Игра Ахилла и Аякса в кости. Проблема определения сильнейшего героя

с.70 Игра Ахил­ла и Аяк­са — сюжет извест­ный в основ­ном толь­ко по ико­но­гра­фи­че­ско­му мате­ри­а­лу — немно­гим менее, чем по 200 памят­ни­кам, в подав­ля­ю­щем боль­шин­стве пред­став­лен­ным афин­ской вазо­пи­сью¹.

Два героя сидят друг напро­тив дру­га, скло­нив­шись над играль­ной дос­кой². Без­оши­боч­но опре­де­лить пер­со­на­жей и резуль­тат игры поз­во­ля­ют под­пи­си с име­на­ми геро­ев и чис­лом очков, сопро­вож­даю­щие неко­то­рые сце­ны: 4 — 3³ или 4 — 2⁴ в поль­зу Ахил­ла. В боль­шин­стве слу­ча­ев меж­ду Ахил­лом и Аяк­сом изо­бра­же­на сто­я­щая Афи­на или дере­во — паль­ма. Ряд сцен по сто­ро­нам флан­ки­ру­ет­ся изо­бра­же­ни­я­ми воен­ной стыч­ки — несколь­ко вои­нов убе­га­ют от пре­сле­дую­ще­го их вра­га. По над­пи­си на чаше Эвер­гида один из напа­даю­щих иден­ти­фи­ци­ру­ет­ся с Гек­то­ром⁵.

Пер­вым к про­бле­ме интер­пре­та­ции этих изо­бра­же­ний обра­тил­ся выдаю­щий­ся немец­кий уче­ный К. Роберт. Он выска­зал мне­ние, что сюжет игры геро­ев был заим­ст­во­ван вазо­пис­ца­ми из поте­рян­ной поэ­мы «Пала­медия» и пред­ло­жил сле­дую­щую его трак­тов­ку. Ахилл и Аякс нахо­дят­ся в карау­ле (о чем, по его заме­ча­нию, свиде­тель­ст­ву­ет их пол­ное воору­же­ние) и, поте­ряв бди­тель­ность за игрой, не заме­ча­ют, как подо­шед­шие тро­ян­цы начи­на­ют тес­нить ахей­ских вои­нов, поэто­му появив­ша­я­ся Афи­на при­зы­ва­ет геро­ев к сра­же­нию⁶. Гипо­те­зу К. Робер­та в даль­ней­шем разде­ли­ли Ф. Хау­зер, Б. Швей­цер, К. Шефолд, Дж. Д. Биз­ли, М. Мур, А. Кос­сатц-Дайс­сман и мно­гие дру­гие иссле­до­ва­те­ли⁷.

