Рецензия на: Письма Плиния Младшего.
Перевод М. Е. Сергеенко, А. И. Доватура и В. С. Соколова. М.—Л., изд. АН СССР, 1950.

с.142 Биб­лио­те­ка «Лите­ра­тур­ных памят­ни­ков», изда­вае­мая Ака­де­ми­ей Наук СССР, попол­ни­лась еще одним про­из­веде­ни­ем антич­ной лите­ра­ту­ры — «Пись­ма­ми Пли­ния Млад­ше­го». Пол­но­го пере­во­да этих писем на рус­ский язык до сих пор не суще­ст­во­ва­ло.

Пись­ма Пли­ния Млад­ше­го, как ука­зы­ва­ет проф. М. Е. Сер­ге­ен­ко, «явля­ют­ся для нас дра­го­цен­ней­шим источ­ни­ком для харак­те­ри­сти­ки быта и нра­вов той эпо­хи» и «име­ют для нас огром­ную исто­ри­ко-позна­ва­тель­ную цен­ность» (стр. 466). Чтобы пред­ста­вить себе, какие серь­ез­ные изме­не­ния в государ­ст­вен­ном строе Рима про­изо­шли за те сто лет, кото­рые отде­ля­ют год смер­ти Цице­ро­на (43 г. до н. э.) от года рож­де­ния Пли­ния (61 г. н. э.), доста­точ­но срав­нить пись­ма того и дру­го­го. По пись­мам Цице­ро­на ясно вид­но, насколь­ко бога­че и ярче дея­тель­ность и обще­ст­вен­ная роль само­го Цице­ро­на, а так­же та эпо­ха кру­ше­ния рес­пуб­ли­ки и рож­де­ния прин­ци­па­та, когда про­те­ка­ла его жизнь, чем вре­мя, когда жил Пли­ний (прав­ле­ние Доми­ци­а­на, Нер­вы и Тра­я­на), и чем его обще­ст­вен­ная роль. Хотя Цице­рон в дей­ст­ви­тель­но­сти дале­ко не был столь вели­ким и все­мо­гу­щим поли­ти­че­ским дея­те­лем, каким он себе казал­ся, но все же не толь­ко круг его дея­тель­но­сти, его дру­зей и вра­гов, но и его лич­ный поли­ти­че­ский кру­го­зор был шире, чем у Пли­ния, замкну­то­го в узком кру­гу слу­жеб­ных и лите­ра­тур­ных инте­ре­сов. Уга­са­ние широ­кой обще­ст­вен­ной жиз­ни и поли­ти­че­ских инте­ре­сов в Риме, изме­не­ние роли судеб­ных учреж­де­ний, пре­вра­ще­ние преж­них выбор­ных долж­но­стей в долж­но­сти по назна­че­нию — все это ясно отра­жа­ет­ся в пись­мах Пли­ния. Прав­да, в этих же пись­мах отра­зи­лись так­же и неко­то­рые отно­си­тель­но поло­жи­тель­ные сто­ро­ны импе­ра­тор­ско­го Рима: более чет­кое функ­ци­о­ни­ро­ва­ние государ­ст­вен­но­го аппа­ра­та, уве­ли­чив­ша­я­ся ответ­ст­вен­ность судей и чинов­ни­ков, инте­рес к про­вин­ци­ям и про­вин­ци­а­лам, раз­ви­тие граж­дан­ско­го пра­ва и т. п. Все эти явле­ния мож­но заме­тить, читая не толь­ко X кни­гу писем — пере­пис­ку Пли­ния, быв­ше­го в 112 или 113 г. упра­ви­те­лем Вифи­нии, с Тра­я­ном, но и мно­гие дру­гие его дело­вые пись­ма. В посто­ян­но сме­ня­ю­щем­ся содер­жа­нии мно­го­чис­лен­ных писем, нося­щих лите­ра­тур­ный, повест­во­ва­тель­ный, опи­са­тель­ный, фило­соф­ский и про­сто дру­же­ски-шут­ли­вый харак­тер, живо и все­сто­ронне рас­кры­ва­ет­ся быто­вая сто­ро­на импе­ра­тор­ско­го Рима, типич­ным пред­ста­ви­те­лем кото­ро­го явля­ет­ся автор писем.

Начав­ший свою слу­жеб­ную карье­ру при Доми­ци­ане, кото­ро­го Пли­ний впо­след­ст­вии не раз поми­на­ет злым сло­вом, но при кото­ром он успел все же прой­ти поло­ви­ну слу­жеб­ной лест­ни­цы (долж­но­сти кве­сто­ра, три­бу­на и пре­то­ра), быст­ро воз­вы­сив­ший­ся при Нер­ве и Тра­яне, извест­ный юрист и адво­кат, пре­иму­ще­ст­вен­но по граж­дан­ским делам, зна­ток и древ­ней, и совре­мен­ной латин­ской, а так­же гре­че­ской лите­ра­ту­ры, осве­дом­лен­ный в фило­соф­ских вопро­сах, окру­жен­ный бес­чис­лен­ны­ми при­я­те­ля­ми, покро­ви­тель­ст­ву­ю­щи­ми и покро­ви­тель­ст­ву­е­мы­ми, Пли­ний явля­ет­ся типич­ным пред­ста­ви­те­лем зна­ти того вре­ме­ни.

