«Добрые нравы» и «суровые законы» в римском суде*

с.76 Исто­ри­ков, изу­чаю­щих пра­во и его инсти­ту­ты, вне­пра­во­вые аспек­ты этих инсти­ту­тов и соци­аль­ный кон­текст, в кото­ром они функ­ци­о­ни­ро­ва­ли, обыч­но инте­ре­су­ют в не мень­шей, а то и в боль­шей сте­пе­ни, чем соб­ст­вен­но пра­во­вые. Так, напри­мер, в одном из разде­лов моно­гра­фии Т. В. Куд­ряв­це­вой, посвя­щен­ной афин­ско­му судо­про­из­вод­ству, рас­смат­ри­ва­ют­ся вне­пра­во­вые кри­те­рии, кото­ры­ми руко­вод­ст­во­ва­лись дика­сты, выно­ся при­го­вор¹.

По мне­нию авто­ра: «Не отыс­ка­ние исти­ны — глав­ная цель судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства, а реа­ли­за­ция пра­ва мило­вать про­ся­ще­го или того, кого гели­а­сты сочтут достой­ным, и демон­стра­ция кара­тель­ной силы демо­са в отно­ше­нии того, кто сво­и­ми дей­ст­ви­я­ми или поведе­ни­ем вызвал его недо­воль­ство»². В свя­зи с этим «содер­жа­ни­ем речи и той и дру­гой сто­ро­ны были не толь­ко кон­крет­ное дело, факт, посту­пок, кото­рые и при­ве­ли к тяж­бе, но вся пред­ше­ст­ву­ю­щая част­ная и обще­ст­вен­ная жизнь, а так­же мораль­ный облик ора­то­ра и его про­тив­ни­ка. Высту­паю­щий… пытал­ся выста­вить свое поведе­ние и харак­тер в мак­си­маль­но выгод­ном све­те… и одно­вре­мен­но опо­ро­чить при­тя­за­ния и мораль­ный облик про­тив­ни­ка…»³. И ответ­чик, и обви­ни­тель ссы­ла­лись на свою без­упреч­ную жизнь, посколь­ку «и та, и дру­гая сто­ро­на мог­ла пре­тен­до­вать на победу на осно­ва­нии не сво­ей пред­по­ла­гае­мой правоты, а сво­их заслуг и без­упреч­но­го испол­не­ния обя­зан­но­стей граж­да­ни­на»⁴.

Исхо­дя из это­го, автор кон­ста­ти­ру­ет прин­ци­пи­аль­ное раз­ли­чие меж­ду афин­ским и совре­мен­ным судо­про­из­вод­ст­вом: ведь хотя в насто­я­щее вре­мя репу­та­ция и мораль­ный облик под­суди­мо­го так­же при­ни­ма­ют­ся в рас­чет при назна­че­нии нака­за­ния, вер­дикт о винов­но­сти или неви­нов­но­сти выно­сит­ся на осно­ва­нии дока­зан­но­сти (или недо­ка­зан­но­сти) фак­та пре­ступ­ле­ния⁵.

Т. В. Куд­ряв­це­ва соглас­на с иссле­до­ва­те­ля­ми, счи­тав­ши­ми, что «…судьи столь охот­но бра­ли в рас­чет… вне­пра­во­вые кри­те­рии при выне­се­нии при­го­во­ра, так как воз­мож­но­сти уста­но­вить исти­ну, понять была ли вина (пре­ступ­ле­ние) и в чем она (оно) состо­я­ла, с.77 были у них весь­ма огра­ни­че­ны. Вре­мя про­цес­са крат­ко, само раз­би­ра­тель­ство сво­дит­ся к выслу­ши­ва­нию двух речей — ист­ца и ответ­чи­ка… Пере­крест­но­го допро­са свиде­те­лей или сто­рон нет; пока­за­ния свиде­те­лей часто к сути не име­ют отно­ше­ния…; дока­за­тель­ства мало­чис­лен­ны или нена­деж­ны, ника­кой экс­перт­ной оцен­ки их не суще­ст­ву­ет, мето­ды рас­сле­до­ва­ния пре­ступ­ле­ний в зача­точ­ном состо­я­нии… При таких обсто­я­тель­ствах пер­вей­шее зна­че­ние для дика­стов при­об­ре­тал поиск отве­та на вопрос: “Какая из двух сто­рон может быть пра­ва?”⁶ Не оце­нив лич­ность и жизнь тяжу­ще­го­ся, его поведе­ние на суде, его окру­же­ние и семью, — най­ти пра­виль­ный ответ на этот вопрос было невоз­мож­но»⁷.

Таким обра­зом (если при­нять эту точ­ку зре­ния), прин­ци­пи­аль­ные раз­ли­чия меж­ду совре­мен­ным и афин­ским судо­про­из­вод­ст­вом обу­слов­ле­ны тех­ни­че­ским несо­вер­шен­ст­вом послед­не­го. Одна­ко точ­но так­же мож­но пред­по­ло­жить, что мно­гие тех­ни­че­ские осо­бен­но­сти афин­ско­го судо­про­из­вод­ства были, наобо­рот, обу­слов­ле­ны высо­кой ролью вне­пра­во­вых кри­те­ри­ев при выне­се­нии при­го­во­ров и иным, чем у нас, пред­став­ле­ни­ем об истине и путях ее дости­же­ния⁸.

Посколь­ку в рас­чет при­ни­ма­лись не толь­ко кон­крет­ные обсто­я­тель­ства дела, но и мораль­ный облик тяжу­щих­ся, «схват­ка меж­ду ответ­чи­ком и ист­цом — как ука­зы­ва­ет иссле­до­ва­тель­ни­ца — носи­ла ярко выра­жен­ный инди­виду­а­ли­зи­ро­ван­ный харак­тер, и аго­наль­ная при­ро­да гораздо силь­нее высту­па­ла в афин­ском про­цес­се, чем в совре­мен­ном…»⁹. Со ссыл­кой на источ­ни­ки и лите­ра­ту­ру по этой тема­ти­ке автор отме­ча­ет, что «…судьи были более бла­го­склон­ны к победи­те­лю в про­шлом, и такой участ­ник тяж­бы имел боль­ше шан­сов на победу, напро­тив, про­иг­рав­ший один про­цесс рис­ко­вал неуда­чей в сле­дую­щем»¹⁰. На осно­ва­нии того, что в моно­гра­фии гово­ри­лось о вли­я­нии мораль­но­го обли­ка и неза­пят­нан­ной репу­та­ции участ­ни­ков про­цес­са на харак­тер при­го­во­ра, мож­но допу­стить, что про­иг­рыш дела рас­смат­ри­вал­ся как пят­но на репу­та­ции и уже в силу это­го играл нега­тив­ную роль в исхо­де ново­го про­цес­са.

Итак, соглас­но пред­став­ле­ни­ям совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей, судеб­ное раз­би­ра­тель­ство в Афи­нах про­хо­ди­ло в фор­ме свое­об­раз­но­го поедин­ка, победа в кото­ром в нема­лой мере зави­се­ла от репу­та­ции каж­до­го из его участ­ни­ков. Веро­ят­но, исход судеб­но­го поедин­ка с.78 мог укре­пить или осла­бить эту репу­та­цию и тем самым повли­ять на победу или пора­же­ние в новом судеб­ном состя­за­нии.

Все харак­тер­ные осо­бен­но­сти афин­ско­го суда, о кото­рых шла речь выше, мож­но обна­ру­жить и в рим­ском суде, хотя пред­став­ле­ния о досто­ин­ствах и заслу­гах, из кото­рых скла­ды­ва­лась без­упреч­ная репу­та­ция, ино­гда были пря­мо про­ти­во­по­лож­ны­ми в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах и ари­сто­кра­ти­че­ском Риме¹¹.

В недав­но вышед­шем ком­пен­ди­у­ме по Рим­ской импе­рии М. Гли­сон отме­ча­ет: «Рим­ский суд был в боль­шей мере состя­за­ни­ем репу­та­ций, чем иссле­до­ва­ни­ем фак­тов»¹². К сожа­ле­нию, она никак это не обос­но­вы­ва­ет. Меж­ду тем в совре­мен­ной исто­рио­гра­фии вопрос о роли таких вне­пра­во­вых фак­то­ров, как репу­та­ция и пре­стиж, в рим­ском суде, а так­же воздей­ст­вии суда на репу­та­цию и пре­стиж тяжу­щих­ся не настоль­ко хоро­шо раз­ра­ботан, чтобы это утвер­жде­ние мож­но было вос­при­ни­мать как нечто само собой разу­ме­ю­ще­е­ся.

Пра­во­веды-рома­ни­сты, инте­ре­су­ю­щи­е­ся чаще все­го пра­во­вы­ми аспек­та­ми и инсти­ту­та­ми, каса­ют­ся это­го вопро­са глав­ным обра­зом в свя­зи с инфа­ми­ру­ю­щи­ми иска­ми и при раз­бо­ре поня­тий in­fa­mia и ig­no­mi­nia. Исто­ри­ки древ­не­го Рима, как пра­ви­ло, не очень охот­но втор­га­ют­ся в вот­чи­ну рома­ни­стов. И лишь не осо­бен­но мно­го­чис­лен­ные иссле­до­ва­те­ли, стре­мя­щи­е­ся, по выра­же­нию Э. Мей­ер, «постро­ить вере­воч­ный мост над про­па­стью меж­ду изу­че­ни­ем рим­ской исто­рии и изу­че­ни­ем рим­ско­го пра­ва»¹³, рас­смат­ри­ва­ют этот вопрос наряду со мно­ги­ми дру­ги­ми в сво­их трудах по рим­ско­му судо­про­из­вод­ству, обыч­но не уде­ляя ему боль­шо­го вни­ма­ния¹⁴.

Насколь­ко я могу судить, впер­вые неко­то­рые вне­пра­во­вые аспек­ты воздей­ст­вия рим­ско­го суда на репу­та­цию и пре­стиж тяжу­щих­ся были обсто­я­тель­но иссле­до­ва­ны в клас­си­че­ской моно­гра­фии Дж. Кел­ли, посвя­щен­ной судо­про­из­вод­ству по делам част­ных лиц¹⁵. В гла­ве «“Поте­ря лица” как фак­тор, пре­пят­ст­ву­ю­щий тяж­бе» раз­би­ра­ют­ся нега­тив­ные послед­ст­вия уча­стия в судеб­ных про­цес­сах для репу­та­ции тяжу­щих­ся. Автор при­шел к выво­ду, что неза­ви­си­мо от харак­те­ра и исхо­да тяж­бы ее участ­ни­ки все­гда ока­зы­ва­лись в уни­зи­тель­ном поло­же­нии и вынуж­де­ны были сми­рить­ся с опре­де­лен­ной «поте­рей лица»¹⁶. В силу это­го рим­ляне, как люди осо­бо чув­ст­ви­тель­ные ко все­му, что мог­ло нане­сти ущерб их репу­та­ции, стре­ми­лись избе­гать уча­стия в судеб­ных про­цес­сах; их отвра­ще­ние к тяж­бам было зна­чи­тель­но силь­нее, чем в совре­мен­ном обще­стве¹⁷.

Выво­ды и наблюде­ния Дж. Кел­ли убеди­тель­но аргу­мен­ти­ро­ва­ны¹⁸. Вме­сте с тем уже само назва­ние гла­вы пред­по­ла­га­ет опре­де­лен­ную одно­сто­рон­ность. После зна­ком­ства с ней оста­ет­ся непо­нят­ным, поче­му тяж­бы в Риме были не менее, если не более с.79 рас­про­стра­нен­ным явле­ни­ем, чем в совре­мен­ном мире¹⁹, а судеб­ное крас­но­ре­чие и пра­во­вая нау­ка достиг­ли невидан­но­го совер­шен­ства.

