Спонтанные гонения на христиан как проявления кризиса античного массового сознания.

с.88 Важ­ным аспек­том духов­ной, поли­ти­че­ской и соци­аль­ной исто­рии Рим­ской импе­рии было про­ти­во­сто­я­ние хри­сти­ан­ства и антич­но­сти, затро­нув­шее все слои обще­ства. Со вре­ме­ни А. Гар­на­ка во вза­и­моот­но­ше­ни­ях хри­сти­ан­ства и Рима выде­ля­ют три уров­ня вза­и­мо­дей­ст­вия:

• хри­сти­ан­ская цер­ковь и Рим­ское государ­ство (вза­и­моот­но­ше­ния на уровне орга­ни­за­ци­он­ных систем);

• хри­сти­ан­ство и гре­ко-рим­ская интел­ли­ген­ция (уро­вень вза­и­мо­дей­ст­вия идео­ло­ги­че­ских кон­цеп­ций);

• хри­сти­ан­ство и «про­стой» народ (вза­и­моот­но­ше­ния на уровне мас­со­во­го созна­ния).
  

с.89 В дан­ной ста­тье мы обра­тим­ся к ниж­не­му уров­ню вза­и­мо­дей­ст­вия в край­нем про­яв­ле­нии — спон­тан­ных гоне­ни­ях.

По мне­нию иссле­до­ва­те­лей, отно­ше­ния меж­ду рядо­вы­ми рим­ски­ми граж­да­на­ми и хри­сти­а­на­ми скла­ды­ва­лись сле­дую­щим обра­зом: после обособ­ле­ния хри­сти­ан­ства от иуда­из­ма и по мере его рас­про­стра­не­ния в горо­дах и про­вин­ци­ях наблюда­ет­ся рост враж­деб­но­сти к новой рели­гии. Тле­ю­щее недо­воль­ство пери­о­ди­че­ски выли­ва­ет­ся в откры­тые столк­но­ве­ния с хри­сти­а­на­ми. Круп­ней­шим из извест­ных нам ста­но­вит­ся раз­гром церк­вей Лио­на и Виен­ны в 177 и 178 годах, пред­при­ня­тый по ини­ци­а­ти­ве мест­но­го насе­ле­ния. Свет­ская власть на этом эта­пе явля­ет­ся сдер­жи­ваю­щим фак­то­ром, пыта­ясь, с одной сто­ро­ны, пред­от­вра­тить рост «гро­мад­но­го извра­щен­но­го суе­ве­рия» (Plin. Epist. X. 96. 8), с дру­гой, — не допу­стить выхо­да народ­но­го недо­воль­ства из-под кон­тро­ля. Доста­точ­но дей­ст­вен­ным сред­ст­вом для дости­же­ния обе­их целей на дан­ном эта­пе пред­став­ля­лось опре­де­ле­ние места анти­хри­сти­ан­ско­го зако­но­да­тель­ства в рим­ской юриди­че­ской прак­ти­ке. В соот­вет­ст­вии с рескрип­том Тра­я­на, хри­сти­ане не долж­ны быть разыс­ки­вае­мы (con­qui­ren­di non sunt) и не могут быть осуж­де­ны по безы­мян­ным доно­сам. Это вполне согла­со­вы­ва­лось с прин­ци­пом рим­ско­го пра­ва, гла­сив­шим, что нель­зя под­верг­нуть суду име­ю­ще­го вра­гов, но не име­ю­ще­го обви­ни­те­ля¹. Таким обра­зом, ини­ци­а­ти­ва част­ных лиц в гоне­ни­ях была несколь­ко огра­ни­че­на.