Как и преды­ду­щие тома «Лите­ра­тур­ных памят­ни­ков», пись­ма Пли­ния изда­ны и оформ­ле­ны очень тща­тель­но. Кро­ме деся­ти книг (стр. 7—354), в этот том вошел пере­вод един­ст­вен­но­го¹ дошед­ше­го до нас рито­ри­че­ско­го про­из­веде­ния Пли­ния — «Пане­ги­рик с.143 Тра­я­ну» (стр. 355—455). Оно, конеч­но, менее инте­рес­но для чте­ния, чем пись­ма, пере­пол­не­но неуме­рен­ной лестью и все­ми ухищ­ре­ни­я­ми рито­ри­ки, в силу чего крайне труд­но для пере­во­да; одна­ко, несмот­ря на кажу­щу­ю­ся небла­го­дар­ность труда, взя­то­го на себя В. С. Соко­ло­вым, пере­вод этот с исто­ри­че­ской точ­ки зре­ния все же очень важен, так как в «Пане­ги­ри­ке» име­ют­ся сооб­ще­ния о мно­гих мало­из­вест­ных исто­ри­че­ских собы­ти­ях из вре­ме­ни прав­ле­ния Нер­вы, сведе­ния о меро­при­я­ти­ях при засу­хе или навод­не­ни­ях в про­вин­ци­ях, о государ­ст­вен­ных построй­ках, рас­суж­де­ния об инсти­ту­те «усы­нов­ле­ния», очень важ­ном для позд­не­го Рима, и т. п.

К пере­во­ду име­ет­ся ряд «при­ло­же­ний»: во-пер­вых, крат­кая ста­тья акад. И. И. Тол­сто­го «От редак­ции», даю­щая общую харак­те­ри­сти­ку про­из­веде­ний Пли­ния (стр. 459—462), во-вто­рых, ста­тья проф. М. Е. Сер­ге­ен­ко «Пли­ний Млад­ший»² (стр. 463—467) и ста­тья доц. В. С. Соко­ло­ва «Пане­ги­рик Пли­ния Тра­я­ну» (стр. 468—472). В сум­ме эти ста­тьи дают пред­став­ле­ние о жиз­ни и дея­тель­но­сти Пли­ния, государ­ст­вен­ной и лите­ра­тур­ной. Одна­ко в инте­ре­сах широ­ких чита­тель­ских кру­гов сле­до­ва­ло дать несколь­ко более раз­вер­ну­тый исто­ри­че­ский очерк и харак­те­ри­сти­ку прав­ле­ния Доми­ци­а­на, Нер­вы и Тра­я­на; это вре­мя зна­чи­тель­но менее извест­но широ­кой пуб­ли­ке, чем исто­рия рес­пуб­ли­кан­ско­го Рима, так как науч­ных трудов по исто­рии это­го пери­о­да мень­ше, и они менее рас­про­стра­не­ны. Сле­до­ва­ло бы так­же дать хотя бы неболь­шую кар­ту Вифин­ской про­вин­ции.

Пере­вод снаб­жен подроб­ны­ми «При­ме­ча­ни­я­ми», зани­маю­щи­ми почти 100 стра­ниц (стр. 474—550). Насколь­ко мож­но судить без дослов­ной про­вер­ки, при­ме­ча­ния сде­ла­ны очень тща­тель­но и серь­ез­но, дают мно­го инте­рес­ных «реа­лий» о судо­про­из­вод­стве, о куль­те и о быте.

Неко­то­рым недо­смот­ром явля­ет­ся пута­ни­ца в сведе­ни­ях о горо­дах Вифи­нии, Пру­се и Пру­сиа­де, о кото­рых не раз упо­ми­на­ет Пли­ний в X кни­ге писем. При­ме­ча­ние 31 (стр. 536; кн. X, 17а) гла­сит: «Пру­са — город в Вифи­нии… теперь Брус­са… и т. д.». Речь явно идет о глав­ном горо­де Вифи­нии, где Пли­ний жил и откуда управ­лял про­вин­ци­ей. При­ме­ча­ние 103 (стр. 544; кн. X, 81) гла­сит: «Пру­са у Олим­па, не очень зна­чи­тель­ный город у горы Олим­па… в 38 кило­мет­рах от Никеи». Это — дру­гой город, на что и сле­до­ва­ло ука­зать; кро­ме того, в тек­сте 81 пись­ма (стр. 337) она напи­са­на с дву­мя «с» (Прус­са), в при­ме­ча­нии с одним. В ори­ги­на­ле всюду одно. Назва­ние Пру­си­а­ды встре­ча­ет­ся в пере­во­де в пись­мах 58 (стр. 325) и в том же 81-м (стр. 337); к пер­во­му име­ет­ся при­ме­ча­ние 80 (стр. 542): «В Вифи­нии было два горо­да, носив­ших это имя: древ­ний Киос, милет­ская коло­ния непо­да­ле­ку от Пру­сы, круп­ный порт… и т. д.; дру­гая Пру­си­а­да была глу­хим, мало извест­ным горо­дом». В ори­ги­на­ле же в пер­вом слу­чае назва­на Пру­си­а­да (идет речь о родине Фла­вия Архип­па, кре­а­ту­ры Доми­ци­а­на и вра­га Дио­на Хри­со­сто­ма), во вто­ром — Пру­са.