с.71 Несколь­ко иную пози­цию в осмыс­ле­нии сюже­та занял Х. Ламер. Не под­вер­гая сомне­нию пра­виль­ность интер­пре­та­ции К. Робер­та, он пред­по­ло­жил, что вазо­пи­сец мог создать ори­ги­наль­ную ком­по­зи­цию, не опи­ра­ясь на какое-либо лите­ра­тур­ное свиде­тель­ство⁸. В после­дую­щем Х. Ламе­ра под­дер­жа­ли Х. Момм­зен⁹, Л. Кёр­ке¹⁰ и осо­бен­но С. Вуд­форд, высту­пив­шая с кате­го­рич­ным утвер­жде­ни­ем, что изо­бра­же­ния игры Ахил­ла и Аяк­са не вос­хо­дят не толь­ко к како­му-либо эпи­че­ско­му источ­ни­ку, но даже и к уст­ной тра­ди­ции. По мне­нию иссле­до­ва­тель­ни­цы, сво­е­му воз­ник­но­ве­нию этот сюжет обя­зан афин­ско­му вазо­пис­цу Эксе­кию. На амфо­ре из Вати­ка­на (540—530 гг. до н. э.)¹¹ Эксе­кий создал жан­ро­вую сце­ну, повест­ву­ю­щую о том, как два героя во вре­мя дол­гой оса­ды Трои раз­вле­ка­ли себя занят­ной игрой (илл. 1)¹². В даль­ней­шем, пред­по­ла­га­ет С. Вуд­форд, тема игры была осмыс­ле­на по-ново­му. Вазо­пис­цы мог­ли пола­гать, что «Ахил­ла, избран­ни­ка Афи­ны, необ­хо­ди­мо изо­бра­жать рядом с боже­ст­вен­ной патро­нес­сой даже в ходе игры» или мог­ли счи­тать, что в силу ико­но­гра­фи­че­ской иден­тич­но­сти двух геро­ев сле­до­ва­ло как-то под­черк­нуть раз­ли­чие меж­ду ними, в резуль­та­те чего в ком­по­зи­цию было введе­но изо­бра­же­ние Афи­ны, обра­щен­ной к Ахил­лу. Кро­ме того, как заме­ча­ет иссле­до­ва­тель­ни­ца, при пере­не­се­нии сце­ны игры с кили­ков на амфо­ры перед худож­ни­ка­ми воз­ник­ла про­бле­ма запол­не­ния широ­ко­го поля, не заня­то­го фигу­ра­ми играю­щих геро­ев. Мно­гие мало­да­ро­ви­тые масте­ра чер­но­фи­гур­но­го сти­ля реша­ли эту зада­чу тра­ди­ци­он­но — путем раз­ме­ще­ния по сто­ро­нам вто­ро­сте­пен­ных пер­со­на­жей: вои­нов, муж­чин, юно­шей, жен­щин, менад и т. д. Одна­ко вазо­пис­цы крас­но­фи­гур­но­го сти­ля нашли более орга­нич­ное реше­ние: они обо­га­ти­ли повест­во­ва­тель­ную линию сюже­та, доба­вив к теме игры еще и тему воен­но­го кон­флик­та, пред­став­лен­но­го по сто­ро­нам от сидя­щих геро­ев (чаша Эпи­к­те­та, ок. 510 г. до н. э. (илл. 2)¹³; чаша Эвер­гида, так­же ок. 510 г. до н. э. (илл. 3)¹⁴; чаша Мак­ро­на, 490—480 гг. до н. э.¹⁵). В резуль­та­те с.72 изме­ни­лась роль Афи­ны: теперь она высту­па­ла не в каче­стве покро­ви­тель­ни­цы Ахил­ла, а как вест­ник, при­зы­ваю­щий геро­ев к ору­жию¹⁶.