Уже ко вре­ме­ни Тра­я­на за хри­сти­ан­ст­вом закре­пи­лось опре­де­ле­ние суе­ве­рия (su­persti­tio). Сле­ду­ет заме­тить, что зна­че­ние дан­но­го тер­ми­на в систе­ме поня­тий того вре­ме­ни суще­ст­вен­но отли­ча­лось от насто­я­ще­го. Подроб­ное рас­смот­ре­ние эти­мо­ло­гии это­го поня­тия пред­при­ня­то Л. Ф. Йан­се­ном². В рим­ской тра­ди­ции суе­ве­рие (su­persti­tio) счи­та­лось не про­сто раз­но­вид­но­стью глу­по­сти. Так, Гора­ций ста­вит его в один ряд с дру­ги­ми men­tis mor­bi (Hor. Sat. II. 3. 79—80). В систе­ме антич­ных цен­но­стей, кото­рой вооб­ще свой­ст­вен­на оппо­зи­ци­он­ность, поня­тие su­persti­tio про­ти­во­сто­ит re­li­gio. Для носи­те­ля полис­ной идео­ло­гии это озна­ча­ло раз­рыв тра­ди­ци­он­ных свя­зей с рим­ски­ми бога­ми, обес­пе­чи­ваю­щи­ми защи­ту и покро­ви­тель­ство Риму, отступ­ле­ние от важ­ней­шей состав­ля­ю­щей систе­мы цен­но­стей — pie­tas. При­чем отступ­ле­ние созна­тель­ное: «su­persti­tio под­ра­зу­ме­ва­ло преж­де все­го спа­се­ние отдель­но­го чело­ве­ка, пытав­ше­го­ся порвать преж­де все­го с общ­но­стью no­men Ro­ma­num для того, чтобы обес­пе­чить себе и потом­ству пре­до­суди­тель­ное спа­се­ние»³. Учи­ты­вая незна­чи­тель­ность no­men отдель­но­го инди­виду­у­ма в срав­не­нии с no­men Ro­ma­num, суе­ве­рие рас­смат­ри­ва­лось офи­ци­аль­ной идео­ло­ги­ей как поиск путей, про­ти­во­ре­чив­ших обще­ст­вен­но­му бла­гу⁴.

Широ­ко извест­но, одна­ко, что к кате­го­рии su­persti­tio отно­си­лись и аст­ро­ло­гия, магия, раз­лич­ные гада­ния и т. п., не толь­ко не вызы­вав­шие враж­деб­но­сти, с.90 но крайне при­тя­га­тель­ные для рядо­во­го рим­ля­ни­на. При­тя­га­тель­ные настоль­ко, что вла­сти были вынуж­де­ны при­ни­мать опре­де­лен­ные меры (не слиш­ком, впро­чем, эффек­тив­ные) про­тив их рас­про­стра­не­ния.

Итак, само по себе вос­при­я­тие хри­сти­ан­ства как суе­ве­рия, пусть даже «гро­мад­но­го и извра­щен­но­го», не было доста­точ­ным осно­ва­ни­ем для агрес­сив­но­го отно­ше­ния в пери­од все­об­щей при­вле­ка­тель­но­сти суе­ве­рий.

Несо­мнен­но, враж­деб­ность насе­ле­ния опре­де­ля­лась мно­ги­ми фак­то­ра­ми: во-пер­вых, боль­шим коли­че­ст­вом «чужа­ков», выход­цев из восточ­ных про­вин­ций в хри­сти­ан­ских общи­нах I—II веков. Одна­ко, если для запад­ной части импе­рии это и было акту­аль­но (в част­но­сти, доста­точ­но убеди­те­лен У. Фрэнд при ана­ли­зе этни­че­ско­го соста­ва общи­ны в Лионе)⁵, то ситу­а­ция на Восто­ке мог­ла несколь­ко отли­чать­ся. Во-вто­рых, стрем­ле­ние хри­сти­ан обосо­бить­ся в обще­стве, где жизнь част­но­го чело­ве­ка тра­ди­ци­он­но была откры­та для все­об­ще­го обо­зре­ния, дава­ло доста­точ­но осно­ва­ний для убеж­ден­но­сти в пра­во­мер­но­сти так назы­вае­мых обви­не­ний, «осно­ван­ных на недо­ра­зу­ме­ни­ях» — тие­сто­вы пир­ше­ства, кро­во­сме­си­тель­ство и т. д. Впро­чем, по мере роста чис­лен­но­сти хри­сти­ан и уве­ли­че­ния инфор­ми­ро­ван­но­сти людей зна­чи­мость это­го фак­то­ра, несо­мнен­но, умень­ша­лась. В-третьих, из всех суе­ве­рий того вре­ме­ни хри­сти­ан­ство было един­ст­вен­ным про­по­вед­ни­ком соб­ст­вен­ной исклю­чи­тель­но­сти. В этом смыс­ле, как заме­тил Э. Ренан, сами муче­ни­ки «откры­ли эру нетер­пи­мо­сти»⁶.

