­вие. Чест­ность и бес­ко­ры­стие Перик­ла были обще­при­знан­ны. Управ­ляя государ­ст­вом в тече­ние столь­ких лет, заведы­вая построй­ка­ми и имея в сво­ем рас­по­ря­же­нии боль­шие сум­мы денег, он ни на одну драх­му не уве­ли­чил сво­его состо­я­ния.

Образ жиз­ни Перик­ла был чрез­вы­чай­но прост и уме­рен. Почти все вре­мя посвя­ща­лось делам государ­ст­вен­ным. На ули­це Перик­ла мож­но было видеть иду­щим — сво­ею обыч­ною, мед­лен­ною и спо­кой­ною поход­кою — толь­ко по одной доро­ге, имен­но в народ­ное собра­ние или в совет. Един­ст­вен­ным раз­вле­че­ни­ем для Перик­ла была беседа в домаш­нем кру­гу, сре­ди близ­ких дру­зей, к чис­лу кото­рых при­над­ле­жа­ли избран­ные умы и талан­ты тогдаш­ней Гре­ции. Здесь он отды­хал от сво­ей напря­жен­ной дея­тель­но­сти, от тяже­лых государ­ст­вен­ных забот и дум; здесь он рас­ши­рял свой умст­вен­ный кру­го­зор, чер­пал новые силы и идеи, при­хо­дил в тес­ное обще­ние с луч­ши­ми пред­ста­ви­те­ля­ми умст­вен­ных и худо­же­ст­вен­ных стрем­ле­ний века. Все, что́ было выдаю­ще­го­ся в тогдаш­нем афин­ском обще­стве, так или ина­че при­над­ле­жа­ло к круж­ку Перик­ла. В его доме схо­ди­лись и фило­со­фы — Ана­к­са­гор, Зенон, Про­та­гор, моло­дой Сократ, и про­ри­ца­тель Лам­пон, и исто­ри­ки, как, веро­ят­но, Геро­дот, и поэты, напр., Софокл, и худож­ни­ки, Фидий, фило­соф-архи­тек­тор Гип­по­дам и друг. Душою же это­го круж­ка была талант­ли­вая и высо­ко­об­ра­зо­ван­ная Аспа­зия, дочь Аксио­ха, уро­жен­ка Миле­та, с кото­рою Перикл сбли­зил­ся, раз­ведясь со сво­ею пер­вою женою.

с.155 Таков Перикл в харак­те­ри­сти­ке пре­иму­ще­ст­вен­но Плу­тар­ха.

Затем при объ­яс­не­нии того гос­под­ст­ву­ю­ще­го поло­же­ния, какое занял Перикл, необ­хо­ди­мо иметь в виду неко­то­рые чер­ты само­го афин­ско­го строя.

Из тогдаш­них долж­но­стей в Афи­нах самою важ­ною и вли­я­тель­ною была стра­те­гия²⁸. Стра­те­ги были не толь­ко пред­во­ди­те­ля­ми вой­ска, но они сто­я­ли во гла­ве все­го воен­но­го и мор­ско­го управ­ле­ния. Они заведы­ва­ли набо­ром вой­ска, назна­ча­ли три­эрар­хов, пред­седа­тель­ст­во­ва­ли в судах по делам о воен­ных пре­ступ­ле­ни­ях, наблюда­ли за гава­ня­ми, город­ски­ми сте­на­ми и укреп­ле­ни­я­ми, за внеш­нею и внут­рен­нею без­опас­но­стью стра­ны, за нало­га­ми и повин­но­стя­ми, имев­ши­ми отно­ше­ние к воен­ным целям, при­ни­ма­ли меры отно­си­тель­но под­во­за хлеб­ных при­па­сов в Атти­ку и снаб­же­ния горо­да про­до­воль­ст­ви­ем. Они явля­лись пред­ста­ви­те­ля­ми Афин­ско­го государ­ства во внеш­них сно­ше­ни­ях, заклю­ча­ли пере­ми­рия и ино­гда даже мир­ные дого­во­ры; их попе­че­нию пре­до­став­ля­лись неред­ко лица и горо­да, нахо­див­ши­е­ся под покро­ви­тель­ст­вом Афин, ино­стран­цы, полу­чав­шие осо­бые почет­ные пра­ва. Нема­лым вли­я­ни­ем поль­зо­ва­лись стра­те­ги и внут­ри государ­ства. По сво­ей долж­но­сти они посто­ян­но нахо­ди­лись в сно­ше­ни­ях с сове­том и таким обра­зом мог­ли вли­ять на него; они име­ли пра­во созы­вать (конеч­но, через при­та­нов) чрез­вы­чай­ные народ­ные собра­ния, а в иных слу­ча­ях наобо­рот — не допус­кать созва­ния эккле­сии; их пред­ло­же­ния рань­ше дру­гих обсуж­да­лись наро­дом и т. д. В неко­то­рых жерт­во­при­но­ше­ни­ях, в рели­ги­оз­ных про­цес­си­ях и тор­же­ствах стра­те­ги при­ни­ма­ли вид­ное уча­стие. Одно­му из стра­те­гов обык­но­вен­но пору­ча­лось глав­ное началь­ство над вой­ском, руко­во­ди­тель­ство всем пред­при­я­ти­ем, так что осталь­ные его това­ри­щи до неко­то­рой сте­пе­ни были под­чи­не­ны ему; ино­гда один или несколь­ко стра­те­гов полу­ча­ли осо­бые пол­но­мо­чия.

Таким гла­вою кол­ле­гии стра­те­гов и лицом, обле­чен­ным осо­бы­ми пол­но­мо­чи­я­ми, явля­ет­ся не раз Перикл. В тече­ние 15 лет сво­его пол­но­вла­стия он изби­рал­ся в стра­те­ги из с.156 года в год. Кро­ме того, Перикл заведы­вал построй­ка­ми, и вооб­ще его вли­я­ние так или ина­че про­сти­ра­лось и на финан­со­вое управ­ле­ние.

Еще важ­нее дру­гое обсто­я­тель­ство. Афин­ская демо­кра­тия, с народ­ным собра­ни­ем в несколь­ко тысяч чело­век, эта «дер­жа­ва», гла­ва обшир­но­го сою­за, вед­шая широ­кую поли­ти­ку, нуж­да­лась в извест­ном сосре­дото­че­нии вла­сти и в посто­ян­ном руко­во­ди­те­ле. Суще­ст­во­ва­ние тако­го «руко­во­ди­те­ля демо­са», дема­го­га, вли­я­ние одной выдаю­щей­ся лич­но­сти было необ­хо­ди­мым усло­ви­ем успеш­ной дея­тель­но­сти народ­но­го собра­ния, после­до­ва­тель­но­сти в поли­ти­ке, как внут­рен­ней, так и внеш­ней, зало­гом вели­чия и бла­го­ден­ст­вия государ­ства. И понят­но, в Афи­нах толь­ко тот мог достичь могу­ще­ст­вен­но­го, посто­ян­но­го вли­я­ния, кто умел воздей­ст­во­вать на народ­ное собра­ние, увле­кать его за собою, под­чи­нять его сво­ей воле, дру­ги­ми сло­ва­ми, — кто был ора­то­ром.

Таким ора­то­ром и «дема­го­гом» в насто­я­щем зна­че­нии сло­ва, т. е. «руко­во­ди­те­лем демо­са», и был Перикл, соеди­няв­ший в сво­их руках в то же вре­мя и стра­те­гию. Заме­ча­тель­ную харак­те­ри­сти­ку его, как вождя афин­ско­го демо­са, дал еще Фукидид. «Перикл был пер­вый из афи­нян сво­его вре­ме­ни, силь­ный сло­вом и делом», гово­рит этот исто­рик (I, 139)… «Стоя во гла­ве государ­ства в мир­ное вре­мя, он пра­вил уме­рен­но и охра­нил его без­опас­ность. Афи­ны достиг­ли при нем выс­ше­го могу­ще­ства… Перикл, силь­ный нрав­ст­вен­ным досто­ин­ст­вом и умом и явно непод­куп­ный в выс­шей сте­пе­ни, сво­бод­но пра­вил мас­сой, и не столь­ко она руко­во­ди­ла им, сколь­ко он ею, пото­му что он при­об­рел власть, не при­бе­гая к недо­стой­ным сред­ствам, и не имел вслед­ст­вие это­го нуж­ды льстить тол­пе, но, поль­зу­ясь ува­же­ни­ем, мог и рез­ко про­ти­во­ре­чить ей. Так, когда он видел, что афи­няне не вовре­мя сме­лы, он сво­и­ми реча­ми про­буж­дал в них страх, и наобо­рот, — видя их падаю­щи­ми духом без осно­ва­ния, он вну­шал им сме­лость. По име­ни это была демо­кра­тия, на деле же — прав­ле­ние пер­во­го мужа» (II, 65).

с.157

С того вре­ме­ни, как Перикл стал во гла­ве демо­са, поли­ти­че­ский строй Афин, по сло­вам Ари­сто­те­ля (гл. 27), сде­лал­ся еще более демо­кра­ти­че­ским. Но в сущ­но­сти Перикл не думал идти по пути край­ней демо­кра­тии — в чем его часто обви­ня­ли в древ­но­сти и в наше вре­мя; напро­тив, давая окон­ча­тель­ную орга­ни­за­цию афин­ской демо­кра­тии и удо­вле­тво­ряя инте­ре­сы демо­са, он в то же вре­мя ста­рал­ся совла­дать с демо­кра­ти­че­ским дви­же­ни­ем, уре­гу­ли­ро­вать его, напра­вить в извест­ные, опре­де­лен­ные гра­ни­цы. Сво­бо­ду и равен­ство Перикл стре­мил­ся соеди­нить с гос­под­ст­вом зако­на и поряд­ка. Он достиг вла­сти и вли­я­ния, опи­ра­ясь на демос, но он пра­вил не исклю­чи­тель­но в инте­ре­сах одной толь­ко пар­тии: покро­ви­тель­ст­вуя демо­су, он пре­сле­до­вал и бла­го цело­го. Не раз он воз­вы­шал­ся над узки­ми пар­тий­ны­ми стрем­ле­ни­я­ми. Вот поче­му мно­гие, более уме­рен­ные, не ослеп­лен­ные нена­ви­стью и враж­дою ари­сто­кра­ты при­мы­ка­ли к Пери­к­лу.

Афин­ская демо­кра­тия, со все­ми ее недо­стат­ка­ми и свет­лы­ми сто­ро­на­ми, сло­жи­лась исто­ри­че­ски, была нацио­наль­ным созда­ни­ем афин­ско­го наро­да, пло­дом работы целых поко­ле­ний. Пери­к­ло­вы рефор­мы — лишь один из момен­тов, эпи­зо­дов в после­до­ва­тель­ном и, так ска­зать, орга­ни­че­ском раз­ви­тии государ­ст­вен­но­го строя Афин; они — есте­ствен­ное и вполне логи­че­ское след­ст­вие преды­ду­ще­го хода афин­ской исто­рии. Перикл явил­ся лишь завер­ши­те­лем того, чему пер­вые заро­ды­ши поло­же­ны были при Солоне и что́ полу­чи­ло даль­ней­шее раз­ви­тие бла­го­да­ря исто­ри­че­ским усло­ви­ям и таким дея­те­лям, как Кли­сфен, Феми­стокл, Эфи­альт. Поэто­му в ряду вождей афин­ско­го демо­са Ари­сто­тель отво­дит Пери­к­лу скром­ное место, быть может, даже слиш­ком скром­ное: дея­тель, кото­ро­го Фукидид окру­жил таким орео­лом и с име­нем кото­ро­го у нас свя­зы­ва­ет­ся пред­став­ле­ние о пол­ном рас­цве­те афин­ской демо­кра­тии, у Ари­сто­те­ля явля­ет­ся доволь­но блед­ною лич­но­стью.

с.158 Пери­к­ло­вы меры направ­ле­ны были глав­ным обра­зом к тому, чтобы в суде и в управ­ле­нии фак­ти­че­ски, а не толь­ко номи­наль­но, участ­во­вал весь народ, не одни лишь бога­тые граж­дане, — к тому, чтобы пре­до­ста­вить демо­су все воз­мож­ные выго­ды и нераз­рыв­но свя­зать его инте­ре­сы с инте­ре­са­ми само­го государ­ства. Меры эти, в более или менее демо­кра­ти­че­ском духе, состо­я­ли в огра­ни­че­нии прав аре­о­па­га, в введе­нии систе­мы денеж­но­го воз­на­граж­де­ния за служ­бу государ­ству, в раз­ви­тии кле­ру­хий, стро­и­тель­ной и худо­же­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, мате­ри­аль­ных средств и мор­ских сил Афин.

О том, что Перикл отнял «неко­то­рые пра­ва» у аре­о­па­га, упо­ми­на­ет Ари­сто­тель (гл. 27). По-види­мо­му, это было даль­ней­шим раз­ви­ти­ем рефор­мы Эфи­аль­та; но в чем соб­ст­вен­но состо­я­ло новое огра­ни­че­ние вла­сти аре­о­па­га, нам неиз­вест­но: источ­ни­ки не дают ука­за­ний.

Наи­бо­лее важ­ная и харак­тер­ная рефор­ма Перик­ла — это введе­ние систе­мы денеж­но­го воз­на­граж­де­ния. В древ­но­сти долж­но­сти носи­ли почет­ный харак­тер и их отправ­ля­ли без­воз­мезд­но. Впер­вые при Перик­ле сде­ла­но было отступ­ле­ние от это­го прин­ци­па. Введе­но было жало­ва­нье при­сяж­ным, чле­нам сове­та, вой­ску и флоту: за уча­стие в заседа­нии судье выда­ва­лось сна­ча­ла, веро­ят­но, по 1, а затем по 2 обо­ла²⁹ в день; чле­ну сове­та — по 5 об., при­та­нам же при­бав­лял­ся еще 1 обол «на про­до­воль­ст­вие»; гоплит и мат­рос полу­чал по 1 драх­ме в день (в том чис­ле и на про­до­воль­ст­вие); так, по край­ней мере, было в нача­ле Пело­пон­нес­ской вой­ны и во вре­мя Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции. Даже архон­ты и дру­гие долж­ност­ные лица, за исклю­че­ни­ем стра­те­гов и гип­пар­хов, ста­ли полу­чать воз­на­граж­де­ние: архон­там пола­га­лось по 4 обо­ла в день «на про­до­воль­ст­вие», при­чем они долж­ны были содер­жать гла­ша­тая и флей­ти­ста. При Перик­ле введе­ны были и «зре­лищ­ные день­ги» (фео­ри­кон) в раз­ме­ре 2 обо­лов на чело­ве­ка в день, кото­рые разда­ва­лись в празд­ник Дио­ни­сий³⁰, а потом и в дру­гие, чтобы с.159 дать воз­мож­ность и про­сто­му наро­ду посе­щать театр. Что каса­ет­ся пла­ты за уча­стие в народ­ном собра­нии, то она не была введе­на Пери­к­лом: ее ввел некий Агиррий уже после Пело­пон­нес­ской вой­ны, в нача­ле IV стол.

У Ари­сто­те­ля и Плу­тар­ха введе­ние Пери­к­лом денеж­но­го воз­на­граж­де­ния объ­яс­ня­ет­ся лич­ны­ми моти­ва­ми — тем, что ина­че он не мог бороть­ся с таким бога­тым и щед­рым сопер­ни­ком, как Кимон. Нель­зя, разу­ме­ет­ся, отри­цать того, что подоб­ные меры, осо­бен­но фео­ри­кон, мог­ли слу­жить оруди­ем в поли­ти­че­ской борь­бе, сред­ст­вом для соб­ст­вен­но­го воз­вы­ше­ния вождя демо­са. Но все же это не был толь­ко дема­го­ги­че­ский при­ем. Систе­ма денеж­но­го воз­на­граж­де­ния была в то же вре­мя необ­хо­ди­ма для упро­че­ния и под­дер­жа­ния суще­ст­во­вав­ше­го в Афи­нах строя. Без нее не мог­ло быть и дей­ст­ви­тель­ной демо­кра­тии. Пла­та, напр., судьям вызы­ва­лась самою силою вещей и явля­лась серь­ез­ною, неот­лож­ною необ­хо­ди­мо­стью со вре­ме­ни рефор­мы аре­о­па­га, при тогдаш­них обсто­я­тель­ствах и поло­же­нии Афин, как гла­вы сою­за, чле­ны кото­ро­го долж­ны были по всем важ­ней­шим делам обра­щать­ся в афин­ский суд. Она сто­ит в нераз­рыв­ной свя­зи с раз­ви­ти­ем дея­тель­но­сти гели­эи. Без введе­ния пла­ты нель­зя себе пред­ста­вить этой дея­тель­но­сти. И в самом деле, не будь воз­на­граж­де­ния, не было бы и необ­хо­ди­мо­го чис­ла дика­стов; раз­ве мож­но было ожи­дать, что все­гда най­дет­ся в Атти­ке несколь­ко сотен людей, кото­рые ради отправ­ле­ния судей­ских обя­зан­но­стей пожерт­ву­ют сво­им вре­ме­нем и трудом, оста­вят свои заня­тия, свое хозяй­ство? Во-вто­рых, если толь­ко Перикл желал, чтобы в Афи­нах суще­ст­во­вал на самом деле, а не толь­ко по име­ни, чисто народ­ный суд, то он дол­жен был вве­сти пла­ту при­сяж­ным; ина­че суд фак­ти­че­ски ока­зал­ся бы в руках лишь знат­ных и бога­тых, а за демо­сом, за все­ми теми, кто жил трудом, оста­лось бы с.160 толь­ко номи­наль­ное пра­во, кото­рым фак­ти­че­ски нель­зя было бы поль­зо­вать­ся. Чем более рас­ши­ря­лась сфе­ра вли­я­ния и дея­тель­но­сти гели­эи, чем важ­нее ста­ло это учреж­де­ние, тем важ­нее с точ­ки зре­ния вождей демо­кра­тии было не допус­кать, чтобы оно очу­ти­лось в руках одних ари­сто­кра­тов или даже вра­гов демо­са и суще­ст­во­вав­ше­го в Афи­нах строя. Нако­нец, отправ­ле­ние обя­зан­но­стей судьи, неред­ко даже по делам не сво­их сограж­дан, а союз­ни­ков, было трудом и при­том нема­лым, и, таким обра­зом, здесь пла­та каза­лась вполне заслу­жен­ным воз­на­граж­де­ни­ем. Самая эта пла­та в 1 или 2 обо­ла была незна­чи­тель­на; за эту сум­му гели­аст мог иметь лишь скром­ный обед, и каза­лось вполне спра­вед­ли­вым, чтобы государ­ство в воз­на­граж­де­ние за потра­чен­ные граж­да­ни­ном труд и вре­мя воз­ме­ща­ло ему хотя сто­и­мость днев­но­го содер­жа­ния.

Все ска­зан­ное отно­си­тель­но пла­ты дика­стам при­ме­ни­мо еще в боль­шей сте­пе­ни по отно­ше­нию к жало­ва­нью чле­нам сове­та, являв­ше­му­ся необ­хо­ди­мым воз­на­граж­де­ни­ем уже в виду той мас­сы дел, кото­рая под­ле­жа­ла рас­смот­ре­нию сове­та. О жало­ва­нье вой­ску и флоту тоже нече­го и гово­рить: содер­жа­ние почти посто­ян­но­го вой­ска и флота, тяже­лые вой­ны, а в мир­ное вре­мя еже­год­ные про­дол­жи­тель­ные мор­ские манев­ры, все это дела­ло пла­ту тут мерой необ­хо­ди­мой.

Введе­ние воз­на­граж­де­ния за воен­ную служ­бу сто­ит в свя­зи с внеш­нею поли­ти­кой Афин и с тем поло­же­ни­ем, кото­рое они тогда зани­ма­ли в Гре­ции: оно необ­хо­ди­мо было для под­дер­жа­ния афин­ско­го могу­ще­ства. Глав­ную силу Афин Перикл видел во фло­те, кото­рый при нем состо­ял из 300, если не более, три­ер, вполне исправ­ных и гото­вых к дей­ст­вию. Для флота Перикл завел еже­год­ные манев­ры, кото­рые про­дол­жа­лись в тече­ние 8 меся­цев. Общее же чис­ло пеше­го вой­ска, гопли­тов всех кате­го­рий, при Перик­ле дохо­ди­ло до такой циф­ры, как нико­гда еще в Афи­нах, — до 29000; из них обя­зан­ных к поле­вой служ­бе и дале­ким похо­дам было 13000; кон­ни­ца состо­я­ла из 1000 всад­ни­ков и 200 кон­ных стрел­ков; кро­ме того, име­лось еще 1600 стрел­ков пеших³¹.

с.161 Ни одна Пери­к­ло­ва мера не вызы­ва­ла столь­ко пори­ца­ний в древ­но­сти и в новое вре­мя, как фео­ри­кон. В ней виде­ли «гибель­ней­шее порож­де­ние Пери­к­ло­ва века», «язву государ­ст­вен­но­го бла­го­со­сто­я­ния Афин», погло­щав­шую их дохо­ды и сред­ства. Но в пери­од рас­цве­та афин­ской демо­кра­тии фео­ри­кон не при­ни­мал еще таких пагуб­ных раз­ме­ров, какие мы видим впо­след­ст­вии, и введе­ни­ем фео­ри­ко­на не вно­си­лось ново­го, дото­ле неиз­вест­но­го и опас­но­го прин­ци­па, ниче­го тако­го, что́ про­ти­во­ре­чи­ло бы тра­ди­ции и воз­зре­ни­ям гре­ков на государ­ство и его зада­чи. Еще в ста­ри­ну было обык­но­ве­ние изли­шек полу­чае­мо­го государ­ст­вом дохо­да делить меж­ду граж­да­на­ми. В Афи­нах сам народ был вер­хов­ным гос­по­ди­ном и отсюда — есте­ствен­ное с тогдаш­ней точ­ки зре­ния пра­во граж­дан обра­щать в свою част­ную поль­зу часть государ­ст­вен­ных дохо­дов. По свиде­тель­ству Плу­тар­ха, Перикл ввел фео­ри­кон во вре­мя борь­бы с Кимо­ном. А вспом­ним о чрез­мер­ной щед­ро­сти Кимо­на и его дема­го­ги­че­ских при­е­мах. Это был опас­ный симп­том; афин­ско­му обще­ству гро­зи­ла демо­ра­ли­за­ция: при­мер Кимо­на мог най­ти под­ра­жа­те­лей в среде бога­той зна­ти, демос очу­тил­ся бы в зави­си­мо­сти от нее, нрав­ст­вен­но уни­зил­ся бы и пал; бога­чи полу­чи­ли бы воз­мож­ность при­об­ре­тать непо­мер­ное вли­я­ние, не имея даже заслуг, бла­го­да­ря лишь сво­ей щед­ро­сти. Раз обна­ру­жи­лась воз­мож­ность подоб­ных явле­ний, то луч­ше уж было, чтобы демос полу­чал что-либо от государ­ства, неже­ли от вождей пар­тий; луч­ше уж было так или ина­че уре­гу­ли­ро­вать это дело, поста­вить его в извест­ные гра­ни­цы, в опре­де­лен­ные и пра­виль­ные фор­мы, неже­ли пре­до­став­лять част­ным лицам пол­ную сво­бо­ду вер­бо­вать себе при­вер­жен­цев, опи­ра­ясь на богат­ство и демо­ра­ли­зуя мас­су… При введе­нии фео­ри­ко­на Перикл, кро­ме лич­ных моти­вов, руко­во­дил­ся стрем­ле­ни­ем пре­до­ста­вить воз­мож­ность каж­до­му афи­ня­ни­ну иметь свою долю уча­стия в общих тор­же­ствах неза­ви­си­мо от щед­ро­сти бога­чей, поста­вить демос в такое поло­же­ние, чтобы он менее нуж­дал­ся в подоб­ной щед­ро­сти, — сло­вом, сде­лать его более неза­ви­си­мым. Бед­ность не долж­на была слу­жить пре­пят­ст­ви­ем к полу­че­нию эсте­ти­че­ских удо­воль­ст­вий. Все афи­няне нес­ли тяго­сти. Во вре­мя борь­бы с вра­га­ми с.162 бед­ная часть насе­ле­ния про­яв­ля­ла не мень­шее муже­ство и пат­рио­тизм, неже­ли бога­тые. Ей нема­ло обя­за­ны были Афи­ны сво­и­ми победа­ми. Низ­ший класс слу­жил во фло­те и про­ли­вал свою кровь наравне с дру­ги­ми. Спра­вед­ли­во ли было бы — так мог­ли рас­суж­дать афин­ские демо­кра­ты, — если бы эти граж­дане лише­ны были воз­мож­но­сти поль­зо­вать­ся, наравне с про­чи­ми, пло­да­ми сво­их побед, сво­их уси­лен­ных трудов и храб­ро­сти, если бы они были лише­ны уча­стия в куль­те и празд­не­ствах? Не долж­но забы­вать, что празд­не­ства и самые теат­раль­ные пред­став­ле­ния име­ли в Гре­ции рели­ги­оз­ное зна­че­ние, были тес­но свя­за­ны с куль­том, явля­лись не про­сты­ми раз­вле­че­ни­я­ми, а сво­его рода рели­ги­оз­ны­ми цере­мо­ни­я­ми.

Афин­ское государ­ство, столь забо­тив­ше­е­ся об удо­вле­тво­ре­нии эсте­ти­че­ских потреб­но­стей сво­их граж­дан, не забы­ва­ло в то же вре­мя и убо­гих, калек, инва­лидов и сирот пав­ших в бою вои­нов, — сло­вом, людей, неспо­соб­ных к рабо­те и нуж­дав­ших­ся в самом необ­хо­ди­мом. Нача­ло мер в поль­зу инва­лидов отно­сят еще ко вре­ме­ни Соло­на или Писи­стра­та. Сироты пав­ших за оте­че­ство граж­дан содер­жа­лись и вос­пи­ты­ва­лись на государ­ст­вен­ный счет до сво­его совер­шен­но­ле­тия, т. е. до 18 лет, когда они полу­ча­ли от государ­ства и пол­ное воору­же­ние. Неиму­щим и увеч­ным ока­зы­ва­лась денеж­ная под­держ­ка, выда­ва­лась сво­его рода пен­сия в раз­ме­ре 1—2 обо­лов еже­днев­но, и на такую под­держ­ку в Афи­нах полу­ча­ли пра­во лица, имев­шие состо­я­ния менее 3 мин и не мог­шие работать.

В одной из глав сво­ей «Афин­ской Поли­тии» Ари­сто­тель гово­рит³², что в Афи­нах на государ­ст­вен­ный счет, пре­иму­ще­ст­вен­но на взно­сы союз­ни­ков, содер­жа­лось более 20000 чело­век: дика­стов было 6000, стрел­ков, как упо­мя­ну­то, — 1600, сверх того всад­ни­ков — 1200 (в том чис­ле, по Фукидиду, — 200 кон­ных стрел­ков), булев­тов — 500, стра­жей вер­фей — 500, да в «горо­де», т. е. в акро­по­ле, — 50 стра­жей; вла­стей — в самой Атти­ке — око­ло 700 и за ее пре­де­ла­ми, если верить руко­пи­си, — столь­ко же; сверх того, с.163 со вре­ме­ни вой­ны (Пело­пон­нес­ской) — гопли­тов 2500, сто­ро­же­вых кораб­лей 20, эки­паж кото­рых, счи­тая по 200 чело­век на каж­дую три­е­ру, состав­лял 4000, да на дру­гих кораб­лях, пере­во­зя­щих гар­ни­зо­ны, — 2000 чело­век; к это­му нуж­но еще при­ба­вить содер­жа­ние лиц в при­та­нее, сирот и тюрем­ных сто­ро­жей. Если сосчи­тать при­во­ди­мые Ари­сто­те­лем чис­ла, вклю­чая и эки­паж 20 сто­ро­же­вых судов, то, дей­ст­ви­тель­но, полу­чит­ся око­ло 20000 содер­жав­ших­ся на государ­ст­вен­ный счет, тогда как общее чис­ло взрос­лых афин­ских граж­дан совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли при­ни­ма­ют от 35000 до 55000—60000³³.

Чрез­вы­чай­но важ­ною мерою в соци­аль­ном отно­ше­нии было осно­ва­ние кле­ру­хий, т. е. посе­ле­ний афин­ских граж­дан за пре­де­ла­ми Атти­ки. Посе­лен­цы полу­ча­ли земель­ные участ­ки в поль­зо­ва­ние, без пра­ва отчуж­де­ния — соб­ст­вен­ни­ком этих участ­ков при­зна­ва­лось государ­ство, — но сохра­ня­ли за собою пра­во афин­ско­го граж­дан­ства, нес­ли повин­но­сти наравне с осталь­ны­ми граж­да­на­ми, про­дол­жа­ли чис­лить­ся в филах и демах, к кото­рым они при­над­ле­жа­ли до пере­се­ле­ния. В этом отли­чие кле­ру­хий от коло­ний. Одни кле­ру­хии, оста­ва­ясь в под­чи­не­нии зако­нам, поста­нов­ле­ни­ям эккле­сии и выс­шей юрис­дик­ции Афин, состав­ля­ли общи­ны с мест­ным само­управ­ле­ни­ем, с сво­им сове­том, народ­ным собра­ни­ем и долж­ност­ны­ми лица­ми; дру­гие воз­ни­ка­ли в суще­ст­во­вав­шем уже горо­де или посе­ле­нии и явля­лись ско­рее лишь гар­ни­зо­ном афин­ских граж­дан сре­ди мест­но­го насе­ле­ния. Кле­ру­хии осно­вы­ва­лись и рань­ше Перик­ла, но при нем мера эта достиг­ла наи­боль­ше­го раз­ви­тия; она пре­вра­ти­лась как бы в систе­му. Чис­ло афин­ских кле­ру­хов перед Пело­пон­нес­ской вой­ной дохо­ди­ло до 8000—10000. В Пери­к­ло­во вре­мя кле­ру­хии воз­ни­ка­ли ино­гда путем дого­во­ров с союз­ни­ка­ми: мест­ным жите­лям вза­мен уступ­лен­ной для кле­ру­хов зем­ли сбав­ля­лась соот­вет­ст­вен­но сум­ма пла­ти­мо­го ими форо­са. Наряду с кле­ру­хи­я­ми осно­вы­ва­лись и соб­ст­вен­но коло­нии.

