Ф. Ф. Зелинский

Марк Туллий Цицерон.
Полное собрание речей в русском переводе.


Предисловие

Марк Туллий Цицерон.
Полное собрание речей в русском переводе (отчасти В. А. Алексеева, отчасти Ф. Ф. Зелинского).
Т. 1. Санкт-Петербург, изд. А. Я. Либерман, 1901. С. XI—XX.

с. XI Заме­ча­ния, кото­рые я счи­таю нуж­ным пред­по­слать насто­я­ще­му тру­ду, сами собою рас­па­да­ют­ся на два раз­ряда: мое­му чита­те­лю я дол­жен дать необ­хо­ди­мые ука­за­ния отно­си­тель­но того, что он может най­ти в лежа­щей перед ним кни­ге, мое­му кри­ти­ку — пред­ста­вить отчет в прин­ци­пах, кото­ры­ми я руко­во­дил­ся при ее состав­ле­нии.

Мое­му чита­те­лю… но кто будет моим чита­те­лем? Оста­ва­ясь вер­ным тому автор­ско­му опти­миз­му, без кото­ро­го я и не взял­ся бы за испол­не­ние сво­ей зада­чи, я пред­став­ляю себе три кате­го­рии чита­те­лей.

1) Пер­вым делом — обра­зо­ван­но­го чело­ве­ка из нашей все­со­слов­ной умст­вен­ной ари­сто­кра­тии. Он зна­ет, что жизнь бла­го­душ­но бро­са­ет и круп­ные и мел­кие зер­на чело­ве­че­ско­го жита в пре­де­лы наше­го кру­го­зо­ра, но что вре­мя ста­ра­тель­но и стро­го про­се­ва­ет их через свои сита — начи­ная с часто­го и про­дол­жая все более и более ред­ки­ми: имя, кото­рое после два­дца­ти­ве­ко­во­го про­се­ва­ния оста­лось на поверх­но­сти, оче­вид­но при­над­ле­жит к круп­ным име­нам, и его носи­тель сто­ит того, чтобы с ним заве­сти более близ­кое зна­ком­ство. — Это­го чита­те­ля я желал бы преж­де все­го пред­у­предить, что речи Цице­ро­на раз­ме­ще­ны у меня в хро­но­ло­ги­че­ском поряд­ке, и что, ста­ло быть, на пер­вом плане сто­ят не наи­бо­лее, а ско­рее наи­ме­нее инте­рес­ные речи; убеди­тель­но про­шу его, поэто­му, не начи­нать сво­его чте­ния с речи «За Квинк­ция». Из уго­лов­ных речей ему наи­бо­лее понра­вит­ся могу­чая речь за Клу­ен­ция (р. 15) с ее потря­саю­щим фоном — этой ужас­ной семей­ной дра­мой, разыг­рав­шей­ся в захо­луст­ном ита­лий­ском город­ке… Менее инте­рес­на по сво­е­му содер­жа­нию схо­жая речь за С. Рос­ция (р. 2); зато она под­ку­па­ет нас бла­го­род­ным юно­ше­ским увле­че­ни­ем ора­то­ра, впер­вые высту­пив­ше­го в уго­лов­ном деле защит­ни­ком невин­но­сти от при­тес­не­ний силь­ных того вре­ме­ни. Таким же бла­го­род­ным увле­че­ни­ем про­ник­ну­ты и речи про­тив Верре­са (р. 4—10), пред­став­ля­ю­щие захва­ты­ваю­щую кар­ти­ну жиз­ни трудо­лю­би­вой и куль­тур­ной про­вин­ции под вла­стью жесто­ко­го само­ду­ра-намест­ни­ка; этот крас­но­ре­чи­вый про­тест от име­ни сла­бых и оби­жен­ных най­дет, я в этом уве­рен, и у нас сочув­ст­ву­ю­щих и отзыв­чи­вых чита­те­лей. Если же объ­ем этих речей пока­жет­ся кому чрез­мер­ным, то пусть он про­чтет хоть послед­нюю из них (р. 10 «О каз­нях»); неко­то­рые ее места (§ 80—125; 158—172 со зна­ме­ни­тым ci­vis Ro­ma­nus sum) я не раз с. XII читал и пуб­лич­но, и в част­ных круж­ках и вся­кий раз убеж­дал­ся в их неувядаю­щей силе. С инте­ре­сом про­чтет он и речь за Муре­ну (р. 24) с ее доб­ро­душ­ным жиз­не­ра­дост­ным юмо­ром, наве­ян­ным мину­той облег­че­ния и зати­шья. Из поли­ти­че­ских речей ско­рее все­го при­вле­кут его вни­ма­ние те, пред­ме­том кото­рых был Кати­ли­на (р. 20—23); наде­юсь, что в моем пере­во­де и с мои­ми объ­яс­не­ни­я­ми эти речи про­из­ве­дут хоть часть того дей­ст­вия, кото­рое они про­из­во­дят на меня в под­лин­ни­ке, и что чита­тель полу­чит хоть неко­то­рое пред­став­ле­ние о страш­ном вели­чии этой един­ст­вен­ной в сво­ем роде кати­ли­нар­ской тра­гедии. — Все ска­зан­ное каса­ет­ся толь­ко речей насто­я­ще­го пер­во­го тома; о вто­ром томе будет ска­за­но осо­бо в пред­и­сло­вии к нему.

