Гражданская община древнего мира.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

Перевороты.

с.371

Государ­ст­вен­ный строй, кото­рый сме­нил собою гос­под­ство рели­ги­оз­ной ари­сто­кра­тии, не был в самом нача­ле демо­кра­ти­че­ским. В Афи­нах и в Риме мы видим, напри­мер, что совер­шив­ший­ся пере­во­рот не явля­ет­ся делом самых низ­ших клас­сов. Были, прав­да, неко­то­рые горо­да, где эти клас­сы вос­ста­ва­ли, но они не мог­ли осно­вать ниче­го проч­но­го; при­ме­ром тому слу­жит дол­гий пери­од неустрой­ства, в кото­рый поверг­ну­ты были Сира­ку­зы, Милет, Самос. Новый строй уста­но­вил­ся проч­но толь­ко там, где при самом его воз­ник­но­ве­нии уже суще­ст­во­ва­ли выс­шие клас­сы, могу­щие взять в свои руки на неко­то­рое вре­мя власть и нрав­ст­вен­ное вли­я­ние, ускольз­нув­шие от эвпат­ридов и пат­ри­ци­ев.

Како­ва же мог­ла быть эта новая ари­сто­кра­тия? Наслед­ст­вен­ная рели­гия была устра­не­на, и не было дру­го­го осно­ва­ния для обще­ст­вен­но­го раз­ли­чия, кро­ме богат­ства. Поэто­му от богат­ства потре­бо­ва­лось уста­нов­ле­ние сослов­ных раз­ли­чий, — люди не дошли еще до того поня­тия, что равен­ство долж­но быть пол­ным и без­услов­ным.

Так Солон пола­гал, что нель­зя ина­че заста­вить забыть раз­ли­чия, осно­ван­ные на наслед­ст­вен­ной рели­гии, как уста­но­вив новое деле­ние, осно­ван­ное на богат­стве. Он разде­лил все насе­ле­ние на четы­ре клас­са и дал им нерав­ные пра­ва; тре­бо­ва­лось быть бога­тым, чтобы достиг­нуть выс­ших долж­но­стей, тре­бо­ва­лось при­над­ле­жать к одно­му из сред­них клас­сов, чтобы иметь доступ в сенат или к судеб­ным долж­но­стям.

То же самое было и в Риме. Мы виде­ли, что Сер­вию Тул­лию уда­лось умень­шить власть пат­ри­ци­ев, толь­ко осно­вав новую сопер­ни­чаю­щую ари­сто­кра­тию. Он осно­вал две­на­дцать цен­ту­рий всад­ни­ков, избрав их сре­ди наи­бо­лее бога­тых с.372 пле­бе­ев. Это было нача­лом сосло­вия всад­ни­ков, кото­рое ста­ло с тех пор рим­ским бога­тым сосло­ви­ем. Пле­беи, не имев­шие уста­нов­лен­но­го иму­ще­ст­вен­но­го цен­за, были разде­ле­ны на пять клас­сов, сооб­раз­но раз­ме­рам сво­его состо­я­ния. Про­ле­та­рии нахо­ди­лись вне всех клас­сов. Они не име­ли поли­ти­че­ских прав и если и появ­ля­лись в цен­ту­ри­аль­ных коми­ци­ях, то досто­вер­но, по край­ней мере, что они не пода­ва­ли там голо­сов. Рес­пуб­ли­кан­ский строй сохра­нил раз­ли­чия, уста­нов­лен­ные царем, и пле­беи не выка­зы­ва­ли вна­ча­ле ника­ко­го жела­ния уста­но­вить равен­ство меж­ду сво­и­ми чле­на­ми.

