Восстание Спартака

Посвящается Раисе Гов.

Введе­ние

О вос­ста­нии Спар­та­ка напи­са­но так мно­го, что, каза­лось бы, изу­чен этот пред­мет дос­ко­наль­но, но все же и вос­ста­ние, и лич­ность его вождя во мно­гом плод уси­лий не исто­ри­ков, а бел­ле­три­стов. Спар­так при­тя­га­те­лен. Мож­но гово­рить о фено­мене Спар­та­ка. В исто­рии чрез­вы­чай­но ред­ки слу­чаи, когда лич­ность после мно­го­ве­ко­во­го забве­ния воз­рож­да­лась бы к сла­ве столь бли­ста­тель­ной, что она затме­ва­ет самых зна­ме­ни­тых совре­мен­ни­ков.

Одним из глав­ных исто­ри­че­ских источ­ни­ков, осве­щаю­щих вос­ста­ние, явля­ет­ся Плу­тарх. Несколь­ко стра­ниц жиз­не­опи­са­ния Мар­ка Лици­ния Крас­са, вхо­дя­ще­го в «Срав­ни­тель­ные Жиз­не­опи­са­ния», пода­ри­ли Спар­та­ка исто­рии, кото­рая пона­ча­лу оста­лась к нему рав­но­душ­на.

Плу­тарх оста­вал­ся акту­аль­ным и в Сред­ние века, и в Новое вре­мя, чита­ли его весь­ма усерд­но, но ничье вни­ма­ние не при­влек вос­став­ший раб, про­тив­ник Мар­ка Крас­са — вооб­ра­же­ние поко­ря­ли бли­ста­тель­ные рим­ские орлы и поступь македон­ских фаланг: совре­мен­ни­ков Колум­ба и Фри­дри­ха Вели­ко­го вол­но­ва­ли совсем дру­гие име­на. Но подо­шел к кон­цу век восем­на­дца­тый, и в рево­лю­ци­он­ной Фран­ции имя Спар­та­ка вдруг вспых­ну­ло ярко, как факел, как сим­вол сво­бо­ды и геро­и­че­ской борь­бы за сво­бо­ду.

Образ Спар­та­ка соче­тал в себе два прин­ци­па, оди­на­ко­во близ­ких созна­нию фран­цу­зов, да и всех евро­пей­цев зарож­даю­ще­го­ся девят­на­дца­то­го века: сво­бо­да и пат­рио­тизм как слу­же­ние родине, а не фигу­ре само­держ­ца. У Аппи­а­на, напри­мер, мож­но про­честь: «Он (Спар­так) рань­ше вое­вал с рим­ля­на­ми (конеч­но, за сво­бо­ду род­ной зем­ли), попал в плен и был про­дан в гла­ди­а­то­ры». Перед нами в соче­та­нии с пре­вос­ход­ным отзы­вом о Спар­та­ке Плу­тар­ха — без­упреч­ная био­гра­фия пат­риота, под­верг­ше­го­ся лише­ни­ям раб­ства, но не сми­рив­ше­го­ся с его позор­ны­ми цепя­ми. Имен­но таким изо­бра­зил Спар­та­ка Раф­фа­эл­ло Джо­ва­ньо­ли, и этот образ на дол­гие годы сде­лал­ся эта­лон­ным.

Исто­ри­че­ски вос­ста­ние Спар­та­ка осве­ще­но пре­крас­но. Толь­ко в нашей стране к этой теме обра­ща­лись в свое вре­мя: А. В. Мишу­лин в моно­гра­фи­ях «Спар­так» и «Спар­та­ков­ское вос­ста­ние», А. А. Мотус-Бек­кер «Из исто­рии вос­ста­ния Спар­та­ка», Карыш­ков­ский П. «Вос­ста­ние Спар­та­ка», С. Л. Утчен­ко в сво­их кни­гах «Юлий Цезарь», «Цице­рон и его вре­мя», В. А. Лес­ков в кни­ге «Спар­так», вышед­шей в серии ЖЗЛ. Но все иссле­до­ва­те­ли вос­ста­ния нахо­ди­лись так или ина­че под оба­я­ни­ем обра­за Спар­та­ка — бор­ца за сво­бо­ду, Спар­та­ка — осво­бо­ди­те­ля рабов, создан­но­го вооб­ра­же­ни­ем рома­ни­стов. Насто­я­щая ста­тья явля­ет­ся попыт­кой пере­осмыс­лить исто­ри­че­ский образ Спар­та­ка, по воз­мож­но­сти осво­бо­дить его от ретро­спек­тив­ных насло­е­ний и пока­зать Спар­та­ка и его вос­ста­ние в под­лин­ном све­те эпо­хи.

Фра­кия

«Спар­так, фра­ки­ец из пле­ме­ни медов», — пишет о нем Плу­тарх.

Фра­кия, зем­ля насе­лен­ная мно­го­чис­лен­ны­ми пле­ме­на­ми фра­кий­цев (гета­ми, дака­ми, одрисса­ми, три­бал­ла­ми, меда­ми), рас­по­ла­га­лась на терри­то­рии совре­мен­ной Бол­га­рии, но жили фра­кий­цы и на терри­то­рии совре­мен­ной Румы­нии, Македо­нии, Укра­и­ны и даже в Тур­ции, где у бере­гов Чер­но­го моря лежа­ла зем­ля «ази­ат­ской Фра­кии» — Вифи­нии.

Пер­вое упо­ми­на­ние о фра­кий­цах и Фра­кии содер­жит­ся в «Илиа­де» Гоме­ра. Чудес­ной стра­ной пред­ста­ет здесь Фра­кия, так не похо­жей на ту, какой ее зна­ли гре­ки после­дую­щих сто­ле­тий. «Мать стад руно­нос­ных ове­чьих», «Стра­на укро­ти­те­лей кон­ных», пло­до­род­ная, изобиль­ная дара­ми зем­ли.

Сла­ви­лось фра­кий­ское вино:

«…арги­вяне его еже­днев­но В чер­ных судах от фра­кий­цев при­во­зят по шум­но­му морю».

Быст­ро­та и сила фра­кий­ских коней: «сне­га белее они, быст­ро­тою же вет­ру подоб­ны».

Ремес­ла про­цве­та­ли. Вну­ша­ли удив­ле­ние и зависть изу­кра­шен­ные золо­том и сереб­ром колес­ни­цы фра­кий­ских вождей, их ору­жие, их золотые доспе­хи:

«…кото­рых не людям, под­вер­жен­ным смер­ти, Боль­ше все­го подо­ба­ло б носить, а бес­смерт­ным богам лишь».

Сами фра­кий­цы пред­ста­ют на стра­ни­цах «Или­а­ды» людь­ми отваж­ны­ми, бла­го­род­ны­ми, обла­даю­щи­ми высо­кой куль­ту­рой. Гомер упо­ми­на­ет фра­кий­ца Фами­ра, похва­ляв­ше­го­ся, что он одер­жит верх в пении над сами­ми муза­ми, и в нака­за­ние за это ими ослеп­лен­но­го. Тут же нель­зя не вспом­нить и о дру­гом вели­ком пев­це Фра­кии, Орфее.

Но за эпо­хой рас­цве­та, при­шед­шей­ся на Гоме­ров­ские вре­ме­на, насту­пи­ли дол­гие века уга­са­ния. Нель­зя ска­зать, чтоб сокру­ши­тель­ное вра­же­ское наше­ст­вие или неути­хаю­щие меж­пле­мен­ные вой­ны (хотя и они быва­ли в исто­рии стра­ны) уни­что­жи­ли бога­тей­шую фра­кий­скую куль­ту­ру. Все пожрал мед­лен­ный пла­мень исто­рии, так что теперь лишь на осно­ва­нии отдель­ных архео­ло­ги­че­ских нахо­док и упо­ми­на­ний в исто­ри­че­ских запи­сях дру­гих наро­дов мы можем судить о том, какой была Фра­кия.

Неис­чер­пае­мые богат­ства Фра­кии влек­ли алч­ных соседей, а отсут­ст­вие един­ства меж­ду пле­ме­на­ми пре­вра­ща­ли ее в удоб­ный плац­дарм для коло­ни­за­ции. Гре­ки уже с VIII в. до н. э. выве­ли сюда мно­же­ство коло­ний (на полу­ост­ров Хал­киди­ку, Абде­ра, Маро­нея); зна­ме­ни­тые, бога­тые золо­том и сереб­ром Пан­гей­ские руд­ни­ки, откры­тые и раз­ра­ба­ты­вае­мые фра­кий­ца­ми, с 437 до н. э. при­над­ле­жат Афи­нам.

Самое круп­ное государ­ство Фра­кии — Одрис­ское цар­ство, сло­жив­ше­е­ся в нача­ле V века до н. э. и под­чи­нив­шее, по свиде­тель­ству Фукидида, боль­шин­ство фра­кий­ских пле­мен, сво­им богат­ст­вом во мно­гом было обя­за­но гре­че­ским коло­ни­ям. Мож­но пред­ста­вить, насколь­ко выгод­ной для гре­ков была фра­кий­ская тор­гов­ля, если они гото­вы были упла­чи­вать царю одриссов за про­тек­то­рат огром­ную дань в 400 талан­тов, при­чем на такую же сум­му он полу­чал дары в виде изде­лий из дра­го­цен­ных метал­лов. В свою оче­редь цари одриссов были заин­те­ре­со­ва­ны в раз­ви­тии тор­гов­ли, для чего тре­бо­вал­ся посто­ян­ный при­ток про­дук­тов сбы­та. Это­го доби­ва­лись за счет жест­ко­го управ­ле­ния захва­чен­ны­ми терри­то­ри­я­ми, где цен­траль­ную власть пред­став­ля­ли сопра­ви­те­ли, так назы­вае­мые пара­ди­на­сты. Они осу­ществля­ли цар­ский кон­троль над отдель­ны­ми обла­стя­ми стра­ны, поль­зо­ва­лись широ­кой авто­но­ми­ей в сво­их дей­ст­ви­ях, име­ли пра­во чека­нить моне­ту со сво­им име­нем. Им, в свою оче­редь, под­чи­ня­лись их сопра­ви­те­ли с более узки­ми пре­ро­га­ти­ва­ми вла­сти. Те и дру­гие про­ис­хо­ди­ли из цар­ско­го рода. Авто­но­мия пара­ди­на­стов, а так­же недо­воль­ство под­чи­нен­ных пле­мен гра­би­тель­ской систе­мой управ­ле­ния, выгод­ной толь­ко гре­че­ским тор­го­вым парт­не­рам одрис­ских царей, уже на рубе­же V — IV веков при­ве­ло цар­ство одриссов к затяж­но­му кри­зи­су, о кото­ром крас­но­ре­чи­во писал Ксе­но­фонт в сво­ем «Ана­ба­зи­се». Пред­ста­ви­те­ли раз­ных вет­вей рода Тере­са, осно­ва­те­ля Одрис­ско­го цар­ства, всту­пи­ли в оже­сто­чен­ную борь­бу меж­ду собой. Еди­ное цар­ство рас­па­лось на несколь­ко частей. Это было вре­мя укреп­лен­ных зам­ков, где цари и царь­ки день и ночь дер­жа­ли нагото­ве осед­лан­ных коней, чтоб в слу­чае опас­но­сти немед­лен­но умчать­ся из захва­чен­ной стра­ны.

А меж­ду тем наби­ра­ет силу еще один могу­ще­ст­вен­ный и опас­ный сосед Фра­кии — Македо­ния. С середи­ны IV века она пред­став­ля­ет собой мощ­ное еди­ное государ­ство. В 342 г., поль­зу­ясь раз­дроб­лен­но­стью фра­кий­цев, царь Филипп, отец Алек­сандра, под­чи­ня­ет себе внут­рен­ние рай­о­ны Фра­кии. На терри­то­рии меж­ду Пестом и Пон­том Филипп создал так назы­вае­мую Фра­кий­скую стра­те­гию, кото­рая управ­ля­лась намест­ни­ком, назна­чае­мым царем, и пла­ти­ла огром­ную подать. Впро­чем, с III века до н. э. отно­ше­ния с Македо­ни­ей меня­ют­ся. Царь Филипп V засе­ля­ет фра­кий­ца­ми македон­ские зем­ли, обез­людев­шие в резуль­та­те непре­рыв­ных войн. Он исполь­зу­ет Фра­кию в каче­стве стра­те­ги­че­ско­го резер­ва в сво­их вой­нах с Римом. Так, напри­мер, фра­кий­ская кон­ни­ца опре­де­ли­ла исход сра­же­ния при Лариссе в ходе Третьей Македон­ской вой­ны.

К сожа­ле­нию, в отсут­ст­вие еди­но­го государ­ства все муже­ство и про­слав­лен­ная доб­лесть фра­кий­цев мог­ли обу­сло­вить лишь незна­чи­тель­ные воен­ные успе­хи. Их кровь лилась в чужих вой­нах (мно­го­чис­лен­ные воен­ные дру­жи­ны фра­кий­цев состав­ля­ли отряды наем­ни­ков в раз­ных арми­ях), а сама Фра­кия пре­вра­ща­лась в аре­ну про­ти­во­бор­ства могу­ще­ст­вен­ных про­тив­ни­ков. В IV веке здесь мери­лись сила­ми Македон­ское и Скиф­ское цар­ства, в нача­ле III века до нашей эры стра­на надол­го попа­ла под власть кель­тов, раз­гра­бив­ших осла­бев­шую стра­ну. Со вре­ме­ни гос­под­ства кель­тов во Фра­кии уже не встре­ча­ет­ся захо­ро­не­ний с бога­тым погре­баль­ным инвен­та­рем, что было харак­тер­но для IV — нача­ла III вв. И, нако­нец, в 188 г. во Фра­кии появи­лись вой­ска рим­ско­го пол­ко­во­д­ца Гн. Ман­лия Вуль­со­на, воз­вра­щав­ше­го­ся через Фра­кию из Малой Азии после окон­ча­ния Сирий­ской вой­ны.

Пре­крас­ным обоб­ще­ни­ем исто­рии Фра­кии слу­жат сло­ва Геро­до­та: «Фра­кий­цы — народ самый мно­го­чис­лен­ный на зем­ле после индий­цев. Будь фра­кий­цы толь­ко еди­но­душ­ны и под вла­стью одно­го вла­ды­ки, то, я думаю, они были бы непо­беди­мы и куда могу­ще­ст­вен­нее всех наро­дов. Но так как они нико­гда не мог­ли прий­ти к еди­но­ду­шию, то в этом-то и коре­ни­лась их сла­бость».

«Исто­рия» Геро­до­та — наи­бо­лее пол­ный источ­ник, повест­ву­ю­щий об обы­ча­ях фра­кий­цев. Вот что он пишет:

«Когда кто-нибудь из пле­ме­ни уми­ра­ет, то его жены (а у всех их мно­го жен) начи­на­ют жар­кий спор (при рев­ност­ном уча­стии дру­зей): какую из них покой­ник-муж любил боль­ше всех. Раз­ре­шив спор, муж­чи­ны и жен­щи­ны осы­па­ют супру­гу-избран­ни­цу похва­ла­ми и бли­жай­шие род­ст­вен­ни­ки зака­лы­ва­ют ее на моги­ле и затем пре­да­ют зем­ле вме­сте с супру­гом. Осталь­ные же жены силь­но горю­ют, [что выбор пал не на них]: ведь это для них — вели­чай­ший позор.

Обы­чаи про­чих фра­кий­цев вот какие: детей сво­их они про­да­ют на чуж­би­ну. [Цело­муд­рия] деву­шек они не хра­нят, поз­во­ляя им всту­пать в сно­ше­ние с любым муж­чи­ной. Напро­тив, [вер­ность] замуж­них жен­щин стро­го соблюда­ют и поку­па­ют себе жен у роди­те­лей за боль­шие день­ги. Тату­и­ров­ка [на теле] счи­та­ет­ся у них [при­зна­ком] бла­го­род­ства. У кого ее нет, тот не при­над­ле­жит к бла­го­род­ным. Чело­век, про­во­дя­щий вре­мя в празд­но­сти, поль­зу­ет­ся у них боль­шим поче­том. Напро­тив, к зем­ледель­цу они отно­сят­ся с вели­чай­шим пре­зре­ни­ем. Наи­бо­лее почет­ной они счи­та­ют жизнь вои­на и раз­бой­ни­ка. Тако­вы самые заме­ча­тель­ные их обы­чаи».

Очень стран­ным выглядит обы­чай (имен­но обы­чай, а не вынуж­ден­ная мера) фра­кий­цев про­да­вать сво­их детей в раб­ство. Мож­но пред­по­ло­жить, что он нахо­дит­ся в пря­мой зави­си­мо­сти от обы­чая пре­до­став­лять девуш­кам сво­бо­ду до бра­ка. Судь­бу при­жи­тых от вне­брач­ных свя­зей детей решал, види­мо, супруг мате­ри, а для небо­га­то­го фра­кий­ца невоз­мож­но было кор­мить чужих детей, отни­мая кусок хле­ба у сво­их, и детей про­да­ва­ли.

С точ­ки зре­ния афи­нян, оби­та­те­лей зной­ной Атти­ки, Фра­кия была север­ной стра­ной. Зимой там выпа­дал снег: «Тогда выяс­ни­лось, поче­му фра­кий­цы носят на голо­вах и ушах лисьи шку­ры, а так­же хито­ны, при­кры­ваю­щие не толь­ко грудь, но и бед­ра» (Ксе­но­фонт, «Ана­ба­зис»).

Геро­дот опи­сы­ва­ет одеж­ду фра­кий­цев так: «Фра­кий­цы име­ли на голо­вах лисьи шкур­ки, на теле хито­ны, а свер­ху длин­ные пест­рые пла­щи, на ногах и кру­гом икр — обувь из козьей кожи». На гре­че­ских вазах часто встре­ча­ют­ся изо­бра­же­ния фра­кий­цев в подоб­ной одеж­де.

Орфей у фра­кий­цев. Рос­пись кра­те­ра. Ок 450 г. до н. э. Источ­ник: Мифы наро­дов мира. Онлайн-энцик­ло­пе­дия.

Внеш­ние чер­ты фра­кий­цев извест­ны нам бла­го­да­ря гре­че­ско­му фило­со­фу Ксе­но­фа­ну, жив­ше­му в VI в. до н. э. Он очень удач­но при­вел их в каче­стве при­ме­ра антро­по­мор­физ­ма, свой­ст­вен­но­го язы­че­ским пан­тео­нам: «У эфи­о­пов боги кур­ча­вые и с при­плюс­ну­ты­ми носа­ми, боги фра­кий­цев — рыже­во­ло­сые и голу­бо­гла­зые».

Изо­бра­зи­тель­ное искус­ство фра­кий­цев пред­став­ля­ло собой ори­ги­наль­ный вари­ант зве­ри­но­го сти­ля, испы­тав­ший на себе вли­я­ние скиф­ско­го искус­ства. Ему так­же при­су­ще вос­про­из­веде­ние свер­нув­ших­ся хищ­ни­ков, но в свое­об­раз­ной, отли­чав­шей­ся сти­ли­сти­че­ски­ми дета­ля­ми трак­тов­ке; одним из самых люби­мых живот­ных фра­кий­цев был конь. Сти­ли­зо­ван­ные изо­бра­же­ния коней часто встре­ча­ют­ся на пред­ме­тах фра­кий­ско­го быта.

Бога­тое пред­став­ле­ние о фра­кий­ском искус­стве дал клад сереб­ря­ных пред­ме­тов, обна­ру­жен­ный в 1986 году в бол­гар­ском селе Рого­зен.

Рого­зен­ский клад. Источ­ник: News.bg.

Сосуды, изготов­ле­ние кото­рых дати­ру­ет­ся после­до­ва­тель­но V—IV вв., несут на себе чер­ты фра­кий­ско­го искус­ства во всем его мно­го­об­ра­зии: гео­мет­ри­че­ские орна­мен­ты, рас­ти­тель­ные — с желудя­ми, мин­да­лем, цвет­ка­ми лото­са, кры­ла­тые гри­фо­ны с чело­ве­чьи­ми голо­ва­ми, сфинк­сы, кен­тав­ры, пега­сы.

«Чтобы создать поболь­ше деко­ра­тив­ной кра­соты, фра­ки­ец порой даже нару­шал функ­цио­наль­ное пред­на­зна­че­ние пред­ме­тов повсе­днев­но­го употреб­ле­ния; это замет­но и в жен­ских закол­ках, и в кон­ской сбруе, и в самых обыч­ных чашах», — пишет Б. Нонев в кни­ге «Откры­тие неожи­дан­но­го».

Во Фра­кии, почи­тав­шей­ся роди­ной богов Дио­ни­са и Аре­са, сохра­ня­лись так­же куль­ты древ­ней­ших, доолим­пий­ских божеств, сре­ди кото­рых осо­бен­ной сла­вой поль­зо­ва­лись Само­фра­кий­ские мисте­рии. Надо ого­во­рить­ся, что сла­ва этих мисте­рий вовсе не озна­ча­ла обще­из­вест­но­сти. Несмот­ря на боль­шое коли­че­ство посвя­щен­ных в эти мисте­рии (сре­ди них отец и мать Алек­сандра Македон­ско­го Филипп и Олим­пи­а­да), нам извест­ны лишь самые незна­чи­тель­ные подроб­но­сти отправ­ля­е­мых там риту­а­лов. В рели­гии фра­кий­цев боль­шую роль игра­ли культ Дио­ни­са, культ вла­ды­чи­цы зве­рей Бен­диды, так­же почи­та­ли фра­кий­цы Гелиоса, Посей­до­на, Бен­диду — Вели­кую Мать всех богов, бога Геро или Фра­кий­ско­го всад­ни­ка, чьи эпи­те­ты «Спа­си­тель» и «Цели­тель», от фра­кий­ско­го име­ни кото­ро­го про­ис­хо­дит сло­во «герой».

Фра­кий­ский всад­ник. Источ­ник: Боль­шая совет­ская энцик­ло­пе­дия.

Био­гра­фия Спар­та­ка

Так же фраг­мен­тар­но, как исто­рия Фра­кии, извест­на нам и био­гра­фия Спар­та­ка. Плу­тарх пишет о его про­ис­хож­де­нии: «Спар­так, фра­ки­ец, про­ис­хо­див­ший из пле­ме­ни нома­дов». «Нома­ды» зна­чит «кочев­ни­ки». Это зага­доч­ная фра­за, т. к. извест­но, что во вре­ме­на Спар­та­ка фра­кий­цы не коче­ва­ли, да и у совре­мен­ной исто­рии и архео­ло­гии нет осно­ва­ний пола­гать, что фра­кий­цы вооб­ще когда-либо были коче­вым наро­дом. Сей­час обще­при­ня­тое про­чте­ние этой фра­зы: «Спар­так, фра­ки­ец из пле­ме­ни медов». Пред­по­ла­га­ет­ся, что в текст по вине мно­го­чис­лен­ных пере­пис­чи­ков Плу­тар­ха вкра­лась ошиб­ка. Пле­мя медов оби­та­ло во Фра­кии в сред­нем тече­нии реки Стри­мо­на (Стру­ма). Рядом с бол­гар­ским горо­дом Сан­дан­ски было рас­по­ло­же­но круп­ное посе­ле­ние медов, пред­по­ло­жи­тель­но, сто­ли­ца пле­ме­ни.

Тра­ди­ци­он­но это место назы­ва­ют роди­ной Спар­та­ка. В Сан­дан­ски ему соору­жен памят­ник (автор Велич­ко Мин­ской).

Источ­ник: Нацио­на­лен парк Пирин.

В части, касаю­щей­ся био­гра­фии Спар­та­ка до вос­ста­ния, антич­ные источ­ни­ки допол­ня­ют друг дру­га, и все же извест­ны лишь немно­гие ее дета­ли. Мень­ше дру­гих о био­гра­фии Спар­та­ка пишет Плу­тарх, кото­ро­му при­над­ле­жит самый бла­го­склон­ный отзыв о лич­но­сти вождя вос­став­ших рабов: «Спар­так… чело­век, не толь­ко отли­чав­ший­ся выдаю­щей­ся отва­гой и физи­че­ской силой, но по уму и мяг­ко­сти харак­те­ра сто­яв­ший выше сво­его поло­же­ния и вооб­ще более похо­див­ший на элли­на, чем мож­но было ожи­дать от чело­ве­ка его пле­ме­ни». Не забы­ва­ет Плу­тарх допол­ни­тель­но под­черк­нуть исклю­чи­тель­ность лич­но­сти Спар­та­ка и его судь­бы: «Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды, когда Спар­так впер­вые был при­веден в Рим на про­да­жу, увиде­ли, в то вре­мя как он спал, обвив­шу­ю­ся вокруг его лица змею. Жена Спар­та­ка, его сопле­мен­ни­ца, ода­рен­ная, одна­ко ж, даром про­ро­че­ства и при­част­ная к Дио­ни­со­вым таин­ствам, объ­яви­ла, что это знак пред­у­гото­ван­ной ему вели­кой и гроз­ной вла­сти, кото­рая при­ведет его к зло­по­луч­но­му кон­цу». К это­му про­ро­че­ству мы еще вер­нем­ся ниже. Хоте­лось бы толь­ко под­черк­нуть, что Плу­тарх, скру­пу­лез­но отме­чаю­щий в сво­их жиз­не­опи­са­ни­ях все слу­чаи зна­ме­ний и про­ро­честв, сопут­ст­ву­ю­щих судь­бе его геро­ев, вряд ли при­ду­мы­вал их сам для укра­ше­ния повест­во­ва­ния.

Рас­сказ Плу­тар­ха напол­нен мно­го­зна­чи­тель­ны­ми умол­ча­ни­я­ми. Мож­но поду­мать, что Спар­та­ка постиг­ла общая участь всех рабов шко­лы Лен­ту­ла Бати­а­та: «Попа­ли эти люди в шко­лу не за какие-нибудь пре­ступ­ле­ния, но исклю­чи­тель­но из-за жесто­ко­сти хозя­и­на, насиль­но заста­вив­ше­го их учить­ся реме­с­лу гла­ди­а­то­ров».

А вот дру­гие источ­ни­ки пре­до­став­ля­ют нам кое-какие допол­ни­тель­ные сведе­ния. Напри­мер, у Фло­ра чита­ем: «Спар­так, этот сол­дат из фра­кий­ских наем­ни­ков, став­ший из сол­да­та дезер­ти­ром, из дезер­ти­ра раз­бой­ни­ком, а затем за почи­та­ние его физи­че­ской силы — гла­ди­а­то­ром». Аппи­ан: «Он (Спар­так) рань­ше вое­вал с рим­ля­на­ми, попал в плен и был про­дан в гла­ди­а­то­ры». Ста­но­вит­ся понят­ным мол­ча­ние Плу­тар­ха. При­пи­сы­вая чело­ве­ку каче­ства элли­на, невоз­мож­но тут же гово­рить о нем, как о дезер­ти­ре и раз­бой­ни­ке.

Таким обра­зом, био­гра­фия Спар­та­ка может быть вос­ста­нов­ле­на в сле­дую­щем виде: служ­ба в рим­ской армии в каче­стве наем­ни­ка, дезер­тир­ство в свя­зи с нача­лом воен­ной кам­па­нии рим­лян про­тив медов, вой­на с рим­ля­на­ми на сто­роне сопле­мен­ни­ков, плен и раб­ство.

Отдель­ные фак­ты исто­рии пле­ме­ни медов под­твер­жда­ют эту вер­сию и даже могут слу­жить хро­но­ло­ги­че­ской при­вяз­кой для био­гра­фии Спар­та­ка. В 88 году до н. э. рим­ляне заклю­ча­ют мир с меда­ми. Воз­мож­но, имен­но в это вре­мя Спар­так начи­на­ет свою служ­бу в рим­ской армии в каче­стве наем­ни­ка. Но уже 85 годом дати­ро­ван поход Луция Кор­не­лия Сул­лы про­тив медов. Не с ним ли свя­за­но дезер­тир­ство Спар­та­ка? Если бы эти пред­по­ло­же­ния ока­за­лись вер­ны, мож­но было бы гово­рить о при­бли­зи­тель­ном вре­ме­ни рож­де­ния Спар­та­ка меж­ду 100 и 110 года­ми до н. э.