И все же, по наше­му мне­нию, все выше­пе­ре­чис­лен­ное не может само по себе слу­жить осно­вой кон­флик­та, но явля­ет­ся част­ны­ми про­яв­ле­ни­я­ми более глу­бо­ких про­ти­во­ре­чий, свя­зан­ных, в первую оче­редь, с транс­фор­ма­ци­ей антич­ной систе­мы миро­воз­зре­ния в инте­ре­су­ю­щую нас эпо­ху.

Антич­ные горо­да-государ­ства, как извест­но, воз­ник­ли в пери­од, когда внут­рен­нее един­ство общи­ны ста­но­вит­ся важ­ней­шим усло­ви­ем выжи­ва­ния в борь­бе с окру­жаю­щим миром. В это вре­мя скла­ды­ва­ет­ся ком­плекс спе­ци­фи­че­ской мораль­но­сти, нега­тив­ной по сво­е­му харак­те­ру, ибо она обу­слов­ле­на не внут­рен­ни­ми потреб­но­стя­ми инди­вида, а теми огра­ни­че­ни­я­ми, кото­рые необ­хо­ди­мы для сохра­не­ния всей общ­но­сти. В резуль­та­те общи­на как усло­вие выжи­ва­ния и одно­вре­мен­но гарант отно­ше­ний меж­ду ее чле­на­ми сама ста­но­вит­ся выс­шей цен­но­стью. В ее пре­де­лах сохра­ня­ет­ся «харак­тер­ная для пер­во­быт­ной общи­ны высо­кая сте­пень инте­ри­о­ри­за­ции поведен­че­ских норм, отно­ся­щих­ся к граж­дан­ским пра­вам и обя­зан­но­стям»⁷. Тем не менее, воз­ни­ка­ет про­бле­ма рав­но­ве­сия меж­ду необ­хо­ди­мо­стью кон­тро­ли­ро­вать сво­бо­ду инди­виду­у­ма, обу­слов­лен­ную испол­не­ни­ем дол­га перед кол­лек­ти­вом, и потреб­но­стью в лич­ной ини­ци­а­ти­ве, спо­соб­ной обес­пе­чить раз­ви­тие обще­ства. Одна из сто­рон этой борь­бы кол­лек­ти­вист­ско­го созна­ния с инди­виду­а­лиз­мом — выбор путей для подав­ле­ния инстинк­тив­ной сфе­ры, живот­но­го нача­ла в чело­ве­ке.

с.91 С подоб­ной зада­чей стал­ки­ва­ет­ся любая арха­и­че­ская куль­тур­ная систе­ма. Охра­ни­тель­ные запре­ты опре­де­ля­ют риту­а­ли­за­цию и сакра­ли­за­цию всей жиз­ни древ­них обществ⁸. Одна­ко подав­ле­ние инстинк­та нетож­де­ст­вен­но его изжи­ва­нию, а, сле­до­ва­тель­но, на более позд­нем эта­пе, по мере сни­же­ния акту­аль­но­сти запре­тов, может при­ве­сти к выхо­ду аффек­тив­ной сфе­ры из-под кон­тро­ля обще­ства. Наи­бо­лее дей­ст­вен­ный путь для пред­от­вра­ще­ния это­го — пере­рас­пре­де­ле­ние «избы­точ­ной энер­гии» в дру­гие сфе­ры. Посколь­ку в Рим­ском государ­стве воз­мож­но­сти для реа­ли­за­ции внут­ри обще­ства были суже­ны, обще­ство было вынуж­де­но направ­лять энер­гию сво­их чле­нов вовне. Таким обра­зом, запрет­ные инстинк­ты мог­ли быть в какой-то сте­пе­ни реа­ли­зо­ва­ны в ситу­а­ци­ях с частич­но сня­ты­ми запре­та­ми. Это преж­де все­го вой­на, т. к. агрес­сия здесь осе­не­на иде­ей обще­ст­вен­но­го бла­га и ее уро­вень опре­де­ля­ет успеш­ность дей­ст­вий. Иной путь — искус­ст­вен­но создан­ные дей­ства: празд­не­ства (ярчай­ший при­мер — вак­хи­че­ские шест­вия), теат­раль­ные пред­став­ле­ния, состя­за­ния раз­лич­но­го рода и т. д.