Гипо­те­за С. Вуд­форд вызы­ва­ет ряд серь­ез­ных воз­ра­же­ний. Во-пер­вых, нель­зя согла­сить­ся с ее пред­по­ло­же­ни­ем (рав­но как и мне­ни­я­ми Х. Ламе­ра, Х. Момм­зен и Л. Кёр­ке) о худо­же­ст­вен­ном про­ис­хож­де­нии это­го сюже­та. Вазо­пис­цы нико­гда не созда­ва­ли сце­ны, посвя­щен­ные дея­ни­ям мифо­ло­ги­че­ских геро­ев, не обра­ща­ясь при этом к источ­ни­ку — нарра­тив­но­му или уст­но­му. Если худож­ник и чув­ст­во­вал опре­де­лен­ную долю «твор­че­ской сво­бо­ды», так толь­ко в интер­пре­та­ции мифа, кото­рый он мог изме­нять толь­ко в дета­лях, и реже на повест­во­ва­тель­ном уровне. К тому же изо­бра­же­ния игры Ахил­ла и Аяк­са, судя по чис­лу дошед­ших до нас памят­ни­ков, поль­зо­ва­лись боль­шой попу­ляр­но­стью. На тему игры двух геро­ев в Афи­нах в кон­це VI в. до н. э. была созда­на даже мону­мен­таль­ная скульп­тур­ная груп­па, постав­лен­ная на Акро­по­ле¹⁷. При­ни­мая это во вни­ма­ние, невоз­мож­но пред­ста­вить, чтобы рас­смат­ри­вае­мый сюжет полу­чил такое широ­кое рас­про­стра­не­ние с лег­кой руки одно­го вазо­пис­ца, даже тако­го круп­но­го, как Эксе­кий¹⁸. Так­же вызы­ва­ет сомне­ние и пра­во­мер­ность утвер­жде­ния С. Вуд­форд, что изо­бра­же­ние напа­де­ния тро­ян­цев на ахей­ский лагерь появи­лось в резуль­та­те поис­ка ново­го ком­по­зи­ци­он­но­го реше­ния. В этом слу­чае мотив воен­но­го кон­флик­та, хотя и ока­зы­вал­ся сюжет­но свя­зан­ным с цен­траль­ной сце­ной посред­ст­вом фигу­ры Афи­ны, при­зы­ваю­щей геро­ев к ору­жию, все же имел бы толь­ко вто­ро­сте­пен­ное зна­че­ние. Одна­ко на чаше из Бри­тан­ско­го музея изо­бра­же­ние игры Ахил­ла и Аяк­са поме­ще­но под руч­кой, в то вре­мя как сце­ны ата­ки тро­ян­цев поме­ще­ны в центр ком­по­зи­ции. И здесь неволь­но воз­ни­ка­ет вопрос, каким обра­зом мог­ла про­изой­ти подоб­ная инвер­сия, то есть, как вто­ро­сте­пен­ный мотив стал глав­ным и наобо­рот? Нам пред­став­ля­ет­ся, что такая трак­тов­ка мог­ла воз­ник­нуть толь­ко при том усло­вии, что напа­де­ние тро­ян­цев явля­лось одной из сюже­то­об­ра­зу­ю­щих частей ска­за­ния об игре Ахил­ла и Аяк­са. Это пред­по­ло­же­ние нахо­дит пря­мое под­твер­жде­ние при обра­ще­нии к сцене игры, пред­став­лен­ной на амфо­ре из кол­лек­ции Андре Эмме­ри­ха, где играю­щих геро­ев ата­ку­ет гоплит с под­ня­тым в их сто­ро­ну копьем¹⁹. Вклю­че­ние в ком­по­зи­цию фигу­ры напа­даю­ще­го вои­на нель­зя объ­яс­нить ина­че, как жела­ни­ем худож­ни­ка в рам­ках одной ком­пакт­ной сце­ны ото­б­ра­зить миф в наи­бо­лее пол­ной фор­ме²⁰.

с.73 Что же каса­ет­ся мне­ния С. Вуд­форд о при­чине появ­ле­ния в сце­нах Афи­ны, то оно в целом согла­су­ет­ся с мне­ни­ем Х. Момм­зен, пола­гаю­щей, что вазо­пис­цы исполь­зо­ва­ли изо­бра­же­ние боги­ни с под­ня­той рукой вверх, с целью под­черк­нуть победу Ахил­ла²¹. Ряд памят­ни­ков, одна­ко, дает серь­ез­ные осно­ва­ния пола­гать, что Афи­на фигу­ри­ро­ва­ла в мифе, и это, в свою оче­редь, объ­яс­ня­ет ее частое появ­ле­ние в сце­нах игры: из 168 памят­ни­ков она при­сут­ст­ву­ет на 98. Тре­бо­ва­ние ком­по­зи­ции вынуж­да­ло худож­ни­ка изо­бра­жать Афи­ну фрон­таль­но, но раз­во­рот ее голо­вы вле­во под­ра­зу­ме­вал, что она сто­ит лицом к Ахил­лу. Не слу­чай­но на вазе из Мюн­хе­на²² на при­сут­ст­вие боги­ни обра­ща­ет вни­ма­ние толь­ко Ахилл, в то вре­мя как Аяк­су, про­дол­жаю­ще­му смот­реть на играль­ную дос­ку, она оста­ет­ся невиди­мой (илл. 2). О том, что вза­и­мо­связь героя с боги­ней под­чер­ки­ва­ли подоб­ным обра­зом и дру­гие вазо­пис­цы, свиде­тель­ст­ву­ет изо­бра­же­ние Ахил­ла, смот­ря­ще­го на Афи­ну, что мы наблюда­ем на сохра­нив­шей­ся части вазы масте­ра Мак­ро­на²³. Учи­ты­вая, что появ­ле­ние Афи­ны, как и дру­гих олим­пий­ских богов, види­мых толь­ко избран­но­му герою, явля­ет­ся общим местом в эпи­че­ской поэ­зии, то такая трак­тов­ка, сле­ду­ет пола­гать, сло­жи­лась под вли­я­ни­ем нарра­тив­но­го источ­ни­ка. При этом в дей­ст­ви­ях Афи­ны, изо­бра­жен­ной либо дару­ю­щей Ахил­лу победу, либо при­зы­ваю­щей героя к ору­жию, нет про­ти­во­ре­чия, посколь­ку эти дей­ст­вия мог­ли раз­ви­вать­ся после­до­ва­тель­но.