Боль­ше о био­гра­фии Спар­та­ка вплоть до вос­ста­ния ниче­го не извест­но. Вряд ли он слу­жил в армии бос­пор­ско­го царя Мит­ри­да­та и даже зани­мал в ней команд­ные посты, как пред­по­ла­га­ют неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли. Такой эпи­зод навер­ня­ка нашел бы отра­же­ние в источ­ни­ках. Оста­ет­ся толь­ко стро­ить пред­по­ло­же­ния о том, напри­мер, где Спар­так про­хо­дил воен­ную шко­лу, ведь впо­след­ст­вии он про­явил себя опыт­ным и талант­ли­вым пол­ко­вод­цем. Пред­став­ля­ет так­же инте­рес фра­за Фло­ра о том, что Спар­так из дезер­ти­ра стал раз­бой­ни­ком. Воз­мож­но, Флор харак­те­ри­зу­ет как «раз­бой» жизнь Спар­та­ка в его пле­ме­ни после воз­вра­ще­ния из рим­ской армии. Извест­но, что в нача­ле пер­во­го века до н. э. фра­кий­цы неод­но­крат­но совер­ша­ли набе­ги на рим­скую про­вин­цию Македо­ния, в том чис­ле в 91—88 гг. фра­кий­цы вторг­лись в Эпир и раз­гра­би­ли храм Зев­са в Додоне, а в 90/89 г. напа­де­нию медов под­верг­лась Гре­ция, при­чем было раз­граб­ле­но свя­ти­ли­ще в Дель­фах. В. А. Лес­ков в сво­ей кни­ге «Спар­так», вышед­шей в серии ЖЗЛ, вос­при­ни­ма­ет сло­ва Фло­ра бук­валь­но, пред­по­ла­гая, что Спар­та­ка мог­ли про­да­вать в раб­ство два­жды, при­чем в пер­вый раз он бежал и при­со­еди­нил­ся к одной из мно­го­чис­лен­ных раз­бой­ни­чьих шаек, орудо­вав­ших в Ита­лии в те неспо­кой­ные вре­ме­на.

Лег­ко заме­тить, что рим­ских исто­ри­ков инте­ре­со­ва­ли лишь свя­зан­ные с Римом эпи­зо­ды био­гра­фии Спар­та­ка, все про­чее покры­то для нас неиз­вест­но­стью, но даже немно­го­чис­лен­ные име­ю­щи­е­ся дан­ные рису­ют чело­ве­ка бес­по­кой­но­го, чуж­до­го стан­дар­там обы­ва­тель­ско­го бла­го­по­лу­чия, отваж­но­го и често­лю­би­во­го, сол­да­та и иска­те­ля фор­ту­ны, чело­ве­ка той поро­ды, кото­рые чаще все­го оста­ют­ся на стра­ни­цах исто­рии.

Рим

Гово­ря о Спар­та­ке, невоз­мож­но не ска­зать хотя бы несколь­ко слов о его про­тив­ни­ке — Риме. Но здесь хоте­лось бы избе­жать обыч­ной обли­чи­тель­ной прак­ти­ки, при­ня­той в тако­го рода ста­тьях. Счи­та­ет­ся необ­хо­ди­мым гово­рить об агрес­сив­ной захват­ни­че­ской поли­ти­ке Рима, о побо­рах с про­вин­ций, о без­жа­лост­ной экс­плуа­та­ции рабов. Все это и про­чие при­скорб­ные фак­ты име­ли место, но они никак не отме­ня­ют дру­гих фак­тов. Того, напри­мер, что Рим­ское государ­ство не утра­чи­ва­ло сво­их про­вин­ций даже в годы наи­выс­шей опас­но­сти для Рима, когда рим­ские армии были при­ко­ва­ны к Ита­лии и, каза­лось бы, заво­е­ван­ным наро­дам пре­до­став­лял­ся удоб­ный слу­чай вер­нуть себе сво­бо­ду. Того, что рим­ские воль­ноот­пу­щен­ни­ки не спе­ши­ли, полу­чив лич­ную сво­бо­ду, вер­нуть­ся на роди­ну, а оста­ва­лись в Риме, где их дети ста­но­ви­лись уже пол­но­прав­ны­ми рим­ски­ми граж­да­на­ми. Того, нако­нец, что уже в более позд­ние вре­ме­на дер­жав­ный Рим сде­лал­ся цен­тром при­тя­же­ния для людей мно­гих нацио­наль­но­стей, судеб и вер — «Веч­ным» и «Золотым» горо­дом.

Изо­бра­же­ние Рима Спар­та­ков­ской поры гре­шит тен­ден­ци­оз­ным пре­уве­ли­че­ни­ем его могу­ще­ства. Рим с его совер­шен­ным государ­ст­вен­ным устрой­ст­вом, раз­ви­ты­ми зако­на­ми, мощ­ной арми­ей выглядит государ­ст­вом, не толь­ко не име­ю­щим сколь­ко-нибудь серь­ез­ных кон­ку­рен­тов на меж­ду­на­род­ной арене, но даже как буд­то «обре­чен­ным» на воз­вы­ше­ние сре­ди вар­вар­ской пери­фе­рии. Дей­ст­ви­тель­но, поло­же­ние Рима в исто­рии запад­ной Евро­пы уни­каль­но. Ни до, ни после него здесь не было при­ме­ров столь гран­ди­оз­ных государ­ст­вен­ных обра­зо­ва­ний, но ведь поми­мо три­ум­фов рим­ский народ не избег всех тра­ги­че­ских пере­ло­мов, войн, ката­строф, какие выпа­да­ют на долю любо­го наро­да. Не раз и не два судь­ба Рима пови­са­ла на волос­ке.

К кон­цу II века до н. э. Рим — могу­ще­ст­вен­ней­шая дер­жа­ва Сре­ди­зем­но­мо­рья. Победы над Кар­фа­ге­ном, Македо­ни­ей, Испа­ни­ей, одер­жан­ные рим­ски­ми сол­да­та­ми — упор­ны­ми и самоот­вер­жен­ны­ми кре­стья­на­ми, сде­лав­ши­ми­ся вои­на­ми, — при­нес­ли их государ­ству новые зем­ли, богат­ства и немерк­ну­щую сла­ву. Каза­лось бы, изба­вив­шись от сво­его могу­ще­ст­вен­но­го вра­га — Кар­фа­ге­на, обо­га­тив каз­ну несмет­ны­ми сокро­ви­ща­ми, пре­вра­тив в про­вин­ции Сици­лию, Сар­ди­нию, Кор­си­ку, Циз­аль­пин­скую Гал­лию, Испа­нию, Афри­ку, Илли­рию, Македо­нию, Азию, рим­ское государ­ство было застра­хо­ва­но от любых неожи­дан­но­стей. Одна­ко имен­но тогда оно всту­па­ет в затяж­ной пери­од потря­се­ний и мяте­жей. Об этой эпо­хе Сал­лю­стий писал, что глав­ны­ми ее поро­ка­ми сде­ла­лись алч­ность и често­лю­бие, а Аппи­ан назы­вал про­сто: Граж­дан­ские вой­ны Рима.

При­чи­ны и обсто­я­тель­ства кри­зис­ных явле­ний Рес­пуб­ли­ки так подроб­но изу­че­ны в спе­ци­аль­ных трудах, что оста­нав­ли­вать­ся на них сно­ва не име­ет смыс­ла, и все же поз­во­лим себе доба­вить еще несколь­ко слов.

Конец II — нача­ло I вв. до н. э. озна­ме­но­ва­лись мас­со­вым уни­что­же­ни­ем мел­ких кре­стьян­ских хозяйств. Про­цесс это был обшир­ный и болез­нен­ный. Богат­ства, при­об­ре­тен­ные Римом в резуль­та­те победо­нос­ных воин, кон­цен­три­ро­ва­лись, как это все­гда про­ис­хо­дит, в руках немно­гих круп­ных соб­ст­вен­ни­ков. Посколь­ку наи­бо­лее достой­ным источ­ни­ком извле­че­ния дохо­да рим­ляне счи­та­ли земель­ную соб­ст­вен­ность — вил­лы, в Ита­лии начи­на­ет­ся раз­ви­тие круп­ных зем­ледель­че­ских хозяйств. Появ­ля­ет­ся спрос на агро­но­мию, раз­но­го рода руко­вод­ства. Марк Пор­ций Катон (234—149 до н. э.) пишет свой зна­ме­ни­тый тракт «О зем­леде­лии». Круп­ные соб­ст­вен­ни­ки округ­ля­ли свои вла­де­ния, частью ску­пая, частью захва­ты­вая силой участ­ки бед­ня­ков. Разо­рив­ши­е­ся кре­стьяне хлы­ну­ли в горо­да, в первую оче­редь в Рим. Этот про­цесс нель­зя рас­смат­ри­вать исклю­чи­тель­но как зло­на­ме­рен­ное разо­ре­ние бед­ных бога­ты­ми. Рим­ляне той поры мно­го­крат­но дока­зы­ва­ли свою поли­ти­че­скую актив­ность, иной раз пере­хо­дя­щую вся­кие гра­ни­цы. Бога­чам не уда­лось бы без­на­ка­зан­но разо­рять народ, состо­я­щий из сол­дат-победи­те­лей, име­ю­щий сво­их заступ­ни­ков — три­бу­нов, гото­вый, в кон­це кон­цов, в любой момент взять­ся за ору­жие во имя защи­ты сво­их прав. Дру­гое дело, что бед­ня­ки уже не слиш­ком дер­жат­ся за зем­лю. Пре­стиж труда рух­нул в созна­нии рим­лян. Мно­же­ство рабов, выве­зен­ных из заво­е­ван­ных стран, труди­лось теперь на вил­лах по сосед­ству с участ­ка­ми сво­бод­ных кре­стьян. Кре­стьяне, даже ценой тяже­ло­го труда не спо­соб­ные изба­вить­ся от нище­ты на сво­их незна­чи­тель­ных наде­лах, чув­ст­во­ва­ли себя как бы упо­до­бив­ши­ми­ся бес­прав­ным рабам. Но оста­ва­лась сфе­ра дея­тель­но­сти, при­ви­ле­гия кото­рой при­над­ле­жа­ла исклю­чи­тель­но сво­бод­ным. Это было государ­ст­вен­ное управ­ле­ние, а по демо­кра­ти­че­ским зако­нам Рима пра­во управ­лять государ­ст­вом при­над­ле­жа­ло всем его граж­да­нам. Имен­но в горо­дах, участ­вуя в коми­ци­ях, выбо­рах маги­ст­ра­тов, нахо­дясь в гуще поли­ти­че­ской жиз­ни, рим­ляне чув­ст­во­ва­ли себя по-насто­я­ще­му сво­бод­ны­ми граж­да­на­ми сво­его вели­ко­го государ­ства.

И вот он, город Рим, кото­рый в то вре­мя никто не назвал бы ни «Золотым», ни «Веч­ным». В рекорд­ный срок чис­лен­ность его жите­лей достиг­ла колос­саль­ной по мер­кам антич­но­сти циф­ры в 300 тыс. чело­век. Для срав­не­ния, при­мер­но столь­ко же насчи­ты­ва­ла Москва во вре­ме­на напо­лео­нов­ско­го наше­ст­вия.

Спрос на жилье немед­лен­но поро­дил пред­ло­же­ние. Рим стре­ми­тель­но и бес­си­стем­но застра­и­ва­ет­ся огром­ны­ми, без­образ­ны­ми инсу­ла­ми — мно­го­этаж­ны­ми дома­ми. Рим­ляне были пре­вос­ход­ны­ми стро­и­те­ля­ми, их мону­мен­таль­ные соору­же­ния пере­жи­ли века, но инсу­лы стро­и­лись без соблюде­ния стро­и­тель­ных норм — ведь тре­бо­ва­лось деше­вое жилье, к тому же соб­ст­вен­ни­кам не выгод­но было ремон­ти­ро­вать дома. Про­ще было дождать­ся, пока он окон­ча­тель­но обвет­ша­ет, сне­сти и постро­ить на его месте новый. Пожа­ры и обру­ше­ния были обыч­ны­ми явле­ни­я­ми. Победи­тель Спар­та­ка, Марк Красс, соста­вил целое состо­я­ние, ску­пая участ­ки зем­ли под обру­шив­ши­ми­ся стро­е­ни­я­ми и застра­и­вая их соб­ст­вен­ны­ми дома­ми. «Таким-то обра­зом боль­шая часть Рима ста­ла его соб­ст­вен­но­стью» (Плу­тарх).

Меж­ду уте­са­ми жилых домов вились узкие, кри­вые улоч­ки, про кото­рые Дио­дор с иро­ни­ей писал: «при всем сво­ем могу­ще­стве рим­ляне не могут их выпря­мить»: «крик­ли­вая» Субу­ра, где тор­го­ва­ли всем, что может пона­до­бить­ся небо­га­то­му чело­ве­ку, и жили девуш­ки лег­ко­го поведе­ния, Велабр, быв­ший неко­гда боло­том. Мел­кие улоч­ки и пере­ул­ки зача­стую не име­ли назва­ний, и для незна­ко­мо­го с горо­дом чело­ве­ка лег­че лег­ко­го было заблудить­ся в их лаби­рин­те.

Этот город был запол­нен бед­но­той, крик­ли­вой, голод­ной… и реши­тель­ной. Крат­кий очерк бес­чинств, потря­се­ний, смут эпо­хи пока­зы­ва­ет, как мало рим­ляне той поры похо­ди­ли на бла­го­ра­зум­ных обы­ва­те­лей. Исто­рия Рима тех дней пест­рит свиде­тель­ства­ми о кро­во­про­лит­ных столк­но­ве­ни­ях на фору­ме, дубин­ках бед­но­ты, отрядах воору­жен­ных людей, кото­рых поли­ти­че­ские дея­те­ли вер­бо­ва­ли в каче­стве свое­об­раз­ной кла­ки, гибе­ли маги­ст­ра­тов, чья лич­ность с седой ста­ри­ны поль­зо­ва­лась непри­кос­но­вен­но­стью. Нель­зя ска­зать, что вол­не­ния той эпо­хи были порож­де­ны исклю­чи­тель­но иму­ще­ст­вен­ным рас­сло­е­ни­ем и не шли даль­ше забот о спра­вед­ли­вом пере­де­ле земель­ной соб­ст­вен­но­сти и дохо­дов Рес­пуб­ли­ки. То был «бун­таш­ный» век Рима, когда вза­им­ная непри­язнь пол­ко­вод­цев пере­рас­та­ла в вой­ны, поли­ти­че­ская карье­ра сто­и­ла голо­вы, в коми­ци­ях, Сена­те, на фору­ме буше­ва­ли стра­сти.

Сами рим­ляне чув­ст­во­ва­ли, что пере­шли некую грань сво­ей исто­рии (ука­зы­ва­ли даже кон­крет­ные годы, напри­мер, 146 г.), за кото­рой «судь­ба без­удерж­но ста­ла изли­вать свой гнев, и все пере­ме­ша­лось» (Сал­лю­стий). Мно­го пишут о «повреж­де­нии нра­вов» и сре­ди поро­ков новых дней осо­бен­но выде­ля­ют вла­сто­лю­бие и жаж­ду обо­га­ще­ния. В самом деле, надо при­знать, рим­ляне непло­хо раз­би­ра­лись в соб­ст­вен­ной исто­рии, даже в такой ее слож­ной и неод­но­знач­ной части, как совре­мен­ность, где осо­бен­но тяже­ло избег­нуть оши­бок непо­сред­ст­вен­но­го кон­так­та, эмо­цио­наль­но­го вос­при­я­тия момен­та. Если бро­сить взгляд на вели­че­ст­вен­ную гале­рею обра­зов, вырос­ших в эпо­ху паде­ния рес­пуб­ли­кан­ско­го Рима, обра­ща­ет на себя вни­ма­ние еди­ная чер­та, свой­ст­вен­ная им всем: народ­ным три­бу­нам, дик­та­то­рам, победо­нос­ным пол­ко­во­д­цам, ора­то­рам, сопер­ни­кам или дру­зьям: Марию, Сул­ле, бра­тьям Грак­хам, Цице­ро­ну, Пом­пею Вели­ко­му — все эти люди без­удерж­но често­лю­би­вы. Все они пат­риоты и страст­но жела­ют могу­ще­ства и про­цве­та­ния сво­е­му Оте­че­ству, но не менее страст­но жела­ют они, чтоб могу­ще­ство и про­цве­та­ние Оте­че­ства про­ис­те­ка­ло имен­но от них. Они хотят остать­ся на стра­ни­цах рим­ской исто­рии, и остать­ся здесь не одним из мно­го­чис­лен­ных три­бу­нов или кон­су­лов, но отме­тить ее непо­вто­ри­мым росчер­ком соб­ст­вен­ной лич­но­сти. В их руках мощ­ное ору­жие — дове­рие обще­ства, кото­рое как раз в это вре­мя испы­ты­ва­ет «спрос» на вождей. Это обще­ство состо­ит из людей энер­гич­ных, реши­тель­ных, гото­вых уби­вать и уми­рать во имя сво­его вождя. Соче­та­ние двух этих фак­то­ров: воли вождя и воли наро­да пре­вра­ти­ли рим­скую исто­рию в череду дра­ма­ти­че­ских кол­ли­зий, едва не уни­что­жив само государ­ство.

Вот леген­дар­ные бра­тья Грак­хи, Тибе­рий и Гай. Закон Тибе­рия о пере­де­ле земель­ной соб­ст­вен­но­сти в поль­зу мало­зе­мель­ных кре­стьян и город­ско­го плеб­са, про­веден­ный через народ­ное собра­ние вопре­ки воле Сена­та, уча­стие в комис­сии по пере­де­лу зем­ли пре­вра­ти­ли Тибе­рия в само­го вли­я­тель­но­го чело­ве­ка Рима. Заго­во­ри­ли ведь недоб­ро­же­ла­те­ли о его стрем­ле­нии к цар­ской вла­сти, о том, что он яко­бы при­ме­рял коро­ну и обла­че­ния пер­гам­ско­го царя. После гибе­ли стар­ше­го бра­та его дело про­дол­жил млад­ший. Гай Гракх дей­ст­ву­ет еще актив­ней Тибе­рия. Он осно­вы­ва­ет коло­нии, про­во­дит судеб­ные зако­ны, даже зани­ма­ет­ся воен­ны­ми рефор­ма­ми. Скром­ная долж­ность заступ­ни­ка за отдель­ных пле­бе­ев пре­вра­ти­лась при нем не про­сто в важ­ную государ­ст­вен­ную маги­ст­ра­ту­ру, он оттес­ня­ет в сто­ро­ну Сенат и даже кон­су­лов. Он разду­ва­ет народ­ные стра­сти, откры­то при­зы­ва­ет народ к граж­дан­ско­му непо­ви­но­ве­нию, так что нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, что, как и его брат, Гай Гракх гибнет во вре­мя воору­жен­но­го столк­но­ве­ния на фору­ме.

Вот Луций Кор­не­лий Сул­ла Счаст­ли­вый Люби­мец Вене­ры, имен­но так он при­ка­зал име­но­вать себя в офи­ци­аль­ных доку­мен­тах. Пожиз­нен­ный, вопре­ки всем зако­нам Рима, дик­та­тор. Два­жды вой­ска это­го пол­ко­во­д­ца вхо­ди­ли в Рим в бое­вом строю. В памя­ти сограж­дан надол­го оста­нут­ся кро­ва­вые рас­пра­вы с про­тив­ни­ка­ми Сул­лы, доно­сы, кон­фис­ка­ции. И все же ста­туя Сул­лы про­сто­ит на фору­ме вплоть до дик­та­ту­ры Цеза­ря.

И, нако­нец, Гай Юлий Цезарь — звезда, затмив­шая целые созвездия на небо­сво­де рим­ских веков. Он взды­ха­ет о том, что не совер­шил ниче­го слав­но­го в том воз­расте, когда уже умер Алек­сандр, он готов быть пер­вым в деревне, чем вто­рым в Риме. Его жизнь — череда вырван­ных у судь­бы три­ум­фов. Он тво­рит скан­да­лы и чуде­са. Он — плоть от пло­ти сво­ей эпо­хи, дерз­кий раз­ру­ши­тель и созида­тель, чья гени­аль­ность дела­ет его почти про­вид­цем.

Исто­рия Рима, непо­сред­ст­вен­но пред­ше­ст­ву­ю­щая вос­ста­нию Спар­та­ка, бога­та потря­се­ни­я­ми настоль­ко, что само вос­ста­ние на этом фоне отнюдь не выглядит взры­вом. Поми­мо внут­ри­по­ли­ти­че­ских потря­се­ний, свя­зан­ных с оже­сто­чен­ной борь­бой за зем­лю, воз­глав­ля­е­мой бра­тья­ми Грак­ха­ми и про­дол­жен­ной Апу­ле­ем Сатур­ни­ном и Ливи­ем Дру­зом, Рим вел бес­ко­неч­ные внеш­ние вой­ны. С 113 по 105 гг. тяну­лась вой­на с Нуми­ди­ей, пона­ча­лу неудач­ная и даже скан­даль­ная, настоль­ко явно обна­жи­ла она про­даж­ность рим­ских пол­ко­вод­цев, полу­чав­ших взят­ки от нуми­дий­ско­го царя Югур­ты. Куда более страш­ным испы­та­ни­ем сде­ла­лось для Рима втор­же­ние тев­то­нов и ким­вров. Они нанес­ли рим­ля­нам жесто­кое пора­же­ние при Норее (113 г.) и еще более страш­ное при Ара­у­зи­оне (105 г. до н. э.), где рим­ляне поте­ря­ли уби­ты­ми 80 тыс. чело­век — боль­ше, чем после Канн. Поло­же­ние и в той, и в дру­гой войне спас талант­ли­вый рим­ский вое­на­чаль­ник Гай Марий, раз­бив­ший Югур­ту в 105 г. до н. э., а в 102—101 годах — тев­то­нов и ким­вров и устра­нив­ший, таким обра­зом, опас­ность ино­зем­но­го втор­же­ния на терри­то­рию Ита­лии.

Неспо­кой­но было и в самой Ита­лии. «Союз­ни­ки» — ита­лий­ские пле­ме­на мар­сов, сам­ни­тов, эквов, при­вле­кав­ши­е­ся для несе­ния служ­бы в рим­ской армии, — не име­ли прав рим­ско­го граж­дан­ства, что озна­ча­ло ущем­ле­ние в поли­ти­че­ском и эко­но­ми­че­ском поло­же­нии. Сра­жа­ясь за Рим, то есть выпол­няя глав­ную обя­зан­ность граж­да­ни­на, они не име­ли пра­ва участ­во­вать в управ­ле­нии государ­ст­вом, полу­чать земель­ные наде­лы, их мож­но было про­да­вать в раб­ство. Начи­ная с середи­ны II века, раз­ны­ми поли­ти­че­ски­ми дея­те­ля­ми под­ни­мал­ся вопрос о наде­ле­нии союз­ни­ков граж­дан­ски­ми пра­ва­ми, и вся­кий раз он пови­сал в возду­хе: слиш­ком неод­но­знач­ным для рим­лян было его реше­ние, ведь они долж­ны были пре­до­ста­вить пра­во управ­лять соб­ст­вен­ным государ­ст­вом наро­дам, неко­гда быв­шим про­тив­ни­ка­ми Рима. В 91 году нача­лась Союз­ни­че­ская вой­на, одна из самых кро­во­про­лит­ных во всей рим­ской исто­рии. Ита­ли­ки издав­на слу­жи­ли в рим­ской армии и были пре­крас­но осве­дом­ле­ны о ее орга­ни­за­ции и прин­ци­пах веде­ния воен­ных дей­ст­вий. Воен­ные дей­ст­вия шли с пере­мен­ным успе­хом, ни одно­му из про­тив­ни­ков не уда­ва­лось достичь реши­тель­но­го пере­ве­са. Вой­на была закон­че­на толь­ко в 88 году после того, как рим­ляне при­ня­ли закон, по кото­ро­му пра­во рим­ско­го граж­дан­ства дава­лось всем ита­лий­ским общи­нам, в двух­ме­сяч­ный срок сло­жив­шим ору­жие. Так закон­чи­лась эта уди­ви­тель­ная вой­на, в кото­рой победи­те­ли вынуж­де­ны были удо­вле­тво­рить тре­бо­ва­ния побеж­ден­ных, но не успе­ла она закон­чить­ся, как Рим ока­зал­ся перед лицом новой сму­ты. Исто­ри­ки антич­но­сти не нахо­ди­ли иных исто­ков граж­дан­ской вой­ны, вспых­нув­шей в Риме в нача­ле 80-х годов, кро­ме лич­ной непри­яз­ни двух рим­ских пол­ко­вод­цев: Гая Мария, семи­крат­но­го кон­су­ла, победи­те­ля Югур­ты, тев­то­нов и ким­вров, и его кве­сто­ра, лега­та, а затем сопер­ни­ка Луция Кор­не­лия Сул­лы, после победы над Мари­ем при­ба­вив­ше­го к сво­е­му име­ни титу­лы Счаст­ли­вый и Люби­мец Вене­ры.

Два­жды в ходе этой бра­то­убий­ст­вен­ной вой­ны Рим бра­ли с боем рим­ские же вой­ска. Победа Сул­лы озна­ме­но­ва­лась кро­ва­вы­ми гоне­ни­я­ми на сто­рон­ни­ков Мария. Террор был введен в систе­му. Регу­ляр­но обна­ро­до­ва­лись спис­ки граж­дан, под­ле­жав­ших смер­ти — про­скрип­ции. Про­цве­та­ло доно­си­тель­ство, Сул­ла тре­бо­вал, чтоб в состав­ле­нии про­скрип­ций при­ни­мал уча­стие Сенат. Сво­ди­ли сче­ты с вра­га­ми, а посколь­ку иму­ще­ство проскри­би­ро­ван­ных кон­фис­ко­ва­лось в каз­ну, а затем рас­про­да­ва­лось с аук­ци­о­нов, людей вно­си­ли в спис­ки, польстив­шись на их богат­ство. Весь ужас того без­жа­лост­но­го вре­ме­ни — в исто­рии Квин­та Авре­лия, кото­рую Плу­тарх поме­стил в био­гра­фию Сул­лы: «При­дя на форум, он стал читать спи­сок и, най­дя там свое имя, про­мол­вил: “Горе мне! За мною гонит­ся мое аль­бан­ское поме­стье!” Он не ушел дале­ко, кто-то бро­сил­ся сле­дом и при­ре­зал его». Террор обру­ши­вал­ся на целые пле­ме­ни и горо­да. Осо­бен­но постра­да­ли Сам­ний (сам­ни­ты ока­зы­ва­ли дея­тель­ную под­держ­ку Марию) и Этру­рия. Мно­гие горо­да этих обла­стей были опу­сто­ше­ны, лише­ны части сво­их земель, кото­рые Сул­ла разда­вал сво­им вете­ра­нам. В 79 году он неожи­дан­но для всех отка­зал­ся от вла­сти, сде­лав свое отре­че­ние насто­я­щим обще­ст­вен­ным вызо­вом (неко­то­рое вре­мя после отре­че­ния он посе­щал форум как част­ное лицо, выра­жая готов­ность дать отчет в сво­их дей­ст­ви­ях любо­му, кто захо­чет), затем уда­лил­ся в свое име­ние, где вско­ре скон­чал­ся.