То, что мы видим так ясно в Риме и в Афи­нах, встре­ча­ет­ся так­же почти и во всех дру­гих граж­дан­ских общи­нах. В Кумах, напри­мер, поли­ти­че­ские пра­ва спер­ва даны были толь­ко тем, кто, вла­дея лошадь­ми, состав­лял нечто вро­де всад­ни­ков; потом тем, кто сле­до­вал за ними по раз­ме­рам сво­его иму­ще­ства; даро­ва­ние поли­ти­че­ских прав этим послед­ним уве­ли­чи­ло чис­ло граж­дан все­го на тыся­чу. В Реги­уме все управ­ле­ние нахо­ди­лось дол­го в руках тыся­чи наи­бо­лее бога­тых чле­нов граж­дан­ской общи­ны. В Тури­ях тре­бо­вал­ся очень высо­кий ценз, чтобы вой­ти в состав поли­ти­че­ско­го цело­го. Мы ясно видим из про­из­веде­ний Фео­гнида, что в Мега­ре после паде­ния бла­го­род­ных власт­во­ва­ло богат­ство. В Фивах желав­шие поль­зо­вать­ся пра­ва­ми граж­дан не мог­ли быть ни ремес­лен­ни­ка­ми, ни куп­ца­ми.

Таким обра­зом, поли­ти­че­ские пра­ва, кото­рые в пред­ше­ст­ву­ю­щую эпо­ху были нераздель­ны с про­ис­хож­де­ни­ем, ста­ли на неко­то­рое вре­мя нераздель­ны с богат­ст­вом. Такая иму­ще­ст­вен­ная ари­сто­кра­тия обра­зо­ва­лась во всех граж­дан­ских общи­нах не вслед­ст­вие како­го бы то ни было рас­че­та, но по самой при­ро­де чело­ве­че­ско­го духа, кото­рый по выхо­де из строя глу­бо­ко­го нера­вен­ства не мог сра­зу перей­ти к поня­тию о пол­ном равен­стве.

Надо заме­тить еще и сле­дую­щее, что эта ари­сто­кра­тия осно­вы­ва­ла свое пер­вен­ство не на одном толь­ко богат­стве; с.373 всюду она стре­ми­лась стать воен­ным клас­сом. Берясь управ­лять граж­дан­ски­ми общи­на­ми, она бра­ла в то же вре­мя на себя обя­зан­ность и защи­щать их. Она остав­ля­ла за собою луч­ший род ору­жия и наи­боль­шую долю опас­но­стей в бит­ве, желая тем под­ра­жать клас­су бла­го­род­ных, кото­рый она собою заме­ни­ла. Во всех граж­дан­ских общи­нах наи­бо­лее бога­тые состав­ля­ли кон­ни­цу, доста­точ­ные клас­сы обра­зо­вы­ва­ли гопли­тов или леги­о­не­ров; бед­ные были исклю­че­ны из воен­ной служ­бы, самое боль­шее, что их употреб­ля­ли как застрель­щи­ков или как пел­та­стов, или же греб­ца­ми во фло­те. Воен­ная орга­ни­за­ция соот­вет­ст­во­ва­ла с вели­чай­шей точ­но­стью поли­ти­че­ской орга­ни­за­ции граж­дан­ской общи­ны. Опас­но­сти были про­пор­цио­наль­ны при­ви­ле­ги­ям, и мате­ри­аль­ная сила нахо­ди­лась в тех же руках, что и богат­ство.

Таким обра­зом, почти во всех граж­дан­ских общи­нах, исто­рия кото­рых нам извест­на, был пери­од вре­ме­ни, в тече­ние кото­ро­го бога­тый или, по край­ней мере, доста­точ­ный класс дер­жал в сво­их руках управ­ле­ние. Этот поли­ти­че­ский строй имел свои хоро­шие сто­ро­ны, как может их иметь вся­кий строй, когда он нахо­дит­ся в согла­сии с нра­ва­ми и веро­ва­ни­я­ми эпо­хи.

