Попал ли Меценат в немилость? Литературный патронат в эпоху Августа.

с.258 Поте­ря Меце­на­том после 23 года до н. э. рас­по­ло­же­ния Авгу­ста пре­вра­ти­лась в кли­ше исто­рио­гра­фии эпо­хи Авгу­ста¹. Этот тезис был ярко выра­жен с неко­то­ры­ми новы­ми уточ­не­ни­я­ми Рональ­дом Сай­мом в 1939 г.²:

Образ его жиз­ни, так же, как и фан­та­сти­че­ские мета­фо­ры его сти­хов, дол­жен был казать­ся в выс­шей сте­пе­ни без­вкус­ным как Авгу­сту, так и Агрип­пе³. Август тер­пел дур­ные при­выч­ки сво­его мини­ст­ра в память о его былых заслу­гах и ради его сове­тов. Но пози­ция Меце­на­та пошат­ну­лась. Он не мог про­ти­во­сто­ять Агрип­пе. Меце­нат совер­шил фаталь­ную ошиб­ку — он рас­ска­зал Терен­ции об опас­но­сти, угро­жаю­щей её бра­ту. Август не смог про­стить нару­ше­ния дове­рия… Пожерт­во­вать Меце­на­том было воз­мож­но, Агрип­пой нет; и таким обра­зом Агрип­па победил.

с.259 Дан­ный тезис свя­зан с более широ­кой гипо­те­зой о борь­бе меж­ду Агрип­пой и Меце­на­том по пово­ду наслед­ст­вен­ной поли­ти­ки Авгу­ста. Это не выдер­жи­ва­ет кри­ти­ки⁴. Но все дока­за­тель­ства отре­че­ния Авгу­ста от Меце­на­та нена­дёж­ны, и гипо­те­зу в целом сле­ду­ет пере­смот­реть.

Све­то­ний — един­ст­вен­ный антич­ный автор, упо­ми­наю­щий, что Меце­нат про­го­во­рил­ся об опас­но­сти, угро­жаю­щей бра­ту его жены, Мурене, в 23 году до н. э. (Aug. 66. 3): de­si­de­ra­vit enim non­num­quam, ne de plu­ri­bus re­fe­ram, et M. Ag­rip­pae pa­tien­tiam et Mae­ce­na­tis ta­ci­tur­ni­ta­tem, cum il­le ex le­vi fri­go­ris sus­pi­cio­ne et quod Mar­cel­lus si­bi an­te­fer­re­tur, My­ti­le­nas se re­lic­tis om­ni­bus con­tu­lis­set, hic sec­re­tum de com­per­ta Mu­re­nae co­niu­ra­tio­ne uxo­ri Te­ren­tiae pro­di­dis­set. «Так, не гово­ря об осталь­ных, он не раз жало­вал­ся, что даже Агрип­пе недо­ста­ет тер­пи­мо­сти, а Меце­на­ту — уме­ния мол­чать, когда Агрип­па из пусто­го подо­зре­ния, буд­то к нему охла­де­ли и пред­по­чи­та­ют ему Мар­цел­ла, бро­сил все и уехал в Мити­ле­ны, а Меце­нат, узнав о рас­кры­тии заго­во­ра Муре­ны, выдал эту тай­ну сво­ей жене Терен­ции»^[1]. Вер­сия, пред­ла­гае­мая тут — как и в дру­гих местах⁵, — об отъ­езде Агрип­пы в Мити­ле­ны оче­вид­но оши­боч­на: «В этих вымыс­лах нет прав­ды — поли­ти­че­ски небла­го­на­деж­но­му не дове­ря­ют про­вин­ции и армии»⁶. Тогда поче­му сле­ду­ет верить утвер­жде­нию о Меце­на­те? В этом нет смыс­ла; и, к тому же зача­стую игно­ри­ру­ет­ся кон­текст дан­но­го утвер­жде­ния Све­то­ния. Све­то­ний гово­рит о паде­нии Кор­не­лия Гал­ла (совер­шив­ше­го само­убий­ство после обви­не­ния в 26 году до н. э.) и о жало­бах Авгу­ста на то, «что ему одно­му в его доле нель­зя даже сер­дить­ся на дру­зей сколь­ко хочет­ся». Затем он про­дол­жа­ет: «Осталь­ные же его дру­зья наслаж­да­лись богат­ст­вом и вли­я­ни­ем до кон­ца жиз­ни, почи­та­ясь пер­вы­ми в сво­их сосло­ви­ях, хотя и ими под­час он бывал недо­во­лен». За этим сле­ду­ют рас­ска­зы об Агрип­пе и Меце­на­те; таким обра­зом, мож­но счи­тать, что Све­то­ний отри­ца­ет паде­ние как Агрип­пы, так и Меце­на­та. На самом деле, даже при­ня­тая интер­пре­та­ция рас­ска­за Меце­на­та Терен­ции об опас­но­сти, угро­жаю­щей её бра­ту (т. е. то, что Август счи­тал это пре­да­тель­ст­вом), вызы­ва­ет вопро­сы. Муре­на бро­сил­ся в бега, после того как сест­ра рас­ска­за­ла ему об опас­но­сти, и тем самым обес­пе­чил с.260 пуб­лич­ное при­зна­ние сво­ей вины и дал отлич­ное обос­но­ва­ние для сво­его убий­ства. Меце­нат не про­счи­тал­ся — не про­счи­тал­ся и Август. Пуб­лич­ный про­цесс и смерт­ный при­го­вор, созна­тель­но выне­сен­ный извест­но­му ари­сто­кра­ту, были бы крайне неудоб­ны. Дей­ст­вия Меце­на­та поз­во­ли­ли избе­жать это­го.

После иссле­до­ва­ния источ­ни­ков ста­но­вит­ся ясно, что отно­ше­ния меж­ду Авгу­стом и его бли­жай­ши­ми сорат­ни­ка­ми вызы­ва­ли огром­ный инте­рес, но инфор­ма­ции о них совсем немно­го. В этих обсто­я­тель­ствах и Агрип­па, и Меце­нат пре­вра­ти­лись в пер­со­на­жей поучи­тель­ных анек­дотов, кото­рые мож­но было исполь­зо­вать сно­ва и сно­ва для иллю­ст­ра­ции раз­лич­ных ситу­а­ций. Когда Тацит писал нек­ро­лог Сал­лю­стия Кри­спа (Ann. 3. 30), он про­вел парал­лель с карье­рой Меце­на­та, вклю­чая идею о поте­ре им бла­го­рас­по­ло­же­ния Авгу­ста в послед­ние годы: igi­tur in­co­lu­mi Mae­ce­na­te pro­xi­mus, mox prae­ci­puus... aeta­te pro­vec­ta spe­ciem ma­gis in ami­ci­tia prin­ci­pis quam vim te­nuit. ide­que et Mae­ce­na­ti ac­ci­de­rat, fa­to po­ten­tiae ra­ro sem­pi­ter­nae, an sa­tias ca­pit aut il­los, cum om­nia tri­bue­runt, aut hos, cum iam ni­hil re­li­quum est quod cu­piant. «При жиз­ни Меце­на­та — один из мно­гих, а затем — пер­вый… но на ста­ро­сти лет он ско­рее по види­мо­сти, чем на деле сохра­нял дру­же­ское рас­по­ло­же­ние прин­цеп­са. То же слу­чи­лось и с Меце­на­том, пото­му ли, что волею рока могу­ще­ство ред­ко быва­ет незыб­ле­мым, или пото­му, что насту­па­ет пре­сы­ще­ние, охва­ты­ваю­щее как тех, кто даро­вал все, что было воз­мож­но, так и тех, кому желать боль­ше нече­го»^[2]. Этот рас­сказ о Меце­на­те был удо­бен тем, что давал поч­ву для фило­соф­ских раз­мыш­ле­ний, достиг­ших вер­ши­ны в умных и цинич­ных заме­ча­ни­ях о при­ро­де вза­и­моот­но­ше­ний с власть иму­щи­ми. Одна­ко в преды­ду­щем пред­ло­же­нии Тацит неяв­но отри­ца­ет какое-либо умень­ше­ние вли­я­ния Меце­на­та, когда утвер­жда­ет, что Сал­лю­стий достиг вли­я­ния лишь после смер­ти Меце­на­та: он смог занять пер­вое место при Авгу­сте толь­ко после смер­ти Меце­на­та в 8 году до н. э.