с.164 Посе­лен­цы при­над­ле­жа­ли пре­иму­ще­ст­вен­но к низ­шим, менее состо­я­тель­ным клас­сам. Таким обра­зом город осво­бож­дал­ся от про­ле­та­ри­а­та. В местах сво­их новых посе­ле­ний кле­ру­хи из неиму­щих бед­ня­ков дела­лись уже срав­ни­тель­но зажи­точ­ны­ми зем­ледель­ца­ми-хозя­е­ва­ми; мно­гие из фетов пере­хо­ди­ли в класс зев­ги­тов, вме­сте с тем уве­ли­чи­вая собою ряды тяже­ло­во­ору­жен­ной пехоты. Это­го не мог не заме­тить и Плу­тарх, счи­таю­щий вооб­ще систе­му кле­ру­хий дема­го­ги­че­скою мерой. А по сло­вам одно­го совре­мен­но­го иссле­до­ва­те­ля³⁴, если что́ и спас­ло Афи­ны от послед­не­го шага — от ком­му­низ­ма и отме­ны вся­кой соб­ст­вен­но­сти, — то это глав­ным обра­зом внеш­нее могу­ще­ство государ­ства, поз­во­ляв­шее удо­вле­тво­рять про­ле­та­ри­ат разда­чею земель­ных участ­ков вне пре­де­лов Атти­ки. Подоб­но коло­ни­ям, кле­ру­хии достав­ля­ли так­же выго­ды и в тор­го­вом отно­ше­нии: бла­го­да­ря им упро­чи­ва­лась и под­дер­жи­ва­лась связь с отда­лен­ны­ми стра­на­ми. Но еще более кле­ру­хии долж­ны были слу­жить опо­рою и стра­жа­ми афин­ско­го могу­ще­ства. Это были наблюда­тель­ные посты, мож­но ска­зать, с посто­ян­ны­ми гар­ни­зо­на­ми из афин­ских граж­дан.

Для афи­нян чрез­вы­чай­но важ­но было обла­да­ние про­ли­ва­ми Бос­фо­ром и Гел­лес­пон­том. Гре­че­ские оби­та­те­ли Хер­со­не­са Фра­кий­ско­го посто­ян­но были тре­во­жи­мы и тес­ни­мы сво­и­ми соседя­ми, хищ­ны­ми фра­кий­ца­ми. На помощь им во гла­ве экс­пе­ди­ции явил­ся Перикл, вос­ста­но­вил сте­ну, воз­веден­ную еще неко­гда Миль­ти­а­дом в самом узком месте полу­ост­ро­ва, и в под­креп­ле­ние тамош­ним гре­кам оста­вил 1000 афин­ских кле­ру­хов. Быть может, были посе­ле­ны кле­ру­хи око­ло того же вре­ме­ни и на лежа­щих у вхо­да в Гел­лес­понт ост­ро­вах Лем­но­се и Имбро­се. Из Цик­лад­ских ост­ро­вов при Перик­ле кле­ру­ха­ми заня­ты были Нак­сос и Анд­рос. Во Фра­кии осно­ва­на была коло­ния Брея, отно­си­тель­но кото­рой дошло до нас народ­ное поста­нов­ле­ние, в виде над­пи­си, пока­зы­ваю­щее, как устра­и­ва­лись афин­ские посе­ле­ния. Из этой над­пи­си мы узна­ем, что для разде­ла зем­ли долж­ны были быть избра­ны 10 «гео­но­мов», по одно­му из каж­дой с.165 филы. Для устрой­ства посе­ле­ния даны были пол­но­мо­чия неко­е­му Демо­клиду, от кото­ро­го исхо­ди­ла и самая псе­физ­ма. Суще­ст­во­вав­шие уже в Брее свя­щен­ные участ­ки, «теме­ны», долж­ны были быть остав­ле­ны, как есть, но новые запре­ща­лось выде­лять. Коло­ни­сты обя­за­ны были при­сы­лать в Афи­ны к Вели­ким Пана­фи­не­ям быка и двух овец, а к Дио­ни­си­ям — фал­лос. В слу­чае како­го-либо напа­де­ния на область коло­ни­стов сосед­ние союз­ные фра­кий­ские горо­да долж­ны были пода­вать помощь как мож­но ско­рее, соглас­но «состо­яв­шим­ся поста­нов­ле­ни­ям». Тому, кто высту­пит с пред­ло­же­ни­ем, про­ти­во­ре­ча­щим этой псе­физ­ме, или же будет пытать­ся скло­нять афи­нян к ее нару­ше­нию, гро­зи­ло стро­гое нака­за­ние: он и дети его под­вер­га­лись ати­мии, иму­ще­ство кон­фис­ко­ва­лось и деся­тая часть его шла богине, за исклю­че­ни­ем того слу­чая, когда сами коло­ни­сты будут про­сить об изме­не­нии поста­нов­ле­ний. На пере­се­ле­ние из Афин в Брею пола­га­лось 30 дней. Некто Эсхин дол­жен был сопро­вож­дать коло­ни­стов и выдать им день­ги (на пер­вое обза­веде­ние или на путе­вые рас­хо­ды). При­бав­ка Фан­ток­ла к этой псе­физ­ме гла­си­ла, что отправ­ля­ю­щи­е­ся в Брею посе­лен­цы долж­ны быть из зев­ги­тов и фетов³⁵.

Но осо­бен­но важ­но было для афи­нян стать твер­дою ногою на ниж­нем тече­нии Стри­мо­на. Неда­ле­ко от устьев река эта дела­ет кру­той изгиб и с трех сто­рон окру­жа­ет воз­вы­шен­ность. Пункт этот имел боль­шое стра­те­ги­че­ское и тор­го­вое зна­че­ние. Это был луч­ший сто­ро­же­вой, наблюда­тель­ный пост по отно­ше­нию к сосед­ним союз­ным горо­дам, оплот про­тив Фра­кии и Македо­нии, ключ к этим стра­нам, в то вре­мя начи­нав­шим уже при­об­ре­тать нема­лое зна­че­ние, являв­шим­ся уже таки­ми сила­ми, с кото­ры­ми при­хо­ди­лось гре­кам так или ина­че счи­тать­ся. Тут был узел дорог, шед­ших по раз­ным направ­ле­ни­ям — от Стри­мон­ско­го зали­ва вглубь Фра­кии, от Гел­лес­пон­та в Македо­нию — и здесь скре­щи­вав­ших­ся. Неда­ром нахо­див­ше­е­ся здесь посе­ле­ние носи­ло преж­де назва­ние «Девя­ти дорог». А окру­жаю­щая с.166 стра­на и ее горы бога­ты были кора­бель­ным лесом, столь необ­хо­ди­мым для афин­ско­го флота, и дра­го­цен­ны­ми метал­ла­ми. Немуд­ре­но поэто­му, что гре­ки дав­но уже стре­ми­лись к обла­да­нию этим пунк­том; но спер­ва неудач­но: во вре­ме­на Кимо­на афи­няне потер­пе­ли пора­же­ние от фра­кий­цев (при Дра­бес­ке). И толь­ко при Перик­ле уси­лия афи­нян, нако­нец, увен­ча­лись пол­ным успе­хом. В 437 г. афин­ские посе­лен­цы овла­де­ли этим пунк­том. Город полу­чил назва­ние Амфи­по­ля. К афин­ским посе­лен­цам при­со­еди­ни­лись выход­цы из сосед­них горо­дов, так что насе­ле­ние Амфи­по­ля было сме­шан­но­го харак­те­ра, что́ отча­сти объ­яс­ня­ет позд­ней­шие отно­ше­ния это­го горо­да к Афи­нам.

И к отда­лен­ным пон­тий­ским бере­гам отправ­ля­лись афин­ские коло­ни­сты во вре­ме­на Перик­ла, напр. в Синоп. Не остав­лен был без вни­ма­ния и запад. Вооб­ще меж­ду Афи­на­ми и запа­дом в V в. про­ис­хо­ди­ли более или менее тес­ные тор­го­вые сно­ше­ния. Из Сици­лии афи­няне полу­ча­ли хлеб, из Этру­рии — желе­зо, медь и выде­лан­ные метал­ли­че­ские вещи. Из Афин в Ита­лию шли олив­ко­вое мас­ло, сереб­ро и в осо­бен­но­сти столь сла­вив­ши­е­ся кера­ми­ки, кото­рые выво­зи­лись в Этру­рию, а так­же в Кам­па­нию, к устьям По, в Сици­лию и, может быть, в Апу­лию. В Сици­лии и Этру­рии гос­под­ст­во­ва­ла в V в. даже атти­че­ская монет­ная систе­ма: моне­ты чека­ни­лись там по атти­че­ско­му образ­цу. Таким обра­зом, еще до Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции 415 г., в век Перик­ла, меж­ду Афи­на­ми и Ита­ли­ей суще­ст­во­ва­ли доволь­но близ­кие куль­тур­ные, тор­го­вые и поли­ти­че­ские свя­зи. После это­го понят­но, как дол­жен был отне­стись Перикл, когда потом­ки жите­лей раз­ру­шен­но­го неко­гда кротон­ца­ми Сиба­ри­са обра­ти­лись в Афи­ны с прось­бой ока­зать им содей­ст­вие при осно­ва­нии ново­го горо­да на месте преж­не­го. На бла­го­дат­ной поч­ве древ­не­го Сиба­ри­са он заду­мал осно­вать коло­нию в широ­ких раз­ме­рах. Новая коло­ния долж­на была быть обще­эл­лин­скою. Так, неда­ле­ко от преж­не­го Сиба­ри­са, зало­жен был город Фурии, при содей­ст­вии Гип­по­да­ма, архи­тек­то­ра-фило­со­фа, по стро­го опре­де­лен­но­му пла­ну: в дли­ну шли 4 ули­цы и в шири­ну 3; каж­дая ули­ца носи­ла осо­бое назва­ние. В пер­вые годы сво­его суще­ст­во­ва­ния Фурии с.167 при­вле­ка­ли в свои сте­ны нема­ло тогдаш­них зна­ме­ни­то­стей: Геро­дот, Про­та­гор, Эмпе­докл жили неко­то­рое вре­мя в них. Подоб­но древ­не­му Сиба­ри­су, новый город вско­ре достиг заме­ча­тель­но­го мате­ри­аль­но­го бла­го­со­сто­я­ния; но затем нача­лись внут­рен­ние раздо­ры и сму­ты. Насе­ле­ние его было слиш­ком сме­шан­но­го харак­те­ра; афи­няне состав­ля­ли мень­шин­ство и пере­вес ока­зы­вал­ся на сто­роне враж­деб­ных им эле­мен­тов.

Но чем бо́льши­ми пра­ва­ми и выго­да­ми поль­зо­вал­ся афин­ский демос, тем рев­ни­вее сохра­нял он их за собою, ста­ра­ясь не рас­ши­рять, а ско­рее сузить круг лиц, поль­зу­ю­щих­ся пра­вом граж­дан­ства. Этим, а так­же жела­ни­ем очи­стить состав афин­ских граж­дан от сме­шан­ных эле­мен­тов, в него про­ни­кав­ших, объ­яс­ня­ет­ся Пери­к­лов закон (451/450 г.), по кото­ро­му пра­во граж­дан­ства при­над­ле­жа­ло лишь тем, кто про­ис­хо­дил от афи­ня­ни­на и афи­нян­ки, и кото­рый по сво­ей тен­ден­ции так был про­ти­во­по­ло­жен поли­ти­ке дру­го­го, более ран­не­го вождя демо­са — Кли­сфе­на³⁶. А когда в 445/444 г. ливий­ский царь Псам­ме­тих при­слал в дар афин­ско­му наро­ду 30 или 40 тыс. медим­нов хле­ба и когда хлеб этот при­шлось делить меж­ду граж­да­на­ми, то полу­чи­ли его 14240³⁷; мно­гие же³⁸ были устра­не­ны путем реви­зии спис­ков граж­дан (диап­се­физ­ма) или, что́ веро­ят­нее, путем про­цес­сов по обви­не­нию в «чуже­зем­ном про­ис­хож­де­нии», неза­кон­ном при­сво­е­нии зва­ния и прав граж­да­ни­на.

Соци­аль­ное зна­че­ние име­ло и то раз­ви­тие стро­и­тель­ной и худо­же­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, кото­рое состав­ля­ет такую харак­тер­ную чер­ту «Пери­к­ло­ва века».

Мы виде­ли, что во вре­мя борь­бы с Фукидидом Ало­пек­ским Перикл раз­ви­вал ту мысль, что «так как город с.168 снаб­жен всем необ­хо­ди­мым для вой­ны, то изли­шек сле­ду­ет употреб­лять на такое дело, кото­рое Афи­нам доста­вит бес­смерт­ную сла­ву, рас­про­стра­нит бла­го­со­сто­я­ние в среде насе­ле­ния, вызо­вет раз­но­об­раз­ную дея­тель­ность и раз­лич­ные потреб­но­сти, ожи­вит вся­кие искус­ства и ремес­ла, зай­мет все руки, так что почти весь город будет на жало­ва­нье, сам себя укра­шая и вме­сте с тем питая». Взрос­лым и силь­ным содер­жа­ние из государ­ст­вен­ных средств достав­ля­ла воен­ная служ­ба, но мас­су не слу­жа­щих в вой­ске и ремес­лен­ни­ков Перикл тоже не желал оста­вить без части в государ­ст­вен­ных дохо­дах или без работы. Поэто­му он, гово­рит Плу­тарх, внес в народ­ное собра­ние пла­ны вели­ких постро­ек и про­ек­ты высо­ко­худо­же­ст­вен­ных про­из­веде­ний, тре­бо­вав­ших мно­го вре­ме­ни для осу­щест­вле­ния, чтобы те, кото­рые оста­ют­ся дома, име­ли осно­ва­ние полу­чать и свою долю из государ­ст­вен­ных средств, как и те, кто слу­жит во фло­те, в гар­ни­зоне и участ­ву­ет в похо­дах. И Плу­тарх, пере­да­вая это, пере­чис­ля­ет самые раз­но­об­раз­ные про­фес­сии лиц, полу­чав­ших зара­боток бла­го­да­ря раз­ви­той стро­и­тель­ной и худо­же­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. Мате­ри­а­лом слу­жил камень, медь, сло­но­вая кость, эбе­но­вое дере­во, кипа­рис, а над обра­бот­кой его заня­ты были плот­ни­ки, леп­щи­ки, литей­щи­ки, каме­но­те­сы, кра­силь­щи­ки, золотых и сло­но­вых дел масте­ра, живо­пис­цы, выши­ва­те­ли тка­ней, рез­чи­ки; далее — все кто достав­лял мате­ри­ал: на море — куп­цы, мат­ро­сы, корм­чие, а на суше — тележ­ни­ки, извоз­чи­ки, куче­ра, канат­ные масте­ра, тка­чи, кожев­ни­ки, дорож­ные рабо­чие, рудо­ко­пы; а каж­дое мастер­ство, как глав­но­ко­ман­дую­щий свое осо­бое вой­ско, име­ло свой отряд поден­щи­ков и чер­но­ра­бо­чих, как орган и орудие испол­не­ния, и таким обра­зом меж­ду все­ми воз­рас­та­ми и про­фес­си­я­ми рас­пре­де­ля­лись заня­тия и рас­про­стра­ня­лось бла­го­со­сто­я­ние (гл. 12). Вме­сте с денеж­ным воз­на­граж­де­ни­ем, фео­ри­ко­ном и кле­ру­хи­я­ми, это была свое­об­раз­ная систе­ма государ­ст­вен­но­го соци­а­лиз­ма³⁹.

с.169 Стро­и­тель­ная дея­тель­ность Перик­ла име­ла в виду укреп­ле­ние Афин и их укра­ше­ние.

Еще во вре­мя борь­бы за геге­мо­нию на суше, как мы виде­ли, воз­веде­ны были «Длин­ные сте­ны»: одна — от Афин к Пирею, дру­гая — к Фалер­ской гава­ни. Но меж­ду Фале­ром и Пире­ем еще оста­ва­лось пустое, неза­щи­щен­ное про­стран­ство. И вот, по пред­ло­же­нию Перик­ла реше­но было постро­ить еще третью сте­ну, но не вдоль мор­ско­го бере­га меж­ду Пире­ем и Фале­ром, а меж­ду уже суще­ст­ву­ю­щи­ми сте­на­ми, парал­лель­но север­ной и неда­ле­ко от нее, по направ­ле­нию от Афин к Муни­хии. К нача­лу Пело­пон­нес­ской вой­ны сред­няя сте­на была окон­че­на. Афи­ны были теперь непри­ступ­ны. С воз­веде­ни­ем сред­ней сте­ны Фалер­ская сте­на была забро­ше­на, а Фалер­ская гавань обре­че­на на запу­сте­ние. Зато зна­че­ние Пирея еще более под­ня­лось. При Перик­ле Пирей был зано­во пере­стро­ен, по пла­ну Гип­по­да­ма⁴⁰. Нахо­див­ши­е­ся в Пирее арсе­на­лы, вер­фи, доки при­веде­ны были в самый исправ­ный вид и чис­ло их уве­ли­че­но. Уси­ле­ние обо­ро­ни­тель­ных средств Афин шло рука об руку с покро­ви­тель­ст­вом и соблюде­ни­ем их тор­го­вых инте­ре­сов. Воен­ная гавань отде­ле­на от тор­го­вой: воен­ные кораб­ли не долж­ны были мешать купе­че­ским судам. На бере­гу тор­го­вой гава­ни тяну­лись 5 хлеб­ных мага­зи­нов, из кото­рых самый боль­шой постро­ен был Пери­к­лом. Им же постро­е­на была и дейг­ма, сво­его рода бир­жа, где выстав­ле­ны были образ­цы това­ров.

При Перик­ле же Афи­ны укра­си­лись вели­ки­ми про­из­веде­ни­я­ми Фидия и таки­ми зда­ни­я­ми, как Пар­фе­нон, Про­пи­леи и т. под. Это были памят­ни­ки, по выра­же­нию Плу­тар­ха, «вели­че­ст­вен­ные по сво­ей гро­мад­но­сти, непо­д­ра­жае­мые по сво­ей кра­со­те и изя­ще­ству», кото­рых и «вре­мя не кос­ну­лось, как буд­то кто вдох­нул в них веч­ную, цве­ту­щую жизнь и не ста­ре­ю­щую душу». Перикл вполне достиг постав­лен­ной им вели­кой цели, кото­рую он имел в виду здесь наряду с с.170 зара­бот­ком для мас­сы и рас­про­стра­не­ни­ем бла­го­со­сто­я­ния меж­ду «вся­ким воз­рас­том и про­фес­си­я­ми»: Афи­ны, власт­во­вав­шие на море и укра­шен­ные вели­ки­ми памят­ни­ка­ми искус­ства, дей­ст­ви­тель­но, были «шко­лой» и сто­ли­цей Элла­ды⁴¹.

Прав­да, в Афи­нах ули­цы, за исклю­че­ни­ем немно­гих, глав­ных, были узки и кри­вы, с зако­ул­ка­ми, пыль­ны и немо­ще­ны⁴²; част­ные дома — невзрач­ны, малы, боль­шею частью в один этаж, при­чем две­ри выхо­ди­ли не на ули­цу, а в неболь­шой двор; внут­ри они были пло­хо убра­ны: афи­няне про­во­ди­ли вре­мя боль­шею частью вне дома, на пло­ща­ди, под пор­ти­ком, в гим­на­зи­ях, пале­страх; мно­гие еще и теперь пред­по­чи­та­ли жить за горо­дом, а в Афи­ны явля­лись лишь на вре­мя. Но все же в тогдаш­ней Гре­ции Афи­ны были пер­вым и самым мно­го­люд­ным горо­дом; с ними в этом отно­ше­нии мог­ли сопер­ни­чать толь­ко Сира­ку­зы. В «Пери­к­лов век» в Афи­нах было более 100000 жите­лей, — циф­ра для того вре­ме­ни гро­мад­ная: такие бога­тые и тор­го­вые горо­да, как Коринф или Эги­на, име­ли все­го до 60000 насе­ле­ния. Даже уро­же­нец враж­деб­ной Афи­нам Бео­тии, Пин­дар посвя­тил им дифи­рамб, за кото­рый фиван­цы буд­то бы его нака­за­ли: «Бле­стя­щие, увен­чан­ные фиал­ка­ми, вос­пе­тые, слав­ные Афи­ны, опо­ра Элла­ды, боже­ст­вен­ный город». Их назы­ва­ли «при­та­ни­ей муд­ро­сти и оча­гом Гре­ции». А у коми­ка Лисип­па гово­рит­ся: «Если ты не видел Афин, то ты пень; если же видел и не был вос­хи­щен, то — осел, а если понра­вив­ше­е­ся покида­ешь, то ты — мул».

Афи­ны вме­сте с Пире­ем были гла­вою сою­за, сто­ли­цей могу­ще­ст­вен­ной дер­жа­вы, умст­вен­ным, худо­же­ст­вен­ным, тор­го­вым и про­мыш­лен­ным цен­тром гре­че­ско­го мира. Сюда схо­ди­лось и здесь жило нема­ло уро­жен­цев союз­ных горо­дов и дру­гих под­час дале­ких кра­ев, тор­гов­цев, ремес­лен­ни­ков, рабо­чих, моря­ков. Сюда сте­ка­лись тол­пы людей, наде­яв­ших­ся имен­но в Афи­нах и в Пирее, сре­ди с.171 кипев­шей там дея­тель­но­сти, най­ти ско­рый и луч­ший зара­боток. Тут мож­но было встре­тить пред­ста­ви­те­лей раз­но­об­раз­ных про­фес­сий и раз­ных пле­мен­ных эле­мен­тов; осо­бен­но пест­рая тол­па напол­ня­ла Пирей. Были в Афи­нах и пред­ста­ви­те­ли тогдаш­ней фило­со­фии, умст­вен­ной и худо­же­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, являв­ши­е­ся сюда из дру­гих горо­дов. На пло­ща­дях и ули­цах уже появ­ля­ет­ся, при­вле­кая к себе общее вни­ма­ние, новая фигу­ра — стран­ст­ву­ю­ще­го софи­ста в рос­кош­ной, пур­пу­ро­вой одеж­де, пред­ше­ст­ву­е­мо­го гром­кою мол­вою, сопро­вож­дае­мо­го тол­пою после­до­ва­те­лей, слу­ша­те­лей или про­сто любо­пыт­ных зри­те­лей. В Афи­ны, к тор­же­ст­вен­ным празд­не­ствам, явля­лись мно­го­чис­лен­ные депу­та­ции союз­ни­ков, вес­ною, к Дио­ни­си­ям, — с форо­сом, летом, к Пана­фи­не­ям, — с жерт­вен­ны­ми живот­ны­ми, осе­нью — с дара­ми Элев­син­ским боги­ням, с «начат­ка­ми от пло­дов зем­ных».

Нигде в Гре­ции не было столь­ко празд­неств, тор­же­ст­вен­ных про­цес­сий, жерт­во­при­но­ше­ний и зре­лищ, как в Афи­нах. Здесь насчи­ты­ва­лось в год до 60 празд­ни­ков, вдвое боль­ше, чем в каком-либо ином гре­че­ском горо­де. Нигде зре­ли­ща не обстав­ля­лись так, как в Афи­нах. В одних государ­ст­вен­ных празд­не­ствах высту­па­ло еже­год­но более 1000 и даже до 2000 муж­чин и маль­чи­ков в каче­стве пев­цов и тан­цо­ров. Но осо­бен­но выда­ва­лись теат­раль­ные зре­ли­ща. То было вре­мя, когда Эсхил, тво­рец «Пер­сов», «Про­ме­тея» и «Евме­нид», закон­чил свою дея­тель­ность, когда талант Софок­ла, авто­ра «Анти­го­ны», «Элек­тры» и «Эди­па», был во всем блес­ке и когда высту­пил уже с сво­и­ми пер­вы­ми про­из­веде­ни­я­ми Еври­пид, этот «сце­ни­че­ский фило­соф», отзы­вав­ший­ся на самые животре­пе­щу­щие для тогдаш­не­го обра­зо­ван­но­го обще­ства вопро­сы и темы. А комедия, носив­шая пре­иму­ще­ст­вен­но харак­тер поли­ти­че­ский, в лице Кра­ти­на, Телек­лида, Гер­мип­па, Евпо­лида, пред­ше­ст­вен­ни­ков и стар­ших совре­мен­ни­ков Ари­сто­фа­на, заня­ла уже вид­ное место сре­ди лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний… До 30000 зри­те­лей при­сут­ст­во­ва­ло ино­гда при теат­раль­ных пред­став­ле­ни­ях в Афи­нах. На все эти празд­не­ства и зре­ли­ща рас­хо­до­ва­лись гро­мад­ные сред­ства. Даже впо­след­ст­вии, уже во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны, когда спар­тан­цы были в с.172 Деке­лее и дер­жа­ли Афи­ны как бы в бло­ка­де, на устрой­ство Вели­ких Пана­фи­ней ассиг­но­вы­ва­лось 6 талан­тов, т. е. око­ло 145000 руб. на наши день­ги. Не одни Афи­ны, даже неболь­шие местеч­ки и села тра­ти­ли круп­ные сум­мы на свои празд­не­ства. Одно из таких селе­ний, с какою-нибудь сот­нею граж­дан, рас­хо­до­ва­ло на игры 2000—3000 драхм еже­год­но⁴³.

Эти мно­го­чис­лен­ные празд­не­ства, тор­же­ства и жерт­во­при­но­ше­ния, теат­раль­ные пред­став­ле­ния, состя­за­ния и игры, их раз­но­об­ра­зие и бога­тая поста­нов­ка, бани, гим­на­зии и пале­ст­ры, колос­саль­ные рас­хо­ды на них, не толь­ко слу­жи­ли дема­го­ги­че­ским при­е­мом со сто­ро­ны вождей афин­ско­го демо­са: все это явля­лось вме­сте с тем есте­ствен­ным резуль­та­том обще­го про­цве­та­ния Афин, их внеш­не­го могу­ще­ства, их поло­же­ния, как гла­вы обшир­но­го сою­за и, мож­но ска­зать, сто­ли­цы всей Гре­ции.

Для систе­мы денеж­но­го воз­на­граж­де­ния, содер­жа­ния мно­го­чис­лен­но­го флота, под­дер­жа­ния внеш­не­го могу­ще­ства и это­го блес­ка, для созда­ния вели­ких памят­ни­ков искус­ства и широ­ко­го раз­ви­тия стро­и­тель­ной дея­тель­но­сти, для все­го это­го нуж­ны были боль­шие финан­со­вые сред­ства. Одна ста­туя Афи­ны Дев­ст­вен­ни­цы (Пар­фе­нос) сто­и­ла, напр., до 700—800 тал., Про­пи­леи — 2012 тал. Высчи­та­но⁴⁴, что в деся­ти­ле­тие с 447 по 438 г. на построй­ки издер­жа­но 3000 тал., т. е. по 300 тал. в год, а с 437 г. до нача­ла Пело­пон­нес­ской вой­ны (431 г.) — 4000, что́ состав­ля­ет по 650 тал. еже­год­но. Впер­вые в Афи­нах мы видим более или менее слож­ную финан­со­вую орга­ни­за­цию. Перикл как нель­зя луч­ше пони­мал, каким могу­ще­ст­вен­ным фак­то­ром в государ­ст­вен­ной жиз­ни могут явить­ся денеж­ные сред­ства, и он ста­рал­ся уве­ли­чить финан­со­вые силы Афин.

По более чем уме­рен­но­му рас­че­ту еже­год­ный доход Афин­ско­го государ­ства состав­лял не менее 1000 талан­тов⁴⁵. с.173 Пря­мой налог с иму­ще­ства, назы­вав­ший­ся эйс­фо­ра, в Афин­ском государ­стве взи­мал­ся лишь в слу­чае край­ней необ­хо­ди­мо­сти⁴⁶: этот налог, по антич­ным воз­зре­ни­ям, мало сов­ме­стим был с поня­ти­ем сво­бод­но­го граж­да­ни­на. Государ­ст­вен­ное хозяй­ство осно­вы­ва­лось глав­ным обра­зом на нало­гах кос­вен­ных. Кро­ме форо­са с союз­ни­ков, кото­рый Фукидид перед Пело­пон­нес­скою вой­ною опре­де­ля­ет в 600 тал. в год, но кото­рый, судя по над­пи­сям, в дей­ст­ви­тель­но­сти рав­нял­ся 400 с лиш­ним тал.⁴⁷, дохо­ды Афин­ско­го государ­ства состо­я­ли из арен­ды с руд­ни­ков, с государ­ст­вен­ных име­ний и домов, из раз­но­го рода пошлин — пор­то­вых (в Пирее, напр., с вво­зи­мых и выво­зи­мых това­ров взи­ма­лось 1—2 %), рыноч­ных, при сдел­ках и про­да­жах, судеб­ных пошлин и штра­фов, из нало­га на рабов, с мет­э­ков, с неко­то­рых про­фес­сий, из сумм, выру­чае­мых при про­да­же кон­фис­ко­ван­ных име­ний и т. п. Широ­ко рас­про­стра­не­ны были обще­ст­вен­ные повин­но­сти, или литур­гии, воз­ла­гав­ши­е­ся на бога­тых граж­дан, у кото­рых было состо­я­ние не менее 3 талан­тов. Глав­ны­ми из них были три­эрар­хия, т. е. сна­ря­же­ние кораб­ля, постро­ен­но­го государ­ст­вом, и содер­жа­ние его в бое­вой готов­но­сти, что́ во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны обхо­ди­лось в 50 мин, и хоре­гия, — обу­че­ние, поста­нов­ка и содер­жа­ние хора, кото­рый надо было снаб­жать всем необ­хо­ди­мым, пла­тить ему жало­ва­нье и кор­мить. Это сто­и­ло от несколь­ких сот до несколь­ких тысяч драхм. Дру­гие литур­гии состо­я­ли в том, что при­хо­ди­лось содер­жать участ­ву­ю­щих в гим­на­сти­че­ских состя­за­ни­ях и в беге с факе­ла­ми (гим­на­си­ар­хия), уго­щать филе­тов, т. е. с.174 това­ри­щей по филе, в неко­то­рые празд­ни­ки, и проч. Эти литур­гии, осо­бен­но три­эрар­хия и хоре­гия, быва­ли часто разо­ри­тель­ны. Один, напр., афин­ский граж­да­нин в кон­це V в. в тече­ние 9 лет израс­хо­до­вал для государ­ства на подоб­но­го рода повин­но­сти более 10 тал. (ок. 240000 руб.).

При Перик­ле афин­ские финан­сы дости­га­ют само­го бле­стя­ще­го состо­я­ния; имен­но при нем афин­ская каз­на была так бога­та запас­ны­ми сред­ства­ми, как нико­гда еще: в поло­вине 30-х годов V в. в ней хра­ни­лось 9700 талан­тов, и еще в самом нача­ле Пело­пон­нес­ской вой­ны, несмот­ря на гро­мад­ные рас­хо­ды, на построй­ку Про­пи­ле­ев и оса­ду Поти­деи, в ней оста­ва­лось 6000 талан­тов, не счи­тая свя­щен­ных пред­ме­тов, утва­ри, даров и т. п., хра­нив­ших­ся в хра­мах, чем, в слу­чае край­но­сти, государ­ство мог­ло вос­поль­зо­вать­ся. Инте­ре­сен самый прин­цип, основ­ной харак­тер финан­со­во­го управ­ле­ния в Афи­нах вто­рой поло­ви­ны V в. В этом отно­ше­нии чрез­вы­чай­но харак­тер­ны два поста­нов­ле­ния народ­но­го собра­ния, сохра­нив­ши­е­ся в над­пи­сях⁴⁸.