Еще один недо­смотр, ско­рее коми­че­ско­го харак­те­ра, име­ет­ся на стр. 26 (I, 45). Пли­ний упре­ка­ет при­я­те­ля в том, что тот не при­шел к нему на обед, а «пред­по­чел, не знаю у кого, уст­риц, сви­ни­ну, мор­ских ежей и гади­та­нок». По кон­тек­сту мож­но с.144 поду­мать, что «гади­тан­ки» нечто съе­доб­ное; при­ме­ча­ния к это­му месту нет; даль­ше же, к одно­му месту II, 3 (стр. 42), где совер­шен­но ясно, что речь идет о чело­ве­ке («раз­ве ты нико­гда не читал про одно­го гади­тан­ца, кото­ро­го вели­кая сла­ва Тита Ливия побуди­ла при­ехать с края све­та поглядеть на него»), есть при­ме­ча­ние (стр. 479, прим. 16): «Житель Гаде­са (ныне Кадикс)». В пер­вом же слу­чае дело, оче­вид­но, идет о каких-то при­ез­жих житель­ни­цах Гаде­са.

Послед­ним при­ло­же­ни­ем, очень цен­ным, без кото­ро­го чте­ние писем поте­ря­ло бы боль­шую долю сво­его инте­ре­са, явля­ет­ся «Ука­за­тель соб­ст­вен­ных имен» (стр. 551—577), пре­крас­но состав­лен­ный и даю­щий пол­ные сведе­ния о корре­спон­ден­тах Пли­ния; этот спи­сок сам по себе — занят­ное чте­ние. В свя­зи с про­смот­ром ука­за­те­ля заме­че­на опе­чат­ка в тек­сте: по ука­за­те­лю поэт Пас­сен Павел упо­мя­нут в пись­мах: VI, 15 и IX, 22; во вто­ром слу­чае он же в тек­сте назван Пас­си­е­ном, но по ука­за­те­лю имя Пас­си­е­на при­над­ле­жит Пас­си­е­ну Кри­спу, ора­то­ру, упо­ми­нае­мо­му Пли­ни­ем в пись­ме VII, 6. В ори­ги­на­ле же во всех трех слу­ча­ях сто­ит имя Pas­sie­nus.

Из все­го ска­зан­но­го вид­но, что пере­вод Пли­ния снаб­жен боль­шим науч­ным аппа­ра­том. Мож­но пожа­леть лишь о том, что нет сведе­ний о руко­пис­ной тра­ди­ции про­из­веде­ний Пли­ния, крат­ко­го ука­за­те­ля его изда­ний и что назва­ние того изда­ния, с кото­ро­го сде­лан пере­вод, дано в при­ме­ча­нии, при­том крайне неточ­ном, а имен­но, на стр. 462 (под стро­кой) чита­ем: «Пере­вод сде­лан с изда­ния Мерил­ла 1922 г.».

По пово­ду внеш­не­го оформ­ле­ния мож­но сде­лать толь­ко одно суще­ст­вен­ное заме­ча­ние: гре­че­ские цита­ты и отдель­ные сло­ва, кото­рых у Пли­ния очень мно­го, сле­до­ва­ло давать так же, как это сде­ла­но в пись­мах Цице­ро­на, т. е. в пере­во­де, но кур­си­вом, а под­лин­ный гре­че­ский текст отно­сить в при­ме­ча­ния; здесь же, наобо­рот, в при­ме­ча­ние выне­сен пере­вод. Хоро­шо, что пись­ма пере­ну­ме­ро­ва­ны араб­ски­ми циф­ра­ми и навер­ху стра­ниц отме­че­ны номе­ра книг и писем.