Тацит сно­ва исполь­зу­ет объ­еди­нён­ные рас­ска­зы об Агрип­пе и Меце­на­те, сочи­няя речь Сене­ки к Неро­ну в 63 году н. э., в кото­рой Сене­ка про­сит поз­во­ле­ния уда­лить­ся на покой (Ann. 14. 53. 3): «Твой пра­дед Август доз­во­лил Мар­ку Агрип­пе уеди­нить­ся в Мити­ле­нах, а Гаю Меце­на­ту, не покидая горо­да, жить настоль­ко вда­ли от дел, как если бы он пре­бы­вал на чуж­бине». Нерон отве­ча­ет на это (55. 1—3): «Мой пра­пра­дед Август, дей­ст­ви­тель­но, доз­во­лил Агрип­пе и Меце­на­ту уйти на покой после поне­сен­ных ими трудов, но это было сде­ла­но им в таком воз­расте, ува­же­ние к кото­ро­му защи­ща­ло все, что бы он им ни пре­до­ста­вил; к тому же он не ото­брал у них пожа­ло­ван­но­го в награ­ду. с.261 Они ее заслу­жи­ли похо­да­ми и опас­но­стя­ми, в кото­рых про­хо­ди­ла моло­дость Авгу­ста». Не вызы­ва­ет сомне­ния, что автор здесь употреб­ля­ет анек­доты — и зло­употреб­ля­ет ими — в каче­стве exempla^[3], в соот­вет­ст­вии с рито­ри­че­ской прак­ти­кой того вре­ме­ни. Тре­бу­ет­ся при­мер; исто­ри­че­ские дока­за­тель­ства не при­во­дят­ся; рас­ска­зы созда­ют­ся для выпол­не­ния опре­де­лен­ной роли в спо­ре.

С дру­гой сто­ро­ны, суще­ст­ву­ет доста­точ­но дока­за­тельств того, что друж­ба меж­ду Меце­на­том и Авгу­стом и после 23 года до н. э. оста­ва­лась не менее проч­ной. Свои мему­а­ры Август посвя­тил Меце­на­ту и Агрип­пе, но так как мы не зна­ем точ­ную дати­ров­ку этой работы (хотя дата после 23 г. до н. э. пред­став­ля­ет­ся несо­мнен­ной)⁸, этот факт не может быть решаю­щим. Суще­ст­ву­ет изящ­ный рас­сказ Сене­ки, кото­рый сле­ду­ет дати­ро­вать око­ло 17 года до н. э.⁹. Пор­ций Латрон, про­из­но­ся речь перед слу­ша­те­ля­ми, вклю­чав­ши­ми в том чис­ле Авгу­ста, Агрип­пу и Меце­на­та, затро­нул тему усы­нов­ле­ния, гово­ря о чело­ве­ке, «под­няв­шем­ся из низов и про­лез­шем в знать». Слу­чи­лось так, что в это вре­мя Август пла­ни­ро­вал усы­но­вить Гая и Луция, сыно­вей Агрип­пы от доче­ри Авгу­ста Юлии. Услы­шав такую аргу­мен­та­цию, Меце­нат подал знак Латро­ну закон­чить речь как мож­но ско­рее, так как Цезарь торо­пит­ся. Сене­ка при­во­дит этот эпи­зод для демон­стра­ции похваль­ной сво­бо­ды сло­ва при Авгу­сте, когда мож­но было откры­то бли­стать ост­ро­уми­ем за счёт таких выдаю­щих­ся людей, как Агрип­па; Меце­нат здесь так­тич­но дей­ст­ву­ет в инте­ре­сах Авгу­ста.

Так­же Дион Кас­сий (54. 30. 4), в рас­ска­зе о 12 г. до н. э., сооб­ща­ет сле­дую­щее: «Одна­жды, когда в суде слу­ша­лось дело о нару­ше­нии супру­же­ской вер­но­сти, и Аппу­лей с Меце­на­том под­верг­лись поно­ше­ни­ям, не пото­му что совер­ши­ли какой-то про­сту­пок, но пото­му что высту­па­ли в защи­ту обви­ня­е­мо­го, в зал суда вошёл Август и занял пре­тор­ское крес­ло. Он ничем не поме­шал слу­ша­нию дела, но запре­тил обви­ни­те­лю оскорб­лять сво­их род­ст­вен­ни­ков и дру­зей, после чего под­нял­ся и поки­нул ком­на­ту». Даже если под­верг­нуть сомне­нию дати­ров­ку 12 года до н. э. (так как Дион Кас­сий ино­гда оши­ба­ет­ся в дати­ров­ках), судеб­ное заседа­ние оче­вид­но име­ло место после при­ня­тия Le­ges Juliae^[4] 18 года до н. э.

Далее Дион Кас­сий (55. 7) при­во­дит длин­ный и деталь­ный рас­сказ с.262 о горе Авгу­ста после смер­ти Меце­на­та в 8 году до н. э. и пере­чис­ля­ет при­ме­ры огром­но­го вли­я­ния Меце­на­та на Авгу­ста. Он добав­ля­ет, что Меце­нат назвал Авгу­ста един­ст­вен­ным наслед­ни­ком в заве­ща­нии.

Нако­нец, суще­ст­ву­ет свиде­тель­ство Сене­ки Млад­ше­го (Ben. 6. 32. 4) о том, что Август сожа­лел о сво­ей рез­кой реак­ции на раз­врат­ное поведе­ние Юлии во 2 году до н. э. и сето­вал о том, что если бы толь­ко были живы Агрип­па и Меце­нат, то тра­гедии не слу­чи­лось бы. Сене­ка заме­ча­ет с сар­каз­мом: «У нас нет осно­ва­ний счи­тать, что Агрип­па и Меце­нат обыч­но гово­ри­ли ему прав­ду, и если бы они были живы, то тоже бы пред­по­чли бы сде­лать вид, что ниче­го не зна­ют». Тут сле­ду­ет отне­стись оди­на­ко­во скеп­ти­че­ски как к умест­но­сти циниз­ма Сене­ки, так и к искрен­но­сти сожа­ле­ния Авгу­ста о сво­их дей­ст­ви­ях (в кон­це кон­цов, не про­шло и деся­ти лет, как он их повто­рил). Если что и выте­ка­ет из это­го эпи­зо­да — то это непре­кра­щаю­ща­я­ся зна­чи­мость Агрип­пы и Меце­на­та для Авгу­ста, даже спу­стя годы после их смер­ти.

Дока­за­тель­ства того, что отно­ше­ния Меце­на­та с Авгу­стом не изме­ни­лись в 23 году до н. э. и оста­ва­лись преж­ни­ми до 8 года до н. э., намно­го более осно­ва­тель­ны, чем дока­за­тель­ства поте­ри Меце­на­том бла­го­рас­по­ло­же­ния Авгу­ста. Это повтор­ное иссле­до­ва­ние и пере­осмыс­ле­ние пона­до­би­лись пото­му, что в 1968 году я пол­но­стью при­нял ана­лиз собы­тий 23 года до н. э., пред­ло­жен­ный Сай­мом, и попы­тал­ся подо­гнать и дру­гие фак­ты под эту трак­тов­ку¹⁰. При­ме­ча­тель­но, что если до 19 года до н. э. все работы Гора­ция были посвя­ще­ны Меце­на­ту и мно­гие отдель­ные сти­хотво­ре­ния из этих работ тоже были адре­со­ва­ны ему, то после пуб­ли­ка­ции пер­вой кни­ги «Посла­ний» Меце­нат упо­ми­на­ет­ся лишь один раз и в третьем лице (Odes 4. 11). Эту стран­ность сле­ду­ет рас­смат­ри­вать вме­сте с дру­ги­ми фак­та­ми. Во-пер­вых, Гора­ций полу­чил рас­по­ря­же­ние от Авгу­ста напи­сать «Секу­ляр­ный гимн», хоро­вое испол­не­ние кото­ро­го долж­но было стать важ­ным эле­мен­том празд­но­ва­ния секу­ляр­ных игр в 17 году до н. э. Во-вто­рых, Све­то­ний в «Жиз­ни Гора­ция»пишет: «Сочи­не­ния же Гора­ция так ему нра­ви­лись, и он настоль­ко был уве­рен в том, что они оста­нут­ся в веках, что пору­чил ему не толь­ко сочи­не­ние сто­лет­не­го гим­на, но и про­слав­ле­ние победы его пасын­ков Тибе­рия и Дру­за над вин­де­ли­ка­ми, и для это­го заста­вил его к трем кни­гам сти­хотво­ре­ний после дол­го­го пере­ры­ва при­ба­вить чет­вер­тую». В-третьих, Све­то­ний так­же упо­ми­на­ет: «А про­чи­тав неко­то­рые его “Беседы”, он таким обра­зом жало­вал­ся на то, что он в них не упо­мя­нут: “Знай, что я на тебя сер­дит за то, что в столь­ких про­из­веде­ни­ях тако­го рода ты не бесе­ду­ешь преж­де все­го со мной. Или ты боишь­ся, что потом­ки, увидев твою к нам бли­зость, сочтут ее позо­ром для тебя?” И добил­ся посла­ния с.263 к себе, кото­рое начи­на­ет­ся так: cum tot sus­ti­neas^[5]». Таким обра­зом Август читал первую кни­гу «Посла­ний» и, воз­мож­но, знал о суще­ст­во­ва­нии посла­ний 2 и 3 (Ars poe­ti­ca) из вто­рой кни­ги, и потре­бо­вал, чтобы подоб­ная поэ­зия так­же была адре­со­ва­на ему. Гора­ций отве­тил посла­ни­ем 1 из вто­рой кни­ги, и, как след­ст­вие, это сти­хотво­ре­ние посвя­ща­ет Авгу­сту вто­рую кни­гу «Посла­ний». К этим фак­там, свя­зан­ным с Гора­ци­ем, сле­ду­ет доба­вить, что чет­вёр­тая кни­га эле­гий Про­пер­ция напи­са­на в совер­шен­но дру­гом сти­ле, в ней про­па­ли упо­ми­на­ния о Меце­на­те, и поэт сочи­ня­ет сти­хи, про­пи­тан­ные духом пат­рио­тиз­ма и под­дер­жи­ваю­щие поли­ти­че­скую идео­ло­гию Авгу­ста.