В извест­ной моно­гра­фии П. Гэрн­си «Соци­аль­ный ста­тус и пра­во­вая при­ви­ле­гия в Рим­ской импе­рии»²⁰ была дана очень крат­кая харак­те­ри­сти­ка вли­я­ния мораль­но­го обли­ка, а так­же лич­ных заслуг и досто­инств участ­ни­ков судеб­но­го про­цес­са на при­го­во­ры и судеб­ные реше­ния. Он отме­тил, что мораль­ные каче­ства и высо­кое соци­аль­ное поло­же­ние про­из­во­ди­ли хоро­шее впе­чат­ле­ние на судей и вызы­ва­ли у них res­pec­tus dig­ni­ta­tis (или re­ve­ren­tia ho­no­ris). Это мог­ло воздей­ст­во­вать на харак­тер нака­за­ния или жест­кость вер­дик­та в суде extra or­di­nem или даже на само содер­жа­ние вер­дик­та в суде любо­го рода²¹. По мне­нию П. Гэрн­си, боль­шое зна­че­ние для судей имел пре­стиж (auc­to­ri­tas) не толь­ко обви­ня­е­мых и ответ­чи­ков, но так­же обви­ни­те­лей и свиде­те­лей²².

К сожа­ле­нию, вслед­ст­вие общей направ­лен­но­сти сво­ей моно­гра­фии П. Гэрн­си лишь мель­ком каса­ет­ся этой важ­ной про­бле­мы. Обос­но­вы­вая свою кон­цеп­цию, он в кон­крет­ных выво­дах, ино­гда, захо­дит даль­ше, чем поз­во­ля­ют источ­ни­ки²³. Вме­сте с тем он подроб­но и глу­бо­ко харак­те­ри­зу­ет соци­аль­ный кон­текст, в кото­ром функ­ци­о­ни­ро­вал рим­ский суд, убеди­тель­но про­де­мон­стри­ро­вав соци­аль­ное напол­не­ние «мораль­ных» кате­го­рий и «лич­ных» досто­инств²⁴: «…харак­тер или образ жиз­ни в пред­став­ле­нии рим­лян был тес­но свя­зан с соци­аль­ным поло­же­ни­ем: bo­ni mo­res, хоро­ший харак­тер были не более, чем досто­ин­ства­ми выс­ших сосло­вий»²⁵. Ана­ли­зи­руя зна­че­ние тер­ми­на ho­nes­tus (или ho­nes­tior), обо­зна­чав­ше­го при­над­леж­ность чело­ве­ка к при­ви­ле­ги­ро­ван­ной пра­вя­щей эли­те или к так назы­вае­мо­му «поли­ти­че­ско­му клас­су», Гэрн­си отме­ча­ет, что с ним ассо­ци­и­ру­ет­ся поли­ти­че­ское и соци­аль­ное гос­под­ство, богат­ство и мораль­ное пре­вос­ход­ство²⁶.

Мно­гие наблюде­ния и выво­ды Дж. Кел­ли и П. Гэрн­си полу­чи­ли даль­ней­шее раз­ви­тие и уточ­не­ние в моно­гра­фии Ж.-М. Давида «Судеб­ный патро­нат в послед­нее сто­ле­тие Рим­ской рес­пуб­ли­ки»²⁷. Цель сво­ей кни­ги автор видит в том, чтобы наме­тить в общих чер­тах, кон­текст в кото­ром осу­ществля­лось судеб­ное крас­но­ре­чие²⁸.

По его мне­нию, поли­ти­че­ская и соци­аль­ная жизнь в древ­нем Риме изоби­ло­ва­ла труд­но­стя­ми, сопер­ни­че­ст­вом и кон­флик­та­ми. В этих усло­ви­ях суды пред­став­ля­ли собой одно из тех мест, где про­яв­ля­лись и ула­жи­ва­лись столк­но­ве­ния меж­ду граж­да­на­ми: туда с.80 тащи­ли сво­их вра­гов и там защи­ща­лись от их напа­де­ний²⁹. Под­чер­ки­вая аго­наль­ный харак­тер рим­ско­го суда, Давид упо­доб­ля­ет дуэ­ли судеб­ный поеди­нок меж­ду обви­ни­те­лем и под­суди­мым в iudi­cia pub­li­ca³⁰. Исход это­го поедин­ка опре­де­лял­ся пре­сти­жем (auc­to­ri­tas) его участ­ни­ков, при­чем не толь­ко обви­ни­те­ля и обви­ня­е­мо­го, но и всех тех, кто вхо­дил в груп­пу под­держ­ки: патро­нов, свиде­те­лей, при­сут­ст­ву­ю­щих на про­цес­се род­ст­вен­ни­ков и дру­зей (так назы­вае­мых ad­vo­ca­ti)³¹. Добить­ся осуж­де­ния вли­я­тель­но­го сена­то­ра озна­ча­ло одно­вре­мен­но добить­ся при­зна­ния сво­его вер­хо­вен­ства в граж­дан­ской общине³². Вопло­ще­ни­ем пря­мо­го поли­ти­че­ско­го и соци­аль­но­го вер­хо­вен­ства как раз и была auc­to­ri­tas рим­ско­го граж­да­ни­на. В отно­ше­нии участ­ни­ков судеб­но­го про­цес­са она пред­став­ля­ла собой глав­ным обра­зом соци­аль­ное каче­ство, кото­рое пред­опре­де­ля­ло то, что инди­вид (обла­даю­щий ею) заслу­жи­ва­ет дове­рия, когда он гово­рит, не пото­му, что все им ска­зан­ное прав­ди­во, а пото­му, что его поло­же­ние в город­ской граж­дан­ской общине исклю­ча­ет воз­мож­ность чего-либо ино­го³³.

Основ­ное вни­ма­ние Давид уде­ля­ет iudi­cia pub­li­ca. Он дает внут­ренне логич­ную аргу­мен­ти­ро­ван­ную харак­те­ри­сти­ку и им самим и их участ­ни­кам. Iudi­cia pri­va­ta, по его мне­нию, несо­по­ста­ви­мы по сво­е­му соци­аль­но­му и поли­ти­че­ско­му зна­че­нию с iudi­cia pub­li­ca³⁴. Послед­нее мне пред­став­ля­ет­ся спор­ным.

В целом, на мой взгляд, в рабо­те Давида дана наи­бо­лее глу­бо­кая и после­до­ва­тель­ная харак­те­ри­сти­ка суда как соци­аль­но­го инсти­ту­та, функ­ци­о­ни­ро­вав­ше­го в рам­ках рим­ской граж­дан­ской общи­ны. Она спра­вед­ли­ва не толь­ко в отно­ше­нии послед­не­го сто­ле­тия Рим­ской рес­пуб­ли­ки.

Инте­рес­ные наблюде­ния и выво­ды о воздей­ст­вии репу­та­ции и пре­сти­жа на рим­ский суд мож­но най­ти в моно­гра­фии М. Пичи­на, посвя­щен­ной заме­сти­те­лям импе­ра­то­ра как вер­хов­но­го судьи. Харак­те­ри­зуя, вне­пра­во­вые фак­то­ры, пре­пят­ст­ву­ю­щие нор­маль­но­му ста­биль­но­му отправ­ле­нию пра­во­судия, он ука­зы­ва­ет, что при­вер­жен­ность рим­лян к «доб­рым нра­вам» и «пер­со­наль­ной dig­ni­tas» мог­ла всту­пать в про­ти­во­ре­чие с пред­пи­са­ни­я­ми зако­нов³⁵. Гос­под­ст­ву­ю­щая в рим­ском обще­стве ари­сто­кра­ти­че­ская систе­ма цен­но­стей не при­зна­ва­ла равен­ства перед зако­ном. Иму­щие, счи­тав­ши­е­ся обла­да­те­ля­ми «доб­рых нра­вов», пре­тен­до­ва­ли на пра­во ока­зы­вать вли­я­ние на судо­про­из­вод­ство, но лишь до неко­то­рой сте­пе­ни (on­ly to an ex­tent). Гра­ни­цу, отде­ля­ю­щую допу­сти­мое в судах соци­аль­ное дав­ле­ние от недо­пу­сти­мо­го, мог опре­де­лить толь­ко импе­ра­тор, что спо­соб­ст­во­ва­ло росту чис­ла апел­ля­ций в вер­хов­ную судеб­ную инстан­цию³⁶. Таким обра­зом, пози­тив­ное пра­во было лишь одним из мно­гих фак­то­ров, вли­яв­ших на суд. Исход судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства чаще все­го был совер­шен­но непред­ска­зу­е­мым³⁷.

В целом, Пичин дает сба­лан­си­ро­ван­ную оцен­ку зна­че­нию репу­та­ции и пер­со­наль­ных (а фак­ти­че­ски соци­аль­ных) досто­инств и заслуг в рим­ском судо­про­из­вод­стве и уде­ля­ет это­му вопро­су боль­ше вни­ма­ния, чем его пред­ше­ст­вен­ни­ки. Одна­ко и для него эта тема не явля­ет­ся глав­ной. Он рас­смат­ри­ва­ет ее лишь как один из вне­пра­во­вых фак­то­ров, пре­пят­ст­ву­ю­щих нор­маль­но­му регу­ляр­но­му отправ­ле­нию пра­во­судия и поэто­му вызы­ваю­щих потреб­ность во вме­ша­тель­стве выс­шей инстан­ции. Его не инте­ре­су­ет вли­я­ние это­го фено­ме­на на харак­тер рим­ско­го суда. При­чи­ну же воздей­ст­вия тако­го вне­пра­во­во­го фак­то­ра как репу­та­ция и «доб­рые нра­вы» на исход судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства он видит в том, что «у рим­ских ари­сто­кра­тов было ясное пони­ма­ние того, что явля­ет­ся для них наи­луч­шим, и они без­оши­боч­но сле­до­ва­ли по пути, веду­ще­му к их соб­ст­вен­ной с.81 выго­де». А посколь­ку к ари­сто­кра­там при­над­ле­жа­ли пра­ви­те­ли (вклю­чая и само­го импе­ра­то­ра), судьи и юри­сты, «ари­сто­кра­ти­че­ские цен­но­сти и инте­ре­сы ста­ли обво­ла­ки­вать систе­му отправ­ле­ния пра­во­судия»³⁸.

Но если соци­аль­ное и поли­ти­че­ское гос­под­ство ари­сто­кра­тов было столь неогра­ни­чен­ным, непо­нят­но, поче­му они не поза­бо­ти­лись при­нять зако­ны, не всту­паю­щие в про­ти­во­ре­чие с при­вер­жен­но­стью к пер­со­наль­ной dig­ni­tas. В наше вре­мя под­ход, объ­яс­ня­ю­щий слож­ные, не под­даю­щи­е­ся одно­знач­ной интер­пре­та­ции явле­ния исклю­чи­тель­но клас­со­вой идео­ло­ги­ей и ничем не огра­ни­чен­ным клас­со­вым эго­из­мом, не может не казать­ся ана­хро­ни­че­ским.

Более взве­шен­ный и совре­мен­ный под­ход к рим­ской ари­сто­кра­тии эпо­хи Импе­рии и свя­зан­ной с ней систе­ме вла­сти и управ­ле­ния мож­но най­ти в моно­гра­фии аме­ри­кан­ско­го исто­ри­ка Дж. Лен­до­на «Импе­рия чести. Искус­ство управ­ле­ния в рим­ском мире»³⁹. На мате­ри­а­ле, отно­ся­щем­ся к Рим­ской импе­рии I—IV вв. н. э., авто­ру уда­лось про­де­мон­стри­ро­вать, что ари­сто­кра­ти­че­ская систе­ма цен­но­стей, разде­ляв­ша­я­ся как вла­сти­те­ля­ми, так и под­власт­ны­ми, во мно­гом опре­де­ля­ла функ­ци­о­ни­ро­ва­ние гро­мад­ной рим­ской дер­жа­вы и осо­бен­но­сти управ­ле­ния ею.

