Первый Ватиканский мифограф

с.5 Пред­ла­гае­мый чита­те­лю трак­тат, извест­ный сре­ди спе­ци­а­ли­стов как Пер­вый Вати­кан­ский мифо­граф, вме­сте с одно­вре­мен­но най­ден­ны­ми Вто­рым и Третьим, завер­ша­ет эту, почти полу­то­ра­ты­ся­че­лет­нюю тра­ди­цию, кото­рая начи­на­ет­ся име­на­ми Мет­ро­до­ра из Ламп­са­ка и Сте­сим­брота с о-ва Фасо­са (оба — V в. до н. э.), древ­не­гре­че­ских ком­мен­та­то­ров Гоме­ра. Впро­чем, само поня­тие мифо­граф сра­зу же нуж­да­ет­ся в объ­яс­не­нии.

Как извест­но, сло­во мифо­граф обо­зна­ча­ет по сво­е­му соста­ву все­го-навсе­го «пишу­щий (изла­гаю­щий) мифы», и в этом смыс­ле оно может быть при­ме­не­но едва ли не к боль­шин­ству антич­ных авто­ров, от Гоме­ра (VIII в. до н. э.) до хри­сти­ан­ско­го епи­ско­па Нон­на, сочи­нив­ше­го в 5 в. н. э. огром­ную эпи­че­скую поэ­му в 48 кни­гах о боге Дио­ни­се, чуть не в пол­то­ра раза пре­вы­шаю­щую по объ­е­му «Или­а­ду». Меж­ду эти­ми дву­мя име­на­ми раз­ме­стят­ся мно­гие десят­ки древ­не­гре­че­ских и рим­ских поэтов и про­за­и­ков, кото­рые в раз­ной сте­пе­ни и с раз­ны­ми целя­ми обра­ща­лись к неис­чер­пае­мо­му фон­ду антич­ных мифов — кос­мо­го­ни­че­ских (о про­ис­хож­де­нии мира и смене вре­мен года), тео­го­ни­че­ских (о рож­де­нии и дея­ни­ях богов), геро­и­че­ских (о похо­де семе­рых на Фивы и с.6 войне под Тро­ей), ска­зоч­ных (о путе­ше­ст­вии арго­нав­тов и ски­та­ни­ях Одис­сея), объ­яс­ня­ю­щих про­ис­хож­де­ние семей­ных отно­ше­ний (о Дана­идах, об Эди­пе) и при­чи­ны пре­вра­ще­ния людей в звезды и кам­ни, в живот­ных и рас­те­ния (об Анд­ро­меде и Нио­бе, Арахне и Дафне). Конеч­но, каж­дое после­дую­щее поко­ле­ние писа­те­лей исполь­зо­ва­ло в изло­же­нии мифов опыт сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, при­ни­мая его или отвер­гая, но каж­дый автор все же вся­кий раз по-сво­е­му тво­рил миф.

Тот мифо­граф, чье про­из­веде­ние пред­став­ле­но ниже, при­над­ле­жит к совсем дру­го­му лите­ра­тур­но­му жан­ру: он не сочи­нял поэм и тра­гедий, сюжет кото­рых стро­ил­ся бы на мифе, не писал лири­че­ских сти­хотво­ре­ний, при­вле­кая подви­ги мифи­че­ских геро­ев в каче­стве при­ме­ра страст­ной люб­ви или геро­и­че­ско­го само­по­жерт­во­ва­ния, не про­из­но­сил речей, обра­ща­ясь к мифу как к неоспо­ри­мо­му дово­ду в сво­их дока­за­тель­ствах. Он попро­сту изла­гал мифы, уже полу­чив­шие вопло­ще­ние в худо­же­ст­вен­ных про­из­веде­ни­ях, ино­гда оспа­ри­вая или объ­яс­няя их, но нико­гда не пре­тен­дуя на соб­ст­вен­ное твор­че­ское их осмыс­ле­ние. Имен­но в таком зна­че­нии пони­ма­ет­ся в нау­ке об антич­но­сти мифо­гра­фия как отрасль лите­ра­тур­но­го труда, вто­рич­ная по отно­ше­нию к худо­же­ст­вен­ной интер­пре­та­ции мифов¹.

с.7 Может пока­зать­ся пара­док­саль­ным, что пер­вый сохра­нив­ший­ся до наших вре­мен труд по мифо­гра­фии содер­жит не изло­же­ние мифов, а их опро­вер­же­ние: мы име­ем в виду сочи­не­ние неко­е­го Пале­фа­та, веро­ят­но, при­над­ле­жав­ше­го к шко­ле Ари­сто­те­ля и напи­сав­ше­го в IV в. до н. э. трак­тат «О неве­ро­ят­ном». До нас тот труд дошел в силь­но сокра­щен­ном виде (пер­во­на­чаль­ные 5 книг были сведе­ны в одну), но харак­тер его совер­шен­но ясен: то была попыт­ка рацио­на­ли­сти­че­ско­го тол­ко­ва­ния мифов, в погоне за кото­рым ино­гда пред­ла­га­лись объ­яс­не­ния не менее неве­ро­ят­ные, чем сам миф². Про­из­веде­ние Пале­фа­та было не пер­вым образ­цом кри­ти­ки мифа (исто­ки ее ухо­дят по мень­шей мере за пол­то­ра сто­ле­тия до его появ­ле­ния) и, тем более, дале­ко не послед­ним. Рацио­на­ли­сти­че­ское и алле­го­ри­че­ское тол­ко­ва­ние мифа сопро­вож­да­ет всю антич­ность, пере­хо­дит из нее в Сред­ние века и ран­нее Воз­рож­де­ние.

Одна­ко свою основ­ную зада­чу антич­ная мифо­гра­фия виде­ла все же в изло­же­нии мифа, и для того было доста­точ­но вполне прак­ти­че­ских осно­ва­ний.

К кон­цу IV в. до н. э. миф утра­тил в гла­зах чита­те­лей свое худо­же­ст­вен­ное оба­я­ние. Меж­ду тем, с.8 содер­жа­ни­ем всей древ­не­гре­че­ской клас­си­ки, и, в первую оче­редь, гоме­ров­ских поэм и тра­гедий зна­ме­ни­тых дра­ма­тур­гов V в. , слу­жи­ли мифы, и не знать их было совер­шен­но невоз­мож­но, посколь­ку клас­си­че­ское наследие явля­лось обя­за­тель­ной состав­ной частью школь­но­го обра­зо­ва­ния. И вот, с нача­ла эпо­хи элли­низ­ма (рубеж IV—III в. до н. э.) в каче­стве вспо­мо­га­тель­ных средств, облег­чаю­щих доступ к Гоме­ру и Еври­пиду, появ­ля­ют­ся вся­ко­го рода сло­ва­ри и ком­мен­та­рии, изло­же­ния и пере­ска­зы, кото­рые отча­сти дошли и до нас³, но в огром­ной сво­ей мас­се полу­чи­ли отра­же­ние в ком­пи­ля­ци­ях более позд­не­го вре­ме­ни, воз­ник­ших уже на исхо­де Рим­ской рес­пуб­ли­ки и во вре­ме­на Рим­ской импе­рии, а то и после ее паде­ния, т. е. от I в. до н. э. вплоть до V—VI вв. н. э.

По сво­е­му харак­те­ру про­дук­ция антич­ных мифо­гра­фов не явля­ет­ся одно­тип­ной.

В ней пред­став­ле­ны труды систе­ма­ти­зи­ру­ю­ще­го харак­те­ра, как, напри­мер, гре­че­ская «Мифо­ло­ги­че­ская биб­лио­те­ка», извест­ная под име­нем с.9 Апол­ло­до­ра (она дати­ру­ет­ся, ско­рее все­го, II в. н. э.)⁴, или отно­ся­щи­е­ся к тому же II в. латин­ские «Мифы» («Рас­ска­зы»), кото­рые вос­хо­дят к како­му-то гре­че­ско­му источ­ни­ку и дошли до нас в силь­но пере­ра­ботан­ном виде под име­нем столь же зага­доч­но­го Гиги­на, но в сво­ей пер­во­на­чаль­ной редак­ции отли­ча­лись, по всей види­мо­сти, доста­точ­но стро­гой орга­ни­за­ци­ей мате­ри­а­ла⁵.

Наряду с этим суще­ст­во­ва­ли ком­пен­дии более узко­го назна­че­ния. К ним отно­сит­ся неболь­шое собра­ние исто­рий о «Любов­ных стра­стях», состав­лен­ное в середине I в. до н. э. уче­ным гре­че­ским поэтом Пар­фе­ни­ем в каче­стве источ­ни­ка сюже­тов для эле­гий рим­ско­го поэта Кор­не­лия Гал­ла и, сле­до­ва­тель­но, не рас­счи­тан­ное на широ­кую пуб­ли­ку. Одна­ко адре­сат Пар­фе­ния, впав­ший в неми­лость у импе­ра­то­ра Авгу­ста и покон­чив­ший жизнь само­убий­ст­вом, веро­ят­но, не успел вос­поль­зо­вать­ся услу­гой сво­его дру­га, а свод Пар­фе­ния, сохра­нив­ший­ся все­го с.10 лишь в одной сред­не­ве­ко­вой руко­пи­си, донес до нас содер­жа­ние 36 исто­рий о любов­ных стра­стях, извле­чен­ных им из про­из­веде­ний раз­лич­ных авто­ров⁶. Дру­гое собра­ние мифов, огра­ни­чен­ных тема­ти­кой пре­вра­ще­ний людей в птиц, рас­те­ния, кам­ни и т. п., сохра­ни­лось в той же руко­пи­си вме­сте с «Любов­ны­ми стра­стя­ми» Пар­фе­ния под име­нем неко­е­го Анто­ни­на Либе­ра­ла (II в. н. э.)⁷. Ко II в. н. э. отно­сит­ся и «Аст­ро­но­мия» столь же зага­доч­но­го Гиги­на, как и автор упо­мя­ну­то­го выше сбор­ни­ка; для нас она инте­рес­на тем, что во 2-ой ее кни­ге собра­ны мифы, объ­яс­ня­ю­щие, кто и поче­му пре­вра­тил­ся в небес­ные созвездия^7a.