В 1968 году я объ­яс­нял этот ком­плекс свиде­тельств при помо­щи гипо­те­зы о том, что в 19 г. до н. э. Август осво­бо­дил Меце­на­та от обя­зан­но­стей патро­на лите­ра­то­ров и сам взял на себя патро­нат лите­ра­ту­ры, запра­ши­вая — или ско­рее тре­буя — сти­хотво­ре­ния на опре­де­лен­ные темы¹¹. Эту пере­ме­ну, таким обра­зом, сле­до­ва­ло рас­смат­ри­вать как сле­дую­щую ста­дию паде­ния Меце­на­та. Но посколь­ку сле­ду­ет отка­зать­ся от пред­ло­жен­но­го Сай­мом ана­ли­за вли­я­ния 23 года до н. э. на отно­ше­ния меж­ду Меце­на­том и Авгу­стом, эту гипо­те­зу тоже сле­ду­ет отверг­нуть, по край­ней мере, в такой фор­ме, — что пой­дет на поль­зу пони­ма­нию при­ро­ды лите­ра­тур­но­го патро­на­та того пери­о­да.

Тут нам сле­ду­ет вер­нуть­ся к пред­ше­ст­ву­ю­щей дея­тель­но­сти Меце­на­та в роли покро­ви­те­ля лите­ра­то­ров и взять в каче­стве при­ме­ра Гора­ция, так как он оста­вил подроб­ный рас­сказ о том, как стал дру­гом Меце­на­та. В 6-й сати­ре I кни­ги, посвя­щён­ной Меце­на­ту, кон­текст — зависть, кото­рую вызы­ва­ет у окру­жаю­щих Гора­ций из-за сво­ей бли­зо­сти к вели­ко­му чело­ве­ку (52—62):

Здесь про­яв­ля­ют­ся все осо­бен­но­сти рим­ско­го патро­на­та. Это были, в общем, отно­ше­ния меж­ду млад­шим и стар­шим. Гора­ций не мог про­явить ини­ци­а­ти­ву; Вер­ги­лий и Варий, кото­рые уже вхо­ди­ли в круг Меце­на­та, долж­ны были его пред­ста­вить. Меце­нат пол­но­стью кон­тро­ли­ру­ет весь­ма фор­маль­ное собе­се­до­ва­ние, а поэт нерв­ни­ча­ет и запи­на­ет­ся. Меце­нат не при­ни­ма­ет реше­ние сра­зу же. Сна­ча­ла задерж­ка на 9 меся­цев, а потом поэт «полу­ча­ет рас­по­ря­же­ние» при­со­еди­нить­ся к чис­лу дру­зей Меце­на­та. Гла­гол iube­re^[7] выбран не слу­чай­но, дру­гие гла­го­лы, исполь­зо­ван­ные для опи­са­ния отно­ше­ний меж­ду патро­ном и поэтом: co­ge­re^[8] и iniun­ge­re^[9]12. По сути, млад­ший пере­хо­дил под власть стар­ше­го. Когда При­ам при­ни­ма­ет Сино­на на сто­ро­ну тро­ян­цев, он гово­рит nos­ter eris^[10] (Aen. 2. 149), и выра­же­ния, подоб­ные nos­ter es­to^[11], в комеди­ях пря­мо про­ис­хо­дят от тер­ми­но­ло­гии рим­ско­го патро­на­та¹³. Эти отно­ше­ния обя­зы­ва­ли. Несмот­ря на то, что у патро­на были обя­за­тель­ства по отно­ше­нию к кли­ен­ту и он нико­гда не обра­щал­ся к нему как к cliens^[12], но все­гда как к ami­cus^[13], эти отно­ше­ния были осно­ва­ны на тща­тель­но сба­лан­си­ро­ван­ном обмене be­ne­fi­cia^[14], и, есте­ствен­но, лите­ра­тор не мог пред­ло­жить ниче­го, поми­мо сво­их про­из­веде­ний. Вер­ги­лий, Гора­ций и Про­пер­ций были граж­да­на­ми почёт­но­го ста­ту­са (они были equi­tes Ro­ma­ni^[15]), но все трое поте­ря­ли свою соб­ст­вен­ность во вре­мя граж­дан­ских войн и нуж­да­лись в патроне, кото­рый бы дал им воз­мож­ность про­дол­жать при­выч­ный образ жиз­ни. Сна­ча­ла патро­ном Вер­ги­лия, как пока­зы­ва­ет вступ­ле­ние к 8-й экло­ге, был Ази­ний Пол­ли­он, а Гора­ций явно нуж­дал­ся в патроне, чтобы полу­чить про­ще­ние за своё уча­стие в бит­ве при Филип­пах и долж­ность scri­ba^[16] (это тоже мог быть Пол­ли­он)¹⁴. Но у Пол­ли­о­на было немно­го воз­мож­но­стей — и, воз­мож­но, ещё мень­ше жела­ния — зани­мать­ся лите­ра­тур­ным патро­на­том после 40 г. до н. э.; так что эту дея­тель­ность пере­нял Меце­нат.

Было бы наив­ным попы­тать­ся отде­лить этот ход Меце­на­та от общей и широ­ко­мас­штаб­ной про­па­ган­дист­ской вой­ны 30-х годов меж­ду Окта­виа­ном и Анто­ни­ем. Сле­до­ва­тель­но, здесь мож­но рас­по­знать совер­шен­но новый эле­мент: в то вре­мя как Пол­ли­он, Вале­рий Мес­са­ла и дру­гие покро­ви­тель­ст­во­ва­ли лите­ра­то­рам, исхо­дя из соб­ст­вен­ной выго­ды и инте­ре­сов, Меце­нат испол­нял обя­зан­но­сти патро­на в поли­ти­че­ских инте­ре­сах с.265 Окта­ви­а­на. В этом заклю­чал­ся его осо­бый талант, ибо он делал это так, чтобы поз­во­лить каж­до­му поэту раз­ра­ботать свой осо­бый стиль и лич­ную тех­ни­ку для раз­ви­тия поли­ти­че­ских тем. В каж­дом поэте отчёт­ли­во вид­на нота неза­ви­си­мо­сти и пол­ное отсут­ст­вие adu­la­tio^[17]; каж­дый поэт выра­жа­ет ощу­ще­ние соб­ст­вен­ной цен­но­сти, обла­да­ние вос­при­я­ти­ем, не доступ­ным обыч­ным людям, силу, про­ис­хо­дя­щую из мощ­ных источ­ни­ков вдох­но­ве­ния. Меце­нат дол­жен был работать имен­но над самим фак­том того, что ситу­а­ция, в кото­рой нахо­ди­лись эти лите­ра­то­ры, была пря­мым резуль­та­том соци­аль­ных и поли­ти­че­ских бед­ст­вий, вызван­ных граж­дан­ски­ми вой­на­ми. В этом плане, их соб­ст­вен­ные инте­ре­сы пол­но­стью сов­па­да­ли с инте­ре­са­ми государ­ства. Их нуж­но было лишь убедить в том, что Окта­виан, и толь­ко Окта­виан, спо­со­бен спа­сти государ­ство. Это и было зада­чей Меце­на­та — хотя и не такой про­стой, как кажет­ся сей­час; так как еще в 32 г. до н. э. 300 сена­то­ров поки­ну­ло Рим, чтобы при­со­еди­нить­ся к Анто­нию (явно не убеж­дён­ные в том, что Окта­виан явля­ет­ся спа­си­те­лем)¹⁵. Одна­ко сочи­не­ние любо­го из этих поэтов с напад­ка­ми на взгляды Меце­на­та было так же немыс­ли­мо, как и про­вал Меце­на­та при выпол­не­нии выше­ука­зан­ной зада­чи.