2) Затем, — так как Цице­рон был в зна­чи­тель­ной мере судеб­ным ора­то­ром — я поз­во­ляю себе рас­счи­ты­вать спе­ци­аль­но на чита­те­лей из юри­стов; при­зна­вая ныне дей­ст­ву­ю­щие пра­во­вые идеи и инсти­ту­ты резуль­та­том мно­го­ве­ко­во­го раз­ви­тия, они не могут не инте­ре­со­вать­ся таки­ми пер­во­сте­пен­ны­ми памят­ни­ка­ми это­го раз­ви­тия, как судеб­ные речи Цице­ро­на. В насто­я­щем пер­вом томе их поме­ще­но 16 (а вклю­чая р. 23, кото­рая име­ет столь­ко схо­же­го с напут­ст­вен­ным сло­вом пред­седа­те­ля при­сяж­ным — 17), т. е. две тре­ти все­го соста­ва; разде­ля­ют­ся они на граж­дан­ские и уго­лов­ные. Граж­дан­ские речи обра­бота­ны мною спе­ци­аль­но в инте­ре­сах юри­стов; наде­юсь, что не толь­ко рома­ни­сты в тес­ном смыс­ле, но и дру­гие не побрез­га­ют пред­ло­жен­ным им здесь срав­ни­тель­но лег­ким и при­ят­ным путем при­смот­реть­ся к прак­ти­че­ско­му при­ме­не­нию в дей­ст­ви­тель­ной жиз­ни тех норм, кото­рые им извест­ны из сухих руко­водств древ­не­го и ново­го вре­мен. Как пере­вод, так и объ­яс­не­ние этих речей сто­и­ли мне боль­шо­го труда; я доб­ро­со­вест­но вчи­тал­ся в юриди­че­скую лите­ра­ту­ру по дан­ным вопро­сам и наде­юсь, что мне уда­лось их дви­нуть впе­ред; если же я кое-где и ошиб­ся — осо­бен­но в пер­вых речах — то я, как неспе­ци­а­лист, про­шу у спе­ци­а­ли­стов снис­хо­ди­тель­но­го к себе отно­ше­ния. Осо­бен­но реко­мен­дую им речь за Цеци­ну (р. 13), как наи­бо­лее удо­вле­тво­ри­тель­ную и с точ­ки зре­ния авто­ра, и с точ­ки зре­ния пере­вод­чи­ка и ком­мен­та­то­ра; затем в нис­хо­дя­щем поряд­ке, речи за Тул­лия (р. 11), Квинк­ция (р. 1) и Кв. Рос­ция (р. 3). К граж­дан­ско­му пра­ву, впро­чем, име­ют каса­тель­ство и неко­то­рые части из Веррин, осо­бен­но пер­вая (р. 6, вся) и вто­рая (р. 7, отча­сти) кни­ги. — Из уго­лов­ных речей пер­вое место при­над­ле­жит опять-таки речи за Клу­ен­ция (р. 15*); тут чита­тель-юрист най­дет на срав­ни­тель­но неболь­шом про­стран­стве мно­го инте­рес­ных сведе­ний, харак­те­ри­зу­ю­щих и уго­лов­ное пра­во рим­лян, и их уго­лов­ный про­цесс с адво­кат­ской эти­кой вклю­чи­тель­но, как в их сход­стве с наши­ми поряд­ка­ми, так и в их отли­чии от них. Будучи про­из­не­се­на в деле об убий­стве, она пред­став­ля­ет наи­бо­лее точек сопри­кос­но­ве­ния с наши­ми уго­лов­ны­ми реча­ми; то же самое отно­сит­ся и к речи за С. Рос­ция (р. 2), в кото­рой, одна­ко, ора­тор­ский инте­рес зна­чи­тель­но пре­об­ла­да­ет над юриди­че­ским. Напро­тив, осталь­ные с. XIII речи инте­рес­ны тем спе­ци­аль­но рим­ским духом и харак­те­ром, кото­рый отли­ча­ет их от наших. Так в уго­лов­ных комис­си­ях re­pe­tun­da­rum (т. е. по обви­не­нию намест­ни­ков про­вин­ций во взя­точ­ни­че­стве) про­из­не­се­ны речи про­тив Верре­са (р. 4—10) и за Фон­тея (р. 12), при­чем в пер­вых Цице­рон был (в пер­вый и един­ст­вен­ный раз) обви­ни­те­лем, во вто­рой — защит­ни­ком; пер­вые позна­ко­мят чита­те­ля с харак­те­ром рим­ских про­ку­рор­ских речей, с инте­рес­ны­ми инсти­ту­та­ми диви­на­ции, ком­пе­ре­н­ди­на­ции и т. д., вто­рая — меж­ду про­чим со взглядом Цице­ро­на на оцен­ку свиде­тель­ских пока­за­ний. В комис­сии de am­bi­tu (т. е. по обви­не­нию кан­дида­тов в неза­кон­ных сред­ствах при­об­ресть рас­по­ло­же­ние изби­ра­те­лей) про­из­не­се­на речь за Муре­ну (р. 24), инте­рес­ная поми­мо про­че­го и зна­ме­ни­ты­ми отзы­ва­ми ора­то­ра о граж­дан­ском судо­про­из­вод­стве. Самая ори­ги­наль­ная с нашей точ­ки зре­ния речь — это речь за Раби­рия Стар­ше­го (р. 19), про­из­не­сен­ная не перед при­сяж­ны­ми, а перед народ­ным судом, в кото­рой ора­то­ру при­хо­ди­лось не толь­ко поучать, но и укро­щать тол­пу неот­вет­ст­вен­ных судей.