Ико­но­гра­фи­че­ские вари­а­ции, поня­тые С. Вуд­форд как резуль­тат худо­же­ст­вен­ной эво­лю­ции сюже­та, име­ют весь­ма про­стое объ­яс­не­ние: вазо­пис­цы изо­бра­жа­ли раз­лич­ные момен­ты одно­го ска­за­ния, заим­ст­во­ван­но­го из эпи­че­ской тра­ди­ции²⁴. Масте­ра, кото­рые пред­став­ля­ли Ахил­ла и Аяк­са наедине, акцен­ти­ро­ва­ли вни­ма­ние на само́й игре, те же худож­ни­ки, кото­рые изо­бра­жа­ли в ком­по­зи­ции фигу­ру Афи­ны, под­чер­ки­ва­ли победу Ахил­ла над Аяк­сом, и, нако­нец, те вазо­пис­цы, кото­рые допол­ня­ли сце­ну темой воен­но­го кон­флик­та, сооб­ща­ли зри­те­лю о собы­ти­ях, раз­во­ра­чи­ваю­щих­ся одно­вре­мен­но игре двух геро­ев.

Так­же нель­зя согла­сить­ся с мне­ни­ем С. Вуд­форд, что вазо­пис­цы под­ра­зу­ме­ва­ли раз­лич­ные места дей­ст­вия сюже­та: не толь­ко под Тро­ей, но и в Авлиде, где Пала­мед изо­брел игру в кости, и в Аиде. И все же для боль­шей ясно­сти рас­смот­рим этот тезис отдель­но.

В поль­зу лока­ли­за­ции игры в Авлиде англий­ская иссле­до­ва­тель­ни­ца при­во­дит сле­дую­щие дово­ды: паль­ма, пред­став­лен­ная во мно­гих сце­нах, явля­лась куль­то­вым дере­вом Арте­ми­ды, свя­щен­ный уча­сток кото­рой рас­по­ла­гал­ся в Авлиде; изо­бра­жен­ные на ряде памят­ни­ков пти­цы явля­ют­ся аллю­зи­ей на зна­ме­ние, явив­ше­е­ся ахей­цам в Авлиде — девять воро­бьев были съе­де­ны на гла­зах вой­ска вне­зап­но напав­шим на пти­чье с.74 гнездо зме­ем (Hom. Il. II. 309—319). Ни один из этих аргу­мен­тов не выдер­жи­ва­ет кри­ти­ки. Паль­ма в древ­не­гре­че­ской вазо­пи­си не изо­бра­жа­лась исклю­чи­тель­но в каче­стве свя­щен­но­го дере­ва Арте­ми­ды, но ее мож­но было увидеть в раз­лич­ных сце­нах в каче­стве кон­нота­ции экзо­ти­че­ско­го места²⁵. Что же каса­ет­ся изо­бра­же­ния птиц, то они сим­во­ли­зи­ро­ва­ли победу Ахил­ла и ника­кой семан­ти­че­ской свя­зи с Авлидой не име­ли. Так, на чаше из Вати­ка­на на сто­роне А изо­бра­жен бро­сок Аяк­са, а на сто­роне Б — Ахил­ла. Соот­вет­ст­вен­но, пока исход игры не решен, вазо­пи­сец изо­бра­жа­ет птиц по сто­ро­нам от обо­их геро­ев, но, когда Ахилл ста­но­вит­ся победи­те­лем, — толь­ко над его голо­вой²⁶. В под­держ­ку дру­го­го воз­мож­но­го места дей­ст­вия игры — в Аиде, С. Вуд­форд при­во­дит ука­за­ние Пав­са­ния на то, что Полиг­нот в одной из кар­тин дель­фий­ской Лес­хи изо­бра­зил Аяк­са Сала­мин­ско­го, Пала­меда и Тер­си­та, играю­щих в кости (Paus. X. 31. 1)²⁷. Даже если упу­стить из виду тот факт, что сюжет этой кар­ти­ны не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния к игре Ахил­ла и Аяк­са и поэто­му ров­ным сче­том ниче­го не дока­зы­ва­ет, труд­но при­нять пред­ло­жен­ную С. Вуд­форд лока­ли­за­цию места дей­ст­вия еще и по той при­чине, что, если изо­бра­же­ние игры не опи­ра­лось на источ­ник, то худож­ник дол­жен был бы как-то иден­ти­фи­ци­ро­вать Аид. Ина­че, спра­ши­ва­ет­ся, как афи­ня­нин мог понять, что на том или ином памят­ни­ке Ахилл и Аякс игра­ют в загроб­ном мире, а не под Тро­ей? Одна­ко подоб­ной иден­ти­фи­ка­ции ни в одном изо­бра­же­нии не встре­ча­ет­ся, и это явля­ет­ся пря­мым свиде­тель­ст­вом того, что вазо­пис­цы нико­гда не под­ра­зу­ме­ва­ли Аид как место игры двух геро­ев.