То, что он дей­ст­во­вал в инте­ре­сах Окта­ви­а­на, а не в сво­их соб­ст­вен­ных, выте­ка­ет из пора­зи­тель­ной осо­бен­но­сти поэ­зии это­го пери­о­да. Все три поэта обра­ща­ют­ся к Меце­на­ту, посвя­ща­ют ему свои работы, и выра­жа­ют ему наи­выс­шее вос­хи­ще­ние и бла­го­дар­ность за инте­рес к ним. Но за Меце­на­том все­гда сто­ит фигу­ра Окта­ви­а­на, позд­нее Авгу­ста, и нико­гда не исче­за­ет, хотя к нему обра­ща­ют­ся лишь в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях. Он все­гда обо­зна­чен и пред­став­лен как нечто пре­вос­хо­дя­щее обыч­ный чело­ве­че­ский уро­вень, как зага­доч­ный юно­ша в 1-й экло­ге, или буду­щий бог или победо­нос­ный вождь в геор­ги­ках, или геро­и­че­ский воин в 1-м и 9-м эпо­де, или же бог в чело­ве­че­ском обли­чье во 2-й оде I кни­ги, или как победи­тель, чьи свер­ше­ния пре­вос­хо­дят воз­мож­но­сти ничтож­но­го поэта, в 1-й эле­гии II кни­ги Про­пер­ция. Это един­ст­вен­ная в сво­ём роде фигу­ра для того пери­о­да, и её осо­бая и очень важ­ная зна­чи­мость заклю­ча­ет­ся в том, что тем самым лите­ра­то­ры при­зна­ют более вели­ким, чем Меце­нат, кого-то, кто име­ет по мень­шей мере такое же зна­че­ние для их поэ­зии и к кому, в неко­то­рым смыс­ле, обра­ще­ны их труды. Похо­жую фигу­ру мож­но увидеть в гре­че­ской эпи­грам­ме Анти­па­тра из Фес­са­ло­ни­ки, адре­со­ван­ной Луцию Каль­пур­нию Пизо­ну Фру­ги, кон­су­лу 15 г. до н. э. (Anth. Pal. 10. 25):

«Феб, смот­ри­тель гава­ни кефал­ло­ний­цев, житель панорм­ско­го бере­га напро­тив суро­вой Ита­ки, поз­во­лил мне плыть в Азию через моря, бла­го­при­ят­ные для пла­ва­ния, сле­дуя за длин­ным кораб­лём Пизо­на. И пусть мой могу­ще­ст­вен­ный монарх, рас­по­ло­жен­ный к нему, будет рас­по­ло­жен и к моей поэ­зии».

с.266 Анти­патр в этом слу­чае через пле­чо сво­его непо­сред­ст­вен­но­го патро­на Пизо­на глядит на выс­ше­го патро­на — Авгу­ста, кото­рый ex of­fi­cio^[18] явля­ет­ся патро­ном Пизо­на. Подоб­ная мане­ра гре­че­ско­го поэта корыст­на и совер­шен­но чуж­да трём рим­ским поэтам, но она поз­во­ля­ет пред­по­ло­жить основ­ную чер­ту рим­ско­го патро­на­та. Если В являл­ся патро­ном С, а А — патро­ном В (при­чём пре­стиж А был боль­ше пре­сти­жа В), тогда a for­tio­ri^[19] А ста­но­вил­ся патро­ном С. Это­му нет пря­мых под­твер­жде­ний в источ­ни­ках, но это разум­но пред­по­ло­жить, и опре­де­лен­но суще­ст­ву­ют при­ме­ры того, как после смер­ти В, А пере­ни­мал обя­за­тель­ства патро­на по отно­ше­нию к С¹⁶. Отсюда сле­ду­ет гипо­те­за о том, что стар­ший патрон мог пре­тен­до­вать на ресур­сы (вклю­чая ami­ci и clien­tes) млад­ше­го патро­на. Это явно при­су­ще при­ро­де рим­ско­го патро­на­та, даже если нет пря­мых дока­за­тельств. Основ­ной прин­цип может быть про­ил­лю­ст­ри­ро­ван заме­ча­ни­ем Вале­рия Патер­ку­ла об Агрип­пе (2. 79. 1): pa­ren­di sed uni scien­tis­si­mus, aliis sa­ne im­pe­ran­di cu­pi­dus («умев­ший пови­но­вать­ся, но толь­ко одно­му, осталь­ны­ми же страст­но желав­ший повеле­вать»^[20]). Это так­же мож­но ясно увидеть в пись­ме Авгу­ста к Меце­на­ту, при­веден­ном Све­то­ни­ем в био­гра­фии Гора­ция. Август попро­сил Меце­на­та устро­ить Гора­ция на роль сво­его сек­ре­та­ря, и он объ­яс­ня­ет: ve­niet er­go ab is­ta pa­ra­si­ti­ca men­sa ad hanc re­giam et nos in epis­tu­lis scri­ben­dis adiu­va­bit («Поэто­му пусть он перей­дет от сто­ла тво­их нахлеб­ни­ков к наше­му цар­ско­му сто­лу и пусть помо­жет нам в сочи­не­нии писем»). Сле­до­ва­тель­но, если Август патрон Меце­на­та, то Меце­нат — пара­сит. Эду­ард Фрэн­кель чрез­вы­чай­но наста­и­ва­ет¹⁷ на том, что это все­го лишь шут­ка (тер­ми­ны rex^[21] и pa­ra­si­tus, исполь­зу­е­мые в рим­ских комеди­ях); но как обыч­но быва­ет с шут­ка­ми силь­ных мира сего, и сама шут­ка явля­ет­ся про­яв­ле­ни­ем вла­сти. Она точ­но вос­про­из­во­дит отно­ше­ния меж­ду Авгу­стом и Меце­на­том, и пока­зы­ва­ет наме­ре­ние Авгу­ста вос­поль­зо­вать­ся сво­им пра­вом стар­ше­го патро­на в отно­ше­нии Гора­ция. На самом деле, Гора­ций отка­зал­ся от этой обре­ме­ни­тель­ной поче­сти, и Меце­нат так­тич­но пере­дал его отказ и убедил Авгу­ста, что Гора­ций может ока­зать и более важ­ные услу­ги, чем сек­ре­тар­ские.

Это­му мож­но про­ти­во­по­ста­вить ситу­а­цию Тибул­ла, у кото­ро­го не было досту­па к Авгу­сту; или — выра­жа­ясь по-дру­го­му — ситу­а­цию Мар­ка Вале­рия Мес­са­лы с.267 Кор­ви­на, кото­рый не слу­жил инте­ре­сам Авгу­ста, ока­зы­вая покро­ви­тель­ство лите­ра­то­рам, — хотя, судя по все­му, после 2 г. до н. э. ситу­а­ция пере­ме­ни­лась и Август мог ока­зы­вать дав­ле­ние на Овидия (воз­мож­но, через Мес­са­лу, воз­мож­но, напря­мую). В резуль­та­те Тибулл не обра­ща­ет­ся через Мес­са­лу к Авгу­сту.