Жре­че­ская ари­сто­кра­тия преды­ду­щей эпо­хи ока­за­ла, без сомне­ния, боль­шие услу­ги, пото­му что она-то и уста­но­ви­ла впер­вые зако­ны и осно­ва­ла пра­виль­ное управ­ле­ние. Она дала воз­мож­ность чело­ве­че­ско­му обще­ству жить в тече­ние мно­гих поко­ле­ний с досто­ин­ст­вом и спо­кой­но. Иму­ще­ст­вен­ная ари­сто­кра­тия име­ла за собою дру­гие заслу­ги: она дала обще­ству и чело­ве­че­ско­му созна­нию новый импульс; труд создал ее во всех ее видах, и она ува­жа­ла его и спо­соб­ст­во­ва­ла его раз­ви­тию. Создан­ный ею новый государ­ст­вен­ный строй давал более поли­ти­че­ско­го зна­че­ния тому, кто был более трудо­лю­бив, более дея­те­лен, более ловок; строй этот бла­го­при­ят­ст­во­вал раз­ви­тию про­мыш­лен­но­сти и тор­гов­ли; он содей­ст­во­вал так­же и умст­вен­но­му раз­ви­тию, умст­вен­но­му про­грес­су, пото­му что при­об­ре­те­ние богат­ства, кото­рое нажи­ва­лось или теря­лось обык­но­вен­но сооб­раз­но спо­соб­но­стям каж­до­го, с.374 дела­ло обра­зо­ва­ние пер­вою потреб­но­стью, а духов­ные спо­соб­но­сти — наи­бо­лее могу­ще­ст­вен­ным дви­га­те­лем в чело­ве­че­ских делах. Поэто­му неуди­ви­тель­но, что при гос­под­стве это­го строя Гре­ция и Рим рас­ши­ри­ли гра­ни­цы сво­ей духов­ной куль­ту­ры и дви­ну­ли впе­ред свою циви­ли­за­цию.

Но бога­тый класс не сохра­нил так же дол­го в сво­их руках вла­сти, как сохра­ня­ла ее древ­няя наслед­ст­вен­ная ари­сто­кра­тия. Их пра­ва на гос­под­ство не были оди­на­ко­во цен­ны. Бога­тый класс не имел в себе того свя­щен­но­го харак­те­ра, каким были обле­че­ны древ­ние эвпат­риды: он не гос­под­ст­во­вал в силу веро­ва­ний и волею богов; в нем не было ниче­го вли­я­ю­ще­го на совесть и при­нуж­даю­ще­го чело­ве­ка под­чи­нить­ся. Чело­век пре­кло­ня­ет­ся толь­ко перед тем, что он счи­та­ет за пра­во или что, по его поня­ти­ям, явля­ет­ся зна­чи­тель­но выше его само­го. Он мог дол­го поко­рять­ся вер­хов­ной рели­ги­оз­ной вла­сти эвпат­ридов, кото­рые про­из­но­си­ли молит­вы и вла­де­ли бога­ми; но богат­ство не про­из­во­ди­ло на него того же впе­чат­ле­ния. Перед богат­ст­вом наи­бо­лее обыч­ным чув­ст­вом явля­ет­ся зависть, но не ува­же­ние. Поли­ти­че­ское нера­вен­ство, как резуль­тат в раз­ли­чии иму­ще­ст­вен­но­го поло­же­ния, нача­ло очень ско­ро казать­ся неспра­вед­ли­во­стью, и люди ста­ли ста­рать­ся уни­что­жить его.

Сверх того начав­ший­ся ряд пере­во­ротов не мог уже пре­кра­тить­ся. Ста­рые нача­ла были раз­ру­ше­ны, и не оста­ва­лось более ни тра­ди­ций, ни опре­де­лен­ных пра­вил. Было общее чув­ство непроч­но­сти все­го суще­ст­ву­ю­ще­го, вслед­ст­вие чего ника­кое государ­ст­вен­ное устрой­ство не мог­ло дол­го дер­жать­ся. Новая ари­сто­кра­тия под­верг­лась напа­де­нию так же, как в свое вре­мя ста­рая; бед­ные хоте­ли быть граж­да­на­ми и употреб­ля­ли все уси­лия, чтобы про­ник­нуть в свою оче­редь в состав поли­ти­че­ско­го цело­го.