Основ­ной при­чи­ной, по кото­рой выше­ука­зан­ные иссле­до­ва­те­ли при­шли к мне­нию о худо­же­ст­вен­ном про­ис­хож­де­нии сюже­та, долж­но быть, явля­ет­ся несоот­вет­ст­вие, заклю­чаю­ще­е­ся в том, что при боль­шой попу­ляр­но­сти вазо­пис­ных изо­бра­же­ний нарра­тив­ные источ­ни­ки по это­му сюже­ту отсут­ст­ву­ют. Одна­ко ника­ко­го про­ти­во­ре­чия здесь может и не быть, если учесть, что попу­ляр­ность сцен, веро­ят­но, опре­де­ля­лась поли­ти­ко-идео­ло­ги­че­ски­ми кон­нота­ци­я­ми, а не успе­хом како­го-то лите­ра­тур­но­го про­из­веде­ния, в кото­ром этот сюжет фигу­ри­ро­вал.

Так, по мне­нию Д. Борд­ма­на, обра­ще­ние Эксе­кия и после­дую­щих масте­ров к это­му сюже­ту было свя­за­но с поли­ти­че­ски­ми собы­ти­я­ми в Афи­нах в третьей чет­вер­ти VI в. до н. э., а имен­но — с утвер­жде­ни­ем Писи­стра­том тира­нии. Иссле­до­ва­тель ука­зал на тес­ную связь изо­бра­же­ний играю­щих ахей­ских геро­ев, кото­рые под­верг­лись напа­де­нию, и сооб­ще­ния Геро­до­та (I. 63), что Писи­страт, выса­див­шись на побе­ре­жье око­ло Мара­фо­на, нашел афи­нян, наме­ри­вав­ших­ся ока­зать ему сопро­тив­ле­ние, играю­щи­ми в кости и спя­щи­ми после зав­тра­ка, и, таким обра­зом, застав их врас­плох, одер­жал лег­кую победу при Пел­лене в 546 г. до н. э. С при­хо­дом Писи­стра­та к вла­сти, как заме­ча­ет Д. Борд­ман, гор­дость афи­нян, дол­гое вре­мя жив­ших без тира­нии, была ущем­ле­на, и луч­шим спо­со­бом сохра­нить досто­ин­ство для них мог­ла слу­жить какая-нибудь с.75 сход­ная ситу­а­ция, в кото­рой ока­за­лись бы леген­дар­ные герои. В этой свя­зи при­мер Ахил­ла и Аяк­са, пола­га­ет иссле­до­ва­тель, с одной сто­ро­ны высту­пал в каче­стве свое­об­раз­но­го уте­ше­ния для афи­нян, что не толь­ко они про­яви­ли неосмот­ри­тель­ность, а с дру­гой являл­ся напо­ми­на­ни­ем, что перед лицом угро­зы необ­хо­ди­мо соблюдать бди­тель­ность²⁸.