Таким обра­зом, тре­бу­е­мая новая гипо­те­за тако­ва: лите­ра­тур­ный патро­нат, осу­ществля­е­мый Меце­на­том, был уни­ка­лен тем, что про­во­дил­ся в поли­ти­че­ских инте­ре­сах Авгу­ста и с само­го нача­ла пред­у­смат­ри­вал, что в под­хо­дя­щее вре­мя Август при­мет его на себя, а Меце­нат отой­дёт на зад­ний план. Такая дого­во­рён­ность дока­за­ла свою полез­ность. В 30-х гг. Окта­виан был, веро­ят­но, слиш­ком занят сво­им соб­ст­вен­ным опас­ным поло­же­ни­ем, чтобы иметь воз­мож­ность посвя­щать дол­гие часы поощ­ре­нию лите­ра­то­ров и вну­ше­нию им надежд на луч­шее буду­щее; и, в любом слу­чае, эта зада­ча хоро­шо впи­сы­ва­лась в жиз­нен­ный стиль Меце­на­та и дава­ла ему воз­мож­ность про­явить свой ред­кост­ный талант к столь дели­кат­но­му делу. В тече­ние 20-х годов новый режим был занят попыт­ка­ми укре­пить­ся про­тив оппо­зи­ции, и непря­мая рито­ри­ка, кото­рую раз­ны­ми спо­со­ба­ми созда­ли все три писа­те­ля, спо­соб­ст­во­ва­ла при­вле­че­нию вни­ма­ния к серь­ёз­но­сти поли­ти­че­ских про­блем, а не к лич­но­стям, а стра­те­гия обра­ще­ния к Меце­на­ту поз­во­ля­ла избе­жать неумест­но­сти преж­девре­мен­но­го празд­но­ва­ния и вос­хва­ле­ния.

Но к 18 г. до н. э. ситу­а­ция поме­ня­лась¹⁸. Август стал фак­ти­че­ским пра­ви­те­лем государ­ства, его власть была надеж­но обес­пе­че­на кон­сти­ту­ци­он­ны­ми гаран­ти­я­ми, и он актив­но пла­ни­ро­вал пере­дать свое поло­же­ние по наслед­ству назна­чен­но­му пре­ем­ни­ку. Испа­ния была зами­ре­на, и пар­фяне вер­ну­ли знач­ки леги­о­нов, позор­но про­иг­ран­ные им в 53 г. до н. э. Самое глав­ное, зако­ны о нрав­ст­вен­но­сти, забло­ки­ро­ван­ные оппо­зи­ци­ей в 28 г. до н. э.¹⁹, были при­ня­ты во всей сво­ей небы­ва­лой слож­но­сти под вли­я­ни­ем лич­но­го авто­ри­те­та Авгу­ста в 18 г. до н. э. При­шло вре­мя откры­то при­знать его власть и отпразд­но­вать его дости­же­ния. Рим­ское государ­ство было пере­веде­но на новую осно­ву, а воз­мож­ность граж­дан­ской вой­ны — устра­не­на. Эти необы­чай­ные дости­же­ния тре­бо­ва­ли, чтобы Август был иден­ти­фи­ци­ро­ван как един­ст­вен­ный бла­го­де­тель, и даже чтобы поэт бес­смерт­ной сла­вы обра­щал­ся к нему напря­мую, а не через Меце­на­та. Имея в сво­ем рас­по­ря­же­нии такой спи­сок реаль­ных дости­же­ний, рим­ские поэты не рис­ко­ва­ли пока­зать­ся впа­даю­щи­ми в элли­ни­сти­че­ское низ­ко­по­клон­ство и таким обра­зом вызвать насмеш­ки над вели­чи­ем прин­цеп­са, опас­ность чего суще­ст­во­ва­ла с.268 ранее. Сам Август про­слав­лял свои res ges­tae^[22] в сти­ле, отме­чен­ном лапидар­ной крат­ко­стью и муже­ст­вен­ным отсут­ст­ви­ем эмо­ций и укра­ша­тельств. Гора­ций изо­брёл новую рито­ри­че­скую тех­ни­ку, под­хо­дя­щую для про­слав­ле­ния солид­ных рим­ских дости­же­ний — поэ­ти­че­ский пере­чень, не содер­жа­щий цве­ти­стых пара­фраз, но вос­при­им­чи­вый к ярко выра­жен­но­му реа­лиз­му про­за­и­че­ско­го юриди­че­ско­го язы­ка. Это был пре­крас­ный лири­че­ский ответ сти­лю Авгу­ста.

Нет при­чин отри­цать веро­ят­ность того, что имен­но про­ни­ца­тель­ный Меце­нат сам под­ска­зал Авгу­сту в 18 г. до н. э., что наста­ло под­хо­дя­щее вре­мя пере­нять лите­ра­тур­ный патро­нат, и сам дал двум остав­шим­ся в живых поэтам инструк­ции более не обра­щать­ся к нему в сво­их трудах. (Было бы типич­ным для Гора­ция под­чи­нить­ся бук­ве инструк­ции, но нару­шить её дух неж­ным про­слав­ле­ни­ем дня рож­де­ния сво­его дру­га — над­ле­жа­щим обра­зом обра­щен­ным к третье­му лицу — в середине 11-й оды IV кни­ги.) Меце­нат был, кро­ме про­че­го, един­ст­вен­ным авто­ром новой систе­мы, поз­во­ля­ю­щей орга­ни­зо­вать писа­те­лей для под­держ­ки не отдель­ных лиц посред­ст­вом пане­ги­ри­ков, как было ранее, но поли­ти­че­ской про­грам­мы посред­ст­вом обсуж­де­ния тем. Конеч­но, при­зна­ва­лось, что эта про­грам­ма нахо­дит­ся под кон­тро­лем одно­го чело­ве­ка и зави­сит от него. Поли­ти­ку Меце­на­та мож­но опре­де­лить, по мень­шей мере, в общих чер­тах: она долж­на была кон­цен­три­ро­вать­ся на про­грам­ме до тех пор, пока новая поли­ти­че­ская систе­ма не будет проч­но уста­нов­ле­на, а на вели­ко­го лиде­ра вни­ма­ние сле­до­ва­ло пере­не­сти толь­ко после того, как про­грам­му мож­но будет счи­тать выпол­нен­ной. Вывод из гипо­те­зы, сфор­му­ли­ро­ван­ной в дан­ном эссе, таков: Меце­нат при­дал тра­ди­ци­он­но­му рим­ско­му инсти­ту­ту патро­на­та новую фор­му, таким обра­зом, что лите­ра­ту­ру ста­ло воз­мож­но поста­вить на служ­бу тому, что после успеш­но­го пре­тво­ре­ния в жизнь мож­но назвать нацио­наль­ной поли­ти­че­ской про­грам­мой, а не корыст­ным инте­ре­сам отдель­но­го чело­ве­ка. И толь­ко когда насту­пил момент успе­ха, потре­бо­ва­лась пере­ме­на для того, чтобы напра­вить нацио­наль­ную гор­дость сво­и­ми дости­же­ни­я­ми и их вели­ким авто­ром для даль­ней­ше­го под­дер­жа­ния это­го успе­ха.

Пере­ме­на была вели­ка, и, воз­мож­но, даже Меце­нат не пред­видел всех послед­ст­вий и опас­но­стей. Пря­мых свиде­тельств о том, как работа­ла систе­ма при Меце­на­те, не суще­ст­ву­ет, но в выс­шей сте­пе­ни неве­ро­ят­но, что, напри­мер, в 25 г. до н. э. свадь­ба Юлии и Мар­цел­ла вдруг вдох­но­ви­ла Гора­ция напи­сать вели­кую 12 пин­да­ри­че­скую оду I кни­ги. Хотя в ней нет ниче­го от эпи­та­ла­мия, дан­ную оду мож­но счи­тать напи­сан­ной ради про­слав­ле­ния это­го бра­ка. Пре­цедент был обес­пе­чен 4-й экло­гой, напи­сан­ной, в неко­то­ром роде, для вос­пе­ва­ния бра­ка, но бра­ка со зна­чи­тель­ны­ми поли­ти­че­ски­ми послед­ст­ви­я­ми. Без­услов­но, и брак Юлии с Мар­цел­лом был подоб­но­го рода, с.269 и сле­ду­ет пред­по­ло­жить, что Меце­нат потре­бо­вал — или пред­ло­жил пра­виль­ным обра­зом — напи­сать оду по это­му слу­чаю. Долж­но быть, он объ­яс­нил поли­ти­че­ское зна­че­ние собы­тия, но гению Гора­ция было пре­до­став­ле­но само­му выра­ботать под­хо­дя­щий непря­мой спо­соб сов­ме­стить идею того, что у Авгу­ста дол­жен быть пре­ем­ник, обла­даю­щий соот­вет­ст­ву­ю­щей под­готов­кой, харак­те­ром и поли­ти­че­ски­ми иде­а­ла­ми, с уста­нов­ка­ми рим­ской исто­рии, кото­рым, вооб­ще-то, эта идея кар­ди­наль­но про­ти­во­ре­чи­ла. Вер­ги­лий и Про­пер­ций столк­ну­лись с той же про­бле­мой, но с дру­гой сто­ро­ны, в сво­их сето­ва­ни­ях о смер­ти Мар­цел­ла в 23 г. до н. э.: юно­ша не достиг ниче­го, хотя ему было пред­опре­де­ле­но достичь столь мно­го­го. Подоб­ный при­мер пове­ли­тель­но­го сове­та со сто­ро­ны Меце­на­та сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как глав­ную дви­жу­щую силу при созда­нии поли­ти­че­ских сти­хотво­ре­ний в 30-х и 20-х годах. Поэт был сво­бо­ден исполь­зо­вать свой гений в гра­ни­цах выбран­но­го жан­ра. Суще­ст­ву­ет надёж­ное дока­за­тель­ство нари­со­ван­ной кар­ти­ны, так как у Све­то­ния в био­гра­фии Гора­ция явно виден Август, зака­зы­ваю­щий сти­хотво­ре­ния на опре­де­лен­ные темы, и ясно, что в слу­чае Секу­ляр­но­го гим­на Гора­ций полу­чил не толь­ко опи­са­ние пла­ни­ру­е­мой цере­мо­нии, но и инструк­ции о том, какие дости­же­ния Авгу­ста ему сле­ду­ет осо­бо под­черк­нуть в сво­ём гимне.