Невоз­мож­но вхо­дить во все подроб­но­сти этой новой борь­бы; исто­рия граж­дан­ских общин, по мере того как она уда­ля­ет­ся от сво­его нача­ла, ста­но­вит­ся все более и более раз­но­об­раз­ной. Граж­дан­ские общи­ны про­хо­дят через этот ряд пере­во­ротов, но пере­во­роты эти явля­ют­ся в чрез­вы­чай­но с.375 раз­но­об­раз­ных фор­мах. Одна­ко, одно заме­ча­ние, по край­ней мере, мож­но сде­лать, имен­но: в горо­дах, где глав­ным эле­мен­том богат­ства явля­лась земель­ная соб­ст­вен­ность, бога­тый класс доль­ше поль­зо­вал­ся ува­же­ни­ем и вла­стью, и наобо­рот, в тех граж­дан­ских общи­нах, где, как, напри­мер, в Афи­нах, бога­тых земель­ных вла­де­ний было мало, где обо­га­ща­лись глав­ным обра­зом про­мыш­лен­но­стью и тор­гов­лей, там непроч­ность иму­ще­ст­вен­но­го поло­же­ния воз­буди­ла очень рано алч­ные жела­ния и надеж­ды низ­ших клас­сов, и ари­сто­кра­тия ско­ро под­верг­лась напа­де­нию.

В Риме бога­тый класс сопро­тив­лял­ся гораздо луч­ше, чем в Гре­ции; мы ука­жем даль­ше на при­чи­ны это­го. Но читая гре­че­скую исто­рию, заме­ча­ем с неко­то­рым удив­ле­ни­ем, насколь­ко новая ари­сто­кра­тия защи­ща­ет­ся сла­бо. Она не мог­ла, подоб­но эвпат­ридам, про­ти­во­по­ста­вить сво­им про­тив­ни­кам вели­кий и могу­ще­ст­вен­ный аргу­мент свя­щен­ной тра­ди­ции и бла­го­че­стия; она не мог­ла при­звать к себе на помощь пред­ков и богов; у нее не было точ­ки опо­ры в ее соб­ст­вен­ных веро­ва­ни­ях; у нее не было веры в закон­ность сво­их при­ви­ле­гий.

У нее была, прав­да, в руках воен­ная сила, но и это пре­иму­ще­ство в кон­це кон­цов исчез­ло у нее. Кон­сти­ту­ции, создан­ные государ­ства­ми, суще­ст­во­ва­ли бы, без сомне­ния, доль­ше, если бы каж­дое государ­ство мог­ло жить совер­шен­но обособ­лен­но или, по край­ней мере, в состо­я­нии веч­но­го мира. Но вой­на рас­стра­и­ва­ет государ­ст­вен­ный порядок и уско­ря­ет пере­ме­ны. Сре­ди же граж­дан­ских общин Гре­ции и Ита­лии гос­под­ст­во­ва­ли почти бес­пре­рыв­ные вой­ны. Воен­ная служ­ба ложи­лась глав­ной сво­ей тяже­стью на бога­тый класс, пото­му что он имен­но зани­мал глав­ное место в бит­вах; часто он воз­вра­щал­ся из похо­да, потер­пев гро­мад­ные поте­ри, обес­силев и не будучи вслед­ст­вие это­го в состо­я­нии сопро­тив­лять­ся народ­ной пар­тии. В Тарен­те, напри­мер, когда выс­ший класс поте­рял боль­шую часть сво­их чле­нов в войне про­тив япи­гов, демо­кра­тия тот­час же овла­де­ла граж­дан­ской общи­ной. То же самое слу­чи­лось и в Арго­се с.376 трид­цать лет рань­ше: вслед­ст­вие несчаст­ной вой­ны со спар­тан­ца­ми коли­че­ство насто­я­щих граж­дан ста­ло так мало, что при­шлось дать пра­ва граж­дан­ства мно­же­ству пери­э­ков. Чтобы не впасть в подоб­ную край­ность, Спар­та и отно­си­лась так береж­но к жиз­ни истин­ных спар­тан­цев. Что каса­ет­ся Рима, то его посто­ян­ные вой­ны объ­яс­ня­ют зна­чи­тель­ную часть его пере­во­ротов. Вой­ны раз­ру­ши­ли сна­ча­ла его пат­ри­ци­ан­ское сосло­вие: из трех­сот семей, кото­рые эта каста насчи­ты­ва­ла при царях, оста­лась едва третья часть после заво­е­ва­ния Сам­ни­у­ма; затем вой­на ско­си­ла пер­вых пле­бе­ев, тех бога­тых и храб­рых пле­бе­ев, кото­рые напол­ня­ли пять клас­сов и состав­ля­ли леги­о­ны.