Сра­зу после его смер­ти кон­сул 78 года Марк Эми­лий Лепид высту­пил с пред­ло­же­ни­ем вер­нуть народ­ным три­бу­нам пра­ва, зна­чи­тель­но уре­зан­ные сул­лан­ским зако­но­да­тель­ст­вом, амни­сти­ро­вать проскри­би­ро­ван­ных и вер­нуть им иму­ще­ство. После того, как Сенат откло­нил эти пред­ло­же­ние, Лепид, послан­ный во гла­ве армии усми­рять вос­став­ший этрус­ский город Фезу­лы, у жите­лей кото­ро­го зем­ли были ото­бра­ны Сул­лой в поль­зу сво­их вете­ра­нов, при­со­еди­нил свою армию к вос­став­шим, и сно­ва рим­ляне обра­ти­ли ору­жие про­тив рим­лян. Реши­тель­ный бой про­изо­шел в 77 году на Мар­со­вом поле, под сте­на­ми Рима. Лепид про­иг­рал его и бежал в Этру­рию, а затем на ост­ров Сар­ди­нию, где умер. Но народ­ные вол­не­ния дале­ко еще не подо­шли к кон­цу, «бун­таш­ный век» толь­ко раз­во­ра­чи­вал­ся.

Таков был Рим, куда при­вез­ли на про­да­жу Спар­та­ка, и где он через неко­то­рое вре­мя очу­тил­ся в гла­ди­а­тор­ской шко­ле Лен­ту­ла Бати­а­та в горо­де Капуе.

Гла­ди­а­то­ры

В спе­ци­аль­ной лите­ра­ту­ре ука­зы­ва­лось, что гла­ди­а­тор­ские бои как часть погре­баль­но­го риту­а­ла рим­ляне пере­ня­ли у этрус­ков. Это утвер­жде­ние осно­вы­ва­лось на свиде­тель­стве ран­не­хри­сти­ан­ско­го писа­те­ля Тер­тул­ли­а­на «О зре­ли­щах», кото­рый пря­мо заяв­ля­ет, что прак­ти­ку игр рим­ляне пере­ня­ли от этрус­ков, кото­рые, в свою оче­редь, полу­чи­ли их от лидий­цев. При этом он свя­зы­ва­ет назва­ние стра­ны «Ly­dia» с наиме­но­ва­ни­ем этрус­ских акте­ров «lu­dii» и сце­ни­че­ских игр «lu­di scae­ni­ci». Одна­ко сре­ди мно­же­ства изо­бра­же­ний, остав­ших­ся от этрус­ков, нет ни одно­го, кото­рое мож­но отож­де­ст­вить с гла­ди­а­тор­ски­ми боя­ми. С дру­гой сто­ро­ны, сре­ди фре­сок, дати­ро­ван­ных IV веком до н. э., кото­ры­ми был укра­шен нек­ро­поль кам­пан­ско­го горо­да Песту­ма, есть и изо­бра­же­ния схва­ток двух воору­жен­ных людей, охра­ня­е­мых страж­ни­ка­ми. В Кам­па­нии были постро­е­ны пер­вые камен­ные амфи­те­ат­ры, здесь же рас­по­ла­га­лись самые извест­ные гла­ди­а­тор­ские шко­лы. Ниче­го уди­ви­тель­но­го, что и апо­фе­о­за сво­ей исто­рии гла­ди­а­то­ры дости­га­ют имен­но в Кам­па­нии.

Изна­чаль­но гла­ди­а­тор­ские бои были частью погре­баль­но­го риту­а­ла. На это ука­зы­ва­ет при­ме­няв­ший­ся к ним латин­ский тер­мин mu­nus («под­но­ше­ние», «обя­зан­ность»), что поз­во­ля­ло трак­то­вать их как жерт­во­при­но­ше­ние с целью уми­ло­сти­вить души усоп­ших. Одна­ко чисто спор­тив­ные пра­ви­ла, кото­ры­ми руко­вод­ст­во­ва­лись устро­и­те­ли гла­ди­а­тор­ских игр, начи­ная с пер­вых дошед­ших до нас упо­ми­на­ний, пока­зы­ва­ет, как мало оста­лось в этом обряде рели­ги­оз­но­го смыс­ла. Фак­ти­че­ски это был уже не рели­ги­оз­ный, а свет­ский риту­ал, пред­на­зна­чен­ный не мерт­вым, а живым. Он при­зван был про­де­мон­стри­ро­вать состо­я­тель­ность семьи, зна­чи­мость усоп­ше­го, память кото­ро­го устро­и­тель чтит столь тор­же­ст­вен­ной и доро­го­сто­я­щей цере­мо­ни­ей. Лишь в силу усто­яв­шей­ся тра­ди­ции фор­маль­ным пово­дом для устро­е­ния гла­ди­а­тор­ских игр оста­ва­лось погре­бе­ние усоп­ше­го род­ст­вен­ни­ка.

Пер­вые засвиде­тель­ст­во­ван­ные источ­ни­ка­ми гла­ди­а­тор­ские игры в Риме были орга­ни­зо­ва­ны в 264 году до н. э. сыно­вья­ми Бру­та Перы. Сра­жа­лись все­го три пары гла­ди­а­то­ров, но уже в 216 г. на погре­баль­ных празд­не­ствах в честь Мар­ка Эми­лия Лепида высту­па­ло 22 пары. Зре­ли­ще быст­ро сде­ла­лось попу­ляр­ным, и здесь во имя вос­ста­нов­ле­ния исто­ри­че­ской спра­вед­ли­во­сти сле­ду­ет сде­лать отступ­ле­ние.

Гла­ди­а­тор­ские бои дол­гое вре­мя были оди­оз­ной при­ме­той рим­ской куль­ту­ры, бла­го­да­ря кото­рой Рим поми­мо эпи­те­тов «Золо­той» и «Веч­ный» заслу­жил еще один — «Жесто­кий». Иссле­до­ва­те­ли рим­ской исто­рии и куль­ту­ры или спе­шат «отречь­ся» от гла­ди­а­тор­ства, ука­зы­вая на него как на при­ме­ту обще­ства не циви­ли­зо­ван­но­го, а «упад­ни­че­ско­го, с гнус­ным наро­дом» (Л. Фрид­л­эн­дер), или пыта­ют­ся оправ­дать рим­лян, ука­зы­вая на сход­ные атри­бу­ты нашей совре­мен­ной циви­ли­за­ции: про­фес­сио­наль­ный бокс, бое­вые еди­но­бор­ства, в кон­це кон­цов, пото­ки кро­ви, лью­щи­е­ся с кино­экра­нов. Допу­стим, срав­ни­вать гла­ди­а­то­ров с про­фес­сио­наль­ны­ми бок­се­ра­ми нель­зя. Во-пер­вых, послед­ние не име­ют и деся­той доли попу­ляр­но­сти, какая выпа­да­ла на долю гла­ди­а­то­ров, в этом смыс­ле соста­вить ана­ло­гию гла­ди­а­то­рам могут раз­ве что звезды экра­на. Во-вто­рых, в Риме имел­ся и пря­мой ана­лог бок­се­ров — кулач­ные бой­цы, тоже очень люби­мые, и все же не могу­щие тягать­ся с гла­ди­а­то­ра­ми в попу­ляр­но­сти. Рас­суж­де­ния же о сте­пе­ни циви­ли­зо­ван­но­сти того или ино­го обще­ства и вовсе утра­ти­ли вся­кую акту­аль­ность. Попро­бу­ем про­сто взгля­нуть на гла­ди­а­тор­ские бои гла­за­ми самих рим­лян.

Чем объ­яс­нить оше­ло­ми­тель­ную попу­ляр­ность гла­ди­а­то­ров? Попу­ляр­ность дей­ст­ви­тель­но огром­ную, если учесть бес­ко­неч­ное коли­че­ство фре­сок, моза­ик, баре­лье­фов, посвя­щен­ных гла­ди­а­то­рам и гла­ди­а­тор­ским боям, пред­ме­тов быта, укра­шен­ных изо­бра­же­ни­я­ми гла­ди­а­то­ров, упо­ми­на­ний в сти­хах, пись­мах, даже сон­ни­ках. Мож­но ска­зать, что тема гла­ди­а­тор­ских боев про­ни­зы­ва­ла все рим­ское обще­ство. Попы­та­ем­ся понять, чем были для него гла­ди­а­то­ры.

Во вре­ме­на Рес­пуб­ли­ки (а здесь мы рас­смат­ри­ва­ем толь­ко их) кон­тин­гент гла­ди­а­тор­ских школ фор­ми­ро­вал­ся глав­ным обра­зом за счет рабов и — в мень­шей сте­пе­ни — осуж­ден­ных пре­ступ­ни­ков, хотя уже тогда сре­ди гла­ди­а­то­ров были и сво­бод­ные. Тит Ливий пишет о боях, устро­ен­ных Сци­пи­о­ном око­ло 206 г. до н. э. в Испа­нии: «Гла­ди­а­то­ры были не такие, каких обыч­но наби­ра­ют лани­сты: не куп­лен­ные на рын­ке рабы и не те сво­бод­ные, что тор­гу­ют сво­ей кро­вью». Уча­стие в гла­ди­а­тор­ских боях счи­та­лось нака­за­ни­ем и нака­за­ни­ем позор­ным, кото­ро­му даже рабов нель­зя было под­вер­гать без доста­точ­но­го осно­ва­ния (Тер­тул­ли­ан в сво­ем трак­та­те «О зре­ли­щах» пишет о том, что изна­чаль­но гла­ди­а­то­ра­ми были пре­ступ­ни­ки и нера­ди­вые рабы). Впро­чем, во вре­мя кри­зи­са Рим­ской рес­пуб­ли­ки, когда нару­ша­лись зако­ны и более важ­ные, это пра­ви­ло склон­ны были обхо­дить. Лани­сты при­об­ре­та­ли товар для сво­ей шко­лы на неволь­ни­чьих рын­ках, где выбор был зна­чи­тель­но боль­ше. С рын­ка про­да­ва­ли воен­но­плен­ных, пред­став­ляв­ших инте­рес­ный мате­ри­ал для ланист. Напри­мер в ходе войн Рима с царем Пон­та Мит­ри­да­том в Риме ока­за­лось мно­же­ство рабов-фра­кий­цев, слыв­ших в антич­но­сти едва ли не эта­ло­ном храб­ро­сти и физи­че­ской силы. Эти люди попа­да­ли в гла­ди­а­тор­ские шко­лы, разу­ме­ет­ся, безо вся­кой вины, тем не менее, в обще­ст­вен­ном созна­нии проч­но закре­пи­лось пред­став­ле­ние о гла­ди­а­то­рах, как о пре­ступ­ни­ках. В рес­пуб­ли­кан­ское вре­мя сло­во «гла­ди­а­тор» не толь­ко харак­те­ри­зо­ва­ло ква­ли­фи­ка­цию раба, но было эмо­цио­наль­ным эпи­те­том, таким же как «шлю­ха» или «жулик». Харак­те­ри­зуя мораль­ный облик Кати­ли­ны, Цице­рон гово­рит, что нет в Ита­лии тако­го «отра­ви­те­ля, гла­ди­а­то­ра, бан­ди­та, раз­бой­ни­ка, убий­цы, под­де­лы­ва­те­ля заве­ща­ний» и т. д., кото­рый не назвал бы Кати­ли­ну сво­им дру­гом. Гла­ди­а­то­ры, таким обра­зом, постав­ле­ны в один ряд с раз­бой­ни­ка­ми и убий­ца­ми. Имен­но этим, а вовсе не стра­хом перед воору­жен­ны­ми раба­ми, объ­яс­ня­ют­ся уси­лен­ные меры охра­ны гла­ди­а­тор­ских школ. Отно­ше­ние рим­лян к гла­ди­а­то­рам было тож­де­ст­вен­но наше­му отно­ше­нию к зако­ре­не­лым пре­ступ­ни­кам, это была смесь стра­ха, нена­ви­сти и пре­зре­ния. В этом отно­ше­нии при­сут­ст­ву­ет вполне доступ­ная нам логи­ка. Раб, кото­ро­го лани­ста поку­пал на рын­ке, навер­ня­ка не имел ника­кой ква­ли­фи­ка­ции и вряд ли отли­чал­ся при­мер­ным поведе­ни­ем. Смир­ные рабы не нуж­ны были на арене, где тре­бо­ва­лась, напро­тив, агрес­сив­ность, жела­ние сра­жать­ся. Так что рим­ляне отча­сти были пра­вы, пред­по­ла­гая во всех без исклю­че­ния гла­ди­а­то­рах пре­ступ­ную сущ­ность.

Страх и пре­зре­ние, кото­рые как по вол­шеб­ству отсту­па­ли, когда гла­ди­а­тор выхо­дил на аре­ну. Воз­вра­ща­ясь к изо­бра­же­ни­ям гла­ди­а­то­ров в рим­ском при­клад­ном искус­стве, надо отме­тить один при­ме­ча­тель­ный факт. Гла­ди­а­то­ров все­гда изо­бра­жа­ли во вре­мя выступ­ле­ния на арене или в бое­вом воору­же­нии, но нико­гда во вре­мя тре­ни­ро­вок или на отды­хе у себя в шко­ле. Мож­но поду­мать, что эта сто­ро­на жиз­ни гла­ди­а­то­ров рим­ских худож­ни­ков совер­шен­но не инте­ре­со­ва­ла. Ниче­го уди­ви­тель­но, ведь в шко­ле жил и тре­ни­ро­вал­ся пре­ступ­ник, к кото­ро­му не испы­ты­ва­ли ниче­го, кро­ме пре­зре­ния, и кото­рый был не досто­ин вопло­ще­ния в искус­стве. Кем же ста­но­вил­ся гла­ди­а­тор, выхо­дя на аре­ну?

Орга­ни­за­ция гла­ди­а­тор­ских боев под­чи­ня­лась стро­го­му, отто­чен­но­му века­ми цере­мо­ни­а­лу. Выступ­ле­ни­ям гла­ди­а­то­ров пред­ше­ст­во­ва­ла цир­ко­вая про­цес­сия — «пом­па». «Скуч­ный, как цир­ко­вая про­цес­сия», — гово­ри­ли рим­ляне. Вокруг аре­ны мед­лен­но дви­га­лась колес­ни­ца устро­и­те­ля игр, за кото­рой шли гла­ди­а­то­ры, кото­рые долж­ны были участ­во­вать в пред­став­ле­нии, и нес­ли гла­ди­а­тор­ское воору­же­ние. Затем сле­до­ва­ли свое­об­раз­ные пока­за­тель­ные выступ­ле­ния. Гла­ди­а­то­ры сра­жа­лись друг с дру­гом на учеб­ном ору­жии. Это поз­во­ля­ло зри­те­лям зара­нее оце­нить их силу и искус­ство вла­де­ния ору­жи­ем, что было нема­ло­важ­но, учи­ты­вая сум­мы пари, кото­рые заклю­ча­ли зри­те­ли меж­ду собой. Затем сле­до­ва­ла про­вер­ка ору­жия (мечей, кин­жа­лов, копий) с тем, чтоб удо­сто­ве­рить­ся в рав­ных шан­сах всех участ­ни­ков. Сра­же­ние мог­ло вестись на раз­ном ору­жии (напри­мер, клас­си­че­ская пара мир­мил­лон — рети­а­рий), но шан­сы на победу у про­тив­ни­ков были рав­ны.

По окон­ча­нии каж­до­го выступ­ле­ния аре­ну посы­па­ли пес­ком, уни­что­жая все следы преды­ду­ще­го боя. Она сно­ва была дев­ст­вен­но чиста в ожи­да­нии сле­дую­щей пары. Гла­ди­а­тор­ские бои сде­ла­лись чудо­вищ­ны­ми по сво­им мас­шта­бам толь­ко во вре­ме­на импе­рии. Для Рес­пуб­ли­ки харак­тер­но срав­ни­тель­но неболь­шое коли­че­ство гла­ди­а­то­ров. Бой трех­сот два­дца­ти пар, устро­ен­ный Юли­ем Цеза­рем в 65 году до н. э., вспо­ло­шил Сенат, такое мно­же­ство гла­ди­а­то­ров одно­вре­мен­но сво­зи­лось в Рим. Одна­ко в рес­пуб­ли­кан­ское вре­мя бои были куда более кро­во­про­лит­ны­ми. В обста­нов­ке неути­хаю­щей и крайне оже­сто­чен­ной поли­ти­че­ской борь­бы гла­ди­а­тор­ские игры были самым про­стым, хотя и не самым деше­вым спо­со­бом заслу­жить обще­ст­вен­ные сим­па­тии, а как след­ст­вие — и голо­са на выбо­рах. Но будучи мощ­ным оруди­ем поли­ти­че­ской рекла­мы, гла­ди­а­тор­ские бои пре­вра­ща­лись в столь же мощ­ное ору­жие анти­ре­кла­мы, если они ока­зы­ва­лись неудач­ны. Неудач­ные бои озна­ча­ли пло­хо под­готов­лен­ных гла­ди­а­то­ров; пло­хо под­готов­лен­ные гла­ди­а­то­ры — их деше­виз­ну, а деше­виз­на — попыт­ку устро­и­те­ля сэко­но­мить на раз­вле­че­нии наро­да. Устро­и­те­ли игр стре­ми­лись избе­жать это­го во что бы то ни ста­ло. От ланист тре­бо­вал­ся толь­ко пер­во­сорт­ный товар, пре­крас­но обу­чен­ные бой­цы, спо­соб­ные про­де­мон­стри­ро­вать захва­ты­ваю­щую борь­бу, и лани­сты за боль­шие день­ги удо­вле­тво­ря­ли тре­бо­ва­ни­ям заказ­чи­ков. Цице­рон в «Туску­лан­ских беседах» гово­рил: «Вот гла­ди­а­то­ры, они — пре­ступ­ни­ки или вар­ва­ры, но как пере­но­сят они уда­ры! Насколь­ко охот­нее вышко­лен­ный гла­ди­а­тор при­мет удар, чем постыд­но от него ускользнет! Как часто кажет­ся, буд­то они толь­ко о том и дума­ют, чтобы уго­дить хозя­и­ну и зри­те­лю! Даже изра­нен­ные, они посы­ла­ют спро­сить хозя­ев, чего те хотят, — если угод­но, они гото­вы уме­реть. Был ли слу­чай, чтобы даже посред­ст­вен­ный гла­ди­а­тор засто­нал или изме­нил­ся в лице? Они не толь­ко сто­ят, они и пада­ют с досто­ин­ст­вом; а упав, нико­гда не пря­чут гор­ла, если при­ка­за­но при­нять смер­тель­ный удар!»

Сра­же­ние гла­ди­а­то­ров вовсе не было про­стой схват­кой воору­жен­ных людей. К это­му зре­ли­щу при­ме­ня­лись стро­гие эсте­ти­че­ские кано­ны. Гла­ди­а­тор­ское фех­то­ва­ние отли­ча­лось от при­ня­то­го в армии в сто­ро­ну услож­не­ния. Некра­си­вые при­е­мы, даже если они были эффек­тив­ны, исклю­ча­лись. В 105 году до н. э. кон­сул П. Рути­лий пору­чил лани­стам из шко­лы Г. Авре­лия Скав­ра пре­по­дать леги­о­не­рам «более изощ­рен­ные при­е­мы нане­се­ния и отра­же­ния уда­ров». Такая попыт­ка была сде­ла­на лишь одна­жды: види­мо, эффект­ное арен­ное фех­то­ва­ние ока­за­лось неэф­фек­тив­ным в усло­ви­ях реаль­но­го боя. За сра­же­ни­ем пары гла­ди­а­то­ров наблюдал арбитр, кото­рый следил за чест­но­стью поедин­ка и кон­ста­ти­ро­вал победу одно­го из бой­цов.

Бой шел до смер­ти или тяже­ло­го ране­ния одно­го из про­тив­ни­ков, так­же гла­ди­а­тор мог при­знать себя побеж­ден­ным. В таком слу­чае его судь­бу реша­ла пуб­ли­ка. Широ­ко рас­про­стра­нен­ная вер­сия о решаю­щем жесте, каким пуб­ли­ка свиде­тель­ст­во­ва­ла свою волю: боль­шой палец вниз в слу­чае тре­бо­ва­ния смер­ти или боль­шой палец вверх — поми­ло­ва­ния для гла­ди­а­то­ра, — исто­ри­че­ски не под­твер­жда­ет­ся. Уби­тых гла­ди­а­то­ров уво­зи­ли с аре­ны на спе­ци­аль­ных тележ­ках (крю­чья­ми уво­ла­ки­ва­ли с аре­ны лишь тела каз­нен­ных пре­ступ­ни­ков). Мно­же­ство обна­ру­жен­ных в насто­я­щее вре­мя погре­баль­ных памят­ни­ков гла­ди­а­то­рам свиде­тель­ст­ву­ет, что хоро­ни­ли их с соблюде­ни­ем погре­баль­ных цере­мо­ний, в соб­ст­вен­ной моги­ле с над­гроб­ным памят­ни­ком.

Победи­те­лю вру­ча­лась сим­во­ли­че­ская награ­да — паль­мо­вая ветвь, а за осо­бен­но удач­ный поеди­нок — лав­ро­вый венок, а так­же денеж­ное воз­на­граж­де­ние, сум­ма кото­ро­го была вполне суще­ст­вен­ной. Во вре­ме­на импе­рии ее огра­ни­чи­ли: не более одной чет­вер­той сто­и­мо­сти сво­бод­но­го бой­ца, или одной пятой сто­и­мо­сти раба.

А теперь попы­та­ем­ся сов­ме­стить быту­ю­щее в рим­ском обще­стве пред­став­ле­ние о гла­ди­а­то­рах, как о пре­ступ­ни­ках, с геро­из­мом, кото­рый они демон­стри­ро­ва­ли на арене. Не здесь ли кро­ет­ся ключ к пони­ма­нию попу­ляр­но­сти гла­ди­а­тор­ских игр в рим­ском обще­стве?

Одной из наи­бо­лее цени­мых рим­ля­на­ми доб­ро­де­те­лей была храб­рость. Та самая храб­рость, образ­ца­ми кото­рой были гла­ди­а­то­ры. Напи­сал же Флор (впро­чем, не без ехид­ства) о вос­став­ших рабах армии Спар­та­ка: «они погиб­ли смер­тью, достой­ной храб­рых людей, сра­жа­ясь не на жизнь, а на смерть, что было вполне есте­ствен­но в вой­сках под началь­ст­вом гла­ди­а­то­ра».

Посмот­рим на аре­ну гла­за­ми рим­лян. Выхо­див­шие на нее люди были пре­ступ­ни­ка­ми и здесь, на арене, где все было насто­я­щим: и ору­жие, и кровь, и смерть, — им пре­до­став­лял­ся шанс пока­зать свои истин­ные чело­ве­че­ские каче­ства и самое дра­го­цен­ное для рим­лян — храб­рость. Рим­ляне, конеч­но, зна­ли, что храб­рость гла­ди­а­то­ра — резуль­тат тре­ни­ров­ки и, в общем, недо­ро­го цени­ли ее, но в момент боя эмо­цио­наль­ный подъ­ем заглу­шал голос рацио­наль­но­сти.

Награж­дая отваж­но­го бой­ца и при­суж­дая к смер­ти тру­са, рим­ляне вер­ши­ли спра­вед­ли­вость. Гла­ди­а­тор­ские бои были свое­об­раз­ны­ми фор­ма­ми народ­но­го суда, но суда не фор­маль­но­го, где рас­смат­ри­ва­ет­ся дея­ние пре­ступ­ни­ка, а того, где рас­смат­ри­ва­лась сама лич­ность. Бла­го­род­ный душев­ный порыв, воз­мож­ность сде­лать­ся оруди­ем без­уко­риз­нен­ной спра­вед­ли­во­сти, обна­ру­жить героя в пре­ступ­ни­ке, а вовсе не рас­пу­щен­ность кро­во­жад­ной тол­пы влек­ла рим­лян в амфи­те­ат­ры.

Тема гла­ди­а­то­ров была бы не пол­ной, если не рас­смот­реть, хотя бы вкрат­це, жизнь гла­ди­а­то­ров в их шко­лах. Во вре­ме­на Спар­та­ка эти шко­лы луч­ше назвать тюрь­ма­ми для осо­бо опас­ных пре­ступ­ни­ков с соот­вет­ст­ву­ю­щим уров­нем охра­ны.

Каза­лось бы, гла­ди­а­то­ры, обу­чен­ные сра­жать­ся не на жизнь, а на смерть, обре­чен­ные погиб­нуть на арене, долж­ны были пред­став­лять собой среду, посто­ян­но чре­ва­тую бун­та­ми, но во всей исто­рии Рима зафик­си­ро­ва­но все­го два (!) слу­чая вос­ста­ний, точ­нее бун­тов, гла­ди­а­то­ров, поми­мо вос­ста­ния Спар­та­ка.

Объ­яс­нять это един­ст­вен­но надеж­но­стью охра­ны нель­зя. Слиш­ком хоро­шо извест­но, что людям невоз­мож­но управ­лять при помо­щи одно­го лишь кну­та. Здесь соче­та­ют­ся несколь­ко фак­то­ров, каж­дый из кото­рых по отдель­но­сти не гаран­ти­ро­вал от бун­та, но сов­мест­но они созда­ва­ли доста­точ­ный пред­о­хра­ни­тель­ный барьер перед мятеж­ны­ми настро­е­ни­я­ми.

Вопре­ки быту­ю­ще­му пред­став­ле­нию гла­ди­а­то­ры были пре­крас­но устро­е­ны в быто­вом отно­ше­нии — луч­ше, чем подав­ля­ю­щие боль­шин­ство рабов и даже сво­бод­ных рим­лян. Ужа­сы пре­бы­ва­ния в гла­ди­а­тор­ских шко­лах нача­ли живо­пи­сать в импер­ские вре­ме­на, когда насто­я­щим соци­аль­ным злом сде­ла­лось поваль­ное увле­че­ние гла­ди­а­тор­ст­вом, и граж­дане Рима все боль­ше вытес­ня­ют на аре­нах рабов и пре­ступ­ни­ков. Дис­ци­пли­на в гла­ди­а­тор­ских шко­лах была палоч­ной, и это понят­но, если учесть кон­тин­гент. Тем не менее жесто­кость ради жесто­ко­сти была лани­сте про­сто не выгод­на. На аре­ну долж­ны были выхо­дить пол­ные сил бой­цы. Тре­ни­ров­ки, дие­та, меди­цин­ское обслу­жи­ва­ние гла­ди­а­то­ров были орга­ни­зо­ва­ны на самом высо­ком уровне. Про­слав­лен­ный рим­ский врач Гален счи­тал честью для себя, что он, еще совсем моло­дой врач, полу­чил при­гла­ше­ние работать в гла­ди­а­тор­ской шко­ле. Смерть гла­ди­а­то­ра от ран была обыч­ным явле­ни­ем и при­но­си­ла лани­сте нема­лые убыт­ки, поэто­му в гла­ди­а­тор­ские шко­лы ста­ра­лись нани­мать самых луч­ших вра­чей. Даже камор­ки, пред­на­зна­чен­ные для сна, были при­ме­той осо­бен­но ком­форт­но­го содер­жа­ния. Разу­ме­ет­ся, гла­ди­а­то­ры не жили в этих кле­туш­ках 1,5 на 2 мет­ра. Эти были чисто функ­цио­наль­ные поме­ще­ния. «Жили» гла­ди­а­то­ры во дво­ре шко­лы, где про­хо­ди­ли тре­ни­ров­ки, или в залах, исполь­зу­е­мых для тре­ни­ро­вок в плохую пого­ду. Не были забы­ты даже жен­щи­ны, посколь­ку бли­зость с жен­щи­ной счи­та­лась обя­за­тель­ным усло­ви­ем здо­ро­во­го обра­за жиз­ни. Пуб­лич­ные дома постав­ля­ли в гла­ди­а­тор­ские шко­лы свой кон­тин­гент. Выра­зи­тель­но зву­чат сло­ва Сене­ки: «Гла­ди­а­тор за стол и кров пла­тит кро­вью».

Всю эту нала­жен­ную жизнь гла­ди­а­тор дол­жен был утра­тить в слу­чае бег­ства. Да и кем мог стать такой бег­лец, раз­ве что раз­бой­ни­ком, чья жизнь была не менее рис­ко­ван­ной, чем гла­ди­а­тор­ская, но отнюдь не такой бла­го­устро­ен­ной.