Гипо­те­за Д. Борд­ма­на, несмот­ря на свою при­вле­ка­тель­ность, вызы­ва­ет ряд воз­ра­же­ний. Во-пер­вых, как счи­та­ют иссле­до­ва­те­ли, при­веден­ный рас­сказ Геро­до­та о бит­ве при Пелене воз­ник сре­ди рас­по­ло­жен­но­го к Писи­стра­ту сель­ско­го насе­ле­ния Атти­ки²⁹. Про­стой народ с иро­ни­ей высме­и­вал изне­жен­ных горо­жан, неспо­соб­ных отка­зать­ся от при­выч­но­го обра­за жиз­ни даже в мину­ты опас­но­сти. Если это так, тогда вазо­пис­ные изо­бра­же­ния ско­рее долж­ны были выра­жать не отно­ше­ние побеж­ден­ных к собы­ти­ям бит­вы при Пел­лене, а, наобо­рот, насмеш­ли­вое отно­ше­ние победи­те­лей к побеж­ден­ным. Во-вто­рых, если появ­ле­ние в вазо­пи­си рас­смат­ри­вае­мо­го сюже­та было вызва­но собы­ти­я­ми, свя­зан­ны­ми с воен­ным кон­флик­том, то поче­му тогда вазо­пис­цы так ред­ко изо­бра­жа­ли напа­де­ние тро­ян­цев на ахей­цев в каче­стве пря­мой ана­ло­гии напа­де­ния Писи­стра­та на афи­нян, пред­по­чи­тая вме­сто это­го акцен­ти­ро­вать вни­ма­ние непо­сред­ст­вен­но на самой игре мифи­че­ских геро­ев? Из немно­гим менее, чем 200 извест­ных на сего­дняш­ний день афин­ских вазо­пис­ных изо­бра­же­ний, толь­ко на пяти памят­ни­ках пред­став­ле­ны сце­ны ата­ки. Одна­ко, выска­зы­вая скеп­ти­че­ское отно­ше­ние к пред­ло­жен­ной Д. Борд­ма­ном интер­пре­та­ции³⁰, нель­зя не согла­сить­ся с глав­ным тези­сом уче­но­го — о свя­зи игры Ахил­ла и Аяк­са с поли­ти­че­ски­ми собы­ти­я­ми в Афи­нах вто­рой поло­ви­ны VI в. до н. э. Ина­че как объ­яс­нить тот факт, что появ­ле­ние сюже­та в афин­ской вазо­пи­си и его широ­кая раз­ра­бот­ка при­хо­дит­ся имен­но на пери­од прав­ле­ния Писи­стра­та и его сыно­вей? Долж­но быть, сюжет игры Ахил­ла и Аяк­са, уже суще­ст­во­вав­ший ко вре­ме­ни Эксе­кия в нарра­тив­ных источ­ни­ках, в силу каких-то поли­ти­ко-идео­ло­ги­че­ских уста­но­вок, остаю­щих­ся неяс­ны­ми, акту­а­ли­зи­ро­вал­ся и был пере­не­сен в вазо­пись. При­ме­ром исполь­зо­ва­ния вазо­пи­си в поли­ти­ко-идео­ло­ги­че­ских целях может слу­жить целый ряд изо­бра­же­ний на сюже­ты из жиз­ни Герак­ла, кото­рые, по убеди­тель­но­му мне­нию Д. Борд­ма­на, были ассо­ци­а­тив­но свя­за­ны с обра­зом Писи­стра­та³¹. Сле­ду­ет так­же отме­тить, что сам Д. Борд­ман выска­зал сомне­ния, являл­ся ли Эксе­кий созда­те­лем сюже­та игры двух геро­ев, хотя и не исклю­чил этой воз­мож­но­сти в том слу­чае, если содер­жа­ние сце­ны не зави­се­ло от тек­ста³².