Труд­нее под­да­ют­ся систе­ма­ти­за­ции еще два мифо­гра­фи­че­ских сбор­ни­ка, напи­сан­ные несколь­ко рань­ше и извест­ные нам по пере­ска­зу визан­тий­ско­го пат­ри­ар­ха Фотия (IX в.), кото­рый оста­вил после себя сочи­не­ние под назва­ни­ем «Биб­лио­те­ка» с опи­са­ни­ем про­чи­тан­ных им книг. Это — «Рас­ска­зы» Коно­на и «Необыч­ная исто­рия» Пто­ле­мея Гефе­сти­о­на. Если пер­вый в извест­ной мере при­мы­ка­ет к тра­ди­ци­он­ной мифо­гра­фии, то вто­рой напол­ня­ет свой труд совер­шен­но вымыш­лен­ны­ми исто­ри­я­ми и ссы­ла­ет­ся на нико­гда не суще­ст­во­вав­шие источ­ни­ки, при­да­вая сво­е­му опу­су абсо­лют­но фан­та­сти­че­ский харак­тер.

Отнюдь не во всем согла­су­ет­ся с обще­при­ня­тым изло­же­ни­ем мифа и фик­тив­ный «Днев­ник Тро­ян­ской вой­ны», извест­ный под име­нем Дик­ти­са⁸, кото­рый с.11 яко­бы нахо­дил­ся под Тро­ей сре­ди сорат­ни­ков крит­ско­го царя Идо­ме­нея. Напи­сан «Днев­ник», судя по все­му, через два сто­ле­тия после «Мифов» Гиги­на и так­же имел гре­че­ский прото­тип.

Завер­ша­ет­ся этот пере­чень дву­мя име­на­ми. Пер­вое — фри­ги­ец Дарет, пер­со­наж столь же вымыш­лен­ный, как и Дик­тис. С его име­нем свя­за­но неболь­шое сочи­не­ние на латин­ском язы­ке «О разо­ре­нии Трои»⁹, в кото­ром тра­ди­ци­он­ная исто­рия Тро­ян­ской вой­ны постав­ле­на с ног на голо­ву: во всех ее бедах вино­ва­ты-де не тро­ян­цы, а гре­ки. Дру­гое имя — вполне реаль­но суще­ст­во­вав­ший латин­ский писа­тель из Север­ной Афри­ки Фабий План­ци­ад Фуль­ген­ций, собрав­ший пол­сот­ни рас­ска­зов в трех кни­гах под общим назва­ни­ем «Мифо­ло­гия»¹⁰. Несмот­ря на мно­го­обе­щаю­щее загла­вие, Фуль­ген­ций не столь­ко изла­га­ет мифы, сколь­ко пыта­ет­ся их алле­го­ри­че­ски истол­ко­вать, чтобы при­ми­рить их язы­че­ское гре­че­ское содер­жа­ние с хри­сти­ан­ским миро­воз­зре­ни­ем. Про­из­веде­ние Даре­та дати­ру­ют нача­лом VI в.; Фуль­ген­ций жил при­мер­но с 467 по 532 г., — таким обра­зом, мы ока­зы­ваем­ся уже в пре­де­лах Сред­не­ве­ко­вья, когда был состав­лен Пер­вый Вати­кан­ский мифо­граф.

с.12 При­мы­кая по содер­жа­нию к сочи­не­ни­ям сво­их антич­ных пред­ше­ст­вен­ни­ков, этот труд в ряде отно­ше­ний суще­ст­вен­но от них отли­ча­ет­ся.

Во-пер­вых, он зна­чи­тель­но отда­лен во вре­ме­ни даже от самых позд­них образ­цов антич­ной мифо­гра­фии. Хотя и нет ника­ких доку­мен­таль­ных дан­ных об его воз­ник­но­ве­нии, вре­мя это мож­но с извест­ной долей надеж­но­сти опре­де­лить, поль­зу­ясь внут­рен­ни­ми кри­те­ри­я­ми. Так, в ряде рас­ска­зов у Пер­во­го мифо­гра­фа пере­пи­сан текст из так наз. «Гене­а­ло­гий» («Начал») извест­ней­ше­го хри­сти­ан­ско­го бого­сло­ва, севиль­ско­го епи­ско­па Иси­до­ра (560—636), а так­же из ком­мен­та­ри­ев, состав­лен­ных Реми из Озер­ра — одним из самых зна­чи­тель­ных пред­ста­ви­те­лей так наз. Каро­линг­ско­го ренес­сан­са¹¹ — к сочи­не­нию позд­не­рим­ско­го фило­со­фа Боэция (480—524) «Уте­ше­ние Фило­со­фи­ей». Годы жиз­ни Реми — ок. 841—908, и иссле­до­ва­те­ли рас­хо­дят­ся во мне­нии о том, когда он состав­лял свои схо­лии к Боэцию: одни пола­га­ют, что он писал их после 900 г., уже будучи авто­ром ком­мен­та­ри­ев к сочи­не­ни­ям мно­гих дру­гих рим­ских авто­ров (Пер­сия, Юве­на­ла, Дона­та, Мар­ци­а­на Капел­лы), дру­гие счи­та­ют их пло­дом его увле­че­ния антич­ной фило­со­фи­ей и с.13 лите­ра­ту­рой в моло­дые годы. В любом слу­чае, такая работа тре­бо­ва­ла извест­но­го вре­ме­ни для накоп­ле­ния науч­но­го бага­жа, так что едва ли Реми мог бы взять­ся за нее в слиш­ком ран­нем воз­расте. Поэто­му ниж­ней хро­но­ло­ги­че­ской гра­ни­цей для труда Пер­во­го мифо­гра­фа надо счи­тать послед­нюю чет­верть IX в. С дру­гой сто­ро­ны, мате­ри­ал Пер­во­го мифо­гра­фа исполь­зо­вал Вто­рой мифо­граф, кото­рый, в свою оче­редь, был изве­стен уче­но­му мона­ху Бер­на­ру из Утрех­та, когда он сочи­нял свои ком­мен­та­рии к «Экло­ге» сред­не­ве­ко­во­го поэта Тео­ду­ла. Бер­нар пре­по­да­вал в цер­ков­ной шко­ле при утрехт­ском епи­ско­пе Конра­де (1076—1099 гг.). Ста­ло быть, верх­ней гра­ни­цей для двух пер­вых мифо­гра­фов явля­ет­ся, услов­но гово­ря, 1075 г. Для пол­ноты кар­ти­ны ука­жем здесь, что вме­сте с Пер­вым и Вто­рым мифо­гра­фа­ми, най­ден­ны­ми на рубе­же 30-х гг. про­шло­го века в Вати­кан­ской биб­лио­те­ке (см. ниже), там же был обна­ру­жен и Тре­тий мифо­граф, чье автор­ство обыч­но при­пи­сы­ва­ет­ся Аль­бе­ри­ку, кано­ни­ку лон­дон­ско­го собо­ра Св. Пав­ла, жив­ше­му в XII в. Во вся­ком слу­чае, текст того мифо­гра­фа был впер­вые опуб­ли­ко­ван вме­сте с труда­ми Аль­бе­ри­ка (или при­пи­сы­вае­мы­ми ему) в ред­ком изда­нии нача­ла XVI в. С Третьим же мифо­гра­фом, веро­ят­но, по одной из руко­пи­сей, хра­ня­щей­ся до сих пор все в той же Вати­кан­ской биб­лио­те­ке, были зна­ко­мы ран­ние пред­ста­ви­те­ли италь­ян­ско­го Ренес­сан­са, в том чис­ле — Бок­кач­чо, кото­рый посвя­тил послед­ние 25 лет сво­ей жиз­ни сочи­не­нию, рас­ши­ре­нию и пере­ра­бот­ке вну­ши­тель­но­го трак­та­та «Родо­слов­ная богов» (1350—1375). Так антич­ная мифо­гра­фия через сред­не­ве­ко­вых посред­ни­ков пере­шла во вла­де­ние запад­но­ев­ро­пей­ских гума­ни­стов.

с.14 Дру­гое отли­чие Пер­во­го Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа от его пред­ше­ст­вен­ни­ков состо­ит в харак­те­ре и исполь­зо­ва­нии источ­ни­ков. Сре­ди гре­ков самы­ми надеж­ны­ми и доб­ро­со­вест­ны­ми в отно­ше­нии к ним явля­ют­ся Пар­фе­ний и Анто­нин Либе­рал. Пер­вый пере­да­вал содер­жа­ние про­из­веде­ний пре­иму­ще­ст­вен­но элли­ни­сти­че­ских поэтов и про­за­и­ков, кото­рые он сам читал. Вто­рой изла­гал исто­рию вся­ких пре­вра­ще­ний с такой обсто­я­тель­но­стью, что не вызы­ва­ет сомне­ний его непо­сред­ст­вен­ное зна­ком­ство с поэ­ма­ми так­же двух поэтов эпо­хи элли­низ­ма: доста­точ­но извест­но­го Никанд­ра из Коло­фо­на и вовсе неиз­вест­но­го Бея. По пово­ду Апол­ло­до­ра мне­ния иссле­до­ва­те­лей рас­хо­дят­ся: одни счи­та­ют, что он был начи­тан и в поэ­мах Гоме­ра, и в тра­геди­ях V в. до н. э., дру­гие пред­по­ла­га­ют, что он знал толь­ко пере­ска­зы этих про­из­веде­ний, — во вся­ком слу­чае, сопо­став­ле­ние его изло­же­ния с эпо­сом и дошед­ши­ми тра­геди­я­ми отли­ча­ет­ся доста­точ­ной к ним бли­зо­стью. Гре­че­ский источ­ник Гиги­на знал, по край­ней мере, очень рас­про­стра­нен­ные изло­же­ния драм Еври­пида, вос­хо­дя­щие еще к пери­па­те­ти­ку Дике­ар­ху (2-ая пол. IV в. — нач. III в.)¹². Для измыш­ле­ний Пто­ле­мея, Дик­ти­са и Даре­та ника­ких авто­ри­те­тов не тре­бо­ва­лось, хотя и у двух послед­них мож­но най­ти следы зна­ком­ства кое с кем из позд­не­гре­че­ских с.15 писа­те­лей, а уж в поле­те фан­та­зии им и вовсе нель­зя отка­зать. Итак, обра­ще­ние к гре­че­ским авто­рам, в ряде слу­ча­ев их вполне при­лич­ное зна­ние и целе­на­прав­лен­ный отбор мате­ри­а­ла — вот чер­ты, харак­тер­ные для наи­бо­лее надеж­ных антич­ных мифо­гра­фов. С Вати­кан­ским ком­пи­ля­то­ром дело обсто­ит совсем ина­че.