В усло­ви­ях гос­под­ства состя­за­тель­ной пси­хо­ло­гии рим­ские и гре­че­ские ари­сто­кра­ты, боров­ши­е­ся за веду­щую роль в поли­ти­че­ской и обще­ст­вен­ной жиз­ни сво­их горо­дов, вос­при­ни­ма­ли свой отно­си­тель­ный ста­тус в поня­ти­ях обще­ст­вен­но­го при­зна­ния, то есть, ина­че гово­ря, в поня­ти­ях репу­та­ции (exis­ti­ma­tio, fa­ma), чести или поче­та (ho­nor), досто­ин­ства или ран­га (dig­ni­tas), вли­я­ния (gra­tia), авто­ри­те­та или пре­сти­жа (auc­to­ri­tas) и сла­вы (glo­ria, laus)⁴⁰. Уров­нем сво­его поче­та, досто­ин­ства, пре­сти­жа ари­сто­крат опре­де­лял свое место в соци­аль­ной иерар­хии по срав­не­нию с дру­ги­ми ари­сто­кра­та­ми⁴¹.

Важ­ным эле­мен­том пре­сти­жа — по мне­нию Лен­до­на — было мораль­ное совер­шен­ство, обес­пе­чи­вав­шее почет. Это свиде­тель­ст­ву­ет о том, «…что гре­ко-рим­ское обще­ство в зна­чи­тель­ной мере было куль­ту­рой сты­да, и что забота о репу­та­ции мог­ла рас­смат­ри­вать­ся как глав­ный оплот мора­ли»⁴². «Неуди­ви­тель­но — отме­ча­ет он — что «в рим­ском мире мораль­ная репу­та­ция инди­вида была нераз­рыв­ной частью его соци­аль­но­го ран­га»⁴³.

Импе­ра­то­ры и намест­ни­ки про­вин­ций, чтобы обес­пе­чить необ­хо­ди­мое для управ­ле­ния рим­ской дер­жа­вой сотруд­ни­че­ство с мест­ны­ми ари­сто­кра­та­ми, экс­плу­а­ти­ро­ва­ли их сопер­ни­че­ство, даруя поче­сти, как инди­видам, так и целым горо­дам⁴⁴. Но и под­дан­ные мани­пу­ли­ро­ва­ли сво­и­ми ари­сто­кра­ти­че­ски­ми пра­ви­те­ля­ми, ока­зы­вая им поче­сти.

с.82 Выво­ды и наблюде­ния Лен­до­на в целом пред­став­ля­ют­ся убеди­тель­ны­ми. Сто­ит толь­ко отме­тить, что мно­гие из них име­ют отно­ше­ние к пси­хо­ло­гии и систе­ме цен­но­стей не толь­ко ари­сто­кра­тии, но и вооб­ще граж­дан антич­но­го поли­са. Состя­за­тель­ная пси­хо­ло­гия, стрем­ле­ние к поче­ту и при­зна­нию со сто­ро­ны сограж­дан, неустан­ная забота о сво­ем доб­ром име­ни и репу­та­ции — все это не ари­сто­кра­ти­че­ские атри­бу­ты и цен­но­сти, усво­ен­ные рядо­вы­ми граж­да­на­ми, а харак­тер­ные осо­бен­но­сти все­го полис­но­го соци­у­ма⁴⁵.

Лен­дон отме­тил, что нема­лую роль в систе­ме рас­пре­де­ле­ния поче­стей игра­ли суды, кото­рые «все­гда затра­ги­ва­ли и под­вер­га­ли опас­но­сти честь тяжу­щих­ся»⁴⁶, и в кото­рых в соот­вет­ст­вии с общи­ми для пра­ви­те­ля и под­власт­но­го нор­ма­ми мора­ли честь⁴⁷обес­пе­чи­ва­ла бла­го­при­ят­ное судеб­ное реше­ние (ho­nour com­man­ded a fa­vou­rab­le judgment)⁴⁸. Одна­ко, к сожа­ле­нию, имен­но это­му важ­ней­ше­му инсти­ту­ту он почти не уде­лил вни­ма­ния, огра­ни­чив­шись отдель­ны­ми инте­рес­ны­ми заме­ча­ни­я­ми.

Как свое­об­раз­ное допол­не­ние к моно­гра­фии Лен­до­на мож­но рас­смат­ри­вать ста­тью аме­ри­кан­ской иссле­до­ва­тель­ни­цы Э. Мей­ер «Пра­во­судие рим­ско­го намест­ни­ка и демон­стра­ция пре­сти­жа»⁴⁹. Она напи­са­на с тех же пози­ций, что и кни­га Лен­до­на, в похо­жей мане­ре и запол­ня­ет име­ю­щий­ся в его моно­гра­фии про­бел.

По ее мне­нию, «…и в содер­жа­нии, и в сти­ле, и в целях импе­ра­тор­ско­го пра­во­судия и импе­ра­тор­ско­го прав­ле­ния име­ет­ся одна общая осо­бен­ность: все они выстав­ля­ли на все­об­щее обо­зре­ние, взве­ши­ва­ли и регу­ли­ро­ва­ли при­тя­за­ния на пре­стиж и соци­аль­ный ста­тус». Глав­ным, что сто­я­ло на кону в пред­став­ляв­ших собой «поеди­нок често­лю­бий» судеб­ных про­цес­сах вли­я­тель­ных про­вин­ци­а­лов, как она пола­га­ет, был, види­мо, не финан­со­вый выиг­рыш, а репу­та­ция и соци­аль­ный ста­тус. Пре­стиж был глав­ным усло­ви­ем победы в судеб­ном состя­за­нии и вме­сте с тем глав­ным при­зом, «поэто­му лица, отправ­ляв­шие пра­во­судие, стре­ми­лись оце­нить пре­стиж, чтобы прий­ти к судеб­но­му реше­нию, но самой этой оцен­кой пере­рас­пре­де­ля­ли и регу­ли­ро­ва­ли пре­стиж в пре­де­лах сво­ей про­вин­ции»⁵⁰.

В осно­ван­ное на пре­сти­же и воздей­ст­ву­ю­щее на него сопер­ни­че­ство, по сло­вам авто­ра, доб­ро­воль­но и с энту­зи­аз­мом всту­па­ли, как инди­виды, так и горо­да. Ведь укло­не­ние от это­го с целью сохра­нить свой ста­тус и избе­жать in­fa­mia мог­ло обер­нуть­ся для «укло­ни­ста» пол­ной изо­ля­ци­ей⁵¹.

«Отправ­ле­ние пра­во­судия — как счи­та­ет Мей­ер — про­ис­хо­дит в мире, в кото­ром исти­на, когда дело спор­ное, явля­ет­ся и полу­ча­ет при­зна­ние заку­тан­ной в тяже­лые шел­ка пре­сти­жа, при­ви­ле­гии и соот­вет­ст­вен­но­го мораль­но­го поведе­ния: намест­ник-судья забо­тит­ся о том, чтобы взве­сить это в первую оче­редь, дабы понять, како­вы фак­ты (посред­ст­вом пони­ма­ния, кому из про­та­го­ни­стов или свиде­те­лей мож­но верить) и какой стан­дарт пра­во­судия и нака­за­ния сле­ду­ет при­ме­нить»⁵².

Таким обра­зом, в соот­вет­ст­вии с кон­цеп­ци­ей Мей­ер судеб­ные про­цес­сы в про­вин­ци­ях Рим­ской импе­рии фак­ти­че­ски пред­став­ля­ли собой про­ис­хо­див­шие на гла­зах у широ­кой пуб­ли­ки поедин­ки, от исхо­да кото­рых зави­сел пре­стиж и соци­аль­ный ста­тус участ­ни­ков, а намест­ник, обла­дав­ший наи­выс­шим пре­сти­жем, высту­пал в них как арбитр и с.83 вме­сте с тем решал с их помо­щью важ­ные зада­чи, свя­зан­ные с управ­ле­ни­ем сво­ей про­вин­ци­ей.

По мне­нию Мей­ер, эти поедин­ки, как пра­ви­ло, не угро­жа­ли про­иг­рав­шим осо­бо тяж­ки­ми послед­ст­ви­я­ми, посколь­ку ущерб для репу­та­ции и соци­аль­но­го ста­ту­са мог быть крат­ковре­мен­ным. Они пред­став­ля­ли собой отча­сти пред­став­ле­ние (per­for­man­ce), отча­сти увле­ка­тель­ное состя­за­ние, про­иг­рав­шие в кото­ром мог­ли позд­нее отыг­рать­ся⁵³.

Мей­ер, как мне пред­став­ля­ет­ся, наи­бо­лее глу­бо­ко и после­до­ва­тель­но трак­ту­ет роль и зна­че­ние репу­та­ции и пре­сти­жа всех участ­ни­ков судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства и в соот­вет­ст­вии с этим осо­бен­но­сти и харак­тер само­го суда. Вме­сте с тем ее инте­рес­ная работа не сво­бод­на от ряда недо­стат­ков.

Преж­де все­го, бро­са­ет­ся в гла­за опре­де­лен­ное несоот­вет­ст­вие содер­жа­ния и выво­дов. Ста­тья посвя­ще­на судам эпо­хи Ран­ней импе­рии и толь­ко судеб­ным делам самых бога­тых и вли­я­тель­ных про­вин­ци­а­лов, раз­би­рав­шим­ся лич­но намест­ни­ком. Автор лишь изред­ка обра­ща­ет­ся к мно­го­чис­лен­ным выра­зи­тель­ным свиде­тель­ствам, выхо­дя­щим за хро­но­ло­ги­че­ские, гео­гра­фи­че­ские и тема­ти­че­ские рам­ки ее иссле­до­ва­ния. При этом она неред­ко дела­ет выво­ды и обоб­ще­ния, касаю­щи­е­ся рим­ско­го судо­про­из­вод­ства в целом.

Кро­ме того, по фор­ме изло­же­ния ста­тья ско­рее напо­ми­на­ет эссе: в ней отсут­ст­ву­ют упо­ми­на­ния о дости­же­ни­ях пред­ше­ст­вен­ни­ков и поле­ми­ка с их взгляда­ми, а свиде­тель­ства источ­ни­ков неред­ко исполь­зу­ют­ся лишь для иллю­ст­ра­ции и под­твер­жде­ния уже гото­вых выво­дов. В резуль­та­те неко­то­рые выво­ды ста­тьи, как мне пред­став­ля­ет­ся, ока­за­лись слиш­ком одно­знач­ны­ми и недо­ста­точ­но обос­но­ван­ны­ми.

Так, напри­мер, в под­твер­жде­ние сво­его выво­да об отсут­ст­вии осо­бен­но тяж­ких послед­ст­вий про­иг­ры­ша судеб­но­го дела для репу­та­ции и соци­аль­но­го ста­ту­са потер­пев­ших пора­же­ние Мей­ер ссы­ла­ет­ся на несколь­ко слу­ча­ев непод­чи­не­ния при­го­во­ру либо судеб­но­му реше­нию или попыт­ки пере­смот­ра дела в суде дру­го­го намест­ни­ка⁵⁴. Она ниче­го не гово­рит о послед­ст­ви­ях тако­го рода дей­ст­вий. Но на сле­дую­щей стра­ни­це в дру­гой свя­зи ука­зы­ва­ет, что пря­мое нару­ше­ние зако­нов, непо­ви­но­ве­ние пра­ви­те­лю рас­смат­ри­ва­лось рим­ля­на­ми как наг­лое оскорб­ле­ние и жесто­ко кара­лось⁵⁵. Дово­ды Кел­ли об опас­но­сти для репу­та­ции тяжу­щих­ся про­иг­ры­ша хотя бы самой пустя­ко­вой тяж­бы и даже само­го уча­стия в ней⁵⁶ не толь­ко не раз­би­ра­ют­ся, но и вооб­ще не упо­ми­на­ют­ся.