3) Нако­нец, я наде­юсь най­ти чита­те­лей и сре­ди пред­ста­ви­те­лей исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ской нау­ки, при­том не толь­ко сре­ди клас­си­ков но и сре­ди сло­вес­ни­ков и исто­ри­ков. Пер­вые, как мои бли­жай­шие това­ри­щи по спе­ци­аль­но­сти, в ука­за­ни­ях с моей сто­ро­ны не нуж­да­ют­ся: они сами зна­ют, что в насто­я­щей кни­ге для них инте­рес­но. Сло­вес­ни­кам поз­во­лю себе напом­нить, что речи Цице­ро­на пред­став­ля­ют, кро­ме реаль­но­го, так­же фор­маль­ный инте­рес, как типы речей вооб­ще, имев­шие решаю­щее вли­я­ние на крас­но­ре­чие новей­ших вре­мен; с этой точ­ки зре­ния осо­бен­но важ­на речь за Мани­ли­ев закон (или «О назна­че­нии Пом­пея пол­ко­вод­цем», р. 14), этот пер­во­об­раз всех похваль­ных слов вплоть до наше­го вре­ме­ни; из судеб­ных речей пер­вое место, по части строй­но­сти и стро­го­сти постро­е­ния, при­над­ле­жит для юно­ше­ско­го пери­о­да — речи за С. Рос­ция (р. 2), для зре­ло­го — речи за Муре­ну (р. 24). Вооб­ще сле­ду­ет пом­нить, что образ­цо­вость речей Цице­ро­на заклю­ча­ет­ся не столь­ко в том, что нам кажет­ся вити­е­ва­то­стью (и в чем сле­ду­ет усмот­реть вли­я­ние подвиж­но­го, лег­ко вос­пла­ме­ня­ю­ще­го­ся южно­го тем­пе­ра­мен­та), сколь­ко в стро­гом и после­до­ва­тель­ном раз­ви­тии мыс­ли, в пол­но­те интел­лек­ту­аль­но­го эле­мен­та, в систе­ме дока­за­тельств и опро­вер­же­ний и нако­нец — в раз­но­об­ра­зии средств, кото­ры­ми дей­ст­ву­ет ора­тор, в его уме­нии поль­зо­вать­ся всей кла­ви­а­ту­рой аффек­тов. В этом послед­нем отно­ше­нии наи­луч­шей речью пред­став­ля­ет­ся уже два­жды упо­мя­ну­тая речь за Клу­ен­ция (р. 15). — Исто­ри­кам, нако­нец, извест­но, что речи Цице­ро­на вооб­ще явля­ют­ся для нас пер­во­класс­ны­ми источ­ни­ка­ми для исто­рии паде­ния рим­ской рес­пуб­ли­ки; отно­сит­ся это, глав­ным обра­зом, к речам про­тив Кати­ли­ны (р. 20—23), автор кото­рых был в то же вре­мя и глав­ным дей­ст­ву­ю­щим лицом в одной из инте­рес­ней­ших поли­ти­че­ских ката­строф; затем — к речам про­тив Верре­са (р. 4—10), за Мани­ли­ев закон (р. 14) и аграр­ным (16—18).

Всех же чита­те­лей про­шу пом­нить, что хоро­шим пере­во­дом с древ­них язы­ков при­зна­ет­ся тот, при состав­ле­нии кото­ро­го пере­вод­чи­ку с. XIV при­шлось выки­нуть за борт не более 30 % кра­сот под­лин­ни­ка; пусть они поэто­му, читая рус­ско­го Цице­ро­на, зна­ют, что места, кажу­щи­е­ся им толь­ко снос­ны­ми в пере­во­де, пока­за­лись бы им пре­вос­ход­ны­ми в под­лин­ни­ке.

Пере­хо­дя, затем, к моим кри­ти­кам, я дол­жен преж­де все­го заме­тить, что под ними я разу­мею не толь­ко тех лиц, кото­рые поже­ла­ют почтить рецен­зи­ей насто­я­щий мой труд, но и любо­го чита­те­ля, кото­рый захо­чет кри­ти­че­ски к нему отне­стись.