с.76 Итак, в све­те выска­зан­ной кри­ти­ки, пред­ло­жен­ную К. Робер­том трак­тов­ку сюже­та отно­си­тель­но худо­же­ст­вен­но­го про­ис­хож­де­ния темы игры Ахил­ла и Аяк­са сле­ду­ет счи­тать вер­ной. Прав­да один из его тези­сов нуж­да­ет­ся в допол­ни­тель­ной аргу­мен­та­ции. Немец­кий уче­ный пола­гал, что пол­ную паноп­лию Ахил­ла и Аяк­са мож­но рас­смат­ри­вать в каче­стве надеж­но­го кри­те­рия лока­ли­за­ции места игры — за пре­де­ла­ми лаге­ря. Это утвер­жде­ние было раз­ви­то Г. Хед­ри­ном, ука­зав­шим, что во всех сце­нах, про­ис­хо­дя­щих в лаге­ре, воору­же­ние геро­ев огра­ни­чи­ва­ет­ся толь­ко копьем или мечом, а вме­сто доспе­хов они носят хито­ны³³. Одна­ко подоб­ный аргу­мент явля­ет­ся весь­ма спор­ным для реше­ния вопро­са об опре­де­ле­нии место­по­ло­же­ния геро­ев, так как масте­ра чер­но-фигур­но­го сти­ля не изо­бра­жа­ли вои­нов в хито­нах³⁴. Для ико­но­гра­фии тро­ян­ских геро­ев един­ст­вен­ное исклю­че­ние состав­ля­ют сце­ны посоль­ства к Ахил­лу, где Пелид в знак отка­за от уча­стия в войне сидит в палат­ке, заку­тав­шись в гима­тий. Поэто­му ахей­ские герои в чер­но-фигур­ной вазо­пи­си, если не пред­ста­ют в геро­и­че­ской наго­те³⁵, все­гда носят в лаге­ре доспе­хи (при­ме­ры: жерт­во­при­но­ше­ние Полик­се­ны³⁶; Аякс в сцене посоль­ства к Ахил­лу³⁷; Ахилл, везу­щий тело Гек­то­ра вокруг моги­лы Патрок­ла³⁸). В хито­нах герои начи­на­ют изо­бра­жать­ся толь­ко в вазо­пи­си крас­но-фигур­но­го сти­ля, к кото­ро­му и отно­сят­ся все при­во­ди­мые Г. Хед­ри­ном памят­ни­ки. Одна­ко дру­гое свиде­тель­ство, к кото­ро­му взы­ва­ет аме­ри­кан­ский иссле­до­ва­тель, явля­ет­ся суще­ст­вен­ным аргу­мен­том в поль­зу опре­де­ле­ния К. Робер­том места дей­ст­вия игры, а имен­но — изо­бра­же­ние на мно­гих памят­ни­ках паль­мы — дере­ва, кото­рое пред­по­ла­га­ет, что герои нахо­ди­лись за сте­на­ми лаге­ря³⁹.

Разде­ляя интер­пре­та­цию К. Робер­та и его тезис о суще­ст­во­ва­нии рас­смат­ри­вае­мо­го сюже­та в эпи­че­ской поэ­зии, мы долж­ны отве­тить на вопрос о зна­че­нии самой игры. О чем же шла речь в этом мифе? Зада­вая этот вопрос, необ­хо­ди­мо при­знать­ся, что без нарра­тив­ных источ­ни­ков отве­тить на него со всей опре­де­лен­но­стью не пред­став­ля­ет­ся воз­мож­ным. И все же, вазо­пис­ные свиде­тель­ства, даю­щие общее пред­став­ле­ние о фабу­ле ска­за­ния, поз­во­ля­ют выска­зать неко­то­рые суж­де­ния.