Преж­де все­го, он не знал гре­че­ско­го, и свой мате­ри­ал чер­пал исклю­чи­тель­но из латин­ских источ­ни­ков, и при том не у самих рим­ских поэтов, а у их позд­них ком­мен­та­то­ров. Кла­де­зью мифо­ло­ги­че­ских сюже­тов были в рим­ской лите­ра­ту­ре три эпи­че­ские поэ­мы, создан­ные в тече­ние пер­во­го века Рим­ской импе­рии: «Эне­ида» Вер­ги­лия, «Мета­мор­фо­зы» Овидия и «Фива­ида» Ста­ция. Пер­вая из них чуть ли не сра­зу при ее появ­ле­нии была при­зна­на обще­на­цио­наль­ным эпо­сом, вошла в систе­му школь­но­го обра­зо­ва­ния, и к ней, как в свое вре­мя в Гре­ции к поэ­мам Гоме­ра, ста­ли сочи­нять вся­кие посо­бия и ком­мен­та­рии. До наших дней сохра­нил­ся огром­ный труд, в кото­ром тот про­цесс нашел свое завер­ше­ние, — ком­мен­та­рий антич­но­го фило­ло­га или, как тогда гово­ри­ли, грам­ма­ти­ка Сер­вия (ок. 360—370 — 1-ая пол. V в.) к «Эне­иде» и еще двум дру­гим сочи­не­ни­ям Вер­ги­лия — «Буко­ли­кам» и «Геор­ги­кам»¹³. В свою оче­редь, и Сер­вий не пре­не­бре­гал дости­же­ни­я­ми сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, изу­чав­ших и ком­мен­ти­ро­вав­ших Вер­ги­лия на про­тя­же­нии несколь­ких сто­ле­тий, от Вале­рия Про­ба, выпу­стив­ше­го в I в. н. э. его изда­ние, став­шее осно­во­по­ла­гаю­щим для с.16 всех после­дую­щих, до Клав­дия Дона­та, соста­вив­ше­го неза­дол­го до Сер­вия свой ком­мен­та­рий к Вер­ги­лию. Таким обра­зом, исполь­зо­ва­ние более ран­них источ­ни­ков носи­ло у Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа даже не вто­рич­ный, а гораздо более отда­лен­ный харак­тер.

По-види­мо­му, при­мер все того же Сер­вия при­влек вни­ма­ние его собра­тьев-грам­ма­ти­ков и к «Фива­иде» Ста­ция, резуль­та­том чего явил­ся ком­мен­та­рий под име­нем Лак­тан­ция Пла­ци­да¹⁴, не имев­ше­го ника­ко­го отно­ше­ния к хри­сти­ан­ско­му бого­сло­ву Целию (Цеци­лию?) Фир­ми­а­ну Лак­тан­цию (240—320). Сочи­не­ние Лак­тан­ция-грам­ма­ти­ка одни иссле­до­ва­те­ли дати­ру­ют 2-ой пол. IV в. , дру­гие под­ни­ма­ют вре­мя его состав­ле­ния до середи­ны VI в. , — в любом слу­чае сред­не­ве­ко­вые ком­пи­ля­то­ры вполне мог­ли исполь­зо­вать сооб­щае­мые им сведе­ния мифо­гра­фи­че­ско­го харак­те­ра¹⁵. Что же каса­ет­ся «Мета­мор­фоз» Овидия, то по той излюб­лен­ной в рим­ские вре­ме­на поэ­ме было состав­ле­но крат­кое про­за­и­че­ское изло­же­ние, кото­рое так и назы­ва­лось «Рас­ска­зы из Овидия», и его авто­ром без доста­точ­ных осно­ва­ний счи­тал­ся в древ­но­сти тот с.17 же Лак­тан­ций¹⁶. Эти три сочи­не­ния (к кото­рым надо при­ба­вить уже упо­мя­ну­тую «Мифо­ло­гию» Фуль­ген­ция) и послу­жи­ли основ­ным мате­ри­а­лом для Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа¹⁷.

Исполь­зо­ва­ние его не тре­бо­ва­ло от соста­ви­те­ля чрез­мер­ных умст­вен­ных уси­лий. О «Рас­ска­зах по Овидию» нече­го и гово­рить, посколь­ку они, хоть и вкрат­це, но доб­ро­со­вест­но пере­ска­зы­ва­ют один эпи­зод за дру­гим. Но и метод работы Сер­вия и Лак­тан­ция зна­чи­тель­но облег­чал наше­му ком­пи­ля­то­ру его зада­чу, так как в обя­зан­ность вся­ко­го ком­мен­та­то­ра вхо­ди­ло, встре­тив в тек­сте поэ­мы имя како­го-нибудь мифи­че­ско­го пер­со­на­жа (может быть, все­го лишь один раз назван­но­го), сооб­щить по это­му пово­ду все, что он сумел вычи­тать о нем где толь­ко воз­мож­но. Ино­гда эти сведе­ния сов­па­да­ли с тем, что мы уже зна­ем из тех же Апол­ло­до­ра и Гиги­на, ино­гда содер­жа­ли совер­шен­но неиз­вест­ные подроб­но­сти или вари­ан­ты, — в любом слу­чае Вати­кан­ско­му с.18 мифо­гра­фу оста­ва­лось толь­ко чер­пать мате­ри­ал у сво­их рим­ских пред­ше­ст­вен­ни­ков пол­ны­ми при­горш­ня­ми, что он и про­де­лы­вал с боль­шим успе­хом. Ино­гда он, прав­да, соби­рал под одним заго­лов­ком по несколь­ку абза­цев из раз­ных ком­мен­та­ри­ев или добав­лял какие-нибудь мало­из­вест­ные или совер­шен­но неиз­вест­ные подроб­но­сти (см., напри­мер, I. 11. 4; 67. 4; II. 75; 77)¹⁸, — к тому, пожа­луй, и сво­дил­ся его твор­че­ский метод.

Послед­нее отли­чие трех Вати­кан­ских мифо­гра­фов от антич­ных пред­ше­ст­вен­ни­ков отно­сит­ся к их судь­бе в Новое вре­мя. Сочи­не­ния всех упо­мя­ну­тых выше авто­ров были впер­вые напе­ча­та­ны меж­ду 1470 (Дик­тис) и 1601 (Конон и Пто­ле­мей) года­ми, а три наших трак­та­та были впер­вые обна­ру­же­ны италь­ян­ским фило­ло­гом кар­ди­на­лом Андже­ло Май в Вати­кан­ской биб­лио­те­ке толь­ко в 1831 г. и тогда же впер­вые им опуб­ли­ко­ва­ны¹⁹. Стро­го гово­ря, назва­ние «вати­кан­ские» оправ­да­но толь­ко по отно­ше­нию с.19 к пер­во­му из них, сохра­нив­ше­му­ся в един­ст­вен­ной руко­пи­си Vat. Reg. Lat. 1401²⁰. Что каса­ет­ся осталь­ных, то к насто­я­ще­му вре­ме­ни в раз­лич­ных биб­лио­те­ках обна­ру­же­но свы­ше 10 кодек­сов Вто­ро­го и свы­ше соро­ка — Третье­го (о его появ­ле­нии сре­ди трудов Аль­бе­ри­ка, где он остал­ся неза­ме­чен­ным, см. выше). Одна­ко наиме­но­ва­ние, дан­ное этим трак­та­там Май, так за ними и закре­пи­лось.

Через три года весь ком­плекс из трех сбор­ни­ков увидел свет зано­во²¹, и с тех пор на про­тя­же­нии полу­то­ра сто­ле­тий это изда­ние оста­ва­лось един­ст­вен­ным. В нача­ле XX в. появи­лось несколь­ко дис­сер­та­ций и ста­тей, не про­дви­нув­ших, одна­ко, впе­ред оцен­ку тек­сто­ло­ги­че­ской сто­ро­ны наших Мифо­гра­фов. Око­ло полу­сот­ни лет тому назад в США было обе­ща­но новое изда­ние²², но оно так и не увиде­ло све­та. Толь­ко в 1987 г. сно­ва вышли Пер­вый и Вто­рой мифо­гра­фы²³; год спу­стя в Три­е­сте италь­ян­ский иссле­до­ва­тель Невио Дзорд­зет­ти выпу­стил отдель­ное изда­ние Пер­во­го мифо­гра­фа, поло­жен­ное затем в осно­ву оче­ред­но­го тома фран­цуз­ской серии антич­ных авто­ров, изда­вае­мых под пат­ро­на­жем «Ассо­ци­а­ции с.20 “Гий­о­ма Бюде”»²⁴. Тогда же во Фран­ции в том же изда­тель­стве вышел ком­мен­ти­ро­ван­ный фран­цуз­ский пере­вод²⁵. На рус­ский язык ни один из Вати­кан­ских мифо­гра­фов нико­гда не пере­во­дил­ся.

Перей­дем теперь к более подроб­ной харак­те­ри­сти­ке Пер­во­го Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа и преж­де все­го зада­дим себе вопрос о струк­ту­ре его сочи­не­ния.