Одна­ко угро­за со сто­ро­ны инстинк­тив­ной сфе­ры не устра­не­на пол­но­стью. По мере раз­ру­ше­ния полис­ных отно­ше­ний, инсти­ту­тов, лич­ност­но зна­чи­мых для каж­до­го граж­да­ни­на, теря­ет­ся столь важ­ное для жите­ля антич­но­го горо­да ощу­ще­ние един­ства с сограж­да­на­ми, воз­ни­ка­ет некий ваку­ум, что ведет к повы­ше­нию уров­ня тре­вож­но­сти чело­ве­ка. Столь замкну­тый ранее в само­до­ста­точ­но­сти мир поли­са все более теря­ет при­выч­ные очер­та­ния, ста­но­вит­ся неопре­де­лен­ным.

Дру­гим след­ст­ви­ем нару­ше­ния жест­кой обу­слов­лен­но­сти поступ­ков чело­ве­ка ста­но­вит­ся ослаб­ле­ние запре­тов. Обще­ство посте­пен­но теря­ет тра­ди­ци­он­ные рыча­ги кон­тро­ля над сво­и­ми чле­на­ми. Рост тре­вож­но­сти вку­пе с ослаб­ле­ни­ем запре­ти­тель­ных меха­низ­мов при­во­дит к неумо­ли­мо­му уси­ле­нию аффек­тив­ной сфе­ры. Пожа­луй, ярче все­го это вид­но на при­ме­ре раз­вле­че­ний. Вооб­ще свой­ст­вен­ная антич­но­сти теат­ра­ли­за­ция созна­ния, прин­ци­пи­аль­ное пере­ме­ши­ва­ние искус­ства с жиз­нью дости­га­ют в нача­ле тыся­че­ле­тия невидан­но­го раз­ма­ха⁹. Игра в теат­ре уже не про­сто похо­жа на жизнь, в нее вклю­че­ны уже эле­мен­ты самой жиз­ни. Пред­став­ле­ния с нату­раль­ны­ми встав­ка­ми как нико­гда вооду­шев­ля­ют жите­лей, ибо их защи­ща­ет зна­ние — это не сама жизнь. Все пре­до­суди­тель­ное, запре­щае­мое зако­ном отде­ля­лось от чело­ве­ка нали­чи­ем сце­ны и мест для зри­те­лей. «Чем нату­раль­нее было зре­ли­ще, тем боль­ше в нем допус­ка­лось нару­ше­ний запре­тов и обы­ча­ев этой жиз­ни, тем оно актив­нее воздей­ст­во­ва­ло на пси­хи­ку зри­те­ля, достав­ля­ло ему боль­ше удо­воль­ст­вия, приот­кры­вая окно в мир подав­лен­ных инстинк­тов и вле­че­ний. Услов­ность сце­ны откры­ва­ла воз­мож­ность ком­про­мис­са меж­ду подав­лен­ны­ми (но еще живы­ми) инстинк­та­ми и нрав­ст­вен­ным созна­ни­ем»¹⁰. Огра­ни­чим­ся здесь лишь немно­ги­ми при­ме­ра­ми. Пер­вый отно­сит­ся ко вре­ме­нам прав­ле­ния Неро­на: «В одной из пля­сок пред­став­ля­лось, как бык покры­вал Паси­фаю, спря­тан­ную в дере­вян­ной тел­ке, — по край­ней с.92 мере, так каза­лось зри­те­лям; в дру­гой — Икар при пер­вом же поле­те упал близ импе­ра­то­ра и сво­ею кро­вью забрыз­гал и его ложе, и его само­го» (Suet. Ne­ro. 12. 2 / Пер. М. Л. Гас­па­ро­ва). Дру­гой при­мер — устрой­ство каз­ней в амфи­те­ат­рах на манер мифо­ло­ги­че­ских сцен¹¹. Теат­раль­ное дей­ство столь тес­но пере­пле­та­лось с реаль­ной жиз­нью и смер­тью, что разде­лить их ста­ло почти невоз­мож­но. Каз­ни хри­сти­ан заня­ли свое место в теат­ре стра­стей. У этой игры были так­же свои пра­ви­ла — у «игро­ка» стре­ми­лись ценой стра­да­ния вырвать отре­че­ние. Упор­ство хри­сти­ан дово­дит до состо­я­ния безу­мия тол­пу, пья­не­ю­щую от запа­ха кро­ви — зре­ли­ще успеш­но справ­ля­ет­ся со сво­ей зада­чей дать выход раз­ру­ши­тель­ным для чело­ве­че­ской пси­хи­ки силам.