В послед­нее вре­мя сде­ла­лось мод­ным гово­рить о «кодек­се чести» гла­ди­а­то­ров, клят­ве, кото­рую гла­ди­а­тор давал хозя­и­ну. Клят­ва, кото­рую, дей­ст­ви­тель­но, при­но­си­ли гла­ди­а­то­ры, каса­лась толь­ко сво­бод­ных, вер­бу­ю­щих­ся в гла­ди­а­тор­скую шко­лу, а с таким поня­ти­ем, как «кодекс чести», сле­ду­ет быть осто­рож­ным, слиш­ком уж раз­нит­ся оно в ту или иную эпо­ху.

Спра­вед­ли­во то, что гла­ди­а­то­ры вопре­ки, каза­лось бы, здра­во­му смыс­лу, были фана­ти­че­ски пре­да­ны сво­им лани­стам. В этом нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, если пред­ста­вить себе общий уклад жиз­ни рабов. Рабы не пред­став­ля­ли собой одно­род­но закре­по­щен­ную и уни­жен­ную мас­су, в раб­ском обще­стве суще­ст­во­ва­ла своя соци­аль­ная пира­мида, кото­рую вен­ча­ли рабы-управ­ля­ю­щие, а у под­но­жия нахо­ди­лась мас­са без­вест­ных тру­же­ни­ков. Вил­ла­ми и дома­ми состо­я­тель­ных рим­лян управ­ля­ли вили­ки, на кухне был стар­ший повар, в поле — десят­ник. Сде­лать карье­ру в раб­ском обще­стве было воз­мож­но, но карье­ра раба нахо­ди­лась в пол­ной зави­си­мо­сти от дове­рия хозя­и­на. Чтоб сде­лать­ся неболь­шим началь­ни­ком, тре­бо­ва­лось, поми­мо дело­вых качеств, уме­ние вой­ти в дове­рие к хозя­и­ну, что озна­ча­ло угод­ни­чать, гнуть спи­ну, то есть быть в пря­мом смыс­ле рабом. Совсем не то в гла­ди­а­тор­ской шко­ле. Как бы ни заис­ки­вал гла­ди­а­тор перед лани­стой, это не вли­я­ло на изме­не­ние его ста­ту­са. Ста­тус гла­ди­а­то­ра повы­шал­ся после удач­но­го выступ­ле­ния на арене, а уда­ча на арене зави­се­ла от храб­ро­сти, физи­че­ской силы, искус­ства вла­де­ния ору­жи­ем, т. е. качеств, напро­тив, наи­бо­лее цени­мых в муж­чи­нах. Скла­ды­ва­лась пара­док­саль­ная ситу­а­ция: лани­ста, посы­лая сво­их гла­ди­а­то­ров на смерть, тор­гуя их кро­вью, отно­сил­ся к ним, как к сво­бод­ным людям. Ведь он воз­на­граж­дал их за каче­ства, наи­бо­лее цени­мые в сво­бод­ном обще­стве. Гла­ди­а­то­ры же пла­ти­ли ему пре­дан­но­стью, но не быва­ет пра­ви­ла без исклю­че­ний, и таким исклю­че­ни­ем стал заго­вор, созрев­ший в 73 году до н. э. в шко­ле Лен­ту­ла Бати­а­та в Капуе.

Заго­вор и бег­ство

К сожа­ле­нию, об обсто­я­тель­ствах пре­бы­ва­ния Спар­та­ка в шко­ле Бати­а­та оста­ет­ся толь­ко гадать. Неиз­вест­но, сколь­ко лет он там про­был, и уж исклю­чи­тель­но домыс­лом лите­ра­то­ров явля­ют­ся сведе­ния о том, что он полу­чил на арене сво­бо­ду и был при­нят в шко­лу Бати­а­та в каче­стве пре­по­да­ва­те­ля фех­то­ва­ния.

Мож­но раз­ве что пред­по­ло­жить, что Спар­так на момент вос­ста­ния был уже заслу­жен­ным гла­ди­а­то­ром. Без­вест­ный нови­чок не сумел бы встать во гла­ве заго­во­ра, добить­ся авто­ри­те­та в такой спе­ци­фи­че­ской «про­фес­сио­наль­ной» среде, как гла­ди­а­тор­ская.

В гла­ди­а­тор­ских шко­лах, как и во всех обла­стях, где при­ме­нял­ся раб­ский труд, над­зор за раба­ми зача­стую воз­ла­гал­ся на рабов же. Гла­ди­а­то­ры выс­ше­го ран­га не толь­ко обу­ча­ли нович­ков, но и при­смат­ри­ва­ли за ними. Лояль­ность же их самих обес­пе­чи­ва­лось их соб­ст­вен­ным при­ви­ле­ги­ро­ван­ным поло­же­ни­ем в шко­ле. Чем выше был ранг гла­ди­а­то­ра, тем боль­ше было у него шан­сов перей­ти в раз­ряд «рудиа­ри­ев». «Рудиа­ри­я­ми» назы­ва­лись гла­ди­а­то­ры, заслу­жив­шие пра­во боль­ше не выхо­дить на аре­ну, при­чем они оста­ва­лись в соб­ст­вен­но­сти хозя­и­на. Сло­во это про­ис­хо­ди­ло от назва­ния тре­ни­ро­воч­но­го дере­вян­но­го меча — «ru­dis» — в про­ти­во­по­лож­ность бое­во­му «gla­dius». Соот­вет­ст­вен­но, рудиа­рии пере­во­ди­лись в раз­ряд тре­не­ров.

Будучи гла­ди­а­то­ром выс­ше­го раз­ряда, Спар­так мог не толь­ко поль­зо­вать­ся при­ви­ле­ги­я­ми сво­его поло­же­ния, но и полу­чить воз­мож­ность сво­бод­но общать­ся со сво­и­ми кол­ле­га­ми по ору­жию, выби­рая сре­ди них людей, под­хо­дя­щих для его цели.

Очень часто в соот­вет­ст­ву­ю­щей лите­ра­ту­ре мож­но про­чи­тать, что гла­ди­а­то­рам в шко­лах запре­ща­лось раз­го­ва­ри­вать меж­ду собой. Это ошиб­ка, общать­ся меж­ду собой гла­ди­а­то­рам запре­ща­лось на арене, где их мол­ча­ние уси­ли­ва­ло впе­чат­ле­ние дра­ма­тиз­ма про­ис­хо­дя­ще­го. Об оши­боч­но­сти этой вер­сии свиде­тель­ст­ву­ет хотя бы фра­за Аппи­а­на: «Спар­так уго­во­рил око­ло семи­де­ся­ти сво­их това­ри­щей пой­ти на риск ради сво­бо­ды, ука­зы­вая им, что это луч­ше, чем рис­ко­вать сво­ей жиз­нью в теат­ре». Вряд ли Спар­так смог уго­ва­ри­вать сво­их това­ри­щей, если бы ему было запре­ще­но раз­го­ва­ри­вать.

Как уже было ука­за­но выше, вос­ста­ния гла­ди­а­то­ров — чрез­вы­чай­но ред­кий факт рим­ской исто­рии. Мож­но пред­по­ло­жить, что сти­хий­ные вспыш­ки бун­тов слу­ча­лись гораздо чаще, но бла­го­по­луч­но подав­ля­лись в самой шко­ле и изве­стия о них до нас не дошли.

Так что же послу­жи­ло при­чи­ной тако­го гран­ди­оз­но­го вос­ста­ния, как вос­ста­ние Спар­та­ка? Конеч­но, при­чин этих мно­го, но все же одна из глав­ней­ших — лич­ность Спар­та­ка. Лич­ность неор­ди­нар­ная и, похо­же, сам Спар­так пре­крас­но это знал. Его судь­ба — путь иска­те­ля фор­ту­ны, но фор­ту­на, и так не бало­вав­шая его три­ум­фа­ми, в каче­стве послед­не­го уда­ра при­ве­ла его в гла­ди­а­тор­скую шко­лу, где жизнь его долж­на была вско­ре бес­слав­но окон­чить­ся. Даже уце­лей он на арене, сде­лай­ся тре­не­ром-рудиа­ри­ем, это не удо­вле­тво­ри­ло бы его амби­ций. Итак, у Спар­та­ка не было ино­го выхо­да, как сде­лать­ся хозя­и­ном сво­ей судь­бы, попы­тать­ся пере­иг­рать свой жре­бий. Это реше­ние вполне в сти­ле Спар­та­ка, чело­ве­ка энер­гич­но­го, реши­тель­но­го, при­вык­ше­го к пол­ной рис­ка жиз­ни наем­ни­ка. К нему долж­на была под­тал­ки­вать Спар­та­ка сама эпо­ха, кото­рую опре­де­ля­ли люди, чья лич­ная энер­гия, талан­ты, отва­га поз­во­ли­ли им при­об­ре­сти гораздо боль­ше, чем сули­ла судь­ба. Раз­ве не бла­го­да­ря лич­ным каче­ствам Сул­ла сде­лал­ся пожиз­нен­ным дик­та­то­ром Рима; Сер­то­рий, скром­ный офи­цер армии Мария, стал фак­ти­че­ски хозя­и­ном Испа­нии; царь Пон­та Мит­ри­дат из сво­его малень­ко­го цар­ства сде­лал огром­ное и могу­ще­ст­вен­ное?

Одно­го лич­но­го реше­ния, разу­ме­ет­ся, было недо­ста­точ­но. Нуж­но было убедить людей после­до­вать за собой в таком опас­ном, рис­ко­ван­ном деле, как бег­ство и вос­ста­ние. Здесь мы можем опи­рать­ся на про­ци­ти­ро­ван­ную выше фра­зу Аппи­а­на. Да, сорат­ни­ки Спар­та­ка гото­вы были пой­ти на риск ради сво­бо­ды, но здесь нуж­но сде­лать важ­ную ого­вор­ку. Отно­ше­ние к сво­бо­де и раб­ству было раз­лич­ным в антич­но­сти и в наше вре­мя, и пере­нос совре­мен­ных поня­тий на людей антич­но­сти все­гда при­во­дит к ошиб­кам. Раб­ские вос­ста­ния объ­яс­ня­ли и будут объ­яс­нять стрем­ле­ни­ем рабов к сво­бо­де, и это пра­виль­но. Рабы, конеч­но, стре­ми­лись на сво­бо­ду, но пони­ма­ние того, что зна­чит «быть сво­бод­ным» раз­ли­ча­лось в наше вре­мя и в антич­но­сти. Живя в обще­стве, лишен­ном раб­ства, мы вкла­ды­ва­ем в это поня­тие абстракт­ный смысл. Когда мы гово­рим о том, что рабы жела­ли вырвать­ся на сво­бо­ду, мы име­ем в виду самих себя. Будь мы на месте антич­ных рабов, «быть сво­бод­ны­ми» озна­ча­ло бы для нас пра­во назы­вать себя сво­бод­ны­ми. В антич­но­сти же раб­ство было не абстракт­ной кате­го­ри­ей, а реаль­ным обще­ст­вен­ным состо­я­ни­ем, поэто­му рабам было важ­но не столь­ко назы­вать себя сво­бод­ны­ми, сколь­ко добить­ся, чтоб сво­бод­ны­ми их при­зна­ло обще­ство. Самый про­стой и надеж­ный спо­соб добить­ся это­го — полу­чить сво­бо­ду офи­ци­аль­но, перей­ти в состо­я­ние воль­ноот­пу­щен­ни­ка, но такая воз­мож­ность была дале­ко не у всех рабов. Оба вос­ста­ния на Сици­лии и Спар­та­ков­ское вос­ста­ние чер­па­ли чело­ве­че­ские резер­вы из огром­ной мас­сы сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ных рабо­чих, лишен­ных надеж­ды полу­чить сво­бо­ду, да и живу­щих в зна­чи­тель­но худ­ших усло­ви­ях по срав­не­нию с город­ски­ми раба­ми. Вос­став­шие вос­со­зда­ва­ли соб­ст­вен­ное обще­ство, где они были уже сво­бод­ны­ми граж­да­на­ми. Так Эвн осно­вал на Сици­лии Сирий­ское цар­ство.

Что же мог в этой свя­зи пред­ло­жить сво­им това­ри­щам Спар­так? Ведь его пред­ло­же­ние было настоль­ко соблаз­ни­тель­но, что гла­ди­а­то­ры после­до­ва­ли за ним, создав едва ли не един­ст­вен­ный пре­цедент вос­ста­ния. Чтоб отве­тить на этот вопрос, посмот­рим, каким был Рим в 70 годы I века до н. э.

Соци­аль­но-поли­ти­че­ские потря­се­ния все­гда ска­зы­ва­ют­ся нега­тив­ным обра­зом на внеш­не­по­ли­ти­че­ском поло­же­нии государ­ства. Так было и в Риме. Его беды мно­жи­лись. Неосла­бе­ваю­щая граж­дан­ская напря­жен­ность: вой­ны, мяте­жи, дик­та­ту­ра Сул­лы выяв­ля­ли в обще­стве боль­шое коли­че­ство лиц, недо­воль­ных суще­ст­ву­ю­щим режи­мом. Цен­тром при­тя­же­ния для них ста­ла Испа­ния, где, начи­ная с 78 года до н. э. вел воен­ные дей­ст­вия про­тив Рима спо­движ­ник Мария Квинт Сер­то­рий. Рим­ская армия Сер­то­рия была неве­ли­ка, но его удар­ную силу состав­ля­ли моби­ли­зо­ван­ные и орга­ни­зо­ван­ные по рим­ско­му образ­цу испан­цы. Сер­то­рию уда­лось при­об­ре­сти дове­рие мест­ных жите­лей. Испа­ния была прак­ти­че­ски поте­ря­на для Рима, рим­ские вой­ска с трудом удер­жи­ва­ли лишь неболь­шую при­мор­скую поло­су в Юго-Восточ­ной Испа­нии и отдель­ные рай­о­ны внут­ри Пире­ней­ско­го полу­ост­ро­ва. Послан­цы Сер­то­рия про­ни­ка­ли в Гал­лию и под­стре­ка­ли гал­лов к вос­ста­нию про­тив Рима. Завя­зал Сер­то­рий сно­ше­ния и с самым могу­ще­ст­вен­ным на тот момент вра­гом Рима — пон­тий­ским царем Мит­ри­да­том VI. Опас­ность была так вели­ка, что Сенат напра­вил для борь­бы с Сер­то­ри­ем веду­ще­го пол­ко­во­д­ца Рима Гнея Пом­пея.

Еще большую опас­ность для Рима пред­став­лял царь Пон­та Мит­ри­дат. Пото­мок по отцу пер­сид­ско­го царя Дария Гис­тас­па, а по мате­ри Селев­кидов, наслед­ни­ков Алек­сандра, он пытал­ся объ­еди­нить под сво­ей вла­стью Восток, воз­ро­дить могу­чие восточ­ные государ­ства древ­но­сти, импе­рию пер­сов, дер­жа­ву Алек­сандра.

Пер­вая вой­на с Мит­ри­да­том нача­лась в 89 году до н. э. Огром­ная армия бос­пор­ско­го царя (250 тыс. пехоты, 40 тыс. всад­ни­ков) с лег­ко­стью опро­ки­ну­ла немно­го­чис­лен­ные рим­ские отряды и захва­ти­ла рим­скую про­вин­цию Азия. Вслед за этим про­изо­шло собы­тие, кото­рое сде­ла­ло Мит­ри­да­та не про­сто поли­ти­че­ским и воен­ным сопер­ни­ком, но под­лин­ным вра­гом Рима и его наро­да. Всем сатра­пам и началь­ни­кам горо­дов он выслал тай­ный при­каз «выждав трид­цать дней, сра­зу всем напасть на нахо­дя­щих­ся у них рим­лян и ита­лий­цев, на них самих, на их жен и детей и отпу­щен­ни­ков, кото­рые будут ита­лий­ско­го рода, и, убив их, бро­сить их без погре­бе­ния, а все их иму­ще­ство поде­лить с царем Мит­ри­да­том». Этот при­каз был испол­нен. По раз­ным под­сче­там погиб­ло от 80 до 150 тыс. чело­век мир­но­го насе­ле­ния, вклю­чая жен­щин, детей и ста­ри­ков.

После это­го вой­на с Мит­ри­да­том сде­ла­лась для Рима свя­щен­ной. Воен­ные дей­ст­вия велись с огром­ной оже­сто­чен­но­стью, пре­ры­ва­ясь толь­ко, когда вою­ю­щие сто­ро­ны пол­но­стью исчер­пы­ва­ли свои ресур­сы, а затем вспы­хи­ва­ли с новой силой. Пер­вая вой­на с Мит­ри­да­том нача­лась в 89 году до н. э. и не закон­чи­лась в 85 году пол­ным раз­гро­мом царя толь­ко пото­му, что пол­ко­во­дец Луций Кор­не­лий Сул­ла спе­шил в Ита­лию, где власть захва­ти­ли его поли­ти­че­ские про­тив­ни­ки. Рим­ляне заня­лись соб­ст­вен­ны­ми меж­до­усо­би­ца­ми, пре­до­ста­вив Мит­ри­да­ту вре­мя опра­вить­ся от пора­же­ния, собрать новую армию. В 83 году до н. э. нача­лась Вто­рая вой­на Мит­ри­да­та про­тив Рима, а в 74 году до н. э. — Третья. Мит­ри­дат небез­осно­ва­тель­но счи­тал ее решаю­щий и все­сто­ронне под­гото­вил­ся к воен­ным дей­ст­ви­ям. Оста­ток лета и всю зиму 75 года он стро­ит кораб­ли и соби­ра­ет вой­ска, кото­рых нако­пи­лось у него, по свиде­тель­ству Аппи­а­на, 140000 пехоты и до 16000 всад­ни­ков.

Мит­ри­дат напра­вил послов к Сер­то­рию. Пере­го­во­ры были успеш­ны. «С Мит­ри­да­том он (Сер­то­рий) дого­ва­ри­вал­ся о том, что даст ему Азию, Вифи­нию, Пафла­го­нию, Кап­па­до­кию и Гала­тию, и в каче­стве глав­но­ко­ман­дую­ще­го послал ему Мар­ка Вария, а совет­ни­ка­ми обо­их Люци­ев, Магия и Фан­ния» (Аппи­ан, «Мит­ри­да­то­вы вой­ны»).

Фор­маль­ным пово­дом к нача­лу вой­ны ста­ло заве­ща­ние царя Нико­меда, оста­вив­ше­го свое цар­ство, Вифи­нию, рим­ля­нам. В 74 году до н. э. 120-тысяч­ная армия Мит­ри­да­та овла­де­ла Вифи­ни­ей. В ответ Рим напра­вил на Восток вой­ска под коман­до­ва­ни­ем кон­су­ла Луция Лици­ния Лукул­ла. Для рим­лян вой­на нача­лась с цело­го ряда неудач. Они потер­пе­ли пора­же­ние у Нико­по­ля и в мор­ском бою у Хал­кидо­на, при­чем поте­ря­ли все 70 сво­их бое­вых кораб­лей. Это был силь­ней­ший удар по рим­ско­му воен­но­му при­сут­ст­вию на море.

Итак, внеш­не­по­ли­ти­че­ское поло­же­ние Рима в 74—73 гг. было неустой­чи­вым, что Спар­так и попы­тал­ся исполь­зо­вать в сво­их пла­нах. Это были дерз­кие пла­ны. Вырвать­ся из шко­лы, взбун­то­вать рабов (два сици­лий­ских вос­ста­ния дока­за­ли, что рабы могут фор­ми­ро­вать бое­спо­соб­ные армии и нано­сить пора­же­ния рим­ля­нам), всту­пить в союз с Сер­то­ри­ем и Мит­ри­да­том, а после победы в войне, кото­рая ста­но­вит­ся гораздо более веро­ят­ной после того, как на аре­ну воен­ных дей­ст­вий вый­дет еще одна армия, про­изой­дет неиз­беж­ный пере­дел мира, в кото­ром мож­но будет наде­ять­ся полу­чить свою долю. План этот дерз­кий, труд­но осу­ще­ст­ви­мый, но луч­ше «пой­ти на риск ради сво­бо­ды, чем рис­ко­вать сво­ей жиз­нью в теат­ре». Спар­та­ку пове­ри­ли. Это был чело­век неза­у­ряд­ный, дале­ко пре­вос­хо­дя­щий по сво­им лич­ным каче­ствам сво­их това­ри­щей. Под его руко­вод­ст­вом осу­щест­вле­ние это­го пла­на каза­лось вполне веро­ят­ным.

О самом заго­во­ре нам извест­но очень мало. Плу­тарх пишет: «Некий Лен­тул Бати­ат содер­жал в Капуе шко­лу гла­ди­а­то­ров, боль­шин­ство кото­рых были родом гал­лы и фра­кий­цы. Попа­ли эти люди в шко­лу не за какие-нибудь пре­ступ­ле­ния, но исклю­чи­тель­но из-за жесто­ко­сти хозя­и­на, насиль­но заста­вив­ше­го их учить­ся реме­с­лу гла­ди­а­то­ров. Две­сти из них сго­во­ри­лись бежать. Замы­сел был обна­ру­жен, но наи­бо­лее даль­но­вид­ные в чис­ле семи­де­ся­ти вось­ми, все же успе­ли убе­жать, запас­шись захва­чен­ны­ми где-то кухон­ны­ми ножа­ми и вер­те­ла­ми».

То, что в шко­ле Бати­а­та обу­ча­лись гал­лы и фра­кий­цы, свиде­тель­ст­ву­ет об опре­де­лен­ных амби­ци­ях хозя­и­на. Имен­но эти два наро­да в антич­но­сти счи­та­лись образ­ца­ми муже­ства, храб­ро­сти и физи­че­ской силы. С дру­гой сто­ро­ны, фра­кий­цы в его шко­ле ско­рее все­го были воен­но­плен­ны­ми, кото­рые в боль­шом коли­че­стве нача­ли посту­пать в Ита­лию после нача­ла войн с Мит­ри­да­том. Это были наем­ни­ки, люди при­вык­шие рис­ко­вать, и при­зыв Спар­та­ка, сама дер­зость его пред­при­я­тия, долж­на была увлечь их воз­мож­но­стью вер­нуть­ся к при­выч­ной жиз­ни сре­ди сра­же­ний и опас­но­стей.

Любо­пыт­но, что несмот­ря на то, что заго­вор был обна­ру­жен, гла­ди­а­то­рам все же уда­лось вырвать­ся из шко­лы. Конеч­но, в даль­ней­шем Спар­так пока­зал себя талант­ли­вым пол­ко­вод­цем, его труд­но было удер­жать в шко­ле спо­со­ба­ми, при­ме­няв­ши­ми­ся для зауряд­ных бег­ле­цов, но, каза­лось бы, школь­ная адми­ни­ст­ра­ция долж­на была быть посто­ян­но гото­ва к бун­там. Здесь же она обна­ру­жи­ла уди­ви­тель­ную нерас­то­роп­ность. Види­мо, это объ­яс­ня­ет­ся тем, что во гла­ве заго­во­ра сто­я­ли гла­ди­а­то­ры выс­ше­го раз­ряда, кото­рые в наи­боль­шей сте­пе­ни поль­зо­ва­лись дове­ри­ем началь­ства. Они же, бла­го­да­ря сво­е­му поло­же­нию в шко­ле, смог­ли наи­луч­шим обра­зом исполь­зо­вать неболь­шой ресурс вре­ме­ни, моби­ли­зо­вать сто­рон­ни­ков и орга­ни­зо­вать напа­де­ние на стра­жу, кото­рое ока­за­лось удач­ным, и семь­де­сят восемь гла­ди­а­то­ров, а так­же их пред­во­ди­те­ли: Спар­так, Крикс и Эно­май, — ока­за­лись на сво­бо­де.

Нача­ло вос­ста­ния. Везу­вий.

Семь­де­сят восемь чело­век — круп­ный отряд, и в густо­на­се­лен­ных окрест­но­стях Капуи ему некуда было бы скрыть­ся, если бы при­мер­но в соро­ка кило­мет­рах от горо­да не воз­вы­ша­лась гора Везу­вий. Это дикое место, мало посе­щае­мое людь­ми — не зря же Флор объ­яв­ля­ет: «Пер­вым сво­им место­пре­бы­ва­ни­ем они, слов­но зве­ри, облю­бо­ва­ли гору Везу­вий», — может послу­жить надеж­ным убе­жи­щем. «По пути они встре­ти­ли несколь­ко пово­зок, вез­ших в дру­гой город гла­ди­а­тор­ское сна­ря­же­ние, рас­хи­ти­ли груз и воору­жи­лись» (Плу­тарх). У Плу­тар­ха же чита­ем даль­ше: «Заняв затем укреп­лен­ное место, гла­ди­а­то­ры выбра­ли себе трех пред­во­ди­те­лей».

Наста­ло вре­мя позна­ко­мить­ся побли­же с дву­мя сорат­ни­ка­ми Спар­та­ка, пред­во­ди­те­ля­ми гла­ди­а­то­ров Крик­сом и Эно­ма­ем. Сде­лать это, прав­да, будет еще труд­ней, чем иссле­до­вать био­гра­фию Спар­та­ка. Об этих дво­их извест­но нам совсем немно­гое, об Эно­мае, напри­мер, мы не зна­ем ниче­го, кро­ме его име­ни. Удо­воль­ст­ву­ем­ся пока что этим.

Эно­май — имя, при­над­ле­жав­шее мифи­че­ско­му царю Писы в Элиде, сыну Аре­са. Жени­хов, сва­тав­ших­ся к его доче­ри, он застав­лял состя­зать­ся с ним в беге на колес­ни­цах и уби­вал во вре­мя состя­за­ния. Эно­май — сын бога вой­ны Аре­са, обла­да­тель воин­ст­вен­но­го и жесто­ко­го харак­те­ра, его имя очень под­хо­ди­ло гла­ди­а­то­ру.

Имя, кото­рое носил гла­ди­а­тор на арене, явля­лось состав­ной частью его обра­за и под­чи­ня­лось общим тре­бо­ва­ни­ям эсте­тиз­ма зре­лищ. Соб­ст­вен­ные, «вар­вар­ские» име­на гла­ди­а­то­ров счи­та­лись некра­си­вы­ми и не допус­ка­лись, зато в изо­бре­те­нии псев­до­ни­мов вся­кая уме­рен­ность отсут­ст­во­ва­ла. Гла­ди­а­то­рам дава­ли име­на мифи­че­ских геро­ев и царей (Атлант, Эно­май), живот­ных (Лев, Голубь), даже име­на и эпи­те­ты богов (Гро­мо­вер­жец, Гер­мес). Рас­про­стра­не­ны были име­на-поже­ла­ния (Феликс, т. е. счаст­ли­вый, Моде­рат — усми­ря­ю­щий).

Что же озна­ча­ет, в этой свя­зи, «Спар­так»? «Спар­так» — сло­во гре­че­ско­го про­ис­хож­де­ния. «Спарт» озна­ча­ет «посе­ян­ный». Сло­во это и поня­тие, с ним свя­зан­ное, вос­хо­дит к мифу о леген­дар­ном осно­ва­те­ле Фив — Кад­ме. Из зем­ли, кото­рую Кадм засе­ял зуба­ми уби­то­го им дра­ко­на, вырос­ли бога­ты­ри — «спар­ты». Появив­шись на свет в пол­ном воору­же­нии, они сра­зу же всту­пи­ли в бой друг с дру­гом. Сло­во это сде­ла­лось нари­ца­тель­ным для сви­ре­по­го, неустра­ши­мо­го бой­ца, рож­ден­но­го вои­ном. Име­на, содер­жа­щие корень «спарт», рас­про­стра­не­ны в антич­но­сти. Спар­ток, зва­ли осно­ва­те­ля дина­стии бос­пор­ских царей, а вто­рым назва­ни­ем воин­ст­вен­но­го Лакеде­мо­на было — Спар­та.