Одним из них самым точ­ным обра­зом опре­де­ля­ет­ся порядок упла­ты дол­га «дру­гим» (т. е. кро­ме боги­ни Афи­ны) «богам» и пола­га­ет­ся нача­ло цен­траль­ной казне этих «дру­гих богов». Кал­лий, гла­сит над­пись⁴⁹, пред­ло­жил «воз­вра­тить долж­ные богам день­ги, после того как Афине в акро­поль вне­се­но 3000 талан­тов атти­че­скою моне­тою, соглас­но поста­нов­ле­нию». Долг богам над­ле­жит упла­тить из сумм, нахо­дя­щих­ся на руках у элли­нота­ми­ев, и из отдан­ной на откуп «деся­ти­ны». Он дол­жен быть вычис­лен с.175 «в точ­но­сти» логи­ста­ми, созы­вать кото­рых упол­но­мо­чи­ва­ет­ся совет. Про­из­ве­сти упла­ту денег долж­ны при­та­ны вме­сте с сове­том и, по упла­те, вычерк­нуть долг, рас­смот­рев доку­мен­ты и раз­ные дело­вые запи­си, кото­рые долж­ны быть пред­став­ле­ны и жре­ца­ми, и заве­дую­щи­ми жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми, и вооб­ще каж­дым, кому что-либо извест­но на этот счет. Каз­на­чеи для заведы­ва­ния эти­ми день­га­ми долж­ны изби­рать­ся жре­би­ем тогда же, когда и дру­гие долж­ност­ные лица, и так же, как и каз­на­чеи боги­ни Афи­ны (т. е. толь­ко из клас­са пен­та­ко­сио­медим­нов, в таком же чис­ле и на такой же срок). Они долж­ны заведы­вать в акро­по­ле, в так назы­вае­мом опис­фо­до­ме, день­га­ми «дру­гих богов», как толь­ко мож­но доб­ро­со­вест­но, и отпи­рать и запи­рать две­ри опис­фо­до­ма и при­кла­ды­вать печа­ти вме­сте с каз­на­че­я­ми Афи­ны. От заведы­вав­ших до сих пор каз­на­че­ев, эпи­ста­тов и жре­цов при отдель­ных хра­мах эти новые избран­ные по жре­бию каз­на­чеи долж­ны при­нять сокро­ви­ща, взве­сив и сосчи­тав их в при­сут­ст­вии сове­та в акро­по­ле, и запи­сать, что́ при­над­ле­жит каж­до­му из богов в част­но­сти, и общий итог, сереб­ро и золо­то отдель­но. И на буду­щее вре­мя каз­на­чеи долж­ны запи­сы­вать, сколь­ко посту­пи­ло и сколь­ко израс­хо­до­ва­но в тече­ние года, а стол­бы с таки­ми над­пи­ся­ми выстав­лять в акро­по­ле. Отчет они долж­ны давать от одних Пана­фи­ней до дру­гих, подоб­но заве­дую­щим каз­ною Афи­ны. Изли­шек за покры­ти­ем дол­га богам дол­жен быть употреб­лен на вер­фи и сте­ны. Тут обры­ва­ет­ся эта над­пись.

Дру­гое поста­нов­ле­ние, начер­тан­ное на обо­рот­ной сто­роне того же кам­ня и состо­яв­ше­е­ся, веро­ят­но, вско­ре после пер­во­го, каса­ет­ся каз­ны боги­ни Афи­ны⁵⁰. Из началь­ных строк над­пи­си, силь­но попор­чен­ных, мож­но заклю­чить, что извест­ная сум­ма из этой каз­ны опре­де­ля­лась на золотые ста­туи боги­ни Ники (Победы), на обста­нов­ку рели­ги­оз­ных про­цес­сий и на какую-то боль­шую построй­ку (веро­ят­но, на Про­пи­леи); осталь­ные же день­ги боги­ни Афи­ны, как нахо­дя­щи­е­ся уже в акро­по­ле, так и име­ю­щие посту­пить туда, не мог­ли быть с.176 употреб­ле­ны и израс­хо­до­ва­ны на что-либо дру­гое, да и на упо­мя­ну­тый в нача­ле рас­ход, если пона­до­бит­ся, мог­ло быть еще выда­но не более 10000 драхм. Делать пред­ло­же­ния о рас­хо­до­ва­нии денег боги­ни Афи­ны — не на потреб­но­сти куль­та — мож­но было не ина­че, как выхло­потав пред­ва­ри­тель­но у народ­но­го собра­ния осо­бое раз­ре­ше­ние, адею. За несо­блюде­ние это­го гро­зи­ло стро­гое нака­за­ние. Что же каса­ет­ся форо­са, чита­ем далее, то элли­нота­мии долж­ны скла­ды­вать посту­паю­щие в тече­ние года сум­мы у каз­на­че­ев боги­ни Афи­ны. После того как из тех 200 талан­тов, кото­рые назна­че­ны наро­дом в упла­ту «дру­гим богам», долг послед­ним будет отдан, сокро­ви­ща боги­ни Афи­ны долж­ны хра­нить­ся по пра­вую сто­ро­ну опис­фо­до­ма, сокро­ви­ща же «дру­гих богов» — по левую. Что́ из свя­щен­ных пред­ме­тов еще не сосчи­та­но и не взве­ше­но, долж­но быть теперь сосчи­та­но нахо­дя­щи­ми­ся в долж­но­сти каз­на­че­я­ми, при уча­стии всех их пред­ше­ст­вен­ни­ков.

Из этих поста­нов­ле­ний мы видим, как изли­шек дохо­дов не тра­тит­ся лег­ко­мыс­лен­но, а идет на покры­тие дол­га свя­щен­ной казне или на устрой­ство вер­фей и укреп­ле­ний. Мы видим тут опре­де­лен­ный порядок, стро­гую отчет­ность и глас­ность. До нас дошли подроб­ные инвен­та­ри пред­ме­тов, при­над­ле­жав­ших Афине и «дру­гим богам», дошли и дол­го­вые запи­си, в кото­рых в точ­но­сти «до послед­ней драх­мы и обо­ла» обо­зна­ча­лась сум­ма, долж­ная государ­ст­вом свя­щен­ной казне. Дело в том, что государ­ство, употреб­ляя на свои нуж­ды сред­ства этой каз­ны, при­зна­ва­ло пра­во соб­ст­вен­но­сти за Афи­ной и «дру­ги­ми бога­ми». Оно воз­вра­ща­ло долг, когда пред­став­ля­лась воз­мож­ность, или, по край­ней мере, обя­зы­ва­лось воз­вра­тить его с упла­той извест­но­го, хотя и неболь­шо­го про­цен­та (1⅕ %). Для государ­ства свя­щен­ная каз­на явля­лась таким обра­зом запас­ным фон­дом. Слож­ные фор­маль­но­сти, в роде, напр., пред­ва­ри­тель­но­го испра­ши­ва­ния осо­бо­го раз­ре­ше­ния — «без­опас­но­сти» сде­лать пред­ло­же­ние, адеи, для даро­ва­ния кото­рой тре­бо­ва­лось при­сут­ст­вие в народ­ном собра­нии не менее 6000 чело­век, — преж­де чем высту­пить с пред­ло­же­ни­ем о зай­ме из свя­щен­ной каз­ны, долж­ны были с.177 дей­ст­во­вать сдер­жи­ваю­щим обра­зом и пред­у­преж­дать слиш­ком частые, поспеш­ные и необ­ду­ман­ные тра­ты.

Неза­ви­си­мо от свя­щен­ной каз­ны боги­ни Афи­ны суще­ст­во­ва­ла, по-види­мо­му, и государ­ст­вен­ная каз­на, по отно­ше­нию к кото­рой пра­во пол­ной соб­ст­вен­но­сти при­над­ле­жа­ло само­му государ­ству. Она явля­лась депо­зи­том и нахо­ди­лась, так ска­зать, под охра­ной самой боги­ни, кото­рой уде­ля­лись «начат­ки» форо­са с союз­ни­ков в раз­ме­ре 1/60. Но афи­няне в слу­чае нуж­ды пред­по­чи­та­ли брать заи­мо­об­раз­но из свя­щен­ной каз­ны, как запас­но­го фон­да, на извест­ных усло­ви­ях, с соблюде­ни­ем слож­ных фор­маль­но­стей, с упла­той про­цен­тов и с обя­за­тель­ст­вом воз­вра­тить долг, и избе­га­ли исто­щать вко­нец соб­ст­вен­но государ­ст­вен­ные сред­ства. Сло­вом, здесь, в деле финан­сов, мы видим тот же дух само­огра­ни­че­ния, то же стрем­ле­ние пред­у­преж­дать поспеш­ные, лег­ко­мыс­лен­ные и про­из­воль­ные реше­ния слу­чай­но­го боль­шин­ства народ­но­го собра­ния, каки­ми запе­чат­лен был и порядок зако­но­да­тель­ства. Есть даже осно­ва­ние думать, что бюд­жет рас­хо­дов в Афи­нах уста­нав­ли­вал­ся зако­но­да­тель­ным поряд­ком: в пре­де­лах уста­нов­лен­ной сум­мы мож­но было рас­хо­до­вать по поста­нов­ле­нию народ­но­го собра­ния, а доба­воч­ные рас­хо­ды нуж­да­лись в допол­ни­тель­ном законе.

Рядом с внеш­ним могу­ще­ст­вом и бле­стя­щим поло­же­ни­ем государ­ст­вен­ных финан­сов, тор­гов­ля и мате­ри­аль­ное бла­го­со­сто­я­ние самих афин­ских граж­дан достиг­ли тоже сво­его выс­ше­го раз­ви­тия. Вла­ды­че­ст­вуя на море, афи­няне власт­во­ва­ли и над тор­гов­лею. — «Ибо», гово­рит один древ­ний автор, «если какой город богат кора­бель­ным лесом, куда он его сбудет, если не ула­дит с вла­сти­те­лем моря? а если какой-нибудь город богат желе­зом, или медью, или хол­стом, куда он их сбудет, если не ула­дит с пове­ли­те­лем моря? Имен­но из это­го мате­ри­а­ла у меня кораб­ли: от одно­го лес, от дру­го­го желе­зо, от третье­го медь, от чет­вер­то­го лен, от пято­го воск… И я, не обра­ба­ты­вая зем­ли, все это имею посред­ст­вом моря»…⁵¹ Афи­ны гос­под­ст­во­ва­ли на денеж­ном рын­ке, а их моне­та вслед­ст­вие сво­ей с.178 доб­ро­ка­че­ст­вен­но­сти повсюду охот­но при­ни­ма­лась. Их тор­го­вые свя­зи обни­ма­ли и восток, и запад. Афи­ны Пери­к­ло­ва века явля­лись посред­ни­ком меж­ду восточ­ны­ми и запад­ны­ми бере­га­ми Сре­ди­зем­но­го моря, тор­го­вым цен­тром, глав­ным скла­доч­ным местом гре­че­ско­го мира, бога­тей­шим и мно­го­люд­ней­шим горо­дом, а Пирей — самою ожив­лен­ною гава­нью, эмпо­ри­умом Гре­ции, куда схо­ди­лись кораб­ли с раз­ных кон­цов и где, по сло­вам Исо­кра­та, мож­но было достать все. В Афи­ны сво­зи­лись самые раз­но­об­раз­ные про­дук­ты, неред­ко из самых отда­лен­ных кра­ев. «Вслед­ст­вие вели­чи­ны горо­да», гово­рит Перикл у Фукидида (II, 38), «сюда схо­дит­ся все со всей зем­ли, и мы можем наслаж­дать­ся бла­га­ми осталь­ных стран с такою же лег­ко­стью, как и бла­га­ми сво­ей зем­ли». «Что́ толь­ко есть хоро­ше­го в Сици­лии, или Ита­лии, или на Кип­ре, или в Егип­те, или Лидии, или в Пон­те, или в Пело­пон­не­се, или где-либо в дру­гом месте», заме­ча­ет дру­гой автор⁵², «все это соби­ра­ет­ся в один пункт — в Афи­ны, бла­го­да­ря их вла­ды­че­ству на море».

Еще в нача­ле IV в. сум­ма годо­во­го вво­за и выво­за, судя по пошлине, взи­мав­шей­ся в Пирее, пре­вы­ша­ла 2000 тал., а тор­го­вые обо­роты всех пор­тов Афин­ско­го сою­за даже во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны про­сти­ра­лись до 30—40 тысяч тал.⁵³ В мир­ное вре­мя, в пору рас­цве­та, обо­роты, разу­ме­ет­ся, были боль­ше. «Афи­няне отли­ча­ют­ся склон­но­стью к новизне, быст­ры в замыс­лах и испол­не­нии», такую харак­те­ри­сти­ку их вла­га­ет Фукидид в уста корин­фян (I, 70); «они сме­лы, склон­ны к рис­ку и сре­ди опас­но­стей пол­ны надежд». Эти каче­ства, пред­при­им­чи­вость и кипу­чую дея­тель­ность про­яв­ля­ли афи­няне и в тор­гов­ле. «Они подвиж­ны и непо­сед­ли­вы», гово­рят те же корин­фяне об афи­ня­нах у Фукидида, «ибо и отсут­ст­ви­ем дума­ют что-либо при­об­ре­сти».

День­ги, капи­тал ста­но­вят­ся еще более могу­чим фак­то­ром эко­но­ми­че­ской жиз­ни, неже­ли преж­де⁵⁴. Обык­но­вен­ный с.179 про­цент в то вре­мя рав­нял­ся 12, а в слу­ча­ях, сопря­жен­ных с риском, — 20—30 и более. Знат­ные афи­няне ста­ли все чаще и чаще вкла­ды­вать свои сред­ства в раз­но­го рода пред­при­я­тия. Самым бога­тым афи­ня­ни­ном во вре­ме­на Перик­ла счи­тал­ся Кал­лий, обла­дав­ший состо­я­ни­ем в 200 тал., око­ло полу­мил­ли­о­на руб. на наши день­ги; состо­я­ние Никия оце­ни­ва­лось в 100 тал. Для той поры это были боль­шие сред­ства; состо­я­ние в 8—10 тал. счи­та­лось зна­чи­тель­ным. Для еже­днев­но­го содер­жа­ния одно­го чело­ве­ка доста­точ­но было 1 обо­ла. Гели­аст у Ари­сто­фа­на — сле­до­ва­тель­но в эпо­ху Пело­пон­нес­ской вой­ны — гово­рит, что на свое жало­ва­нье в 3 обо­ла он дол­жен содер­жать семью «сам-тре­тей, иметь хлеб, и дро­ва, и при­пра­ву». Во вре­ме­на Сокра­та содер­жа­ние семей­ства из четы­рех лиц обхо­ди­лось око­ло 400 драхм в год. Сам Сократ, как извест­но, счи­тав­ший­ся чело­ве­ком небо­га­тым, у Ксе­но­фон­та⁵⁵ оце­ни­ва­ет свое иму­ще­ство, вклю­чая дом, в 5 мин, т. е. око­ло 200 руб­лей на наши день­ги.

Земель­ная соб­ст­вен­ность была зна­чи­тель­но раз­дроб­ле­на. Уча­сток сто­и­мо­стью в 1 талант в эпо­ху Пело­пон­нес­ской вой­ны казал­ся боль­шим; вла­де­ния, даже ста­рин­ных знат­ных фами­лий, ред­ко пре­вы­ша­ли 300 пле­ф­ров (при­бли­зи­тель­но 25 деся­тин); зато часто упо­ми­на­ют­ся участ­ки ценою все­го в несколь­ко сот драхм⁵⁶. Зем­леде­лие в не отли­чав­шей­ся пло­до­ро­ди­ем Атти­ке все более и более усту­па­ло место дру­гим отрас­лям. Мест­но­го хле­ба не хва­та­ло, да он и не мог кон­ку­ри­ро­вать с деше­вым при­воз­ным хле­бом. Пло­щадь зем­леде­лия умень­ша­лась. Раз­ви­ва­лась куль­ту­ра олив­ков, — дав­но уже являв­ших­ся глав­ною ста­тьею выво­за, — вино­гра­да и ово­щей. На тогдаш­них амфо­рах неред­ко встре­ча­ет­ся изо­бра­же­ние сбо­ра олив­ков, напр., с над­пи­сью, перед сбо­ром: «Отец Зевс, дай мне раз­бо­га­теть!», и после сбо­ра: «Уже, уже пере­пол­ни­лось!», при­чем изо­бра­жен юно­ша, ука­зы­ваю­щий на пол­ный сосуд и по паль­цам с.180 счи­таю­щий доход⁵⁷. Более круп­ные земле­вла­дель­цы обра­ба­ты­ва­ли зем­лю боль­ше для соб­ст­вен­ных потреб­но­стей. Осталь­ное насе­ле­ние нуж­да­лось в при­воз­ном хле­бе. На месте, в Атти­ке, про­из­во­ди­лось все­го 400000 медим­нов, а при­во­зи­лось (в IV в.) вдвое боль­ше — 800000 медим­нов. Государ­ство тща­тель­но следи­ло за хлеб­ною тор­гов­лею и регу­ли­ро­ва­ло ее. Вопрос о снаб­же­нии хле­бом и хлеб­ных запа­сах состав­лял один из обыч­ных пред­ме­тов обсуж­де­ния в народ­ном собра­нии. Суда с хле­бом долж­ны были направ­лять­ся в Пирей; одна треть вво­за мог­ла быть потом отправ­ле­на даль­ше, а две тре­ти достав­ля­лись в Афи­ны. Государ­ство вело борь­бу с хлеб­ны­ми тор­гов­ца­ми и скуп­щи­ка­ми; под стра­хом смерт­ной каз­ни запре­ща­лось одно­му лицу при­об­ре­тать сверх поло­жен­но­го коли­че­ства хле­ба. На хлеб суще­ст­во­ва­ла так­са. Были осо­бые долж­ност­ные лица, на обя­зан­но­сти кото­рых лежа­ло наблюде­ние за цена­ми, за хлеб­ною тор­гов­лею и рын­ком.

Как уже ска­за­но, Атти­ка суще­ст­во­ва­ла глав­ным обра­зом при­воз­ным хле­бом, и этот хлеб, осо­бен­но пше­ни­ца, полу­чал­ся пре­иму­ще­ст­вен­но из При­пон­тий­ских стран, с кото­ры­ми дав­но уже были тес­ные тор­го­вые свя­зи. Кро­ме хле­ба, оттуда шли в Афи­ны соле­ная рыба, лен, пень­ка, смо­ла, стро­е­вой лес, шку­ры, воск, мед, даже рабы, а из Афин отправ­ля­лись туда в свою оче­редь гли­ня­ная посуда, мас­ло, пред­ме­ты рос­ко­ши, раз­ные без­де­луш­ки. Афин­ские союз­ни­ки тоже нахо­ди­лись в тор­го­вых сно­ше­ни­ях с бере­га­ми Пон­та. Понят­но, как важ­но было для афи­нян обла­да­ние про­ли­ва­ми Гел­лес­пон­том и Фра­кий­ским Бос­фо­ром; понят­ны и моти­вы той экс­пе­ди­ции в Понт, кото­рую пред­при­нял Перикл (веро­ят­но, в 30-х годах V в.) во гла­ве боль­шо­го и бле­стя­ще­го флота: она долж­на была еще более упро­чить тор­го­вые свя­зи с При­пон­тий­ски­ми стра­на­ми, под­дер­жать тамош­них гре­ков, под­нять зна­че­ние и авто­ри­тет Афин, пока­зав воочию во всем блес­ке их силу и могу­ще­ство на море. При­пон­тий­ские горо­да введе­ны были теперь в сфе­ру с.181 афин­ско­го вли­я­ния. Но во вре­ме­на Перик­ла форо­са с них не взи­ма­лось: попыт­ка обло­жить их данью при­над­ле­жит уже его пре­ем­ни­кам⁵⁸.

Вооб­ще во внеш­ней поли­ти­ке про­грам­ма Перик­ла состо­я­ла в упро­че­нии и охра­не­нии суще­ст­ву­ю­ще­го и в под­готов­ле­нии средств к буду­щей борь­бе со Спар­той, — борь­бе, кото­рую Перикл пред­видел. Это была поли­ти­ка сосре­дото­че­ния сил. Перикл был враг рис­ко­ван­ных пред­при­я­тий, и в то вре­мя, как демос хотел сно­ва вме­шать­ся в дела Егип­та и всту­пить в реши­тель­ную борь­бу с Пер­си­ей, в то вре­мя, как мно­ги­ми овла­де­ла уже, по выра­же­нию Плу­тар­ха, «несчаст­ная и роко­вая страсть к Сици­лии», а неко­то­рые гре­зи­ли даже об Этру­рии и Кар­фа­гене, он вся­че­ски ста­рал­ся удер­жи­вать афи­нян от подоб­ных стрем­ле­ний и от поли­ти­ки при­клю­че­ний. Перикл высту­пил даже с пла­ном нацио­наль­но­го обще­эл­лин­ско­го кон­грес­са из пред­ста­ви­те­лей гре­че­ских горо­дов как евро­пей­ских, так и ази­ат­ских, как боль­ших, так и малых, для сове­ща­ния по вопро­сам, касаю­щим­ся куль­та, и «о соблюде­нии мира и без­опас­ном для всех пла­ва­нии по морю»⁵⁹. Отправ­ле­ны были послы в раз­ные части гре­че­ско­го мира с при­гла­ше­ни­ем на кон­гресс. Но план Перик­ла преж­де все­го раз­бил­ся о про­ти­во­дей­ст­вие спар­тан­цев, и упол­но­мо­чен­ные гре­че­ских горо­дов не собра­лись в Афи­нах…

с.182

При­пом­ним глав­ные чер­ты того демо­кра­ти­че­ско­го строя, кото­рый уста­но­вил­ся в Афи­нах. При­ви­ле­гии пра­вя­щих клас­сов мало-пома­лу рас­про­стра­ни­лись на всю сово­куп­ность граж­дан⁶⁰. Мы видим в Афи­нах дер­жав­ный демос и народ­ное собра­ние, кото­ро­му при­над­ле­жат вер­хов­ные пра­ва; совет пяти­сот, цен­траль­ный орган государ­ст­вен­но­го управ­ле­ния, сове­ща­тель­ный и испол­ни­тель­ный орган по отно­ше­нию к народ­но­му собра­нию и в то же вре­мя сво­его рода mik­ro­po­lis, пред­став­ля­ю­щий в мини­а­тю­ре всю Атти­ку; гели­эю, суд при­сяж­ных, разде­лен­ный на дика­сте­рии, име­ю­щий боль­шое поли­ти­че­ское зна­че­ние, в лице комис­сии номо­фе­тов вли­я­ю­щий на зако­но­да­тель­ство, и как оста­ток ста­ри­ны — аре­о­паг, с его судом по делам о смер­то­убий­ствах и с его функ­ци­я­ми, име­ю­щи­ми отно­ше­ние к куль­ту. Мы видим демы с выбор­ны­ми демар­ха­ми во гла­ве и с широ­ким мест­ным само­управ­ле­ни­ем. Видим долж­ност­ных лиц, изби­рае­мых на срок, боль­шею частью по жре­бию, под­вер­гаю­щих­ся доки­ма­сии пред вступ­ле­ни­ем в долж­ность, а после несе­ния долж­но­сти — отче­ту. Архон­ты утра­ти­ли уже свое преж­нее зна­че­ние; из долж­ност­ных лиц выдви­ну­лись стра­те­ги. В народ­ном собра­нии глав­ное вли­я­ние при­над­ле­жит дема­го­гу; но пока еще дема­гог и стра­тег соеди­ня­ет­ся обык­но­вен­но в одном лице. Прин­цип разде­ле­ния вла­стей, кото­ро­му при­да­ет­ся такое зна­че­ние в совре­мен­ных кон­сти­ту­ци­ях, уже наме­чен, но не про­веден после­до­ва­тель­но, систе­ма­ти­че­ски.

Едва ли где-либо народ при­ни­мал такое непо­сред­ст­вен­ное уча­стие в государ­ст­вен­ных делах и в управ­ле­нии, как в Афи­нах. Мы виде­ли, как вели­ко было там чис­ло долж­ност­ных лиц и раз­ных собра­ний; при­том долж­но­сти с.183 были годо­вые и одну и ту же долж­ность, за неко­то­ры­ми исклю­че­ни­я­ми, нель­зя было зани­мать два­жды; таким обра­зом, оче­редь дохо­ди­ла почти до всех граж­дан и ред­ко какой афи­ня­нин не нес в тече­ние сво­ей жиз­ни той или дру­гой долж­но­сти, той или дру­гой обя­зан­но­сти. «В Афи­нах», гово­рит Фюстель де Куланж⁶¹, «насчи­ты­ва­лось очень боль­шое чис­ло долж­ност­ных лиц… Нель­зя было сде­лать почти ни шагу в горо­де или в деревне, чтобы не встре­тить како­го-либо маги­ст­ра­та… Изум­ля­ешь­ся всей той рабо­те, какой эта демо­кра­тия тре­бо­ва­ла от людей. Это было очень труд­ное прав­ле­ние. Посмот­ри­те, в чем про­хо­дит жизнь афи­ня­ни­на. Сего­дня его зовут в собра­ние дема, и он дол­жен там рас­суж­дать о рели­ги­оз­ных и финан­со­вых инте­ре­сах этой малень­кой общи­ны. Зав­тра он при­зван в собра­ние филы: надо устро­ить рели­ги­оз­ный празд­ник или рас­смот­реть рас­хо­ды или сде­лать поста­нов­ле­ние или назна­чить глав и судей. Три раза в месяц⁶² регу­ляр­но он дол­жен при­сут­ст­во­вать в народ­ном собра­нии. А заседа­ние длин­ное; он туда явля­ет­ся не толь­ко, чтобы пода­вать голос: при­дя с утра, он дол­жен оста­вать­ся до позд­не­го часа, чтобы выслу­ши­вать ора­то­ров. Он не может пода­вать голос, если не был с нача­ла заседа­ния и не выслу­шал всех речей. Это голо­со­ва­ние для него дело из самых серь­ез­ных: то речь идет о том, чтобы выби­рать вождей поли­ти­че­ских и воен­ных, т. е. тех, кому будут дове­ре­ны на год его инте­ре­сы и его жизнь; то надо уста­но­вить налог или изме­нить закон; то это вой­на, кото­рую он дол­жен воти­ро­вать, зная, что он отда­ет свою кровь или кровь сына. Инте­ре­сы лич­ные нераз­рыв­но свя­за­ны с инте­ре­сом государ­ства. Чело­век не может здесь быть индиф­фе­рент­ным или лег­ко­мыс­лен­ным: если он оши­ба­ет­ся, он зна­ет, что он поне­сет вско­ре за это нака­за­ние и что при каж­дом голо­со­ва­нии он отда­ет под заклад свое состо­я­ние и свою жизнь… Пора­же­ние оте­че­ства было для каж­до­го граж­да­ни­на ума­ле­ни­ем его лич­но­го досто­ин­ства, его без­опас­но­сти и богат­ства.

с.184 Обя­зан­ность граж­да­ни­на не огра­ни­чи­ва­лась голо­со­ва­ни­ем. Когда насту­па­ла его оче­редь, ему при­хо­ди­лось быть долж­ност­ным лицом в сво­ем деме или в сво­ей филе. В сред­нем через два года на тре­тий он бывал гели­а­стом, т. е. судьею, и он про­во­дил весь этот год в судах, выслу­ши­вая тяжу­щих­ся и при­ме­няя зако­ны. Не было почти граж­да­ни­на, кото­рый не при­зы­вал­ся бы два­жды в сво­ей жиз­ни к уча­стию в сове­те пяти­сот; тогда, в тече­ние года, он заседал в нем каж­дый день, с утра до вече­ра⁶³, полу­чая доне­се­ния долж­ност­ных лиц, при­ни­мая от них отче­ты, отве­чая ино­стран­ным послам, состав­ляя инструк­ции послам афин­ским, рас­смат­ри­вая все дела, кото­рые под­ле­жа­ли веде­нию наро­да и под­готов­ляя все поста­нов­ле­ния. Нако­нец он мог быть долж­ност­ным лицом государ­ства, архон­том, стра­те­гом, асти­но­мом, если жре­бий или выбор на него падал. Тако­вы были тре­бо­ва­ния демо­кра­тии… Люди всю свою жизнь про­во­ди­ли в само­управ­ле­нии. Демо­кра­тия не мог­ла быть проч­ною ина­че, как при усло­вии непре­стан­ной работы всех ее граж­дан. Как толь­ко осла­бе­ло рве­ние, она долж­на была погиб­нуть или раз­ло­жить­ся». Конеч­но, крас­ки тут сгу­ще­ны⁶⁴; но, с дру­гой сто­ро­ны, Фюстель де Куланж не упо­мя­нул еще о воен­ной служ­бе, кото­рую нес­ли афин­ские граж­дане на суше и во фло­те, и о том, что они долж­ны были зани­мать­ся и дела­ми союз­ни­ков, им под­власт­ных.

Эта демо­кра­тия, несмот­ря на все пере­ме­ны и ново­введе­ния, под­час обна­ру­жи­ва­ла чисто кон­сер­ва­тив­ный дух и ста­ра­лась сохра­нить обы­чаи и поряд­ки, поте­ряв­шие уже преж­ний смысл и зна­че­ние, являв­ши­е­ся «пере­жи­ва­ни­я­ми», вро­де напр. дву­сте­пен­но­сти выбо­ров долж­ност­ных лиц даже и тогда, когда жре­бий стал при­ме­нять­ся и при пред­ва­ри­тель­ном избра­нии кан­дида­тов, в пер­вой ста­дии⁶⁵. В луч­шую пору афин­ской демо­кра­тии мы видим дей­ст­ву­ю­щим прин­цип само­огра­ни­че­ния, и над самим дер­жав­ным демо­сом воз­вы­ша­ет­ся закон. Часто гово­рят, что в антич­ном мире с.185 лич­ность погло­ща­лась государ­ст­вом. Но поло­же­ние это тре­бу­ет ого­во­рок и огра­ни­че­ний. В Афи­нах уже были неко­то­рые гаран­тии сво­бо­ды лич­но­сти, ее непри­кос­но­вен­но­сти⁶⁶. Тут лич­ность раз­ви­ва­лась сво­бод­но. Это соот­вет­ст­во­ва­ло и после­дую­щим поли­ти­че­ским тео­ри­ям гре­ков. По Ари­сто­те­лю напр.⁶⁷, основ­ной прин­цип демо­кра­ти­че­ско­го строя есть сво­бо­да; это — цель вся­кой демо­кра­тии. Состо­ит же сво­бо­да в том, чтобы, во-пер­вых, пооче­ред­но и под­чи­нять­ся вла­сти, и само­му власт­во­вать, а во-вто­рых — жить так, как кому хочет­ся. У Пла­то­на⁶⁸ гово­рит­ся, что в демо­кра­ти­че­ском государ­стве, пол­ном сво­бо­ды, есть воз­мож­ность делать, что́ кто хочет, и устра­и­вать в нем свою жизнь, как каж­до­му нра­вит­ся.