Заме­тим, что хро­но­ло­ги­че­ски уве­ли­че­ние внут­рен­ней напря­жен­но­сти отнюдь не все­гда сов­па­да­ет с пери­о­да­ми эко­но­ми­че­ско­го и поли­ти­че­ско­го небла­го­по­лу­чия государ­ства. Так сооб­ще­ния о муче­ни­че­стве Поли­кар­па, акты Папи­ла, Кар­па и Ага­фо­ни­ки, пись­мо церк­вей Лио­на и Виен­ны, в кото­рых наи­бо­лее ярко пред­став­ле­на агрес­сив­ная реак­ция тол­пы, отно­сят­ся к 50—70-м годам II века, то есть, к пери­о­ду ста­би­ли­за­ции поли­ти­че­ско­го строя и бла­го­по­лу­чия (хотя весь­ма и отно­си­тель­но­го) эко­но­ми­ки, достиг­ну­то­го бла­го­да­ря рас­цве­ту про­вин­ций. Но это еще и пери­од интен­сив­ных иска­ний в обла­сти фило­со­фии, рели­гии, искус­ства. Соци­аль­но-эко­но­ми­че­ское и поли­ти­че­ское раз­ви­тие импе­рии зна­чи­тель­но опе­ре­ди­ло пред­став­ле­ния людей об обще­ст­вен­ном поряд­ке, что слу­жи­ло допол­ни­тель­ным фак­то­ром нарас­та­ния тре­вож­но­сти в обще­стве.

Каки­ми же изме­не­ни­я­ми в систе­ме миро­вос­при­я­тия эти иска­ния были обу­слов­ле­ны?

Антич­ное миро­воз­зре­ние бази­ро­ва­лось на пред­став­ле­нии о целост­но­сти мира, вза­и­мо­свя­зи и вза­и­мо­за­ви­си­мо­сти всех его частей, вклю­чая чело­ве­ка. Эта мысль опре­де­ли­ла харак­тер миро­со­зер­ца­ния, кото­ро­му был чужд анта­го­низм части и цело­го. Так, Марк Авре­лий заклю­ча­ет: «…Вся­кой части при­ро­ды хоро­шо то, что при­но­сит при­ро­да цело­го и что ту сохра­ня­ет». «Не буду я, раз уж я часть, него­до­вать на что-либо из того, что уде­ля­ет мне целое, ибо части нет вреда там, где есть поль­за цело­му. Ведь у цело­го нет ниче­го, что бы не было ему полез­но, и это вооб­ще свой­ст­вен­но всем при­ро­дам, и миро­вой осо­бен­но, пото­му что ника­кая внеш­няя при­чи­на (κε­νον, пустота) не понуж­да­ет ее рож­дать что-либо ей же вред­ное»¹².

Дру­гая сто­ро­на подоб­ных воз­зре­ний нашла свое отра­же­ние в антич­ном искус­стве. Чело­век — гар­мо­нич­ная часть, и в созна­нии древ­не­го масте­ра образ окру­жаю­ще­го его мира неот­де­лим от чело­ве­ка и резуль­та­тов его дея­тель­но­сти, что наи­бо­лее оче­вид­но в антич­ном пей­за­же¹³. Такое виде­ние мира обу­слов­ле­но чув­ст­вен­ным, экс­тра­вер­тив­ным по сути, спо­со­бом позна­ния, харак­тер­ным для той эпо­хи.