В том, что Спар­так — не под­лин­ное имя, а псев­до­ним вождя вос­став­ших гла­ди­а­то­ров убеж­да­ет тот уни­каль­ный архео­ло­ги­че­ский мате­ри­ал, кото­рый, каза­лось бы, дол­жен свиде­тель­ст­во­вать об обрат­ном. Речь идет о фрес­ке, обна­ру­жен­ной при рас­коп­ках в Пом­пе­ях в нача­ле 20 века. Изо­бра­же­ние, дати­ру­е­мое II — нача­лом I века до н. э., рекон­струи­ро­ван­ное совре­мен­ны­ми худож­ни­ка­ми, обо­шло чуть не всю изда­вае­мую в нашей стране лите­ра­ту­ру о Спар­та­ке.

Совре­мен­ная рекон­струк­ция дета­ли пом­пей­ской фрес­ки. Источ­ник: В. А. Лес­ков, «Спар­так», изд. «Моло­дая гвар­дия», 1983.

Каза­лось бы, чудом в наших руках ока­за­лось изо­бра­же­ние вождя вос­став­ших гла­ди­а­то­ров в послед­ние мину­ты его жиз­ни! Над фигу­ра­ми двух всту­пив­ших в еди­но­бор­ство всад­ни­ков напи­са­ны их име­на: Спар­так и Феликс, при­чем воин, носив­ший имя Спар­так, толь­ко что полу­чил рану в бед­ро. Имен­но о такой ране гово­рит Плу­тарх, опи­сы­вая послед­ний бой и гибель Спар­та­ка. Пора­зи­тель­ное сов­па­де­ние, но, увы, толь­ко сов­па­де­ние. Фрес­ка состо­ит из трех частей. В нашей лите­ра­ту­ре неиз­мен­но раз­ме­ща­ли одно лишь цен­траль­ное изо­бра­же­ние. Слиш­ком уж явст­вен­но вид­но, что пол­ное изо­бра­же­ние пред­став­ля­ет отнюдь не кар­ти­ну боя, а сце­ны гла­ди­а­тор­ских игр. Сра­же­ние отряда гла­ди­а­то­ров — сле­ва, види­мо, ничем не зна­ме­ни­тых, поэто­му их име­на на фрес­ке отсут­ст­ву­ют, и схват­ку двух извест­ных, заслу­жен­ных гла­ди­а­то­ров: Спар­та­ка и Фелик­са. Фигу­ра тру­ба­ча в мас­ке, неиз­мен­но­го участ­ни­ка игр, на пра­вом краю фрес­ке неопро­вер­жи­мо свиде­тель­ст­ву­ет, что мы видим имен­но изо­бра­же­ние гла­ди­а­тор­ских игр.

Пом­пей­ская фрес­ка с изо­бра­же­ни­ем гла­ди­а­тор­ских игр. Пред­по­ло­жи­тель­ный послед­ний бой Спар­та­ка. Источ­ник: К. С. Носов, «Гла­ди­а­то­ры», изд. «Атлант», 2005.

Сле­до­ва­тель­но, фрес­ка, кото­рую оши­боч­но при­ни­ма­ли за изо­бра­же­ние Спар­та­ка, ско­рее все­го, изо­бра­жа­ет дру­го­го гла­ди­а­то­ра, носив­ше­го такое же имя. Может быть, Спар­так взял себе имя сво­его зна­ме­ни­то­го пред­ше­ст­вен­ни­ка, что было не ред­ко­стью сре­ди гла­ди­а­то­ров.

Крикс — имя галль­ское, что необыч­но, т. к. гла­ди­а­то­ры не сохра­ня­ли сво­их нацио­наль­ных имен. Более того, это имя ари­сто­кра­ти­че­ское, на что ука­зы­ва­ет окон­ча­ние «рикс», т. е. «вождь».

Итак, перед нами три име­ни вождей вос­ста­ния, два из кото­рых явля­ют­ся гла­ди­а­тор­ски­ми про­зви­ща­ми и одно — либо под­лин­ным име­нем, либо псев­до­ни­мом же, толь­ко нацио­наль­но окра­шен­ным, и все три име­ни объ­еди­ня­ет одна отли­чи­тель­ная чер­та — это цар­ские, или, во вся­ком слу­чае, ари­сто­кра­ти­че­ские име­на.

Эно­май и Спар­так сохра­ни­ли свои гла­ди­а­тор­ские про­зви­ща, хотя все, свя­зан­ное с гла­ди­а­тор­ским про­шлым, долж­но было вос­при­ни­мать­ся ими как «как позор­ное и вар­вар­ское» и быть отбро­ше­но, как бро­си­ли они гла­ди­а­тор­ское ору­жие, захва­тив в бою ору­жие рим­лян.

Мож­но попы­тать­ся пред­по­ло­жить, каки­ми сооб­ра­же­ни­я­ми руко­вод­ст­во­вал­ся Спар­так, сохра­няя свое гла­ди­а­тор­ское про­зви­ще. Во-пер­вых, мисти­че­ское сооб­ра­же­ние. Имя чело­ве­ка ассо­ции­ро­ва­лось с его судь­бой, счаст­ли­вой или несчаст­ной. Вос­ста­ние и бег­ство из шко­лы — пред­при­я­тие, тре­бу­ю­щее не толь­ко ума и муже­ства, но и везе­ния. Здесь уда­ча улыб­ну­лась Спар­та­ку. Воз­мож­но, сохра­няя это имя, он наде­ял­ся, что уда­ча после­ду­ет за ним и в даль­ней­шем. Во-вто­рых, сооб­ра­же­ние пред­ста­ви­тель­ства. Воз­мож­но, Спар­так счи­тал, что уста­но­вить кон­такт и заклю­чить союз с Мит­ри­да­том, будет лег­че, если дей­ст­во­вать под цар­ским име­нем, а не под соб­ст­вен­ным, нико­му не извест­ным. И третье, имя Спар­так испол­не­но вели­че­ст­вен­но­го сим­во­лиз­ма. Как леген­дар­ные спар­ты вырос­ли из зем­ли с ору­жи­ем в руках, так и Спар­так во гла­ве сво­ей гроз­ной армии вырас­та­ет как из-под зем­ли на поли­ти­че­ской арене Ита­лии и немед­лен­но устрем­ля­ет­ся в бой.

Вер­нем­ся к вос­ста­нию. Выбо­ры пред­во­ди­те­лей явно свиде­тель­ст­ву­ют о даль­ней­ших пла­нах Спар­та­ка. Еще раз повто­рим, семь­де­сят восемь чело­ве­ка (даже с уче­том неиз­беж­ных потерь) — слиш­ком мно­го для раз­бой­ни­чьей шай­ки. То, что гла­ди­а­то­ры на Везу­вии выби­ра­ют пред­во­ди­те­лей, свиде­тель­ст­ву­ет о том, что разде­лять­ся и искать уда­чи порознь они не соби­ра­лись. Спар­так зару­чал­ся от сво­их сорат­ни­ков гаран­ти­ей на буду­щее. После успеш­но­го бег­ства из шко­лы они сде­ла­лись если не сво­бод­ны­ми в юриди­че­ском отно­ше­нии, то, по край­ней мере, воль­ны­ми людь­ми, и, при­зна­вая Спар­та­ка сво­им вождем, вос­став­шие декла­ри­ро­ва­ли наме­ре­ние остать­ся с ним и под­чи­нять­ся ему в даль­ней­шем. Малень­кий отряд на Везу­вии сде­лал­ся заро­ды­шем буду­щей армии.

Есть и еще одно обсто­я­тель­ство, обыч­но усколь­зав­шее от вни­ма­ния исто­ри­ков, но на наш взгляд — очень важ­ное для пред­став­ле­ния о Спар­та­ке и его вла­сти в армии. Име­ет­ся в виду сле­дую­щий отры­вок из Плу­тар­ха: «Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды, когда Спар­так впер­вые был при­веден в Рим на про­да­жу, увиде­ли, в то вре­мя как он спал, обвив­шу­ю­ся вокруг его лица змею. Жена Спар­та­ка, его сопле­мен­ни­ца, ода­рен­ная одна­ко же даром про­ро­че­ства и при­част­ная к Дио­ни­со­вым таин­ствам, объ­яви­ла, что это знак пред­у­гото­ван­ной ему вели­кой и гроз­ной вла­сти, кото­рая при­ведет его к зло­по­луч­но­му кон­цу. Жена и теперь была с ним, сопро­вож­дая его в бег­стве». Кро­ме Плу­тар­ха, ни один источ­ник ниче­го не гово­рит ни о жене Спар­та­ка, ни о зна­ме­нии. По непи­са­ной тра­ди­ции при­ня­то счи­тать этот отры­вок живо­пис­ной, но несу­ще­ст­вен­ной встав­кой, либо пря­мо при­ду­ман­ной Плу­тар­хом, либо некри­ти­че­ски заим­ст­во­ван­ной им из неко­е­го недо­ступ­но­го нам источ­ни­ка, а ведь сакраль­ный аспект про­сле­жи­ва­ет­ся во мно­гих вос­ста­ни­ях рабов.

Несмот­ря на зна­чи­тель­ную раз­ни­цу в рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ни­ях, люди антич­но­сти были не менее бого­бо­яз­нен­ны и бла­го­че­сти­вы, чем люди после­дую­щих эпох хри­сти­ан­ства. Успех или неуспех любо­го пред­при­я­тия (в осо­бен­но­сти тако­го рис­ко­ван­но­го, как вос­ста­ние) свя­зы­вал­ся ими в конеч­ном сче­те с рас­по­ло­же­ни­ем или неми­ло­стью богов. Но как убедить­ся, что боги бла­го­склон­ны к их наме­ре­ни­ям? Мож­но вопро­сить ора­ку­ла или про­ро­ка, но луч­ше, если бы вождь вос­ста­ния сам был про­ро­ком. Как извест­но, таким про­ро­ком был Эвн, Афи­ни­он — один из вождей вто­ро­го вос­ста­ния на Сици­лии, аст­ро­лог, пред­ска­за­тель по звездам. Спар­так — не про­рок, но жена его — про­ро­чи­ца, свиде­тель­ни­ца явлен­но­го бога­ми зна­ме­ния. Не счи­тая нуж­ным вда­вать­ся в иссле­до­ва­ние, про­изо­шло ли дан­ное собы­тие на самом деле, или мы име­ем дело с пло­дом слу­хов, нуж­но обра­тить вни­ма­ние на извест­ный сим­во­лизм, своевре­мен­ность появ­ле­ния змеи. Это собы­тие отме­ча­ет момент, когда Спар­та­ка про­да­ют в раб­ство. Таким обра­зом, обсто­я­тель­ство, для дру­гих ката­стро­фи­че­ское, для Спар­та­ка явля­ет­ся необ­хо­ди­мой вехой на пути к вели­чию и могу­ще­ству, кото­рое явным обра­зом будет свя­за­но с зем­лей Ита­лии, с Римом. Ста­но­вит­ся понят­на целе­вая ауди­то­рия этой исто­рии. Конеч­но, это вос­став­шие рабы, сорат­ни­ки Спар­та­ка. Эта исто­рия при­зва­на убедить их, что их вождь не толь­ко избран боже­ст­вом, но и ведом им через все дра­ма­ти­че­ские обсто­я­тель­ства жиз­ни, раб­ство и гла­ди­а­тор­ство — к сла­ве. Ого­вор­ка насчет «несчаст­но­го кон­ца» появи­лась, ско­рее все­го, зад­ним чис­лом.

Лич­ность жены Спар­та­ка интри­гу­ет иссле­до­ва­те­лей. Из слов Плу­тар­ха полу­ча­ет­ся, что эта жен­щи­на сопут­ст­во­ва­ла Спар­та­ку во всех раз­но­об­раз­ных пери­пе­ти­ях его жиз­ни: на неволь­ни­чьем рын­ке, в гла­ди­а­тор­ской шко­ле, на Везу­вии. Нет смыс­ла рас­суж­дать, воз­мож­но ли такое. Плу­тарх не писал био­гра­фию Спар­та­ка, тем более его жены. Дума­ет­ся, здесь он при­бег к без­обид­ной под­та­сов­ке фак­тов. Чтоб при­дать досто­вер­но­сти сво­е­му сооб­ще­нию о про­ро­че­стве, ему необ­хо­дим был свиде­тель, а какой свиде­тель подой­дет луч­ше, чем жена Спар­та­ка — про­ро­чи­ца. Зная, что в его вре­мя мно­гие гла­ди­а­то­ры живут в сво­их казар­мах вме­сте с жена­ми, Плу­тарх пред­по­ло­жил, что такое мог­ло иметь место и во вре­мя Спар­та­ка. Отсюда и уди­ви­тель­ная «при­вяз­чи­вость» его жены. Ско­рее все­го, жена у Спар­та­ка была, и Плу­тарх знал о суще­ст­во­ва­нии этой жен­щи­ны, как и о ее даре про­ро­че­ства, из како­го-то не дошед­ше­го до нас источ­ни­ка, толь­ко позна­ко­ми­лись они уже после вос­ста­ния, когда Спар­так мог выбрать себе подру­гу из жен­щин, сле­до­вав­ших за вой­ском вос­став­ших. Сво­им авто­ри­те­том про­ро­чи­цы она под­дер­жи­ва­ла и укреп­ля­ла власть Спар­та­ка.

Даль­ней­шие собы­тия Плу­тарх опи­сы­ва­ет таким обра­зом: «…для борь­бы с ними был послан из Рима пре­тор Клав­дий с трех­ты­сяч­ным отрядом. (Пре­тор, сле­дую­щая по стар­шин­ству после кон­су­лов государ­ст­вен­ная долж­ность Рима. Пре­то­ры веда­ли суда­ми, но пору­ча­лись им и про­чие дела, тре­бу­ю­щие государ­ст­вен­но­го вме­ша­тель­ства, но не настоль­ко важ­ные, чтоб ими зани­ма­лись кон­су­лы.) Клав­дий оса­дил их на горе, взо­брать­ся на кото­рую мож­но было толь­ко по одной узкой и чрез­вы­чай­но кру­той тро­пин­ке. Един­ст­вен­ный этот путь Клав­дий при­ка­зал сте­речь; со всех осталь­ных сто­рон были отвес­ные глад­кие ска­лы, густо зарос­шие свер­ху диким вино­гра­дом. Наре­зав под­хо­дя­щих для это­го лоз, гла­ди­а­то­ры спле­ли из них проч­ные лест­ни­цы такой дли­ны, чтобы те мог­ли достать с верх­не­го края скал до под­но­жия, и затем бла­го­по­луч­но спу­сти­лись все, кро­ме одно­го, остав­ше­го­ся навер­ху с ору­жи­ем. Когда про­чие ока­за­лись вни­зу, он спу­стил к ним все ору­жие и, кон­чив это дело, бла­го­по­луч­но спу­стил­ся и сам. Рим­ляне это­го не заме­ти­ли, и гла­ди­а­то­ры, обой­дя их с тыла, обра­ти­ли пора­жен­ных неожи­дан­но­стью вра­гов в бег­ство и захва­ти­ли их лагерь. Тогда к ним при­со­еди­ни­лись мно­гие из мест­ных воло­па­сов и овча­ров — народ все креп­кий и про­вор­ный. Одни из этих пас­ту­хов ста­ли тяже­ло­во­ору­жен­ны­ми вои­на­ми, из дру­гих гла­ди­а­то­ры соста­ви­ли отряды лазут­чи­ков и лег­ко­во­ору­жен­ных».

Спуск вос­став­ших на вино­град­ных лозах с вер­ши­ны горы и после­дую­щий раз­гром лаге­ря Клав­дия (кста­ти, Оро­зий сооб­ща­ет, что имен­но в этом бою погиб Эно­май) про­из­вел силь­ное впе­чат­ле­ние на совре­мен­ни­ков и еще боль­шее — на исто­ри­ков и лите­ра­то­ров после­дую­щих эпох. Это был пер­вый пол­ко­вод­че­ский три­умф Спар­та­ка. Кро­ме Плу­тар­ха, о спус­ке вос­став­ших на вино­град­ных лозах упо­ми­на­ет и Флор, при­чем при­во­дит неве­ро­ят­ную подроб­ность, яко­бы вос­став­шие спус­ка­лись не по внеш­ней, а по внут­рен­ней сто­роне горы, про­ник­нув в жер­ло вул­ка­на через кра­тер, и Секcт Юлий Фрон­тин в сво­ем сочи­не­нии «О воен­ных хит­ро­стях».

Чис­лен­ность спар­та­ков­ско­го отряда быст­ро рас­тет. Обой­дя кру­гом Косен­цию и Мета­понт, напа­дая на круп­ные вил­лы и осво­бож­дая рабов, они в корот­кое вре­мя собра­ли огром­ные силы. Флор гово­рит о 10 тыся­чах чело­век, Оро­зий даже о соро­ка, да и при­веден­ный выше отры­вок из Плу­тар­ха свиде­тель­ст­ву­ет, что «пас­ту­хов и овча­ров» к вос­став­шим при­со­еди­ни­лось такое коли­че­ство, что уже мож­но было фор­ми­ро­вать из них насто­я­щую армию.

Флор назы­ва­ет при­чи­ну осо­бой попу­ляр­но­сти Спар­та­ка. «Спар­так делил­ся добы­чей поров­ну со все­ми». Види­мо, спра­вед­ли­вость Спар­та­ка была не в обы­чае раз­бой­ни­чьих шаек, навод­нив­ших Ита­лию в те неспо­кой­ные годы, если люди устрем­ля­лись в его армию. Кон­тин­гент это был бое­ви­тый, но нена­деж­ный в мораль­ном отно­ше­нии. Пони­мая это, Спар­так в осо­бен­но­сти стре­мил­ся све­сти к мини­му­му воз­мож­ные кон­флик­ты меж­ду вои­на­ми, этой цели так­же слу­жи­ла спра­вед­ли­вость деле­жа.

Его армия фор­ми­ру­ет­ся уско­рен­ным тем­пом. Для того, чтоб заклю­чить союз с Мит­ри­да­том, Спар­та­ку нуж­но пред­ста­вить «товар лицом». Нуж­на бое­спо­соб­ная армия и хотя бы одна круп­ная победа, в дока­за­тель­ство того, что Спар­так — выгод­ный и надеж­ный союз­ник. Победа над пре­то­ром Клав­ди­ем Глаб­ром при­да­ла вос­став­шим уве­рен­но­сти в себе, но она еще слиш­ком незна­чи­тель­на, чтоб про­из­ве­сти впе­чат­ле­ние на могу­ще­ст­вен­но­го бос­пор­ско­го царя.

Итак, в людях у Спар­та­ка нет недо­стат­ка. Сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ные рабо­чие, в осо­бен­но­сти те, что содер­жа­лись в эрга­сту­лах, были почти неис­чер­пае­мым источ­ни­ком люд­ских резер­вов. Хуже обсто­я­ло дело с ору­жи­ем. Вот, что пишет Сал­лю­стий о воору­же­нии вос­став­ших (отры­вок дошел до нас в повреж­ден­ном виде): «…и нача­ли обжи­гать колья на огне, чтобы кро­ме их спе­ци­аль­но­го при­ме­не­ния на войне ими мож­но было нано­сить вред почти такой же, как и желе­зом». У Юлия Фрон­ти­на чита­ем: «У Спар­та­ка и у его вой­ска были щиты, спле­тен­ные из пру­тьев и покры­тые кожа­ми», об этих щитах пишет и Флор: «они из пру­тьев и из шкур живот­ных (скота) сде­ла­ли себе необыч­ные щиты, а из желе­за в раб­ских мастер­ских и тюрь­мах, пере­пла­вив­ши его, они сде­ла­ли себе мечи и копья».

Вто­рым про­тив гла­ди­а­то­ров осе­нью 73 года до н. э. был послан пре­тор Пуб­лий Вари­ний. Спар­так раз­бил сна­ча­ла его помощ­ни­ка, Фурия, пред­во­ди­тель­ст­во­вав­ше­го отрядом в три тыся­чи чело­век, затем Кос­си­ния, совет­ни­ка Вари­ния. Кос­си­ния Спар­так едва не захва­тил в плен, в то вре­мя, как он купал­ся близ Салин.

У само­го Вари­ния дело с людь­ми обсто­я­ло не так хоро­шо, как у Спар­та­ка: «…часть его сол­дат была боль­на из-за осен­ней непо­го­ды, а из раз­бе­жав­ших­ся в послед­ний раз, несмот­ря на стро­гий при­каз, никто не воз­вра­щал­ся обрат­но под зна­ме­на, осталь­ные же сол­да­ты из-за край­ней рас­пу­щен­но­сти (паде­ния дис­ци­пли­ны) отка­зы­ва­лись от служ­бы» (Сал­лю­стий). Это под­твер­жда­ет и Аппи­ан: «…у них (Кло­дия Глаб­ра и Пуб­лия Вари­ния) было вой­ско, состо­яв­шее не из граж­дан, а из вся­ких слу­чай­ных людей, набран­ных наспех и мимо­хо­дом, — рим­ляне еще счи­та­ли это не насто­я­щий вой­ной, а про­стым раз­бой­ни­чьи набе­гом, — то рим­ские пол­ко­вод­цы при встре­че с раба­ми потер­пе­ли пора­же­ние».

Аппи­ан несколь­ко льстит рим­ля­нам; дело не толь­ко в зани­же­нии ими зна­че­ния этой вой­ны. Вой­на с раба­ми, не сулив­шая ни добы­чи, ни сла­вы, была для рим­лян лиш­ней «голов­ной болью». Участ­во­вать в ней не стре­ми­лись ни выс­шие армей­ские чины, ни рядо­вые. В армию попа­да­ли слу­чай­ные люди, и этим отча­сти объ­яс­ня­ют­ся победы спар­та­ков­цев. Отча­сти, пото­му что невоз­мож­но ни Спар­та­ку отка­зать в талан­те вое­на­чаль­ни­ка и орга­ни­за­то­ра, ни его вои­нам в доб­ле­сти. Спар­так все­ми сила­ми стре­мил­ся под­дер­жи­вать в сво­ем лаге­ре воен­ную дис­ци­пли­ну, что не все­гда ему уда­ва­лось, но высо­кий уро­вень орга­ни­за­ции его армии отме­чал­ся все­ми иссле­до­ва­те­ля­ми вос­ста­ния. В этой армии были отряды тяже­ло­во­ору­жен­ных и лег­ко­во­ору­жен­ных вои­нов, из захва­чен­ных табу­нов вос­став­шие сфор­ми­ро­ва­ли кон­ни­цу. По свиде­тель­ству Сал­лю­стия, в лаге­ре вос­став­ших выстав­ля­лись посты, кара­у­лы, выпол­ня­лись дру­гие обя­зан­но­сти, при­ня­тые в рас­по­ряд­ке рим­ской армии.

Пре­тор Вари­ний был куда осто­рож­ней сво­его пред­ше­ст­вен­ни­ка и сво­их неудач­ли­вых помощ­ни­ков. Клав­дия Глаб­ра упре­ка­ли в том, что он, пре­не­бре­гая поряд­ком, кото­ро­му обя­за­тель­но сле­до­ва­ли в рим­ской армии во вре­мя веде­ния воен­ных дей­ст­вий, не укре­пил свой лагерь. Учтя его ошиб­ку, свой лагерь, рас­по­ло­жен­ный вбли­зи лаге­ря вос­став­ших, Вари­ний укре­пил «валом, рвом и боль­ши­ми соору­же­ни­я­ми» (Сал­лю­стий). Спар­так счел пози­цию невы­год­ной для боя. «…чтобы для наблюдаю­щих изда­ли было впе­чат­ле­ние о яко­бы сто­я­щих часо­вых, (вос­став­шие) поста­ви­ли све­жие тру­пы, под­пе­рев их вко­ло­чен­ны­ми колья­ми и зажгли мно­го­чис­лен­ные огни… (а сами ушли) по непро­хо­ди­мым доро­гам». Опа­са­ясь засад, пре­тор Вари­ний счел луч­шим отсту­пить, одна­ко через несколь­ко дней воз­об­но­вил пре­сле­до­ва­ние Спар­та­ка. «А рабы, спо­рив­шие из-за пла­на даль­ней­ших дей­ст­вий, были близ­ки к меж­до­усо­бию, Крикс и его еди­но­пле­мен­ни­ки — гал­лы и гер­ман­цы — хоте­ли идти навстре­чу вра­гу и самим вызвать его на бой. Напро­тив, Спар­так отсо­ве­то­вал напа­де­ние» (Сал­лю­стий).

К сожа­ле­нию, отсут­ст­вие еди­но­мыс­лия все­гда было уяз­ви­мой сто­ро­ной Спар­та­ков­ской армии. Не надо забы­вать, что фра­кий­цы и гал­лы не лади­ли меж­ду собой. Слиш­ком памят­но фра­кий­цам было наше­ст­вие гал­лов-скор­дис­ков, поко­рив­ших и раз­гра­бив­ших север­ную Фра­кию. Спар­так, как это явст­ву­ет из его дей­ст­вий, стре­мил­ся как мог ула­жи­вать кон­флик­ты, но они воз­ни­ка­ли вновь и вновь и, в кон­це кон­цов, при­ве­ли его армию к рас­ко­лу.

На этот раз Спар­та­ку уда­лось убедить сорат­ни­ков в сво­ей право­те. «В кон­це кон­цов, Спар­так убеж­да­ет сво­их вый­ти на поля более обшир­ные и бога­тые скотом, чтоб там, преж­де чем явит­ся Вари­ний, реор­га­ни­зо­вав­ши свое вой­ско, они мог­ли уве­ли­чить свою чис­лен­ность отбор­ны­ми людь­ми. Быст­ро най­дя под­хо­дя­ще­го про­вод­ни­ка из чис­ла плен­ных жите­лей Пице­ну­ма, Спар­так скрыв­шись за Эбу­рин­ски­ми гора­ми, дохо­дит до горо­да Нир (Нар?) в Лука­нии и оттуда на рас­све­те дости­га­ет Аппи­е­во­го фору­ма» (Сал­лю­стий).

Город был взят, и то, что про­изо­шло затем, про­де­мон­стри­ро­ва­ло, какой поверх­ност­ной была дис­ци­пли­на в армии вос­став­ших. Эта армия состо­я­ла из быв­ших рабов, за вре­мя пре­бы­ва­ния в раб­стве успев­ших устать от пови­но­ве­ния и желав­ших взять реванш за уни­же­ния. Конеч­но необ­хо­ди­мость соблюде­ния дис­ци­пли­ны была для всех оче­вид­ной, ведь толь­ко будучи спло­чен­ной арми­ей рабы мог­ли про­ти­во­сто­ять сво­им вра­гам. С дру­гой сто­ро­ны Спар­так вынуж­ден был мирить­ся с неиз­беж­ным паде­ни­ем дис­ци­пли­ны во вре­мя фура­жи­ро­вок. Ина­че чем гра­бе­жом армия вос­став­ших не мог­ла добыть про­до­воль­ст­вие и про­чие при­па­сы. Так «…убий­ства, пожа­ры, гра­бе­жи и наси­лия» рас­про­стра­ни­лись по Ита­лии. Опу­сто­ше­ны были Нола, Нуце­рия, Фурии и Мета­понт. Отго­лос­ки тех бед­ст­вий сохра­ни­лись даже в поэ­зии. Поз­же рим­ский поэт Гора­ций Флакк напи­шет в кни­ге сво­их од:

Маль­чик, ско­рее беги за вен­ка­ми, Дай нам елея, вина, что при мар­сах созре­ло, Если от пол­чищ бро­дя­щих Спар­та­ка что уце­ле­ло.

Если Спар­та­ку уда­ва­лось под­дер­жи­вать дис­ци­пли­ну в воен­ном лаге­ре, то город, взя­тый штур­мом, с точ­ки зре­ния его сол­дат пред­став­лял собой закон­ную добы­чу. «Спар­так, не будучи в состо­я­нии поме­шать это­му, хотя он неод­но­крат­но умо­лял рабов оста­вить их бес­чин­ство, решил пред­от­вра­тить их быст­ро­тою дей­ст­вий». Толь­ко изве­сти­ем о при­бли­же­нии к горо­ду войск пре­то­ра Вари­ния, Спар­та­ку уда­лось вер­нуть сво­их людей в строй.