Выво­ды совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей, в целом, не вызы­ва­ют воз­ра­же­ний, но неред­ко тре­бу­ют уточ­не­ния. Так, до сих пор нет един­ства во взглядах на соот­но­ше­ние пра­во­вых и вне­пра­во­вых фак­то­ров в судеб­ном раз­би­ра­тель­стве, на послед­ст­вия про­иг­ры­ша дела для обви­ня­е­мых и тяжу­щих­ся, на сте­пень сход­ства или раз­ли­чия поли­ти­че­ской и соци­аль­ной роли iudi­cia pub­li­ca и iudi­cia pri­va­ta.

В свя­зи с этим даль­ней­шее изу­че­ние вли­я­ния репу­та­ции и пре­сти­жа на рим­ский суд, так же как и обрат­но­го вли­я­ния, пред­став­ля­ет­ся мне не толь­ко оправ­дан­ным, но и необ­хо­ди­мым. Для отве­та на этот вопрос сто­ит, по при­ме­ру наших кол­лег-элли­ни­стов, в первую оче­редь обра­тить­ся к руко­вод­ствам по крас­но­ре­чию, а так­же к сохра­нив­шим­ся судеб­ным речам⁵⁷.

В трак­та­те «Об ора­то­ре», харак­те­ри­зуя тяж­бы, с кото­ры­ми стал­ки­ва­ет­ся судеб­ный ора­тор, Цице­рон выде­ля­ет то, что в таких слу­ча­ях явля­ет­ся пред­ме­том судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства. «Но вот на фору­ме — отме­ча­ет он — доку­мен­ты, свиде­тель­ства, дого­во­ры, согла­ше­ния, сдел­ки, род­ство, свой­ство, ука­зы маги­ст­ра­тов, заклю­че­ния пра­во­ве­дов, вся жизнь, нако­нец, тех, чье дело рас­сле­ду­ет­ся, — и во всем этом необ­хо­ди­мо разо­брать­ся»⁵⁸. с.84 Несколь­ко далее Цице­рон ука­зы­ва­ет: «…чтобы добить­ся успе­ха, очень важ­но пред­ста­вить в хоро­шем све­те образ мыс­лей, поведе­ние и жизнь веду­щих дело и их под­за­щит­ных, а рав­но и пред­ста­вить в дур­ном све­те их про­тив­ни­ков, чтобы при­влечь как мож­но боль­ше бла­го­склон­но­сти судей как к ора­то­ру, так и под­за­щит­но­му. Бла­го­склон­ность же снис­ки­ва­ет­ся досто­ин­ст­вом чело­ве­ка, его дела­ми и репу­та­ци­ей… Даже, если об этом будет ска­за­но толь­ко во вступ­ле­нии или в заклю­че­нии речи, но про­ник­но­вен­но и с чув­ст­вом, то часто это ока­зы­ва­ет­ся силь­нее само­го дела»⁵⁹ (Пер. Ф. А. Пет­ров­ско­го с неболь­шой прав­кой).

Итак, если верить само­му извест­но­му и опыт­но­му судеб­но­му ора­то­ру древ­не­го Рима, образ жиз­ни и репу­та­ция тяжу­щих­ся были таким же пред­ме­том судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства, как и кон­крет­ные обсто­я­тель­ства их дела, и мог­ли ока­зы­вать решаю­щее воздей­ст­вие на его исход. То же самое, судя по дан­ным источ­ни­ков, отно­сит­ся и к фигу­ран­там iudi­cia pub­li­ca.

Поэто­му не уди­ви­тель­но, что почти во всех дошед­ших до нас латин­ских руко­вод­ствах име­ют­ся разде­лы, посвя­щен­ные вос­хва­ле­нию (lau­da­tio) сво­его союз­ни­ка или под­за­щит­но­го и обли­че­нию (vi­tu­pe­ra­tio) сво­его про­тив­ни­ка или оппо­нен­та в судеб­ном про­цес­се⁶⁰. При­чем дают­ся реко­мен­да­ции, оди­на­ко­во под­хо­дя­щие и для поли­ти­че­ско­го, и для судеб­но­го крас­но­ре­чия, а в послед­нем слу­чае — и для iudi­cia pub­li­ca, и для iudi­cia pri­va­ta.

Судеб­ные ора­то­ры в сво­их вос­хва­ле­ни­ях и обли­че­ни­ях не долж­ны были огра­ни­чи­вать­ся толь­ко непо­сред­ст­вен­ны­ми участ­ни­ка­ми про­цес­са: им так­же пола­га­лось раз­би­рать в сво­их хва­леб­ных или обли­чи­тель­ных речах образ жиз­ни и репу­та­цию свиде­те­лей⁶¹. Юри­сты реко­мен­ду­ют судьям «иссле­до­вать досто­ин­ство, чест­ность, нрав­ст­вен­ность, серь­ез­ность (свиде­те­ля)⁶², выяс­нять «ведет ли кто (из них) почтен­ную и без­упреч­ную жизнь или же явля­ет­ся запят­нан­ным и достой­ным пори­ца­ния»⁶³. Одно­вре­мен­но судьи долж­ны при­нять во вни­ма­ние соци­аль­ный ста­тус и иму­ще­ст­вен­ное поло­же­ние свиде­те­лей⁶⁴. Таки­ми же кри­те­ри­я­ми они долж­ны руко­вод­ст­во­вать­ся, выби­рая обви­ни­те­ля, когда на эту роль пре­тен­ду­ет несколь­ко кан­дида­тов. Судья дол­жен сде­лать свой выбор, «разу­ме­ет­ся, оце­нив после пред­ва­ри­тель­но­го рас­сле­до­ва­ния лич­но­сти обви­ни­те­лей, исхо­дя либо из их досто­ин­ства, либо — из того, каков их инте­рес, либо из воз­рас­та, нра­вов или из дру­го­го спра­вед­ли­во­го осно­ва­ния»⁶⁵.

Судя по сохра­нив­шим­ся судеб­ным речам и свиде­тель­ствам исто­ри­ков и писа­те­лей, эти реко­мен­да­ции доста­точ­но часто при­ме­ня­лись на прак­ти­ке. Даже при бег­лом зна­ком­стве с судеб­ны­ми реча­ми Цице­ро­на мож­но заме­тить, как мно­го места он отво­дил вос­хва­ле­нию (lau­da­tio) обра­за жиз­ни и досто­инств под­за­щит­ных и обли­че­нию (vi­tu­pe­ra­tio) обра­за жиз­ни и поро­ков сво­их про­тив­ни­ков, не забы­вая при этом и об их свиде­те­лях.

Так, из пяти книг вто­рой сес­сии обви­ни­тель­ных речей про­тив намест­ни­ка Сици­лии Гая Верре­са вся пер­вая кни­га посвя­ще­на харак­те­ри­сти­ке мораль­но­го обли­ка обви­ня­е­мо­го с.85 и его пре­ступ­ной дея­тель­но­сти до сици­лий­ско­го намест­ни­че­ства⁶⁶. В речи «За Муре­ну», поле­ми­зи­руя с дово­да­ми обви­ни­те­лей, Цице­рон отме­ча­ет, что все обви­не­ние делит­ся на три части: одна из них посвя­ще­на пори­ца­нию жиз­нен­но­го пути и обра­за жиз­ни обви­ня­е­мо­го, вто­рая — сопо­став­ле­нию досто­ин­ства обви­ня­е­мо­го и обви­ни­те­лей, а третья — пре­ступ­ле­нию, заклю­чаю­ще­му­ся в нару­ше­нии зако­на о домо­га­тель­стве. Самой глав­ной из них, по его мне­нию, долж­на быть пер­вая⁶⁷. Таким обра­зом, Цице­рон при­ни­ма­ет, как нечто само собой разу­ме­ю­ще­е­ся, тот факт, что в обви­ни­тель­ной речи харак­те­ри­сти­ка соб­ст­вен­но пра­во­вых аспек­тов дела ока­зы­ва­ет­ся чем-то вто­ро­сте­пен­ным. В этом отно­ше­нии он отнюдь не был ори­ги­на­лен⁶⁸. Напри­мер, в «Апо­ло­гии» Апу­лея едва ли не бо́льшая часть защи­ти­тель­ной речи посвя­ще­на не раз­бо­ру кон­крет­ных юриди­че­ских обсто­я­тельств дела, а само­вос­хва­ле­нию и обли­че­нию обви­ни­те­ля и тех, кто его под­дер­жи­вал.

И lau­da­tio, и vi­tu­pe­ra­tio были непре­мен­ной и очень важ­ной частью рим­ско­го судо­про­из­вод­ства. При­чем в обыч­ной жиз­ни поно­ше­ние и очер­не­ние (vi­tu­pe­ra­tio) сво­его про­тив­ни­ка счи­та­лось недо­пу­сти­мым. Даже лег­кий намек на мораль­ную небез­упреч­ность контр­аген­та, напри­мер, напо­ми­на­ние ему о дол­ге еще до наступ­ле­ния сро­ка выпла­ты мог­ло вызвать при­вле­че­ние к суду по ac­tio iniu­ria­rum⁶⁹. А в ходе судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства у каж­дой сто­ро­ны было закон­ное пра­во и даже обя­зан­ность⁷⁰ поно­ше­ния (vi­tu­pe­ra­tio) оппо­нен­та и его свиде­те­лей.

Как ука­за­но в «Сен­тен­ци­ях Пав­ла»: «Если кто-нибудь сочи­нит для оскорб­ле­ния кого-либо понос­ную пес­ню или дру­гой паск­виль, в кото­ром тот может быть узнан, то име­нем свет­лей­ше­го сена­та он высы­ла­ет­ся на ост­ров, ибо для обще­ст­вен­но­го поряд­ка важ­но защи­щать доб­рое имя вся­ко­го от бес­че­стья, нано­си­мо­го постыд­ной пес­ней… Речь, состав­лен­ная для того, чтобы выиг­рать чье-либо закон­ное дело, и очер­не­ние про­тив­ной сто­ро­ны не кара­ют­ся, ибо сле­ду­ет вся­че­ски бес­че­стить то лицо, про­тив кото­ро­го мы высту­па­ем. Одна­ко в этом деле сле­ду­ет соблюдать уме­рен­ность и разум­ность, ведь таким обра­зом нару­ша­ет­ся ува­же­ние» (PS. V. 4. 15) (Пере­вод Е. М. Шта­ер­ман с незна­чи­тель­ной прав­кой).

Поэто­му, как спра­вед­ли­во отме­тил Кел­ли, не толь­ко про­иг­ран­ное, но и выиг­ран­ное судеб­ное дело мог­ло иметь нега­тив­ные послед­ст­вия для репу­та­ции победи­те­ля⁷¹.

В рим­ском суде вос­хва­ле­ние досто­инств, обра­за жиз­ни и репу­та­ции обви­ня­е­мо­го (или ответ­чи­ка) не явля­лось исклю­чи­тель­ной пре­ро­га­ти­вой его судеб­ных защит­ни­ков с.86 (pat­ro­ni). В судеб­ном раз­би­ра­тель­стве при­ни­ма­ли уча­стие его близ­кие род­ст­вен­ни­ки, соседи, дру­зья и сто­рон­ни­ки, под­дер­жи­вав­шие его сво­им мораль­ным авто­ри­те­том и сво­им при­сут­ст­ви­ем в каче­стве «при­зван­ных» или «при­гла­шен­ных» (ad­vo­ca­ti)⁷². Они мог­ли так­же высту­пать в каче­стве свиде­те­лей защи­ты как «хва­ли­те­ли (lau­da­to­res)» либо лич­но, либо заоч­но, пред­став­ляя в суд свои свиде­тель­ства в пись­мен­ном виде⁷³.