Август при­шел на сме­ну Меце­на­ту; нет осно­ва­ний пред­по­ла­гать, что он наме­рен­но внёс изме­не­ния в про­цеду­ру, таким обра­зом, его дея­тель­ность в целом может рас­смат­ри­вать­ся как свиде­тель­ство о дея­тель­но­сти Меце­на­та. Но были важ­ные изме­не­ния, кото­рые он про­сто не мог не вне­сти. Одно из них выте­ка­ет из того, что он был тем, кем был. Он был стар­шим не толь­ко по отно­ше­нию к Меце­на­ту, но и по отно­ше­нию к каж­до­му рим­ля­ни­ну. Сле­до­ва­тель­но, прось­ба Авгу­ста о сти­хотво­ре­нии име­ла силу при­ка­за, кото­ро­му нель­зя было не под­чи­нить­ся. Све­то­ний исполь­зо­вал гла­го­лы co­ge­re, iniun­ge­re и expri­me­re^[23] для обо­зна­че­ния просьб Авгу­ста, и сам Гора­ций, в посла­нии, где он отве­ча­ет на упрё­ки Авгу­ста, исполь­зо­вал гла­гол co­ge­re для выра­же­ния надежд лите­ра­то­ров на рас­по­ря­же­ния от Авгу­ста (Epist. 2. 1. 226—228):

Эду­ард Фрэн­кель наста­и­ва­ет на том, что Све­то­ний оце­ни­вал состо­я­ние вещей с точ­ки зре­ния пост­до­ми­ци­а­нов­ско­го Рима и что эти гла­го­лы с.270 не сле­ду­ет при­ни­мать бук­валь­но²⁰. Но это доб­ро­же­ла­тель­ное объ­яс­не­ние нель­зя при­нять. Све­то­ний осо­зна­вал реаль­ность вла­сти, и Гора­ций, хотя и шут­ли­во, разде­ля­ет его точ­ку зре­ния: если Август про­сит, то нет воз­мож­но­сти отка­зать. Гла­гол co­ge­re озна­ча­ет при­ме­не­ние выс­шей вла­сти, и дру­гие гла­го­лы, исполь­зу­е­мые для опи­са­ния этой дея­тель­но­сти, име­ют сход­ный отте­нок при­нуж­де­ния. Патро­нат созда­вал отно­ше­ния под­чи­не­ния, и рим­ляне были с рож­де­ния при­уче­ны при­спо­саб­ли­вать­ся к ним. Важ­ным эле­мен­том подоб­но­го при­спо­соб­ле­ния была мас­ки­ров­ка гру­бой прав­ды раз­лич­ны­ми тра­ди­ци­он­ны­ми спо­со­ба­ми. Наи­бо­лее оче­вид­ный из них выра­жал­ся в том, что стар­ший акку­рат­но обхо­дил­ся со сво­и­ми кли­ен­та­ми как с ami­ci — и обра­щал­ся к ним так. Это и делал Август, когда писал Гора­цию: «Знай, что я на тебя сер­дит за то, что в столь­ких про­из­веде­ни­ях тако­го рода ты не бесе­ду­ешь преж­де все­го со мной. Или ты боишь­ся, что потом­ки, увидев твою к нам бли­зость, сочтут ее позо­ром для тебя?» Август име­ет в виду, что, при­зы­вая Гора­ция обра­щать­ся в поэ­ти­че­ских посла­ни­ях к нему, он тем самым допус­ка­ет поэта в круг сво­их ami­ci, и, конеч­но, это зна­чи­тель­но уве­ли­чит сла­ву Гора­ция (даже у потом­ков). Таким обра­зом, Август сно­ва шутит; шут­ка заклю­ча­ет­ся в том, что, по мне­нию Авгу­ста, вер­но про­ти­во­по­лож­ное: Гора­ций не может счи­тать, что друж­ба с Авгу­стом опо­зо­рит его перед потом­ка­ми. Вопрос a for­tio­ri иро­ни­чен, но сно­ва шут­ка могу­ще­ст­вен­но­го чело­ве­ка — это про­яв­ле­ние его вла­сти. Конеч­но, меж­ду Гора­ци­ем и Авгу­стом была воз­мож­на друж­ба, но эти отно­ше­ния были бы даже менее сба­лан­си­ро­ва­ны, чем друж­ба с Меце­на­том. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет мно­го­зна­чи­тель­ный факт. Гора­ций посто­ян­но отра­жа­ет свою друж­бу с Меце­на­том в поэ­ти­че­ских фор­мах, свя­зан­ных с быто­вы­ми собы­ти­я­ми, как, напри­мер, при­гла­ше­ние к засто­лью или опи­са­ние насто­я­ще­го засто­лья с уча­сти­ем само­го себя и Меце­на­та, где поэт гла­вен­ст­ву­ет и дает сове­ты. Подоб­ная бли­зость была невоз­мож­на по отно­ше­нию к прин­цеп­су.

Еще одна поэ­ти­че­ская фор­ма, кото­рая пала жерт­вой изме­не­ния харак­те­ра вза­и­моот­но­ше­ний, — re­cu­sa­tio^[25]. Поэты эпо­хи Авгу­ста (во гла­ве с Вер­ги­ли­ем) муд­ро транс­фор­ми­ро­ва­ли отказ Кал­ли­ма­ха от напи­са­ния длин­но­го эпо­са в фор­му сти­хотво­ре­ния, в кото­ром поэт мог скром­но заве­рить, что его талант, к сожа­ле­нию, слиш­ком ничто­жен для отра­же­ния таких поли­ти­че­ских тем, как вели­кие дости­же­ния Авгу­ста, в то же вре­мя, по сути, кос­вен­но делая имен­но это. Но вся­кая мысль с.271 даже об услов­ном поэ­ти­че­ском отка­зе была неумест­на по отно­ше­нию к гла­ве государ­ства; любая его прось­ба явля­лась при­ка­зом, отка­зать­ся от испол­не­ния кото­ро­го нель­зя было при помо­щи рито­ри­че­ской стра­те­гии, что было вполне умест­но, когда на пере­д­нем плане нахо­дил­ся Меце­нат, а Август в виде гран­ди­оз­ной фигу­ры слег­ка про­смат­ри­вал­ся на зад­нем плане. Бли­же все­го Гора­ций под­хо­дит к преж­ней фор­ме во 2-й оде IV кни­ги, где отъ­езд Авгу­ста в армию поз­во­ля­ет поэту намек­нуть на то, что Юл Анто­ний зака­зал оду по слу­чаю три­ум­фаль­но­го воз­вра­ще­ния Авгу­ста, а поэт пере­по­ру­ча­ет эту прось­бу само­му заказ­чи­ку в вели­че­ст­вен­ной и тща­тель­но про­ду­ман­ной оде, кото­рая пре­вос­ход­но испол­ня­ет ту зада­чу, кото­рую, по сло­вам Гора­ция, его адре­сат мог бы выпол­нить луч­ше.