Пре­иму­ще­ст­вен­но две чер­ты отме­ча­ли еще древ­ние в афин­ской демо­кра­тии, как основ­ные, как наи­бо­лее харак­тер­ные и доро­гие для афи­ня­ни­на. Это — исо­но­мия и исе­го­рия, т. е. равен­ство перед зако­ном, рав­но­пра­вие⁶⁹, и равен­ство голо­са, рав­ное пра­во на сво­бо­ду речи, на уча­стие в поли­ти­че­ской жиз­ни. Сло­ва эти были для афи­нян при­бли­зи­тель­но тем же, чем для фран­цу­зов со вре­мен рево­лю­ции li­ber­té и ega­li­té⁷⁰. «Прав­ле­ние мас­сы», гово­рит Геро­дот уста­ми одно­го из пер­сов, кото­рые у него рас­суж­да­ют о пре­иму­ще­ствах и недо­стат­ках раз­лич­ных форм прав­ле­ния, «име­ет, во-пер­вых, пре­крас­ней­шее из всех назва­ние — исо­но­мия, рав­но­пра­вие, а во-вто­рых, не дела­ет ниче­го тако­го, что́ дела­ет монарх; долж­но­сти пра­вят избран­ные по жре­бию, каж­дая власть под­ле­жит ответ­ст­вен­но­сти и все реше­ния вно­сят­ся в общее собра­ние». Перс этот выска­зы­ва­ет­ся за пре­до­став­ле­ние прав­ле­ния мас­се, «ибо в мас­се — все» (III, 80).

Гре­ки, а афи­няне в осо­бен­но­сти, гор­ди­лись сво­ею сво­бо­дою, тем, что они не зна­ли над собою дру­го­го гос­по­ди­на, кро­ме зако­на, при­знан­но­го наро­дом, и пови­но­ва­лись это­му с.186 зако­ну, а не капри­зу или про­из­во­лу одно­го лица, подоб­но «вар­ва­рам», «ибо у вар­ва­ров все рабы, кро­ме одно­го»⁷¹. У Плу­тар­ха Арта­бан гово­рит Феми­сто­клу, когда тот явил­ся в Азию: «У вас, гово­рят, боль­ше все­го почи­та­ют сво­бо­ду и равен­ство»⁷². «Здесь нет еди­но­го вла­сти­те­ля», — такие сло­ва вла­га­ет Еври­пид в уста Тезею в тра­гедии «Про­си­тель­ни­цы» (ст. 403 сл.); — «это — сво­бод­ное государ­ство; народ сам пра­вит посред­ст­вом еже­год­но сме­ня­ю­щих­ся выбор­ных лиц; бога­то­му не дает­ся пре­иму­ществ и бед­ный име­ет рав­ные пра­ва». Бед­ный и бога­тый поль­зу­ет­ся рав­ною защи­тою. Равен­ство, гово­рит­ся в дру­гом про­из­веде­нии Еври­пида⁷³, свя­зы­ва­ет дру­зей с дру­зья­ми, государ­ства с государ­ства­ми, союз­ни­ков с союз­ни­ка­ми; оно уста­нов­ле­но от при­ро­ды, тогда как нера­вен­ство все­гда порож­да­ет зависть и враж­ду.

Но осо­бен­но заме­ча­тель­на харак­те­ри­сти­ка афин­ской демо­кра­тии в зна­ме­ни­той речи Перик­ла над пав­ши­ми вои­на­ми, вос­про­из­во­ди­мой Фукидидом (II, 35 сл.).

«Мы поль­зу­ем­ся государ­ст­вен­ным устрой­ст­вом, кото­рое не стре­мит­ся под­ра­жать зако­нам соседей, но само слу­жит образ­цом и пред­ме­том под­ра­жа­ния для дру­гих», гово­рит здесь Перикл. «Назы­ва­ет­ся оно демо­кра­ти­ей, так как осно­вы­ва­ет­ся не на мень­шин­стве, а на боль­шин­стве. По зако­нам в част­ных делах у нас у всех рав­ные пра­ва; что же каса­ет­ся ува­же­ния, то каж­дый, если он в чем-либо сла­вит­ся, поль­зу­ет­ся в государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти бо́льшим поче­том не в силу при­над­леж­но­сти к извест­но­му клас­су, а по доб­ле­сти. Даже бед­ня­ку невид­ность поло­же­ния не пре­пят­ст­ву­ет ока­зы­вать услу­ги государ­ству, если он на это спо­со­бен. Мы сво­бод­но пра­вим государ­ст­вом и мы не пита­ем ни подо­зри­тель­но­сти друг к дру­гу в повсе­днев­ной жиз­ни, ни гне­ва про­тив соседа, если он в чем-либо дает себе волю, ни с.187 доса­ды, кото­рая не при­чи­ня­ет мате­ри­аль­но­го вреда, но на кото­рую тяж­ко смот­реть. Непри­нуж­ден­но обра­ща­ясь друг с дру­гом в част­ных сно­ше­ни­ях, мы в обще­ст­вен­ных делах не нару­ша­ем зако­на боль­ше все­го из бла­го­го­вей­но­го стра­ха, пови­ну­ем­ся суще­ст­ву­ю­щим вла­стям и зако­нам, в осо­бен­но­сти тем из них, кото­рые уста­нов­ле­ны в защи­ту оби­жае­мых и кото­рые, не будучи писан­ны­ми, навле­ка­ют на нару­ши­те­ля позор в обще­ст­вен­ном мне­нии. Для духа мы достав­ля­ем частый отдых от трудов состя­за­ни­я­ми и жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми, сле­дую­щи­ми одно за дру­гим в тече­ние цело­го года… Мы любим пре­крас­ное, соеди­нен­ное с про­стотой; любим обра­зо­ва­ние, не впа­дая в изне­жен­ность. Богат­ст­вом мы поль­зу­ем­ся боль­ше, как сред­ст­вом для дея­тель­но­сти, неже­ли как пред­ме­том для хва­стов­ства, и в бед­но­сти сознать­ся у нас не постыд­но; постыд­нее не выби­вать­ся из нее трудом. Одни и те же лица у нас соеди­ня­ют заботу о домаш­них и вме­сте о государ­ст­вен­ных делах и у обра­тив­ших­ся к дру­гим заня­ти­ям нет недо­стат­ка в зна­нии поли­ти­ки. Толь­ко мы одни счи­та­ем не любя­щим покой, а бес­по­лез­ным того, кто не при­ни­ма­ет уча­стия в государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. И сами мы или реша­ем, или взве­ши­ва­ем пра­виль­но дела, не счи­тая сло­ва вредом для дела, но пола­гая, что боль­ше вреда не посо­ве­то­вать­ся пред­ва­ри­тель­но, преж­де чем при­сту­пить к испол­не­нию… Сло­вом, весь город наш — шко­ла Элла­ды, и в отдель­но­сти каж­дый у нас, кажет­ся мне, может в самых раз­но­об­раз­ных видах дея­тель­но­сти пред­ста­вить собою лич­ность само­до­вле­ю­щую, испол­ня­ю­щую все в выс­шей сте­пе­ни искус­но и с гра­ци­ей»…

Так, по Фукидиду, харак­те­ри­зо­вал Перикл афин­скую демо­кра­тию по окон­ча­нии пер­во­го года Пело­пон­нес­ской вой­ны. Труд­но выде­лить в этой речи то, что́ дей­ст­ви­тель­но было ска­за­но Пери­к­лом и что́ состав­ля­ет ком­по­зи­цию исто­ри­ка. Основ­ные мыс­ли, по-види­мо­му, Перик­ла; это — тот иде­ал, кото­рый его оду­шев­лял и к осу­щест­вле­нию кото­ро­го он стре­мил­ся; но фор­ма и подроб­но­сти, веро­ят­но, при­над­ле­жат исто­ри­ку. Пред нами тут апо­фе­оз Афин как раз нака­нуне вели­ких, роко­вых бед­ст­вий, постиг­ших их вслед затем, и упад­ка. Тут ярко осве­ща­ют­ся луч­шие сто­ро­ны афин­ской с.188 демо­кра­тии. Но это — ско­рее иде­ал, неже­ли точ­ное изо­бра­же­ние: дей­ст­ви­тель­ность не вполне соот­вет­ст­во­ва­ла иде­а­лу.

Мы не будем гово­рить здесь о всех тем­ных сто­ро­нах афин­ской демо­кра­тии, недо­стат­ках суда, вли­я­нии дема­го­гов, демо­ра­ли­за­ции демо­са и проч., — все это обна­ру­жи­лось боль­ше впо­след­ст­вии; мы здесь оста­но­вим­ся лишь на том, в какой мере те основ­ные нача­ла, кото­рые харак­те­ри­зо­ва­ли афин­скую демо­кра­тию, глав­ным обра­зом — сво­бо­да и равен­ство, были осу­щест­вле­ны на деле и не было ли тут каких-либо исклю­че­ний, огра­ни­че­ний или про­ти­во­ре­чий. При этом нам при­дет­ся выхо­дить из пре­де­лов пери­о­да рас­цве­та афин­ской демо­кра­тии и касать­ся после­дую­щих пери­о­дов кри­зи­са и упад­ка, так как в неко­то­рых отно­ше­ни­ях их труд­но разде­лить и есть явле­ния, чер­ты, кото­рые им общи.

Как афин­ский демос отно­сил­ся, напр., к сво­бо­де сло­ва и мыс­ли?

Через несколь­ко лет после речи Перик­ла, в 424 г. Ари­сто­фан в сво­ей комедии «Всад­ни­ки»⁷⁴ пред­ста­вил демос в обра­зе выжив­ше­го из ума ста­ри­ка:

Сын Пник­са75, Дем, брюз­га, глу­хой ста­рик, Сви­ре­пый, вспыль­чи­вый и до бобов76 охот­ник.

Он любит лесть и его лег­ко обмо­ро­чить. Он нахо­дит­ся в руках сво­его управ­ля­ю­ще­го Пафла­гон­ца (Клео­на), а от него пере­хо­дит в руки кол­бас­ни­ка.

Див­на власть твоя, о Демос! Ты всем людям, как тиран, Страх ужас­ней­ший вну­ша­ешь, Но вве­сти тебя в обман Так лег­ко: до лести пад­кий Сам же лезешь ты в кап­кан; И на речи чьи угод­но Ты готов рази­нуть рот, А рас­судок свое­воль­ный Все в отсут­ст­вии живет…

с.189 Так харак­те­ри­зу­ет хор «Всад­ни­ков» афин­ский демос. Если в речи Перик­ла иде­а­ли­за­ция демо­са, то здесь, у Ари­сто­фа­на, — кари­ка­ту­ра. Это — злая насмеш­ка над самим дер­жав­ным гос­по­ди­ном Афин, демо­сом. Отсюда уже мож­но видеть, какая сво­бо­да сло­ва гос­под­ст­во­ва­ла в Афи­нах и как вооб­ще тер­пи­ма была афин­ская демо­кра­тия к напад­кам на нее. Нече­го и гово­рить, что в комедии насмеш­кам под­вер­га­лись и отдель­ные лица, государ­ст­вен­ные дея­те­ли, вожди демо­са. В тех же «Всад­ни­ках» Ари­сто­фан выво­дит под видом бес­стыд­но­го Пафла­гон­ца, вора и обман­щи­ка, Клео­на и при­том выво­дит как раз тогда, когда вли­я­ние Клео­на, после удач­но выпол­нен­но­го пред­при­я­тия про­тив Сфак­те­рии и взя­тия в плен спар­тан­ско­го отряда, достиг­ло наи­боль­шей сте­пе­ни. Под­вер­гал­ся рез­ким напад­кам на сцене и Перикл со сто­ро­ны пред­ше­ст­вен­ни­ков Ари­сто­фа­на. Его назы­ва­ли, напр., «вели­чай­шим тира­ном», «порож­де­ни­ем Сму­ты и Кро­но­са»; сме­я­лись над его наруж­но­стью, осо­бен­но над фор­мой его голо­вы; каса­лись част­ной жиз­ни его, отно­ше­ний к Аспа­зии, кото­рую име­но­ва­ли «Герой», «новой Омфа­лой» и «Дея­ни­рой».

Были одна­ко попыт­ки хотя несколь­ко огра­ни­чить сво­бо­ду комедии, кото­рая ино­гда пере­хо­ди­ла вся­кие гра­ни­цы. Так, в 440 г. во вре­мя вос­ста­ния Само­са, в виду воз­буж­ден­но­го состо­я­ния обще­ства и опа­се­ния, чтобы пре­стиж афи­нян не пал в гла­зах союз­ни­ков, запре­ще­но было выво­дить на сце­ну лиц под их име­на­ми. Но такое огра­ни­че­ние суще­ст­во­ва­ло недол­го и через три года было отме­не­но. Есть ука­за­ния, что впо­след­ст­вии все-таки запре­ща­лось осме­и­вать на сцене долж­ност­ных лиц, осо­бен­но архон­тов, под их име­на­ми, ибо «имя это не отдель­но­го лица, а государ­ства». По сло­вам неиз­вест­но­го оли­гар­ха 20-х годов V в., афи­няне не доз­во­ля­ют осме­и­вать демос в комедии или дур­но о нем гово­рить, чтобы не слы­шать о себе дур­ных отзы­вов, но если кто жела­ет осме­ять част­ное лицо, то побуж­да­ют к это­му, зная хоро­шо, что осме­и­вае­мый будет не из демо­са, не из мас­сы, но или бога­тый, или бла­го­род­ный, или вли­я­тель­ный⁷⁷. В слу­чае осме­я­ния демо­са или долж­ност­ных с.190 лиц мож­но было под­верг­нуть­ся обви­не­нию в оскорб­ле­нии наро­да. Но если и были подоб­ные огра­ни­че­ния, в сущ­но­сти, как пока­зы­ва­ют про­из­веде­ния Ари­сто­фа­на, они мало стес­ня­ли коми­ков. О тра­ги­че­ском поэте Фри­ни­хе Геро­дот рас­ска­зы­ва­ет (IV, 21), что когда после вос­ста­ния Ионии он напи­сал дра­му «Взя­тие Миле­та», в кото­рой изо­бра­зил паде­ние это­го горо­да, и во вре­мя ее пред­став­ле­ния весь театр залил­ся сле­за­ми, то афи­няне нало­жи­ли на авто­ра пеню в 1000 драхм за то, что он напом­нил об этом несчаст­ном собы­тии, а на буду­щее вре­мя поста­но­ви­ли подоб­ной пье­сы не ста­вить.

Во вто­рой поло­вине V в. обна­ру­жи­лись новые тече­ния в умст­вен­ной жиз­ни гре­ков. То была эпо­ха «Про­све­ще­ния», пред­ста­ви­те­ля­ми кото­ро­го с одной сто­ро­ны явля­лись такие фило­со­фы, как Ана­к­са­гор, с его уче­ни­ем о «разу­ме», с его стрем­ле­ни­ем объ­яс­нять вся­кие явле­ния при­чи­на­ми есте­ствен­ны­ми, счи­тав­ший, напр., солн­це и звезды рас­ка­лен­ны­ми камен­ны­ми мас­са­ми, а с дру­гой сто­ро­ны — софи­сты, с их субъ­ек­ти­виз­мом, утвер­ждав­шие, подоб­но Про­та­го­ру, что «чело­век есть мера вещей». Неко­то­рые чер­ты гре­че­ско­го «Про­све­ще­ния» пред­став­ля­ют ана­ло­гию фран­цуз­ско­му «Про­све­ще­нию» XVIII в. И в Гре­ции то было вре­мя про­буж­де­ния и раз­ви­тия кри­ти­че­ской мыс­ли, рацио­на­лиз­ма. Пред­ста­ви­те­ли ново­го фило­соф­ско­го направ­ле­ния начи­на­ют играть вид­ную роль в тогдаш­нем обра­зо­ван­ном обще­стве. В неко­то­рых домах Афин устра­и­ва­ют­ся собра­ния, нечто в роде сало­нов, в кото­рых ведут­ся фило­соф­ские беседы и спо­ры. Изве­стен напр. кру­жок Перик­ла, цен­тром кото­ро­го явля­лась пре­крас­ная Аспа­зия. Заез­жий зна­ме­ни­тый или мод­ный софист — желан­ный гость в доме тако­го афин­ско­го бога­ча, как Кал­лий. Софи­сты начи­на­ют соби­рать вокруг себя тол­пы слу­ша­те­лей.

При­бы­тие, напр., Про­та­го­ра в Афи­ны — круп­ное собы­тие. Изве­стие о нем пере­хо­дит из уст в уста. Зна­ко­мый Сокра­та, Гип­по­крат, спе­шит к нему еще до рас­све­та, чтобы сооб­щить об этом; он готов ничем не поску­пить­ся, лишь бы зна­ме­ни­тый софист сде­лал и его муд­рым. Но Сократ уже зна­ет о при­бы­тии Про­та­го­ра. Лишь ста­ло све­тать, Сократ и Гип­по­крат идут в дом Кал­лия, где оста­но­вил­ся с.191 Про­та­гор. При­врат­ник нехотя едва впус­ка­ет их. Дом уже полон гостей, слу­ша­те­лей и собе­сед­ни­ков. Про­та­гор про­ха­жи­ва­ет­ся в пор­ти­ке и с ним по одну сто­ро­ну сам хозя­ин Кал­лий, Пери­к­лов сын Парал и Хар­мид, по дру­гую — стар­ший сын Перик­ла, Ксан­фипп, и еще неко­то­рые лица; а поза­ди сле­до­ва­ли, при­слу­ши­ва­ясь к раз­го­во­ру, по-види­мо­му, чуже­зем­цы, те, что́ Про­та­гор уво­дит за собою из каж­до­го горо­да, чрез кото­рый про­хо­дит, «оча­ро­вы­вая голо­сом как Орфей, а они идут за ним по голо­су как оча­ро­ван­ные». Когда Про­та­гор со сво­и­ми собе­сед­ни­ка­ми — пово­ра­чи­вал, они почти­тель­но рас­сту­па­лись, про­пус­кая их впе­ред, и затем опять сле­до­ва­ли поза­ди. На про­ти­во­по­лож­ной сто­роне вос­седал на высо­ком седа­ли­ще дру­гой извест­ный софист Гип­пий из Элиды и вел с окру­жав­ши­ми его лица­ми бесе­ду, по-види­мо­му, о раз­ных аст­ро­но­ми­че­ских пред­ме­тах. Был тут и тре­тий извест­ный софист — Про­дик из Кео­са. Его голос, густой бас, доно­сил­ся из поме­ще­ния, кото­рое рань­ше слу­жи­ло кла­до­вой, а теперь, так как не хва­та­ло ком­нат за мно­же­ст­вом жиль­цов, госте­при­им­ным хозя­и­ном уступ­ле­но было тоже гостям. Про­дик лежал еще, завер­ну­тый в оде­я­ла или ков­ры, и раз­го­ва­ри­вал с лежав­ши­ми там же лица­ми, но о чем, Сократ не мог разо­брать вслед­ст­вие низ­ко­го голо­са Про­ди­ка и т. д. Так живо рису­ет Пла­тон в «Про­та­го­ре» сло­ва­ми Сокра­та кар­ти­ну пре­бы­ва­ния зна­ме­ни­тых софи­стов в Афи­нах⁷⁸. Здесь в ярких и рельеф­ных чер­тах мы видим, как отно­си­лась к этим софи­стам та часть афин­ско­го обще­ства, кото­рая стре­ми­лась к ново­му обра­зо­ва­нию.

Но меж­ду новым про­све­ще­ни­ем и ста­ры­ми веро­ва­ни­я­ми, воз­зре­ни­я­ми и пред­рас­суд­ка­ми столк­но­ве­ние было неми­ну­е­мо. Глу­бо­кую про­ти­во­по­лож­ность двух миро­воз­зре­ний нагляд­но изо­бра­жа­ет рас­сказ у Плу­тар­ха о том, как одна­жды при­нес­ли Пери­к­лу из дерев­ни голо­ву бара­на с одним рогом посе­редине, как тогдаш­ний извест­ный пред­ска­за­тель Лам­пон усмот­рел в этом пред­зна­ме­но­ва­ние тор­же­ства Перик­ла над с.192 его сопер­ни­ком, Фукидидом Ало­пек­ским, и пере­хо­да вла­сти в одни руки, а Ана­к­са­гор, раз­ру­бив голо­ву, объ­яс­нил это явле­ние есте­ствен­ным обра­зом. Сам Лам­пон, прав­да, был хорош с Пери­к­лом и при­над­ле­жал к чис­лу близ­ких к нему людей; но были дру­гие веща­те­ли, тол­ко­ва­те­ли ора­ку­лов — так назы­вае­мые хре­смо­ло­ги — и тому подоб­ные лица, кото­рым нена­вист­но было новое про­све­ще­ние и его пред­ста­ви­те­ли. Они нахо­ди­ли себе сочув­ст­вие и опо­ру с одной сто­ро­ны в кон­сер­ва­тив­ной части афин­ско­го обще­ства, в тех, кто опа­сал­ся уче­ния софи­стов, как под­ры­ваю­ще­го осно­вы тогдаш­ней рели­гии и нрав­ст­вен­но­сти, а с дру­гой — в народ­ной мас­се, кото­рая в поли­ти­че­ском отно­ше­нии настро­е­на была ско­рее ради­каль­но.

Про­све­ще­ние было попу­ляр­но и рас­про­стра­ня­лось в извест­ных сло­ях афин­ско­го обще­ства; но низ­шие слои демо­са были им мало затро­ну­ты. Прав­да, гра­мот­ность в Афи­нах была широ­ко рас­про­стра­не­на; почти каж­дый афи­ня­нин умел читать и писать: у Ари­сто­фа­на во «Всад­ни­ках» даже кол­бас­ник, улич­ный тор­гаш, гра­мо­тен: «нау­кам не учен, лишь гра­мо­те», хотя «и той худо­го хуже». Самый строй афин­ской жиз­ни, посто­ян­ное непо­сред­ст­вен­ное уча­стие граж­дан в управ­ле­нии и в обсуж­де­нии дел государ­ст­вен­ных, раз­ви­тие искус­ства и лите­ра­ту­ры, театр, все это долж­но было дей­ст­во­вать раз­ви­ваю­щим обра­зом и поды­мать общий уро­вень. Но все же мас­са сто­я­ла ско­рее за ста­ри­ну, за ста­рые веро­ва­ния. Мало того: она пол­на была суе­ве­рий и пред­рас­суд­ков; она мало сочув­ст­ву­ет ново­му про­све­ще­нию и ско­рее враж­деб­но настро­е­на по отно­ше­нию к нему; она в сущ­но­сти не тер­пит иссле­до­ва­те­лей при­ро­ды, видит в них без­бож­ни­ков и вред­ных воль­но­дум­цев. Нако­нец в ее гла­зах пре­вос­ход­ство ума и обра­зо­ва­ния нару­ша­ет до извест­ной сте­пе­ни прин­цип равен­ства. В одной из речей тако­го дема­го­га, как Кле­он, у Фукидида (III, 37) есть харак­тер­ное место: Кле­он хва­лит необ­ра­зо­ван­ность, нахо­дя ее полез­нее ума и обра­зо­ва­ния для государ­ства. «Необ­ра­зо­ван­ность», гово­рит он, «соеди­нен­ная со скром­но­стью полез­нее, чем смыш­ле­ность, соеди­нен­ная с рас­пу­щен­но­стью, и люди попро­ще обык­но­вен­но луч­ше пра­вят государ­ст­вом, чем умные. Ибо с.193 послед­ние хотят казать­ся муд­рее зако­нов, брать верх при вся­ком обсуж­де­нии в народ­ном собра­нии… и таким обра­зом губят государ­ства. Люди же про­стые, не дове­ряя соб­ст­вен­но­му зна­нию, счи­та­ют себя менее све­ду­щи­ми, чем зако­ны, и менее спо­соб­ны­ми, чтобы пори­цать речь пре­крас­но­го ора­то­ра… и они боль­шею частью луч­ше пра­вят».

Таким обра­зом афин­ская демо­кра­тия в сво­их поли­ти­че­ски ради­каль­ных эле­мен­тах в рели­ги­оз­ных и куль­тур­ных вопро­сах была настро­е­на кон­сер­ва­тив­но и даже реак­ци­он­но. Пар­тии, кото­рые в поли­ти­ке явля­лись непри­ми­ри­мы­ми вра­га­ми, край­ние кон­сер­ва­то­ры и край­ние демо­кра­ты, по отно­ше­нию к ново­му умст­вен­но­му дви­же­нию высту­па­ют союз­ни­ка­ми во имя борь­бы с новым направ­ле­ни­ем и сохра­не­ния ста­рых тра­ди­ций⁷⁹.

В Афи­нах еще в век Перик­ла воз­двиг­ну­то было гоне­ние на Ана­к­са­го­ра. Один из извест­ных в то вре­мя афин­ских хре­смо­ло­гов и про­ри­ца­те­лей, Дио­пейф, высту­пил в народ­ном собра­нии с пред­ло­же­ни­ем, в силу кото­ро­го кто не при­зна­вал богов или рас­суж­дал о небес­ных явле­ни­ях, тот под­вер­гал­ся обви­не­нию в государ­ст­вен­ном пре­ступ­ле­нии. То было вре­мя, когда поло­же­ние Перик­ла ста­ло коле­бать­ся, оппо­зи­ция про­тив него уси­ли­ва­лась, и пред­ло­же­ние Дио­пей­фа было при­ня­то. Эта «псе­физ­ма Дио­пей­фа», лежа­щая тем­ным пят­ном на афин­ской демо­кра­тии, преж­де все­го име­ла в виду, конеч­но, Ана­к­са­го­ра, жив­ше­го тогда в Афи­нах, и таким обра­зом пре­ста­ре­ло­му фило­со­фу под конец жиз­ни при­шлось поки­нуть Афи­ны и пере­се­лить­ся в Ламп­сак. Дру­гие при­ме­ры пре­сле­до­ва­ния за сво­бо­до­мыс­лие отно­сят­ся к более позд­не­му вре­ме­ни, уже в эпо­хе Пело­пон­нес­ской вой­ны. Так, поэт Диа­гор, по поста­нов­ле­нию народ­но­го собра­ния, объ­яв­лен был вне покро­ви­тель­ства зако­на, подоб­но тира­нам, и его голо­ва оце­не­на за то, что в одном из сво­их про­из­веде­ний отверг суще­ст­во­ва­ние богов, так как они остав­ля­ют без­на­ка­зан­ны­ми пре­ступ­ле­ния людей. Зна­ме­ни­тый Про­та­гор, гово­рив­ший: «о богах я не в состо­я­нии с.194 что-либо знать, ни что они суще­ст­ву­ют, ни что их нет; ибо есть мно­гое, что́ пре­пят­ст­ву­ет тако­му зна­нию — и неяс­ность само­го пред­ме­та, и крат­кость чело­ве­че­ской жиз­ни», — этот Про­та­гор, по пред­ло­же­нию Пифо­до­ра, извест­но­го впо­след­ст­вии оли­гар­ха, при­вле­чен был к ответ­ст­вен­но­сти, как ате­ист; его сочи­не­ния сожже­ны были на пло­ща­ди, а сам он бежал из Афин, где он про­вел мно­го лет.

Не будем гово­рить здесь о про­цес­се и каз­ни Сокра­та, пото­му что это­го еще при­дет­ся касать­ся и пото­му что здесь при­ме­ша­лись поли­ти­че­ские моти­вы.

Несмот­ря на все пере­ме­ны, на раз­ви­тие демо­кра­тии и пере­ход вла­сти к наро­ду, афи­няне в неко­то­рых отно­ше­ни­ях настро­е­ны были кон­сер­ва­тив­но. Это обна­ру­жи­ва­лось и в дру­гой сфе­ре — в воз­зре­ни­ях на про­ис­хож­де­ние, на труд. Юриди­че­ски и поли­ти­че­ски афин­ские граж­дане были рав­ны, но в соци­аль­ном отно­ше­нии пол­но­го равен­ства не было. И в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах, напр., знат­ность про­ис­хож­де­ния и богат­ство не совсем утра­ти­ли зна­че­ние: они откры­ва­ли доро­гу к вла­сти и к вли­я­нию. На неко­то­рые долж­но­сти, почет­ные и не соеди­нен­ные с мате­ри­аль­ны­ми выго­да­ми, заме­щав­ши­е­ся не по жре­бию, осо­бен­но на долж­ность стра­те­гов, изби­ра­ли пре­иму­ще­ст­вен­но лиц более или менее вид­но­го про­ис­хож­де­ния и бога­тых. Ари­сто­тель, гово­ря (в 26 гл. «Афин­ской Поли­тии») о 50-х годах V в., когда Афи­ны вели борь­бу из-за геге­мо­нии на суше, отме­ча­ет, что тогда в стра­те­ги выби­ра­лись «неопыт­ные в воен­ном деле, но поль­зо­вав­ши­е­ся поче­том ради сла­вы пред­ков». Этим он объ­яс­ня­ет гро­мад­ность потерь, поне­сен­ных в то вре­мя афи­ня­на­ми; объ­яс­не­ние невер­ное — то было вре­мя таких пол­ко­вод­цев, как Кимон и Миро­нид, — но самый факт избра­ния на долж­ность стра­те­гов боль­шею частью людей знат­ных и состо­я­тель­ных верен. Вспом­ним, какую вид­ную роль в Афи­нах играл поз­же, во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны, в сущ­но­сти сла­бый и без­дар­ный Никий, бла­го­да­ря сво­е­му про­ис­хож­де­нию, а еще более — богат­ству. Бла­го­род­ное про­ис­хож­де­ние — это слав­ная и завид­ная доля, с точ­ки зре­ния даже афи­ня­ни­на V в. В чис­ле тех недо­стат­ков, кото­рые в комеди­ях Ари­сто­фа­на слу­жат позор­ным клей­мом для выво­ди­мых на сце­ну с.195 лич­но­стей, низость про­ис­хож­де­ния зани­ма­ет дале­ко не послед­нее место. Прав­да, это — голос оппо­зи­ции: коми­ки вооб­ще хва­лят «доб­рое, ста­рое вре­мя», и у них ясно про­гляды­ва­ет ари­сто­кра­ти­че­ская тен­ден­ция. Но пье­сы Ари­сто­фа­на были попу­ляр­ны; они дава­лись пред тыся­ча­ми зри­те­лей, и, веро­ят­но, заме­ча­ния коми­ка в этом отно­ше­нии не явля­лись чем-либо ори­ги­наль­ным, не состав­ля­ли рез­ко­го дис­со­нан­са с настро­е­ни­ем и воз­зре­ни­я­ми обще­ства; ина­че бы они и не про­из­во­ди­ли над­ле­жа­ще­го эффек­та.

Но еще боль­ше раз­ли­чия в обще­ст­вен­ное поло­же­ние афин­ских граж­дан вно­си­ли заня­тия и мате­ри­аль­ные сред­ства.

Геро­дот гово­рит (II, 167), что у всех почти вар­ва­ров поль­зу­ют­ся мень­шим поче­том те, кто зани­ма­ет­ся ремеслом и их потом­ки, что счи­та­ет­ся бла­го­род­ным тот, кто воз­дер­жи­ва­ет­ся от руч­но­го труда, и в осо­бен­но­сти, кто посвя­ща­ет себя воен­но­му делу, и что у них заим­ст­во­ва­ли это все гре­ки, боль­ше всех — спар­тан­цы, мень­ше же всех пре­зи­ра­ют ремес­лен­ни­ков корин­фяне. Об афи­ня­нах Геро­дот не упо­ми­на­ет: оче­вид­но, по его мне­нию, они не состав­ля­ли исклю­че­ния⁸⁰. И в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах, несмот­ря на всю их исо­но­мию и исе­го­рию, заме­ча­ет­ся раз­ни­ца в обще­ст­вен­ном поло­же­нии, напр., земле­вла­дель­цев и людей, изби­раю­щих выс­шие, так назы­вае­мые сво­бод­ные про­фес­сии, с одной сто­ро­ны и пред­ста­ви­те­лей низ­ших про­фес­сий — ремес­лен­ни­ков и рабо­чих — с дру­гой, как это есть, по заме­ча­нию Э. Мей­е­ра⁸¹, и в совре­мен­ном обще­стве. Древ­ние были толь­ко откро­вен­нее⁸². Физи­че­ский труд, вооб­ще труд рабо­че­го, ремес­лен­ни­ка, мел­ко­го тор­гов­ца неред­ко уни­жал граж­да­ни­на в гла­зах афин­ско­го обще­ства. В этом направ­ле­нии нема­ло вли­я­ло раб­ство: заня­тия, свой­ст­вен­ные рабам, а так­же и мет­э­кам, есте­ствен­но не счи­та­лись почет­ны­ми для граж­дан, и лица, зани­мав­ши­е­ся подоб­ны­ми про­фес­си­я­ми, в с.196 обще­ст­вен­ном мне­нии как бы при­рав­ни­ва­лись к непол­но­прав­ным.