«Вско­ре Спар­так, раз­бив в несколь­ких сра­же­ни­ях само­го пре­то­ра, в кон­це кон­цов взял в плен его лик­то­ров и захва­тил его коня» (Плу­тарх). В руках вос­став­ших ока­за­лись пре­тор­ские зна­ки отли­чия, от кото­рых, по свиде­тель­ству Фло­ра, не отка­зы­вал­ся Спар­так. На наш взгляд обла­че­ние рим­ско­го маги­ст­ра­та, кото­рое носил Спар­так, явля­ет­ся столь необыч­ной дета­лью исто­рии вос­ста­ния, что на этом сле­ду­ет оста­но­вить­ся подроб­ней.

Вос­ста­ние Спар­та­ка было анти­рим­ским, но, судя по неко­то­рым свиде­тель­ствам рим­ских исто­ри­ков, хотя бы выше­ука­зан­но­му — Фло­ра, отно­ше­ние Спар­та­ка к Риму не было таким уж без­услов­но нега­тив­ным, как при­ня­то счи­тать. Вряд ли, испы­ты­вая непри­язнь к како­му-то государ­ству, пол­ко­во­дец вою­ю­щей с ним армии будет носить зна­ки отли­чия сво­их вра­гов.

Даль­ше у Фло­ра чита­ем: «Даже и погре­бе­ние вождей, пав­ших в сра­же­нии, он справ­лял тор­же­ства­ми, подо­бав­ши­ми пол­ко­во­д­цам. Он при­ка­зы­вал плен­ным с ору­жи­ем в руках сра­жать­ся око­ло погре­баль­но­го кост­ра, как буд­то желая вполне загла­дить вся­кий позор про­шед­ше­го, если толь­ко он сам, быв­ший преж­де гла­ди­а­то­ром, будет устра­и­вать похо­ро­ны, как какой-нибудь важ­ный вель­мо­жа, с гла­ди­а­тор­ски­ми боя­ми». Под­твер­жда­ет это и Аппи­ан, сооб­щая, что в жерт­ву пав­ше­му Крик­су было при­не­се­но 300 рим­лян.

О погре­бе­ни­ях с гла­ди­а­тор­ски­ми боя­ми, в кото­рых участ­во­ва­ли плен­ные рим­ляне, пишет и Оро­зий в сво­ей кни­ге «Исто­рия про­тив языч­ни­ков»: «…на похо­ро­нах одной плен­ной жен­щи­ны, кото­рая лиши­ла себя жиз­ни в отча­я­нии от нару­ше­ния сво­его цело­муд­рия, они, как буд­то ско­рее учи­те­ля гла­ди­а­то­ров, чем началь­ни­ки вой­ска, устро­и­ли игры гла­ди­а­то­ров из 400 плен­ных, кото­рые, надо пола­гать, долж­ны были быть испы­та­ны для это­го зре­ли­ща». 400 плен­ных — огром­ная циф­ра, если учесть, что в гла­ди­а­тор­ских боях, дан­ных Цеза­рем в 65 году до н. э., рекорд­ных по чис­лен­но­сти для того вре­ме­ни, участ­во­ва­ло 640 гла­ди­а­то­ров.

Гла­ди­а­тор­ские бои Спар­та­ка тра­ди­ци­он­но трак­то­ва­лись как попыт­ка пре­под­не­сти рим­ля­нам мораль­ный урок, дать им про­чув­ст­во­вать на соб­ст­вен­ном опы­те несча­стье быть гла­ди­а­то­ром. Одна­ко необ­хо­ди­мо под­черк­нуть то обсто­я­тель­ство, что бои дава­лись по офи­ци­аль­но­му рим­ско­му пово­ду: погре­бе­ние важ­но­го лица или лица, память кото­ро­го жела­ют почтить таким высо­ко­тор­же­ст­вен­ным обра­зом. Труд­но пове­рить, чтоб Спар­так, желая ото­мстить рим­ля­нам, или воздей­ст­во­вать на их совесть, вся­кий раз дожи­дал­ся смер­ти сво­его сорат­ни­ка. Ско­рей это напо­ми­на­ет копи­ро­ва­ние чужих обы­ча­ев.

В самом деле, како­вы мог­ли быть у Спар­та­ка при­чи­ны для нена­ви­сти к Риму? Лич­ное пора­бо­ще­ние? Но Спар­так был сол­да­том, а карье­ра вои­на в антич­но­сти была чре­ва­та не толь­ко смер­тью или рана­ми, но и подоб­ным исхо­дом. Спар­так мог сде­лать­ся рабом не рим­лян, а кого-то из враж­деб­ных медам фра­кий­ских пле­мен, македо­нян, пон­тий­цев. Нена­висть и пре­зре­ние Спар­та­ка к Риму — плод вооб­ра­же­ния совре­мен­ных писа­те­лей и исто­ри­ков, нахо­див­ших­ся в пле­ну недав­них пред­став­ле­ний, в соот­вет­ст­вии с кото­ры­ми Рим был агрес­сив­ным государ­ст­вом, «тюрь­мой наро­дов», не вызы­вав­шим ниче­го, кро­ме нена­ви­сти. В дей­ст­ви­тель­но­сти же отно­ше­ние к Риму в опи­сы­вае­мую эпо­ху было дале­ко не одно­знач­но. Рим был могу­ще­ст­вен­ным государ­ст­вом, сре­дото­чи­ем поли­ти­че­ской жиз­ни Сре­ди­зем­но­мо­рья, и оба­я­ние могу­ще­ства и богат­ства влек­ло в Рим людей, желав­ших «уло­вить фор­ту­ну». Вряд ли сам Спар­так, этот сол­дат и наем­ник, был глух к таким меч­там. Могу­ще­ство Рима вполне отве­ча­ло его лич­ным амби­ци­ям, а невоз­мож­ность сде­лать­ся пол­но­цен­ным чле­ном рим­ско­го обще­ства толь­ко под­хле­сты­ва­ла их. При­ме­ряя зна­ки пре­тор­ско­го досто­ин­ства, отправ­ляя с гла­ди­а­то­ра­ми похо­ро­ны сво­их сорат­ни­ков, Спар­так, види­мо, чув­ст­во­вал себя вполне рим­ля­ни­ном. Тот факт, что Спар­так вое­вал с Римом, не опро­вер­га­ет выше­ска­зан­ное. Вой­ну с Римом дик­то­ва­ли исто­ри­че­ские усло­вия, обсто­я­тель­ства судь­бы Спар­та­ка, но чув­ства чело­ве­ка не все­гда зави­сят от внеш­них обсто­я­тельств.

Реак­ция самих рим­лян на гла­ди­а­тор­ские бои в лаге­ре вос­став­ших была бур­ной. Спар­та­ка про­кли­на­ли, а вот (немно­го забе­гая впе­ред) истреб­ле­ние плен­ных во вре­мя воз­вра­ще­ния армии вос­став­ших от Альп такой нега­тив­ной реак­ции не вызва­ло, хотя рим­лян погиб­ло при этом вряд ли мень­ше, а ско­рее боль­ше, чем во вре­мя этих пре­сло­ву­тых боев.

Здесь сле­ду­ет напом­нить, что уча­стие в гла­ди­а­тор­ских боях было нака­за­ни­ем и нака­за­ни­ем позор­ным. Плен­ные, защи­щав­шие свою зем­лю с ору­жи­ем в руках, не совер­ши­ли ника­ко­го пре­ступ­ле­ния ни перед зако­ном, ни перед самим Спар­та­ком, поэто­му при­нуж­де­ние их к уча­стию в гла­ди­а­тор­ских боях было с точ­ки зре­ния рим­лян про­яв­ле­ни­ем истин­но «вар­вар­ской» жесто­ко­сти и про­из­во­ла.

Пере­ме­на в пла­нах Спар­та­ка

«Теперь Спар­так стал уже вели­кой и гроз­ной силой, но как здра­во­мыс­ля­щий чело­век ясно пони­мал, что ему все же не сло­мить могу­ще­ства рим­лян, и повел свое вой­ско к Аль­пам, рас­счи­ты­вая перей­ти через горы и, таким обра­зом, дать каж­до­му воз­мож­ность вер­нуть­ся домой — иным во Фра­кию, дру­гим в Гал­лию. Но люди его, пола­га­ясь на свою силу и слиш­ком мно­го возо­мнив о себе, не послу­ша­лись и на пути ста­ли опу­сто­шать Ита­лию» (Плу­тарх).

Поход Спар­та­ка к Аль­пам сочув­ст­вен­но вос­при­ни­мал­ся исто­ри­ка­ми XIX века. Им пред­став­ля­лось очень бла­го­род­ным наме­ре­ние Спар­та­ка выве­сти рабов обрат­но на роди­ну, при этом забы­ва­лось, что Фра­кия и Гал­лия — стра­ны, из кото­рых про­изо­шло боль­шин­ство вос­став­ших, — не пред­став­ля­ли собой еди­ных государств, а явля­лись кон­гло­ме­ра­та­ми мно­же­ства пле­мен. Про­бле­ма­тич­но было и добрать­ся до сво­его пле­ме­ни, и зано­во нала­дить в нем жизнь, не гово­ря уже о том, что части Фра­кии и Гал­лии уже нахо­ди­лись в сфе­ре дося­гае­мо­сти Рима. Во Фра­кии, напри­мер, как раз в это вре­мя дей­ст­во­ва­ли вой­ска Мар­ка Лукул­ла, бра­та про­тив­ни­ка Мит­ри­да­та пол­ко­во­д­ца Луция Лукул­ла.

Поход Спар­та­ка к Аль­пам ско­рей пред­став­ля­ет­ся вынуж­ден­ной мерой, кото­рая вряд ли устра­и­ва­ла его само­го. Ему при­шлось бы разде­лить бое­спо­соб­ную армию, с боя­ми про­би­вать­ся во Фра­кию, а во Фра­кии, где у каж­до­го пле­мен­но­го вождя была своя дру­жи­на, он со сво­ей арми­ей, мог быть про­сто вос­при­нят как кон­ку­рент в борь­бе за власть и зем­лю. Сре­ди вос­став­ших же пред­ло­же­ние Спар­та­ка вызва­ло насто­я­щую бурю воз­му­ще­ния. «Немно­гие бла­го­ра­зум­ные одоб­ря­ли и гово­ри­ли, что им нече­го искать дру­го­го мето­да отступ­ле­ния: это были люди сво­бод­но­го духа и про­слав­лен­ные; …но часть по сво­ей глу­по­сти, пола­га­ясь на все пре­бы­ваю­щие силы, жесто­кие харак­те­ром, иные, позор­но забыв­шие о сво­ей родине, глав­ней­шая же мас­са по сво­ей раб­ской нату­ре, не стре­мясь ни к чему дру­го­му, кро­ме добы­чи и удо­вле­тво­ре­ния сво­ей жесто­ко­сти» (Сал­лю­стий).

Вряд ли оцен­ка Сал­лю­стия спра­вед­ли­ва. В дан­ных усло­ви­ях любая дру­гая армия вела бы себя сход­ным обра­зом. Вос­ста­ние — опас­ное пред­при­я­тие, гро­зив­шее рабам в слу­чае пора­же­ния смер­тью, рабы пошли на это, вняв при­зы­вам сво­его вождя, чело­ве­ка, в счаст­ли­вую звезду кото­ро­го они пове­ри­ли, а теперь, похо­же, он боль­ше не нуж­да­ет­ся в армии и рас­пус­ка­ет ее, а людям пред­ла­га­ет­ся спа­сать­ся, кто как может. Пред­ло­же­ние Спар­та­ка для них озна­ча­ло пре­да­тель­ство.

Судя по реши­тель­но­сти, с кото­рой Спар­так насто­ял на сво­ем пред­ло­же­нии, поки­нуть Ита­лию пред­став­ля­лось ему жиз­нен­ной необ­хо­ди­мо­стью. Поче­му же имен­но сей­час, после всех уси­лий, когда у него уже есть бое­спо­соб­ная армия, и она уже нача­ла одер­жи­вать победы? На наш взгляд, при­чи­ной тако­го реше­ния Спар­та­ка стал про­вал его пла­нов всту­пить в союз с Мит­ри­да­том. Вер­сия о неко­ем кос­вен­ном уча­стии Мит­ри­да­та в вос­ста­нии так или ина­че под­ни­ма­лась в лите­ра­ту­ре, хотя ника­кие источ­ни­ки не под­твер­жда­ют ее. Толь­ко Аппи­ан в сво­их «Мит­ри­да­то­вых вой­нах» пишет: «Он (Мит­ри­дат) знал, что и недав­но почти вся Ита­лия отпа­ла от рим­лян вслед­ст­вие нена­ви­сти к ним и была в дол­гой и оже­сто­чен­ной войне с ними и всту­пи­ла в союз про­тив них со Спар­та­ком — гла­ди­а­то­ром, чело­ве­ком, не имев­шим ника­ко­го зна­че­ния». Сведе­ния эти не соот­вет­ст­ву­ют дей­ст­ви­тель­но­сти: как извест­но, ни один ита­лий­ский город не при­со­еди­нил­ся к вос­ста­нию, — но они дока­зы­ва­ют, что о вос­ста­нии Мит­ри­дат знал и, воз­мож­но, даже следил за его ходом.

Пред­став­ля­ет­ся почти неиз­беж­ным, что Спар­так и Мит­ри­дат, воюя про­тив обще­го вра­га, долж­ны были под­дер­жи­вать некие отно­ше­ния меж­ду собой, но в дей­ст­ви­тель­но­сти тако­го про­изой­ти не мог­ло. Антич­ная рабо­вла­дель­че­ская пси­хо­ло­гия дела­ла невоз­мож­ны­ми тако­го рода сою­зы. Раб нико­гда не рас­смат­ри­вал­ся как рав­ный сво­бод­но­му, поэто­му для сво­бод­ных было попро­сту оскор­би­тель­но взи­рать на рабов как на воз­мож­ных союз­ни­ков. Толь­ко в момен­ты наи­выс­шей опас­но­сти для государ­ства рабы мог­ли при­зы­вать­ся в ряды вои­нов. При­чем чело­век, даже недав­но сде­лав­ший­ся рабом, вос­при­ни­мал­ся так, слов­но был рабом все­гда. Даже если Спар­так пытал­ся завя­зать отно­ше­ния с Мит­ри­да­том, при­чем сде­лал он это, ско­рее все­го, через кого-то из при­бли­жен­ных царя, напри­мер, фра­кий­ца Дио­ни­сия, вряд ли эта попыт­ка вызва­ла у Мит­ри­да­та что-либо, кро­ме воз­му­ще­ния. Победа над Римом с помо­щью бег­лых рабов была бы для Мит­ри­да­та, «в шест­на­дца­том колене потом­ка пер­сид­ско­го царя Дария Гис­тас­па», позор­ней пора­же­ния.

Види­мо, Спар­так либо не полу­чил отве­та от Мит­ри­да­та, либо полу­чил ответ отри­ца­тель­ный. Убедив­шись, что на помощь царя рас­счи­ты­вать не при­хо­дит­ся, Спар­та­ку не оста­ва­лось ниче­го дру­го­го, как воз­мож­но ско­рей поки­нуть Ита­лию. Про­дол­же­ние вой­ны в оди­ноч­ку было и бес­пер­спек­тив­но и опас­но. Слиш­ком хоро­шо Спар­так пом­нил участь вос­став­ших рабов Сици­лии.

Правота Спар­та­ка была неопро­вер­жи­ма. В кон­це кон­цов, вос­став­шие долж­ны были согла­сить­ся с ним, но это реше­ние, как пока­за­ли даль­ней­шие собы­тия, озна­ча­ло рас­кол армии. При­чи­ны отде­ле­ния отряда Крик­са от армии Спар­та­ка иссле­до­ва­лись мно­го­крат­но и не избе­жа­ли неко­то­рой доли эмо­цио­наль­но­го вос­при­я­тия, пред­по­сыл­ки для кото­ро­го, впро­чем, дик­ту­ют нам сами антич­ные авто­ры. Так, Плу­тарх объ­яс­ня­ет при­чи­ны отде­ле­ния Крик­са от Спар­та­ка «высо­ко­ме­ри­ем и занос­чи­во­стью» гер­ман­цев его отряда, а Сал­лю­стий в выше­при­веден­ном отрыв­ке пишет о раздо­рах в вой­ске рабов, кото­рые очень лег­ко мож­но увя­зать с после­дую­щим отде­ле­ни­ем Крик­са. Разу­ме­ет­ся, не эмо­ции были при­чи­ной рас­ко­ла. При­чи­ны эти усмат­ри­ва­лись небез­осно­ва­тель­но в мно­го­на­цио­наль­ном харак­те­ре армии Спар­та­ка. Не спо­ря с этим утвер­жде­ни­ем, хоте­лось бы оста­но­вить­ся на нем подроб­нее. Антич­ные авто­ры были пре­крас­но осве­дом­ле­ны о нацио­наль­ном соста­ве спар­та­ков­ской армии, в кото­рой подав­ля­ю­щее боль­шин­ство состав­ля­ли фра­кий­цы, гал­лы и гер­ман­цы. Осо­бен­но ука­зы­ва­ет­ся, что гал­лы и гер­ман­цы под­чи­ня­ют­ся Крик­су, а после его смер­ти Ган­ни­ку и Касту. «Крикс и его еди­но­пле­мен­ни­ки – гал­лы и гер­ман­цы…» (Сал­лю­стий), «Пре­тор Марк Красс сна­ча­ла счаст­ли­во сра­зил­ся с частью бег­лых рабов, состо­яв­шей из гал­лов и гер­ман­цев, пере­бив трид­цать пять тысяч рабов и убив их вождя Ган­ни­ка» (Тит Ливий). Оче­вид­но то, что фра­кий­цы под­чи­ня­ют­ся Спар­та­ку, фра­кий­цу по про­ис­хож­де­нию, не тре­бо­ва­ло спе­ци­аль­но­го уточ­не­ния.

Итак, в то вре­мя как армия Спар­та­ка нача­ла свое дви­же­ние к Аль­пам, гал­лы и гер­ман­цы Крик­са отде­ля­ют­ся от нее. Их поведе­ние абсо­лют­но не выглядит нело­гич­ным, если пред­по­ло­жить, что осно­ву отряда Крик­са состав­ля­ли гал­лы Циз­аль­пий­ской Гал­лии, для кото­рых Гал­лия Транс­аль­пий­ская была чуж­би­ной. Что каса­ет­ся гер­ман­цев, кото­рых в отряде Крик­са так мно­го, что Плу­тарх даже ука­зы­ва­ет на его чисто гер­ман­ский состав, то, веро­ят­но, мы име­ем дело с детьми тев­то­нов и ким­вров, попав­ши­ми в плен и про­дан­ны­ми в раб­ство со сво­и­ми мате­ря­ми. Пле­ме­на тев­то­нов и ким­вров потер­пе­ли пора­же­ние от рим­лян и пре­кра­ти­ли свое суще­ст­во­ва­ние в 102—101 годах, к момен­ту нача­ла вос­ста­ния их дети долж­ны были дав­но достичь зре­ло­го воз­рас­та. Отно­си­тель­но нацио­наль­ной при­над­леж­но­сти тев­то­нов и ким­вров до сих пор нет пол­ной ясно­сти, веро­ят­но, пра­виль­на наи­бо­лее употре­би­тель­ная вер­сия об их сме­шан­ном гал­ло-гер­ман­ском про­ис­хож­де­нии. При­со­еди­нив­шись к вос­ста­нию, ким­вры груп­пи­ро­ва­лись вокруг гал­ла Крик­са, кото­рый вос­при­ни­мал­ся ими, как «свой». Гер­ман­цы Крик­са еще мень­ше гал­лов рас­по­ло­же­ны были ухо­дить за Аль­пы. Зем­ли и иму­ще­ства у них там не оста­лось. К тому же сам Спар­так соби­ра­ет­ся отсту­пать не в Гал­лию, а в Испа­нию. Ким­вры осу­ще­ст­ви­ли попыт­ку вторг­нуть­ся в Испа­нию в 105 году до н. э., кото­рая была отби­та испан­ца­ми. Веро­ят­но, ким­вры — «гер­ман­цы» армии Крик­са никак не рас­счи­ты­ва­ли на дру­же­ский при­ем в Испа­нии. Таким обра­зом, отступ­ле­ние за Аль­пы для Крик­са пол­но­стью исклю­ча­лось.

Меж­ду тем «раз­дра­же­ние, вызван­ное в Сена­те низ­ким и недо­стой­ным харак­те­ром вос­ста­ния, усту­пи­ло место стра­ху и созна­нию опас­но­сти, и Сенат отпра­вил про­тив вос­став­ших, как на одну из труд­ней­ших и вели­чай­ших войн, обо­их кон­су­лов разом» (Плу­тарх). Итак вой­на с бег­лы­ми раба­ми была при­зна­на делом государ­ст­вен­ной важ­но­сти. На нее были отправ­ле­ны оба кон­су­ла 72 года: Гней Кор­не­лий Лен­тул Кло­ди­ан и Луций Гел­лий Попли­ко­ла.

Отде­ле­ние Крик­са от Спар­та­ка имен­но в тот момент, когда армию вос­став­ших пре­сле­ду­ет кон­суль­ская армия, так­же вызы­ва­ло нема­ло спо­ров. Каза­лось бы, перед лицом силь­но­го вра­га сле­до­ва­ло бы отло­жить лич­ные сче­ты и сооб­ща встре­тить опас­ность. В.Лес­ков, напри­мер, пред­по­ла­га­ет, что Спар­так разде­лил армию наме­рен­но, и здесь мы име­ем дело с неудач­ным манев­ром, бел­ле­три­стам же более эффект­ной видит­ся тема ссо­ры вождей. Дума­ет­ся, что и здесь эмо­ции отнюдь не отно­си­лись к делу. Имен­но узнав о при­бли­же­нии кон­суль­ских армий, Крикс при­нял реше­ние отде­лить­ся от армии Спар­та­ка, с кото­рой он про­шел чет­верть рас­сто­я­ния до Альп. Уча­стие в бит­ве было ему не выгод­но, ведь оста­вать­ся в Ита­лии он не пред­по­ла­гал, а его малень­кая армия после сра­же­ния еще боль­ше пореде­ла бы. Крикс попро­сту вывел свою армию из-под уда­ра, небез­осно­ва­тель­но рас­счи­ты­вая, что кон­суль­ская армия устре­мит­ся за Спар­та­ком — глав­ной сво­ей целью. Дума­ет­ся, что побуди­тель­ные при­чи­ны Крик­са были Спар­та­ку извест­ны и не мог­ли встре­тить сопро­тив­ле­ния с его сто­ро­ны. Вождям теперь уже двух повстан­че­ских армий нуж­но было думать преж­де все­го о сво­их людях, помочь друг дру­гу они не мог­ли, хотя, воз­мож­но, Спар­так попы­тал­ся бы уве­сти за собой кон­суль­скую армию, чтоб дать сво­е­му това­ри­щу лиш­ний шанс поки­нуть Ита­лию.

После отде­ле­ния от Спар­та­ка Крикс отсту­па­ет к горе Гар­ган. Кон­су­лы же, в свою оче­редь, разде­ли­ли армии. «Один из них, Гел­лий, неожи­дан­но напав на отряд гер­ман­цев, из высо­ко­ме­рия и занос­чи­во­сти отде­лив­ших­ся от Спар­та­ка, уни­что­жил его цели­ком» (Плу­тарх).

К сожа­ле­нию, воен­ным талан­том Крикс не обла­дал. Свою несо­сто­я­тель­ность в каче­стве пол­ко­во­д­ца он про­де­мон­стри­ро­вал в пер­вом же само­сто­я­тель­ном бою. Его армия сра­жа­лась «самым оже­сто­чен­ным обра­зом» (Оро­зий), и все же потер­пе­ла сокру­ши­тель­ное пора­же­ние. «Сам Крикс и две тре­ти его вой­ска пали в бит­ве» (Аппи­ан).

«Спар­так же быст­ро дви­гал­ся через Апен­нин­ские горы к Аль­пам…» (Аппи­ан). Ему пред­сто­я­ло пре­вра­тить пора­же­ние Крик­са в три­умф сво­его пол­ко­вод­че­ско­го талан­та. «Один из кон­су­лов опе­ре­дил его и закрыл путь к отступ­ле­нию, а дру­гой дого­нял сза­ди» (Аппи­ан). Обру­шив­шись сна­ча­ла на кон­су­ла Лен­ту­ла, Спар­так раз­бил его и обра­тил в бег­ство. Затем он про­дол­жил пре­сле­до­ва­ние отсту­паю­ще­го непри­я­те­ля, а кон­сул Лен­тул тем вре­ме­нем объ­еди­нил остат­ки сво­ей раз­би­той армии с вой­ском Гел­лия. Объ­еди­нен­ная кон­суль­ская армия высту­пи­ла про­тив Спар­та­ка толь­ко для того, чтоб полу­чить вто­рое тяже­лое пора­же­ние. Это был окон­ча­тель­ный раз­гром кон­су­лов.

Остав­шись победи­те­лем на поле боя, Спар­так мог воздать долг пав­шим. По свиде­тель­ству Аппи­а­на, погре­бе­ние Крик­са было отме­че­но гла­ди­а­тор­ски­ми боя­ми, слух о кото­ром дошел до Рима. Надо пола­гать, что сама мас­штаб­ность этих игр была наме­рен­ной. Устра­и­вая их, Спар­так одно­вре­мен­но дости­гал несколь­ких целей. Изве­стие о рас­ко­ле в лаге­ре вос­став­ших навер­ня­ка было вос­при­ня­то в Риме с чув­ст­вом закон­но­го удо­вле­тво­ре­ния: рабы по сво­ей при­род­ной несклон­но­сти к орга­ни­зо­ван­но­сти всту­па­ют в сва­ры, и вой­на ско­ро сой­дет на нет сама собой. Тре­бо­ва­лось дать понять рим­ля­нам, что послед­ст­вия рас­ко­ла уже устра­не­ны, армия вос­став­ших победо­нос­на и ста­ла еще силь­нее, ее вождь не испы­ты­ва­ет ника­ко­го стра­ха перед гроз­ным име­нем Рима и с сами­ми рим­ля­на­ми наме­рен посту­пать так, как сочтет нуж­ным. С дру­гой сто­ро­ны, рас­кол не мог не вызвать уны­ния сре­ди сорат­ни­ков Спар­та­ка, игры были при­зва­ны вну­шить им уве­рен­ность, что с рас­пря­ми вождей покон­че­но. Несмот­ря на раз­молв­ку, Крикс и после сво­его ухо­да про­дол­жал оста­вать­ся сорат­ни­ком и дру­гом Спар­та­ка. Про­яв­лен­ное им вели­ко­ду­шие долж­но было креп­че при­вя­зать к нему про­чих вождей вос­ста­ния.

К Аль­пам

Несмот­ря на две бле­стя­щие победы, Спар­так не соби­рал­ся обра­щать ору­жие про­тив Рима. В этом харак­тер­ная осо­бен­ность спар­та­ков­ской вой­ны. Вся она пред­став­ля­ет собой череду манев­ров, име­ю­щих целью избе­жать уда­ра рим­ских войск, но никак не реши­тель­ных насту­па­тель­ных опе­ра­ций. Даже не обла­дая осо­бы­ми позна­ни­я­ми в воен­ном деле, ясно: невоз­мож­но выиг­рать вой­ну, не раз­ви­вая успе­ха, не пере­хва­ты­вая ини­ци­а­ти­ву у про­тив­ни­ка. Спар­так же, сколь­ко бы побед он ни одер­жи­вал в Ита­лии, сде­лать это­го не мог. У армии вос­став­ших не было союз­ни­ков, даже таких, кото­рые под­дер­жи­ва­ли бы ее хотя бы мате­ри­аль­но. Един­ст­вен­ный воз­мож­ный союз­ник вос­став­ших, Мит­ри­дат, не мог или не хотел ока­зать им помощь. Сре­ди пери­пе­тий тогдаш­ней бур­ной исто­рии, армия Спар­та­ка была подоб­на лод­ке в штор­мо­вом море, и Спар­так изо всех сил пытал­ся най­ти для сво­его кораб­ля спо­кой­ную при­стань.