Инте­рес­ные дан­ные о зна­че­нии для исхо­да судеб­но­го про­цес­са высо­ко­по­став­лен­ных и авто­ри­тет­ных «при­гла­шен­ных» мож­но най­ти у Све­то­ния в био­гра­фии Авгу­ста (56. 3) Рас­ска­зы­вая о граж­дан­ст­вен­но­сти (ci­vi­li­tas) сво­его героя, био­граф при­во­дит в при­мер исто­рию с судом над его близ­ким дру­гом Л. Нони­ем Аспре­на­том⁷⁴. По свиде­тель­ству Све­то­ния, Август «спро­сил в сена­те, как ему сле­ду­ет посту­пить: он боит­ся, что, по обще­му мне­нию, если он вме­ша­ет­ся, то отни­мет из-под вла­сти зако­нов под­суди­мо­го, а если не вме­ша­ет­ся, то покинет и обре­чет на осуж­де­ние дру­га. И с одоб­ре­ния всех он несколь­ко часов про­сидел на свиде­тель­ских ска­мьях, но все вре­мя мол­чал и не про­из­нес даже обыч­ной в суде похва­лы под­суди­мо­му (et ne lau­da­tio­ne qui­dem iudi­cia­li da­ta)» (пер. М. Л. Гас­па­ро­ва). И, хотя Све­то­ний не сооб­ща­ет, чем закон­чил­ся суд, вряд ли мож­но усо­мнить­ся в бла­го­по­луч­ном для под­суди­мо­го исхо­де дела⁷⁵.

Не мень­шее вли­я­ние на ход и исход судеб­но­го про­цес­са ока­зы­ва­ли так­же почтен­ные и вли­я­тель­ные «хва­ли­те­ли»⁷⁶. По свиде­тель­ству Дио­на Кас­сия, мно­же­ство обви­ня­е­мых было вырва­но у пра­во­судия, посколь­ку их реко­мен­до­ва­ли заслу­жи­ваю­щие дове­рия «хва­ли­те­ли» (XL. 52. 2)⁷⁷.

В 52 г. до н. э. Пом­пей Вели­кий, осу­ществляя свою про­грам­му борь­бы с корруп­ци­ей, запре­тил при­вле­кать к уча­стию в судах «хва­ли­те­лей», вызвав тем самым все­об­щую печаль (ibid.)⁷⁸. Одна­ко он сам сра­зу же нару­шил этот запрет, когда один из его дру­зей и сто­рон­ни­ков попал под суд (Val. Max. VI. 2. 5; Plut. Ca­to min. 48, Pomp. 55; Cass. Dio XL. 55).

В отли­чие от мно­гих дру­гих судеб­ных ново­введе­ний Пом­пея это ока­за­лось очень недол­го­веч­ным: в эпо­ху Прин­ци­па­та, а, воз­мож­но, и рань­ше инсти­тут «хва­ли­те­лей» сно­ва воз­ро­дил­ся (Suet. Aug. 56. 3; Quint. III. 7. 2). Кор­не­лий Фрон­тон упо­ми­на­ет о с.87 выступ­ле­нии в судах «хва­ли­те­лей» как о неиз­мен­но сохра­няв­шем­ся обы­чае и при­рав­ни­ва­ет реко­мен­да­тель­ные пись­ма к пись­мен­ным lau­da­tio­nes⁷⁹.

Судя по име­ю­щим­ся свиде­тель­ствам, «очер­не­ние (vi­tu­pe­ra­tio)» мораль­но­го обли­ка под­суди­мо­го мог­ло иметь не мень­шее вли­я­ние на исход судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства, чем его «вос­хва­ле­ние (lau­da­tio)». По сооб­ще­ни­ям Вале­рия Мак­си­ма и Дио­на Кас­сия, знат­ный и про­слав­лен­ный пол­ко­во­дец Сер­ви­лий Исав­рик одна­жды заявил во вре­мя судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства в iudi­cium pub­li­cum, что узнал в обви­ня­е­мом чело­ве­ка, кото­рый, встре­тив его на про­гул­ке, не толь­ко не ока­зал ему подо­баю­щих поче­стей, но, наобо­рот, повел себя в выс­шей сте­пе­ни наг­ло. В ответ на это выступ­ле­ние при­сяж­ные немед­лен­но и еди­но­глас­но про­го­ло­со­ва­ли за обви­ни­тель­ный при­го­вор (Val. Max. VIII. 5. 6; Dio Cass. XLV. 16. 1—2). Таким обра­зом, после выяс­не­ния мораль­но­го обли­ка под­суди­мо­го отпа­ла необ­хо­ди­мость раз­би­рать­ся в кон­крет­ных дока­за­тель­ствах по его делу.

Судя по тому, как изла­га­ют эту исто­рию Вале­рий Мак­сим и Дион Кас­сий, напра­ши­ва­ет­ся вывод, что тако­го рода про­цесс, по всей види­мо­сти, был явле­ни­ем из ряда вон выхо­дя­щим. Одна­ко вме­сте с тем мож­но кон­ста­ти­ро­вать, что это не был еди­нич­ный слу­чай. Име­ют­ся свиде­тель­ства о сход­ных во мно­гих отно­ше­ни­ях судеб­ных раз­би­ра­тель­ствах в iudi­cium pri­va­tum: о тяж­бах зна­ме­ни­то­го гре­че­ско­го рито­ра, жив­ше­го в пери­од Вто­рой софи­сти­ки, Элия Ари­сти­да по пово­ду осво­бож­де­ния от обще­ст­вен­ных повин­но­стей.

Все сведе­ния об этих про­цес­сах⁸⁰ исхо­дят от само­го Элия Ари­сти­да и содер­жат­ся в чет­вер­той кни­ге его авто­био­гра­фи­че­ско­го сочи­не­ния «Свя­щен­ные речи»⁸¹, в кото­рой, как отме­тил Лен­дон, дает­ся самое подроб­ное опи­са­ние, сохра­нив­ше­е­ся с эпо­хи Антич­но­сти, вза­и­моот­но­ше­ний чело­ве­ка и пра­ви­тель­ст­вен­ной вла­сти на уровне про­вин­ции⁸².

Судеб­ные мытар­ства Ари­сти­да, пред­став­ля­ю­щие осо­бый инте­рес для нашей темы, отно­сят­ся ко вре­ме­ни прав­ле­ния про­вин­ци­ей Азия про­кон­су­ла Г. Юлия Севе­ра (152/153 гг. н. э.), чело­ве­ка очень вли­я­тель­но­го и гор­до­го, нико­гда не меня­ю­ще­го сво­их реше­ний и не иду­ще­го на уступ­ки (IV. 71 и 77). Когда Адри­а­ны, род­ной город Ари­сти­да, при­слал про­кон­су­лу спи­сок кан­дида­тов на пост город­ско­го маги­ст­ра­та с поли­цей­ски­ми функ­ци­я­ми, назы­вав­ше­го­ся «блю­сти­те­лем мира (eire­nar­ches)»⁸³, тот «пре­не­брег все­ми осталь­ны­ми кан­дида­та­ми» и пред­по­чел им Ари­сти­да, ока­зав ему тем самым осо­бый почет. Одна­ко этот «крас­но­ре­чи­вый ипо­хон­дрик»⁸⁴, счи­тая себя тяже­ло боль­ным чело­ве­ком, не желал брать на себя какие-либо обще­ст­вен­ные обя­зан­но­сти и вчи­нил иск маги­ст­ра­там Адри­ан, пре­до­ста­вив­шим про­кон­су­лу зло­счаст­ный спи­сок (IV. 72—74).

Посколь­ку тяж­бы, свя­зан­ные с рас­пре­де­ле­ни­ем город­ских долж­но­стей и повин­но­стей в про­вин­ци­ях, раз­би­ра­ли их намест­ни­ки, то судьей по делу Ари­сти­да стал сам Юлий Север. Иск Ари­сти­да осно­вы­вал­ся на том, что он жил не в Адри­а­нах, а в Смирне и, сле­до­ва­тель­но, был граж­да­ни­ном дру­го­го горо­да, а так­же на том, что как ритор он с.88 под­ле­жал осво­бож­де­нию от город­ских повин­но­стей, и это было под­твер­жде­но судеб­ны­ми реше­ни­я­ми пред­ше­ст­ву­ю­щих про­кон­су­лов: Феста и Пол­ли­о­на (IV. 73).

Одна­ко пра­во­вая пози­ция Ари­сти­да была очень нена­деж­ной. Он не выпол­нял ника­ких граж­дан­ских обя­зан­но­стей в Смирне и к тому же был родом из Адри­ан, а в их окру­ге нахо­ди­лись его поме­стья. Кро­ме того, осво­бож­де­нию от долж­но­стей и повин­но­стей под­ле­жа­ли толь­ко те рито­ры, кото­рые посто­ян­но прак­ти­ко­ва­ли свое ремес­ло и зани­ма­лись с уче­ни­ка­ми. Ари­стид же пол­но­стью сосре­дото­чен­ный на сво­их болез­нях, в это вре­мя не уде­лял вни­ма­ние ни тому, ни дру­го­му (IV. 87)⁸⁵. Поэто­му он при­слал на суд про­кон­су­ла сво­их защит­ни­ков с реко­мен­да­тель­ны­ми пись­ма­ми⁸⁶, полу­чен­ны­ми им (вне вся­кой свя­зи с его тяж­бой) от импе­ра­то­ра Анто­ни­на Пия, его при­ем­но­го сына и офи­ци­аль­но­го наслед­ни­ка Мар­ка Авре­лия, а так­же пре­фек­та Егип­та (IV. 75—76).

Озна­ко­мив­шись со столь авто­ри­тет­ны­ми хва­леб­ны­ми отзы­ва­ми, Юлий Север воздал хва­лу Ари­сти­ду и, не при­бе­гая к судеб­но­му раз­би­ра­тель­ству, немед­лен­но вынес реше­ние, под­твер­ждаю­щее осво­бож­де­ние ист­ца от обще­ст­вен­ных обя­зан­но­стей. Одна­ко при этом он обра­тил­ся к Ари­сти­ду с лич­ной прось­бой — «при­нять вме­сте с ним уча­стие в управ­ле­нии про­вин­ци­ей» (IV. 78)⁸⁷.

Таким обра­зом, Ари­стид дол­жен был доб­ро­воль­но стать блю­сти­те­лем мира в виде лич­но­го одол­же­ния намест­ни­ку или отка­зать ему в этом одол­же­нии и нане­сти тем самым тяж­кое оскорб­ле­ние. Уступ­ка Ари­сти­да све­ла бы на нет его победу в суде, посколь­ку любой сле­дую­щий про­кон­сул мог так­же попро­сить его об оче­ред­ном лич­ном одол­же­нии (IV. 79, 83).

Ари­стид бро­сил­ся за помо­щью к сво­им вли­я­тель­ным дру­зьям: высо­ко­по­став­лен­но­му кон­су­ля­ру Л. Куспию Руфи­ну и бога­то­му и вли­я­тель­но­му граж­да­ни­ну Пер­га­ма Пар­да­лу — близ­ко­му дру­гу Юлия Севе­ра. С их реко­мен­да­тель­ны­ми пись­ма­ми он сно­ва обра­тил­ся к про­кон­су­лу, убеж­дая его взять назад прось­бу о лич­ном одол­же­нии. Юлий Север пошел ему навстре­чу, назна­чив на пост блю­сти­те­ля мира в Адри­а­нах дру­го­го кан­дида­та. Вме­сте с тем он пред­ло­жил Ари­сти­ду добить­ся от Сове­та Смир­ны сво­его избра­ния офи­ци­аль­ным город­ским рито­ром и тем самым обес­пе­чить себе имму­ни­тет на закон­ном осно­ва­нии (IV. 87).