При том изоби­лии сведе­ний, кото­рое пре­до­став­ля­ли ему схо­лии Сер­вия, Лак­тан­ция и дру­гие источ­ни­ки, мож­но было бы ожи­дать от наше­го авто­ра стрем­ле­ния к мало-маль­ски систе­ма­ти­че­ской орга­ни­за­ции тек­ста. Такая зада­ча воз­ни­ка­ла, напри­мер, уже перед Апол­ло­до­ром, кото­ро­му надо было охва­тить, не счи­тая одних толь­ко богов, исто­рию геро­ев раз­лич­ных поко­ле­ний, при­над­ле­жав­ших к раз­лич­ным родам и их ответв­ле­ни­ям, и с нею он в целом с.21 спра­вил­ся. Он начал с тео­го­нии, а затем поде­лил всех геро­ев по их родо­на­чаль­ни­кам (Дев­ка­ли­он, Инах, Аге­нор и т. д.) и создал таким обра­зом вполне обо­зри­мую кар­ти­ну, завер­шав­шу­ю­ся послед­ним собы­ти­ем геро­и­че­ской мифо­ло­гии — Тро­ян­ской вой­ной. О пер­во­на­чаль­ном ком­по­зи­ци­он­ном замыс­ле гре­че­ско­го пред­ше­ст­вен­ни­ка Гиги­на судить труд­нее, так как мы име­ем дело уже с латин­ской вер­си­ей, да и то про­шед­шей не через одни руки, но соеди­не­ние цело­го ряда мифов в более или менее закон­чен­ные по содер­жа­нию груп­пы про­сле­жи­ва­ет­ся и в дошед­шем до нас тек­сте.

Пер­во­го Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа, судя по все­му, мыс­ли о логи­че­ской после­до­ва­тель­но­сти изло­же­ния посе­ща­ли не слиш­ком часто.

Во всем его сочи­не­нии мы най­дем, прав­да, несколь­ко ком­плек­сов глав, объ­еди­нен­ных одним пер­со­на­жем или их груп­пой: подви­ги арго­нав­тов (I. 23—27), Гер­ку­ле­са (I. 47—68), рас­ска­зы о богах (II. 1—27), собы­тия, свя­зан­ные с Тро­ян­ской вой­ной (II. 33—42; III. 4—11), но, как вид­но из послед­не­го при­ме­ра, гла­вы на одну и ту же тему разде­ле­ны весь­ма зна­чи­тель­ным интер­ва­лом, а к тому же к ним надо еще при­ба­вить I. 40—41; II. 56, 79, 101. Порядок глав, посвя­щен­ных Гер­ку­ле­су, весь­ма при­чуд­лив, и от них по непо­нят­ной при­чине отде­ле­на гла­ва II. 90, а в гл. II. 69 повто­ря­ет­ся исто­рия гибе­ли Гер­ку­ле­са, подроб­но изло­жен­ная в I. 58. К рас­ска­зам о богах отно­сят­ся еще №№ 1, 2, 7 и 37 из кни­ги I, а так­же №№ 74 и 82 из кни­ги II. Самое же уди­ви­тель­ное, что родо­слов­ная богов и геро­ев, кото­рую разум­но было бы поста­вить во гла­ве всей вере­ни­цы мифов, ока­зы­ва­ет­ся поче­му-то в нача­ле III, послед­ней кни­ги, одну чет­вер­тую часть кото­рой зани­ма­ют с.22 вовсе не мифы, а эпи­зо­ды из леген­дар­ной рим­ской исто­рии (№№ 17—24), состав­ля­ю­щие, прав­да, некий ком­плекс, но к ним надо еще при­ба­вить №№ I. 30, 73, 83 и II. 53. К собы­ти­ям Фиван­ско­го мифа соста­ви­тель воз­вра­ща­ет­ся два­жды с доста­точ­но боль­ши­ми интер­ва­ла­ми (I. 79; II. 47—50,); то же самое каса­ет­ся Меле­а­г­ра (II. 44, 72, 96). Ино­гда он почти под­ряд пере­ска­зы­ва­ет мифы, так или ина­че свя­зан­ные с пре­вра­ще­ни­я­ми (I. 4—6, 9, 10, 15—19), в дру­гой раз выпи­сы­ва­ет иду­щие друг за дру­гом в схо­ли­ях к кн. V «Буко­лик» три рас­ска­за, ничем меж­ду собой не свя­зан­ные (II. 57, 58, 59). Гла­вы о трех «греш­ни­ках» (I. 12—14) пере­пи­са­ны с неболь­шой пере­ста­нов­кой с одной и той же стра­ни­цы ком­мен­та­рия Реми. Пер­со­на­жи из рим­ской исто­рии сле­ду­ют друг за дру­гом в том поряд­ке, в каком они опи­сы­ва­ют­ся в ком­мен­та­рии Сер­вия к кн. VI «Эне­иды», ст. 824—861. Чис­ло этих при­ме­ров мож­но умно­жить, но и без того ясно, что ком­по­зи­ци­он­ная строй­ность не явля­лась пред­ме­том заботы наше­го мифо­гра­фа. Еще труд­нее тре­бо­вать от него какой-нибудь про­ду­ман­ной мето­до­ло­ги­че­ской про­грам­мы или под­чи­не­ния изла­гае­мо­го мате­ри­а­ла какой-либо еди­ной точ­ке зре­ния. Конеч­но, по отно­ше­нию к само­му трак­та­ту, если рас­це­ни­вать его как само­сто­я­тель­ное про­из­веде­ние, отсут­ст­вие тако­го содер­жа­тель­но­го стерж­ня надо счи­тать недо­стат­ком, но все дело в том, что к стро­гой орга­ни­за­ции сво­его труда в смыс­ло­вом отно­ше­нии Вати­кан­ский мифо­граф отнюдь не стре­мил­ся, и его ком­пи­ля­ция инте­рес­на как раз тем, что отра­жа­ет весь­ма раз­лич­ные под­хо­ды к мифу, харак­тер­ные для рим­ской мифо­гра­фии на исхо­де антич­но­сти, а так­же дает пред­став­ле­ние о его соб­ст­вен­ном уровне и запро­сах той среды, на кото­рую с.23 был рас­счи­тан его труд, — т. е., глав­ным обра­зом, уче­ни­ков сред­не­ве­ко­вых мона­стыр­ских школ.

Все 233 гла­вы Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа²⁶ мож­но поде­лить по содер­жа­нию и спо­со­бу тол­ко­ва­ния мифа на шесть групп.

Преж­де все­го, надо выде­лить 15 глав, сюжет кото­рых вовсе не явля­ет­ся мифо­ло­ги­че­ским: 12 уже назван­ных выше рас­ска­зов из рим­ской исто­рии с при­бав­ле­ни­ем к ним трех глав из исто­рии гре­че­ской (I. 29; III. 3 и 16). Объ­яс­нить вклю­че­ние боль­шин­ства из них в свод мифов мож­но, ско­рее все­го, тем, что рож­де­ние Рому­ла и Рема, само­убий­ство Лукре­ции, подви­ги Камил­ла и 300 Фаби­ев были для само­го Сер­вия, не гово­ря уже о Вати­кан­ских мифо­гра­фах, такой же при­над­леж­но­стью мифа, как рож­де­ние, ски­та­ния и бран­ные дея­ния Энея²⁷. Труд­нее отне­сти к обла­сти мифа пере­чень граж­дан­ских войн в Риме или сооб­ще­ние о похо­ро­нах Мар­цел­ла, но, как бы то ни было, из соб­ст­вен­но мифо­ло­ги­че­ской тема­ти­ки назван­ные выше 15 глав (пер­вая груп­па) при­хо­дит­ся исклю­чить.

Впро­чем, и при этом усло­вии самую боль­шую груп­пу глав соста­вят самые бес­хит­рост­ные из них, в кото­рых мифо­ло­ги­че­ское повест­во­ва­ние ведет­ся как рас­сказ о чем-то, слу­чив­шем­ся на самом деле, без вся­кой попыт­ки то про­ис­ше­ст­вие объ­яс­нить или с.24 истол­ко­вать²⁸. Все­го их наби­ра­ет­ся 94, и сюда мож­но отне­сти спор Неп­ту­на и Минер­вы (I. 2), враж­ду Атрея и Фие­ста (I. 22), исто­рию Дев­ка­ли­о­на и Пир­ры (II. 87), свадь­бу Пелея и Фети­ды (III. 5) и мно­же­ство дру­гих глав. При этом соста­ви­тель ино­гда изла­га­ет свой мате­ри­ал доста­точ­но сбив­чи­во (см. при­меч. к I. 20), ино­гда — слиш­ком крат­ко (ср. I. 6 или I. 17. 3 с при­во­ди­мы­ми в при­ме­ча­ни­ях гораздо более про­стран­ны­ми рас­ска­за­ми у Лак­тан­ция).

К этой кате­го­рии сле­ду­ет при­со­еди­нить еще 42 гла­вы, содер­жа­щих опи­са­ние раз­лич­ных пре­вра­ще­ний (будем счи­тать их третьей груп­пой). Боль­ше все­го таких мета­мор­фоз завер­ша­ет­ся пре­вра­ще­ни­ем в птиц и живот­ных (напр., I. 3. 5; 10. 2—3; II. 41. 3; 84. 1; 96) — все­го 15 глав, но чис­ло объ­ек­тов, под­верг­ших­ся пре­вра­ще­нию, зна­чи­тель­но боль­ше, так как сре­ди них есть не толь­ко объ­еди­нен­ные одним мифом Прок­на, Фило­ме­ла и Терей (I. 4. 3) или девять Пие­рид (I. 85. 4), но и не опре­де­ля­е­мые более точ­но коли­че­ст­вен­но спут­ни­ки Улис­са или Дио­меда (I. 15. 1—2; II. 41. 1). Затем сле­ду­ют дере­вья и рас­те­ния (8 глав), созвездия (5 глав), источ­ни­ки (3), камень (1) и даже один слу­чай пре­вра­ще­ния чело­ве­ка в бога (I. 98. 2).