Армия дви­га­лась к Аль­пам. Две победы над кон­су­ла­ми все же повли­я­ли на реше­ние Спар­та­ка рас­пу­стить армию. Теперь, после того, как сла­ва об этих победах про­ка­ти­лась по сопре­дель­ным стра­нам, он счи­тал это неце­ле­со­об­раз­ным.

Как и сно­ше­ния с Мит­ри­да­том, воз­мож­ные свя­зи Спар­та­ка и Сер­то­рия не под­твер­жда­ют­ся источ­ни­ка­ми, хотя и пред­став­ля­ют­ся вполне прав­до­по­доб­ны­ми. К 72 году дела Сер­то­рия скла­ды­ва­лись дале­ко не бле­стя­ще. На помощь Метел­лу Пию был направ­лен самый про­слав­лен­ный пол­ко­во­дец Рима Гней Пом­пей. Пом­пею уда­лось добить­ся реши­тель­но­го пере­ло­ма в ходе воен­ных дей­ст­вий. Уме­лой дипло­ма­ти­ей он лишил Сер­то­рия под­держ­ки галль­ских пле­мен и в самой Испа­нии сумел пошат­нуть вли­я­ние Сер­то­рия. Уме­ние вести пере­го­во­ры, так­тич­ное исполь­зо­ва­ние лич­но­го оба­я­ния вооб­ще было силь­ной сто­ро­ной Пом­пея и не раз помо­га­ло ему в даль­ней­шем. Воен­ные неуда­чи (неза­дол­го до того Метелл Пий раз­бил армию Пер­пер­ны, сорат­ни­ка Сер­то­рия) демо­ра­ли­зо­ва­ли Сер­то­рия. Он сде­лал­ся вспыль­чив, подо­зри­те­лен, и подо­зри­тель­ность лиши­ла его остат­ков дове­рия, а после того, как по при­ка­зу Сер­то­рия были пере­би­ты дети испан­ской зна­ти, содер­жав­ши­е­ся в одном из под­власт­ных ему горо­дов, испан­цы нача­ли откры­то пере­хо­дить на сто­ро­ну Пом­пея. Сер­то­рий нахо­дил­ся в отча­ян­ном поло­же­нии и нуж­дал­ся в любых союз­ни­ках. Воз­мож­но, имен­но тогда меж­ду ним и Спар­та­ком воз­ник­ло согла­ше­ние, и Спар­так повел свои вой­ска в Испа­нию.

«…навстре­чу же ему во гла­ве деся­ти­ты­сяч­но­го вой­ска высту­пил Пуб­лий Кас­сий, намест­ник той части Гал­лии, что лежит по реке Паду. В завя­зав­шем­ся сра­же­нии пре­тор был раз­бит наго­ло­ву, понес огром­ные поте­ри в людях и сам едва спас­ся бег­ст­вом» (Плу­тарх).

Неудач­ное для Кас­сия сра­же­ние про­изо­шло у Мути­ны. Путь из Ита­лии был открыт, но вме­сто того, чтоб поки­нуть, как он и стре­мил­ся, эту стра­ну, Спар­так неожи­дан­но повер­нул назад, на юг. Это свя­зы­ва­ют, и, на наш взгляд, пра­виль­но, со смер­тью Сер­то­рия, кото­рая после­до­ва­ла в резуль­та­те поку­ше­ния в 72 году до н. э.

Исто­рия Спар­та­ков­ской вой­ны — это исто­рия неудач и исто­рия отча­ян­но­го, самоот­вер­жен­но­го их пре­одо­ле­ния. Сна­ча­ла рух­нул план Спар­та­ка заклю­чить союз с Мит­ри­да­том, затем вос­став­шие лиши­лись вто­ро­го воз­мож­но­го союз­ни­ка в лице Сер­то­рия, и пере­чень бед­ст­вий, кото­рые гото­ви­ла Спар­та­ку судь­ба, был еще дале­ко не полон.

Начи­нал­ся самый дра­ма­ти­че­ский отре­зок вос­ста­ния. Вос­став­шие вот-вот долж­ны были ока­зать­ся лицом к лицу с гроз­ны­ми сила­ми Рима. Воз­вра­щал­ся из Испа­нии победо­нос­ный Пом­пей, мог быть ото­зван из Малой Азии Лукулл. Они вели вой­ска, совсем не похо­жие на те «набран­ные наспех и мимо­хо­дом» леги­о­ны, кото­рые спар­та­ков­цы при­вык­ли обра­щать в бег­ство. Это были зака­лен­ные в боях, опыт­ные сол­да­ты, те самые непо­беди­мые леги­о­ны, оста­вив­шие в веках немерк­ну­щую сла­ву рим­ско­го ору­жия.

Оста­вать­ся в Ита­лии нече­го было и думать. Хотя Флор и пишет, что Спар­так «соста­вил план напа­де­ния на Рим», такая воз­мож­ность, если и при­хо­ди­ла ему в голо­ву, вряд ли рас­смат­ри­ва­лась им всерь­ез. Рим­ляне вовсе не были без­за­щит­ны­ми обы­ва­те­ля­ми и свой город не отда­ли бы без боя, оса­да затя­ну­лась бы на дол­гое вре­мя, вполне доста­точ­ное для того, чтоб к Риму подо­спел Пом­пей. Реше­ние Спар­та­ка было иным.

«Он при­ка­зал сжечь весь лиш­ний обоз, убить всех плен­ных и пере­ре­зать вьюч­ный скот, чтоб идти налег­ке. Пере­беж­чи­ков, во мно­же­стве при­хо­див­ших к нему, Спар­так не при­ни­мал». Аппи­ан дает убеди­тель­ную кар­ти­ну под­готов­ки к фор­си­ро­ван­но­му мар­шу. Спар­так моби­ли­зу­ет все силы, избав­ля­ет­ся от нена­деж­ных эле­мен­тов, тех самых пере­беж­чи­ков, кото­рых еще нуж­но поста­вить в строй, при­учить к дис­ци­плине, обу­чить вое­вать, (ведь сей­час, когда Спар­так может рас­счи­ты­вать толь­ко на само­го себя, судь­ба и его, и армии, зави­сит от выуч­ки сол­дат) а на это нет вре­ме­ни. К тому же армия Спар­та­ка и без того вели­ка, Аппи­ан гово­рит о 120000 пехоты.

Итак, прой­ти Ита­лию уско­рен­ным мар­шем, и, что дей­ст­ви­тель­но тре­бу­ет­ся Спар­та­ку, так это надеж­ное укры­тие, где мож­но было отсидеть­ся, отдох­нуть, ведь его армия ведет воен­ные дей­ст­вия уже вто­рой год. Есте­ствен­ным обра­зом вни­ма­ние Спар­та­ка обра­ща­ет­ся на Сици­лию. Этот ост­ров, уже два раза ста­но­вив­ший­ся аре­ной гран­ди­оз­ных раб­ских вос­ста­ний, пло­до­род­ный, бога­тый хле­бом, пред­став­лял­ся иде­аль­ным убе­жи­щем. Вряд ли Спар­так наме­ре­вал­ся оста­вать­ся на Сици­лии навсе­гда. Ско­рей, он соби­рал­ся исполь­зо­вать ее в каче­стве базы. Мит­ри­дат, хоть и тер­пел пора­же­ния от Рима, был еще жив, зна­чит, дол­жен был про­дол­жать вой­ну. Спар­так еще рас­счи­ты­вал на то, что Мит­ри­дат опра­вит­ся от пора­же­ний, вновь овла­де­ет ини­ци­а­ти­вой и тогда, воз­мож­но, он не будет столь щепе­ти­лен в выбо­ре союз­ни­ков. В таком слу­чае пира­ты, поль­зо­вав­ши­е­ся покро­ви­тель­ст­вом бос­пор­ско­го царя, с лег­ко­стью пере­пра­вят армию Спар­та­ка назад в Ита­лию.

К это­му вре­ме­ни отно­сит­ся еще одно меро­при­я­тие Спар­та­ка, про­из­вед­шее силь­ней­шее впе­чат­ле­ние на рим­лян. «Спар­так занял горы вокруг Фурий и самый город. Он запре­тил куп­цам, тор­го­вав­шим с его людь­ми, пла­тить золо­том и сереб­ром, а сво­им — при­ни­мать их. Мятеж­ни­ки поку­па­ли толь­ко желе­зо и медь за доро­гую цену и тех, кото­рые при­но­си­ли им эти метал­лы, не оби­жа­ли» (Аппи­ан). Пли­ний Стар­ший спу­стя почти сто лет после вос­ста­ния в сво­ей «Есте­ствен­ной исто­рии» напи­шет: «поду­мать толь­ко, для каких неж­но­стей про­да­ют­ся золо­че­ные или даже золотые сосуды. А в то же вре­мя мы хоро­шо зна­ем, что Спар­так запре­тил в сво­ем лаге­ре кому бы то ни было иметь золо­то и сереб­ро. Настоль­ко выше было у наших бег­лых рабов бла­го­род­ство души…» Такая реак­ция рим­лян не уди­ви­тель­на, ведь еще исто­рик Сал­лю­стий назы­вал глав­ны­ми поро­ка­ми совре­мен­но­го ему обще­ства алч­ность и често­лю­бие. Суро­вое бес­ко­ры­стие Спар­та­ка про­из­во­ди­ла впе­чат­ле­ние едва ли не уко­ра алч­но­сти рим­лян. Цели же Спар­та­ка понят­ны. Это тоже был спо­соб моби­ли­зо­вать силы. В насто­я­щий момент невоз­мож­но было поз­во­лить себе рос­кошь жить в свое удо­воль­ст­вие, неиз­вест­но, что гото­вит вос­став­шим буду­щее, и день­ги нуж­ны были на вся­кий непред­виден­ный слу­чай.

Слух о раз­гро­ме кон­суль­ских армий достиг Рима. «Государ­ство испы­ты­ва­ло почти не мень­ший страх, чем когда Ган­ни­бал сто­ял угро­жаю­ще у ворот Рима» (Оро­зий). Страх не уди­ви­тель­ный, если учесть, что сло­во «гла­ди­а­тор» было сино­ни­мом сло­ва «бан­дит», а от целой армии бег­лых рабов, пред­во­ди­тель­ст­ву­е­мой гла­ди­а­то­ром, жда­ли повто­ре­ния кам­пан­ских ужа­сов.

«В Пицене кон­су­лы сно­ва попы­та­лись ока­зать ему про­ти­во­дей­ст­вие. Здесь про­изо­шло вто­рое боль­шое сра­же­ние, и сно­ва рим­ляне были раз­би­ты» (Аппи­ан). «Узнав обо всем этом, воз­му­щен­ный Сенат при­ка­зал кон­су­лам не тро­гать­ся с места и поста­вил во гла­ве рим­ских сил Мар­ка Лици­ния Крас­са» (Плу­тарх).

Красс

Мар­ку Лици­нию Крас­су не повез­ло в исто­рии. В наши дни его имя свя­зы­ва­ет­ся в первую оче­редь с победой над Спар­та­ком. Оди­оз­ный образ жесто­ко­го бога­ча-победи­те­ля как буд­то спе­ци­аль­но создан для того, чтоб сопут­ст­во­вать обра­зу бла­го­род­но­го бор­ца за сво­бо­ду, отте­няя его. Нача­ло этой вполне совре­мен­ной тра­ди­ции поло­жил, тем не менее, Плу­тарх, пред­по­слав­ший жиз­не­опи­са­нию сво­его героя сле­дую­щую уни­чи­жи­тель­ную харак­те­ри­сти­ку: «Рим­ляне утвер­жда­ют, что блеск его мно­го­чис­лен­ных доб­ро­де­те­лей омра­ча­ет­ся лишь одним поро­ком — жаж­дой нажи­вы. А я думаю, что этот порок, взяв верх над осталь­ны­ми его поро­ка­ми, сде­лал их лишь менее замет­ны­ми». Таким обра­зом, Плу­тарх пере­чер­ки­ва­ет все луч­шие каче­ства соб­ст­вен­но­го героя, а каче­ства эти у Мар­ка Крас­са име­лись.

Марк Лици­ний Красс (115—53 гг. до н. э.) про­ис­хо­дил из древ­не­го пле­бей­ско­го рода Лици­ни­ев. Отец его и бра­тья погиб­ли во вре­мя пере­во­рота, устро­ен­но­го в Риме Мари­ем и Цин­ной. Это собы­тие при­ве­ло Крас­са в стан их смер­тель­но­го вра­га Сул­лы, где он быст­ро сде­лал­ся одним из самых близ­ких к дик­та­то­ру людей. Моло­дой Марк Красс отли­чил­ся в бит­ве у Кол­лин­ских ворот. В то вре­мя как все вой­ско Сул­лы было отбро­ше­но, Красс, пред­во­ди­тель­ст­во­вав­ший пра­вым кры­лом, раз­бил непри­я­те­ля, обра­тил в бег­ство и пре­вра­тил пора­же­ние в победу.

Пери­од еди­но­лич­но­го прав­ле­ния Сул­лы ниче­го не при­ба­вил к сла­ве Крас­са. Мож­но ска­зать, что на его био­гра­фии, как и на всей рим­ской исто­рии I века до н. э., прав­ле­ние Сул­лы оста­лось сомни­тель­ным пят­ном. Про Крас­са гово­ри­ли, что он ску­па­ет за бес­це­нок иму­ще­ство каз­нен­ных, выпра­ши­ва­ет себе круп­ные подар­ки, гово­ри­ли даже, что в спис­ки проскри­би­ро­ван­ных он внес кого-то, польстив­шись на его состо­я­ние.

В даль­ней­шем Красс при­умно­жил свое состо­я­ние, ску­пая стро­е­ния, постра­дав­шие после пожа­ров, частых в тогдаш­нем Риме. Целая армия рабов-архи­тек­то­ров и стро­и­те­лей, Плу­тарх гово­рит, что их было у Крас­са до пяти­сот, воз­во­ди­ла на при­над­ле­жа­щих Крас­су пусто­шах новые жилые дома. Таким обра­зом, он сде­лал­ся вла­дель­цем боль­шей части жилищ­ной соб­ст­вен­но­сти в Риме. Вла­дел Красс и сереб­ря­ны­ми руд­ни­ка­ми, и поме­стья­ми, он поку­пал по низ­кой цене моло­дых рабов, обу­чал цен­ным про­фес­си­ям: сек­ре­та­рей, домо­пра­ви­те­лей, юве­ли­ров, — и затем пере­про­да­вал за боль­шую цену. Сло­вом, это был в совре­мен­ном пони­ма­нии дело­вой чело­век, знаю­щий цену день­гам и уме­ю­щий их пре­умно­жать. И по кон­трасту сле­до­ва­ло бы упо­мя­нуть еще об одном обсто­я­тель­стве, нема­ло­важ­ном, несмот­ря на всю свою интим­ность. Женив­шись на вдо­ве одно­го из сво­их бра­тьев по име­ни Тер­тул­ла, Красс оста­вал­ся всю жизнь при­мер­ным семья­ни­ном, и это в то вре­мя, когда мно­го­крат­ные бра­ки и раз­во­ды рим­ско­го ноби­ли­те­та зача­стую име­ли поли­ти­че­скую подо­пле­ку. О млад­шем сыне Крас­са — Пуб­лии, тра­ги­че­ски погиб­шем в Пар­фии вме­сте с отцом, Цице­рон писал: «Красс был юно­ша, не про­сто пре­крас­но обра­зо­ван­ный, но по-насто­я­ще­му глу­бо­ко уче­ный. Он обла­дал и доволь­но живым умом и бога­тым, не лишен­ным изя­ще­ства, сло­гом; он казал­ся вну­ши­тель­ным без над­мен­но­сти и скром­ным без робо­сти».

Одна­ко сами по себе дело­вые каче­ства Крас­са не вызы­ва­ли ни малей­ше­го сочув­ст­вия в гла­зах его совре­мен­ни­ков. С точ­ки зре­ния рим­лян спо­соб­ность пре­умно­жать капи­та­лы ниче­го не при­бав­ля­ла к досто­ин­ствам граж­да­ни­на, ведь раз­бо­га­теть, пожа­луй, суме­ет и воль­ноот­пу­щен­ник. Красс же вполне был сыном сво­его вре­ме­ни и сво­его наро­да. Роль пре­успе­ваю­ще­го ком­мер­сан­та была чуж­да его само­лю­бию. Он желал выдви­нуть­ся на обще­ст­вен­ном попри­ще, и здесь дея­тель­ность Крас­са кон­тра­сти­ру­ет с уже зна­ко­мым его обли­ком. Красс брал­ся защи­щать ответ­чи­ков по делам, от кото­рых отка­зы­вал­ся Цице­рон. Дом его был открыт для гостей, при­чем в этом про­яв­ля­лось свое­об­раз­ное кокет­ство Крас­са, желаю­щих погла­зеть на рос­кошь извест­ней­ше­го бога­ча уго­ща­ли неза­тей­ли­вы­ми блюда­ми с самой про­стой посуды, зато отмен­ным было раду­шие хозя­и­на.

Пред­у­преди­тель­но­стью, про­стотой обра­ще­ния, неиз­мен­ной готов­но­стью ока­зать помощь (если она не каса­лась денеж­ных вопро­сов) Красс вызы­вал все­об­щее одоб­ре­ние в наро­де. Это была его дипло­ма­тия, его спо­соб добить­ся попу­ляр­но­сти, и все же Пом­пей, в два­дцать пять лет про­зван­ный сограж­да­на­ми Вели­ким, увен­чан­ный сла­вой сво­их побед, неиз­мен­но мая­чил перед ним, точ­но раз­дра­жаю­щее напо­ми­на­ние о недо­сти­жи­мом.

В этом харак­тер­ней­шая чер­та тогдаш­ней рим­ской поли­ти­ки. В Риме не суще­ст­во­ва­ло непро­хо­ди­мой про­па­сти меж­ду карье­рой граж­дан­ской и воен­ной, напро­тив, одна обу­слав­ли­ва­ла дру­гую. Замет­но, насколь­ко боль­ше дове­рия пита­ли рим­ляне к государ­ст­вен­ным дея­те­лям, увен­чан­ным лав­ра­ми победо­нос­ных пол­ко­вод­цев, чем к «людям тоги». Ни Цице­ро­ну, ни Като­ну даже в мину­ты сво­его наи­выс­ше­го тор­же­ства не уда­ва­лось достиг­нуть солид­но­го поли­ти­че­ско­го капи­та­ла Пом­пея Вели­ко­го. Это обсто­я­тель­ство лег­ко объ­яс­ни­мо, если вспом­нить ту лихо­рад­ку, в кото­рой жила Рес­пуб­ли­ка вре­мен кри­зи­са. Вла­де­ние ора­тор­ским мастер­ст­вом было обя­за­тель­ным усло­ви­ем уча­стия в поли­ти­че­ской жиз­ни. Какие сло­ва гре­ме­ли с три­бун и сколь­ко про­из­но­си­лось слов, но как опре­де­лить, кто из ора­то­ров спо­со­бен на прак­ти­ке руко­во­дить государ­ст­вом? Пол­ко­во­дец же, добив­ший­ся победы над вра­гом, сумев­ший моби­ли­зо­вать все, необ­хо­ди­мое для армии, про­явив­ший стра­те­ги­че­ский талант на поле боя, конеч­но же, обла­да­ет все­ми каче­ства­ми, кото­рые необ­хо­ди­мы государ­ст­вен­но­му дея­те­лю в эти нелег­кие вре­ме­на.

Как раз лав­ров победо­нос­но­го пол­ко­во­д­ца отча­ян­но недо­ста­ва­ло Крас­су. Но, для того, чтоб при­об­ре­сти эти лав­ры, нуж­на вой­на, а началь­ство во всех суля­щих сла­ву вой­нах уже разо­бра­но Пом­пе­ем и обо­и­ми Лукул­ла­ми. Когда в Рим при­шла весть о раз­гро­ме Спар­та­ком кон­суль­ских армий, Красс решил, что его час про­бил. Вой­на с вос­став­ши­ми раба­ми, ради кото­рой не нуж­но уез­жать из Ита­лии и бро­сать надол­го дела, корот­кая и в то же вре­мя более чем серь­ез­ная (про­шло вре­мя, когда над Спар­та­ком сме­я­лись, как над возо­мнив­шем о себе гла­ва­рем раз­бой­ни­чьей вата­ги) как нель­зя луч­ше отве­ча­ла нуж­дам Крас­са.

Ему без труда уда­лось полу­чить пост глав­но­ко­ман­дую­ще­го. Это был про­ду­ман­ный и в то же вре­мя рис­ко­ван­ный шаг. Пора­же­ние озна­ча­ло для Крас­са крах его поли­ти­че­ской карье­ры. Чело­ве­ку, потер­пев­ше­му пора­же­ние от рабов, рим­ский народ вряд ли дове­рит сколь-нибудь важ­ную государ­ст­вен­ную долж­ность. Итак, победа и толь­ко победа.

При под­готов­ке к войне Красс про­явил при­су­щие ему каче­ства дело­во­го чело­ве­ка. Он ниче­го не упус­ка­ет из виду, с долж­ным вни­ма­ни­ем под­хо­дит к фор­ми­ро­ва­нию офи­цер­ско­го кор­пу­са сво­ей армии. Его сопро­вож­да­ют мно­гие пред­ста­ви­те­ли рим­ской зна­ти, «увле­чен­ные его сла­вой и чув­ст­вом лич­ной друж­бы к нему» (Плу­тарх). Веро­ят­но, дол­ги и обя­зан­ность про­явить бла­го­дар­ность за уже ока­зан­ные услу­ги тоже сыг­ра­ли свою роль. Красс имел воз­мож­ность отби­рать в свою армию наи­бо­лее опыт­ных и талант­ли­вых офи­це­ров. К двум кон­суль­ским леги­о­нам он при­бав­ля­ет еще четы­ре, собран­ные и эки­пи­ро­ван­ные на его день­ги, и во гла­ве сво­ей армии выдви­га­ет­ся к гра­ни­цам обла­сти пице­нов, навстре­чу дви­жу­ще­му­ся от Альп Спар­та­ку.

Два пол­ко­во­д­ца

«Но Спар­так пере­ме­нил реше­ние идти на Рим. Он счи­тал себя еще не рав­но­силь­ным рим­ля­нам, так как вой­ско его дале­ко не все было в доста­точ­ной бое­вой готов­но­сти: ни один ита­лий­ский город не при­мкнул к мятеж­ни­кам; это были рабы, пере­беж­чи­ки и вся­кий сброд» (Аппи­ан).

Вряд ли у Спар­та­ка вооб­ще было наме­ре­ние ата­ко­вать Рим, но при­веден­ный отры­вок недву­смыс­лен­но свиде­тель­ст­ву­ет о том, что собой пред­став­ля­ла армия вос­став­ших. Ниче­го уди­ви­тель­но­го, что Спар­так в Аль­пах отка­зал­ся при­ни­мать пере­беж­чи­ков, попол­няя ими свою и без того огром­ную, но крайне нена­деж­ную армию.

Спар­так уско­рен­ным мар­шем дви­га­ет­ся вдоль побе­ре­жья Адри­а­ти­че­ско­го моря через Цис­па­дан­скую Гал­лию, Умбрию и Пицен, где его без­успеш­но попы­та­лась оста­но­вить объ­еди­нен­ная армия кон­су­лов. У гра­ниц Пице­на его ожи­дал Красс.

Рас­счи­ты­вая пере­хва­тить Спар­та­ка, он рас­по­ло­жил­ся лаге­рем, «а лега­та сво­его Мум­мия во гла­ве двух леги­о­нов послал в обход с при­ка­за­ни­ем сле­до­вать за непри­я­те­лем, не всту­пая, одна­ко, в сра­же­ние и избе­гая даже мел­ких сты­чек. Но Мум­мий при пер­вом же слу­чае, поз­во­ляв­шем рас­счи­ты­вать на успех, начал бой и потер­пел пора­же­ние, при­чем мно­гие из его людей были уби­ты, дру­гие спас­лись бег­ст­вом, побро­сав ору­жие» (Плу­тарх).

Красс не оста­вил без послед­ст­вий такое нару­ше­ние дис­ци­пли­ны. Рим­ская армия с при­выч­ной лег­ко­стью тер­пе­ла пора­же­ния от рабов, и Крас­са такое обсто­я­тель­ство реши­тель­но не устра­и­ва­ло. Слиш­ком мно­гое было постав­ле­но им на кар­ту: вся его поли­ти­че­ская карье­ра, все амби­ции, а, зна­чит, едва ли не сама жизнь. «Ото­брав 500 чело­век — зачин­щи­ков бег­ства и разде­лив их на пять­де­сят десят­ков, он при­ка­зал пре­дать смер­ти из каж­до­го десят­ка по одно­му чело­ве­ку — на кого ука­жет жре­бий» (Плу­тарх). Аппи­ан, в каче­стве одной из вер­сий, назы­ва­ет еще более устра­шаю­щее коли­че­ство каз­нен­ных — 4000, при­чем, ссы­ла­ясь на неиз­вест­ные источ­ни­ки, утвер­жда­ет, что жре­бий бро­са­ла вся армия Крас­са. Это было древ­нее, жесто­кое, дав­но не при­ме­няв­ше­е­ся и почти забы­тое за дав­но­стью лет нака­за­ние, кото­рое Красс вос­ста­но­вил во всей суро­во­сти древ­них вре­мен. Вид этой каз­ни про­из­вел на вой­ско чрез­вы­чай­ное впе­чат­ле­ние. Отныне стиль вой­ны пере­ме­нил­ся. Рим­ляне отныне ста­ли боять­ся рабов мень­ше, чем соб­ст­вен­но­го пол­ко­во­д­ца. Заклю­чи­тель­ный этап вос­ста­ния испол­нен дра­ма­тиз­ма, воен­ные дей­ст­вия сде­ла­лись оже­сто­чен­ны­ми, победа или пора­же­ние ста­ли для сра­жаю­щих­ся сто­рон вопро­сом жиз­ни или смер­ти.

Вско­ре Крас­су пред­ста­ви­лась воз­мож­ность пре­рвать тягост­ную череду пора­же­ний рим­ской армии. Он одер­жал победу над «10000 спар­та­ков­цев, где-то сто­яв­ших лаге­рем отдель­но от сво­их» (Аппи­ан). «А Спар­так тем вре­ме­нем отсту­пил через Лука­нию и вышел к морю. Встре­тив в про­ли­ве кили­кий­ских пира­тов, он решил пере­брать­ся с их помо­щью в Сици­лию, выса­дить на ост­ро­ве две тыся­чи чело­век и сно­ва раз­жечь вос­ста­ние сици­лий­ских рабов, едва затух­шее неза­дол­го перед тем: доста­точ­но было бы искры, чтобы оно вспых­ну­ло с новой силой. Но кили­кий­цы, усло­вив­шись со Спар­та­ком о пере­воз­ке и при­няв дары, обма­ну­ли его и ушли из про­ли­ва» (Плу­тарх).

Види­мо, налич­ных кораб­лей не хва­та­ло для того, чтоб пере­вез­ти на Сици­лию всю армию. Две тыся­чи рабов долж­ны были сыг­рать роль пере­до­во­го отряда и под­гото­вить плац­дарм к при­бы­тию само­го Спар­та­ка, он же рас­счи­ты­вал тем вре­ме­нем покон­чить с Крас­сом. Пира­ты посту­пи­ли так, как это во все вре­ме­на было свой­ст­вен­но «джентль­ме­нам уда­чи». Вос­поль­зо­вав­шись слу­ча­ем и полу­чив лег­кие день­ги, выпол­нять какие-то обя­за­тель­ства они не сочли целе­со­об­раз­ным и рети­ро­ва­лись.