Посколь­ку Ари­стид не после­до­вал этой реко­мен­да­ции, несколь­ко меся­цев спу­стя Совет Смир­ны выдви­нул его на пост город­ско­го при­та­на⁸⁸. Чтобы осво­бо­дить­ся от ново­го назна­че­ния, Ари­сти­ду при­шлось опять обра­щать­ся в суд. В этом судеб­ном раз­би­ра­тель­стве Ари­стид поль­зо­вал­ся откры­той под­держ­кой судьи-намест­ни­ка: он даже явил­ся на судеб­ное заседа­ние в сопро­вож­де­нии при­слан­ных про­кон­су­лом лик­то­ров. По сло­вам само­го Ари­сти­да, это заседа­ние похо­ди­ло ско­рее на выступ­ле­ние ора­то­ра с воль­ной декла­ма­ци­ей, чем на суд. Речь Ари­сти­да в свою защи­ту сопро­вож­да­лась апло­дис­мен­та­ми собрав­шей­ся пуб­ли­ки, адво­кат про­тив­ной сто­ро­ны высту­пил с очень крат­кой и очень почти­тель­ной речью. Судеб­ное реше­ние было зара­нее извест­но, поэто­му Ари­стид о нем даже не упо­ми­на­ет. На этот раз при­го­вор намест­ни­ка был под­креп­лен после­дую­щим поста­нов­ле­ни­ем город­ско­го Сове­та. Ари­стид добил­ся не толь­ко осво­бож­де­ния от обще­ст­вен­ных повин­но­стей, но и все­на­род­но­го под­твер­жде­ния сво­его высо­ко­го досто­ин­ства, а так­же вли­я­ния и авто­ри­те­та (IV. 88—93).

В рас­ска­зан­ной Ари­сти­дом исто­рии обра­ща­ет на себя вни­ма­ние то обсто­я­тель­ство, что ни в пер­вом, ни во вто­ром слу­чае судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства в точ­ном смыс­ле это­го сло­ва не про­хо­ди­ло, «вос­хва­ле­ний» было с избыт­ком, а «очер­не­ний» не ока­за­лось с.89 совсем. Кон­крет­ные же дока­за­тель­ства по его делу либо вооб­ще не рас­смат­ри­ва­лись, либо про­сто не при­ни­ма­лись в рас­чет. Репу­та­ция Ари­сти­да, а осо­бен­но высо­кое поло­же­ние и вли­я­ние его «хва­ли­те­лей», в чис­ле кото­рых ока­зал­ся и сам судья, пред­опре­де­ли­ли и ход, и исход судеб­ных заседа­ний.

Итак, как и утвер­ждал Цице­рон⁸⁹, в рим­ском суде дока­за­тель­ства, свя­зан­ные с мораль­ным обли­ком или репу­та­ци­ей обви­ня­е­мо­го или тяжу­щих­ся и, сле­до­ва­тель­но, не име­ю­щие пря­мо­го отно­ше­ния к кон­крет­ным обсто­я­тель­ствам дела, мог­ли лишить силы все осталь­ные дока­за­тель­ства по дан­но­му кон­крет­но­му делу и пред­опре­де­лить исход про­цес­са. На осно­ва­нии при­веден­ных дан­ных напра­ши­ва­ет­ся, как буд­то, вывод, что рим­ский суд дей­ст­ви­тель­но был в первую оче­редь состя­за­ни­ем репу­та­ций, при­чем не толь­ко тяжу­щих­ся и обви­ня­е­мых, но так­же их свиде­те­лей, дру­зей и сто­рон­ни­ков.

Одна­ко не сто­ит забы­вать, что оба при­веден­ных при­ме­ра отно­сят­ся лишь к слу­ча­ям из ряда вон выхо­дя­щим. Воз­мож­но, они пред­став­ля­ли собой не столь­ко пра­ви­ло, сколь­ко исклю­че­ние из него. Когда же суди­лись рядо­вые граж­дане и даже рядо­вые чле­ны «поли­ти­че­ско­го клас­са», все мог­ло обсто­ять по-дру­го­му.

В этом отно­ше­нии осо­бый инте­рес пред­став­ля­ет слу­чив­ша­я­ся в самом Риме почти одно­вре­мен­но с про­цес­сом Элия Ари­сти­да обыч­ная денеж­ная тяж­ба⁹⁰, рас­судить кото­рую пре­тор пору­чил Авлу Гел­лию (Noct. Att. XIV. 2). Буду­щий писа­тель, еще не рас­став­ший­ся с юно­стью (ho­mo adu­les­cens), полу­чил подоб­ное пору­че­ние впер­вые в жиз­ни и столк­нул­ся с непре­одо­ли­мы­ми слож­но­стя­ми⁹¹.

Истец, тре­бо­вав­ший воз­вра­та отдан­ных взай­мы или выпла­чен­ных по дого­во­ру денег, не мог под­кре­пить свое при­тя­за­ние ни доку­мен­та­ми, ни свиде­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми, ни сколь­ко-нибудь вес­ки­ми аргу­мен­та­ми (XIV. 2. 4). Но «было извест­но, что он — непо­ко­ле­би­мо порядоч­ный чело­век, отли­чаю­щий­ся при­знан­ной и испы­тан­ной надеж­но­стью и без­упреч­ней­шим обра­зом жиз­ни, при­чем при­во­ди­лось мно­же­ство при­ме­ров его чест­но­сти и искрен­но­сти»⁹².

Ответ­чик же, по сло­вам Авла Гел­лия: «…чело­век, не поль­зо­вав­ший­ся хоро­шей репу­та­ци­ей, отли­чав­ший­ся постыд­ным и гряз­ным обра­зом жиз­ни и все­на­род­но ули­чен­ный в обма­нах, пре­ис­пол­нен­ный, как было пока­за­но, веро­лом­ства и ковар­ства»⁹³. Одна­ко он вме­сте со сво­и­ми мно­го­чис­лен­ны­ми защит­ни­ка­ми кри­чал, что факт пере­да­чи денег сле­ду­ет дока­зать обыч­ны­ми спо­со­ба­ми, а если с помо­щью все­го это­го ниче­го не будет дока­за­но, то его сле­ду­ет отпу­стить, а его про­тив­ни­ка осудить за лож­ное обви­не­ние (по ac­tio ca­lum­niae). То же, что было ска­за­но об обра­зе жиз­ни и поступ­ках обо­их, гово­ри­лось и совер­ша­лось впу­стую, ибо (это) дело об истре­бо­ва­нии денег и перед судьей по делам част­ных лиц, а не перед цен­зо­ра­ми по пово­ду нра­вов (XIV. 2. 7—8).

Подроб­ное опи­са­ние судеб­ных деба­тов Авлом Гел­ли­ем поз­во­ля­ет выде­лить две раз­ных линии поведе­ния у пред­ста­ви­те­лей ист­ца и ответ­чи­ка. Пер­вые из-за отсут­ст­вия с.90 кон­крет­ных дока­за­тельств по делу обра­ти­ли свои уси­лия на вос­хва­ле­ние (lau­da­tio) ист­ца, выведен­но­го иде­аль­ным чело­ве­ком и граж­да­ни­ном, и очер­не­ние (vi­tu­pe­ra­tio) ответ­чи­ка, кото­рый в соот­вет­ст­вии с реко­мен­да­ци­я­ми рито­ри­че­ских трак­та­тов был пред­став­лен в демо­ни­зи­ро­ван­ном виде как ско­пи­ще все­воз­мож­ных поро­ков⁹⁴. Вто­рые, напро­тив, сосре­дото­чи­лись на раз­бо­ре пра­во­вых момен­тов, обра­щая вни­ма­ние судьи на отсут­ст­вие кон­крет­ных дока­за­тельств по делу у ист­ца, на кото­ром лежит onus pro­ban­di⁹⁵. Если исхо­дить исклю­чи­тель­но из пра­во­вых осно­ва­ний, поло­же­ние ист­ца, без­услов­но, выглядит без­на­деж­ным.

Когда Авл Гел­лий обра­тил­ся за кон­суль­та­ци­ей к сво­им дру­зьям, заседав­шим в его сове­те (con­si­lium) — «людям опыт­ным в делах судеб­ной защи­ты и извест­ным в трудах фору­ма» — они выска­за­лись в поль­зу ответ­чи­ка, вслед­ст­вие отсут­ст­вия кон­крет­ных дока­за­тельств по дан­но­му делу (XIV. 2. 9).

Одна­ко, учи­ты­вая мораль­ное совер­шен­ство ист­ца и низость ответ­чи­ка, Гел­лий не решил­ся выне­сти судеб­ное реше­ние в поль­зу послед­не­го. Он пре­рвал судеб­ное заседа­ние и обра­тил­ся за сове­том к сво­е­му учи­те­лю и дру­гу — рито­ру и фило­со­фу Фаво­ри­ну, сквоз­но­му пер­со­на­жу его кни­ги, глав­но­му источ­ни­ку и одно­вре­мен­но вопло­ще­нию жиз­нен­ной муд­ро­сти (XIV. 2. 10—11). Тот при­вел в при­мер иде­аль­но­го рим­ля­ни­на Като­на Цен­зо­ра, утвер­ждав­ше­го, ссы­ла­ясь на обы­чаи пред­ков (ita es­se a maio­ri­bus tra­di­tum ob­ser­va­tum­que ait), что при отсут­ст­вии доку­мен­тов и свиде­те­лей судья дол­жен опре­де­лить, кто из двух тяжу­щих­ся луч­ше (uter ex his vir me­lior es­set) и на этом осно­ва­нии выне­сти свое реше­ние (XIV. 2. 21).

Авл Гел­лий согла­сил­ся с мне­ни­ем Фаво­ри­на, но отка­зал­ся взять на себя ответ­ст­вен­ность за судеб­ное реше­ние, осно­ван­ное на нра­вах тяжу­щих­ся, а не на кон­крет­ных дока­за­тель­ствах, посколь­ку это­го не поз­во­ля­ли его юный воз­раст и скром­ные заслу­ги⁹⁶. Вме­сто это­го он осво­бо­дил себя от обя­зан­но­сти выно­сить судеб­ное реше­ние, покляв­шись, что дело ему не ясно (ibid.).

При­веден­ное им объ­яс­не­ние под­твер­жда­ет вывод Э. Мей­ер: судья, выно­ся­щий реше­ние, осно­вы­ва­ясь на репу­та­ции и пре­сти­же тяжу­щих­ся, сам дол­жен обла­дать без­упреч­ной репу­та­ци­ей и высо­ким пре­сти­жем⁹⁷, кото­ро­го не мог­ло быть у чело­ве­ка, едва поки­нув­ше­го школь­ную ска­мью. Воз­мож­но, в таком исхо­де дела сыг­ра­ло свою роль и то обсто­я­тель­ство, что по тем же самым при­чи­нам Авлу Гел­лию нелег­ко было высту­пить про­тив обще­го мне­ния сво­их совет­ни­ков⁹⁸.

Суть этой исто­рии, по мне­нию Пичи­на, заклю­ча­ет­ся в про­ти­во­сто­я­нии лич­ной dig­ni­tas и стро­гой при­вер­жен­но­сти тому, что пред­пи­са­но зако­ном, при­чем в резуль­та­те тор­же­ст­ву­ет dig­ni­tas⁹⁹. Одна­ко на самом деле в дан­ном слу­чае их про­ти­во­сто­я­ние ничем не завер­ши­лось. И каким было окон­ча­тель­ное судеб­ное реше­ние, уга­дать невоз­мож­но. На осно­ва­нии того, что рас­ска­за­но Авлом Гел­ли­ем об этой рядо­вой и типич­ной в сво­ем роде тяж­бе¹⁰⁰, мож­но прий­ти к выво­ду, что в рим­ском суде при­ни­ма­лись во вни­ма­ние с.91 как соб­ст­вен­но пра­во­вые аргу­мен­ты и дока­за­тель­ства, так и вне­пра­во­вые аргу­мен­ты ad ho­mi­nem, и какие пере­ве­сят в каж­дом кон­крет­ном слу­чае, чаще все­го было невоз­мож­но пред­ска­зать.