Озна­ко­мив­шись с содер­жа­ни­ем кни­ги в целом, обра­тим­ся теперь к спе­ци­аль­ным вопро­сам пере­во­да. Пере­вод сде­лан тре­мя авто­ра­ми, как это ука­за­но в оглав­ле­нии (стр. 578); кни­ги I—VI и кни­га X пере­веде­ны М. Е. Сер­ге­ен­ко, кни­ги VII—IX — А. И. Дова­ту­ром и «Пане­ги­рик Тра­я­ну» — В. С. Соко­ло­вым. Одна­ко при чте­нии писем нет рез­кой раз­ни­цы в сти­ле пере­во­да; пере­вод­чи­кам уда­лось достиг­нуть един­ства в при­е­мах пере­да­чи ори­ги­на­ла. Пись­ма Пли­ния явля­ют­ся очень свое­об­раз­ной сме­сью лег­кой, быто­вой беседы и обду­ман­ной отшли­фо­ван­ной рито­ри­че­ской речи; кро­ме того, они очень раз­но­об­раз­ны по содер­жа­нию. Мно­гие пись­ма изоби­лу­ют быто­вы­ми выра­же­ни­я­ми, напри­мер I, 5, 9, 15, 24; II, 6 и др. Име­ют­ся пись­ма чисто опи­са­тель­но­го харак­те­ра, напри­мер, опи­са­ние Лав­рен­тий­ско­го име­ния Пли­ния (II, 17), его же поме­стья в Этру­рии (V, 6) и аме­рин­ско­го поме­стья деда его жены (VIII, 20), крайне инте­рес­ное по содер­жа­нию (оно опи­сы­ва­ет пло­ву­чие ост­ро­ва на боль­шом озе­ре), или источ­ни­ка Кли­тум­на (VIII, 8). Нема­ло писем дело­во­го, юриди­че­ско­го харак­те­ра (III, 9; IV, 9 и др.). Есть био­гра­фи­че­ские очер­ки, напри­мер, подроб­ная харак­те­ри­сти­ка Пли­ния Стар­ше­го (III, 5), поэта Силия Ита­ли­ка (III, 7). Нако­нец очень мно­го писем посвя­ще­но вопро­сам совре­мен­ной Пли­нию лите­ра­ту­ры и рито­ри­ки, осо­бен­но инте­ре­со­вав­ших Пли­ния (VII, 9; III, 18 и мно­гие дру­гие). Осо­бен­но же зна­ме­ни­ты пись­ма Пли­ния, опи­сы­ваю­щие извер­же­ние Везу­вия и смерть Пли­ния Стар­ше­го (VI, 16 и 20). Это раз­но­об­ра­зие тема­ти­ки писем тре­бу­ет от пере­вод­чи­ка боль­шой гиб­ко­сти и тон­ко­го зна­ния язы­ка. Надо ска­зать, что в общем все пере­вод­чи­ки хоро­шо выпол­ни­ли свою зада­чу: они донес­ли текст Пли­ния до чита­те­ля, сохра­нив его понят­ность, лег­кость и зани­ма­тель­ность; пере­вод дей­ст­ви­тель­но похож на свой ори­ги­нал. Это под­лин­ный пере­вод, а не так назы­вае­мая «каль­ка», мучи­тель­но копи­ру­ю­щая непе­ре­да­вае­мые осо­бен­но­сти ори­ги­на­ла. Из двух выше­упо­мя­ну­тых суще­ст­вен­ных эле­мен­тов сти­ля Пли­ния, быто­во­го и рито­ри­че­ско­го, пере­вод­чи­кам, что вполне есте­ствен­но, луч­ше уда­ет­ся пере­да­ча пер­во­го; конеч­но, пол­ное вос­про­из­веде­ние рито­ри­че­ских при­е­мов латин­ско­го тек­ста по-рус­ски невоз­мож­но, но кое-где воз­мож­ность частич­но пере­дать их все же упу­ще­на.

Несмот­ря на то, что в общем пере­вод явля­ет­ся боль­шой уда­чей, про­ма­хи и недо­смот­ры в нем име­ют­ся; это тем более досад­но, что они застав­ля­ют под­час пре­ры­вать с.145 связ­ное бег­лое чте­ние это­го почти бел­ле­три­сти­че­ско­го про­из­веде­ния, при­нуж­да­ют думать над тем, какую мысль авто­ра хочет пере­дать пере­вод­чик, и для реше­ния это­го вопро­са обра­щать­ся к ори­ги­на­лу, что доступ­но не всем и не все­гда. Посколь­ку эти про­ма­хи доволь­но одно­тип­ны и встре­ча­ют­ся как во всех кни­гах писем, так и в «Пане­ги­ри­ке», то рас­смат­ри­вать их будет более целе­со­об­раз­но, сгруп­пи­ро­вав их с общих точек зре­ния, чем сле­дуя поряд­ку писем.

Основ­ная при­чи­на неудач­но­го пере­во­да неко­то­рых мест заклю­ча­ет­ся, как все­гда при пере­во­дах с латин­ско­го язы­ка на рус­ский, в чрез­вы­чай­но боль­ших раз­ли­чи­ях в строе того и дру­го­го язы­ка, в необ­хо­ди­мо­сти рас­про­стра­нять, ино­гда разъ­яс­нять мысль, выра­жен­ную по-латы­ни с такой сжа­то­стью, кото­рая в рус­ском язы­ке невоз­мож­на. Эти несоот­вет­ст­вия меж­ду фор­мой выра­же­ния мыс­лей в обо­их язы­ках про­яв­ля­ют­ся раз­лич­но: ино­гда имен­но в силу рас­про­стра­не­ния мыс­ли и введе­ния новых слов сама мысль ста­но­вит­ся неяс­ной. Это осо­бен­но име­ет место там, где вво­дят­ся лич­ные место­име­ния, в латин­ском язы­ке отсут­ст­ву­ю­щие; чаще, одна­ко, имен­но неже­ла­ние пере­вод­чи­ков вве­сти лиш­нее сло­во, толь­ко под­ра­зу­ме­вае­мое в тек­сте, при­во­дит к неяс­но­сти; ино­гда даже при вер­ной пере­да­че отдель­ных слов общий смысл фра­зы все же оста­ет­ся непо­нят­ным; ино­гда, нако­нец, пере­вод­чи­ки, стре­мясь пере­дать сжа­тость латин­ско­го сло­ва, опус­ка­ют союз­ные сло­ва, и тем самым смыс­ло­вая связь меж­ду пред­ло­же­ни­я­ми раз­ры­ва­ет­ся. Это, так ска­зать, неувяз­ки поряд­ка син­та­к­си­че­ско­го. При­ведем несколь­ко при­ме­ров.