Одним из послед­ст­вий вой­ны было то, что граж­дан­ские общи­ны почти все­гда при­нуж­де­ны были давать ору­жие низ­шим клас­сам. Вот поче­му в Афи­нах и во всех при­мор­ских горо­дах необ­хо­ди­мость во фло­те и мор­ские сра­же­ния дали низ­ше­му клас­су то зна­че­ние, в кото­ром ему отка­зы­вал государ­ст­вен­ный строй. Теты, воз­вы­сив­шись до зва­ния греб­цов, мат­ро­сов и даже вои­нов и дер­жа в сво­их руках спа­се­ние оте­че­ства, почув­ст­во­ва­ли, что они нуж­ны, и сде­ла­лись сме­лы. Тако­во было нача­ло афин­ской демо­кра­тии. Спар­та боя­лась вой­ны: мож­но видеть у Фукидида, с какой мед­лен­но­стью и неохотой высту­па­ет она в поход. Поми­мо воли она была втя­ну­та в пело­пон­нес­скую вой­ну и сколь­ко она дела­ла уси­лий, чтобы от нее изба­вить­ся! Дело в том, что Спар­та при­нуж­де­на была воору­жить сво­их ὑπο­μεὶονες, сво­их нео­да­мо­дов, мота­ков, лакон­цев и даже ило­тов; она зна­ла очень хоро­шо, что вся­кая вой­на, давая ору­жие в руки угне­тае­мым клас­сам, под­вер­га­ла ее опас­но­сти пере­во­рота и что ей при­дет­ся по воз­вра­ще­нии вой­ска или под­пасть под власть сво­их же ило­тов, или най­ти сред­ство пере­бить их без шума. Пле­беи кле­ве­та­ли на рим­ский сенат, упре­кая его в том, что он ищет все новых войн. Сенат слиш­ком хоро­шо пони­мал обсто­я­тель­ства, он знал, что эти вой­ны сто­ят ему усту­пок и потерь на фору­ме. Но он не мог их избе­жать, так как Рим был окру­жен вра­га­ми.

с.377 Таким обра­зом, явля­ет­ся вне вся­ко­го сомне­ния тот факт, что вой­ны мало-пома­лу уни­что­жи­ли рас­сто­я­ние, кото­рое иму­ще­ст­вен­ная ари­сто­кра­тия уста­но­ви­ла меж­ду собою и низ­ши­ми клас­са­ми; а в силу это­го государ­ст­вен­ный строй ока­зал­ся в ско­ром вре­ме­ни в пол­ном несоот­вет­ст­вии с соци­аль­ным стро­ем и его при­шлось изме­нить. Кро­ме того надо при­знать, что вся­кие при­ви­ле­гии нахо­ди­лись обя­за­тель­но в про­ти­во­ре­чии с тем прин­ци­пом, кото­рый управ­лял тогда людь­ми. Прин­цип обще­ст­вен­ной поль­зы по само­му суще­ству сво­е­му не мог допус­кать и удер­жи­вать дол­го нера­вен­ство: он неиз­беж­но вел обще­ства к демо­кра­ти­че­ско­му строю.