Таким обра­зом, на мой взгляд, фор­му­ли­ров­ка Гли­сон боль­ше соот­вет­ст­во­ва­ла бы рим­ским реа­ли­ям в исправ­лен­ном виде: «Рим­ский суд был как состя­за­ни­ем репу­та­ций, так и иссле­до­ва­ни­ем фак­тов». Имен­но поэто­му судеб­ные ора­то­ры бра­ли в осно­ву сво­его выступ­ле­ния не толь­ко вос­хва­ле­ния и обли­че­ния, но и кон­крет­ные аргу­мен­ты пра­во­во­го харак­те­ра, а наряду с ad­vo­ca­ti и lau­da­to­res высту­па­ли и про­сто свиде­те­ли. При­чем судьи долж­ны были учи­ты­вать не толь­ко их пре­стиж, соци­аль­ный ста­тус и иму­ще­ст­вен­ное поло­же­ние, но и нали­чие или отсут­ст­вие лич­ной заин­те­ре­со­ван­но­сти в исхо­де дела.

Пото­му то, хотя и обще­при­зна­но, что равен­ства перед зако­ном ни в тео­рии, ни на прак­ти­ке в Риме не суще­ст­во­ва­ло¹⁰¹, исход каж­до­го отдель­но­го про­цес­са чаще все­го пред­ска­зать было невоз­мож­но¹⁰².

Но если исход судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства в зна­чи­тель­ной мере зави­сел от репу­та­ции и пре­сти­жа его про­та­го­ни­стов, то, воз­ни­ка­ет вопрос — как сам он воздей­ст­во­вал на репу­та­цию и пре­стиж победи­те­лей и побеж­ден­ных. Вывод, как мне пред­став­ля­ет­ся, оче­виден: если репу­та­ция тяжу­щих­ся или обви­ня­е­мых мог­ла ока­зать зна­чи­тель­ное, а неред­ко и решаю­щее воздей­ст­вие на исход суда, то и сам этот исход, то есть, выиг­рыш или про­иг­рыш дела мог серь­ез­но повли­ять на репу­та­цию и победи­те­лей, и побеж­ден­ных.

Хоро­шо извест­но, что осуж­ден­ные в уго­лов­ном суде (iudi­cium pub­li­cum) и ответ­чи­ки, про­иг­рав­шие тяж­бу, свя­зан­ную с бес­че­стя­щим иском (ac­tio fa­mo­sa), в суде по делам част­ных лиц (iudi­cium pri­va­tum) рас­пла­чи­ва­лись за это и кру­ше­ни­ем репу­та­ции, и неред­ко поте­рей соци­аль­но­го ста­ту­са¹⁰³. Победа же в уго­лов­ном суде, осо­бен­но над высо­ко­по­став­лен­ным вли­я­тель­ным про­тив­ни­ком обес­пе­чи­ва­ла победи­те­лю, как счи­та­ет Давид, при­зна­ние его вер­хо­вен­ства в граж­дан­ской общине; имен­но поэто­му он упо­доб­ля­ет судеб­ный поеди­нок в iudi­cium pub­li­cum дуэ­ли¹⁰⁴.

Но в какой мере все это отно­сит­ся к iudi­cium pri­va­tum, не свя­зан­но­му с бес­че­стя­щи­ми иска­ми? Давид счи­та­ет, что и по сво­ей зна­чи­мо­сти, и по послед­ст­ви­ям для тяжу­щих­ся и дру­гих участ­ни­ков iudi­cium pri­va­tum не выдер­жи­ва­ет ника­ко­го срав­не­ния с iudi­cium pub­li­cum¹⁰⁵. Мей­ер же не видит в этом отно­ше­нии суще­ст­вен­ной раз­ни­цы меж­ду теми и дру­ги­ми¹⁰⁶.

Раз­ли­чия в их взглядах в какой-то мере объ­яс­ня­ют­ся несов­па­де­ни­ем в пред­ме­те срав­не­ния. Давид сопо­став­ля­ет quaes­tio­nes per­pe­tuae, фигу­ран­та­ми кото­рых были почти исклю­чи­тель­но пред­ста­ви­те­ли «поли­ти­че­ско­го клас­са», неред­ко — вид­ные поли­ти­че­ские дея­те­ли, с iudi­cia pri­va­ta, в кото­рых тяжу­щи­е­ся мог­ли при­над­ле­жать к любо­му соци­аль­но­му слою. Мей­ер пишет о делах, кото­рые раз­би­рал лич­но намест­ник про­вин­ции в с.92 поряд­ке cog­ni­tio extraor­di­na­ria. Фигу­ран­та­ми в таких делах, неза­ви­си­мо от их харак­те­ра, были глав­ным обра­зом пред­ста­ви­те­ли мест­ной город­ской и про­вин­ци­аль­ной зна­ти.

Чтобы разо­брать­ся, кто из этих иссле­до­ва­те­лей бли­же к истине, сле­ду­ет рас­смот­реть свиде­тель­ства из Рима и Ита­лии о тяж­бах, в кото­рых при­ни­ма­ли то или иное уча­стие люди, при­над­ле­жав­шие к «поли­ти­че­ско­му клас­су».

Рас­ска­зы­вая о нача­ле карье­ры Гая Терен­ция Варро­на, впо­след­ст­вии «про­сла­вив­ше­го­ся» в бит­ве при Кан­нах, Тит Ливий так харак­те­ри­зу­ет его дея­тель­ность в каче­стве судеб­но­го защит­ни­ка (патро­на): «С помо­щью выступ­ле­ний в поль­зу под­ло­го люда и судеб­ных дел про­тив состо­я­ния и репу­та­ции (людей) порядоч­ных он сна­ча­ла достиг извест­но­сти в наро­де, а затем — и почет­ных долж­но­стей»¹⁰⁷. Судеб­ные дела, о кото­рых здесь идет речь, ско­рее все­го не были свя­за­ны с позо­ря­щи­ми иска­ми. Ведь пре­то­ры, как пра­ви­ло, не пре­до­став­ля­ли такие иски «под­ло­му люду» про­тив «людей порядоч­ных»¹⁰⁸. Из это­го сле­ду­ет, что про­иг­рыш любой тяж­бы при­во­дил не толь­ко к мате­ри­аль­ным поте­рям¹⁰⁹. Ущерб репу­та­ции усу­губ­лял­ся в слу­чае пора­же­ния в тяж­бе с низ­шим по ран­гу. По сло­вам Цице­ро­на: «Недо­стой­но быть побеж­ден­ным рав­ным или выс­шим, еще недо­стой­нее — низ­шим или сла­бей­шим»¹¹⁰. Одно­вре­мен­но с ума­ле­ни­ем про­иг­рав­шей сто­ро­ны про­ис­хо­ди­ло воз­вы­ше­ние победив­шей, при­чем не толь­ко тяжу­щих­ся, но и их патро­нов.

Види­мо, в тех слу­ча­ях, когда тяжу­щи­е­ся были людь­ми высо­ко­по­став­лен­ны­ми, в первую оче­редь на кону сто­я­ли репу­та­ция и пре­стиж, а мате­ри­аль­ный выиг­рыш или про­иг­рыш имел вто­ро­сте­пен­ное зна­че­ние. В этом отно­ше­нии осо­бый инте­рес пред­став­ля­ют две тяж­бы, отно­ся­щи­е­ся к эпо­хе Прин­ци­па­та.

Пли­ний Млад­ший в сво­их пись­мах рас­ска­зы­ва­ет о «незна­чи­тель­ном деле», из кото­ро­го вырос­ло зна­чи­тель­ное. Сол­лерт, сена­тор в ран­ге пре­то­рия, обра­тил­ся в сенат за раз­ре­ше­ни­ем устро­ить ярмар­ку в сво­ем име­нии. Про­тив это­го в сена­те высту­пи­ли послы сосед­не­го горо­да Вице­тия. Их инте­ре­сы в суде сена­та взял­ся защи­щать рим­ский всад­ник Тус­ци­лий Номи­нат, но на судеб­ное заседа­ние он не явил­ся. Тогда вице­тин­цы пода­ли в сенат жало­бу на патро­на, пре­дав­ше­го сво­их кли­ен­тов (V. 4)¹¹¹.

Когда дело Номи­на­та рас­смат­ри­ва­лось в сена­те, он при­знал­ся, что отка­зал­ся от защи­ты, пере­пу­ган­ный сло­ва­ми дру­зей: «Его уго­ва­ри­ва­ли не сопро­тив­лять­ся так упор­но, осо­бен­но в сена­те, жела­нию сена­то­ра, отста­и­вав­ше­го уже не рынок, а как бы свое вли­я­ние, доб­рое имя, досто­ин­ство; в про­тив­ном слу­чае ему очень ско­ро при­дет­ся пло­хо»¹¹² (пер. М. Е. Сер­ге­ен­ко). Сена­то­ры поня­ли, чем вызван страх Номи­на­та, и оправ­да­ли его, при­ка­зав вер­нуть полу­чен­ный гоно­рар вице­тин­цам (V. 13. 4).

Здесь незна­чи­тель­ная тяж­ба едва не пере­рос­ла в поеди­нок меж­ду вли­я­тель­ным сена­то­ром высо­ко­го ран­га и неболь­шим город­ком, инте­ре­сы кото­ро­го защи­щал патрон, при­над­ле­жав­ший к всад­ни­че­ско­му сосло­вию. Про­иг­рыш дела сена­то­ром обер­нул­ся бы для него незна­чи­тель­ным иму­ще­ст­вен­ным ущер­бом и вме­сте с тем боль­шим позо­ром и бес­че­стьем, а успеш­ный патрон его про­тив­ни­ков нажил бы себе в этом слу­чае не толь­ко с.93 день­ги, сла­ву и пре­стиж, но и опас­но­го вра­га. Понят­но, что Номи­нат боял­ся не пора­же­ния, а победы сво­их под­за­щит­ных.

Вто­рая тяж­ба полу­чи­ла извест­ность бла­го­да­ря исто­рии, свя­зан­ной с заго­во­ром Цин­ны (Sen. De clem. I. 9; Dio Cass. LV. 14—22). В 4 г. н. э. один из самых знат­ных и бога­тых рим­ских ари­сто­кра­тов Кор­не­лий Цин­на, внук Пом­пея Вели­ко­го, орга­ни­зо­вал заго­вор на жизнь Авгу­ста, чтобы само­му стать импе­ра­то­ром. Он был своевре­мен­но изоб­ли­чен.

Одна­ко Август вме­сто того, чтобы каз­нить его, огра­ни­чил­ся уве­ще­ва­тель­ной бесе­дой, в кото­рой объ­яс­нил, поче­му Цинне нико­гда не стать импе­ра­то­ром. «Ведь ты — ска­зал Август — не спо­со­бен управ­лять даже соб­ст­вен­ным домом. Недав­но ты был побеж­ден в суде по делам част­ных лиц вли­я­ни­ем (како­го-то) воль­ноот­пу­щен­ни­ка (Nu­per li­ber­ti­ni ho­mi­nis gra­tia¹¹³ in pri­va­to iudi­cio su­pe­ra­tus est)» (Sen. De clem. I. 9. 10). Разу­ме­ет­ся, про­дол­жал он, после это­го дру­гие ари­сто­кра­ты нико­гда не сми­рят­ся с таким импе­ра­то­ром. Затем Август даже наде­лил Цин­ну кон­суль­ст­вом, еще раз пока­зав тем самым, что не счи­та­ет его достой­ным сопер­ни­ком (I. 9. 12)¹¹⁴.