«Вынуж­ден­ный отсту­пить от побе­ре­жья, Спар­так рас­по­ло­жил­ся с вой­ском на Регий­ском полу­ост­ро­ве» (Плу­тарх). Сюда же при­был и Красс. «Сама при­ро­да это­го места под­ска­за­ла ему, что надо делать». Вто­рой раз за всю вой­ну Спар­так ока­зал­ся в ловуш­ке. Попе­рек пере­шей­ка от моря до моря по при­ка­зу Крас­са был вырыт ров дли­ной в 55 кило­мет­ров, глу­би­ной око­ло пяти мет­ров. Выну­тую изо рва зем­лю исполь­зо­ва­ли для стро­и­тель­ства укреп­лен­но­го вала. Даже уве­рен­ный более или менее в сво­ей армии, Красс не желал рис­ко­вать.

«Сна­ча­ла соору­же­ния эти мало забо­ти­ли Спар­та­ка» (Плу­тарх). Оста­вать­ся в Ита­лии он не наме­ре­вал­ся и теперь, после неудач­ной попыт­ки дого­во­рить­ся с пира­та­ми, с еще боль­шей настой­чи­во­стью пытал­ся достичь Сици­лии само­сто­я­тель­но. «…запер­тые в брут­тий­ском углу, они ста­ли гото­вить­ся к бег­ству в Сици­лию и, не имея лодок, напрас­но пыта­лись пере­плыть через бур­ный про­лив на плотах из бре­вен и на бал­ках, свя­зан­ных вет­вя­ми…» (Флор).

Труд­но вооб­ра­зить, какие чув­ства дол­жен был испы­ты­вать Спар­так. Плоты и бал­ки свя­зан­ные вет­вя­ми, — это знак отча­я­ния. Про­вал вто­рой попыт­ки был гроз­ным зна­ме­ни­ем того, что уда­ча отвер­ну­лась от Спар­та­ка, боги лиши­ли его сво­его рас­по­ло­же­ния. Плоты раз­ме­та­ла буря, а сти­хий­ные силы при­ро­ды в осо­бен­но­сти склон­ны были вос­при­ни­мать, как про­яв­ле­ния воли богов. Но какой бы силы удар судь­бы не пости­гал Спар­та­ка, он про­ти­во­по­став­лял ему не мень­шую твер­дость духа. Спар­так про­дол­жал сра­жать­ся.

Аппи­ан упо­ми­на­ет о неудач­ной попыт­ке штур­мо­вать укреп­ле­ния Крас­са, при­чем с удо­вле­тво­ре­ни­ем сооб­ща­ет: «Красс на заре уни­что­жил око­ло 6000 чело­век непри­я­те­лей, а вече­ром еще при­бли­зи­тель­но столь­ко же, в то вре­мя как из рим­ско­го вой­ска было толь­ко трое уби­тых и семь ране­ных. Тако­ва была пере­ме­на, про­ис­шед­шая в армии Крас­са бла­го­да­ря введен­ной им дис­ци­плине».

Неуда­ча не заста­ви­ла Спар­та­ка отка­зать­ся от наме­ре­ния про­би­вать себе доро­гу с Регий­ско­го полу­ост­ро­ва. Он уже убедил­ся, что до Сици­лии ему не добрать­ся. Необ­хо­ди­мо было, по край­ней мере, вырвать­ся на опе­ра­тив­ный про­стор. «Он ждал толь­ко всад­ни­ков, кое-откуда при­бы­вав­ших к нему» (Аппи­ан), а меж­ду тем бес­по­ко­ил оса­ждав­ших мел­ки­ми вылаз­ка­ми, затруд­няя оса­ду. «Он посто­ян­но неожи­дан­но напа­дал на них, набра­сы­вал пуч­ки хво­ро­ста в ров, зажи­гал их и таким путем делал оса­ду чрез­вы­чай­но труд­ной. Он при­ка­зал пове­сить плен­но­го рим­ля­ни­на в про­ме­жу­точ­ной поло­се меж­ду обо­и­ми вой­ска­ми, пока­зы­вая тем самым, что ожи­да­ет его вой­ско в слу­чае пора­же­ния» (Аппи­ан).

В Риме затяж­ной харак­тер оса­ды вызвал раз­дра­же­ние. На соб­ст­вен­ном опы­те убедив­шись в пол­ко­вод­че­ских талан­тах Спар­та­ка и ожи­дая любых неожи­дан­но­стей от силь­но­го и изо­бре­та­тель­но­го вра­га, Сенат решил нако­нец про­ти­во­по­ста­вить Спар­та­ку рав­но­го ему пол­ко­во­д­ца. Вто­рым глав­но­ко­ман­дую­щим в войне со Спар­та­ком был назна­чен воз­вра­щаю­щий­ся из Испа­нии Пом­пей. Это назна­че­ние было как нель­зя менее на руку Крас­су, чье рев­ни­вое сопер­ни­че­ство в сла­ве с Пом­пе­ем было обще­из­вест­ным. Теперь желан­ные лав­ры усколь­за­ли от него к сопер­ни­ку, и так без меры увен­чан­но­му воен­ной сла­вой. А ведь неза­дол­го до того Красс счи­тал свое поло­же­ние настоль­ко рис­ко­ван­ным, что даже сам писал в Сенат, пред­ла­гая при­звать из Испа­нии Пом­пея, а из Фра­кии Лукул­ла. Тогда, не наде­ясь на победу, он стре­мил­ся хотя бы пере­ло­жить ответ­ст­вен­ность за окон­ча­ние вой­ны на чужие пле­чи. Появ­ле­ние Пом­пея или Лукул­ла лиши­ло бы его, конеч­но, лав­ров победи­те­ля, но и позо­ра пора­же­ния он избе­жал бы.

Аго­ния

«Красс, опа­са­ясь, что сла­ва победы может достать­ся Пом­пею, ста­рал­ся вся­че­ски уско­рить дело и стал напа­дать на Спар­та­ка. Послед­ний, так­же желая пред­у­предить при­бы­тие Пом­пея, пред­ло­жил Крас­су всту­пить в пере­го­во­ры». Пред­ло­же­ние было с пре­зре­ни­ем отверг­ну­то, но вот инте­рес­но, что имен­но соби­рал­ся пред­ло­жить Спар­так Крас­су? Может быть, про­сто взят­ку за то, чтоб Красс при­оста­но­вил воен­ных дей­ст­вия и дал Спар­та­ку воз­мож­ность каким-то обра­зом поки­нуть Ита­лию? В этом слу­чае победа, по край­ней мере, не доста­лась бы ни ему, ни Пом­пею.

Дождав­шись бур­ной и снеж­ной зим­ней ночи, Спар­так повел свою армию на штурм укреп­ле­ний Крас­са. Зава­лив неболь­шую часть рва хво­ро­стом и зем­лей, ему уда­лось с боем про­бить себе доро­гу к Брун­ди­зию.

И сно­ва в армии вос­став­ших, демо­ра­ли­зо­ван­ной посто­ян­ны­ми неуда­ча­ми, отсут­ст­ви­ем пер­спек­тив, пред­чув­ст­ви­ем близ­ко­го кон­ца вспых­ну­ли раздо­ры. Счаст­ли­вой звезде Спар­та­ка уже не верят. То один, то дру­гой отряд отде­ля­ет­ся от армии, чтоб искать спа­се­ния на свой страх и риск. «…мно­гие, отпав от Спар­та­ка, рас­по­ло­жи­лись отдель­ным лаге­рем у Лукан­ско­го озе­ра. Напав на этот отряд, Красс про­гнал его от озе­ра, но не смог пре­сле­до­вать и истреб­лять вра­гов, так как вне­зап­ное появ­ле­ние Спар­та­ка оста­но­ви­ло их бег­ство» (Плу­тарх). И опять, как это было с Крик­сом, вели­ко­ду­шие Спар­та­ка, блеск его манев­ра спас­ли его людей и лиши­ли рим­лян победы.

Но и вслед за этим от армии Спар­та­ка отде­ля­ет­ся круп­ный отряд, состо­я­щий из гал­лов и гер­ман­цев, под пред­во­ди­тель­ст­вом Гая Кан­ни­ция и Каста. Это даже не отряд, а почти поло­ви­на армии. Рим­ские источ­ни­ки ука­зы­ва­ют чис­ло погиб­ших в после­до­вав­шем бою это­го отряда с рим­ля­на­ми — трид­цать пять тысяч. Оба лаге­ря вос­став­ших рабов, по-види­мо­му, рас­по­ла­га­лись неда­ле­ко друг от дру­га. Секст Юлий Фрон­тин в сво­ем сочи­не­нии «О воен­ных хит­ро­стях» так опи­сы­ва­ет про­ис­шед­шее: «Красс в войне с бег­лы­ми раба­ми у горы Коло­ма­ция стал дву­мя лаге­ря­ми рядом с лаге­рем вра­гов. Затем ночью, пере­ме­нив­шись вой­ска­ми и оста­вив палат­ку пред­во­ди­те­ля в боль­шом лаге­ре, чтобы обма­нуть вра­гов, он сам вывел свое вой­ско и поста­вил его в бое­вом поряд­ке у подош­вы выше­на­зван­ной горы. Разде­лив­ши кон­ни­цу, он при­ка­зал Л. Квинк­цию часть ее напра­вить про­тив Спар­та­ка и завле­кать его при­твор­ным видом боя, а дру­гою частью кон­ни­цы поста­рать­ся выма­нить на бит­вы гал­лов и гер­ман­цев из отрядов Каста и Ган­ни­ка (Гая Кан­ни­ция) и под при­твор­ным видом сра­же­ния завлечь их туда, где он сам зара­нее сто­ял со сво­им вой­ском в бое­вом поряд­ке. Когда вар­ва­ры ста­ли их пре­сле­до­вать, кон­ни­ца рас­сту­пи­лась, уйдя на флан­ги, и вне­зап­но перед вра­га­ми появил­ся бое­вой строй рим­ской пехоты, кото­рая с гром­ким кри­ком уда­ри­ла на них».

Плу­тарх ука­зы­ва­ет иное чис­ло погиб­ших — две­на­дцать тысяч три­ста. Из них толь­ко двое были уби­ты в спи­ну «все осталь­ные пали, оста­ва­ясь в строю и сра­жа­ясь про­тив рим­лян». Вме­сте с ними погиб­ли и их вожди, Гай Кан­ни­ций и Каст. Спар­та­ка окру­жа­ли бла­го­род­ные люди, вожди вос­ста­ния гиб­ли с ору­жи­ем в руках, ни один не пытал­ся спа­сти жизнь в бег­стве. А вот и достав­ша­я­ся рим­ля­нам добы­ча, впе­чат­ля­ю­щий спи­сок, свиде­тель­ство недав­них побед спар­та­ков­цев: «…пять рим­ских орлов, два­дцать шесть воен­ных знач­ков, мно­го воен­ной добы­чи, меж­ду кото­рой было пять лик­тор­ских свя­зок с секи­ра­ми» (Фрон­тин).

После это­го пора­же­ния Спар­так начал отступ­ле­ние к Пете­лий­ским горам, «за ним по пятам сле­до­ва­ли Квинт, один из лега­тов Крас­са и кве­стор Скро­фа. Но когда Спар­так обер­нул­ся про­тив рим­лян, они бежа­ли без огляд­ки и едва спас­лись, с боль­шим трудом выне­ся из бит­вы ране­но­го кве­сто­ра. Этот успех и погу­бил Спар­та­ка, вскру­жив голо­вы бег­лым рабам. Они теперь и слы­шать не хоте­ли об отступ­ле­нии и не толь­ко отка­зы­ва­лись пови­но­вать­ся сво­им началь­ни­кам, но, окру­жив их на пути, с ору­жи­ем в руках при­нуди­ли вести вой­ска назад через Лука­нию на рим­лян» (Плу­тарх).

Даже рас­па­даю­ща­я­ся армия Спар­та­ка еще страш­на для рим­лян, если ее ведет сам Спар­так. Отко­лов­ши­е­ся части его армии истреб­ля­лись рим­ля­на­ми в одном-един­ст­вен­ном бою, но имя Спар­та­ка окру­жал оре­ол непо­беди­мо­го пол­ко­во­д­ца (за два года вой­ны он лич­но не потер­пел ни одно­го пора­же­ния), зна­ли рим­ляне и гроз­ное зна­ме­ние, пред­ше­ст­во­вав­шее обра­ще­нию его в раб­ство. Все это никак не дава­ло им при­нять­ся за Спар­та­ка всерь­ез. Они пре­сле­ду­ют его, выма­ты­вая его армию, и все же не реша­ясь дать решаю­щее сра­же­ние.

«…шли они туда же, куда спе­шил и Красс, до кото­ро­го ста­ли дохо­дить вести о при­бли­жав­шем­ся Пом­пее; да и в дни выбо­ров было мно­го тол­ков о том, что победа над вра­га­ми долж­на быть делом Пом­пея: сто­ит ему явить­ся — и с вой­ной будет покон­че­но одним уда­ром» (Плу­тарх). В Брун­ди­зии тогда нахо­дил­ся и Марк Лукулл, намест­ник про­вин­ции Македо­ния, брат Луция Лукул­ла. Марк Лукулл, как и Пом­пей, был вызван Сена­том в помощь Крас­су, без кото­рой Красс теперь меч­тал обой­тись.

Желая быст­рей дать рабам решаю­щее сра­же­ние, Красс рас­по­ло­жил­ся лаге­рем рядом с ними. При­вык­ший к осто­рож­но­сти дело­вой чело­век, он даже в спеш­ке дей­ст­во­вал мето­ди­че­ски, не пре­не­брег уста­нов­лен­ным пра­ви­лом укреп­лять лагерь. В то вре­мя как его сол­да­ты рыли ров, «…рабы тре­во­жи­ли их сво­и­ми нале­та­ми. С той и дру­гой сто­ро­ны ста­ли под­хо­дить все большие под­креп­ле­ния, и Спар­так был, нако­нец, постав­лен в необ­хо­ди­мость выстро­ить все свое вой­ско» (Плу­тарх).

Из слов Плу­тар­ха явст­ву­ет, что Спар­так не хотел тогда дать Крас­су бой. Толь­ко необ­хо­ди­мость заста­ви­ла его постро­ить вой­ско для бит­вы. Такая мед­ли­тель­ность уди­ви­тель­на, учи­ты­вая, что Пом­пей со сво­ей арми­ей нахо­дит­ся уже совсем близ­ко, но, воз­мож­но, Спар­так ждал имен­но его. Пол­ко­вод­че­ский талант Спар­та­ка был срод­ни талан­ту вели­чай­ше­го пол­ко­во­д­ца антич­но­сти, Ган­ни­ба­ла. Подоб­но Ган­ни­ба­лу Спар­так «…на все обра­щал вни­ма­ние». Он знал о непри­яз­ни меж­ду Пом­пе­ем и Крас­сом, кото­рая долж­на была толь­ко усу­гу­бить­ся, когда Пом­пей явит­ся ото­брать у Крас­са его победу. Учи­ты­вая неиз­беж­ную нераз­бе­ри­ху при пере­да­че дел меж­ду дву­мя нелю­без­но настро­ен­ны­ми пол­ко­во­д­ца­ми, Спар­так, воз­мож­но, счи­тал имен­но этот момент наи­бо­лее удач­ным для нане­се­ния уда­ра. Одна­ко свой послед­ний бой Спар­та­ку при­шлось дать не тогда, когда под­ска­зы­ва­ло ему чутье пол­ко­во­д­ца, а в час, кото­рый назна­чи­ла судь­ба.

Послед­ний бой

«Перед нача­лом боя ему под­ве­ли коня, но он выхва­тил меч и убил его, гово­ря, что в слу­чае победы полу­чит мно­го хоро­ших коней от вра­гов, а в слу­чае пора­же­ния не будет нуж­дать­ся и в сво­ем. С эти­ми сло­ва­ми он устре­мил­ся на само­го Крас­са; ни вра­же­ское ору­жие, ни раны не мог­ли его оста­но­вить, и все же к Крас­су он не про­бил­ся и лишь убил двух столк­нув­ших­ся с ним цен­ту­ри­о­нов» (Плу­тарх).

Цен­ту­ри­о­ны — кад­ро­вые воен­ные. Сме­ло мож­но ска­зать, что на них дер­жа­лась рим­ская армия. В воен­ном лаге­ре они были хра­ни­те­ля­ми уста­ва и тра­ди­ций, в бою — при­ме­ром для леги­о­не­ров. Если Спар­та­ку про­ти­во­сто­я­ло сра­зу два цен­ту­ри­о­на, это свиде­тель­ст­ву­ет об исклю­чи­тель­ной напря­жен­но­сти боя. А бой и в самом деле был ужа­сен, «…гран­ди­оз­ная бит­ва, чрез­вы­чай­но оже­сто­чен­ная вслед­ст­вие отча­я­ния, охва­тив­ше­го такое боль­шое коли­че­ство людей. Спар­так был ранен в бед­ро дро­ти­ком: опу­стив­шись на коле­но и выста­вив впе­ред щит, он отби­вал­ся от напа­дав­ших, пока не пал вме­сте с боль­шим чис­лом окру­жав­ших его» (Аппи­ан).

Таков был конец Спар­та­ка, чело­ве­ка, чья гран­ди­оз­ная лич­ность по сво­им мас­шта­бам сопо­ста­ви­ма с Боже­ст­вен­ным Юли­ем — Гаем Юли­ем Цеза­рем. Подоб­но, как это гово­ри­ли про Цеза­ря, про Спар­та­ка мож­но ска­зать, что его вели­чие было тем замет­ней, чем ужас­нее были обру­ши­вав­ши­е­ся на него несча­стья. Он обла­дал ред­ким сре­ди людей каче­ст­вом — спо­соб­но­стью сра­жать­ся до кон­ца. Труд­но сра­жать­ся с вра­гом, но вдвойне труд­ней сра­жать­ся, не имея чет­ких пер­спек­тив, очень мало надежд, пре­одоле­вая неуда­чи, строя один за дру­гим пла­ны, кото­рые судь­ба раз­би­ва­ет одним при­кос­но­ве­ни­ем, и сно­ва и сно­ва напря­гая силы в погоне за все более уда­ля­ю­щей­ся победой.

Как лег­ко было бы Спар­та­ку, подоб­но Сер­то­рию послед­них лет, забро­сить дела, хотя бы после тех неудач­ных попы­ток выса­дить­ся в Сици­лии. Хоть недол­го пожить для себя, в пирах и заба­вах, а затем, по при­ме­ру рим­лян, кото­рым недву­смыс­лен­но под­ра­жал Спар­так, вскрыть себе вены. Но он про­дол­жа­ет руко­во­дить сво­ей рас­па­даю­щей­ся арми­ей, озлоб­лен­ны­ми, отча­яв­ши­ми­ся людь­ми, гото­вы­ми обра­тить ору­жие про­тив сво­их вождей. Окру­жен­ный вра­га­ми, он про­дол­жа­ет жить ради победы и даже в сво­ем послед­нем бою, когда уже все кон­че­но, когда его армия гибнет, пыта­ет­ся сде­лать все лич­но от него зави­ся­щее, чтоб вырвать ее у жесто­кой судь­бы. Свою уди­ви­тель­ную силу он дела­ет сво­ей послед­ней став­кой. Сто­и­ло ему убить Крас­са, и опять заша­та­лась бы чаша весов, смя­те­ние охва­ти­ло бы вра­же­ское вой­ско и, воз­мож­но, рабам уда­лось бы вырвать победу у рим­лян. Тогда Спар­так обру­шил­ся бы на Пом­пея, а победа над Пом­пе­ем озна­ча­ла очень мно­гое, воз­мож­но, даже пере­го­во­ры с Сена­том.

Убить Крас­са Спар­та­ку не уда­лось, «…окру­жен­ный вра­га­ми, он пал под их уда­ра­ми, не отсту­пая ни на шаг и сра­жа­ясь до кон­ца» (Плу­тарх), но погиб он с ору­жи­ем в руках. Да, ско­рее все­го, имен­но такой смер­ти он и желал для себя. Даже самые ярост­ные недоб­ро­же­ла­те­ли Спар­та­ка из чис­ла рим­ских исто­ри­ков гово­рят о его смер­ти почти­тель­но, ведь ува­же­ние к доб­ле­сти было явным досто­ин­ст­вом рим­лян. «Спар­так, сра­жа­ясь храб­рей­шим обра­зом в пер­вом ряду, был убит и погиб, как подо­ба­ло бы вели­ко­му пол­ко­вод­цу», — пишет Флор, автор одно­го из самых едких опи­са­ний вос­ста­ния.

Чис­лен­ность армии Спар­та­ка в послед­нем бою антич­ные исто­ри­ки оце­ни­ва­ли в 90 тысяч чело­век. Несмот­ря на поте­ри и отпа­де­ние отдель­ных частей, армия Спар­та­ка, по сооб­ще­нию Аппи­а­на, все еще оста­ва­лось очень боль­шой. Из них 60 тысяч погиб­ло в бою, и 6 тысяч было взя­то в плен. Осталь­ные бежа­ли и были впо­след­ст­вии истреб­ле­ны арми­ей Пом­пея, подо­спев­шей к вече­ру на место сра­же­ния. 60 тысяч погиб­ших — гран­ди­оз­ная по мер­кам антич­но­сти циф­ра. Одна она мог­ла бы гово­рить о неслы­хан­ной оже­сто­чен­но­сти боя. Рас­счи­ты­вать на поща­ду бег­лые рабы не мог­ли. Поми­мо всех про­чих сооб­ра­же­ний, их даже нель­зя было сно­ва про­дать в раб­ство, никто не купил бы раба, за пле­ча­ми кото­ро­го сто­я­ло два года воору­жен­но­го вос­ста­ния. 6 тысяч плен­ных были рас­пя­ты на кре­стах вдоль Аппи­е­вой доро­ги, веду­щий из Рима в Капую. Тела Спар­та­ка на поле боя не нашли. Воз­мож­но, он и ринул­ся в самую гущу боя в надеж­де быть изруб­лен­ным в схват­ке, чтоб его тело не попа­ло на пору­га­ние в руки вра­гов, и судь­ба, такая без­жа­лост­ная при жиз­ни, после смер­ти бла­го­во­ли­ла ему.

Гово­рить о том, что он бежал либо был выне­сен с поля боя, пред­став­ля­ет­ся излиш­ним. Бег­ство было не в харак­те­ре Спар­та­ка, а выне­сти его тело было и тем более невоз­мож­но, учи­ты­вая, что две рим­ские армии дела­ли все, чтоб не допу­стить рас­се­и­ва­ния бег­ле­цов по окрест­но­стям.

И все же со смер­тью Спар­та­ка свя­за­на некая загад­ка. Все антич­ные авто­ры в один голос утвер­жда­ют, что Спар­так погиб в послед­нем бою, никто даже в каче­стве гипо­те­зы не пред­по­ла­га­ет, что он мог спа­стись и это при том, что, судя по все­му, тела Спар­та­ка никто не видел. Риск­нем пред­по­ло­жить, что тело Спар­та­ка все же было най­де­но, но ока­за­лось до такой сте­пе­ни иска­ле­че­но, что опо­знать его мож­но было толь­ко по осо­бым при­ме­там. Пред­став­лять труп в таков виде на все­об­щее осмот­ре­ние не риск­ну­ли. Рим­ля­нам при­хо­ди­лось учи­ты­вать настро­е­ние рабов, а сре­ди них тем ско­рей пошли бы слу­хи, что Спар­так спас­ся и ско­ро опять себя пока­жет, если бы им пред­ста­ви­ли тело, кото­рое невоз­мож­но опо­знать. В таком слу­чае луч­ше отде­лы­вать­ся полу­прав­дой, что и было сде­ла­но, а в сенат Красс со спо­кой­ной душой мог пре­до­ста­вить реля­цию о несо­мнен­ной гибе­ли Спар­та­ка. Эта вер­сия и оста­лась в сочи­не­ни­ях антич­ных исто­ри­ков.

Ито­ги вос­ста­ния

Точек зре­ния на ито­ги вос­ста­ния и его вли­я­ние на ход даль­ней­шей рим­ской исто­рии столь­ко же, сколь­ко трак­то­вок само­го вос­ста­ния. В совет­ской исто­рии вос­ста­ние Спар­та­ка, точ­ней, необ­хо­ди­мость уси­ле­ния на государ­ст­вен­ном уровне кон­тро­ля за экс­плу­а­ти­ру­е­мым клас­сом рабов, при­зна­ва­ли одной из при­чин пере­хо­да Рес­пуб­ли­ки к Импе­рии. Наи­бо­лее орто­док­саль­на пози­ция исто­ри­ков 30-х годов XX века, назы­вав­ших вос­ста­ние Спар­та­ка рево­лю­ци­ей рабов — наи­выс­шей фор­мой клас­со­вой борь­бы антич­но­сти, после чего еще почти шесть­сот лет рим­ская импе­рия кло­ни­лась к упад­ку. Это без­услов­ные край­но­сти.

На наш взгляд к истине бли­же Момм­зен. Вос­ста­ние Спар­та­ка никак не повли­я­ло на даль­ней­шую рим­скую исто­рию. В совре­мен­ных сочи­не­ни­ях вос­ста­ния рабов не без ост­ро­умия срав­ни­ва­ют со сти­хий­ны­ми бед­ст­ви­я­ми. За раба­ми не при­зна­ва­лось граж­дан­ских прав, сле­до­ва­тель­но, не при­зна­ва­лось и прав хоть как-то вли­ять на поли­ти­ку государ­ства. Бунт под­ле­жал лик­вида­ции, участ­ни­ки — нака­за­нию, раз­ру­шен­ное хозяй­ство вос­ста­нав­ли­ва­лось, и государ­ство про­дол­жа­ло жить преж­ней жиз­нью.

На этом мож­но и окон­чить эту ста­тью, но это было бы не толь­ко неспра­вед­ли­во по отно­ше­нию к Спар­та­ку, но и про­сто бли­зо­ру­ко.

Скульп­ту­ра «Спар­так». Лувр. Источ­ник: Aca­de­mic.

Ведь про­шло более двух тысяч лет, а Спар­так не забыт, и имя его до сих пор вызы­ва­ет такое вооду­шев­ле­ние, слов­но он все еще жив, а не почил где-то в безы­мян­ной моги­ле в зем­ле Ита­лии. Раз­ве гром увер­тю­ры в Боль­шом Теат­ре, раз­ве книж­ные пол­ки, широ­кие экра­ны Гол­ли­вуда, ста­туя Спар­та­ка в Лув­ре, мону­мент в Сан­дан­ски не про­дол­же­ние исто­рии вос­ста­ния?

Сце­на из бале­та «Спар­так». Источ­ник: Боль­шой театр.

Если на минут­ку дать волю фан­та­зии, мож­но пред­по­ло­жить, что имен­но это­го и хотел Спар­так. Имен­но это и было его целью. Он не хотел уйти в исто­рию без­вест­ным. Он хотел бро­сить на исто­рию всю мощь сво­ей лич­но­сти, всю испо­лин­скую силу сво­ей воли, чтоб заста­вить ее, исто­рию чужо­го наро­да, потес­нить­ся и дать ему место на сво­их стра­ни­цах.

Юный болель­щик «Спар­та­ка». Источ­ник: Офи­ци­аль­ный сайт ста­ди­о­на ФК «Спар­так».

Чело­век все­гда доби­ва­ет­ся того, чего страст­но жела­ет. Спар­так желал бес­смер­тия и полу­чил его. Имен­но это каче­ство — без­гра­нич­ное често­лю­бие, без­гра­нич­ная вера в победу, дела­ет Спар­та­ка таким род­ст­вен­ным исто­рии Рима, исто­рии кра­ха Рес­пуб­ли­ки, и сре­ди геро­ев, чьи име­на запи­са­ны на скри­жа­лях исто­рии, вождей и вожа­ков сво­его вре­ме­ни: Цеза­ря, Сул­лы, Цице­ро­на, Кати­ли­ны, Като­на, Мария, Пом­пея, реши­тель­ных и неисто­вых, отча­ян­ных бой­цов и не менее отча­ян­ных кон­сер­ва­то­ров, — свое место по пра­ву зани­ма­ет и «Вели­кий гене­рал раб­ской вой­ны», чело­век, о кото­ром ска­за­но, что вождь, под­ни­маю­щий рабов на бит­ву за сво­бо­ду, — есть защит­ник всех бес­прав­ных и угне­тен­ных.