Могут быть и более слож­ные вари­ан­ты. Скил­ла, дочь Фор­ка, ста­ла чудо­ви­щем толь­ко в ниж­ней поло­вине (I. 3. 2); Аст­рея была сна­ча­ла пре­вра­ще­на в пере­пел­ку, а потом в ост­ров (I. 37. 1—2). Спа­са­ясь от Тифо­ея, боги при­ня­ли образ раз­ных живот­ных (I. 85. 3), — ясно, что толь­ко вре­мен­но. Пол Тире­сия с.25 сна­ча­ла изме­нил­ся в жен­ский, затем вер­нул­ся в муж­ской (I. 16), — все­го таких глав наби­ра­ет­ся 9.

Обыч­но пре­вра­ще­ние чем-нибудь моти­ви­ру­ет­ся: гне­вом богов (I. 97. 1; II. 80. 1), их жела­ни­ем спа­сти жерт­ву пре­сле­до­ва­ния (III. 32. 7), сочув­ст­ви­ем к постра­дав­шим (I. 9. 3—4), но воз­мож­ность его нико­гда не под­вер­га­ет­ся сомне­нию или кри­ти­ке.

Столь же довер­чи­во отно­сит­ся автор и к так назы­вае­мым этио­ло­ги­че­ским мифам (чет­вер­тая груп­па), т. е. объ­яс­ня­ю­щим при­чи­ну како­го-либо явле­ния: поче­му ворон из бело­го стал чер­ным (II. 14. 5—6)? Как воз­ник­ла река Мар­сий (II. 23. 5)? Все­го таких глав наби­ра­ет­ся 5, а из преды­ду­щей груп­пы к ним мож­но при­ба­вить еще один слу­чай с «фило­ло­ги­че­ским» объ­яс­не­ни­ем: ним­фа Пери­сте­ра помог­ла Вене­ре одо­леть Купидо­на в шут­ли­вом сорев­но­ва­нии, кто из них собе­рет боль­ше цве­тов, и за это Купидон пре­вра­тил ним­фу в голуб­ку, кото­рая пото­му так и зовет­ся по-гре­че­ски pe­ris­terá (II. 73. 3).

Такой «фило­ло­ги­че­ский» метод по часто­те его употреб­ле­ния вполне может сопер­ни­чать с рас­ска­за­ми о пре­вра­ще­ни­ях, так как при­ме­ня­ет­ся в 43 гла­вах (пятая груп­па). По сво­е­му про­ис­хож­де­нию он вос­хо­дит к стрем­ле­нию чело­ве­ка объ­яс­нить наиме­но­ва­ние пред­ме­та или лица в пря­мом соот­вет­ст­вии с его при­род­ны­ми или бла­го­при­об­ре­тен­ны­ми свой­ства­ми, и исполь­зо­вал­ся еще пер­вы­ми гре­че­ски­ми поэта­ми (напри­мер, Геси­о­дом) и исто­ри­ка­ми — так назы­вае­мы­ми лого­гра­фа­ми, пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми и совре­мен­ни­ка­ми Геро­до­та. Его употреб­ле­ние в источ­ни­ках Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа охва­ты­ва­ет доста­точ­но широ­кую область: от объ­яс­не­ний и эти­мо­ло­гии, при­зна­вае­мых совре­мен­ной линг­ви­сти­кой (напри­мер, имен Алкесты, I. 91. 6, и Пар­фе­но­пея, с.26 II. 72. 2, или име­ни нари­ца­тель­но­го «вол­чи­ца», lu­pa, для обо­зна­че­ния блуд­ни­цы, подоб­но тому как в рус­ском исполь­зу­ют в этом смыс­ле сло­во «шку­ра») до совер­шен­но фан­та­сти­че­ских эти­мо­ло­гий, про­из­во­дя­щих имя Неп­ту­на от соче­та­ния nu­be to­nans (II. 6. 1), Мер­ку­рия — от гла­го­ла cur­ro «бежать» (II. 17. 3), Минер­вы — от суще­ст­ви­тель­но­го ma­nus «рука» и т. п. (II. 22. 2; ука­за­ние на дру­гие подоб­ные слу­чаи см. в при­ме­ча­ни­ях к I. 57. 3; 62. 3; II. 11. 2. 6; 12. 3; III. 28 и т. д.). Сле­ду­ет отме­тить и здесь тен­ден­цию соста­ви­те­ля к исклю­че­нию неко­то­рых эти­мо­ло­гий, пред­ла­гае­мых его источ­ни­ком. Так, пере­пи­сы­вая из ком­мен­та­рия Реми свою гла­ву I. 56, наш Мифо­граф опус­ка­ет вер­ное про­из­веде­ние назва­ния гар­пий от «гре­че­ско­го ar­po (на самом деле, αρ­πά­ζω), что по-латин­ски зна­чит ra­pio (“хва­тать, похи­щать”)». В II. 2, заим­ст­во­ван­ной у Иси­до­ра, отбра­сы­ва­ет­ся объ­яс­не­ние име­ни кен­тав­ра Хиро­на от гре­че­ско­го χει­ρίζειν «дей­ст­во­вать рука­ми», так как он был-де хирур­гом. В II. 8, взя­той у Сер­вия, не исполь­зу­ет­ся воз­веде­ние име­ни Fu­riae к гла­го­лу fe­ri­re «пора­жать». При­чи­на того — конеч­но, не обост­рив­ше­е­ся неожи­дан­но фило­ло­ги­че­ское чутье Мифо­гра­фа, а стрем­ле­ние к крат­ко­сти изло­же­ния.

Что каса­ет­ся послед­не­го, шесто­го мето­да пере­да­чи мифа — рацио­на­ли­сти­че­ски-алле­го­ри­че­ско­го, то упре­ки в этом отно­ше­нии, кото­рые неред­ко разда­ют­ся по адре­су Пер­во­го Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа в работах по исто­рии позд­ней рим­ской и сред­не­ве­ко­вой латин­ской лите­ра­ту­ры²⁹, при бли­жай­шем с.27 рас­смот­ре­нии ока­зы­ва­ют­ся не вполне осно­ва­тель­ны­ми: рас­ска­зов, содер­жа­щих рацио­на­ли­сти­че­ский эле­мент, у него все­го 23, и даже с при­бав­ле­ни­ем 11 глав с явно алле­го­ри­че­ским тол­ко­ва­ни­ем их общее чис­ло состав­ля­ет одну седь­мую часть все­го кор­пу­са. К тому же боль­шин­ство из них носит доста­точ­но без­обид­ный харак­тер, в чем лег­ко убедить­ся, срав­нив исполь­зо­ва­ние тол­ко­ва­ний, заим­ст­во­ван­ных у Фуль­ген­ция Пер­вым и Вто­рым Вати­кан­ски­ми мифо­гра­фа­ми. Оба они берут у Фуль­ген­ция при­мер­но пол­то­ра десят­ка оди­на­ко­вых объ­яс­не­ний, к кото­рым Пер­вый мифо­граф добав­ля­ет еще око­ло деся­ти заим­ст­во­ва­ний, а Вто­рой — свы­ше полу­сот­ни.

Харак­тер­ный при­мер раз­ли­чия меж­ду дву­мя соста­ви­те­ля­ми в рацио­на­ли­за­ции мифа — гла­ва о свадь­бе Пелея и Фети­ды и спо­ре трех богинь за «ябло­ко раздо­ра». У Пер­во­го мифо­гра­фа это рас­сказ со вполне есте­ствен­ны­ми «чело­ве­че­ски­ми» стра­стя­ми (III. 5). Вто­рой посвя­ща­ет это­му собы­тию боль­шое «объ­яс­не­ние» (гл. 249), где пер­вая поло­ви­на взя­та из одной кни­ги Фуль­ген­ция (III. 7), и здесь союз Пелея и Фети­ды тол­ку­ет­ся как соеди­не­ние зем­ли и воды, или пло­ти и вла­ги, а Юпи­тер игра­ет роль огня, т. е. души, кото­рая соеди­ня­ет оба про­ти­во­по­лож­ных нача­ла. Вто­рая поло­ви­на гл. 249 берет­ся из дру­гой кни­ги Фуль­ген­ция (II. 1), и здесь Минер­ва отож­дествля­ет­ся с созер­ца­тель­ным нача­лом, Юно­на — с дей­ст­вен­ным, Вене­ра — с вожде­ле­ни­ем. Ясно, что наше­му Пер­во­му мифо­гра­фу такие высоты осо­зна­ния мифа были либо недо­ступ­ны, либо не инте­рес­ны.

Точ­но так же опус­ка­ет он обшир­ные рацио­на­ли­сти­че­ские тол­ко­ва­ния из ком­мен­та­рия Реми в отно­ше­нии мифов об Антее, Орфее, Титии (см. при­меч. к I. 13).

с.28 Конеч­но, при­веден­ная выше ста­ти­сти­ка име­ет отно­си­тель­ный харак­тер: одну и ту же гла­ву мож­но под­час ква­ли­фи­ци­ро­вать как при­над­ле­жа­щую и к «фило­ло­ги­че­ско­му», и к рацио­на­ли­сти­че­ско­му мето­ду или к алле­го­рии. В целом, одна­ко, из наших под­сче­тов доста­точ­но отчет­ли­во выяв­ля­ет­ся облик соста­ви­те­ля, заин­те­ре­со­ван­но­го, глав­ным обра­зом, в изло­же­нии мифа и — гораздо мень­ше — в его истол­ко­ва­нии. На хри­сти­ан­скую дог­ма­ти­ку у него нет ни малей­ше­го наме­ка³⁰, как и попы­ток «осовре­ме­нить» миф³¹. К язы­че­ским богам наш Мифо­граф отно­сит­ся как к некой дан­но­сти и, как уже гово­ри­лось, ред­ко под­вер­га­ет их дей­ст­вия сомне­нию³². В то же вре­мя труд­но себе пред­ста­вить суще­ст­во­ва­ние на рубе­же I и II тыся­че­ле­тий чело­ве­ка, кото­рый бы знал труды таких выдаю­щих­ся хри­сти­ан­ских бого­сло­вов, как Иси­дор Севиль­ский и Реми из Озер­ра, и про­дол­жал верить в олим­пий­ских богов хотя бы в изо­бра­же­нии Овидия. Ско­рее все­го, Вати­кан­ский мифо­граф вос­при­ни­мал изла­гае­мые мифы, как с.29 взрос­лый чело­век — сказ­ку, кото­рую он рас­ска­зы­ва­ет детям: сам он в нее не верит, да и ребе­нок пони­ма­ет, что такие про­ис­ше­ст­вия слу­ча­ют­ся толь­ко в сказ­ках.