Пер­вый вопрос, на кото­рый я дол­жен дать ответ, каса­ет­ся прин­ци­пов, кото­ры­ми я руко­во­дил­ся при самом пере­во­де. Эти прин­ци­пы — те же, кото­ры­ми руко­во­дил­ся и сам Цице­рон при пере­во­де речей Демо­сфе­на и Эсхи­на по-латы­ни; чтобы чита­тель мог в этом убедить­ся, я пере­вел по-рус­ски пред­и­сло­вие, кото­рым рим­ский ора­тор снаб­дил этот свой пере­вод — он най­дет его ниже, на послед­них стра­ни­цах мое­го пред­и­сло­вия (LIX сл.). Но, разу­ме­ет­ся, я посту­пил так не из рабо­леп­ства перед Цице­ро­ном, а пото­му, что счи­таю его прин­ци­пы един­ст­вен­но пра­виль­ны­ми. Пере­вод, пре­тен­дую­щий на худо­же­ст­вен­ность, дол­жен быть (если мож­но так выра­зить­ся) стиль­ным: если пере­во­дишь речь, то нуж­но, чтобы и в пере­во­де выхо­ди­ла речь, понят­ная и эффект­ная с пер­во­го же раза… Да, но для кого? для чита­те­ля? — Нет; для слу­ша­те­ля: речь рас­счи­та­на на то, чтобы быть вос­при­ни­мае­ма не зре­ни­ем, а слу­хом. Это­го усло­вия я не хотел, да и не мог изме­нить. Гром­кое про­из­но­ше­ние — проб­ный камень мое­го пере­во­да; нет в нем ни одно­го пери­о­да, кото­ро­го я бы не про­ве­рил таким обра­зом, ста­ра­ясь по мере сил допус­кать толь­ко такие, кото­рые, при над­ле­жа­щей рас­ста­нов­ке и моду­ля­ции голо­са, были бы и сра­зу понят­ны, и эффект­ны, и обла­да­ли бы столь важ­ным для цице­ро­нов­ско­го крас­но­ре­чия ора­тор­ским рит­мом. Уда­лось ли мне это в жела­тель­ной мере — это, разу­ме­ет­ся, дру­гой вопрос; я здесь гово­рю толь­ко о цели, к кото­рой стре­мил­ся. Кри­ти­ку нетруд­но будет, при неко­то­рой доб­рой воле, надер­гать из мое­го пере­во­да сколь­ко угод­но таких пери­о­дов, кото­рые — при чте­нии одни­ми гла­за­ми или при той скуч­ной, монотон­ной реци­та­ции, к кото­рой нас при­учи­ли наши ора­то­ры — пока­жут­ся запу­тан­ны­ми и мало вра­зу­ми­тель­ны­ми; такую кри­ти­ку я не при­знаю спра­вед­ли­вой. Но, воз­ра­зят мне, перед чита­те­ля­ми пере­веден­ные речи пред­ста­нут как напе­ча­тан­ные, а не как про­из­но­си­мые; отче­го же не поза­бо­тить­ся, чтобы они и в этом виде были вполне удо­бо­по­нят­ны? Отто­го, отве­чу, что для это­го при­шлось бы пожерт­во­вать глав­ной харак­тер­ной чер­той цице­ро­нов­ско­го крас­но­ре­чия — его «co­pia», ска­зав­шей­ся глав­ным обра­зом в его рос­кош­ной пери­о­ди­за­ции. Мне и то при­хо­ди­лось неред­ко, усту­пая усло­ви­ям язы­ка, раз­би­вать пери­о­ды под­лин­ни­ка на два или на три — я делал это нехотя, чув­ст­вуя, что, отка­зы­ва­ясь от того обще­го цен­тра, кото­рый спла­чи­вал воеди­но отдель­ные части пери­о­да, я кале­чу живой орга­низм речи под­лин­ни­ка; делать это еще чаще я бы не решил­ся. Мне кажет­ся даже, что это было бы неза­слу­жен­ной обидой, нане­сен­ной рус­ско­му язы­ку. Рус­ский язык, бла­го­да­ря сво­е­му оби­лию при­част­ных и дее­при­част­ных кон­струк­ций, допус­ка­ет гораздо более раз­но­об­раз­ную и искус­ную пери­о­ди­за­цию, чем гер­ман­ские или роман­ские; отка­зы­ва­ясь от с. XV нее, мы атро­фи­ру­ем один из самых живых и силь­ных орга­нов нашей речи. Это­го нико­гда бы не слу­чи­лось, если бы наш лите­ра­тур­ный язык раз­вил­ся и раз­ви­вал­ся на живом, а не на писан­ном сло­ве; к сожа­ле­нию, без­душ­ная, мерт­вая речь кни­ги и газе­ты под­чи­ня­ет сво­им зако­нам живую. Она сла­бе­ет и вырож­да­ет­ся; а рев­ни­те­ли род­но­го сло­ва направ­ля­ют свои стре­лы про­тив невин­ных «ино­стран­ных» выра­же­ний, вме­сто того чтобы сохра­нить убы­ваю­щие силы язы­ка и пред­от­вра­тить даль­ней­шие поте­ри.

Дру­гие, веро­ят­но, сде­ла­ют мне упрек про­ти­во­по­лож­но­го харак­те­ра — что я черес­чур воль­но обо­шел­ся с латин­ским тек­стом. На это я отве­чу, что я, напро­тив, пере­во­дил точ­нее, чем кто-либо, но что точ­ность пере­во­да дале­ко не тоже­ст­вен­на с его дослов­но­стью. Поз­во­лю себе выяс­нить то, что я хочу ска­зать, на при­ме­ре; беру нача­ло 9 речи. В под­лин­ни­ке оно гла­сит так: Ve­nio nunc ad is­tius, que­mad­mo­dum ip­se ap­pel­lat, stu­dium, ut ami­ci ejus, mor­bum et in­sa­niam, ut Si­cu­li, lat­ro­ci­nium; это — пре­вос­ход­ное по ора­тор­ской силе вступ­ле­ние. Его дослов­ным пере­во­дом будет сле­дую­щий: Пере­хо­жу теперь к его, как он сам (его) назы­ва­ет, (излюб­лен­но­му) заня­тию, как его дру­зья — болез­ни и безу­мию, как сици­лий­цы — раз­бою. Нече­го гово­рить, что это — «рабо­чий» пере­вод, топор­ный и неизящ­ный; даже самые тре­бо­ва­тель­ные по части дослов­но­сти кри­ти­ки допу­стят, пола­гаю я, тако­го рода изме­не­ние: Пере­хо­жу теперь к тому, что он сам назы­ва­ет сво­им излюб­лен­ным заня­ти­ем, его дру­зья — болез­нью и т. д. Это — с точ­ки зре­ния язы­ка пере­вод снос­ный; к сожа­ле­нию, он не пере­да­ет глав­ной соли под­лин­ни­ка, не пере­да­ет той фигу­ры, ради кото­рой ора­тор избрал имен­но это, а не дру­гое вступ­ле­ние. Он начи­на­ет при­твор­но-дело­вым тоном: ve­nio nunc ad is­tius… затем дела­ет малень­кую пау­зу, как бы ста­ра­ясь подыс­кать выра­же­ние для поня­тия, от кото­ро­го зави­сит роди­тель­ный is­tius; но он заме­ча­ет, что это поня­тие — соби­ра­ние ста­туй, худо­же­ст­вен­ной утва­ри и т. д. — име­ет не один, а целых три аспек­та; кото­рый тут выбрать? И он назы­ва­ет все три, при­чем полу­ча­ет­ся чрез­вы­чай­но силь­ная гра­да­ция: заня­тие, похваль­ное с точ­ки зре­ния Верре­са и про­сти­тель­ное с точ­ки зре­ния его дру­зей, пред­став­ля­ет­ся пре­ступ­ным, если на него смот­реть гла­за­ми постра­дав­ших сици­лий­цев. Нетруд­но убедить­ся, что пред­ло­жен­ный толь­ко что пере­вод имен­но этой столь необ­хо­ди­мой и эффект­ной пау­зы после is­tius не пере­да­ет; чтобы пере­дать и ее, а с нею и глав­ную кра­соту места, я дол­жен был при­бег­нуть к сле­дую­ще­му пере­во­ду: Пере­хо­жу теперь к его… как бы мне выра­зить­ся? сам он назы­ва­ет это сво­им «излюб­лен­ным заня­ти­ем», его дру­зья — «сла­бо­стью» или «чуда­че­ст­вом», сици­лий­цы — «раз­бо­ем». Вот это, дей­ст­ви­тель­но, пред­ло­же­ние, кото­рое я могу про­из­не­сти, сохра­няя всю бога­тую моду­ля­цию под­лин­ни­ка: при­твор­но-дело­вой в нача­ле тон вне­зап­но сме­ня­ет­ся при­твор­но-сму­щен­ным, затем пере­хо­дит (при: сам он…) в при­твор­но-почти­тель­ный, вслед за тем (при: его дру­зья…) в при­твор­но-снис­хо­ди­тель­ный — и вдруг ора­тор, сбра­сы­вая личи­ну, дает волю сво­е­му него­до­ва­нию и заклю­ча­ет силь­ным, точ­но удар молота, при­го­во­ром: сици­лий­цы — «раз­бо­ем»! — Я не пору­чусь, что такая коло­рит­ность речи понра­ви­лась бы нам, сынам севе­ра; думаю, что да, но не в этом дело: она — харак­тер­ная чер­та с. XVI цице­ро­нов­ско­го крас­но­ре­чия, и, пере­во­дя Цице­ро­на, я был обя­зан вос­про­из­ве­сти глав­ным обра­зом ее.