I, 3 (стр. 9). Пли­ний рас­спра­ши­ва­ет Кани­ния Руфа в ряде рито­ри­че­ских вопро­сов, как идут дела на его вил­ле в Кому­ме. «Ну как Комум, наш сла­дост­ный при­ют? А пре­лест­ная под­го­род­ная дача?… А сто­ло­вая для при­е­мов и дру­гая для малень­ко­го кру­га? А спаль­ни для ночи и дня? Они завла­де­ли тобой и пооче­ред­но усту­па­ют тебя друг дру­гу? Или же ты, как все­гда, занят по име­нию и тебя отвле­ка­ют даль­ние поезд­ки? Если они завла­де­ли тобой, то ты счаст­ли­вей­ший чело­век; если нет, то такой же, как все». В рус­ском тек­сте «они» (во вто­ром слу­чае) есте­ствен­но отне­сти к сло­ву «поезд­ки», что дает как раз обрат­ный смысл к ори­ги­на­лу: Пли­ний хочет ска­зать, что если Руф занят хло­пота­ми по име­нию и поезд­ка­ми, то он вовсе не «счаст­ли­вей­ший», а «такой же как все»; «они», сле­до­ва­тель­но, долж­но отно­сить­ся не к сло­ву «поезд­ки», а к сло­ву «спаль­ни для ночи и дня». В ори­ги­на­ле чита­ем: “Quid cu­bi­cu­la diur­na noc­tur­na­que? Pos­si­dent te et per vi­ces pa­riun­tur? Aut, ut so­le­bas, in­ten­tio­ne rei fa­mi­lia­ris obeun­dae creb­ris ex­cur­sio­ni­bus avo­ca­ris? Si te pos­si­dent, fe­lix bea­tus­que es; sin mi­nus, unus ex mul­tis”. В латин­ском тек­сте совер­шен­но ясно, что ска­зу­е­мое “pos­si­dent” отно­сит­ся к “cu­bi­cu­la”, а не к “ex­cur­sio­ni­bus”, сто­я­ще­му в кос­вен­ном паде­же. Лич­но­го место­име­ния, ука­зы­ваю­ще­го на это, не тре­бу­ет­ся.

Столь же опас­но введе­ние или опу­ще­ние место­име­ний при­тя­жа­тель­ных: так, напри­мер, введе­ние при­тя­жа­тель­но­го место­име­ния «его» в ниже­сле­дую­щем месте «Пане­ги­ри­ка» (§ 3, стр. 360) иска­зи­ло смысл тек­ста: вос­хва­ляя Тра­я­на, Пли­ний гово­рит: «В самом деле, не при­хо­дит­ся опа­сать­ся, как бы он не поду­мал, что я, вос­хва­ляя его гуман­ность, на самом деле упре­каю его за его высо­ко­ме­рие или, гово­ря об уме­рен­но­сти, под­ра­зу­ме­ваю его рос­кошь³. Под мило­стью — жесто­кость, под щед­ро­стью — ску­пость… и т. д.». Эта мысль непо­нят­на: как Тра­ян мог поду­мать, что, вос­хва­ляя его доб­рые каче­ства, его же упре­ка­ют в их отсут­ст­вии? В ори­ги­на­ле: “Non enim pe­ri­cu­lum est, ne, cum lo­quar de hu­ma­ni­ta­te, exprob­ra­ri si­bi su­per­biam cre­dat; cum de fru­ga­li­ta­te, lu­xu­riam” и т. д. Речь идет не о каче­ствах Тра­я­на, а о вос­хва­ле­нии доб­ро­де­те­лей вооб­ще, явля­ю­щем­ся «общим местом» мно­гих речей к пра­ви­те­лям; одна­ко дур­ной пра­ви­тель мог бы при­нять такое вос­хва­ле­ние за неже­ла­тель­ное поуче­ние и за намек на его лич­ные недо­стат­ки.

Име­ют­ся обрат­ные слу­чаи: напри­мер, опу­ще­ние место­име­ний дела­ет сле­дую­щую фра­зу (в пись­ме 24-м кн. VIII, стр. 260) непо­нят­ной: «Пло­хо, если власть с.146 испы­ты­ва­ет силу на оскорб­ле­ни­ях»; в ори­ги­на­ле мысль ясна: “Ma­le vim suam po­tes­tas alio­rum con­tu­me­liis ex­pe­ri­tur”.

В погоне за сжа­то­стью фра­зы пере­вод­чи­ки ино­гда не вво­дят допол­не­ний к гла­го­лам или суще­ст­ви­тель­ным, тре­бу­ю­щим их. Так, Пли­ний, обес­по­ко­ен­ный болез­нью сво­его дру­га Геми­на, пишет (VII, 1): «Меня стра­шит (луч­ше было бы «пуга­ет». — М. Г.) твое упор­ное недо­мо­га­ние, и хотя я знаю, как ты воз­дер­жан, но я боюсь, как бы оно не повли­я­ло так­же на твой образ жиз­ни; поэто­му я уго­ва­ри­ваю тебя тер­пе­ли­во сопро­тив­лять­ся. Это похваль­но, это спа­си­тель­но». В ори­ги­на­ле: “ve­reor ta­men, ne quid in mo­res tuos li­ceat. Proin­de mo­neo, pa­tien­ter re­sis­tas”.