Таким обра­зом, про­иг­рыш одной-един­ст­вен­ной тяж­бы воль­ноот­пу­щен­ни­ку нанес такой удар пре­сти­жу и репу­та­ции Цин­ны, что навсе­гда похо­ро­нил его надеж­ды на выс­шую власть. Ясно, что какой бы иму­ще­ст­вен­ный инте­рес ни сто­ял на кону в этой тяж­бе, он не был глав­ным.

Види­мо, в «импе­рии чести» судеб­ные поедин­ки с уча­сти­ем людей, при­над­ле­жав­ших к «поли­ти­че­ско­му клас­су» и осо­бен­но к его вер­хам все­гда пред­став­ля­ли собой что-то вро­де дуэ­ли, неза­ви­си­мо от вида суда.

Кос­вен­ным под­твер­жде­ни­ем это­го слу­жат два вида вне­судеб­но­го тре­тей­ско­го раз­би­ра­тель­ства. Пер­вое из них — ar­bit­rium ex compro­mis­so — свя­за­но с иму­ще­ст­вен­ным спо­ром, кото­рый по вза­им­но­му согла­сию сто­рон раз­би­рал посред­ник (ar­bi­ter ex compro­mis­so) без обра­ще­ния к судеб­но­му маги­ст­ра­ту и судье¹¹⁵. Оно было широ­ко рас­про­стра­нен­ным и напо­ми­на­ло обыч­ные иму­ще­ст­вен­ные тяж­бы, но в отли­чие от них поз­во­ля­ло решать спор­ный вопрос без лиш­них хло­пот, про­мед­ле­ния и затрат.

Вто­рое име­ну­ет­ся spon­sio­ne pro­vo­ca­re и «свя­за­но с отно­ше­ни­ем рим­лян к чести, досто­ин­ству и репу­та­ции»¹¹⁶. Один из оппо­нен­тов обыч­но бро­сал вызов дру­го­му, и в слу­чае его согла­сия спор меж­ду ними раз­би­рал посред­ник (dis­cep­ta­tor). Дж. Крук рас­смот­рел все извест­ные слу­чаи это­го раз­би­ра­тель­ства, в кото­ром при­ни­ма­ли уча­стие толь­ко пред­ста­ви­те­ли «поли­ти­че­ско­го клас­са» и реша­лись по вза­им­но­му согла­сию без обра­ще­ния к судеб­но­му маги­ст­ра­ту и судье такие, напри­мер, вопро­сы как «кто из дво­их (оппо­нен­тов) явля­ет­ся луч­шим мужем»¹¹⁷. Оно, види­мо, так же как iudi­cia pub­li­ca и iudi­cia pri­va­ta с уча­сти­ем высо­ко­по­став­лен­ных фигу­ран­тов, пред­став­ля­ло собой что-то вро­де дуэ­ли, но в облег­чен­ном вари­ан­те.

Таким обра­зом, пози­ция Мей­ер в отно­ше­нии iudi­cia pri­va­ta кажет­ся мне более пред­по­чти­тель­ной. В тех слу­ча­ях, когда про­та­го­ни­сты в том и в дру­гом виде суда были сопо­ста­ви­мы, зна­че­ние этих двух видов судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства и их послед­ст­вия для непо­сред­ст­вен­ных участ­ни­ков так­же сопо­ста­ви­мы¹¹⁸.

Итак, рим­ское судеб­ное раз­би­ра­тель­ство име­ло двой­ст­вен­ный харак­тер — поис­ки исти­ны были свя­за­ны как с иссле­до­ва­ни­ем кон­крет­ных обсто­я­тельств дела, так и с сопо­став­ле­ни­ем репу­та­ции, пре­сти­жа и обра­за жиз­ни его основ­ных участ­ни­ков. При­чем это сопо­став­ле­ние име­ло осо­бен­но боль­шое зна­че­ние, когда каса­лось пред­ста­ви­те­лей с.94 «поли­ти­че­ско­го клас­са», и судеб­ные поедин­ки пре­вра­ща­лись в борь­бу за пер­вен­ство в граж­дан­ской общине. Воз­ни­ка­ет вопрос, чем мож­но объ­яс­нить эту двой­ст­вен­ность и такое вли­я­ние вне­пра­во­вых фак­то­ров.

Вряд ли сто­ит по при­ме­ру наших кол­лег-элли­ни­стов объ­яс­нять эту двой­ст­вен­ность и это вли­я­ние тех­ни­че­ски­ми осо­бен­но­стя­ми само­го суда. Ведь, хотя в этом отно­ше­нии рим­ский суд был похож на афин­ский гораздо боль­ше, чем на совре­мен­ный, тем не менее, име­лось и нема­ло отли­чий. Вре­мя про­цес­са было доста­точ­но про­дол­жи­тель­ным, дока­за­тель­ства, в том чис­ле доку­мен­таль­ные, — доволь­но раз­но­об­раз­ны­ми и неред­ко под­даю­щи­ми­ся про­вер­ке, свиде­те­ли мог­ли под­вер­гать­ся пере­крест­но­му допро­су¹¹⁹, а каче­ст­вен­ная пра­во­вая помощь и экс­пер­ти­за были, по всей види­мо­сти, доступ­ны не толь­ко в Риме и Ита­лии, но и в про­вин­ци­ях¹²⁰.

Види­мо, для отве­та на этот вопрос сто­ит вслед за Давидом и Мей­ер¹²¹ обра­тить вни­ма­ние на тес­ную связь и нема­лое сход­ство меж­ду пра­во­вы­ми и соци­аль­но-поли­ти­че­ски­ми инсти­ту­та­ми древ­не­го Рима.

Глав­ной аре­ной как судеб­ных, так и поли­ти­че­ских риста­ний и в самом Риме, и в дру­гих горо­дах Рим­ской дер­жа­вы был форум. Актив­ные участ­ни­ки судеб­ных раз­би­ра­тельств — патро­ны, дру­зья и род­ст­вен­ни­ки обви­ня­е­мых и тяжу­щих­ся, вхо­див­шие в чис­ло их ad­vo­ca­ti, «хва­ли­те­ли» и про­чие свиде­те­ли — высту­па­ли одно­вре­мен­но как груп­па под­держ­ки в поли­ти­че­ской борь­бе.

Судеб­ные и поли­ти­че­ские деба­ты на фору­ме во мно­гом похо­ди­ли друг на дру­га¹²²: и там и там высту­па­ли в каче­стве ора­то­ров самые высо­ко­по­став­лен­ные и авто­ри­тет­ные граж­дане перед собрав­шим­ся наро­дом, кото­рый, как счи­та­лось, в конеч­ном сче­те, имел решаю­щий голос¹²³.

Реко­мен­да­тель­ные пись­ма вли­я­тель­ных зна­ко­мых, содер­жа­щие хва­леб­ные отзы­вы, игра­ли важ­ную роль, как в судеб­ных поедин­ках, так и в изби­ра­тель­ных кам­па­ни­ях. Реко­мен­да­ции рито­ри­че­ских руко­водств по пово­ду хва­леб­ных и понос­ных речей (lau­da­tio­nes и vi­tu­pe­ra­tio­nes) в рав­ной мере отно­сят­ся и к судеб­но­му, и к поли­ти­че­ско­му крас­но­ре­чию¹²⁴.

с.95 Победы в судеб­ных про­цес­сах (как в соб­ст­вен­ных, так и в про­цес­сах сво­их под­за­щит­ных) вели к укреп­ле­нию репу­та­ции и росту пре­сти­жа победи­те­ля, спо­соб­ст­вуя тем самым его успе­хам в поли­ти­ке. Те в свою оче­редь дава­ли воз­мож­ность умно­жить свой почет, уси­лить досто­ин­ство и повы­сить пре­стиж и тем самым укре­пить свою «судеб­ную непотоп­ля­е­мость». Пора­же­ния как в судах, так и в поли­ти­ке име­ли пря­мо про­ти­во­по­лож­ный эффект, но точ­но так же были тес­но свя­за­ны друг с дру­гом.

Посто­ян­ное укло­не­ние от уча­стия в той или иной роли в судах было для чле­нов «поли­ти­че­ско­го клас­са» рав­но­знач­но укло­не­нию от поли­ти­ки и в рав­ной мере гибель­но. В этом слу­чае они посте­пен­но теря­ли сво­их при­вер­жен­цев, высо­кий соци­аль­ный ста­тус, пре­стиж, но вовсе не обес­пе­чи­ва­ли себе такой доро­гой ценой без­опас­ность и сво­бо­ду от судеб­ных дрязг и обре­ме­ни­тель­ных обще­ст­вен­ных повин­но­стей.

И выно­ся при­го­вор либо судеб­ное реше­ние, и делая поли­ти­че­ский выбор, рим­ляне руко­вод­ст­во­ва­лись во мно­гом сход­ны­ми кри­те­ри­я­ми оцен­ки чело­ве­че­ской лич­но­сти. В судах наряду с пра­во­вы­ми осо­бен­но­стя­ми поло­же­ния каж­до­го из про­та­го­ни­стов, его пер­со­наль­ной винов­но­стью или неви­нов­но­стью при­ни­ма­лись во вни­ма­ние его про­ис­хож­де­ние, полез­ные свя­зи, репу­та­ция, пре­стиж и соци­аль­ный ста­тус. А при выбо­рах маги­ст­ра­тов в рес­пуб­ли­кан­ском Риме либо назна­че­нии выс­ших долж­ност­ных лиц — в импе­ра­тор­ском цени­лись как лич­ные заслу­ги и ком­пе­тент­ность, так и про­ис­хож­де­ние, соци­аль­ный ста­тус, полез­ные свя­зи, репу­та­ция и пре­стиж¹²⁵. И хотя то, кем был чело­век, часто пере­ве­ши­ва­ло то, что он умел делать¹²⁶, уга­дать зара­нее в каж­дом отдель­ном слу­чае, кого имен­но из несколь­ких пре­тен­ден­тов выбе­рут или назна­чат на высо­кий пост, было, как пра­ви­ло, невоз­мож­но.

Нема­лое сход­ство меж­ду судеб­ны­ми поедин­ка­ми и поли­ти­че­ски­ми кам­па­ни­я­ми объ­яс­ня­ет­ся тем, что и в тех, и в дру­гих шла борь­ба за соци­аль­ное и поли­ти­че­ское вер­хо­вен­ство в граж­дан­ской общине. Таким обра­зом, рим­ский суд пред­став­лял собой одно­вре­мен­но и соци­аль­но-поли­ти­че­ский и пра­во­вой инсти­тут. Его функ­ции заклю­ча­лись не толь­ко в под­дер­жа­нии закон­но­сти и пра­во­по­ряд­ка, но и в регу­ли­ро­ва­нии при­тя­за­ний граж­дан на место в соци­аль­ной и поли­ти­че­ской иерар­хии. Вслед­ст­вие его двой­ст­вен­но­го харак­те­ра судьи не мог­ли руко­вод­ст­во­вать­ся исклю­чи­тель­но пра­во­вы­ми кри­те­ри­я­ми.

Сход­ство мно­гих харак­тер­ных осо­бен­но­стей суда в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах и ари­сто­кра­ти­че­ском Риме свиде­тель­ст­ву­ет, воз­мож­но, о том, что они при­су­щи не столь­ко той или иной раз­но­вид­но­сти антич­ной граж­дан­ской общи­ны, сколь­ко полис­но­му соци­у­му в целом. Но это уже тема дру­го­го иссле­до­ва­ния.

Сход­ство мно­гих харак­тер­ных осо­бен­но­стей суда в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах и ари­сто­кра­ти­че­ском Риме, воз­мож­но, свиде­тель­ст­ву­ет о том, что они при­су­щи не столь­ко той или иной раз­но­вид­но­сти антич­ной граж­дан­ской общи­ны, сколь­ко полис­но­му соци­у­му в целом. Но это уже тема дру­го­го иссле­до­ва­ния.