Одна­ко окру­же­нию Вати­кан­ских мифо­гра­фов знать об этих чуде­сах было тем более необ­хо­ди­мо, что без них не пой­мешь ни строч­ки в тех латин­ских авто­рах, кото­рых чита­ют в мона­стыр­ских шко­лах. Удо­вле­тво­ре­нию этой потреб­но­сти и при­зва­ны были слу­жить мифо­гра­фи­че­ские ком­пен­дии, созда­вае­мые в Сред­ние века, но, понят­но, на раз­ном уровне: те же Вто­рой и Тре­тий мифо­гра­фы зна­чи­тель­но пре­вос­хо­дят по сво­е­му интел­лек­ту­аль­но­му раз­ви­тию Пер­во­го, что нашло отра­же­ние и в рас­про­стра­нен­но­сти их трак­та­тов в Сред­ние века. Как уже гово­ри­лось, Вто­рой и Тре­тий мифо­гра­фы, вме­сте взя­тые, пред­став­ле­ны более чем полу­сот­ней кодек­сов, в то вре­мя как Пер­вый мифо­граф дошел толь­ко в одной-един­ст­вен­ной руко­пи­си и, ста­ло быть, поль­зо­вал­ся мень­шей попу­ляр­но­стью. Впро­чем, эта руко­пись, напи­сан­ная в середине XII в. , свиде­тель­ст­ву­ет о том, что и сочи­не­ние Пер­во­го мифо­гра­фа послу­жи­ло не одно­му поко­ле­нию шко­ля­ров, даже если за вре­мя его созда­ния при­нять самую позд­нюю дату — рубеж X и XI вв. Поль­зо­вать­ся им, оче­вид­но, пред­по­ла­га­лось и в даль­ней­шем, — ина­че зачем было бы тра­тить на него вре­мя и пис­чий мате­ри­ал?

с.30 Един­ст­вен­ный сохра­нив­ший­ся экзем­пляр Пер­во­го Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа зани­ма­ет почти одну чет­вер­тую часть (28 листов) в соста­ве доволь­но изящ­но­го пер­га­мен­но­го тома общим объ­е­мом в 123 листа и раз­ме­ром 173 на 125 мм. Он спле­тен вме­сте со Вто­рым мифо­гра­фом и еще четырь­мя латин­ски­ми руко­пи­ся­ми XII—XIII вв., не име­ю­щи­ми ника­ко­го отно­ше­ния к мифо­гра­фии. Кожа­ный пере­плет, выпол­нен­ный в XVII в., пока­зы­ва­ет, что эти шесть ману­скрип­тов были объ­еди­не­ны в одном томе мно­го вре­ме­ни спу­стя после их напи­са­ния.

Впро­чем, палео­гра­фи­че­ская харак­те­ри­сти­ка руко­пи­си Пер­во­го мифо­гра­фа едва ли пред­став­ля­ет инте­рес для чита­те­ля, кото­ро­му адре­со­ван рус­ский пере­вод. Надо, одна­ко, сра­зу же пред­у­предить его, что ни один из пяти пис­цов, после­до­ва­тель­но трудив­ших­ся над пере­пиской тек­ста с более ран­не­го образ­ца, не отли­чал­ся повы­шен­ной чув­ст­ви­тель­но­стью к латин­ской орфо­гра­фии, и это обсто­я­тель­ство осо­бен­но болез­нен­но отра­зи­лось на напи­са­нии имен соб­ст­вен­ных. Без вся­ких види­мых при­чин и не под­чи­ня­ясь ника­кой зако­но­мер­но­сти, одно и то же имя в пре­де­лах одной и той же гла­вы может писать­ся через Th- и T-, через Ph- и F-, через i и y (Thib­ris, Tib­ris, Ty­be­ris; Phe­bus, Fe­bus; Dia­na, Dya­na), и совре­мен­ным изда­те­лям при­хо­дит­ся решать, какое же напи­са­ние вос­про­из­во­дить: клас­си­че­ское или руко­пис­ное? Так, Куль­чар, выпу­стив свое изда­ние в серии с.31 хри­сти­ан­ских трак­та­тов, сохра­нил раз­но­го­ло­си­цу сред­не­ве­ко­вой орфо­гра­фии; Дзорд­зет­ти, ори­ен­ти­ру­ясь на тра­ди­ции Ассо­ци­а­ции Бюде, выпра­вил ее в поль­зу клас­си­че­ской нор­мы.

Конеч­но, выбор из при­веден­ных выше при­ме­ров в латин­ском ори­ги­на­ле в поль­зу пра­виль­но­го напи­са­ния в рус­ском пере­во­де не соста­вит труда: и Тибр, и Феб, и Диа­на сохра­нят­ся в их при­выч­ной фор­ме. Хуже обсто­ит дело в том слу­чае, когда име­на про­сто пере­пу­та­ны и надо решить, како­му из них отдать пред­по­чте­ние, — сто­я­ще­му в руко­пи­си, т. е. заве­до­мо оши­боч­но­му, или пра­виль­но­му, т. е. тра­ди­ци­он­но­му? Здесь в пере­во­де выбран сред­ний путь.

Если в руко­пи­си оче­вид­на ошиб­ка как след­ст­вие опис­ки или непра­виль­но­го про­чте­ния ори­ги­на­ла, то в пере­во­де она исправ­ля­ет­ся, а сколь­ко-нибудь зна­чи­тель­ное отли­чие в руко­пи­си ого­ва­ри­ва­ет­ся в при­ме­ча­нии. Соот­вет­ст­вен­но, Этна будет исправ­ле­на в Эфру, Манипл — в Мела­нип­па, Деида­мия — в Дея­ни­ру, зага­доч­ная Ахе­ме­нида — в Ехид­ну и т. д.³³

Наряду с этим воз­мож­ны и такие слу­чаи, когда за иска­жен­ным име­нем соб­ст­вен­ным скры­ва­ет­ся дале­ко зашед­шая руко­пис­ная тра­ди­ция или какая-нибудь эти­мо­ло­ги­че­ская игра. Так, име­на двух плен­ниц, послу­жив­ших в «Илиа­де» при­чи­ной ссо­ры меж­ду вождя­ми, Хри­се­иды и Бри­се­иды, выглядят у наше­го Мифо­гра­фа как Прес­сида и Грес­сида, при­чем вто­рой из них суж­де­но было сыг­рать нема­ло­важ­ную роль в лите­ра­ту­ре кон­ца Сред­них веков и Воз­рож­де­ния имен­но в ее иска­жен­ной фор­ме (см. III. 6—7 и при­меч.). Испра­вить Грес­сиду в Бри­се­иду с.32 зна­чи­ло бы в этом слу­чае обо­рвать ту нить, кото­рая свя­зы­ва­ет Новое вре­мя с антич­ной тра­ди­ци­ей, хотя бы даже иска­жен­ной. В дру­гой гла­ве «исправ­лен­ное» в ори­ги­на­ле имя Кори­фа на Коринф ведет к отож­дест­вле­нию име­ни пер­со­на­жа с назва­ни­ем горо­да (II. 33. 1), и заме­на в пере­во­де непра­виль­но­го име­ни на пра­виль­ное раз­ру­ши­ло бы всю логи­ку повест­во­ва­ния. В подоб­ных слу­ча­ях в пере­во­де сохра­ня­ет­ся чте­ние ори­ги­на­ла, а на его ошиб­ку ука­зы­ва­ет­ся в при­ме­ча­нии.

К заботам, кото­рые достав­ля­ет пере­вод­чи­ку пута­ни­ца с име­на­ми соб­ст­вен­ны­ми у Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа, добав­ля­ет­ся еще пол­ная нераз­бе­ри­ха в транс­ли­те­ра­ции имен антич­ных пер­со­на­жей, царя­щая в рус­ском язы­ке. Объ­яс­ня­ет­ся она дву­мя при­чи­на­ми.

1. Име­на, заим­ст­во­ван­ные из древ­них язы­ков, про­ни­ка­ли в Рос­сию, как пра­ви­ло, дву­мя путя­ми: из древ­не­гре­че­ско­го — через Визан­тию, из латин­ско­го — через Запад­ную Евро­пу, при том, что про­из­но­си­тель­ные нор­мы в каж­дом из этих язы­ков не оста­ва­лись неиз­мен­ны­ми на про­тя­же­нии сто­ле­тий.

2. Оба древ­них язы­ка в тече­ние доста­точ­но дол­го­го вре­ме­ни нахо­ди­лись меж­ду собой в посто­ян­ном вза­и­мо­дей­ст­вии, так что име­на из гре­че­ско­го, попав­шие в латынь, мог­ли про­ни­кать в Рос­сию в их лати­ни­зи­ро­ван­ной фор­ме.

Объ­яс­ним это подроб­нее.

(1). В древ­не­гре­че­ском суще­ст­во­ва­ло при­ды­ха­тель­ное т (тэта), кото­рое в Визан­тии ста­ло зву­чать как φ и в ста­рой рус­ской орфо­гра­фии пере­да­ва­лось через нена­вист­ную гим­на­зи­стам фиту. В запад­но­ев­ро­пей­ских язы­ках этот звук сохра­нил­ся в гра­фи­ке в виде th, хотя и в немец­ком, и во фран­цуз­ском с.33 про­из­но­сит­ся как про­стое t. Отсюда такие дуб­ле­ты как Фео­дор и Тео­дор или вос­хо­дя­щие к одной и той же тэте Афи­на и театр.