В этом отно­ше­нии чрез­вы­чай­но харак­тер­ный эпи­зод мы встре­ча­ем в IV в., когда, каза­лось бы, демо­кра­ти­че­ские тен­ден­ции долж­ны быть еще силь­нее, — эпи­зод, о кото­ром узна­ем из речи Демо­сфе­на⁸³. Один афин­ский граж­да­нин, по име­ни Евк­си­фей, был вычерк­нут из спис­ка демотов и, сле­до­ва­тель­но, лишен граж­дан­ских прав. В дока­за­тель­ство его неграж­дан­ско­го про­ис­хож­де­ния ука­зы­ва­лось, меж­ду про­чим, на то, что он и его мать тор­го­ва­ли лен­та­ми на рын­ке: Евк­си­фей про­да­вал лен­ты на рын­ке, он — ремес­лен­ник и мел­кий тор­го­вец; зна­чит, он не афи­ня­нин, а мет­эк. Кро­ме того, его мать была кор­ми­ли­цей. «Мы при­зна­ем», защи­ща­ет­ся Евк­си­фей, «что и лен­ты про­да­ва­ли и жили не так, как жела­ли бы»; он при­зна­ет, что мать его была и кор­ми­ли­цей: «мы не отри­ца­ем, что это дей­ст­ви­тель­но слу­чи­лось, когда государ­ство нахо­ди­лось в несча­стии» (во вре­мя вой­ны) «и все бед­ст­во­ва­ли… Если бы мы были бога­ты, то не ста­ли бы тор­го­вать лен­та­ми и не нахо­ди­лись бы в без­вы­ход­ном поло­же­нии… Не уни­жай­те, судьи, бед­ня­ков — доста­точ­ное для них уже бед­ст­вие бед­ность — и тех осо­бен­но, кото­рые пред­по­чи­та­ют работать и жить чест­но… Что уни­зи­тель­но быть кор­ми­ли­цей, этой исти­ны я не отри­цаю; но мы непра­вы не в том слу­чае, если мы были бед­ны, но — если мы не граж­дане, и не о поло­же­нии или иму­ще­стве идет насто­я­щий про­цесс, а отно­си­тель­но про­ис­хож­де­ния: мно­гие раб­ские и недо­стой­ные обя­зан­но­сти бед­ность застав­ля­ет выпол­нять и сво­бод­ных, за что́ спра­вед­ли­вее пожа­леть их, афи­няне, неже­ли губить». Евк­си­фей про­сит судей не счи­тать трудя­щих­ся «чужи­ми», неграж­да­на­ми, а счи­тать донос­чи­ков зло­де­я­ми. Из этой же речи ока­зы­ва­ет­ся, что в Афи­нах суще­ст­во­вал закон, кото­рым запре­ща­лось ста­вить в упрек граж­да­ни­ну или граж­дан­ке их заня­тие на рын­ке; оче­вид­но, такие слу­чаи быва­ли неред­ки и для ограж­де­ния граж­дан от обид пона­до­бил­ся осо­бый закон.

с.197 Богат­ство очень цени­лось в Афи­нах, боль­ше, чем бла­го­род­ство про­ис­хож­де­ния; без него и знат­ность мало зна­чи­ла. В гла­зах мас­сы бла­го­ро­ден тот, кто богат. Бла­го­род­ный, но бед­ный — ничто, гово­рит один из геро­ев Еври­пида; пло­хо не иметь ниче­го; знат­ное про­ис­хож­де­ние не достав­ля­ет средств к жиз­ни⁸⁴. Быть бед­ным зна­чит быть в пре­зре­нии и бес­че­стии, гово­рит­ся у Еври­пида в дру­гом месте. И раб в поче­те, если он богат. Само­го дур­но­го чело­ве­ка богат­ство воз­во­дит в пер­вые люди.

Для муд­ро­го, мой маль­чик, бог один — Богат­ство, да! а про­чее — при­кра­сы Сло­вес­ные, шуми­ха…85

Рядом с этим мы встре­ча­ем у Еври­пида и иные, про­ти­во­по­лож­ные воз­зре­ния. Меж­ду про­чим уже у него выска­зы­ва­ет­ся мысль, что богат­ство не состав­ля­ет соб­ст­вен­но­сти людей: его дают боги лишь для поль­зо­ва­ния нам⁸⁶.

Богат­ство и бед­ность вно­си­ли, конеч­но, нера­вен­ство в среду афин­ских граж­дан. Но в луч­шую пору демо­кра­тии нера­вен­ство это не было так вели­ко, как впо­след­ст­вии; не было еще такой без­дны меж­ду бога­ты­ми и бед­ны­ми; борь­ба клас­сов еще не при­ни­ма­ла таких жесто­ких форм, как поз­же в эпо­ху кри­зи­са и упад­ка афин­ской демо­кра­тии; мно­го­чис­лен­но­го про­ле­та­ри­а­та не суще­ст­во­ва­ло. Мы виде­ли⁸⁷, что насе­ле­ние в век Перик­ла поль­зо­ва­лось вооб­ще бла­го­со­сто­я­ни­ем. По рас­че­ту Э. Мей­е­ра (IV, 56), перед Пело­пон­нес­скою вой­ною из обще­го чис­ла 55500 взрос­лых граж­дан око­ло 2500 было пен­та­ко­сио­медим­нов и всад­ни­ков, 33000 зев­ги­тов и 20000 фетов. По дру­го­му рас­че­ту (у Фран­кот­та, I, 165—170), из 30000 или 35000 граж­дан 20600 мог­ли при­над­ле­жать к пер­вым трем клас­сам, а осталь­ные — к фетам. Боль­шин­ство афи­нян вла­де­ло еще с.198 хотя неболь­шою земель­ною соб­ст­вен­но­стью. Мно­гие посто­ян­но жили на сво­ем участ­ке, где имел­ся и дом. Дру­гие явля­лись сюда из горо­да, с тем, чтобы к захо­ду солн­ца воз­вра­тить­ся в Афи­ны; ино­гда, впро­чем, они оста­ва­лись на сво­ем участ­ке в тече­ние несколь­ких дней, заня­тые ухо­дом за пло­до­вы­ми дере­вья­ми и осо­бен­но за вино­град­ни­ка­ми и олив­ка­ми. Доро­га из Афин про­из­во­ди­ла при­ят­ное впе­чат­ле­ние: кру­гом было все возде­ла­но; всюду чув­ст­во­ва­лась дея­тель­ность чело­ве­ка⁸⁸. — Тор­гов­ля, ремес­ла раз­ви­ва­лись; мас­са нахо­ди­ла себе зара­боток. Зара­бот­ная пла­та в то вре­мя рав­ня­лась при­бли­зи­тель­но 1 драх­ме в день⁸⁹. Лица сво­бод­ных про­фес­сий — вра­чи, поэты, адво­ка­ты — полу­ча­ли зна­чи­тель­ный гоно­рар; осо­бен­но это нуж­но ска­зать о софи­стах. В то вре­мя, как на бога­тых лежа­ли тяже­лые повин­но­сти, литур­гии, в роде три­эрар­хии, соци­аль­ная поли­ти­ка направ­ле­на была в поль­зу мало­со­сто­я­тель­ной мас­сы; сто­ит толь­ко вспом­нить о систе­ме денеж­но­го воз­на­граж­де­ния, фео­ри­коне, посо­бии увеч­ным и бед­ным, кле­ру­хи­ях, широ­кой стро­и­тель­ной дея­тель­но­сти Перик­ла.

Поли­ти­че­ски­ми пра­ва­ми, исо­но­ми­ей и исе­го­ри­ей поль­зо­ва­лись в Афи­нах толь­ко граж­дане, т. е. мень­шин­ство все­го насе­ле­ния. Отно­си­тель­но коли­че­ства насе­ле­ния Атти­ки дол­гое вре­мя при­ни­ма­лись циф­ры, уста­нов­лен­ные Беком⁹⁰, по кото­ро­му в пору рас­цве­та Афин чис­ло взрос­лых граж­дан было 20000 (с жена­ми и детьми — ок. 100000), мет­э­ков — 10000, а рабов более 350000. Новей­шие иссле­до­ва­ния повы­ша­ют чис­ло граж­дан­ско­го насе­ле­ния и пони­жа­ют почти втрое-вчет­ве­ро чис­ло рабов, так что соот­но­ше­ние цифр полу­ча­ет­ся иное. По одним вычис­ле­ни­ям⁹¹, в нача­ле Пело­пон­нес­ской вой­ны афин­ских граж­дан было 35000 (не счи­тая око­ло 10000 кле­ру­хов), мет­э­ков — 10000, рабов — с.199 око­ло 100000; по дру­го­му⁹², взрос­лых граж­дан было тогда 55500, а счи­тая жен­щин и детей — 170000⁹³, мет­э­ков, по мень­шей мере, — 14000 (с жена­ми и детьми — до 40000), а рабов взрос­лых при­бли­зи­тель­но 50000, всех же — 150000. Афин­ская демо­кра­тия не стре­ми­лась рас­ши­рить круг пол­но­прав­ных граж­дан. Даро­ва­ние пра­ва граж­дан­ства было ред­ко­стью и обстав­ля­лось боль­ши­ми фор­маль­но­стя­ми (тре­бо­ва­лось при­сут­ст­вие в народ­ном собра­нии не менее 6000 граж­дан). Мало того: в 451/450 г., как было уже не раз упо­мя­ну­то, Перикл про­вел закон, по кото­ро­му пра­вом граж­дан­ства мог поль­зо­вать­ся толь­ко тот, кто про­ис­хо­дил от афи­ня­ни­на и афи­нян­ки. С тех пор, как Афи­ны ста­ли гла­вою сою­за, тор­го­вым и умст­вен­ным цен­тром гре­че­ско­го мира, сюда, как извест­но, схо­ди­лось и здесь жило мно­го уро­жен­цев раз­ных стран, рос­ло чис­ло сме­шан­ных бра­ков, и чуж­дый эле­мент в афин­ском граж­дан­стве дол­жен был все уве­ли­чи­вать­ся, все более и более в него про­ни­кать. Закон Перик­ла имел в виду поло­жить конец это­му и, так ска­зать, очи­стить состав афин­ско­го граж­дан­ства на буду­щее вре­мя, пред­о­хра­нить его от погло­ще­ния эле­мен­та­ми ино­зем­ны­ми. Такой огра­ни­чи­тель­ный закон вполне отве­чал инте­ре­сам тех, кто уже поль­зо­вал­ся пра­вом граж­дан­ства и свя­зан­ны­ми с ним выго­да­ми и пре­иму­ще­ства­ми, кто не желал делить их с дру­ги­ми. Но очи­щая состав афин­ско­го граж­дан­ства от сме­шан­ных и раз­но­род­ных эле­мен­тов, быть может, пред­о­хра­няя Афи­ны до неко­то­рой сте­пе­ни от охло­кра­тии, гос­под­ства чер­ни, Пери­к­лов закон имел и свою обо­рот­ную сто­ро­ну. Он умень­шал чис­ло граж­дан и при­том в такое вре­мя, когда государ­ству осо­бен­но важ­но было иметь их поболь­ше в виду борь­бы с Пело­пон­нес­ским сою­зом: вспом­ним, что закон этот про­веден в 451/450 г., после ката­стро­фы, постиг­шей афи­нян в Егип­те, и тяж­ких потерь в борь­бе за геге­мо­нию на суше⁹⁴. Он оттал­ки­вал с.200 от Афин мно­гие эле­мен­ты. Он мог пове­сти к ско­рей­ше­му вырож­де­нию афин­ско­го граж­дан­ства, лишая его при­ли­ва све­жих сил и воз­мож­но­сти обнов­лять свой состав. Сколь­ко даро­ви­тых лич­но­стей и про­слав­лен­ных дея­те­лей в Афи­нах было имен­но сме­шан­но­го про­ис­хож­де­ния, сами или их пред­ки, напр. Кли­сфен, Феми­стокл, Кимон, исто­рик Фукидид! С точ­ки зре­ния Пери­к­ло­ва зако­на все это были бы непол­но­прав­ные граж­дане, nothoi, т. е. неза­кон­но­рож­ден­ные. Таким был и сын само­го Перик­ла от Аспа­зии, по име­ни тоже Перикл, о даро­ва­нии граж­дан­ства кото­ро­му отец впо­след­ст­вии вынуж­ден был про­сить народ­ное собра­ние…

Итак, афин­ские граж­дане состав­ля­ли пол­но­прав­ное мень­шин­ство, поль­зо­вав­ше­е­ся поли­ти­че­ской сво­бо­дой и равен­ст­вом, сре­ди осталь­но­го насе­ле­ния, непол­но­прав­но­го. К послед­не­му при­над­ле­жа­ли не толь­ко мет­эки и рабы, но и жен­щи­ны.

В срав­не­нии с гоме­ри­че­ской эпо­хой в пери­од раз­ви­тия демо­кра­тии поло­же­ние гре­че­ской жен­щи­ны на пер­вых порах ухуд­ши­лось. Неко­то­рое вли­я­ние мог на это ока­зать Восток, а глав­ное — про­све­ще­ние и раз­ви­тие город­ской, более широ­кой поли­ти­че­ской жиз­ни сна­ча­ла долж­но было вырыть про­пасть меж­ду мужем и женою. Муж про­во­дит вре­мя боль­шею частью вне дома, на пло­ща­ди; он занят фило­соф­ски­ми спо­ра­ми, государ­ст­вен­ны­ми и обще­ст­вен­ны­ми дела­ми; он живет более широ­ки­ми поли­ти­че­ски­ми и умст­вен­ны­ми инте­ре­са­ми. А жена сидит обык­но­вен­но дома, разо­де­тая и нару­мя­нен­ная или погру­жен­ная в хозяй­ст­вен­ные заботы. Дом — это ее мир, и доб­ро­де­тель­ная жена не долж­на была пере­сту­пать его гра­ниц. «Что́ умно­го и слав­но­го мы можем совер­шить», спра­ши­ва­ет одна из геро­инь Ари­сто­фа­но­вой комедии «Лиси­стра­та», «мы, жен­щи­ны, кото­рые сидим дома, укра­шен­ные цве­та­ми, в жел­то­ша­фран­ной одеж­де, нару­мя­нен­ные, в рос­кош­ных про­зрач­ных пла­тьях, в мод­ных сан­да­ли­ях»? Сидят они под стро­гим при­смот­ром, неред­ко вза­пер­ти, охра­ня­е­мые, если верить тому же с.201 Ари­сто­фа­ну, молос­ски­ми соба­ка­ми, креп­ки­ми зам­ка́ми и запо­ра­ми⁹⁵, хотя, как гово­рит­ся в одном из его отрыв­ков, глуп тот муж, кото­рый пола­га­ет­ся на подоб­ные меры.

В Афи­нах жен­щи­на непра­во­спо­соб­на⁹⁶. Она не мог­ла высту­пать свиде­тель­ни­цею, не мог­ла сама вести судеб­ные дела и начи­нать про­цесс, заклю­чать дого­вор выше извест­ной нор­мы. Над нею посто­ян­ная опе­ка: девуш­кой, в роди­тель­ском доме, она нахо­дит­ся под опе­кой отца, в заму­же­стве — под опе­кой мужа. Замуж выхо­дит она моло­дою, лет пят­на­дца­ти, вос­пи­ты­ва­ет­ся под стро­гим при­смот­ром, по пра­ви­лу «как мож­но мень­ше видеть, слы­шать и гово­рить». Обык­но­вен­но она уме­ет лишь при­готов­лять пла­тье из шер­сти, наблюдать, как делит­ся пря­жа меж­ду слу­жан­ка­ми; зато она хоро­шо обу­че­на кули­нар­но­му искус­ству, «ибо это — важ­ней­шая для нее и для мужа нау­ка». Она застен­чи­ва, роб­ка, стес­ня­ет­ся гово­рить даже с мужем, и нет чело­ве­ка, с кото­рым бы муж мень­ше сове­то­вал­ся о делах, неже­ли с женою.

Гово­ря вкрат­це, тако­ва моло­дая жен­щи­на по гре­че­ско­му Домо­строю⁹⁷. Вооб­ще обыч­ный тогдаш­ний иде­ал жены — мол­ча­ли­вая, скром­ная, трудо­лю­би­вая, «как пче­ла». Даже в век Перик­ла счи­та­лось вели­чай­шею сла­вою для жен­щи­ны, когда о ней мень­ше все­го гово­ри­лось в среде муж­чин как в дур­ную, так и в хоро­шую сто­ро­ну (Фукид., II, 45). От жены тре­бо­ва­лась вер­ность, но мужу доз­во­ля­лось все.

Но то же про­све­ще­ние, кото­рое на пер­вых порах так разъ­еди­ня­ло муж­чи­ну и жен­щи­ну, мало-пома­лу, раз­ны­ми путя­ми, про­ни­ка­ло и в гине­кей, на жен­скую поло­ви­ну. Оно про­буж­да­ло в жен­щине созна­ние при­ни­жен­но­сти, недо­воль­ство поло­же­ни­ем, потреб­ность иной жиз­ни, жела­ние вый­ти из этой замкну­той, узкой сфе­ры. Одна из гос­под­ст­ву­ю­щих черт эпо­хи «Про­све­ще­ния» в Гре­ции, насту­пив­шей вско­ре после Гре­ко-Пер­сид­ских войн, — стрем­ле­ние к эман­си­па­ции, к осво­бож­де­нию от вся­ко­го при­нуж­де­ния, в какой бы фор­ме с.202 оно ни про­яв­ля­лось. То была пора раз­ви­вав­ше­го­ся инди­виду­а­лиз­ма. Уже и в рабе начи­на­ли видеть чело­ве­ка; уже и за ним гото­вы были при­знать чело­ве­че­ские пра­ва; со сце­ны разда­ва­лись сло­ва, что раба позо­рит одно толь­ко назва­ние, что он нисколь­ко не ниже сво­бод­но­го чело­ве­ка; софи­сты про­воз­гла­ша­ли раб­ство без­нрав­ст­вен­ным учреж­де­ни­ем. Есте­ствен­но, что дол­жен был изме­нить­ся взгляд и на жен­щи­ну⁹⁸.

Отра­же­ние это­го мы видим в тогдаш­ней лите­ра­ту­ре, преж­де все­го в тра­гедии.

Как извест­но, в атти­че­ской тра­гедии жен­щи­нам отво­дит­ся чрез­вы­чай­но вид­ное место. Во мно­гих пье­сах они явля­ют­ся глав­ны­ми дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми. И заме­ча­тель­но, что поэты неред­ко наде­ля­ют их силь­ны­ми харак­те­ра­ми, бла­го­род­ст­вом души; мно­гие жен­щи­ны в атти­че­ской тра­гедии пора­жа­ют сво­им вели­чи­ем, сво­им геро­из­мом; они испол­не­ны муже­ства и само­по­жерт­во­ва­ния⁹⁹. Сто­ит вспом­нить хотя бы о таком обра­зе, как Софо­кло­ва Анти­го­на: поэт изо­бра­жа­ет «кон­фликт вла­сти и сове­сти, зако­на и люб­ви», и «Анти­го­на, как пер­вая муче­ни­ца, име­ет пра­во соеди­нить свое имя с иде­ей, кото­рую она освя­ти­ла сво­ей смер­тью»¹⁰⁰. Но для исто­ри­ка осо­бый инте­рес пред­став­ля­ет Еври­пид. Это истый поэт гре­че­ско­го Про­све­ще­ния, со все­ми его иде­я­ми и стрем­ле­ни­я­ми¹⁰¹. Но необ­хо­ди­мо ого­во­рить­ся: мы долж­ны быть гото­вы к тому, что встре­тим у Еври­пида про­ти­во­ре­чия. Объ­яс­ня­ют­ся они, во-пер­вых, тем, что миро­со­зер­ца­ние это­го поэта-скеп­ти­ка не отли­ча­лось стро­гою после­до­ва­тель­но­стью и цель­но­стью; при­том, с тече­ни­ем вре­ме­ни его взгляды меня­лись; а во-вто­рых, нель­зя все то, что́ гово­рят герои тра­гедии, без даль­них рас­суж­де­ний при­пи­сы­вать само­му авто­ру, с.203 как его соб­ст­вен­ное убеж­де­ние. Напр., доволь­но рас­про­стра­не­но мне­ние, буд­то Еври­пид был нена­вист­ни­ком жен­щин, мисо­ги­ном. Дей­ст­ви­тель­но, его Иппо­лит, так ска­зать, прин­ци­пи­аль­ный враг все­го жен­ско­го пола; он горя­чо выра­жа­ет свою нена­висть к нему; он утвер­жда­ет, что жен­щи­на — вели­кое зло. Но само­го поэта, создав­ше­го такие типы без­за­вет­но любя­щих и самоот­вер­жен­ных до геро­из­ма жен­щин, как Ифи­ге­ния, Мака­рия, Алкести­да, мы не в пра­ве счи­тать мисо­ги­ном. Даже Медея у Еври­пида — вели­че­ст­вен­ный образ, и, несмот­ря на всю ее демо­ни­че­скую зло­бу и жаж­ду мести, поэт про­буж­да­ет в нас состра­да­ние к этой жен­щине, оскорб­лен­ной как жена и мать. В уста Медеи Еври­пид вла­га­ет жало­бу на горь­кую долю, на кото­рую обык­но­вен­но обре­че­на жен­щи­на. Здесь уже слы­шит­ся недо­воль­ство замкну­тою жиз­нью, при­ни­жен­ным поло­же­ни­ем. Но в осо­бен­но­сти инте­рес­ны для харак­те­ри­сти­ки жен­ско­го дви­же­ния в Афи­нах сло­ва хора в «Медее» на тему, кото­рую мож­но фор­му­ли­ро­вать так: «чело­век я, и ничто чело­ве­че­ское мне не чуж­до». Здесь гре­че­ская жен­щи­на уста­ми хора заяв­ля­ет о сво­ем стрем­ле­нии и спо­соб­но­сти к умст­вен­но­му раз­ви­тию, к выс­ше­му обра­зо­ва­нию:

Люб­лю я тон­кие сети Нау­ки, люб­лю я выше Умом вос­па­рять, чем женам Обы­чай людей доз­во­ля­ет… Есть муза, кото­рой муд­рость И наша отрад­на; жены Не все ее видят улыб­ку — Меж тысяч одну най­дешь ты — Но ум для нау­ки жен­ский Нель­зя же назвать закры­тым102.

И в «Муд­рой Мела­нип­пе» — тра­гедии, из кото­рой сохра­ни­лись, к сожа­ле­нию, лишь немно­гие отрыв­ки¹⁰³, — Еври­пид вывел жен­щи­ну пред­ста­ви­тель­ни­цею совре­мен­но­го ему «Про­све­ще­ния». Мела­нип­па, по ее соб­ст­вен­ным сло­вам, «не с.204 пло­хо­го мне­ния о себе» и о сво­ем обра­зо­ва­нии; «прав­да, я жен­щи­на», заме­ча­ет она, «но ум есть у меня». Мела­нип­па — фило­соф. Она выска­зы­ва­ет­ся про­тив обыч­ных воз­зре­ний и суе­ве­рий, про­тив веры в чуде­са; поэт вла­га­ет ей в уста сме­лые по скеп­ти­циз­му мыс­ли отно­си­тель­но Зев­са и про­ис­хож­де­ния мира, при­чем в послед­нем слу­чае его Мела­нип­па ссы­ла­ет­ся на то, что она заим­ст­во­ва­ла свои рас­ска­зы у сво­ей мате­ри.

В общем зна­ме­на­те­лен уже тот факт, что жен­щи­ны зани­ма­ют такое вид­ное место в про­из­веде­ни­ях Еври­пида. Оче­вид­но, в то вре­мя начи­на­ли уж инте­ре­со­вать­ся их душев­ным миром; воз­ни­кал вопрос о поло­же­нии жен­щи­ны в семье и в обще­стве, а в при­веден­ных выше сло­вах хора из «Медеи» ска­зы­ва­ют­ся уже выс­шие запро­сы, по край­ней мере избран­но­го мень­шин­ства. В тех неред­ко про­ти­во­ре­чи­вых отзы­вах, кото­рые мы встре­ча­ем у Еври­пида отно­си­тель­но жен­щин, слы­шит­ся как бы отго­ло­сок раз­лич­ных мне­ний по жен­ско­му вопро­су в тогдаш­нем обще­стве.

Комедия пред­став­ля­ет нам даль­ней­шее раз­ви­тие жен­ско­го вопро­са в Афи­нах; здесь жен­ская эман­си­па­ция изо­бра­жа­ет­ся в край­них ее про­яв­ле­ни­ях и, конеч­но, в пре­уве­ли­чен­ном, кари­ка­тур­ном виде.

Ари­сто­фан посвя­тил жен­щи­нам три пье­сы: «Лиси­стра­ту», «Жен­щи­ны на празд­ни­ке фесмофо­рий» и «Жен­щи­ны в народ­ном собра­нии».

В пер­вой комедии гре­че­ские жен­щи­ны, по зову и под пред­во­ди­тель­ст­вом геро­и­ни пье­сы, Лиси­стра­ты, «пре­свет­лой гла­вы сме­ло­го дела и пла­на», соби­ра­ют­ся и реша­ют общи­ми уси­ли­я­ми спа­сти муж­чин и всю Гре­цию от бед­ст­вий вой­ны¹⁰⁴, кото­рая дав­но уже тянет­ся, всем тягост­на и в осо­бен­но­сти дает себя чув­ст­во­вать жен­щи­нам; они отка­зы­ва­ют­ся испол­нять супру­же­ские обя­зан­но­сти, захва­ты­ва­ют акро­поль, каз­ну, сме­ло и энер­гич­но отби­ва­ют напа­де­ния ста­ри­ков, пытаю­щих­ся вытес­нить их из акро­по­ля, и т. д. Затея жен­щин и их при­тя­за­ния, разу­ме­ет­ся, воз­му­ща­ют муж­чин: меж­ду обе­и­ми сто­ро­на­ми воз­ни­ка­ет горя­чий спор, обмен с.205 вза­им­ных напа­док и обви­не­ний. Муж­чи­нам кажет­ся стран­ным, что жен­щи­ны будут заведы­вать денеж­ною каз­ною; кажет­ся безу­ми­ем, что они хотят коман­до­вать граж­да­на­ми: они, сла­бые суще­ства, меч­та­ют теперь о шле­ме и щите и дума­ют вести пере­го­во­ры о мире! Для муж­чин — это реши­тель­ный момент: если кто-либо из нас хоть на палец усту­пит жен­щи­нам, гово­рит кори­фей муж­ско­го хора, тогда они не пре­кра­тят уже неустан­ной дея­тель­но­сти, нач­нут стро­ить кораб­ли, давать мор­ские сра­же­ния и напа­дут на нас, подоб­но Арте­ми­сии (о кото­рой рас­ска­зы­ва­ет Геро­дот и кото­рая при­ни­ма­ла уча­стие в похо­де Ксерк­са на Гре­цию). Муж­чи­нам кажет­ся стран­ным, что жен­щи­ны наме­ре­ны заведы­вать финан­са­ми, но Лиси­стра­та не нахо­дит в этом ниче­го уди­ви­тель­но­го: «раз­ве мы, жен­щи­ны», гово­рит она, «не заве­ду­ем всем домаш­ним хозяй­ст­вом?». Жен­ский хор заяв­ля­ет, что он готов идти на все вме­сте со сво­и­ми муже­ст­вен­ны­ми сест­ра­ми, у кото­рых есть при­род­ные даро­ва­ния, есть гра­ция, есть сме­лость, ум, пат­рио­тизм, разум­ная доб­лесть. «Раз­ве я не обя­за­на давать полез­ные сове­ты государ­ству?» гово­рит уста­ми хора афин­ская жен­щи­на. «Хотя я роди­лась жен­щи­ной, но не лишай­те же меня пра­ва пред­ла­гать луч­шее, неже­ли жал­кое насто­я­щее. Ведь я тоже пла­чу свою долю, ибо я даю государ­ству граж­дан»…

В комедии «Thes­mo­pho­ria­zu­sai»¹⁰⁵ жен­щи­ны, чув­ст­вуя себя оскорб­лен­ны­ми нелест­ны­ми о них отзы­ва­ми и напад­ка­ми Еври­пида, заду­мы­ва­ют сооб­ща защи­тить себя от это­го поэта и ото­мстить ему; но под видом защи­ты комик выстав­ля­ет их еще в худ­шем све­те, чем Еври­пид, так что на самом деле пье­са ока­зы­ва­ет­ся направ­лен­ною боль­ше про­тив жен­щин, неже­ли про­тив Еври­пида.

Третья комедия Ари­сто­фа­на, касаю­ща­я­ся жен­щин, «Жен­щи­ны в народ­ном собра­нии», напи­са­на лет два­дцать спу­стя после двух толь­ко что упо­мя­ну­тых. Жен­щи­ны на рас­све­те, пере­одев­шись в муж­ское пла­тье и под­вя­зав боро­ды, отправ­ля­ют­ся, под пред­во­ди­тель­ст­вом граж­дан­ки Пра­к­са­го­ры, в с.206 народ­ное собра­ние и там, по пред­ло­же­нию той же Пра­к­са­го­ры, при­ни­мая в сооб­ра­же­ние, что при гла­вен­стве муж­чин государ­ство испы­ты­ва­ет бед­ст­вия, каж­дый забо­тит­ся лишь о себе, а об общем — никто, и «дабы не оста­вить неис­про­бо­ван­ным послед­не­го нов­ше­ства», поста­нов­ля­ют пере­дать управ­ле­ние государ­ст­вом жен­щи­нам, ибо слу­жат же они в доме управ­ля­ю­щи­ми и каз­на­че­я­ми, а так­же в виду доб­рых качеств жен­ско­го пола. Государ­ство, по мыс­ли Пра­к­са­го­ры, долж­но быть устро­е­но на совер­шен­но новых осно­ва­ни­ях — на нача­лах сво­бо­ды и равен­ства, общ­но­сти жен — или, вер­нее, мужей — и иму­ще­ства.