С этой точ­ки зре­ния я и про­шу смот­реть на свой пере­вод; если он кри­ти­ку пока­жет­ся места­ми неточ­ным, т. е. недо­слов­ным, то пусть он пере­ведет дан­ное место сам, как он счи­та­ет пра­виль­ным, и затем, после гром­ко­го и выра­зи­тель­но­го чте­ния под­лин­ни­ка, так же гром­ко и выра­зи­тель­но про­чтет и свой соб­ст­вен­ный, и мой пере­во­ды: я думаю, в боль­шин­стве слу­ча­ев это чте­ние ему выяс­нит при­чи­ну мое­го отступ­ле­ния от дослов­но­сти пере­да­чи. Не раз мне при­хо­ди­лось два латин­ских тер­ми­на пере­во­дить одним, если это были тер­ми­ны при­бли­зи­тель­но рав­но­зна­ча­щие, если их сопо­став­ле­ние тре­бо­ва­лось ско­рее рит­мом, чем мыс­лью, и если по-рус­ски те же сооб­ра­же­ния ора­тор­ско­го рит­ма реко­мен­до­ва­ли огра­ни­чить­ся одним сло­вом; не раз, наобо­рот, одно сло­во, вслед­ст­вие его «пре­гнант­но­сти», пере­да­но дву­мя — так в при­веден­ном при­ме­ре stu­dium через «излюб­лен­ное заня­тие». Очень часто изме­не­ны кон­струк­ции соглас­но усло­ви­ям рус­ско­го сти­ля; ино­гда встав­ле­ны крат­кие пояс­ни­тель­ные или пере­ход­ные пред­ло­же­ньи­ца там, где ина­че связь мыс­лей была бы непо­нят­на. При­хо­ди­лось счи­тать­ся с бед­но­стью рус­ско­го лите­ра­тур­но­го язы­ка по части сою­зов; чего сто­ит одно то, что рус­ский язык — един­ст­вен­ный в Евро­пе — пожерт­во­вал сою­зом ибо! Вооб­ще толь­ко тот, кто мно­го пере­во­дит — и при­том худо­же­ст­вен­ные по части язы­ка про­из­веде­ния — вполне может оце­нить ту неве­се­лую кар­ти­ну, кото­рую пред­ста­вит из себя буду­щее рус­ско­го лите­ра­тур­но­го язы­ка, если уси­лия его блю­сти­те­лей увен­ча­ют­ся успе­хом. С одной сто­ро­ны, мы гну­ша­ем­ся богатств ста­рин­но­го язы­ка, хотя и не име­ем чем их заме­нить; с дру­гой — не менее брезг­ли­во отно­сим­ся к сокро­вищ­ни­це народ­ной речи, чура­ясь, несмот­ря на весь свой демо­кра­тизм, вуль­гар­ных слов и обо­ротов. С одной сто­ро­ны, мы косо смот­рим на при­ток ино­стран­ных слов, хотя бы и почерп­ну­тых из обще­го для всей Евро­пы антич­но­го род­ни­ка; с дру­гой — не допус­ка­ем и нео­ло­гиз­мов. Как при таких усло­ви­ях язы­ку раз­ви­вать­ся и про­грес­си­ро­вать — это вопрос, по-види­мо­му, ничуть не сму­щаю­щий его охра­ни­те­лей. Мало того: даже язык шести­де­ся­тых годов кажет­ся теперь слиш­ком тяже­лым: увле­ка­ют­ся «пре­ле­стью про­стоты», тре­бу­ют по воз­мож­но­сти крат­ких, не отяг­чен­ных все­ми эти­ми кото­рый, так как, так что и т. д. пред­ло­же­ний, — и дей­ст­ви­тель­но, неспо­соб­ность мно­гих лите­ра­то­ров постро­ить удо­бо­обо­зри­мый пери­од вполне объ­яс­ня­ет их отвра­ще­ние к слож­ным кон­струк­ци­ям. «Выхо­дит и так» — весе­ло гово­рят они, ссы­ла­ясь на ту или дру­гую, лов­ко напи­сан­ную ста­тью. Дей­ст­ви­тель­но, при лов­кой игре и бала­лай­ка пока­жет­ся вам бога­тым инстру­мен­том; но толь­ко сона­ты вы на ней не сыг­ра­е­те.