(2). В древ­не­гре­че­ском и в клас­си­че­ской латы­ни не было зву­ка, соот­вет­ст­ву­ю­ще­го рус­ско­му ц. Поэто­му ни гре­ки, ни рим­ляне доста­точ­но дол­го не зна­ли ни Цер­бе­ра, ни Цице­ро­на, а гово­ри­ли Кер­бер и Кике­ро. В гре­че­ском про­из­но­ше­ние к так и сохра­ни­лось, а в латин­ском толь­ко при­мер­но к кон­цу IV в. н. э. c перед i и eе ста­ло про­из­но­сить­ся как ц и в таком виде пере­шло в новые запад­но­ев­ро­пей­ские язы­ки. Тогда впер­вые Кике­ро стал Цице­ро­ном, и ту же судь­бу разде­ли­ли гре­че­ские име­на, попав­шие в новые язы­ки через латынь; так появи­лись Цер­бер, Цик­лоп, Цир­цея и т. п. Напро­тив, латин­ское имя, при­шед­шее на Русь через Визан­тию, сохра­ни­ло свое к, и то дву­сто­рон­нее воздей­ст­вие при вос­при­я­тии заим­ст­во­ван­ных имен нашло отра­же­ние в дуб­ле­тах типа Кесарь и Цезарь.

(3). Лег­кое при­ды­ха­ние над началь­ным глас­ным сло­ва, обя­за­тель­ное в древ­не­гре­че­ском, на Руси не сохра­ни­лось, а в гра­фи­ке запад­но­ев­ро­пей­ских язы­ков полу­чи­ло отра­же­ние в виде h. Так воз­ник­ли вари­ан­ты Гомер и Иеро­ним.

(4). Из при­ме­ра (2) лег­ко уяс­нить про­ис­хож­де­ние еще одно­го источ­ни­ка орфо­гра­фи­че­ских дуб­ле­тов в транс­ли­те­ра­ции имен из древ­них язы­ков. В Визан­тии и в древ­не­гре­че­ском σ (сиг­ма) все­гда обо­зна­ча­ла звук, соот­вет­ст­ву­ю­щий рус­ско­му глу­хо­му с; в запад­но­ев­ро­пей­ских язы­ках, по при­ме­ру латы­ни, s меж­ду глас­ны­ми ста­ло про­из­но­сить­ся как звон­кое з. Поэто­му сло­ву гим­на­сий (в древ­не­гре­че­ском — место для физи­че­ских упраж­не­ний) в новых язы­ках соот­вет­ст­ву­ет гим­на­зия (обра­зо­ва­тель­ное учреж­де­ние). с.34 Так и в име­нах соб­ст­вен­ных воз­ник­ла воз­мож­ность для дуб­ле­тов типа Ясон и Язон, Аре­ту­са и Аре­ту­за.

К исто­ри­че­ски объ­яс­ни­мой раз­но­го­ло­си­це в транс­ли­те­ра­ции имен соб­ст­вен­ных из древ­них язы­ков при­со­еди­ня­ет­ся отсут­ст­вие каких-либо ее твер­дых пра­вил в рус­ском язы­ке. Обо­зна­чая одно и то же лицо, у нас пишут Кал­хас и Кал­хант, Буси­рис и Буси­рид, Пелопс и Пелоп — во всех этих слу­ча­ях одни исхо­дят из фор­мы име­ни­тель­но­го паде­жа, дру­гие — из осно­вы кос­вен­ных паде­жей. Нет так­же согла­сия в вос­про­из­веде­нии гре­че­ско­го дифтон­га ευ, и на стра­ни­цах одно­го и того жур­на­ла спо­кой­но ужи­ва­ют­ся Еври­пид и Эври­пид, Евбея и Эвбея — в пер­вом слу­чае ана­ло­ги­ей слу­жат Евге­ний и Евро­па, во вто­ром — эвфе­мизм и эвка­липт.

Совер­шен­но оче­вид­но, что при суще­ст­ву­ю­щей мно­го­ве­ко­вой тра­ди­ции нет надеж­ды на пол­ную уни­фи­ка­цию антич­ных имен соб­ст­вен­ных, да в ней, конеч­но, и нет необ­хо­ди­мо­сти. Напри­мер, гре­че­ские име­на с окон­ча­ни­ем -οσ обыч­но теря­ют его в пере­да­че на рус­ском: Αισ­χύ­λος — Эсхил. Но даже спе­ци­а­ли­сты очень бы уди­ви­лись, если бы вме­сто име­ни Минос они встре­ти­ли Мин, а все гре­че­ские ост­ро­ва поте­ря­ли бы свое окон­ча­ние и пре­вра­ти­лись в Лемн, Лесб или, хуже того, в Хи и К. Поло­же­ние еще более ослож­ня­ет­ся в том слу­чае, когда пере­во­дят­ся тек­сты, заим­ст­во­ван­ные из антич­ных источ­ни­ков сред­не­ве­ко­вы­ми ком­пи­ля­то­ра­ми, не имев­ши­ми ника­ко­го пред­став­ле­ния о про­из­но­си­тель­ных нор­мах древ­не­гре­че­ско­го и клас­си­че­ской латы­ни. Если при­дер­жи­вать­ся про­из­но­ше­ния их вре­ме­ни, то надо писать Коринт или Ципр и этим еще боль­ше запу­тать чита­те­ля, кото­ро­му несо­мнен­но извест­ны Коринф и Кипр.

с.35 Поэто­му в насто­я­щем изда­нии при­шлось при­бег­нуть к извест­но­му ком­про­мис­су, суть кото­ро­го сво­дит­ся к сле­дую­ще­му. Име­на, дав­но при­жив­ши­е­ся в рус­ском язы­ке, сохра­не­ны в при­выч­ной транс­ли­те­ра­ции, т. е. остав­ле­но ц там, где в гре­че­ском и латин­ском было к (напр., Цир­цея, цик­ло­пы, Цезарь, Цере­ра), и т — там, где в гре­че­ском была тэта (напр., Про­ме­тей). Сохра­не­на фор­ма име­ни­тель­но­го паде­жа в име­нах типа Стикс, Парис, хотя пра­виль­нее было бы писать Стиг и Парид. В име­ни Сизиф середин­ное глу­хое с пере­да­но через з во избе­жа­ние фри­воль­ных ассо­ци­а­ций.

В осталь­ных слу­ча­ях гре­че­ская тэта пере­да­на через φ (Эгисф, а не Эгист и т. п.), в гре­че­ских и латин­ских име­нах вос­ста­нов­ле­но их искон­ное к (Акеста, а не Аце­ста, Кеик, а не Цеик и т. п.). Име­на, раз­ли­чаю­щи­е­ся в фор­мах име­ни­тель­но­го паде­жа и кос­вен­ных паде­жей, транс­ли­те­ри­ру­ют­ся по осно­ве послед­них (Кал­хант, а не Кал­хас, Бел­ле­ро­фонт, а не Бел­ле­ро­фон, Буси­рид, а не Буси­рис и т. п.). Началь­ный гре­че­ский дифтонг Ευ- пере­да­ет­ся везде через Ев-, кро­ме назва­ния восточ­но­го вет­ра Эвр.

Чита­тель, навер­ное, уже заме­тил, что от харак­те­ри­сти­ки Пер­во­го мифо­гра­фа мы пере­шли к вопро­сам, свя­зан­ным с его пере­да­чей в рус­ском пере­во­де. Поэто­му при­шло вре­мя ска­зать несколь­ко слов с.36 о сти­ле Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа, хотя едва ли пра­во­мер­но гово­рить об инди­виду­аль­ном сти­ле ком­пи­ля­то­ра, пере­пи­сы­вав­ше­го целые кус­ки из сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков — Гиги­на, Сер­вия или Фуль­ген­ция, кото­рых, кста­ти гово­ря, вопро­сы сти­ля тоже не слиш­ком бес­по­ко­и­ли. Все же заме­тим, что там, где чита­тель най­дет тав­то­ло­гию (напри­мер, в I. 43. 4; II. 49. 3; III. 6—7. 5—6; 31. 2 и 4) или нагро­мож­де­ние при­да­точ­ных вре­мен­ных, он дол­жен знать, что эти сти­ли­сти­че­ские небреж­но­сти при­су­щи ори­ги­на­лу, и пере­вод­чик не счи­тал нуж­ным их исправ­лять. Толь­ко в кн. I. 25. 1—2, где на 6 строк ори­ги­на­ла при­хо­дит­ся два при­да­точ­ных опре­де­ли­тель­ных, по одно­му — вре­ме­ни, цели и след­ст­вия и еще два при­част­ных обо­рота, при­шлось пере­дать этот невоз­мож­ный для рус­ско­го язы­ка пери­од тре­мя неза­ви­си­мы­ми пред­ло­же­ни­я­ми. Сло­ва, заклю­чен­ные в лома­ные скоб­ки, кро­ме слу­ча­ев, ого­во­рен­ных в при­ме­ча­ни­ях, введе­ны для ясно­сти изло­же­ния.

В заклю­че­ние — о том, по како­му прин­ци­пу состав­ле­ны при­ме­ча­ния, в кото­рых кро­ме обыч­ных спра­вок, объ­яс­не­ния реа­лий и т. п. сведе­ний, к каж­дой гла­ве дают­ся три вида отсы­лок.