Остав­ляя в сто­роне злые насмеш­ки, коми­че­ские подроб­но­сти и непри­стой­ные сце­ны, кото­ры­ми осо­бен­но бога­ты рас­смат­ри­вае­мые комедии, мы видим, что жен­щи­ны у Ари­сто­фа­на недо­воль­ны суще­ст­ву­ю­щим поло­же­ни­ем, про­те­сту­ют про­тив гла­вен­ства муж­чин и сло­вом, и делом; их вол­ну­ют инте­ре­сы их пола, род­но­го горо­да и даже всей Элла­ды; они берут­ся решать государ­ст­вен­ные дела, вме­ши­ва­ют­ся в поли­ти­ку, захва­ты­ва­ют власть в свои руки, предъ­яв­ля­ют при­тя­за­ния на управ­ле­ние, на доступ к долж­но­стям, созда­ют уто­пи­че­ские пла­ны пере­устрой­ства государ­ства и обще­ства на новых нача­лах и т. д. Из их среды выде­ля­ют­ся сме­лые, энер­гич­ные, пред­при­им­чи­вые лич­но­сти — Лиси­стра­ты и Пра­к­са­го­ры.

Конеч­но, каж­дое сло­во коми­ка нель­зя при­ни­мать за чистую моне­ту; несо­мнен­но, у него мно­го пре­уве­ли­че­ний, мно­го кари­ка­тур­но­го. Но и кари­ка­ту­ра долж­на иметь хоть отда­лен­ное сход­ство с ори­ги­на­лом; наме­ки, самые сме­лые и, по-види­мо­му, неле­пые, долж­ны иметь какое-либо отно­ше­ние к дей­ст­ви­тель­но­сти, ина­че они не будут понят­ны и не про­из­ве­дут над­ле­жа­ще­го впе­чат­ле­ния. Комедия Ари­сто­фа­на — все-таки отра­же­ние, хотя бы и кари­ка­тур­ное, тогдаш­ней дей­ст­ви­тель­но­сти. Оче­вид­но, что в кон­це V в. афин­ская жен­щи­на уже начи­на­ет выхо­дить из сво­его при­ни­жен­но­го, замкну­то­го поло­же­ния; она вырос­ла из тех узких рамок, в кото­рые была постав­ле­на ее жизнь; она дости­га­ет боль­шей умст­вен­ной зре­ло­сти; ее само­зна­ние про­буди­лось, и она начи­на­ет отно­сить­ся кри­ти­че­ски к окру­жаю­щим явле­ни­ям, с.207 предъ­яв­лять пра­ва на свою долю уча­стия в обще­ст­вен­ной жиз­ни. Неда­ром комик посвя­тил жен­щи­нам целых три комедии; неда­ром его насмеш­ки были так злост­ны: ясно, что вопрос об эман­си­па­ции жен­щин дав­но уже был постав­лен в Афи­нах и зани­мал умы. В «Лиси­стра­те» диа­лог меж­ду хором муж­чин и хором жен­щин, с вза­им­ны­ми упре­ка­ми и напад­ка­ми, это — в сущ­но­сти столк­но­ве­ние двух про­ти­во­по­лож­ных точек зре­ния на поло­же­ние жен­щи­ны; это — спор сто­рон­ни­ков эман­си­па­ции и встре­во­жен­ных охра­ни­те­лей суще­ст­ву­ю­ще­го поряд­ка, не могу­щих при­ми­рить­ся с новы­ми стрем­ле­ни­я­ми и бро­саю­щих жен­щи­нам, оду­шев­лен­ным эти­ми стрем­ле­ни­я­ми, упрек в невер­но­сти и нрав­ст­вен­ной рас­пу­щен­но­сти.

И Ари­сто­фан не сто­ит оди­но­ко; он не был един­ст­вен­ным коми­ком, заго­во­рив­шим о новых стрем­ле­ни­ях жен­щин: в комедии Фере­кра­та «Тира­ния» жен­щи­ны явля­ют­ся во гла­ве прав­ле­ния; комик Фео­помп напи­сал пье­су «Жен­щи­ны-сол­да­ты» и т. п.

Пола­га­ли, что Ари­сто­фан в сво­ей комедии «Жен­щи­ны в народ­ном собра­нии» имел в виду осме­ять ком­му­ни­сти­че­ский иде­ал Пла­то­на в его «Государ­стве». Но в насто­я­щее вре­мя мож­но счи­тать дока­зан­ною оши­боч­ность тако­го мне­ния: Пла­то­но­во «Государ­ство» появи­лось поз­же Ари­сто­фа­но­вой комедии.

На воз­зре­ни­ях и иде­а­лах Пла­то­на, касаю­щих­ся жен­щин, мы не будем оста­нав­ли­вать­ся, так как они дале­ко сто­я­ли от тогдаш­ней дей­ст­ви­тель­но­сти. Взгляды, близ­кие к этой дей­ст­ви­тель­но­сти, к обыч­ным, гос­под­ст­во­вав­шим в афин­ском обще­стве воз­зре­ни­ям, мы встре­ча­ем у Ксе­но­фон­та. Ксе­но­фонт не сто­ит за рас­ши­ре­ние сфе­ры дея­тель­но­сти жен­щи­ны, за пол­ное равен­ство обо­их полов. Но, при­зна­вая раз­ли­чие в их при­ро­де и в кру­ге дея­тель­но­сти, Ксе­но­фонт допус­ка­ет рав­но­прав­ность жен­щи­ны до извест­ной сте­пе­ни, в извест­ной сфе­ре. Бог, гово­рит он уста­ми Исхо­ма­ха в сво­ем диа­ло­ге «О хозяй­стве», пред­на­зна­чил жен­ский пол для домаш­них заня­тий, а муж­ской — для внедо­маш­них. Бог наде­лил жен­щи­ну боль­шею любо­вью к детям и боль­шею бояз­ли­во­стью, а с.208 муж­чине дал боль­ше муже­ства; но память и забот­ли­вость дал обо­им оди­на­ко­во, так что труд­но решить, кто в этом отно­ше­нии сто­ит выше, муж­чи­на или жен­щи­на, рав­но как дал оди­на­ко­вую спо­соб­ность к уме­рен­но­сти и само­об­ла­да­нию. Каж­дый дол­жен испол­нять свою обя­зан­ность как мож­но луч­ше. Зна­че­ние жены для бла­го­со­сто­я­ния дома такое же, как и зна­че­ние мужа. Исхо­мах счи­та­ет все, чем он вла­де­ет, их общим досто­я­ни­ем; но в сво­ей сфе­ре, в доме, жена долж­на быть блю­сти­тель­ни­цею все­го; она здесь как цари­ца: достой­ных хва­лит и награж­да­ет, недо­стой­ных бра­нит и пори­ца­ет. На ней лежит забота и уход за боль­ны­ми слу­га­ми, челя­дью… Цель бра­ка Ксе­но­фонт видит не толь­ко в про­дол­же­нии рода: вслед­ст­вие раз­ли­чия в при­род­ной орга­ни­за­ции муж и жена как бы нуж­да­ют­ся друг в дру­ге, как бы вза­им­но допол­ня­ют друг дру­га. Жена — луч­шая помощ­ни­ца в доме и в вос­пи­та­нии детей; она — опо­ра в ста­ро­сти, луч­ший друг для мужа и детей и т. д.

Итак, Ксе­но­фонт не сто­рон­ник широ­кой жен­ской эман­си­па­ции; но он выска­зы­ва­ет гуман­ный взгляд на жен­щи­ну и ста­вит ее высо­ко как жену, мать и хозяй­ку в доме. Его Исхо­мах при­зы­ва­ет жену к друж­ной, сов­мест­ной рабо­те в сфе­ре домаш­не­го хозяй­ства и семьи. Если жена ока­зы­ва­ет­ся здесь пло­хою помощ­ни­цею, то Ксе­но­фонт воз­ла­га­ет вину на само­го мужа: он дол­жен осто­рож­но, гуман­но и с любо­вью обу­чать и вос­пи­ты­вать то боль­шею частью юное, необ­ра­зо­ван­ное, роб­кое и бес­по­мощ­ное суще­ство, кото­рое он берет к себе в дом в каче­стве жены. Таким обра­зом, Ксе­но­фонт заго­во­рил уже об обя­зан­но­стях и нрав­ст­вен­ной ответ­ст­вен­но­сти мужа.

Фак­ты, прав­да, скуд­ные, исто­ри­че­ской дей­ст­ви­тель­но­сти под­твер­жда­ют суще­ст­во­ва­ние в гре­че­ской жен­щине стрем­ле­ния к более широ­ко­му умст­вен­но­му раз­ви­тию и к эман­си­па­ции.

Важ­ным момен­том в исто­рии жен­ско­го дви­же­ния в Афи­нах явля­ет­ся эпо­ха Про­све­ще­ния, т. е. вто­рая поло­ви­на V в. до Р. Х., когда, как было упо­мя­ну­то, обна­ру­жи­лось стрем­ле­ние к осво­бож­де­нию от каких бы то ни было оков с.209 и стес­не­ний. Эман­си­па­ция жен­щин долж­на была выра­зить­ся глав­ным обра­зом в двух направ­ле­ни­ях: во-пер­вых, в отре­ше­нии от услов­ной мора­ли, в нару­ше­нии уста­но­вив­ших­ся пра­вил при­ли­чия и нрав­ст­вен­но­сти, и, во-вто­рых, в стрем­ле­нии к выс­ше­му обра­зо­ва­нию. Такое стрем­ле­ние преж­де все­го обна­ру­жи­ва­ет­ся в Малой Азии, Ионии, где до тех пор и поли­ти­че­ская, и умст­вен­ная жизнь шла быст­рее.

Яркой, наи­бо­лее типич­ной пред­ста­ви­тель­ни­цей эпо­хи «Про­све­ще­ния» и века Перик­ла в этом отно­ше­нии явля­ет­ся зна­ме­ни­тая Аспа­зия, дочь Аксио­ха, родом из Миле­та, и в при­веден­ных выше сло­вах хора из Еври­пидо­вой «Медеи» видят намек имен­но на нее.

Аспа­зия сла­ви­лась сво­им умом и обра­зо­ва­ни­ем. Она появи­лась в Афи­нах, новом цен­тре умст­вен­ной жиз­ни Гре­ции, «шко­ле Элла­ды», око­ло середи­ны V в. и здесь заня­ла выдаю­ще­е­ся поло­же­ние в обще­стве. Мы видим ее в доме и в круж­ке Перик­ла, раз­вед­ше­го­ся с пер­вою сво­ею женою, с кото­рою у него, по-види­мо­му, было мало обще­го и кото­рая после того всту­пи­ла в новый брак. Женил­ся ли Перикл на Аспа­зии, вопрос спор­ный; есть осно­ва­ние думать, что Аспа­зия не была гете­рой, кур­ти­зан­кой, как преж­де обык­но­вен­но пола­га­ли, и что она была женою Перик­ла; но их брак с точ­ки зре­ния тогдаш­не­го атти­че­ско­го пра­ва не мог счи­тать­ся закон­ным вполне, ибо Аспа­зия не была афи­нян­ка; по про­веден­но­му же перед тем самим Пери­к­лом зако­ну дети от подоб­ных бра­ков не поль­зо­ва­лись пра­ва­ми граж­дан­ства. Как бы то ни было, Перик­ла и Аспа­зию свя­зы­ва­ла искрен­няя, серь­ез­ная и неж­ная любовь. Любовь эта осно­вы­ва­лась на сход­стве их духов­ных стрем­ле­ний, на общ­но­сти инте­ре­сов и оди­на­ко­во­сти уров­ня умст­вен­но­го раз­ви­тия. Аспа­зия была истин­ной подру­гой жиз­ни Перик­ла, его совет­ни­ком, вдох­нов­ляв­шим и под­дер­жи­вав­шим его в труд­ной дея­тель­но­сти. Тут казал­ся осу­щест­влен­ным тот иде­ал бра­ка и супру­же­ско­го сча­стья, о кото­ром гово­рит Д. С. Милль в сво­ем трак­та­те «Под­чи­нен­ность жен­щи­ны».

Аспа­зия была душою того круж­ка, кото­рый соби­рал­ся в доме Перик­ла: бога­то ода­рен­ная, сияв­шая кра­сотою, с глу­бо­ким и высо­ко раз­ви­тым умом, обла­дав­шая даром с.210 крас­но­ре­чия, она здесь пер­вен­ст­во­ва­ла во всех отно­ше­ни­ях. Тут, при ее дея­тель­ном уча­стии и даже, быть может, руко­вод­стве, велись раз­го­во­ры на самые раз­но­об­раз­ные темы, вол­но­вав­шие умы и касав­ши­е­ся поли­ти­ки, фило­со­фии, бра­ка и семей­но­го сча­стья, обра­зо­ва­ния и вос­пи­та­ния. Какие ино­гда обсуж­да­лись здесь вопро­сы, на это неко­то­рым ука­за­ни­ем слу­жит обви­не­ние про­тив Аспа­зии в без­бо­жии и нече­стии, под­ня­тое Гер­мип­пом.

Если верить древним, Аспа­зия вдох­ну­ла новую жизнь в про­све­ти­тель­ную фило­со­фию того вре­ме­ни; она дава­ла тол­чок к новым иде­ям. Ее назы­ва­ли настав­ни­цею Сокра­та и Перик­ла. Ей при­пи­сы­ва­ли боль­шую долю вли­я­ния на фило­соф­ское раз­ви­тие пер­во­го. Сокра­тов­ский метод, как гово­ри­ли, есть метод Аспа­зии, и у одно­го древ­не­го писа­те­ля¹⁰⁶ при­во­дит­ся раз­го­вор (прав­да, мни­мый)¹⁰⁷ Аспа­зии с Ксе­но­фон­том и его женою имен­но по тако­му мето­ду на тему о бра­ке и обра­зо­ва­нии жены. В Ксе­но­фон­то­вом диа­ло­ге «О хозяй­стве» Сократ, на вопрос сво­его собе­сед­ни­ка, как вос­пи­тать хоро­шую жену, реко­мен­ду­ет ему обра­тить­ся к Аспа­зии, «кото­рая все это гораздо луч­ше объ­яс­нит». В «Менек­сене», диа­ло­ге при­над­ле­жа­щем или, по край­ней мере, при­пи­сы­вае­мом Пла­то­ну, Сократ вос­про­из­во­дит речь, про­из­не­сен­ную буд­то бы Аспа­зи­ей. Выслу­шав, Менек­сен гово­рит: «Аспа­зию мож­но назвать счаст­ли­вою, если она, будучи жен­щи­ной, в состо­я­нии сочи­нять такие речи», на что́ Сократ отве­ча­ет: «Если не веришь, то сле­дуй за мною и услы­шишь, как она гово­рит». «Я часто встре­чал­ся с Аспа­зи­ей», заме­ча­ет Менек­сен, «и знаю, како­ва она». По сло­вам Сокра­та, у него была не пло­хая учи­тель­ни­ца в рито­ри­ке, а такая, кото­рая сде­ла­ла хоро­ши­ми ора­то­ра­ми мно­гих дру­гих и даже Перик­ла, — Аспа­зия; после это­го неуди­ви­тель­но быть силь­ным в сло­ве. Упо­ми­на­ет­ся о «пре­крас­ных речах» Аспа­зии поли­ти­че­ско­го содер­жа­ния. Аспа­зии при­пи­сы­ва­ли так­же боль­шое вли­я­ние на Перик­ла. Гово­ри­ли, буд­то она соста­ви­ла ту зна­ме­ни­тую над­гроб­ную речь, кото­рую про­из­нес Перикл с.211 над пав­ши­ми вои­на­ми, вос­поль­зо­вав­шись ее отрыв­ка­ми, и хотя все это гово­рит­ся в «Менек­сене» ско­рее в виде иро­нии или шут­ки, тем не менее такие подроб­но­сти харак­тер­ны: они пока­зы­ва­ют, как в древ­но­сти смот­ре­ли на Аспа­зию, ее крас­но­ре­чие и силу ее вли­я­ния. Ее вли­я­ние усмат­ри­ва­ли и в поли­ти­че­ских собы­ти­ях того вре­ме­ни, в таких фак­тах, как вой­на с Само­сом или Пело­пон­нес­ская вой­на. Неда­ром коми­ки назы­ва­ли ее Омфа­лой, Дея­ни­рой, Герой Перик­ла.

Аспа­зия была лишь наи­бо­лее ярким, но не еди­нич­ным явле­ни­ем. В Пла­то­но­вом «Пире» пере­да­ет­ся беседа Сокра­та с ман­ти­ней­скою жри­цею Дио­ти­мою об Эро­се, при чем Сократ назы­ва­ет эту Дио­ти­му «муд­рою» и как бы ее авто­ри­те­том при­кры­ва­ет свое уче­ние об иде­аль­ной, оду­хотво­рен­ной люб­ви.

Жен­ская эман­си­па­ция, отре­шен­ная от обыч­ной нрав­ст­вен­но­сти, нашла себе край­нее выра­же­ние в гете­риз­ме. К гете­рам мно­гие при­чис­ля­ют и Аспа­зию, но это, как мы гово­ри­ли уже, едва ли вер­но. Впо­след­ст­вии неко­то­рые из гетер были сво­его рода зна­ме­ни­то­стя­ми. Они вдох­нов­ля­ли худож­ни­ков, ора­то­ров. Им воз­дви­га­ли ста­туи, вели­ко­леп­ные памят­ни­ки. Все это пока­зы­ва­ет, какую роль игра­ли гете­ры, эти «жри­цы сво­бод­ной люб­ви», в тогдаш­нем афин­ском обще­стве и каким покло­не­ни­ем окру­же­ны они были, и вме­сте с тем харак­те­ри­зу­ет жен­скую эман­си­па­цию в V—IV в.

Важ­нее про­яв­ле­ние этой эман­си­па­ции в дру­гой фор­ме, в иной сфе­ре, — в обла­сти нау­ки и фило­со­фии. Впо­след­ст­вии нема­ло жен­щин в Афи­нах под­ви­за­лось на этом попри­ще: стрем­ле­ние гре­че­ской жен­щи­ны к выс­ше­му обра­зо­ва­нию ока­зы­ва­лось жиз­нен­ным…

Важ­ною состав­ною частью насе­ле­ния в Афин­ском государ­стве были мет­эки или метой­ки¹⁰⁸, чуже­зем­цы, с.212 посе­лив­ши­е­ся в Атти­ке, «жив­шие вме­сте», рядом с граж­да­на­ми (отсюда и самое назва­ние «мет­эк»).

Еще в ста­рин­ных пре­да­ни­ях Афи­ны сла­ви­лись тем широ­ким госте­при­им­ст­вом, кото­рое ока­зы­ва­ли они при­шель­цам и чуже­зем­цам. У Софок­ла сле­пой Эдип, при­быв­ший вме­сте с сво­ею доче­рью Анти­го­ною в Колон, пред­ме­стье Афин, ссы­ла­ет­ся на это: «Афи­ны, гово­рят, самый бого­бо­яз­нен­ный город; они одни спо­соб­ны спа­сти несчаст­но­го при­шель­ца, одни в состо­я­нии ему помочь». У Еври­пида гони­мые всюду Герак­лиды — в пье­се того же име­ни — нахо­дят вели­ко­душ­ную защи­ту толь­ко в Афи­нах, в «стране сво­бод­ной», кото­рая счи­та­ет ужас­ным позо­ром выдать чуже­зем­цев, моля­щих о при­юте. Гово­рят, у афи­нян суще­ст­во­вал даже закон, повеле­вав­ший буд­то бы при­ни­мать всех желаю­щих из гре­ков, — изве­стие, осно­вы­ваю­ще­е­ся, по-види­мо­му, на недо­ра­зу­ме­нии и вызван­ное имен­но тем фак­том, что Афи­ны охот­но при­ни­ма­ли пере­се­ляв­ших­ся чуже­зем­цев.

С раз­ви­ти­ем поли­ти­че­ско­го могу­ще­ства Афин, их гос­под­ства на море, тор­гов­ли и про­мыш­лен­но­сти чис­ло пере­се­лен­цев из дру­гих стран рос­ло быст­ро. Государ­ство поощ­ря­ло этот при­лив ино­зем­цев; оно ока­зы­ва­ло неред­ко раз­ные льготы им. Но пра­вом граж­дан­ства¹⁰⁹ чуже­зем­цы в общем в Атти­ке не поль­зо­ва­лись. Этой чести удо­сто­и­ва­лись лишь отдель­ные лица, да и то в срав­ни­тель­но ред­ких слу­ча­ях и с неко­то­ры­ми огра­ни­че­ни­я­ми. Полу­чив­ший пра­во граж­дан­ства напр. не мог быть одним из 9 архон­тов; толь­ко сыно­вья его, если они были рож­де­ны от закон­но­го бра­ка с афи­нян­кой, всту­па­ли во все пра­ва афин­ско­го граж­да­ни­на. Посе­лив­ши­е­ся в Атти­ке ино­стран­цы не мог­ли при­об­ре­тать недви­жи­мость, а если государ­ство пре­до­став­ля­ло им эту при­ви­ле­гию, то с огра­ни­че­ни­ем: сто­и­мость при­об­ре­тае­мо­го дома не долж­на была пре­вы­шать 2000 драхм, а сто­и­мость земель­но­го участ­ка — 12000 др. Те ино­стран­цы, кото­рые у себя на родине ока­зы­ва­ли какие-либо услу­ги афи­ня­нам, полу­ча­ли титул «госте­при­им­ца», прок­се­на, а ино­гда еще и евер­ге­та («бла­го­де­те­ля»). Прок­се­нов срав­ни­ва­ют с с.213 нынеш­ни­ми кон­су­ла­ми. Они обя­за­ны были при­ни­мать у себя част­ных афин­ских граж­дан, а в осо­бен­но­сти афин­ских послов, в слу­чае их при­бы­тия, ока­зы­вать содей­ст­вие в их сно­ше­ни­ях с пра­ви­тель­ст­вен­ны­ми лица­ми и учреж­де­ни­я­ми того горо­да и т. под. Вза­мен прок­се­нам пре­до­став­ля­лись раз­ные почет­ные при­ви­ле­гии и мате­ри­аль­ные выго­ды в Афи­нах: доступ в совет и народ­ное собра­ние, пра­во при­об­ре­тать недви­жи­мость, непри­кос­но­вен­ность лич­но­сти и иму­ще­ства, ино­гда осво­бож­де­ние от пошлин, пра­во вво­за и выво­за, почет­ное место в теат­ре. Афин­ским санов­ни­кам вме­ня­лось в обя­зан­ность ока­зы­вать содей­ст­вие прок­се­нам, если они в чем-либо будут нуж­дать­ся.

Ино­зем­цы, про­жив­шие в Атти­ке доль­ше извест­но­го сро­ка, долж­ны были запи­сать­ся в чис­ло мет­э­ков. С дру­гой сто­ро­ны, в мет­эки всту­па­ли и воль­ноот­пу­щен­ни­ки. Таким обра­зом класс мет­э­ков попол­нял­ся частью сво­бод­ны­ми, частью из рабов. Один древ­ний автор гово­рит, что мно­гие мет­эки были лидий­цы, фри­гий­цы, сирий­цы и дру­гие раз­лич­ные вар­ва­ры. Веро­ят­но, это отно­сит­ся боль­ше к воль­ноот­пу­щен­ни­кам; соб­ст­вен­но мет­эки были пре­иму­ще­ст­вен­но гре­ки¹¹⁰. Чис­ло мет­э­ков в Афин­ском государ­стве в пору рас­цве­та демо­кра­тии пре­вы­ша­ло 10000 (по Э. Мей­е­ру, — до 14000), не счи­тая жен­щин и детей. Мет­эки мог­ли жить всюду, где хоте­ли: осо­бо­го како­го-либо квар­та­ла в Афи­нах для них не было отведе­но. Мет­эк обя­зан был избрать себе про­ста­та, «пред­ста­те­ля», патро­на. Но тут есть неяс­ность: по свиде­тель­ству лек­си­ко­гра­фов, про­стат являл­ся посред­ни­ком меж­ду мет­эком и пра­ви­тель­ст­вен­ны­ми учреж­де­ни­я­ми, государ­ст­вом; но в дей­ст­ви­тель­но­сти мы нигде не видим такой посред­ни­че­ской дея­тель­но­сти про­ста­тов. Есть осно­ва­ние думать¹¹¹, что про­стат был необ­хо­дим лишь для вне­се­ния мет­эка в спи­сок или реэстр: он как бы пред­став­лял его дему (мет­эк, разу­ме­ет­ся, не ста­но­вил­ся демотом, а обо­зна­чал­ся лишь как живу­щий в таком-то деме). Во вся­ком слу­чае мет­эки не были кли­ен­та­ми отдель­но­го лица; если их и мож­но с.214 назвать кли­ен­та­ми, то — толь­ко афин­ско­го наро­да, государ­ства, у кото­ро­го они нахо­ди­лись под покро­ви­тель­ст­вом и защи­той.

С мет­э­ков взи­ма­лась осо­бая подать в раз­ме­ре 12 драхм с муж­чи­ны и 6 драхм с жен­щи­ны, если она была оди­но­кая вдо­ва или име­ла еще невзрос­лых сыно­вей. Кро­ме того мет­эки пла­ти­ли неко­то­рую сум­му за пра­во тор­гов­ли на рын­ке. В слу­чае пря­мо­го обло­же­ния (эйс­фо­ра), под­ле­жа­ли ему и мет­эки, при­том в боль­шей доле, неже­ли граж­дане. Наи­бо­лее бога­тые участ­во­ва­ли и в литур­ги­ях, напр. в хоре­гии, но не в три­эрар­хии: от послед­ней они были сво­бод­ны. Мет­эки при­вле­ка­лись к воен­ной служ­бе, в пехо­те, и участ­во­ва­ли в похо­дах в бли­жай­шие, сосед­ние с Атти­кой мест­но­сти, но не в дале­ких, замор­ских экс­пе­ди­ци­ях; во фло­те они вхо­ди­ли в состав эки­па­жа и греб­цов. В общем в отно­ше­нии повин­но­стей их поло­же­ние было в сущ­но­сти даже выгод­нее, чем поло­же­ние граж­дан. Государ­ство их не при­тес­ня­ло и не экс­плу­а­ти­ро­ва­ло в каких-либо фис­каль­ных целях. Та подать, кото­рую пла­ти­ли мет­эки, была неве­ли­ка и ско­рее слу­жи­ла лишь отли­чи­ем их от граж­дан.

В рели­ги­оз­ных про­цес­си­ях, напр. в Вели­ких Пана­фи­не­ях, участ­во­ва­ли и мет­эки. Вооб­ще они жили общею жиз­нью с граж­да­на­ми. Их инте­ре­сы и судь­ба тес­но были свя­за­ны с инте­ре­са­ми и судь­бой само­го государ­ства, того демо­кра­ти­че­ско­го строя, кото­рый утвер­дил­ся в Афи­нах. Мет­эки явля­лись обык­но­вен­но сто­рон­ни­ка­ми этой демо­кра­тии. В свою оче­редь государ­ство ока­зы­ва­ло им покро­ви­тель­ство; оно нуж­да­лось в них; его бла­го­со­сто­я­ние зави­се­ло в зна­чи­тель­ной мере от мет­э­ков, кото­рые явля­лись по пре­иму­ще­ству рабо­чим, про­мыш­лен­ным и тор­го­вым клас­сом; без них труд­но было бы стро­ить и сна­ря­жать кораб­ли, под­дер­жи­вать флот на над­ле­жа­щей высо­те. И мет­эка в обы­ден­ной жиз­ни труд­но было отли­чить от граж­да­ни­на: он жил как граж­да­нин, так же оде­вал­ся, так же дер­жал себя, отли­чал­ся такою же сво­бо­дою речи. Это отме­ча­ет и автор оли­гар­хи­че­ско­го про­из­веде­ния вре­ме­ни Пело­пон­нес­ской вой­ны¹¹², с.215 него­дуя на «рас­пу­щен­ность» афин­ских мет­э­ков. Мет­эк мог даже поку­пать и дер­жать у себя рабов.

Мет­эки зани­ма­лись раз­но­об­раз­ны­ми про­фес­си­я­ми. Мы видим сре­ди них про­стых рабо­чих и ремес­лен­ни­ков; были меж­ду ними и выдаю­щи­е­ся масте­ра: атти­че­ская кера­ми­ка нема­ло обя­за­на сво­им раз­ви­ти­ем и сла­вой мет­э­кам. Сре­ди это­го клас­са были мел­кие тор­гов­цы и круп­ные ком­мер­сан­ты, осо­бен­но по хлеб­ной тор­гов­ле, нахо­див­шей­ся боль­шею частью в руках мет­э­ков; капи­та­ли­сты и бан­ки­ры; пред­ста­ви­те­ли сво­бод­ных про­фес­сий, вра­чи, арти­сты, худож­ни­ки, поэты, уче­ные и ора­то­ры-лого­гра­фы, т. е. писав­шие речи для дру­гих — для сво­их кли­ен­тов, кото­рые и про­из­но­си­ли их в свою защи­ту на суде. К это­му клас­су при­над­ле­жа­ли такие напр. ора­то­ры, как Исей и в осо­бен­но­сти Лисий, «самый слав­ный из афин­ских мет­э­ков». При­мер Лисия и его отца Кефа­ла пока­зы­ва­ет нам, какое поло­же­ние мог зани­мать мет­эк в афин­ском обще­стве.

Кефал был бога­тый сира­ку­зя­нин, кото­ро­го Перикл убедил пере­се­лить­ся в Атти­ку. Здесь ему даро­ва­ны были неко­то­рые при­ви­ле­гии, напр. урав­не­ние с граж­да­на­ми в отно­ше­нии повин­но­стей (исо­те­лия) и пра­во при­об­ре­тать недви­жи­мую соб­ст­вен­ность. Дом это­го мет­эка в Пирее был одним из цен­тров, где соби­ра­лись выдаю­щи­е­ся люди тогдаш­них Афин — Софокл, Сократ и друг. У Пла­то­на зна­ме­ни­тый диа­лог о «Государ­стве» про­ис­хо­дит имен­но в доме Кефа­ла. Кефа­лу и его сыно­вьям при­над­ле­жа­ло еще несколь­ко домов и боль­шая фаб­ри­ка щитов, на кото­рой работа­ло не менее 120 рабов. Сыно­вья полу­чи­ли пре­крас­ное обра­зо­ва­ние, какое полу­ча­ли моло­дые люди луч­ших афин­ских фами­лий: стар­ший, Поле­марх, обна­ру­жи­вал склон­ность к фило­со­фии; в честь дру­го­го, Евти­де­ма, Пла­тон назвал один из сво­их диа­ло­гов; Лисий явил­ся зна­ме­ни­тым ора­то­ром. Во вре­мя тира­нии Трид­ца­ти Поле­марх был умерщ­влен, а Лисий едва спас­ся в сосед­нюю Мега­ру, при­чем один из Трид­ца­ти взял нахо­див­ши­е­ся в доме Лисия в кас­се 3 талан­та, 400 кизик­ских монет, 100 дари­ков и 4 сереб­ря­ных чаши; кро­ме того тира­ны при­сво­и­ли 700 щитов, при­над­ле­жав­ших семье Кефа­ла, у кото­рой, как ска­за­но, была с.216 фаб­ри­ка, и «столь­ко сереб­ра, золота, брон­зы, укра­ше­ний, мебе­ли и жен­ских одежд, сколь­ко нико­гда и не дума­ли иметь»¹¹³, а так­же 120 рабов, из кото­рых луч­ших оста­ви­ли себе, осталь­ных же отда­ли государ­ству. Но Лисий имел еще капи­та­лы, поме­щен­ные за гра­ни­цей. В отряд Фра­си­бу­ла, высту­пав­ший на осво­бож­де­ние Афин от тира­нии Трид­ца­ти, он послал 2000 драхм, 200 щитов и 300 наем­ни­ков, наня­тых и воору­жен­ных на его счет. Все это пока­зы­ва­ет, каки­ми сред­ства­ми рас­по­ла­гал мет­эк Кефал и его сыно­вья.