Я, впро­чем, гово­рю это лишь отча­сти pro do­mo mea: арха­из­мов, вуль­га­риз­мов, ино­стран­ных слов и нео­ло­гиз­мов я по мере воз­мож­но­сти избе­гал (кро­ме тех слу­ча­ев, где желал имен­но ими при­дать фра­зе ту спе­ци­аль­ную окрас­ку, в кото­рой она нуж­да­лась); отно­си­тель­но же пери­о­дов я уже ого­во­рил­ся выше. При всем том я дол­жен повто­рить, что во всем этом рас­суж­де­нии я имел в виду толь­ко цель, к кото­рой я с. XVII стре­мил­ся; насколь­ко я ее достиг — это дру­гой вопрос, по пово­ду кото­ро­го я поз­во­лю себе ска­зать несколь­ко слов теперь.

Ошиб­ки пере­вод­чи­ка — я гово­рю здесь, разу­ме­ет­ся, об ошиб­ках про­тив худо­же­ст­вен­но­сти с ее четырь­мя тре­бо­ва­ни­я­ми: ясно­сти, пра­виль­но­сти, умест­но­сти и кра­соты — быва­ют двух родов: есть такие, кото­рые вредят толь­ко пере­вод­чи­ку, но есть и такие, кото­рые в гла­зах незна­ко­мо­го с под­лин­ни­ком чита­те­ля вредят и само­му пере­во­ди­мо­му авто­ру. Я ста­рал­ся, конеч­но, избе­гать и тех, и дру­гих, но осо­бен­но — оши­бок вто­рой кате­го­рии; в этом послед­нем отно­ше­нии я, кажет­ся, свою зада­чу выпол­нил небез­успеш­но, в пер­вом — не совсем. Созна­ва­ясь в этом откро­вен­но, я счи­таю сво­им пра­вом при­ве­сти смяг­чаю­щие обсто­я­тель­ства.

Во-пер­вых, моя работа (а рав­но и печа­та­ние ее) тяну­лась целых десять лет; теперь, закан­чи­вая пере­вод послед­ней, 24-ой речи и пере­чи­ты­вая пер­вые, я без труда заме­чаю, что не был доста­точ­но под­готов­лен к сво­ей зада­че, когда при­сту­пал к ее выпол­не­нию. — Затем: мой вполне само­сто­я­тель­ный пере­вод начи­на­ет­ся лишь с 10-ой речи: до тех пор я был редак­то­ром чужо­го труда. Прав­да, эта редак­ция была по усло­ви­ям дела доволь­но осно­ва­тель­на: не гово­ря о мел­ких поправ­ках чуть не на каж­дой стро­ке, мне при­шлось все ответ­ст­вен­ные и бла­го­дар­ные в ора­тор­ском отно­ше­нии места цели­ком пере­во­дить зано­во. Тем не менее, я чув­ст­во­вал себя свя­зан­ным чужой работой; к тому же, доса­да, есте­ствен­но вызы­вае­мая небла­го­дар­ным редак­тор­ским трудом, небла­го­при­ят­но отра­зи­лась на худо­же­ст­вен­но­сти пере­во­да, кото­рый — в этом я убедил­ся на опы­те — может удать­ся толь­ко при непо­сред­ст­вен­ной зави­си­мо­сти пере­вод­чи­ка от авто­ра.

По этим двум при­чи­нам пере­вод речи 10 и сле­дую­щих не мог не вый­ти мно­го удо­вле­тво­ри­тель­нее пере­во­да пер­вых речей; здесь кста­ти будет упо­мя­нуть и о любез­ной помо­щи, ока­зан­ной мне при про­смот­ре неко­то­рых из них мои­ми дру­зья­ми М. И. Ростов­це­вым и П. П. Мит­ро­фа­но­вым, кото­рых я про­шу при­нять мою сер­деч­ную бла­го­дар­ность за поне­сен­ный ими труд.

Но доста­точ­но о пере­во­де.

Био­гра­фию Цице­ро­на, о кото­рой кое-где гово­рит­ся во введе­ни­ях и ком­мен­та­рии, при­шлось отло­жить до вто­ро­го тома, так как ее состав­ле­ние еще долее задер­жа­ло бы насто­я­щий пер­вый том; вза­мен ее к нему при­ло­же­на, в каче­стве ввод­ной ста­тьи, моя речь о «Цице­роне в евро­пей­ской куль­ту­ре». Эта речь была про­из­не­се­на мною (в сокра­щен­ном виде) в 1895 г., в январ­ском заседа­нии Исто­ри­че­ско­го обще­ства при С.-Петер­бург­ском уни­вер­си­те­те, по слу­чаю испол­нив­ше­го­ся тогда 2000-летия со дня рож­де­ния Цице­ро­на; вско­ре затем она была напе­ча­та­на (тоже в сокра­щен­ном виде) в «Вест­ни­ке Евро­пы» (февр. 1896). Наде­юсь, что она даст чита­те­лю пред­став­ле­ние о миро­вом зна­че­нии Цице­ро­на и воз­будит в нем охоту позна­ко­мить­ся с его тво­ре­ни­я­ми.