В пере­во­де непо­нят­но, чему Пли­ний счи­та­ет нуж­ным сопро­тив­лять­ся; есте­ствен­но пред­по­ло­жить допол­не­ние «болез­ни», но из даль­ней­ше­го тек­ста пись­ма вид­но, что он уго­ва­ри­ва­ет боль­но­го сопро­тив­лять­ся раз­ным нера­зум­ным жела­ни­ям (отно­си­тель­но еды, питья, купа­нья и т. п.), кото­рые посто­ян­но муча­ют боль­ных. Подоб­ный же при­мер с отсут­ст­ви­ем допол­не­ния в роди­тель­ном паде­же име­ем в II, 2 (стр. 40). Пли­ний упре­ка­ет дру­га за дол­гое мол­ча­ние: «Сер­жусь, мне не ясно, дол­жен ли, но сер­жусь. Ты зна­ешь, как любовь быва­ет порой неспра­вед­ли­ва, часто необуздан­на… Она, одна­ко, при­чи­на важ­ная, не знаю, спра­вед­ли­вая ли».

По-рус­ски сле­до­ва­ло пояс­нить «при­чи­на чего?» (гне­ва, недо­воль­ства?). В латин­ском тек­сте “cau­sa mag­na” понят­на без допол­не­ния. “Scis, quam amor sit ini­quus in­ter­dum, im­po­tens sae­pe… Haec ta­men cau­sa mag­na est, nes­cio an ius­ta”.

Неже­ла­ние при­ба­вить одно пояс­ня­ю­щее сло­во дела­ет непо­нят­ной сле­дую­щую фра­зу (VII, 18; стр. 214). «Ты сове­ща­ешь­ся со мной отно­си­тель­но того, каким обра­зом сохра­нить и после тво­ей смер­ти день­ги, кото­рые ты пожерт­во­вал нашим зем­ля­кам на пир­ше­ства?» Чита­тель неволь­но ста­но­вит­ся в тупик: как мож­но сохра­нить день­ги, отдан­ные на пир­ше­ство и, оче­вид­но, про­еден­ные? В тек­сте же “in epu­lum ab­tu­lis­ti”, — что зна­чит — вне­сти капи­тал на еже­год­ное устрой­ство пир­ше­ства, свя­зан­но­го с мест­ным куль­то­вым празд­ни­ком.

Напро­тив, опу­ще­ние одно­го сло­ва уре­зы­ва­ет мысль Пли­ния в II, 3 (стр. 41). Пли­ний хва­лит гре­че­ско­го рито­ра Исея за дар речи и про­стоту нра­вов: «Ему уже за шесть­де­сят, и он до сих пор толь­ко школь­ный учи­тель: нет людей искрен­нее, про­ще и луч­ше». Мож­но думать, что в послед­них сло­вах Пли­ний под­ра­зу­ме­ва­ет толь­ко само­го Исея, а меж­ду тем он гово­рит об учи­те­лях вооб­ще, что совер­шен­но ясно ска­за­но в ори­ги­на­ле — “ad­huc scho­las­ti­cus tan­tum est: quo ge­ne­re ho­mi­num ni­hil aut sin­ce­rius, aut me­lius”; он про­ти­во­по­став­ля­ет их юри­стам и поли­ти­кам, при­об­ре­таю­щим «на Фору­ме и в тяж­бах мно­го лукав­ства».

Еще более опас­ным явля­ет­ся недо­ста­точ­ное вни­ма­ние к слу­жеб­ным сло­вам, части­цам и сою­зам, непол­ное рас­кры­тие их смыс­ла или их опу­ще­ние. Так, напри­мер, в очень инте­рес­ном пись­ме о каз­ни вестал­ки при Доми­ци­ане (IV, 11, § 8, стр. 112) Пли­ний, при­во­дя жалоб­ные и него­дую­щие сло­ва вестал­ки, пишет: «Была это лесть или насмеш­ка, гово­ри­лось ли из уве­рен­но­сти в себе или из пре­зре­ния к госуда­рю, неиз­вест­но, но это гово­ри­лось, пока ее не пове­ли на казнь, не знаю, невин­ную ли, но несо­мнен­но как невин­ную». “Di­xit, do­nee ad suppli­cium, nes­cio, an in­no­cens, cer­to tam­quam in­no­cens, duc­ta est”. Оче­вид­но, речь идет о том, что она дер­жа­ла себя как ни в чем неви­нов­ная. Непо­нят­но так­же, зачем более выра­зи­тель­ная актив­ная фор­ма гла­го­ла “di­xit” пере­стро­е­на в без­лич­ный обо­рот — «гово­ри­лось».

Еще боль­ше нару­ша­ет­ся смыс­ло­вая связь опу­ще­ни­ем сою­за “nam” в пись­ме об извер­же­нии Везу­вия (VI, 20) или сою­за “ut” в уве­ща­нии к намест­ни­ку Ахайи (VIII, 24). При­во­дим оба места. «Мы про­ве­ли тре­вож­ную ночь, колеб­лясь меж­ду надеж­дой и стра­хом. Страх воз­об­ла­дал: зем­ле­тря­се­ние про­дол­жа­лось». В ори­ги­на­ле “sus­pen­sam du­biam­que noc­tem spe ac me­tu exe­gi­mus. Me­tus prae­va­le­bat. Nam et tre­mor ter­rae per­se­ve­ra­bat… et” и т. д. Союз “nam” объ­яс­ня­ет, поче­му страх был силь­нее, чем надеж­да; двое­то­чие же, постав­лен­ное в рус­ском тек­сте, в дан­ном слу­чае недо­ста­точ­но.