И все же мет­эки не были пол­но­прав­ны: они не участ­во­ва­ли ни в народ­ном собра­нии, ни в суде, не мог­ли быть санов­ни­ка­ми; их дела, как неграж­дан, «чужих», ведал поле­марх; их бра­ки с афи­ня­ни­ном или афи­нян­кой не при­зна­ва­лись закон­ны­ми и дети от таких бра­ков, в силу Пери­к­ло­ва зако­на, не име­ли прав граж­дан­ства; мет­эки не мог­ли при­об­ре­тать недви­жи­мую соб­ст­вен­ность. Впро­чем, при­ви­ле­гии, пре­до­став­ляв­шие отдель­ным лицам пра­во бра­ка и при­об­ре­те­ния недви­жи­мо­сти, исо­те­лию, урав­ни­вав­шую с граж­да­на­ми в отно­ше­нии повин­но­стей, осво­бож­де­ние от осо­бой пода­ти, пра­во высту­пать в поход в отряде граж­дан, доступ в совет и народ­ное собра­ние (в смыс­ле непо­сред­ст­вен­ных сно­ше­ний с эти­ми учреж­де­ни­я­ми), — все такие лич­ные при­ви­ле­гии им дава­лись лег­ко, по поста­нов­ле­нию афин­ско­го наро­да. Толь­ко пра­во граж­дан­ства доста­ва­лось с трудом: его полу­ча­ли лишь немно­гие. Даже Лисий, несмот­ря на свою сла­ву ора­то­ра-лого­гра­фа и на все услу­ги, ока­зан­ные демо­кра­тии, не поль­зо­вал­ся им. По пред­ло­же­нию Фра­си­бу­ла, глав­но­го дея­те­ля по осво­бож­де­нию Афин от тира­нии Трид­ца­ти, Лисию, прав­да, поста­нов­ле­но было пре­до­ста­вить пра­во граж­дан­ства, но про­тив это­го высту­пил с graphē pa­ra­nomōn, ссы­ла­ясь на несо­блюде­ние неко­то­рых фор­маль­но­стей, дру­гой дея­тель по вос­ста­нов­ле­нию демо­кра­тии, Арх­ин, и состо­яв­ше­е­ся уже поста­нов­ле­ние было потом отме­не­но.

Весь­ма мно­го­чис­лен в Атти­ке был класс рабов¹¹⁴. с.217 Прав­да, циф­ра, кото­рую встре­ча­ем у одно­го древ­не­го авто­ра (Афи­нея) и кото­рую преж­де при­ни­ма­ли — 400000, — по новей­шим иссле­до­ва­ни­ям¹¹⁵ ока­зы­ва­ет­ся невер­ною; но все-таки рабов в Афин­ском государ­стве было почти столь­ко же, сколь­ко граж­дан, око­ло 40—60 тыс., не счи­тая жен­щин и детей. Это были в гро­мад­ном боль­шин­стве «вар­ва­ры» из Лидии, Фри­гии, Пафла­го­нии, Сирии, Фра­кии и осо­бен­но из Ски­фии. Рост раб­ства обу­слов­ли­вал­ся раз­ви­ти­ем про­мыш­лен­но­сти и богат­ства; мож­но ска­зать, что он был пря­мо про­пор­цио­на­лен это­му раз­ви­тию. Про­мыш­лен­ность тре­бу­ет новых рук. Сво­бод­ные рабо­чие, осо­бен­но сель­ские, ока­зы­ва­ют­ся мало под­хо­дя­щи­ми. «Сво­бод­ные граж­дане», гово­рит Эд. Мей­ер¹¹⁶, «хотя бы и угне­тае­мые силь­ной нуж­дой, не про­яв­ля­ли осо­бен­ной склон­но­сти выра­ба­ты­вать в себе тех­ни­че­скую сно­ров­ку». При­том, сво­бод­ные рабо­чие сто­ят доро­го. «Они тре­бу­ют такой пла­ты, на кото­рую мог­ли бы жить; их нуж­но сна­ча­ла обу­чить делу, а еще спор­ный вопрос, воз­вра­тят ли они пред­при­ни­ма­те­лю затра­чен­ный на их под­готов­ку капи­тал; но преж­де все­го, они — сво­бод­ные граж­дане, юриди­че­ски и поли­ти­че­ски сто­я­щие наравне с работо­да­те­ля­ми, совсем не то, что́ на Восто­ке люди, с мало­лет­ства при­вык­шие к неволь­ни­че­ской жиз­ни. Но про­мыш­лен­ность нуж­да­ет­ся в воз­мож­но деше­вых рабо­чих, силы кото­рых, раз они попа­ли в ее руки, она ста­ра­ет­ся исполь­зо­вать наи­бо­лее пол­ным обра­зом… За неболь­шой капи­тал пред­при­ни­ма­тель поку­па­ет рабо­чую силу, кото­рую он может обу­чить для сво­их целей и затем исполь­зо­вать до кон­ца… А самое глав­ное — работ­ник юриди­че­ски совер­шен­но в его вла­сти; он может экс­плу­а­ти­ро­вать его силы гораздо интен­сив­нее, чем это воз­мож­но с рабо­чей силой сво­бод­но­го чело­ве­ка».

В пору рас­цве­та афин­ской демо­кра­тии мы видим рабов всюду — в доме, в поле, в лав­ке, в бан­кир­ской кон­то­ре, в мастер­ских, на тогдаш­них фаб­ри­ках, на тор­го­вых с.218 судах в каче­стве греб­цов и осо­бен­но в руд­ни­ках. Они и чер­но­ра­бо­чие, и домаш­няя при­слу­га, и масте­ра, и над­смотр­щи­ки, управ­ля­ю­щие, пис­цы, счет­чи­ки, мел­кие слу­жа­щие, нако­нец — вос­пи­та­те­ли-«педа­го­ги». Ред­ко какой состо­я­тель­ный афи­ня­нин не имел хотя бы одно­го-двух рабов. Дру­гие содер­жа­ли их несколь­ко десят­ков: у отца Демо­сфе­на на фаб­ри­ке мечей было 32—33 раба; у Лисия, как мы виде­ли, — 120, а Никий в арен­ду­е­мых им руд­ни­ках имел 1000. Дер­жа­ли рабов не толь­ко для себя или для сво­его пред­при­я­тия: их отда­ва­ли в най­мы и дру­гим. Никий раз­ра­бот­ку руд­ни­ков пре­до­ста­вил фра­кий­цу, постав­лен­но­му над раба­ми. Неред­ко рабы жили отдель­но от гос­по­ди­на, кото­рый за извест­ный оброк пре­до­став­лял им зани­мать­ся ремеслом.

Глав­ны­ми рын­ка­ми, где про­да­ва­лись рабы, кро­ме упо­мя­ну­то­го уже рань­ше (на стр. 15) Хиоса, были Делос, Визан­тия и неко­то­рые дру­гие пунк­ты. В самих Афи­нах был рынок, где на осо­бой эст­ра­де, в обна­жен­ном виде, выстав­ля­лись рабы для про­да­жи. Цена на рабов была раз­ная в зави­си­мо­сти от пола, воз­рас­та, качеств или обу­че­ния раба. В сред­нем она рав­ня­лась 2 минам (око­ло 75—80 руб. на наши день­ги); рабы, пред­на­зна­чав­ши­е­ся для чер­ной работы, сто­и­ли дешев­ле, а обу­чен­ные, искус­ные в раз­ных мастер­ствах, оце­ни­ва­лись в 5—6 и даже 10 и более мин. Обык­но­вен­но раб при­но­сил гос­по­ди­ну при­бы­ли по 1 обо­лу в день. Такой доход полу­чал Никий со сво­их 1000 рабов, работав­ших в руд­ни­ках; в год это состав­ля­ло 10 талан­тов (24000 руб.). Опыт­ные масте­ра, сто­ив­шие доро­же, достав­ля­ли и при­бы­ли боль­ше. 32 или 33 куз­не­ца на фаб­ри­ке Демо­сфе­но­ва отца при­но­си­ли дохо­да 30 мин в год, т. е. око­ло 100 драхм каж­дый, а 20 сто­ля­ров — 12 мин, т. е. каж­дый по 60 драхм в год или 1 обол в день. Счи­тая сто­и­мость раба по 2 мины, это соста­вит 30 % на затра­чен­ный капи­тал¹¹⁷.

На рабов ино­гда нала­га­ли око­вы, чтобы они не бежа­ли. Их мож­но было под­вер­гать телес­но­му нака­за­нию (обык­но­вен­но пле­тью). В тех слу­ча­ях, когда сво­бод­ный чело­век с.219 под­вер­гал­ся штра­фу, раб отве­ча­ет сво­им телом, т. е. под­вер­га­ет­ся телес­но­му нака­за­нию. Одна над­пись гла­сит, что в извест­ных слу­ча­ях с сво­бод­но­го чело­ве­ка пола­га­ет­ся 50 драхм пени, а раб дол­жен полу­чить 50 уда­ров¹¹⁸. По отно­ше­нию к рабу при про­цес­сах допус­ка­лась пыт­ка. На суде его пред­ста­ви­те­лем являл­ся гос­по­дин. Вооб­ще раб был соб­ст­вен­но­стью гос­по­ди­на, его как бы вещью, «оду­шев­лен­ным оруди­ем» или «орга­ном»; он был «тело» (sōma), по тогдаш­ней тер­ми­но­ло­гии, и гос­по­дин по отно­ше­нию к нему поль­зо­вал­ся теми же пра­ва­ми, что́ и по отно­ше­нию ко вся­ко­му ино­му пред­ме­ту соб­ст­вен­но­сти. Но в дей­ст­ви­тель­но­сти этот прин­цип смяг­чал­ся, под­вер­гал­ся раз­ным огра­ни­че­ни­ям, и поло­же­ние рабов в Афи­нах было все же гораздо луч­шим, чем во мно­гих дру­гих государ­ствах древ­не­го мира. И тут ска­зы­ва­лась гуман­ность и бла­го­ра­зу­мие афи­нян, побуж­дав­шие их щадить рабов, не дово­дить до оже­сто­че­ния такой мно­го­чис­лен­ный класс; и тут цар­ство зако­на и демо­кра­ти­че­ская сво­бо­да были в поль­зу рабов¹¹⁹. Государ­ство бра­ло послед­них под свою защи­ту. Напр. запре­ща­лось дур­но обра­щать­ся с чужим рабом; винов­ный в этом под­ле­жал ответ­ст­вен­но­сти — пре­да­вал­ся суду и пла­тил штраф. Еще по Дра­ко­но­ву зако­но­да­тель­ству за убий­ство раба пола­га­лось нака­за­ние, как и за убий­ство сво­бод­но­го. Гос­по­ди­ну не доз­во­ля­лось уби­вать или каз­нить сво­его раба. Даже если раб заслу­жил смерть, убил напр. сво­его гос­по­ди­на и был схва­чен на месте пре­ступ­ле­ния, то род­ст­вен­ни­ки уби­то­го не мог­ли сами под­верг­нуть его смер­ти, а долж­ны были пред­ста­вить его вла­стям, чтобы послед­ние при­ме­ни­ли к нему нака­за­ние, сле­ду­е­мое по зако­ну. В слу­чае жесто­ко­го обра­ще­ния со сто­ро­ны гос­по­ди­на раб мог вос­поль­зо­вать­ся пра­вом убе­жи­ща — в хра­ме Тезея или в свя­ти­ли­ще Евме­нид, — мог спа­стись, выра­жа­ясь сло­ва­ми Еври­пида, «под защи­ту алта­ря, как пре­сле­ду­е­мый зверь с.220 под защи­ту кам­ня», и даже тре­бо­вать, чтобы его про­да­ли дру­го­му гос­по­ди­ну. Рабы име­ли доступ в свя­ти­ли­ща и участ­во­ва­ли в рели­ги­оз­ных празд­не­ствах; они мог­ли даже, если были гре­ки, быть посвя­щен­ны­ми в элев­син­ские мисте­рии. Но посе­щать гим­на­зии и пале­ст­ры им было запре­ще­но. К служ­бе во фло­те они при­вле­ка­лись толь­ко в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях; так было в 406 г., перед бит­вой при Арги­ну­сах, при­чем рабам, посту­пив­шим во флот, обе­ща­на была сво­бо­да. Рабы, кото­рым за извест­ный оброк пре­до­став­ля­лось жить отдель­но от гос­по­ди­на и зани­мать­ся ремеслом, поль­зо­ва­лись, разу­ме­ет­ся, боль­шею сво­бо­дою, мог­ли при­об­ре­тать сред­ства и выку­пить­ся на волю.

Кро­ме рабов, при­над­ле­жав­ших част­ным лицам, в Афи­нах были и рабы государ­ст­вен­ные¹²⁰, т. е. состав­ляв­шие соб­ст­вен­ность государ­ства и ему слу­жив­шие. Это — «стрел­ки» или «ски­фы», в чис­ле сна­ча­ла 300, а впо­след­ст­вии 1200, отправ­ляв­шие поли­цей­скую служ­бу, гла­ша­таи, тюрем­щи­ки, пис­цы и т. под. Поло­же­ние государ­ст­вен­ных рабов было гораздо луч­ше поло­же­ния осталь­ных; они полу­ча­ли жало­ва­нье, име­ли свое жили­ще, свое хозяй­ство, поль­зо­ва­лись извест­ным досу­гом и неко­то­рою неза­ви­си­мо­стью, вооб­ще при­бли­жа­лись ско­рее к мет­э­кам.

Рабы мог­ли полу­чать сво­бо­ду посред­ст­вом выку­па; слу­ча­лось, что гос­по­дин и даром отпус­кал раба на волю или государ­ство дава­ло сво­бо­ду рабам за какие-либо заслу­ги, напр. за то, что они храб­ро сра­жа­лись при Арги­ну­сах, а чаще за доне­се­ния о государ­ст­вен­ном пре­ступ­ле­нии, рас­кры­тие опас­ных замыс­лов и т. д. В таком слу­чае гос­по­ди­ну воз­ме­ща­лась сто­и­мость раба. Отпу­щен­ный на волю всту­пал в класс мет­э­ков, но про­дол­жал одна­ко нахо­дить­ся в неко­то­рой зави­си­мо­сти от преж­не­го гос­по­ди­на, напр. дол­жен был имен­но его изби­рать себе в «про­ста­ты», нес неко­то­рые обя­зан­но­сти по отно­ше­нию к нему и в слу­чае нару­ше­ния их, по при­го­во­ру суда, мог опять воз­вра­тить­ся в раб­ство; если уми­рал без­дет­ным, то наслед­ни­ком его являл­ся преж­ний гос­по­дин.

с.221 Воль­ноот­пу­щен­ни­ки в Афи­нах не пред­став­ля­ли собой тако­го мно­го­чис­лен­но­го и вли­я­тель­но­го клас­са, как это было впо­след­ст­вии в Риме. Но все-таки они игра­ли ино­гда вид­ную роль. Таков, напр., писец Нико­мах, «из раба сде­лав­ший­ся граж­да­ни­ном, из нище­го — бога­чом, из помощ­ни­ка сек­ре­та­ря — номо­фе­том», зако­но­да­те­лем. Таков в осо­бен­но­сти Паси­он (в IV в.). Он был рабом у одно­го афин­ско­го меня­лы и сво­им трудо­лю­би­ем и чест­но­стью при­об­рел такое его рас­по­ло­же­ние, что тот даро­вал ему сво­бо­ду и пере­дал даже свое дело. Паси­он сде­лал­ся пер­вым бан­ки­ром тогдаш­них Афин. Кро­ме того, он имел боль­шую фаб­ри­ку ору­жия. За услу­ги государ­ству народ даро­вал ему и его потом­кам пра­во граж­дан­ства. В ста­ро­сти Паси­он пере­дал свое дело вме­сте с фаб­ри­кой Фор­ми­о­ну, кото­рый сна­ча­ла тоже был рабом, потом воль­ноот­пу­щен­ни­ком и испол­нял обя­зан­но­сти нынеш­них бух­гал­те­ров и кас­си­ров. Кро­ме того, Паси­он заве­щал сво­ей жене вый­ти замуж за Фор­ми­о­на, кото­ро­го назна­чил опе­ку­ном одно­го из сво­их сыно­вей.

Рабы неред­ко явля­лись лица­ми, близ­ки­ми к семье гос­по­ди­на, вер­ны­ми и пре­дан­ны­ми его домо­чад­ца­ми. Неко­то­рые над­гроб­ные над­пи­си тро­га­тель­но выра­жа­ют при­вя­зан­ность питом­цев к их вос­пи­та­те­лям и кор­ми­ли­цам из клас­са рабов. В про­из­веде­ни­ях афин­ских тра­ги­ков мы встре­ча­ем так­же нема­ло при­ме­ров это­му. Ксе­но­фонт в чис­ло обя­зан­но­стей хозяй­ки ста­вит заботу о боль­ном рабе, чтобы за ним был доста­точ­ный уход. Вооб­ще тогдаш­няя лите­ра­ту­ра изо­бра­жа­ет поло­же­ние раба в Афи­нах не осо­бен­но тяж­ким. Рабы, напр., у Ари­сто­фа­на не отли­ча­ют­ся робо­стью; они не запу­га­ны. Они неред­ко фами­льяр­ны и дерз­ки. Ксан­фий в «Лягуш­ках» — ско­рее млад­ший това­рищ Дио­ни­са, неже­ли неволь­ник. Но осо­бен­но харак­тер­но свиде­тель­ство авто­ра оли­гар­хи­че­ско­го про­из­веде­ния¹²¹ вре­ме­ни Пело­пон­нес­ской вой­ны, кото­рый него­ду­ет на то, что рабы в Афи­нах, как и мет­эки, отли­ча­ют­ся край­нею «рас­пу­щен­но­стью»: в Афи­нах нель­зя уда­рить раба; он не усту­пит тебе доро­ги; с.222 по одеж­де и по внеш­не­му виду он не отли­ча­ет­ся от сво­бод­но­го; рабам поз­во­ля­ет­ся там нежить­ся, а неко­то­рым даже жить пыш­но; но где рабы бога­ты, там нет выго­ды, чтобы мой раб боял­ся тебя, ибо в таком слу­чае он станет жерт­во­вать сво­и­ми сред­ства­ми, чтобы не под­вер­гать рис­ку свою жизнь. Мы, заме­ча­ет автор, пре­до­ста­ви­ли рабам такую же сво­бо­ду речи, как и не рабам. Об этом гово­рит в IV в. и Демо­сфен (в сво­ей третьей «Филип­пи­ке»): «Вы», напо­ми­на­ет он афи­ня­нам, «счи­та­е­те сво­бо­ду речи настоль­ко общим досто­я­ни­ем всех, что уде­ли­ли ее и чуже­зем­цам, и рабам; у вас мно­гие рабы гово­рят, что́ хотят, с боль­шей сво­бо­дой, неже­ли в неко­то­рых дру­гих государ­ствах граж­дане».

Но хотя в Афин­ском государ­стве поло­же­ние рабов и было луч­ше по срав­не­нию с дру­ги­ми стра­на­ми, мно­гие из них, есте­ствен­но, были недо­воль­ны сво­ею уча­стью. Неко­то­рые источ­ни­ки¹²² гово­рят о том, что и в Афи­нах рабы были «дур­но настро­е­ны» про­тив гос­под. Мас­со­вых вос­ста­ний рабов, какие про­ис­хо­ди­ли в Риме, в Атти­ке не быва­ло; но рабы ино­гда бежа­ли от гос­под. Когда, напр., спар­тан­цы заня­ли Деке­лею во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны, то к ним пере­бе­жа­ло из Афин до 20000 рабов, боль­шею частью ремес­лен­ни­ков.

Как извест­но, Ари­сто­тель отста­и­вал необ­хо­ди­мость раб­ства; по его мне­нию, сама при­ро­да пред­на­зна­чи­ла одних к тому, чтобы быть сво­бод­ны­ми, дру­гих к тому, чтобы быть раба­ми. Но еще во вто­рой поло­вине V в., в эпо­ху про­све­ще­ния и эман­си­па­ции лич­но­сти, выска­зы­ва­лись иные воз­зре­ния, осуж­дав­шие раб­ство и ста­вив­шие раба наравне с сво­бод­ным. Воз­зре­ния эти мы встре­ча­ем у софи­стов и у Еври­пида. По сло­вам, напр., Алкида­ма, бог всех нас создал сво­бод­ны­ми; при­ро­да нико­го не сде­ла­ла рабом. У Еври­пида с одной сто­ро­ны выска­зы­ва­ют­ся мыс­ли, что раб, кото­рый раз­мыш­ля­ет боль­ше, чем сле­ду­ет, вели­чай­шее бре­мя для дома и нет ниче­го хуже и бес­по­лез­нее подоб­ной соб­ст­вен­но­сти; что нехо­ро­шо поку­пать или дер­жать раба, кото­рый умнее с.223 гос­по­ди­на, что тот глу­пец, кто дове­ря­ет рабу; для раба чре­во — все; боль­ше он ни о чем не дума­ет. С дру­гой сто­ро­ны раб­ство выстав­ля­ет­ся вели­чай­шим несча­сти­ем; это — наси­лие и неспра­вед­ли­вость. Если и у Эсхи­ла гово­рит­ся о необ­хо­ди­мо­сти хоро­шо, крот­ко обра­щать­ся с раба­ми, то осо­бен­но на этом наста­и­ва­ет Еври­пид. У него ярко изо­бра­жа­ет­ся несчаст­ное поло­же­ние рабов, кото­рые, несмот­ря на свой тяже­лый труд, поз­во­ля­ю­щий гос­по­дам наслаж­дать­ся жиз­нью и раз­ви­вать свой ум, обре­че­ны на поло­же­ние рабо­че­го скота¹²³. Еври­пид отво­дит рабам вид­ное место в сво­их пье­сах, часто изо­бра­жая их пре­дан­ность, вер­ность и то, как они разде­ля­ют горе и радость гос­под; у него рабы, наравне с дру­ги­ми, рас­суж­да­ют о вопро­сах рели­гии, поли­ти­ки и нрав­ст­вен­но­сти. Мало того: в одной из тра­гедий уста­ми хора Еври­пид про­воз­гла­шал ту мысль, что и бла­го­род­ные, и небла­го­род­ные — оди­на­ко­во­го про­ис­хож­де­ния; мать-зем­ля дала всем оди­на­ко­вый вид; ниче­го тако­го, что́ нас отли­ча­ло бы друг от дру­га, мы не полу­чи­ли от при­ро­ды; толь­ко вре­мя и обы­чай уста­но­ви­ли раз­ли­чие меж­ду людь­ми и воз­ве­ли­чи­ли бла­го­род­ное про­ис­хож­де­ние¹²⁴. Раба бла­го­род­но­го имя не опо­ро­чит; мно­гие из них — из рабов — луч­ше сво­бод­ных, гово­рит­ся у Еври­пида в дру­гом месте¹²⁵. Или:

…У раба

Позор­но толь­ко имя. Если честен, Так чем же он сво­бод­ным не чета?126

У Еври­пида выска­зы­ва­ет­ся мысль, что если рабы обык­но­вен­но ниже сво­бод­ных по сво­им умст­вен­ным и нрав­ст­вен­ным каче­ствам, то в этом вино­ва­та не при­ро­да, а люди и обсто­я­тель­ства, поста­вив­шие их в такое поло­же­ние, что хоро­шие каче­ства рабов не могут раз­ви­вать­ся.

Но не сле­ду­ет думать — как пола­га­ли это рань­ше, — буд­то раб­ство совер­шен­но вытес­ни­ло и устра­ни­ло сво­бод­ных с.224 рабо­чих: наряду с раб­ским трудом про­дол­жал суще­ст­во­вать и сво­бод­ный труд¹²⁷ и послед­ний играл вид­ную роль в V в. Камен­щи­ки, плот­ни­ки, маля­ры и проч., воз­вед­шие в Афи­нах гран­ди­оз­ные построй­ки, были боль­шею частью сво­бод­ные люди, хотя у иных в их рас­по­ря­же­нии и нахо­ди­лось по 1—2 раба. Вспом­ним, что стро­и­тель­ная дея­тель­ность вождей афин­ской демо­кра­тии име­ла целью дать зара­боток без­ра­бот­ной мас­се сво­бод­но­го насе­ле­ния. Доку­мен­таль­ные свиде­тель­ства — уцелев­шие отрыв­ки сче­тов по построй­ке Эрех­фей­о­на¹²⁸ — пока­зы­ва­ют, что ремес­лен­ни­ки, под­ма­сте­рья, носиль­щи­ки — частью граж­дане, частью мет­эки, но почти без исклю­че­ния — люди сво­бод­ные. Но все же сво­бод­ный труд встре­тил в раб­ском труде опас­но­го, мож­но ска­зать, неодо­ли­мо­го сопер­ни­ка, кото­рый отни­мал хлеб у мно­гих сво­бод­ных граж­дан, при­нуж­дал их к празд­но­сти или застав­лял неиму­ще­го граж­да­ни­на работать за ничтож­ную пла­ту, идти в наем­ни­ки и т. под. Раб­ство уси­ли­ва­ло пере­вес капи­та­ла и спо­соб­ст­во­ва­ло уве­ли­че­нию иму­ще­ст­вен­но­го нера­вен­ства. Оно застав­ля­ло государ­ство брать на себя труд­ную зада­чу — забо­тить­ся о суще­ст­во­ва­нии неиму­щих граж­дан. Пока государ­ство было силь­но, оно выпол­ня­ло эту зада­чу, но ста­ло падать его могу­ще­ство, — и в бла­го­со­сто­я­нии и чис­лен­но­сти насе­ле­ния дол­жен был насту­пить быст­рый регресс. Раб­ство содей­ст­во­ва­ло наступ­ле­нию тех соци­аль­ных кри­зи­сов, кото­рые впо­след­ст­вии погу­би­ли Гре­цию¹²⁹.

Впро­чем, все это ста­ло обна­ру­жи­вать­ся лишь впо­след­ст­вии: пока Афи­ны были еще могу­ще­ст­вен­ны, нахо­ди­лись в поре рас­цве­та и бла­го­со­сто­я­ние раз­ли­ва­лось широ­кою вол­ною сре­ди насе­ле­ния.

Афин­ское государ­ство при Перик­ле обни­ма­ло не одну Атти­ку; оно пред­став­ля­ло обшир­ную дер­жа­ву, кото­рой под­чи­не­но было, если верить Ари­сто­фа­ну, до 1000, а судя по с.225 спис­кам дани — более 200 союз­ных горо­дов, пла­тив­ших форос. Горо­да эти, вско­ре после тор­же­ства Перик­ла над Фукидидом Ало­пек­ским, были разде­ле­ны на несколь­ко окру­гов: ионий­ский, гел­лес­понт­ский, фра­кий­ский, карий­ский, ост­ров­ной. После Самос­ско­го вос­ста­ния, о кото­ром речь впе­ре­ди, вслед­ст­вие отпа­де­ния мно­гих горо­дов в Карии и Ликии, карий­ский округ соеди­нен был с ионий­ским. Это деле­ние на окру­ги име­ло зна­че­ние не толь­ко в финан­со­вом отно­ше­нии, при рас­клад­ке форо­са, но ино­гда и в воен­ном и адми­ни­ст­ра­тив­ном. Таким обра­зом вла­ды­че­ство Афин про­сти­ра­лось на все почти ост­ро­ва и бере­го­вую поло­су Эгей­ско­го моря в Македо­нии, Фра­кии и Малой Азии, на бере­га Про­пон­ти­ды и, зна­чит, могу­ще­ство их, самое бла­го­со­сто­я­ние, во мно­гом зави­се­ло от вер­но­сти союз­ни­ков, от отно­ше­ния послед­них к ним.

Союз­ни­ки афин­ские дели­лись на два раз­ряда — на авто­ном­ных и неав­то­ном­ных, т. е. под­чи­нен­ных, пла­тив­ших форос. Обя­зан­ность пер­вых состо­я­ла толь­ко в постав­ке извест­но­го кон­тин­ген­та флота; форо­са они не пла­ти­ли. Во внут­рен­них сво­их делах они поль­зо­ва­лись пол­ною сво­бо­дою и неза­ви­си­мо­стью. Афи­няне не тро­га­ли даже ари­сто­кра­ти­че­ской фор­мы прав­ле­ния, где она суще­ст­во­ва­ла. Таки­ми авто­ном­ны­ми союз­ни­ка­ми ко вре­ме­ни Пери­к­ло­ва пол­но­вла­стия были лишь три боль­ших ост­ро­ва — Лес­бос, Хиос и Самос. Осталь­ные союз­ни­ки при­над­ле­жа­ли ко вто­рой кате­го­рии — к под­чи­нен­ным. Но сте­пень зави­си­мо­сти послед­них была не совсем оди­на­ко­ва; их отно­ше­ния к гла­ве сою­за опре­де­ля­лись боль­шею частью отдель­ны­ми дого­во­ра­ми. Бла­го­да­ря таким дого­во­рам, афин­ское гос­под­ство полу­ча­ло закон­ный харак­тер, а вме­сте с тем раз­ли­чие в поло­же­нии союз­ни­ков вно­си­ло извест­ную рознь меж­ду ними, меша­ло им спло­тить­ся про­тив гла­вы сою­за и таким обра­зом упро­чи­ва­ло вла­ды­че­ство Афин, дер­жав­ших­ся тут, оче­вид­но, пра­ви­ла: di­vi­de et im­pe­ra.

Тем не менее, в поло­же­нии под­чи­нен­ных союз­ни­ков мож­но отме­тить общие чер­ты, слу­жив­шие их отли­чи­ем от союз­ни­ков авто­ном­ных.