Введе­ния к отдель­ным речам состав­ле­ны так, чтобы по про­чте­нии каж­до­го из них чита­тель мог при­сту­пить непо­сред­ст­вен­но к с. XVIII чте­нию самой речи. Неко­то­рая неров­ность, кото­рую он не пре­минет заме­тить в их постро­е­нии, тоже объ­яс­ня­ет­ся тем, что пере­вод тянул­ся так дол­го: я лишь со вре­ме­нем выра­ботал тот тип введе­ния, кото­ро­му затем сле­до­вал до кон­ца. Этот тип выдер­жан, начи­ная с 11 речи; если бы я когда-либо полу­чил воз­мож­ность пере­из­дать насто­я­щий пер­вый том, я бы и введе­ния к р. 1—10 пере­ра­ботал по это­му типу. Осо­бен­но мне жаль речей про­тив Верре­са (р. 4—10); прав­да, инте­ре­су­ю­щий­ся про­цес­сом чита­тель может най­ти обсто­я­тель­ное к ним введе­ние в моем ком­мен­ти­ро­ван­ном изда­нии послед­ней из них (в кол­лек­ции Л. А. Геор­ги­ев­ско­го и С. А. Ман­штей­на), но тем не менее недо­ста­ток оста­ет­ся недо­стат­ком.

Неко­то­рая — даже доволь­но круп­ная нерав­но­мер­ность может быть усмот­ре­на и в объ­е­ме объ­яс­ни­тель­ных при­ме­ча­ний; для это­го доста­точ­но будет срав­нить ком­мен­та­рий к речи за Тул­лия (р. 11) с ком­мен­та­ри­ем к речам про­тив Кати­ли­ны (р. 20—23). Но это уже — нерав­но­мер­ность созна­тель­ная и умыш­лен­ная. С одной сто­ро­ны — труд­ные граж­дан­ские речи есте­ствен­но тре­бо­ва­ли более про­стран­ных объ­яс­не­ний, чем поли­ти­че­ские; с дру­гой сто­ро­ны, я и сам ста­рал­ся облег­чать багаж эруди­ции в речах, доступ­ных каж­до­му обра­зо­ван­но­му чело­ве­ку, и при­хо­дить на помощь сво­им зна­ни­ем тем спе­ци­а­ли­стам, кото­рые одни толь­ко и поин­те­ре­су­ют­ся реча­ми вро­де 11. — Прав­да, дол­гое вре­мя работы име­ло послед­ст­ви­ем и неко­то­рую неров­ность в при­вле­кае­мой уче­ной лите­ра­ту­ре: так, я толь­ко с 19 речи мог поль­зо­вать­ся капи­таль­ным руко­вод­ст­вом по рим­ско­му уго­лов­но­му пра­ву Момм­зе­на (Rö­mi­sches Straf­recht, Лейп­циг 1899). Все же я про­шу кри­ти­ка пом­нить, что мой ком­мен­та­рий — после (очень неудо­вле­тво­ри­тель­но­го) ком­мен­та­рия Клот­ца в 1836—39 гг. пер­вый пол­ный ком­мен­та­рий к речам Цице­ро­на вооб­ще.

При его состав­ле­нии я пред­по­ла­гал извест­ны­ми чита­те­лю основ­ные поня­тия рим­ской кон­сти­ту­ции; объ­яс­нять в ком­мен­та­рии такие встре­чаю­щи­е­ся на каж­дом шагу выра­же­ния, как кон­сул, сенат, коми­ции и т. д., было бы непрак­тич­но. В инте­ре­сах желаю­щих осве­жить свои зна­ния по этой части при­ло­жен в кон­це кни­ги крат­кий очерк рим­ской кон­сти­ту­ции и рим­ско­го уго­лов­но­го судо­про­из­вод­ства, пере­пе­ча­тан­ный из мое­го, упо­мя­ну­то­го уже ком­мен­ти­ро­ван­но­го изда­ния послед­ней Верри­ны.

В осно­ву пере­во­да взя­то послед­нее по вре­ме­ни кри­ти­че­ское изда­ние речей Цице­ро­на C. F. W. Mül­ler’а (Лейп­циг, у Тейб­не­ра). В видах удоб­ства поль­зу­ю­щих­ся я без край­ней нуж­ды не отсту­пал от тек­ста это­го изда­ния; те срав­ни­тель­но немно­гие слу­чаи, где такое отступ­ле­ние было необ­хо­ди­мо­стью, ого­во­ре­ны в при­ме­ча­ни­ях. Глав­ное досто­ин­ство изда­ния Мюл­ле­ра — ста­ра­тель­ная ad­no­ta­tio cri­ti­ca, осво­бож­даю­щая чита­те­ля от надоб­но­сти све­рять текст дру­гих изда­ний. Были у меня под рукой, разу­ме­ет­ся, пол­ные ком­мен­та­рии к речам Цице­ро­на (Ману­ция 16 в., Гре­вия 17 в., Клот­ца 19 в.); они помог­ли мне мало. Гораздо важ­нее — спе­ци­аль­ная лите­ра­ту­ра, назван­ная в отдель­ных введе­ни­ях, и общая, на кото­рую сде­ла­ны ссыл­ки в при­ме­ча­ни­ях.