Намест­ни­ку Ахайи Пли­ний пишет: «Не забы­вай, чем был каж­дый город, и не пре­зи­рай его за то, что он это утра­тил». “Re­cor­da­re, quid quae­que ci­vi­tas fue­rit; non ut des­pi­cias, quod es­se de­sie­rit” — Точ­нее было бы: «Вспо­ми­най, чем был каж­дый из с.147 этих горо­дов (дело идет об Афи­нах и Спар­те), но не затем вспо­ми­най, чтобы пре­зи­рать их за то, что они пере­ста­ли быть тем, чем были».

Наи­бо­лее ярким при­ме­ром неяс­но­сти пере­во­да при его абсо­лют­ной син­та­к­си­че­ской точ­но­сти мож­но счи­тать сле­дую­щее место из I, 8. Пли­ний по прось­бе Сатур­ни­на посы­ла­ет ему какое-то свое сочи­не­ние, при этом про­сит его отредак­ти­ро­вать и выра­жа­ет это так: «Ты при­шпо­рил лошадь, кото­рая и сама бежит, и разом уни­что­жил для себя снис­хож­де­ние за отказ от работы, а для меня нелов­кость ее взыс­ки­вать». В ори­ги­на­ле: “Ad­di­dis­ti er­go cal­ca­ria spon­te cur­ren­ti, pa­ri­ter­que et ti­bi ve­niam re­cu­san­di la­bo­ris et mi­hi exi­gen­di ve­re­cun­diam sus­tu­lis­ti”. Мысль Пли­ния в более рас­про­стра­нен­ной фор­ме тако­ва: «Ты при­шпо­рил лошадь… и тем самым отнял у себя воз­мож­ность отка­зать­ся от работы, а меня осво­бо­дил от необ­хо­ди­мо­сти стес­нять­ся, тре­буя ее от тебя».

Перей­дем к неко­то­рым про­ма­хам менее серь­ез­но­го, уже не грам­ма­ти­че­ско­го, а лек­си­че­ско­го харак­те­ра, — к неудач­но выбран­ным сло­вам и выра­же­ни­ям, кото­рые, не нару­шая обще­го смыс­ла фра­зы, дела­ют ее все же несколь­ко неяс­ной, пор­тят ее стиль или дают невер­ный образ. Так, напри­мер, в забав­ном пись­ме к Суре о при­виде­ни­ях (VII, 27) Пли­ний спра­ши­ва­ет: «Я очень хотел бы узнать, счи­та­ешь ли ты, что при­виде­ния суще­ст­ву­ют и име­ют соб­ст­вен­ную фигу­ру и какое-то бытие». “Ve­lim sci­re, es­se ali­quid phan­tas­ma­ta et ha­be­re prop­riam fi­gu­ram nu­men­que ali­quid pu­tes…». Бук­валь­ное пере­не­се­ние латин­ско­го сло­ва “fi­gu­ra” в рус­ский текст неудач­но, так как оно соот­вет­ст­ву­ет по-рус­ски поня­ти­ям «фор­мы», «обли­ка» или даже «тела».

Так же рез­ко нару­ша­ет тра­ги­че­скую окрас­ку пись­ма об извер­же­нии Везу­вия (VI, 20) пере­вод сло­ва: “lu­di­fi­ca­ban­tur” в фра­зе «…et ple­ri­que lym­pha­ti ter­ri­fi­ciis va­ti­ci­na­tio­ni­bus et sua et alie­na ma­la lu­di­fi­ca­ban­tur” таким обра­зом: «очень мно­гие, обе­зу­мев от гроз­ных пред­ска­за­ний, дура­чи­лись по пово­ду сво­их и чужих несча­стий». Так как эта фра­за свя­за­на с преды­ду­щей и объ­яс­ня­ет, поче­му “me­tus prae­va­le­bat” (см. выше стр. 145), то сло­во «дура­чи­лись» не под­хо­дит к людям, поте­ряв­шим надеж­ду на спа­се­ние и пере­жи­ваю­щим настро­е­ние «Пира во вре­мя чумы»; луч­ше было бы «изде­ва­лись».

Неудач­ны так­же два выра­же­ния в извест­ном пись­ме Пли­ния к Тра­я­ну (X, 96; стр. 343) с запро­сом о при­ня­тии мер про­тив хри­сти­ан. “Chris­to ma­le­di­ce­re” пере­веде­но через «обру­гать»; луч­ше было бы «поно­сить, хулить, про­из­не­сти хулу»; обру­гать мож­но толь­ко того, с кем сто­ишь лицом к лицу; так­же и выра­же­нию “pra­vam su­persti­tio­nem” боль­ше соот­вет­ст­ву­ет «неле­пое суе­ве­рие», чем «урод­ли­вое». Неудач­но и выра­же­ние, кото­рое при­ме­не­но к слиш­ком дол­го гово­рив­ше­му ора­то­ру, кото­рый, исполь­зо­вав все пре­до­став­лен­ное ему вре­мя, попро­сил раз­ре­шить ему доба­вить одну строч­ку (VII, 6; стр. 204); в ори­ги­на­ле “umim ver­sum adi­ce­re”; сло­во «строч­ка» может при­ме­нять­ся толь­ко к пись­мен­но­му, зачи­ты­вае­мо­му доку­мен­ту, здесь же идет дело об уст­ной речи, и надо было бы ска­зать «раз­ре­ши доба­вить еще одно-два сло­ва», тем более что за этим долж­на сле­до­вать иро­ни­че­ская репли­ка Пли­ния: «Да, если в этих сло­вах будет хоть что-нибудь новое».