с.93 Соот­вет­ст­вен­но, в антич­ной фило­со­фии, во-пер­вых, отсут­ст­ву­ет идея кос­ми­че­ской зна­чи­мо­сти отдель­но­го чело­ве­ка, во-вто­рых, мир пред­став­ля­ет­ся стро­го иерар­хич­ным. Вза­и­моот­но­ше­ния в этом мире стро­ят­ся на осно­ве идеи fi­des как суб­ор­ди­на­ции части и цело­го (напри­мер, fi­des меж­ду сол­да­том и вое­на­чаль­ни­ком, pa­ter fa­mi­liae и рядо­вы­ми чле­на­ми fa­mi­liae есть лишь отра­же­ние отно­ше­ния отдель­но­го граж­да­ни­на к все­объ­ем­лю­щей ci­vi­tas Ro­ma­na)¹⁴. Идея pie­tas, в свою оче­редь, озна­ча­ет нрав­ст­вен­ное под­чи­не­ние этой иерар­хии, при­зна­ние при­о­ри­те­та рели­ги­оз­но­го, государ­ст­вен­но­го и семей­но­го дол­га перед лич­ны­ми инте­ре­са­ми.

По мере нару­ше­ния един­ства граж­дан­ско­го кол­лек­ти­ва свя­зи, обу­слов­лен­ные fi­des, посте­пен­но осла­бе­ва­ют. С одной сто­ро­ны, в резуль­та­те рас­сло­е­ния обще­ства воз­ни­ка­ют отсут­ст­во­вав­шие преж­де внут­рен­ние гра­ни­цы, с дру­гой — внеш­ние гра­ни­цы поли­са посте­пен­но раз­мы­ва­ют­ся. Раз­ру­ше­ние отно­ше­ний, осно­ван­ных на fi­des, осо­бен­но губи­тель­но в обще­стве, где цен­но­сти тра­ди­ци­он­но респек­тив­ны, ибо резуль­та­том ста­но­вит­ся обес­це­ни­ва­ние насто­я­ще­го.

Разу­ме­ет­ся, пред­став­ле­ния о целост­но­сти мира не исче­за­ют пол­но­стью, но суще­ст­вен­но изме­ня­ют­ся и, напри­мер, в фило­со­фии гно­сти­ков при­ла­га­ют­ся к обла­сти нрав­ст­вен­но­го (ко все­му отно­сить­ся с любо­вью, пото­му что части долж­ны иметь отно­ше­ние к цело­му и состо­ять в гар­мо­нии с ним…)¹⁶.

Одна­ко в обы­ден­ной жиз­ни, для низ­ших сло­ев обще­ства акту­аль­ным ста­но­вит­ся, как пока­за­ла Е. М. Шта­ер­ман, поиск «инди­виду­аль­ной свя­зи с богом, не зави­ся­щей от поло­же­ния веру­ю­ще­го»¹⁷ и спо­соб­ной ком­пен­си­ро­вать нару­шен­ную целост­ность.

Рост дис­ком­фор­та в отно­ше­ни­ях с окру­жаю­щим миром при­во­дит к вос­при­я­тию послед­не­го как источ­ни­ка зла. Субъ­ек­тив­но мир рас­па­да­ет­ся на две части — мате­ри­аль­ную и иде­аль­ную, куда и вытес­ня­ет­ся боже­ство — носи­тель миро­во­го поряд­ка¹⁸. Одно из след­ст­вий подоб­но­го рас­ко­ла — пере­нос чув­ства враж­деб­но­сти на себя как на состав­ную часть мира, что посте­пен­но кон­цен­три­ру­ет­ся на мате­ри­аль­ной части «Я», телес­ной обо­лоч­ке. Чело­век всту­па­ет в новый этап осво­е­ния дей­ст­ви­тель­но­сти, на кото­ром экс­тра­вер­сия как путь позна­ния вытес­ня­ет­ся интро­вер­си­ей¹⁹. При­выч­ный чув­ст­вен­ный опыт обес­це­ни­ва­ет­ся. Абстра­ги­ро­ва­ние от мира поз­во­ля­ет осо­знать новые свя­зи, зако­но­мер­но­сти.