с. XIX Внут­ри каж­дой речи удер­жа­но деле­ние на гла­вы и пара­гра­фы; и те, и дру­гие отме­че­ны на левых полях, при­том гла­вы рим­ски­ми, пара­гра­фы — араб­ски­ми циф­ра­ми. В насто­я­щее вре­мя цити­ру­ют обя­за­тель­но по пара­гра­фам; все же я счел за луч­шее обо­зна­чить и гла­вы, так как в более ран­них пуб­ли­ка­ци­ях (до сре­ди­ны 19 в. при­бл.) цити­ру­ет­ся исклю­чи­тель­но по ним. Нов­ше­ст­вом явля­ет­ся нуме­ра­ция всех речей; эта нуме­ра­ция, дав­но прак­ти­ку­ю­ща­я­ся для речей Демо­сфе­на, здесь впер­вые введе­на и для речей Цице­ро­на, глав­ным обра­зом в видах удоб­ства и крат­ко­сти при цити­ро­ва­нии; так «р. 8 § 23» = «речи про­тив Верре­са во вто­рой сес­сии кни­га третья, пара­граф 23». Так как номер каж­дой речи сто­ит в боко­ви­ках всех пра­вых стра­ниц, то при нашем мето­де гораздо лег­че отыс­кать цита­ту, чем при обо­зна­че­нии загла­вия речи; с дру­гой сто­ро­ны, крат­кость таких цитат дала мне воз­мож­ность встав­лять их изред­ка в самый текст речей, чем сбе­ре­га­ет­ся место и избе­га­ют­ся некра­си­вые вынос­ки под тек­стом, состо­я­щие из голой ссыл­ки и сле­дую­ще­го за ней пусто­го про­стран­ства. Нов­ше­ст­вом мож­но назвать и груп­пи­ров­ку речей в осо­бые «части» с осо­бы­ми наиме­но­ва­ни­я­ми, из коих в состав насто­я­ще­го пер­во­го тома вошли четы­ре, а имен­но: I. «Вто­рая рестав­ра­ция» (т. е. эпо­ха от дик­та­ту­ры Сул­лы до пер­во­го кон­су­ла­та Пом­пея 82—70), II. «Дело Верре­са», III. «Успе­хи демо­кра­тии», (т. е. эпо­ха от кон­су­ла­та Пом­пея до кон­су­ла­та Цице­ро­на) и IV. «Вели­кий год» (т. е. год кон­су­ла­та Цице­ро­на 63 г.). Мне кажет­ся, что эта груп­пи­ров­ка зна­чи­тель­но осмыс­ля­ет дело; во вся­ком слу­чае она нико­му не меша­ет. В видах того же осмыс­ле­ния для каж­дой речи обо­зна­че­но, в боко­ви­ках, вре­мя ее про­из­не­се­ния, посколь­ку оно извест­но.

В тран­скрип­ции имен соб­ст­вен­ных я ста­рал­ся про­во­дить те фор­мы, к кото­рым мы успе­ли при­вык­нуть, и избе­гал вся­ких нов­шеств — даже с риском быть непо­сле­до­ва­тель­ным. В сомни­тель­ных слу­ча­ях брал те фор­мы, кото­рые наи­ме­нее реза­ли ухо и глаз; конеч­но, это кри­те­рий субъ­ек­тив­ный, но ведь наши слу­чаи пото­му и сомни­тель­ны, что объ­ек­тив­ных кри­те­ри­ев не име­ет­ся. Осо­бен­но затруд­ни­тель­но обсто­я­ло дело с име­на­ми лич­ны­ми. Как извест­но, рим­ские име­на состо­ят боль­шею частью из трех отдель­ных имен: лич­но­го (напр. Марк), родо­во­го (напр. Тул­лий) и фами­лии (напр. Цице­рон). Име­на лич­ные у рим­лян все­гда (если они сто­ят при родо­вых, или фами­ли­ях) сокра­ща­ют­ся (М. Тул­лий — Марк Тул­лий); как же было посту­пить пере­вод­чи­ку? Выпи­сы­вая их, я полу­чил бы крайне неизящ­ное накоп­ле­ние имен, осо­бен­но там, где назы­ва­ет­ся мно­го имен под­ряд; про­пус­кая их, я лишил бы чита­те­ля воз­мож­но­сти разо­брать­ся в одно­фа­миль­цах, коих мас­са; нако­нец, сокра­щая их, я сде­лал бы их неудо­бо­про­из­но­си­мы­ми для тех чита­те­лей, кото­рые не зна­ют наизусть их раз­ре­ше­ния. Все же тре­тий исход пока­зал­ся мне наи­ме­нее неудоб­ным; инте­ре­су­ю­щий­ся делом най­дет «ключ» к раз­ре­ше­нию сокра­ще­ний в «спра­воч­ном лист­ке» (послед­няя стра­ни­ца кни­ги); про­чим же сове­тую при чте­нии про­пус­кать их и видеть в них толь­ко зна­ки для раз­ли­че­ния одно­фа­миль­цев.

с. XX В заклю­че­ние два сло­ва о коррек­ту­ре. Она была очень забот­ли­ва; осо­бен­но меня обя­зал изда­тель, мой быв­ший слу­ша­тель А. Я. Либер­ман, любез­но взяв­ший на себя всю чер­ную работу по этой части; за ним и я читал еще от 2 до 4 коррек­тур. Недо­смот­ров, поэто­му, почти нет, но опе­ча­ток тем не менее, к сожа­ле­нию, не мало: они почти все вкра­лись уже в отпе­ча­ты­вае­мый текст, после послед­ней, под­пи­сан­ной коррек­ту­ры. Для пере­вод­чи­ка они очень досад­ны; тем не менее я не счел нуж­ным при­ла­гать спи­сок опе­ча­ток, так как тако­вой нико­гда сво­ей цели не дости­га­ет, чита­тель же, раз будучи пред­у­преж­ден, без осо­бо­го труда испра­вит и сам заме­чен­ные им погреш­но­сти.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • * Связ­ное изло­же­ние про­цес­са пред­став­ле­но мною в ста­тье «Уго­лов­ный про­цесс XX веков назад». («Пра­во» за 1901 г., № 7 и 8).
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1264888883 1266494835 1263488756 1267111827 1267431351 1267435075