Точ­но пере­веде­но, но зву­чит не по-рус­ски выра­же­ние: «густая тол­па сто­я­щих окру­жа­ла мно­же­ство судей несколь­ки­ми коль­ца­ми» (кн. VI, п. 33) — “den­sa cir­cumstan­tium co­ro­na la­tis­si­mum in­di­cium mul­tip­li­ci cir­cu­lo am­bi­bat”.

Подоб­ные же неудач­ные выра­же­ния, затем­ня­ю­щие смысл фра­зы, есть и в «Пане­ги­ри­ке»; напри­мер, «Боже­ст­вен­ный Нер­ва стал тво­им отцом, дви­жи­мый к тебе таким же чув­ст­вом, как и ко всем осталь­ным. Да и не долж­но при­ни­мать сына ина­че, если усы­нов­ля­ет прин­цепс». У Пли­ния: «eodem­que ani­mo di­vus Ner­va pa­ter tuus fac­tus est, quo erat om­nium. Nec de­cet ali­ter fi­lium as­su­mi, si as­su­ma­tur a prin­ci­pe”. Речь идет о том, что Тра­ян был избран Нер­вой толь­ко за свои досто­ин­ства, а не по род­ству или лич­ной друж­бе, и сло­ва, “eodem­que ani­mo” озна­ча­ют как раз то, что Нер­ва не был дви­жим ника­ким осо­бым чув­ст­вом к Тра­я­ну, а отно­сил­ся к нему так же, как ко всем осталь­ным: даль­ней­шая же фра­за отно­сит­ся уже не к Нер­ве, а к Тра­я­ну, так как “as­su­rai” — пас­сив­ная фор­ма (т. е. она озна­ча­ет «да ведь и не подо­ба­ет быть усы­нов­лен­ным ина­че, т. е. кро­ме как за свои досто­ин­ства, если усы­нов­ля­ет пра­ви­тель государ­ства»).

с.147 Нако­нец, сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние на то, как гибель­но может отра­зить­ся на смыс­ле фра­зы неточ­ный пере­вод пред­ло­га, напри­мер: «будем соблюдать… ту уме­рен­ность, кото­рую мы все усво­и­ли от вне­зап­но­го при­ли­ва чувств…» (§ 3, стр. 359), “quod tem­pe­ra­men­tum om­nes in il­lo sub­ito pie­ta­tis ca­lo­re ser­va­vi­mus”, т. е. «ту сдер­жан­ность, кото­рую мы все сохра­ни­ли даже в момент пыл­ко­го пре­кло­не­ния». Подоб­ная же неяс­ность име­ет­ся в пись­ме I, 21 (стр. 34), где речь идет о толь­ко что куп­лен­ных рабах; Пли­ний дово­лен их наруж­но­стью, но не зна­ет еще, вполне ли они чест­ны, и при­бав­ля­ет: «об этом у неволь­ни­ков надо судить не зре­ни­ем, а слу­хом — quod de ve­na­li­bus me­lius auri­bus quam ocu­lis iudi­ca­tur»; оче­вид­но, вер­нее было бы ска­зать «о рабах» или «отно­си­тель­но рабов» или же «когда дело идет о рабах» и т. п.

Оста­ет­ся ска­зать несколь­ко слов о пере­да­че неко­то­рых рито­ри­че­ских при­е­мов. При­да­вать боль­шое зна­че­ние соблюде­нию их, конеч­но, не сле­ду­ет: одна­ко там, где они не нару­ша­ют строя рус­ской речи, вос­про­из­во­дить их мож­но. Напри­мер, в уже цити­ро­ван­ном пись­ме к пра­ви­те­лю Ахайи, где Пли­ний очень щего­ля­ет воз­вы­шен­но­стью сво­их мыс­лей и изыс­кан­ным сло­гом, лег­ко пере­дать рито­ри­че­скую фигу­ру кли­ма­к­са: “li­ber­ta­tis no­men eri­pe­re du­rum, fe­rum bar­ba­rum­que est”. В пере­во­де — «это было бы звер­ской, вар­вар­ской жесто­ко­стью» — нарас­та­ние поня­тий про­па­да­ет; или там же фигу­ра хиаз­ма — “ti­mor abit, si ce­das, ma­net amor” тоже стер­та в пере­во­де «страх исчезнет, а любовь оста­нет­ся». Этот послед­ний момент, конеч­но, менее важен, чем смыс­ло­вые укло­не­ния, но мог бы ино­гда при­дать пере­во­ду доба­воч­ный блеск.

Все эти заме­ча­ния отнюдь не име­ют целью упрек­нуть в небреж­но­сти кол­лек­тив пере­вод­чи­ков, сде­лав­ших такую боль­шую работу и пода­рив­ших нам такую пре­крас­ную кни­гу, а долж­ны толь­ко лиш­ний раз под­черк­нуть, как мно­го труд­но­стей пред­став­ля­ет пере­вод с латин­ско­го язы­ка даже для круп­ных спе­ци­а­ли­стов и как бла­го­дар­ны долж­ны быть чита­те­ли, в первую оче­редь студен­ты, изу­чаю­щие антич­ную исто­рию и лите­ра­ту­ру, тем, кто берет на себя этот уто­ми­тель­ный, кро­пот­ли­вый, но чрез­вы­чай­но важ­ный труд.