Это настоль­ко вер­но, что при­шлось повсюду, рань­ше или поз­же, дать всем сво­бод­ным людям поли­ти­че­ские пра­ва. Как толь­ко рим­ские пле­беи захо­те­ли устро­ить соб­ст­вен­ные коми­ции, они долж­ны были допу­стить туда и про­ле­та­ри­ев и не мог­ли уже более про­ве­сти деле­ние на клас­сы. В боль­шей части граж­дан­ских общин уста­но­ви­лись, таким обра­зом, истин­но народ­ные собра­ния и все­об­щая пода­ча голо­сов.

А в то вре­мя пра­во голо­са име­ло несрав­нен­но боль­шее зна­че­ние, чем оно может иметь теперь, в совре­мен­ных государ­ствах. В силу это­го пра­ва послед­ний из граж­дан при­ни­мал уча­стие во всех делах: назна­чал долж­ност­ных лиц, созда­вал зако­ны, судил, решал вопро­сы вой­ны и мира, выра­ба­ты­вал союз­ные дого­во­ры; зна­чит, доста­точ­но было толь­ко рас­ши­ре­ния кру­га лиц, име­ю­щих пра­во голо­са, чтобы управ­ле­ние сде­ла­лось истин­но-демо­кра­ти­че­ским.

Сле­ду­ет сде­лать еще послед­нее заме­ча­ние: быть может уда­лось бы избег­нуть воца­ре­ния демо­кра­тии, если бы мож­но было осно­вать то, что Фукидид назы­ва­ет ὀλι­γαρχὶα ἰσό­νομος, т. е. управ­ле­ние для немно­гих и сво­бо­да для всех. Но гре­ки не име­ли ясно­го пред­став­ле­ния о сво­бо­де; пра­ва лич­но­сти у них нико­гда не были обес­пе­че­ны. Мы зна­ем от Фукидида, кото­ро­го нель­зя запо­до­зрить в слиш­ком боль­шом при­стра­стии к демо­кра­ти­че­ско­му строю, что во вре­мя вла­ды­че­ства оли­гар­хии народ под­вер­гал­ся мно­гим при­тес­не­ни­ям, с.378 про­из­во­лу, непра­виль­ным осуж­де­ни­ям, жесто­ким нака­за­ни­ям. Мы чита­ем у это­го исто­ри­ка, что «потре­бо­вал­ся демо­кра­ти­че­ский строй государ­ства для того, чтобы бед­ным дать защи­ту, а на бога­тых нало­жить узду».

Гре­ки нико­гда не уме­ли при­ми­рить граж­дан­ско­го равен­ства с поли­ти­че­ским нера­вен­ст­вом. Для того, чтобы бед­ный не тер­пел ущер­ба в сво­их лич­ных инте­ре­сах, им пред­став­ля­лось необ­хо­ди­мым для него иметь пра­во голо­са, быть судьею в судах и иметь доступ к государ­ст­вен­ным долж­но­стям. Если мы при­пом­ним кро­ме того, что у гре­ков государ­ство пред­став­ля­ло собой абсо­лют­ную власть, и ника­кое лич­ное пра­во не мог­ло про­ти­во­сто­ять этой вла­сти, то мы пой­мем всю гро­мад­ность того зна­че­ния, какое име­ло для каж­до­го чело­ве­ка, даже для само­го неза­мет­но­го, обла­да­ние поли­ти­че­ски­ми пра­ва­ми, т. е. воз­мож­ность состав­лять часть пра­ви­тель­ства, при­ни­мать уча­стие в управ­ле­нии. Вер­хов­ный кол­лек­тив был столь все­мо­гущ, что чело­век мог пред­став­лять из себя что-нибудь, лишь будучи частью это­го суве­рен­но­го цело­го. Поли­ти­че­ских прав доби­ва­лись не для того, чтобы обла­дать истин­ной сво­бо­дой, но чтобы полу­чить по край­ней мере то, что мог­ло ее заме­нить.