Гражданская община древнего мира.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Гражданская община.

Сло­во «оте­че­ство» озна­ча­ло у древ­них зем­лю отцов, ter­ra pat­ria. Оте­че­ст­вом каж­до­го чело­ве­ка была та часть зем­ли, кото­рую освя­ти­ла его домаш­няя или нацио­наль­ная рели­гия, та зем­ля, где были погре­бе­ны остан­ки его пред­ков и где жили их души. Малым оте­че­ст­вом было неболь­шое ого­ро­жен­ное про­стран­ство зем­ли, при­над­ле­жа­щее семье, где нахо­ди­лись моги­лы и очаг; боль­шим оте­че­ст­вом была граж­дан­ская общи­на со сво­им при­та­не­ем, сво­и­ми геро­я­ми, свя­щен­ной огра­дой и всей терри­то­ри­ей, гра­ни­цы кото­рой наме­ти­ла рели­гия. «Свя­щен­ная зем­ля оте­че­ства», гово­ри­ли гре­ки. И это было не празд­ное сло­во: зем­ля эта была дей­ст­ви­тель­но свя­щен­на для людей, пото­му что здесь жили их боги. Государ­ство, граж­дан­ская общи­на, оте­че­ство — эти сло­ва не были с.218 отвле­чен­ны­ми поня­ти­я­ми, как у наших совре­мен­ни­ков, это было целое, состо­я­щее из мест­ных богов, еже­днев­но­го куль­та и гос­под­ст­во­вав­ших над душою веро­ва­ний.

Этим объ­яс­ня­ет­ся пат­рио­тизм древ­них, то силь­ное чув­ство, кото­рое было для них выс­шею доб­ро­де­те­лью и к кото­ро­му при­мы­ка­ли все дру­гие доб­ро­де­те­ли. С оте­че­ст­вом соеди­ня­лось все, что мог­ло быть само­го доро­го­го для чело­ве­ка. В нем нахо­дил он свое бла­го­со­сто­я­ние, свою без­опас­ность, свое пра­во, свою веру, сво­его бога. Теряя его, он терял все. Было почти невоз­мож­но, чтобы част­ная выго­да рас­хо­ди­лась с выго­дой обще­ст­вен­ной. Пла­тон гово­рит: «Оте­че­ство нас рож­да­ет, вскарм­ли­ва­ет и вос­пи­ты­ва­ет», а Софокл: «Оте­че­ство нас сохра­ня­ет».

Такое оте­че­ство явля­лось для чело­ве­ка не толь­ко местом житель­ства. Пусть он покинет эти свя­тые сте­ны, пере­сту­пит свя­щен­ные гра­ни­цы обла­сти, и для него нет более ни рели­гии, ни како­го бы то ни было обще­ст­вен­но­го сою­за. Всюду за пре­де­ла­ми сво­его оте­че­ства он вне пра­виль­ной жиз­ни, вне зако­на; всюду за пре­де­ла­ми оте­че­ства он лишен богов, лишен духов­ной жиз­ни. Толь­ко в сво­ем оте­че­стве он чув­ст­ву­ет в себе досто­ин­ство чело­ве­ка и име­ет свои обя­зан­но­сти; толь­ко здесь он может быть чело­ве­че­ской лич­но­стью.

Оте­че­ство при­вя­зы­ва­ет чело­ве­ка к себе свя­щен­ны­ми уза­ми; любить его надо, как любят рели­гию, пови­но­вать­ся ему надо, как пови­ну­ют­ся богу. «Нуж­но отдать­ся ему все­це­ло, все вло­жить в него, все посвя­тить ему». Любить его нуж­но в сла­ве и в уни­же­нии, в про­цве­та­нии и в несча­стии; любить его и за бла­го­де­я­ния и за суро­вость. Сократ, осуж­ден­ный оте­че­ст­вом неспра­вед­ли­во на смерть, любит его, тем не менее, так же силь­но. Его нуж­но любить, как любил Авра­ам сво­его Гос­по­да, до готов­но­сти при­не­сти ему в жерт­ву соб­ст­вен­но­го сына. Глав­ное же, нуж­но уметь уме­реть за оте­че­ство. Грек или рим­ля­нин не уми­ра­ют из пре­дан­но­сти к одно­му чело­ве­ку или из чув­ства чести, но за оте­че­ство он отда­ет свою жизнь, пото­му что напа­де­ние на с.219 оте­че­ство есть напа­де­ние на рели­гию; и здесь чело­век дей­ст­ви­тель­но борет­ся за свои алта­ри, за свои оча­ги, pro aris et fo­cis, пото­му что, если непри­я­тель овла­де­вал горо­дом, то алта­ри его быва­ли низ­верг­ну­ты, оча­ги пога­ше­ны, моги­лы осквер­не­ны, боги истреб­ле­ны, и культ уни­что­жен. Любовь к оте­че­ству — это бла­го­че­стие древ­них.

Обла­да­ние оте­че­ст­вом долж­но было счи­тать­ся весь­ма дра­го­цен­ным, пото­му что древ­ние не при­ду­ма­ли более жесто­ко­го нака­за­ния, как лишить чело­ве­ка это­го оте­че­ства. Обык­но­вен­ным нака­за­ни­ем за очень боль­шие пре­ступ­ле­ния было изгна­ние.