15-ю оду IV кни­ги все­гда рас­смат­ри­ва­ют как тра­ди­ци­он­ную re­cu­sa­tio, но эту интер­пре­та­цию сле­ду­ет поста­вить под сомне­ние. Сти­хотво­ре­ние начи­на­ет­ся сло­ва­ми (1—16):

Если это re­cu­sa­tio, то что отка­зы­ва­ет­ся писать поэт? Воз­мож­но, воен­ный эпос? Но оче­вид­но, что век Авгу­ста, отме­чен­ный все­об­щим миром, при­вёл к поте­ре зна­чи­мо­сти это­го вида поэ­зии. Когда Феб пред­у­преж­да­ет поэта? Если бы это была обыч­ная re­cu­sa­tio, то пред­у­преж­де­ние с.272 при­шло бы в момент, когда поэт пыта­ет­ся писать отлич­ное от 15-й оды IV кни­ги сти­хотво­ре­ние. Но един­ст­вен­но воз­мож­ное аль­тер­на­тив­ное сти­хотво­ре­ние — это воен­ный эпос, и он был бы до смеш­но­го неумест­ным. Пред­у­преж­де­ние Феба здесь боль­ше похо­же на пер­во­на­чаль­ный при­каз, исход­ное вдох­но­ве­ние и ощу­ще­ние соб­ст­вен­но­го талан­та, кото­рые сде­ла­ли Гора­ция лири­че­ским, а не эпи­че­ским поэтом. Таким обра­зом, re­cu­sa­tio здесь не объ­яс­ня­ет и не оправ­ды­ва­ет дан­ное сти­хотво­ре­ние; вме­сто это­го она опре­де­ля­ет Гора­ция как исклю­чи­тель­но лири­че­ско­го поэта, а остав­ша­я­ся часть оды вос­хва­ля­ет дости­же­ния, кото­рые пре­вра­ти­ли теку­щий век в иде­аль­ную среду оби­та­ния (а так­же иде­аль­ный пред­мет опи­са­ния) для тако­го лири­че­ско­го поэта, ибо Август поло­жил конец вой­нам и пре­ступ­ле­ни­ям, а так­же все­му, что мог­ло поме­шать миру. Всё, что оста­ёт­ся делать — это про­слав­лять без кон­ца вели­кое про­шлое, сно­ва воз­рож­дён­ное к жиз­ни (25—32). Я выска­зал пред­по­ло­же­ние, что это ода была напи­са­на для про­слав­ле­ния посвя­ще­ния Алта­ря Мира в 9 г. до н. э.²¹ Если так, то это одна из послед­них од Гора­ция, и в ней выска­за­ны утвер­жде­ния о его соб­ст­вен­ной поэ­зии, кото­рые пере­кли­ка­ют­ся — с изме­не­ни­я­ми, соот­вет­ст­ву­ю­щи­ми новой ситу­а­ции, — с 30-й одой III кни­ги. Тот вид поэ­зии, кото­рый созда­вал Гора­ций, нашёл нако­нец своё место и обос­но­ва­ние, не в дости­же­нии лич­ной сла­вы (как в 30-й оде III кни­ги), но в новом поли­ти­че­ском поряд­ке и в пол­ной зави­си­мо­сти от него. И это напо­ми­на­ет дру­гую рази­тель­ную пере­ме­ну: в I—III кни­гах од (и ранее, до самых эпо­дов) поли­ти­че­ская поэ­зия Гора­ция зави­се­ла от его соб­ст­вен­но­го осо­бо­го ста­ту­са va­tes^[27], чело­ве­ка, чье вос­при­я­тие обще­ства вну­ше­но вдох­но­ве­ни­ем и кото­рый поэто­му может выска­зы­вать­ся авто­ри­тет­но. В резуль­та­те, его поэ­ти­че­ские успе­хи при­нес­ли ему непре­хо­дя­щую сла­ву (Odes 3. 30). Ниче­го подоб­но­го нет в IV кни­ге од. Гора­ций на самом деле зна­ме­нит и бла­го­да­рен сво­им источ­ни­кам вдох­но­ве­ния (Odes 4. 3 и 6), но ни сло­ва о том, что он обла­да­ет осо­бым ста­ту­сом; его поэ­зия обре­ла новую спо­соб­ность — даро­вать бес­смер­тие дру­гим (Odes 4. 8 и 9).

Сле­ду­ет отме­тить еще одну пред­по­ла­гае­мую re­cu­sa­tio: это 1-я эле­гия IV кни­ги Про­пер­ция. Пер­вая поло­ви­на это­го про­грамм­но­го сти­хотво­ре­ния отведе­на декла­ра­ции поэта о том, что он создаст новую пат­рио­ти­че­скую поэ­зию для про­слав­ле­ния вели­чия Рима; во вто­рой поло­вине появ­ля­ет­ся еги­пет­ский аст­ро­лог Гор, предъ­яв­ля­ю­щий дока­за­тель­ства того, что он надёж­ный пред­ска­за­тель, и заяв­ля­ю­щий что поэт нико­гда не смо­жет — и не дол­жен — осво­бо­дить­ся от Кин­фии как глав­ной темы сво­ей поэ­зии. Эта стра­те­гия в дей­ст­ви­тель­но­сти слу­жит объ­яс­не­ни­ем — и оправ­да­ни­ем — вклю­че­ния трёх сти­хотво­ре­ний о Кин­фии в чис­ло осталь­ных пат­рио­ти­че­ских сти­хотво­ре­ний. Но это пол­ная про­ти­во­по­лож­ность с.273 пред­ше­ст­ву­ю­ще­го обра­за дей­ст­вий. В кни­гах I—III Про­пер­ций создал свой соб­ст­вен­ный вари­ант кал­ли­ма­хо­вой re­cu­sa­tio. Он при­нял фор­му заве­ре­ния в том, что к сожа­ле­нию, Про­пер­ций не может долж­ным обра­зом спра­вить­ся с поли­ти­че­ски­ми тема­ми, так как всё его вни­ма­ние при­ко­ва­но к одной Кин­фии; позд­нее он воздаст похва­лу дости­же­ни­ям Авгу­ста, но сей­час его образ жиз­ни и поэ­зия пре­пят­ст­ву­ют это­му. 1-я эле­гия IV кни­ги Про­пер­ция, напро­тив, вме­сто оправ­да­ний за неспо­соб­ность писать что-либо, кро­ме любов­ной поэ­зии, изви­ня­ет­ся за вклю­че­ние несколь­ких любов­ных сти­хотво­ре­ний в чис­ло серь­ёз­ных идео­ло­ги­че­ских про­из­веде­ний. Но, как выяс­ня­ет­ся в 7-й эле­гии IV кни­ги, Кин­фия уже мерт­ва и поэт может лишь вспо­ми­нать о про­шлом; сле­до­ва­тель­но, это отме­ча­ет конец его любов­ной поэ­зии тем един­ст­вен­ным спо­со­бом, кото­рый может опро­верг­нуть пред­ска­за­ние Гора. Сле­ду­ет заме­тить, что адре­сат не явля­ет­ся фигу­рой уров­ня Меце­на­та, не гово­ря уж об Авгу­сте; это мало­по­чтен­ный ино­зем­ный аст­ро­лог, кото­рый пред­ска­зы­ва­ет, что поэт про­дол­жит тво­рить в том же бес­слав­ном сти­ле, — хотя, к сча­стью, впо­след­ст­вии выяс­ня­ет­ся, что он ошиб­ся. Нель­зя отри­нуть мысль о том, что таким спо­со­бом Про­пер­ций ого­ва­ри­ва­ет себе опре­де­лён­ную сте­пень сво­бо­ды и пре­ем­ст­вен­но­сти со сво­им про­шлым, при­зна­вая в то же вре­мя, что зако­ны о нрав­ст­вен­но­сти 18 г. до н. э. запре­ща­ют поэ­зию, посвя­щен­ную пре­лю­бо­де­я­ни­ям. Непо­ви­но­ве­ние вло­же­но в уста мало­по­чтен­но­го Гора. Но от соб­ст­вен­но­го лица, хоть и не обра­ща­ясь к Авгу­сту напря­мую, поэт заве­ря­ет его в сво­ём жела­нии тво­рить поэ­зию пат­рио­ти­че­ских вос­хва­ле­ний. Это лов­кая стра­те­гия отве­та на то дав­ле­ние, кото­рое Август мог ока­зы­вать на поэта, после того как взял на себя роль Меце­на­та. Мож­но увидеть как Гора­ций дела­ет нечто подоб­ное в 1-й оде IV кни­ги, когда пере­на­прав­ля­ет Вене­ру от себя к Пав­лу Фабию Мак­си­му, но к соб­ст­вен­но­му неудо­воль­ст­вию обна­ру­жи­ва­ет, что его бра­ва­да была не оправ­да­на, и раз­ра­жа­ет­ся сле­за­ми из-за непо­кор­но­сти Лигу­ри­на. Это такое же про­грамм­ное сти­хотво­ре­ние, как и сти­хотво­ре­ние Про­пер­ция, и цен­траль­ное место в IV кни­ге од зани­ма­ют четы­ре сти­хотво­ре­ния (10—13), кото­рые воз­вра­ща­ют­ся к более воль­ным и лич­ным аспек­там I—III книг од. Оба поэта реа­ги­ру­ют на оди­на­ко­вое изме­не­ние в сво­ем поло­же­нии.