Во-1-х, вза­мен достав­ки флота союз­ни­ки с.226 неав­то­ном­ные пла­ти­ли форос. По свиде­тель­ству Фукидида, а за ним и дру­гих авто­ров древ­но­сти, еже­год­ная общая сум­ма пер­во­на­чаль­но­го форо­са, уста­нов­лен­но­го Ари­сти­дом, рав­ня­лась 460 тал., циф­ра, кото­рая не пока­жет­ся такою боль­шою, если при­нять во вни­ма­ние, что соот­вет­ст­во­вав­шая по сво­им раз­ме­рам пер­вая пер­сид­ская сатра­пия пла­ти­ла царю дань несколь­ко даже бо́льшую¹³⁰. По сло­вам Фукидида, перед нача­лом Пело­пон­нес­ской вой­ны афи­няне полу­ча­ли еже­год­но­го форо­са с союз­ни­ков обык­но­вен­но 600 талан­тов. С дру­гой сто­ро­ны, из сохра­нив­ших­ся над­пи­сей выхо­дит, что сум­ма еже­год­но полу­чав­шей­ся при Перик­ле дани дале­ко не дости­га­ла озна­чен­ной циф­ры. Пока­за­ние Фукидида, веро­ят­но, не совсем точ­но; тут нуж­но, может быть, под­ра­зу­ме­вать, кро­ме форо­са, еще и дру­гие дохо­ды с союз­ных горо­дов¹³¹. Как бы то ни было, даже и эта циф­ра (600 т.) не долж­на казать­ся боль­шою в срав­не­нию с преж­нею; уве­ли­че­ние общей сум­мы еще не пока­зы­ва­ет, что союз­ни­ки были боль­ше обре­ме­не­ны: уве­ли­чи­лась не доля, пла­ти­мая каж­дым горо­дом, а чис­ло горо­дов, заме­няв­ших достав­ку флота денеж­ны­ми взно­са­ми. Для харак­те­ри­сти­ки отно­ше­ния афи­нян Пери­к­ло­ва вре­ме­ни к союз­ни­кам чрез­вы­чай­но важ­ны дан­ные, почер­пае­мые из над­пи­сей. Ока­зы­ва­ет­ся, что при пер­вой же воз­мож­но­сти форос умень­шал­ся. Заклю­че­но было со Спар­той пяти­лет­нее пере­ми­рие, пре­кра­ща­лась борь­ба насту­па­тель­ная с Пер­си­ей, и форос был пони­жа­ем. Стрем­ле­ние к умень­ше­нию дани отдель­ных горо­дов обна­ру­жи­ва­ет­ся в рас­клад­ке 450 г. и еще более в рас­клад­ке 446 г. Но харак­те­рен самый порядок, кото­ро­го дер­жа­лись афи­няне при рас­клад­ке форо­са.

Пере­смотр спис­ков дани и новая рас­клад­ка ее про­из­во­ди­лись обык­но­вен­но каж­дые 4 года. Рас­клад­ку про­из­во­дил совет. Союз­ни­кам пре­до­став­ле­но было пра­во апел­ля­ции: если какой-либо город нахо­дил рас­клад­ку неспра­вед­ли­вою и нало­жен­ную на него сум­му форо­са слиш­ком боль­шою, то с.227 он мог про­те­сто­вать и обра­тить­ся к суду гели­а­стов, реше­ние кото­рых было окон­ча­тель­ным.

Слу­ча­лось, что союз­ные горо­да часть сле­ду­е­мой с них дани покры­ва­ли еди­новре­мен­ной уступ­кой зем­ли по дого­во­ру, обык­но­вен­но для посе­ле­ний афин­ских кле­ру­хов. Ино­гда несколь­ко горо­дов вно­си­ли форос сооб­ща, состав­ляя так назы­вае­мые син­те­лии.

Союз­ни­ки долж­ны были достав­лять форос в Афи­ны вес­ною, к празд­ни­ку Вели­ких Дио­ни­сий. В слу­чае недо­и­мок, за сбо­ром сле­ду­е­мо­го форо­са афи­ня­на­ми отправ­ля­е­мы были осо­бые долж­ност­ные лица, а в содей­ст­вие им отря­жа­лись эскад­ры под началь­ст­вом одно­го или несколь­ких стра­те­гов. Такие экзе­ку­ции, конеч­но, были осо­бен­но нена­вист­ны союз­ни­кам. Заме­ча­тель­но одна­ко, что в слу­чае недо­ра­зу­ме­ний, если, напр., союз­ный город утвер­ждал, что он упла­тил сле­ду­е­мый с него форос, про­из­во­ди­лось след­ст­вие и дело раз­би­ра­лось судом в Афи­нах. К Вели­ким Пана­фи­не­ям союз­ные горо­да обя­за­ны были достав­лять по быку и паре овец. Это было как бы сим­во­лом их еди­не­ния с Афи­на­ми; афин­ские коло­ни­сты и кле­ру­хи обя­за­ны были делать то же, а Элев­син­ским боги­ням — Демет­ре и Пер­се­фоне — союз­ни­ки долж­ны были достав­лять ту же долю «начат­ков» жат­вы, что́ и сами афи­няне. Упол­но­мо­чен­ные союз­ных горо­дов участ­во­ва­ли в жерт­вен­ных пир­ше­ствах и в рели­ги­оз­ных про­цес­си­ях. Явля­ясь в Афи­ны с форо­сом и с дара­ми, они воочию виде­ли все богат­ство умст­вен­ной и худо­же­ст­вен­ной жиз­ни афи­нян; пред их гла­за­ми рас­кры­вал­ся весь блеск и все могу­ще­ство гла­вы сою­за…

Как уже рань­ше ска­за­но (стр. 144), союз­ная каз­на в поло­вине V в. была пере­не­се­на в Афи­ны, пере­шла в рас­по­ря­же­ние гла­вы сою­за. Но преж­де столь рас­про­стра­нен­ное мне­ние, буд­то бы при Перик­ле Афи­ны укра­ша­лись на счет союз­ни­ков, дале­ко не точ­но: сред­ства тут бра­лись не все от союз­ни­ков; нема­ло сумм бра­лось и из город­ской кас­сы, из каз­ны боги­ни Афи­ны и «дру­гих богов» и т. д. Зна­ме­ни­тая ста­туя «Пар­фе­нос» Фидия воз­двиг­ну­та была на день­ги, выдан­ные каз­на­че­я­ми боги­ни из хра­мо­вых сумм. Сред­ства­ми для построй­ки Про­пи­ле­ев слу­жи­ли: дохо­ды от с.228 отда­чи в арен­ду домов или участ­ков зем­ли, при­над­ле­жав­ших богине, выруч­ка от раз­лич­ных про­дан­ных пред­ме­тов, про­цен­ты с отдан­ных в заем денег, нако­нец, и пря­мые выда­чи из каз­ны каз­на­че­ев боги­ни и из кас­сы элли­нота­ми­ев. Есть даже мне­ние, что из союз­ной каз­ны бра­лись сред­ства толь­ко на такие зда­ния и пред­ме­ты, кото­рые име­ли какое-либо отно­ше­ние к сою­зу или его покро­ви­тель­ни­це, богине Афине. Боль­шая часть полу­чае­мой дани или слу­жи­ла для попол­не­ния запас­но­го фон­да, или шла на то, на что́ форос и пер­во­на­чаль­но пред­на­зна­чал­ся, — на воен­ные нуж­ды, на содер­жа­ние флота; не хва­та­ло на вой­ну форо­са, афи­няне не щади­ли и дру­гих средств, делая заем из каз­ны боги­ни и т. п., не гово­ря уже о том, что обыч­ные, теку­щие рас­хо­ды Афи­ны покры­ва­ли из соб­ст­вен­ных средств.

Форос заме­нял постав­ку кораб­лей, но не сухо­пут­но­го вой­ска; пла­тя форос, союз­ни­ки не совсем осво­бож­да­лись от воен­ной повин­но­сти: они долж­ны были постав­лять афи­ня­нам отряды пехоты, гопли­тов. Но авто­ном­ные горо­да были сво­бод­ны от таких повин­но­стей.

На строй неав­то­ном­ных, под­чи­нен­ных союз­ных горо­дов афи­няне ока­зы­ва­ли боль­шее или мень­шее вли­я­ние и вме­ши­ва­лись в их внут­рен­ние дела. Из дошед­ших до нас дого­во­ров афи­нян с Эри­фра­ми, Коло­фо­ном, Хал­кидой мы видим, как союз­ни­ки дава­ли клят­ву вер­но­сти сна­ча­ла Афи­нам и сою­зу, а поз­же — толь­ко одно­му «демо­су афин­ско­му». Во мно­гих союз­ных горо­дах афи­няне ста­ви­ли посто­ян­ные гар­ни­зо­ны с фру­рар­ха­ми (комен­дан­та­ми) во гла­ве. Ино­гда они отправ­ля­ли к ним так назы­вае­мых «епи­ско­пов»; это была не обыч­ная, посто­ян­ная долж­ность, а чрез­вы­чай­ная. Обя­зан­ность их состо­я­ла в наблюде­нии за поли­ти­че­ски­ми отно­ше­ни­я­ми, в уста­нов­ле­нии поряд­ка, в орга­ни­за­ции и рефор­ме управ­ле­ния горо­да. Слу­ча­лось, что для этой цели изби­ра­лась осо­бая комис­сия.

Нагляд­ный при­мер зави­си­мо­сти союз­ни­ков и вли­я­ния Афин на их внут­рен­ние дела пред­став­ля­ют дошед­шие до нас, в виде над­пи­сей, дого­во­ры с мало­ази­ат­ским с.229 горо­дом Эри­фра­ми и с Хал­кидой на Евбее. Пер­вый¹³² обык­но­вен­но отно­сят ко вре­ме­ни вслед за бит­вой при Еври­медоне; сле­до­ва­тель­но, это — памят­ник ско­рее Кимо­но­вой эпо­хи. Вто­рой¹³³ состо­ял­ся после подав­ле­ния вос­ста­ния Евбеи в 445 г. и харак­те­ри­зу­ет поло­же­ние союз­ни­ков в Пери­к­ло­во вре­мя.

Дого­вор с Эри­фра­ми поста­нов­лял, что в горо­де этом дол­жен быть совет из 120 выбран­ных по жре­бию чле­нов. Доки­ма­сия избран­но­го долж­на про­ис­хо­дить пред сове­том. Чле­ном послед­не­го никто не мог быть моло­же 30 лет; ули­чен­ным в нару­ше­нии это­го пра­ви­ла гро­зи­ло пре­сле­до­ва­ние. Рань­ше четы­рех лет нель­зя было вто­рич­но быть чле­ном сове­та. На пер­вый раз про­из­ве­сти выбо­ры долж­ны были «епи­ско­пы» и фру­рарх, а на буду­щее вре­мя это пре­до­став­ля­лось состо­я­ще­му в долж­но­сти сове­ту и фру­рар­ху. Каж­дый член сове­та преж­де вступ­ле­ния в долж­ность обя­зан был дать клят­ву име­нем Зев­са, Апол­ло­на и Демет­ры, пред пылаю­щи­ми жерт­ва­ми, при­зы­вая, в слу­чае нару­ше­ния ее, гибель на гла­ву свою и детей сво­их. За испол­не­ни­ем это­го дол­жен был наблюдать нахо­дя­щий­ся в долж­но­сти совет; в про­тив­ном слу­чае он под­вер­гал­ся штра­фу в 1000 драхм или к како­му при­судит его эри­фрей­ский народ. Давав­ший клят­ву обя­зы­вал­ся испол­нять как мож­но луч­ше и доб­ро­со­вест­но свои обя­зан­но­сти по отно­ше­нию к эри­фрей­ско­му наро­ду, афи­ня­нам и союз­ни­кам, не отла­гать­ся от Афин и сою­за, не пере­хо­дить к вра­гам и дру­гих не скло­нять к это­му, без ведо­ма афи­нян и эри­фрян не при­ни­мать изгнан­ни­ков и бежав­ших к «мидя­нам» и нико­го не изго­нять и т. д. В дого­во­ре име­лись поста­нов­ле­ния, опре­де­ляв­шие нака­за­ния за пре­ступ­ле­ния и раз­но­го рода про­ступ­ки.

Дого­вор с Хал­кидой пока­зы­ва­ет нам, как уси­ли­ва­ет­ся во вре­мя Перик­ла власть Афин над союз­ни­ка­ми, как уве­ли­чи­ва­ет­ся сте­пень зави­си­мо­сти послед­них. По поста­нов­ле­нию народ­но­го собра­ния, афин­ский совет и дика­сты долж­ны дать клят­ву в том, что не изго­нят хал­кидян из с.230 Хал­киды и не раз­ру­шат горо­да, нико­го не под­верг­нут ни ати­мии (лише­нию чести, прав), ни изгна­нию, ни зато­че­нию, ни каз­ни, ни ото­бра­нию иму­ще­ства, без суда и согла­сия афин­ско­го наро­да; без пред­ва­ри­тель­но­го вызо­ва не будут пус­кать реше­ния на голо­са, будет ли дело идти о целой общине или част­ном лице; в слу­чае при­бы­тия хал­кид­ско­го посоль­ства, вве­дут его в совет и в народ­ное собра­ние по воз­мож­но­сти в тече­ние 10 дней. Все это обе­ща­ют соблюдать, пока хал­кидяне будут пови­но­вать­ся афин­ско­му наро­ду. С сво­ей сто­ро­ны хал­кидяне долж­ны поклясть­ся, что не отпа­дут от афин­ско­го наро­да, ни хит­ро­стью, ни про­ис­ка­ми, ни сло­вом, ни делом, и если кто вос­станет, то не послу­ша­ют его, а доне­сут афи­ня­нам, — что будут пла­тить форос, какой назна­чат, по выслу­ша­нии их заяв­ле­ний, афи­няне; будут их союз­ни­ка­ми сколь воз­мож­но луч­ши­ми и вер­ней­ши­ми, будут пови­но­вать­ся афин­ско­му наро­ду, помо­гать ему и отра­жать того, кто стал бы ему при­чи­нять вред. Давать клят­ву долж­ны были все взрос­лые хал­кидяне, а кто не даст, тот под­вер­га­ет­ся бес­че­стию, его иму­ще­ство кон­фис­ку­ет­ся и деся­тая часть посвя­ща­ет­ся Зев­су Олим­пий­ско­му (храм кото­ро­го нахо­дил­ся в Хал­киде). Из даль­ней­ших пунк­тов отме­тим тот, кото­рый касал­ся живу­щих в Хал­киде чуже­зем­цев: пла­тя­щие в Афи­ны — оче­вид­но, афин­ские мет­эки — и те, кому дана афин­ским наро­дом ате­лия (сво­бо­да от пода­тей), не долж­ны были пла­тить в Хал­киде; все же осталь­ные пла­тят там подоб­но про­чим хал­кидя­нам. А в кон­це псе­физ­мы при­бав­ля­лось, что хал­кидяне по отно­ше­нию к сво­им сограж­да­нам име­ют пра­во нала­гать нака­за­ния, подоб­но тому, как в Афи­нах афи­няне, за исклю­че­ни­ем изгна­ния, каз­ни и ати­мии; в послед­них слу­ча­ях — зна­чит и во всех поли­ти­че­ских про­цес­сах — дело долж­но быть пере­не­се­но в Афи­ны, «в гели­эю фесмо­фе­тов», т. е. в суд при­сяж­ных.

Но, конеч­но, не все­гда зави­си­мость союз­ни­ков была так вели­ка и не все­гда афи­няне дохо­ди­ли до тако­го, мож­но ска­зать, мелоч­но­го вме­ша­тель­ства во внут­рен­ний строй союз­но­го горо­да. Поло­же­ние союз­ни­ков и в этом отно­ше­нии пред­став­ля­ло нема­ло раз­но­об­ра­зия. Мож­но ска­зать толь­ко, что с.231 афи­няне вооб­ще ста­ра­лись под­дер­жи­вать демо­кра­ти­че­ский строй в горо­дах, покро­ви­тель­ст­во­ва­ли боль­ше демо­су, чем ари­сто­кра­тии, что́ вполне есте­ствен­но; в союз­ных горо­дах опо­рой афин­ско­го вла­ды­че­ства была народ­ная мас­са, демо­кра­ты; на них толь­ко мог поло­жить­ся афин­ский демос; знат­ные сочув­ст­во­ва­ли враж­деб­ным ему силам и иска­ли опо­ры в Спар­те. По свиде­тель­ству даже нерас­по­ло­жен­но­го к демо­кра­тии авто­ра Псев­до-Ксе­но­фон­то­во­го пам­фле­та об Афин­ском государ­стве, если бы афи­няне были за знат­ных, то они бы ока­за­ли содей­ст­вие враж­деб­но­му им эле­мен­ту (III, 10); если бы в союз­ных горо­дах при­об­ре­ли силу знат­ные и бога­тые, то недол­го при­шлось бы вла­ды­че­ст­во­вать афин­ско­му демо­су (I, 14). Тот же автор при­зна­ет­ся, что вся­кий раз, когда афи­няне при­ни­ма­ли сто­ро­ну ари­сто­кра­тии, им не вез­ло (III, 11).

Но самым пол­ным выра­же­ни­ем цен­тра­ли­за­ции и зави­си­мо­го поло­же­ния неав­то­ном­ных союз­ни­ков было под­чи­не­ние их суду афин­ско­му. Пра­во суда афи­нян над союз­ни­ка­ми раз­ви­ва­лось есте­ствен­но и посте­пен­но. Это — пря­мое наследие, полу­чен­ное Афи­на­ми от союз­но­го собра­ния, заседав­ше­го неко­гда на ост­ро­ве Дело­се. Понят­но, что вся­кий про­сту­пок про­тив сою­за и союз­но­го устрой­ства под­ле­жал суду Афин, как гла­вы это­го сою­за; далее, в слу­чае столк­но­ве­ния и рас­при двух чле­нов сою­за меж­ду собою, граж­да­ни­на одно­го горо­да с граж­да­ни­ном дру­го­го, кто же являл­ся есте­ствен­ным посред­ни­ком и судьею, как не Афи­ны? Дошло до того, что самим союз­ни­кам пре­до­став­ле­но было реше­ние лишь немно­гих мел­ких дел; дела же поли­ти­че­ские и уго­лов­ные под­ле­жа­ли суду афин­ско­му, как пока­зы­ва­ет и дого­вор с Хал­кидой. Даже част­ные про­цес­сы, пре­вы­шав­шие извест­ную сум­му или меру нака­за­ния, долж­ны были пере­но­сить­ся в Афи­ны, хотя и тут общей нор­мы, обя­за­тель­ной для всех под­чи­нен­ных союз­ни­ков, так­же, веро­ят­но, не было.

Нелег­ко, конеч­но, было союз­ни­кам отправ­лять­ся по судеб­ным делам из сво­его горо­да в Афи­ны. В лице гели­а­стов дале­ко не все­гда встре­ча­ли они бес­при­страст­ных судей; под­час суд при­над­ле­жал сто­роне заин­те­ре­со­ван­ной, с.232 в слу­чае про­цес­са меж­ду афи­ня­ни­ном и неа­фи­ня­ни­ном послед­ний ока­зы­вал­ся не в оди­на­ко­вом поло­же­нии со сво­им про­тив­ни­ком: для афи­ня­ни­на гели­а­сты были люди свои, рав­ные ему, для неа­фи­ня­ни­на — это были люди чужие и при­том его пове­ли­те­ли. Но еще вопрос, мно­го ли выиг­ра­ло бы пра­во­судие, если бы афи­няне совсем не вме­ши­ва­лись в судеб­ные дела сво­их союз­ни­ков. В союз­ных горо­дах суще­ст­во­ва­ли пар­тии, и суд лег­ко мог сде­лать­ся оруди­ем самой оже­сто­чен­ной их борь­бы; сто­рон­ни­ки афин­ско­го гос­под­ства мог­ли под­вер­гать­ся судеб­ным пре­сле­до­ва­ни­ям и нака­за­ни­ям из-за того толь­ко, что они были пре­да­ны Афи­нам. Об этом пря­мо свиде­тель­ст­ву­ет автор оли­гар­хи­че­ско­го про­из­веде­ния, Псев­до-Ксе­но­фон­то­вой «Афин­ской рес­пуб­ли­ки» (I, 16). Честь и выго­ды Афин­ско­го государ­ства тре­бо­ва­ли не допус­кать это­го, и вот чем объ­яс­ня­ет­ся поста­нов­ле­ние дого­во­ра с Хал­кидой, гла­ся­щее, что суд по обви­не­ни­ям, кото­рые вле­кут за собою смерт­ную казнь, изгна­ние и ати­мию, дол­жен пере­но­сить­ся в Афи­ны. Пра­во суда было одним из средств для под­дер­жа­ния афин­ско­го вла­ды­че­ства и упро­че­ния афин­ско­го вли­я­ния. Но и тут важен был самый прин­цип: имея воз­мож­ность употреб­лять силу, афи­няне пред­по­чи­та­ли пре­до­став­лять дело суду; афин­ский граж­да­нин под­ле­жал ответ­ст­вен­но­сти наравне с союз­ни­ком; суд тво­рил­ся по зако­нам, рав­ным для обо­их. Таким путем устра­ня­лись и обузды­ва­лись наси­лия, про­из­вол и само­управ­ство отдель­ных граж­дан Афин по отно­ше­нию к союз­ни­кам; послед­ние мог­ли искать себе защи­ты и тре­бо­вать к суду афин­ских долж­ност­ных лиц, стра­те­гов и друг. И дей­ст­ви­тель­но, демос союз­ных горо­дов видел в афин­ской демо­кра­тии, с ее судом, свое при­бе­жи­ще.

Харак­те­ри­сти­ка поло­же­ния афин­ских союз­ни­ков была бы не пол­на, если бы мы не упо­мя­ну­ли хотя бы вскользь о так назы­вае­мых «про­цес­сах по дого­во­рам» (di­kai apo sym­bolōn). Это были дела, воз­ни­кав­шие из-за нару­ше­ния иму­ще­ст­вен­ных обя­за­тельств, тор­го­вых сде­лок, кон­трак­тов и т. п., по кото­рым судо­про­из­вод­ство опре­де­ля­лось осо­бы­ми дого­во­ра­ми. Дого­во­ры подоб­но­го рода мог­ли заклю­чать­ся не толь­ко меж­ду част­ны­ми лица­ми, афи­ня­ни­ном и неа­фи­ня­ни­ном, но с.233 и меж­ду общи­на­ми, меж­ду Афи­на­ми и отдель­ны­ми граж­да­на­ми дру­гих, даже и несо­юз­ных, горо­дов, меж­ду афи­ня­ни­ном и каким-либо горо­дом. Для раз­ви­тия тор­гов­ли это име­ло боль­шое зна­че­ние. Без таких дого­во­ров граж­да­нин одно­го горо­да часто не имел бы ника­кой воз­мож­но­сти добить­ся сво­их прав при нару­ше­нии обя­за­тель­ства или сдел­ки граж­да­ни­ном дру­го­го горо­да. При­том, «про­цес­сы по дого­во­рам» долж­ны были рас­смат­ри­вать­ся без про­во­ло­чек, в тече­ние меся­ца; апел­ля­ция не допус­ка­лась, по край­ней мере со сто­ро­ны ответ­чи­ка. Суд про­ис­хо­дил и не в Афи­нах, по мне­нию одних — вооб­ще в месте заклю­че­ния дого­во­ра, по мне­нию дру­гих — в горо­де, где жил ответ­чик. Конеч­но, заклю­чая дого­во­ры отно­си­тель­но реше­ния тор­го­вых сде­лок, афи­няне уме­ли соблю­сти свои выго­ды; но важ­но то, что здесь союз­ник сто­ял совер­шен­но на рав­ной ноге с афин­ским граж­да­ни­ном: оба они суди­лись по оди­на­ко­во­му пра­ву, афин­ско­му граж­да­ни­ну ино­гда при­хо­ди­лось вести дело не в Афи­нах, а пред судом союз­но­го горо­да, и этот суд в таком слу­чае имел оди­на­ко­вую ком­пе­тен­цию с судом афин­ским.

Нако­нец, сле­ду­ет еще отме­тить, что в союз­ных горо­дах вво­ди­лись атти­че­ские меры, весы и моне­ты.

Тако­во было в общих чер­тах поло­же­ние афин­ских союз­ни­ков в Пери­к­ло­во вре­мя. Мы видим тут цен­тра­ли­за­цию, кото­рая есте­ствен­но выте­ка­ла из преды­ду­ще­го хода дел: афи­няне, так ска­зать, бра­ли то, что́ само дава­лось им в руки. Союз­ни­кам вза­мен утра­чен­ной неза­ви­си­мо­сти они дава­ли мно­гое. Преж­де все­го они достав­ля­ли им пол­ную без­опас­ность; афи­няне выпол­ни­ли при­ня­тые неко­гда на себя обя­за­тель­ства и сами нес­ли нема­ло трудов и жертв; они дей­ст­ви­тель­но сто­я­ли на стра­же Эгей­ско­го моря, дер­жа в отда­ле­нии вар­ва­ров. Союз­ни­ки поль­зо­ва­лись и тор­го­вы­ми выго­да­ми. Под покро­ви­тель­ст­вом Афин, бла­го­да­ря миру и без­опас­но­сти, раз­ви­ва­лось их мате­ри­аль­ное бла­го­со­сто­я­ние. Осно­вы­вая коло­нии, афи­няне при­ни­ма­ли ино­гда в чис­ло посе­лен­цев и союз­ни­ков. Бла­го­да­ря афин­ской геге­мо­нии, мел­кие союз­ные горо­да гаран­ти­ро­ва­ны были от при­тес­не­ний со сто­ро­ны более силь­ных соседей. Тем не менее, если не с.234 счи­тать все­го это­го да той под­держ­ки, кото­рую афин­ский демос ока­зы­вал демо­кра­ти­ям в союз­ных горо­дах, меж­ду Афи­на­ми и союз­ни­ка­ми не было глу­бо­кой общ­но­сти инте­ре­сов и нераз­рыв­ной, орга­ни­че­ской свя­зи. Афи­няне не ста­ра­лись замас­ки­ро­вать свое вла­ды­че­ство, пре­до­ста­вив союз­ни­кам хотя бы тень вли­я­ния посред­ст­вом уча­стия в обсуж­де­нии таких дел, кото­рые каса­лись все­го сою­за. Это было гос­под­ство мень­шин­ства при­ви­ле­ги­ро­ван­ных граж­дан над мас­сой под­чи­нен­ных ему союз­ных «под­дан­ных». Послед­ние не мог­ли, напр., всту­пать в закон­ный брак с афи­ня­ни­ном или афи­нян­кой, не мог­ли при­об­ре­тать недви­жи­мость в Атти­ке, не гово­ря уже о поли­ти­че­ских пра­вах. Сло­вом, пра­во афин­ско­го граж­дан­ства на союз­ни­ков не рас­про­стра­ня­лось. Афи­ны не дошли до того, чтобы нераз­рыв­но свя­зать их с собою, урав­няв в пра­вах с граж­да­на­ми, вро­де того, как впо­след­ст­вии посту­пил Рим с заво­е­ван­ны­ми обла­стя­ми. Прав­да, во вре­ме­на кри­зи­са, после зло­счаст­ной Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции, у афи­нян, может быть, явля­лась мысль дать и союз­ни­кам пра­во граж­дан­ства. Намек на это видят у Ари­сто­фа­на: Лиси­стра­та — в комедии того же име­ни — сове­ту­ет при управ­ле­нии государ­ст­вом посту­пать так, как жен­щи­ны посту­па­ют при пряде­нии шер­сти, — меж­ду про­чим надо сме­шать в одну кучу и мет­э­ков, и чужих, и дру­зей, и кто дол­жен государ­ству, и ура­зу­меть, что горо­да, кото­рые состав­ля­ют коло­нии «этой зем­ли», т. е. Атти­ки, лежат, как кло­ки шер­сти, раз­бро­сан­ные, каж­дый отдель­но; и вот, от всех их взяв клок шер­сти, сле­ду­ет свез­ти сюда, в Афи­ны, и собрать в одно, сде­лать затем боль­шой клу­бок и из него соткать демо­су плащ (ст. 579 сл.). Но мысль эта, если и была, про­мельк­ну­ла, не оста­вив следа. В самом кон­це Пело­пон­нес­ской вой­ны, после пора­же­ния при Эгос-Пота­мах, афи­няне даро­ва­ли пра­во граж­дан­ства самос­цам, но было уже позд­но.

Цен­тра­ли­за­ция, кото­рую про­во­ди­ли афи­няне в отно­ше­нии к союз­ни­кам, глу­бо­ко про­ти­во­ре­чи­ла искон­ным гре­че­ским воз­зре­ни­ям и стрем­ле­ни­ям; она была не в духе наро­да. Союз­ни­ки не мог­ли вполне при­ми­рить­ся с поте­рей сво­бо­ды. Как бы ни было лег­ко афин­ское иго, но уже один тот с.235 факт, что они под­чи­нен­ные, что они были лише­ны неза­ви­си­мо­сти мог делать афин­ское вла­ды­че­ство для них нена­вист­ным. Вла­ды­че­ство это было все же «тира­ни­ей», по созна­нию самих вождей афин­ско­го демо­са¹³⁴, — конеч­но, в древ­нем, гре­че­ском смыс­ле сло­ва, а не в нынеш­нем. Вра­га­ми Афин явля­лись по пре­иму­ще­ству ари­сто­кра­ты, и попыт­ки к свер­же­нию афин­ско­го ига исхо­ди­ли имен­но от них. Под­твер­жде­ни­ем слу­жат собы­тия вре­мен Пело­пон­нес­ской вой­ны. Под­твер­жда­ет­ся это и при­ме­ром Самос­ско­го вос­ста­ния при Перик­ле.

Самос при­над­ле­жал к чис­лу немно­гих еще авто­ном­ных союз­ни­ков афин­ских. На ост­ро­ве гос­под­ст­во­ва­ла ари­сто­кра­тия и афи­няне не тро­га­ли суще­ст­во­вав­ше­го там поряд­ка. Но в 440 г. Самос вос­стал про­тив Афин. Пово­дом послу­жи­ла его рас­пря с Миле­том из-за горо­да При­э­ны. Афи­ны обра­ти­лись к Само­су с тре­бо­ва­ни­ем пре­до­ста­вить реше­ние спо­ра с Миле­том их посред­ни­че­ству. Но самос­цы, как вид­но, опа­са­лись при­стра­стия Афин в поль­зу Миле­та и отка­за­лись под­чи­нить­ся их тре­бо­ва­нию. Для Афин поло­же­ние дел было серь­ез­ное. Самос­цы нахо­ди­ли под­держ­ку со сто­ро­ны пер­сид­ско­го сатра­па, иска­ли опо­ры и у Пело­пон­нес­ско­го сою­за, и еще сча­стье для афи­нян, что корин­фяне выска­за­лись про­тив вме­ша­тель­ства. Важ­ная по сво­е­му гео­гра­фи­че­ско­му поло­же­нию Визан­тия, быть может недо­воль­ная стес­не­ни­ем сво­ей тор­гов­ли, вслед­ст­вие взи­ма­ния афи­ня­на­ми пошли­ны у про­ли­вов, после­до­ва­ла при­ме­ру Само­са. Есть осно­ва­ние думать, что и горо­да Карии отло­жи­лись от Афин­ско­го сою­за. Сло­вом, гос­под­ству Афин на море гро­зи­ла опас­ность. Самая оса­да Само­са Пери­к­лом затя­ну­лась: самос­цы сда­лись лишь на 9-ый месяц оса­ды (439 г.); они обя­за­лись выдать свой флот, срыть сте­ны, дать залож­ни­ков и упла­тить афи­ня­нам по частям рас­хо­ды по войне. Вслед за Само­сом поко­ри­лась и Визан­тия. Зато в карий­ском окру­ге афи­ня­нам не уда­лось вполне воз­вра­тить утра­чен­ное.

Так кон­чи­лось Самос­ское вос­ста­ние, подав­ле­ние кото­ро­го сто­и­ло афи­ня­нам боль­ших уси­лий и рас­хо­дов. Оно пока­за­ло, с.236 что Афин­ский союз не незыб­ле­мо про­чен. Но пока силы Афин были сво­бод­ны, пока не гро­зил им могу­ще­ст­вен­ный внеш­ний враг, они мог­ли справ­лять­ся с дви­же­ни­я­ми в среде союз­ни­ков.

Но не дол­го­ве­чен был пыш­ный рас­цвет афин­ской демо­кра­тии: насту­па­ли годы тяже­лой и дол­гой вой­ны, годы испы­та­ний и кри­зи­са.