Изгна­ние было не толь­ко запре­ще­ни­ем пре­бы­вать в горо­де и уда­ле­ни­ем за пре­де­лы оте­че­ства, оно было в то же вре­мя и запре­ще­ни­ем куль­та; оно заклю­ча­ло в себе то, что совре­мен­ные наро­ды назы­ва­ют отлу­че­ни­ем от церк­ви. Изгнать чело­ве­ка зна­чи­ло, по при­ня­той у рим­лян фор­му­ле, отлу­чить его от огня и воды. Под огнем тут надо пони­мать огонь жерт­во­при­но­ше­ний, а под водою — очи­сти­тель­ную воду. Изгна­ние ста­ви­ло чело­ве­ка, сле­до­ва­тель­но, вне рели­гии. В Спар­те так­же, если чело­век был лишен прав граж­да­ни­на, то его отлу­ча­ли от огня. Афин­ский поэт вла­га­ет в уста одно­го из сво­их дей­ст­ву­ю­щих лиц ужас­ную фор­му­лу, пора­жаю­щую изгнан­ни­ка: «Пусть он бежит, — гла­сил при­го­вор, — и пусть нико­гда не при­бли­зит­ся он к хра­мам, пусть никто из граж­дан не заго­во­рит с ним и не при­мет его к себе в дом; пусть никто не доз­во­лит ему участ­во­вать в молит­вах и жерт­во­при­но­ше­ни­ях, пусть никто не даст ему очи­сти­тель­ной воды». Каж­дый дом осквер­нял­ся от его при­сут­ст­вия. Чело­век, при­няв­ший изгнан­ни­ка, ста­но­вил­ся нечи­стым от сопри­кос­но­ве­ния с ним. «Тот, кто будет с ним есть или пить, или кто при­кос­нет­ся к нему, — гово­ри­лось в законе, — дол­жен будет очи­стить­ся». Под гне­том это­го отлу­че­ния изгнан­ник не мог при­ни­мать уча­стия ни в какой рели­ги­оз­ной цере­мо­нии, для него не было более ни куль­та, ни свя­щен­ных обедов, ни молитв; он был лишен сво­ей части в рели­ги­оз­ном наследии.

с.220 Надо при­нять во вни­ма­ние, что для древ­них бог не был везде­сущ. Если у них была какая-то смут­ная идея о боже­стве всей все­лен­ной, то не это боже­ство счи­та­ли они сво­им про­виде­ни­ем, не к нему обра­ща­лись они с молит­ва­ми. Бога­ми каж­до­го чело­ве­ка были те боги, кото­рые жили в его доме, в его горо­де, в его обла­сти. Изгнан­ник, остав­ляя за собою оте­че­ство, остав­лял так­же и сво­их богов. Он не нахо­дил нигде рели­гии, кото­рая бы мог­ла его уте­шить и взять под свою защи­ту; он не чув­ст­во­вал более попе­чи­тель­но­го про­виде­ния над собою, у него было отня­то сча­стье молит­вы. От него было уда­ле­но все, что мог­ло удо­вле­тво­рить потреб­но­стям его души.

Рели­гия была тем источ­ни­ком, из кото­ро­го выте­ка­ли пра­ва граж­дан­ские и поли­ти­че­ские; все это терял изгнан­ник, теряя свое оте­че­ство. Исклю­чен­ный из куль­та граж­дан­ской общи­ны, он лишал­ся в то же вре­мя так­же сво­его домаш­не­го куль­та и дол­жен был пога­сить свой очаг. Он не имел более пра­ва соб­ст­вен­но­сти на свое иму­ще­ство, все его иму­ще­ство и зем­ля отби­ра­лись в поль­зу богов или государ­ства. Не имея более куль­та, он не имел более семьи; он пере­ста­вал быть супру­гом и отцом. Его сыно­вья не нахо­ди­лись более под его вла­стью; его жена не была более его женой и мог­ла выбрать себе немед­лен­но дру­го­го супру­га. Взгля­ни­те на Регу­ла, попав­ше­го в плен к вра­гам; рим­ский закон упо­доб­ля­ет его изгнан­ни­ку. Когда сенат спра­ши­ва­ет его мне­ния, он отка­зы­ва­ет­ся выска­зы­вать его, пото­му что изгнан­ник не может быть более сена­то­ром; когда и жена и дети спе­шат к нему, он оттал­ки­ва­ет их объ­я­тия, пото­му что у изгнан­ни­ка нет более ни жены ни детей.

Таким обра­зом, изгнан­ник вме­сте с поте­рей рели­гии граж­дан­ской общи­ны и прав граж­да­ни­на терял так­же и домаш­нюю рели­гию и семью. У него не было более ни оча­га, ни жены, ни детей. После смер­ти он не мог быть погре­бен ни на зем­ле граж­дан­ской общи­ны, ни в моги­ле сво­их пред­ков, пото­му что он сде­лал­ся чужим.

Нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, что древ­ние рес­пуб­ли­ки почти с.221 все­гда допус­ка­ли винов­ных спа­сать­ся от смер­ти бег­ст­вом. Изгна­ние не пред­став­ля­лось каз­нью более лег­кою, чем смерть. Рим­ские юри­сты назы­ва­ли его самым тяже­лым нака­за­ни­ем.