В чём заклю­ча­лась важ­ность этой пере­ме­ны для Авгу­ста? В целом, вопрос о важ­но­сти лите­ра­тур­ной под­держ­ки нуж­да­ет­ся в более деталь­ном иссле­до­ва­нии, чем воз­мож­но здесь. Но тезис, пред­став­лен­ный в дан­ном эссе, заклю­ча­ет­ся в том, что с само­го нача­ла был запла­ни­ро­ван новый тип лите­ра­тур­но­го патро­на­та, нача­ло кото­ро­му дол­жен был поло­жить Меце­нат, а после, в под­хо­дя­щий момент, пере­нять Август. Целью было не обес­смер­тить Меце­на­та или даже Авгу­ста, но под­дер­жать поли­ти­че­скую про­грам­му. В пер­вые годы борь­бы Авгу­сту было целе­со­об­раз­но оста­вать­ся на зад­нем плане. Поз­во­лить себе бро­сать­ся в гла­за и при­вле­кать вни­ма­ние к реаль­но­сти сво­ей вла­сти (а не к поло­же­нию государ­ства и необ­хо­ди­мым с.274 цели­тель­ным мерам) озна­ча­ло бы повто­рить высо­ко­мер­ные ошиб­ки Юлия Цеза­ря. Такую пре­до­сто­рож­ность мож­но увидеть в неже­ла­нии Авгу­ста при­ни­мать общие поче­сти, такие как, напри­мер, титул pa­ter pat­riae^[28]. На этот титул наме­ка­ет Гора­ций в оде, напи­сан­ной око­ло 28 г. до н. э. (Odes 1. 2. 50 hic ames di­ci pa­ter at­que prin­ceps^[29]); в дру­гой фор­ме на него наме­ка­ют моне­ты 19—16 гг. до н. э.²²; он был пред­ло­жен пле­бей­ской деле­га­ци­ей в Анции; и ещё раз в теат­ре (даты неиз­вест­ны; Suet. Aug. 58); а фор­маль­но его даро­ва­ли лишь во 2 г. до н. э. Этой же самой при­чи­ной обу­слов­ле­но непря­мое обра­ще­ние поэтов к Авгу­сту через Меце­на­та. И лишь когда власть Авгу­ста упро­чи­лась и полу­чи­ла при­зна­ние, а про­грам­ма утвер­ди­лась, мож­но было про­слав­лять уни­каль­ность лич­но­сти и солид­ные поли­ти­че­ские дости­же­ния, пред­став­лен­ные в про­грам­ме, и целью это­го про­слав­ле­ния было не столь­ко обес­смер­тить отдель­но­го чело­ве­ка, сколь­ко обес­смер­тить про­грам­му и гаран­ти­ро­вать, что она станет посто­ян­ной фор­мой управ­ле­ния Римом. Это же было невы­ска­зан­ной целью широ­ко­го рас­про­стра­не­ния «Дея­ний»: тре­бо­ва­лось добить­ся того, чтобы любой пре­ем­ник, так же, как и после­дую­щие поко­ле­ния, чув­ст­во­ва­ли себя обя­зан­ны­ми под­дер­жи­вать дости­же­ния Авгу­ста. С этой же иде­ей Август реста­ври­ро­вал ста­туи вели­ких пол­ко­вод­цев и уста­нав­ли­вал ста­туи три­ум­фа­то­ров в обо­их пор­ти­ках сво­его фору­ма. Эдикт объ­явил о сле­дую­щей цели (Suet. Aug. 31. 5): com­men­tum id se ut ad il­lo­rum ve­lut ad exemplar et ip­se, dum vi­ve­ret, et in­se­quen­tium aeta­tium prin­ci­pes exi­ge­ren­tur a ci­vi­bus; «это он дела­ет для того, чтобы и его, пока он жив, и всех пра­ви­те­лей после него граж­дане побуж­да­ли бы брать при­мер с этих мужей». По той же самой при­чине он при­да­вал осо­бое зна­че­ние обра­зо­ва­тель­ной рефор­ме, что нашло отра­же­ние в том, что Гора­ций адре­со­вал свою поэ­зию буду­ще­му поко­ле­нию: пре­ем­ни­ков Авгу­ста сле­до­ва­ло вос­пи­ты­вать с осо­зна­ни­ем необ­хо­ди­мо­сти сохра­нить дости­же­ния Авгу­ста без изме­не­ний. В«Дея­ни­ях» пред­став­лен отчет для все­об­ще­го сведе­ния. Август выра­жа­ет тот же мотив в неда­ти­ро­ван­ном эдик­те (не рань­ше 17 г. до н. э.), при­во­ди­мом Све­то­ни­ем (Aug. 28. 2: «Итак, да будет мне дано уста­но­вить государ­ство на его осно­ве целым и незыб­ле­мым, дабы я, пожи­ная желан­ные пло­ды это­го свер­ше­ния, почи­тал­ся твор­цом луч­ше­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства и при кон­чине унес бы с собой надеж­ду, что зало­жен­ные мною осно­ва­ния оста­нут­ся непо­ко­леб­лен­ны­ми». Затем Све­то­ний ком­мен­ти­ру­ет: «И он выпол­нил свой обет, все­ми сила­ми ста­ра­ясь, чтобы никто не мог пожа­ло­вать­ся на новый порядок вещей».

с.275 Все­гда суще­ст­во­ва­ла опас­ность того, что лите­ра­тур­ная под­держ­ка выро­дит­ся в про­стой пане­ги­рик, и, так как пане­ги­рик лег­ко пере­ина­чить в зло­на­ме­рен­ных целях, тем самым фак­ти­че­ски повредит чело­ве­ку и его про­грам­ме. Поучи­тель­но срав­нить 14-ю оду III кни­ги и 5-ю оду IV кни­ги. Оба сти­хотво­ре­ния про­слав­ля­ют победо­нос­ное воз­вра­ще­ние Авгу­ста в Рим. Ни одно из них не сле­ду­ет счи­тать сочи­нён­ным в резуль­та­те неожи­дан­но­го снис­хож­де­ния на поэта бла­го­дар­но­го оза­ре­ния: более ран­нее, види­мо, было пред­ло­же­но Меце­на­том в 24 г. до н. э., более позд­нее — зака­за­но Авгу­стом в 13 г. до н. э. Более ран­нее сти­хотво­ре­ние после цен­траль­ной пере­ход­ной стро­фы неожи­дан­но пре­вра­ща­ет­ся в лич­ный празд­ник поэта, с эро­ти­че­ским оттен­ком и лов­ко исполь­зу­е­мым поли­ти­че­ским под­тек­стом²³. Это пре­крас­ный при­мер ран­ней стра­те­гии непря­мой рито­ри­ки. Более позд­нее сти­хотво­ре­ние гораздо более широ­ко­мас­штаб­но и содер­жит зна­чи­тель­ный при­мер новой тех­ни­ки вос­хва­ле­ния дости­же­ний Авгу­ста путем пере­чис­ле­ния (17—18); но стра­те­гия при этом заклю­ча­ет­ся в том, что поэт обра­ща­ет­ся к Авгу­сту не лич­но от сво­его име­ни, но как пред­ста­ви­тель ита­лий­ско­го наро­да в целом; и когда в кон­це он уда­ля­ет­ся на лич­ный празд­ник, то дела­ет это не сам по себе, но в каче­стве одно­го из бес­чис­лен­ных лояль­ных граж­дан, удо­вле­тво­рен­ных новым Римом. Таким обра­зом Гора­ций лов­ко избе­га­ет пане­ги­ри­ка. И толь­ко ко вре­ме­ни Овидия, когда Август стал более авто­кра­тич­ным в сво­их при­тя­за­ни­ях и исполь­зо­ва­нии вла­сти и начал пре­вра­щать­ся из патро­на в цен­зо­ра, пане­ги­рик стал един­ст­вен­ным воз­мож­ным лите­ра­тур­ным отве­том на дав­ле­ние импе­ра­то­ра.