с.94 Одна­ко изме­не­ние век­то­ра направ­лен­но­сти иска­ний под­во­дит чело­ве­ка к ново­му про­ти­во­ре­чию. Интра­вер­тив­ный под­ход не может сосу­ще­ст­во­вать с прин­ци­пом внеш­ней обрядо­во­сти, харак­тер­ным для рим­ской рели­гии. Борь­ба раз­но­на­прав­лен­ных сил созда­ет угро­зу пси­хи­че­ской целост­но­сти чело­ве­ка. Начи­на­ет­ся интен­сив­ный поиск спо­со­ба раз­ре­ше­ния про­ти­во­ре­чия, фак­ти­че­ски — спо­со­ба дости­же­ния внут­рен­ней сво­бо­ды, неза­ви­си­мо от кол­лек­тив­но­го мне­ния. Для чело­ве­ка ста­но­вит­ся воз­мож­ным про­ти­во­сто­ять обще­ст­вен­ным нор­мам, что было немыс­ли­мо в рам­ках преж­них тра­ди­ци­он­ных отно­ше­ний.

Все эти про­ти­во­ре­чия, хотя и выяв­ля­ют­ся на про­тя­же­нии I—III веков, оста­ют­ся в сфе­ре под­со­зна­тель­но­го даже для интел­ли­ген­ции. Рядо­вой граж­да­нин вряд ли осо­зна­ет при­чи­ны все воз­рас­таю­щей неопре­де­лен­но­сти, ощу­щая лишь ее след­ст­вия — внут­рен­ний дис­ком­форт, высо­кую тре­вож­ность. По выра­же­нию Уол­бан­ка, «каж­до­му было дело лишь до того, чтобы бежать, хотя они вряд ли зна­ли — бежать от чего»²⁰. Доба­вим — и вряд ли хоте­ли знать. Стрем­ле­ние осмыс­лить, что угро­жа­ет тво­е­му душев­но­му рав­но­ве­сию, не было свой­ст­вен­но людям, неис­ку­шен­ным в фило­со­фии. Вооб­ще, под­со­зна­тель­ная готов­ность избе­гать акту­а­ли­за­ции кон­флик­та — одно из мощ­ней­ших защит­ных средств чело­ве­че­ской пси­хи­ки. В резуль­та­те все, что спо­соб­но выне­сти глу­бин­ные про­ти­во­ре­чия на поверх­ность, вызы­ва­ет агрес­сив­ную реак­цию.

Итак, рост тен­ден­ций к агрес­сии ко II — нача­лу III вв. может быть обу­слов­лен, во-пер­вых, ослаб­ле­ни­ем соци­аль­но­го кон­тро­ля, во-вто­рых, неак­ту­а­ли­зи­ро­ван­ным кон­флик­том в сфе­ре миро­вос­при­я­тия. Спон­тан­ные гоне­ния, с кото­ры­ми стал­ки­ва­лись хри­сти­ане в этот пери­од, были част­ны­ми про­яв­ле­ни­я­ми подоб­ных тен­ден­ций. Более важ­ным след­ст­ви­ем про­цес­сов, про­те­кав­ших в нед­рах мас­со­во­го созна­ния, яви­лась деста­би­ли­за­ция обще­ства. К III веку соче­та­ние соци­аль­но-эко­но­ми­че­ских, поли­ти­че­ских и идео­ло­ги­че­ских фак­то­ров вызва­ло все­объ­ем­лю­щий кри­зис. Про­ти­во­ре­чия были акту­а­ли­зи­ро­ва­ны, что поз­во­ли­ло начать поиск путей для их раз­ре­ше­ния. Не слу­чай­но имен­но кри­зис III века стал пери­о­дом при­оста­нов­ле­ния спон­тан­ных гоне­ний на хри­сти­ан. Кон­фликт пере­хо­дит на уро­вень борь­бы орга­ни­за­ци­он­ных систем, и гони­те­лем ста­но­вит­ся государ­ство. Перед мас­со­вым же созна­ни­ем откры­лись куда более эффек­тив­ные пути исчер­па­ния аффек­тив­ной сфе­ры.

По исте­че­нии несколь­ких тра­ги­че­ских деся­ти­ле­тий, погло­тив­ших жизнь цело­го поко­ле­ния, Рим­ская импе­рия обре­ла новый облик. Деста­би­ли­за­ция обще­ства послу­жи­ла новой цели — пат­ри­ар­халь­ные устои, обра­щен­ные в про­шлое цен­но­сти были подо­рва­ны в доста­точ­ной сте­пе­ни, чтобы открыть доро­гу новой циви­ли­за­ции.