1. Отсыл­ки к источ­ни­кам, исполь­зо­ван­ным Вати­кан­ским мифо­гра­фом. Под источ­ни­ка­ми здесь разу­ме­ют­ся не свиде­тель­ства о дан­ном мифе вооб­ще, а тот текст, кото­рый наш ком­пи­ля­тор пере­пи­сал в сво­ем сбор­ни­ке дослов­но или доста­точ­но близ­ко к ори­ги­на­лу. Поэто­му ука­за­ние «непо­сред­ст­вен­ный источ­ник неиз­ве­стен» вовсе не зна­чит, что нам неиз­вест­но пред­ше­ст­ву­ю­щее изло­же­ние мифа, напри­мер, о встре­че Тесея с Эге­ем (I. 48), а толь­ко то, что неиз­ве­стен непо­сред­ст­вен­ный прото­тип, к кото­ро­му вос­хо­дит текст, содер­жа­щий­ся у Вати­кан­ско­го с.37 мифо­гра­фа. Сведе­ния это­го харак­те­ра заим­ст­ву­ют­ся из при­ме­ча­ний в изда­нии Дзорд­зет­ти, при­чем в них вне­се­ны необ­хо­ди­мые в неко­то­рых слу­ча­ях уточ­не­ния³⁴.

2. Отсыл­ка к пер­во­му упо­ми­на­нию или к наи­бо­лее обсто­я­тель­ной раз­ра­бот­ке дан­но­го мифа в ран­нем источ­ни­ке, кото­рый был вовсе неиз­ве­стен соста­ви­те­лю, но может дать пред­став­ле­ние чита­те­лю о том, в какой сте­пе­ни изло­же­ние у Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа при­бли­жа­ет­ся к тра­ди­ци­он­ной вер­сии мифа или отда­ля­ет­ся от нее. При этом учи­ты­ва­ют­ся не толь­ко дошед­шие до нас про­из­веде­ния древ­не­гре­че­ских авто­ров, но и не сохра­нив­ши­е­ся до наших дней, содер­жа­ние кото­рых извест­но нам по позд­ней­шим пере­ска­зам. Это отно­сит­ся в первую оче­редь к так назы­вае­мым кик­ли­че­ским поэ­мам, посколь­ку поз­во­ля­ет уста­но­вить вре­мя пер­вой лите­ра­тур­ной фик­са­ции с.38 мифа³⁵. В то же вре­мя отсут­ст­вие ука­за­ния на ран­ний источ­ник не озна­ча­ет, что дан­ный миф был неиз­ве­стен до Сер­вия или Лак­тан­ция, а гово­рит толь­ко о том, что его более ран­няя лите­ра­тур­ная обра­бот­ка до нас не дошла (напри­мер, миф, изло­жен­ный в «Мета­мор­фо­зах» Овидия подроб­нее, чем у Мифо­гра­фа в кн. I, гл. 6, ско­рее все­го, заим­ст­во­ван с.39 рим­ским поэтом из како­го-то элли­ни­сти­че­ско­го источ­ни­ка, бли­же нам не извест­но­го). Напро­тив, не сооб­ща­ет­ся об исполь­зо­ва­нии мифа в позд­ней­шей гре­че­ской лите­ра­ту­ре, после того как ука­за­на его пер­вая лите­ра­тур­ная фик­са­ция, рав­но как не отме­ча­ет­ся суще­ст­во­ва­ние раз­лич­ных его вер­сий, ибо в этом слу­чае при­ме­ча­ния пре­вра­ти­лись бы в мифо­ло­ги­че­ский сло­варь, для чего суще­ст­ву­ют дру­гие изда­ния.

3. Отсыл­ки к парал­лель­ным свиде­тель­ствам, содер­жа­щим изло­же­ние того же мифа толь­ко у рим­ских авто­ров от I в. до н. э. по I в. н. э., если миф пере­дан у них доста­точ­но подроб­но. Упо­ми­на­ния раз­лич­ных пер­со­на­жей, сде­лан­ные мимо­хо­дом (напри­мер, в срав­не­ни­ях у поэтов вре­ме­ни Авгу­ста), здесь не при­во­дят­ся. Конеч­но, сам Вати­кан­ский мифо­граф, если и знал этих авто­ров, то чаще все­го по пере­ска­зам (напри­мер, Овидия — по уже извест­ным нам «Рас­ска­зам», см. при­меч. 16), но при­вле­че­ние в при­ме­ча­ни­ях их про­из­веде­ний кос­вен­но ука­зы­ва­ет на воз­мож­ный уро­вень зна­ний его рим­ских пред­ше­ст­вен­ни­ков. Дают­ся так­же отсыл­ки к мифо­гра­фам, от Пар­фе­ния до Дик­ти­са и Даре­та (к Пале­фа­ту — толь­ко в тех слу­ча­ях, когда объ­яс­не­ния у Вати­кан­ско­го мифо­гра­фа могут быть сопо­став­ле­ны с его рацио­на­ли­сти­че­ски­ми тол­ко­ва­ни­я­ми). Неко­то­рых из них Вати­кан­ский мифо­граф исполь­зо­вал непо­сред­ст­вен­но, в дру­гих слу­ча­ях изло­же­ние у более ран­них мифо­гра­фов удоб­но для срав­не­ния раз­лич­ных вер­сий мифа, быто­вав­ших во вре­мя Импе­рии.

Име­на и назва­ния, объ­яс­нен­ные в Ука­за­те­ле, в при­ме­ча­ни­ях, как пра­ви­ло, не ком­мен­ти­ру­ют­ся.

с.40 Для удоб­ства чита­те­лей в отсыл­ках вто­ро­го и третье­го типов исполь­зу­ют­ся обыч­но толь­ко про­из­веде­ния, пере­веден­ные на рус­ский язык³⁶. Име­на авто­ров и назва­ния их про­из­веде­ний дают­ся в боль­шин­стве слу­ча­ев в сокра­ще­ни­ях, спи­сок кото­рых при­ла­га­ет­ся:

Ах.	«Ахил­ле­ида» Ста­ция
с.41 Вакх.	Вак­хи­лид
Вал. Фл.	Вале­рий Флакк. «Арго­нав­ти­ка»
Ватик. ан.	Вати­кан­ский ано­ним
ВДИ	«Вест­ник древ­ней исто­рии»
Верг.	Вер­ги­лий (Бук. — «Буко­ли­ки», Ге. — «Геор­ги­ки», Эн. — «Эне­ида»)
Геракл.	Герак­лит. «О неве­ро­ят­ном»
Гор.	Гора­ций (отсыл­ка, начи­наю­ща­я­ся с рим­ской циф­ры, ука­зы­ва­ет на соот­вет­ст­ву­ю­щую кни­гу од; Эп. — Эпо­ды)
Дар.	Дарет
Дикт.	Дик­тис
Ил.	«Или­а­да»
Кон.	Конон (с ука­за­ни­ем номе­ра рас­ска­за)
Лив.	Тит Ливий. «Исто­рия Рима от осно­ва­ния Горо­да»
Лукр.	Лукре­ций. «О при­ро­де вещей»
Овид.	Овидий (Гер. — «Геро­иды», Н. л. — «Нау­ка люб­ви», Метам. — «Мета­мор­фо­зы», Пн. — Пись­ма с Пон­та», Ф. — «Фасты»)
Од.	«Одис­сея»
Палеф.	Пале­фат
Парф.	Пар­фе­ний
Пинд.	Пин­дар (Оды: Ол. — Олим­пий­ские, Пиф. — Пифий­ские, Истм. — Ист­мий­ские, Нем. — Немей­ские)
Расск. Ов.	«Рас­ска­зы по Овидию»
Сен.	Сене­ка (Аг. — «Ага­мем­нон», Гер. Б. — «Гер­ку­лес в безумье», Гер. Эт. — «Гер­ку­лес на Эте», М. — «Медея», Ф. — «Фиест», Э. — «Эдип»)
с.42 Теог.	«Тео­го­ния» Геси­о­да
ТиД	«Труды и дни» Геси­о­да
Фив.	«Фива­ида» Ста­ция
Циц.	Цице­рон (Гр. — «О гра­ни­цах добра и зла», Обяз. — «Об обя­зан­но­стях», Пр. б. — «О при­ро­де богов», Туск. — «Туску­лан­ские беседы»)

При отсыл­ке к сбор­ни­ку мифов Гиги­на ука­зы­ва­ет­ся толь­ко поряд­ко­вый номер гла­вы. При отсыл­ке к Реми без назва­ния име­ет­ся в виду его ком­мен­та­рий к Боэцию, сокра­ще­ние «Марц. Капел­ла» обо­зна­ча­ет изда­ние: Mar­tia­nus Ca­pel­la. Ed. A. Dick. Ed. ste­reo­ty­pa corr. Stut­gar­diae, 1978. Сна­ча­ла ука­зы­ва­ют­ся стра­ни­цы и стро­ки это­го изда­ния, затем в скоб­ках — номе­ра книг и глав. В круп­ных сочи­не­ни­ях рим­ской циф­рой обо­зна­ча­ет­ся кни­га, араб­ски­ми — гла­ва и пара­граф или стих. Имя авто­ра, назва­ние про­из­веде­ния и его части (стих, пара­граф) отде­ля­ют­ся друг от дру­га точ­кой, про­из­веде­ния одно­го и того же авто­ра — запя­той (напри­мер, Гигин. 29, 30. 1 озна­ча­ет, что дан­ный сюжет содер­жит­ся в гла­ве 29 и в пара­гра­фе 1 гла­вы 30-ой). При отсыл­ках к Сер­вию и Лак­тан­цию не повто­ря­ет­ся каж­дый раз, что име­ет­ся в виду их ком­мен­та­рий к Вер­ги­лию или Ста­цию, а дает­ся сокра­ще­ние. Напри­мер: Из Сер­вия. Ге. IV. 19, или: Из Лак­тан­ция. Фив. VII. 121 озна­ча­ют, что Вати­кан­ский мифо­граф заим­ст­во­вал свой текст соот­вет­ст­вен­но из ком­мен­та­рия Сер­вия к ст. 19 чет­вер­той кни­ги «Геор­гик» Вер­ги­лия или у Лак­тан­ция — к ст. 121 седь­мой кни­ги «Фива­иды» Ста­ция.

Без зна­ков пре­пи­на­ния употреб­ля­ют­ся сокра­ще­ния: комм — ком­мен­та­рий, ркп — руко­пись, сх — схо­лий³⁷.