Ахилл и Аякс сто­ят на карау­ле, но за игрой не заме­ча­ют напа­де­ния на ахей­ский лагерь тро­ян­цев. Из тако­го раз­ви­тия сюже­та мож­но сде­лать вывод, что игра для геро­ев явля­лась не про­сто при­ят­ным раз­вле­че­ни­ем; она долж­на была иметь для них важ­ное зна­че­ние, ина­че их поведе­ние не нахо­ди­ло бы долж­но­го объ­яс­не­ния. Речь долж­на была идти о каком-то спо­ре, в кото­рый не пре­ми­ну­ла всту­пить сама Афи­на. Как пред­став­ля­ет­ся, един­ст­вен­ным, что мог­ло вол­но­вать двух силь­ней­ших ахей­ских геро­ев, являл­ся вопрос о пер­вен­стве. В каче­стве догад­ки эта мысль уже была выска­за­на Г. Хед­ри­ном в опуб­ли­ко­ван­ной в 2001 г. моно­гра­фии «Взя­тие с.77 Трои»⁴⁰. В этом слу­чае появ­ле­ние Афи­ны ста­но­вит­ся обос­но­ван­ным. Боги­ня отда­ет паль­му пер­вен­ства сво­е­му избран­ни­ку — Ахил­лу, а затем, в спо­ре за доспе­хи Ахил­ла, дару­ет ее Одис­сею.

Одна­ко такое пони­ма­ние ска­за­ния сопря­же­но с важ­ным вопро­сом: каким обра­зом или в какой свя­зи мог­ла воз­ник­нуть про­бле­ма сюжет­но­го обос­но­ва­ния пер­вен­ства Ахил­ла над Аяк­сом? Гомер пря­мо назы­ва­ет Ахил­ла пер­вым, а Аяк­са вто­рым геро­ем в вой­ске Ага­мем­но­на (Il. II. 768—769; XVII. 279—280; Od. XI. 550—551). Прав­да из это­го еще не сле­ду­ет, что лидер­ство Ахил­ла не мог­ло оспа­ри­вать­ся. В «Одис­сее» феак­ский аэд Демо­док поет пес­ню о том, как меж­ду Ахил­лом и Одис­се­ем «…одна­жды на жерт­вен­ном пире вели­ком / Рас­пря в ужас­ных сло­вах заго­ре­лась…» (перев. В. А. Жуков­ско­го — VIII. 76—77). В схо­лии к поэ­ме сооб­ща­ет­ся, что этот спор про­изо­шел после смер­ти Гек­то­ра и что в его осно­ве лежал вопрос: какая долж­на быть даль­ней­шая стра­те­гия вой­ны про­тив Трои: может ли город быть взят силой, носи­те­лем кото­рой явля­ет­ся Ахилл, или хит­ро­стью, кото­рой наде­лен Одис­сей (Schol. ad Hom. Od. VIII. 75, 77)⁴¹? В даль­ней­шем, после смер­ти Ахил­ла, та же самая про­бле­ма реша­лась в спо­ре за его доспе­хи. Толь­ко на этот раз сопер­ни­ком Одис­сея высту­пил Аякс. Победа Одис­сея сде­ла­ла его новым вождем, что, в свою оче­редь, при­ве­ло к созда­нию Тро­ян­ско­го коня и, в ито­ге, — ко взя­тию горо­да⁴². Но если Одис­сей мог пре­тен­до­вать на глав­ную роль сре­ди ахей­цев, пред­ла­гая свою стра­те­гию веде­ния вой­ны, то Аякс не имел осно­ва­ний оспа­ри­вать пер­вен­ство перед Ахил­лом, так как был более сла­бым геро­ем. Кажет­ся, что подоб­ный вывод сам собой опро­вер­га­ет пра­во­мер­ность пред­ло­жен­ной интер­пре­та­ции сюже­та. Одна­ко если взгля­нуть на игру двух геро­ев не под углом раз­ви­тия собы­тий Тро­ян­ской вой­ны, а с точ­ки зре­ния пере­се­че­ния двух тра­ди­ций об Ахил­ле и Аяк­се, то тогда спор за лидер­ство меж­ду дву­мя геро­я­ми полу­ча­ет обос­но­ва­ние.

Еще в нача­ле про­шло­го века выдаю­щий­ся немец­кий уче­ный Э. Бете выска­зал мне­ние, что, по древ­ней­шей тра­ди­ции, убий­цей с.78 Гек­то­ра был Аякс. Эта гипо­те­за была под­дер­жа­на целым рядом иссле­до­ва­те­лей⁴³.

В седь­мой песне «Или­а­ды» Гомер рас­ска­зы­ва­ет о поедин­ке Аяк­са с Гек­то­ром (VII. 206—305). Опи­сы­вая сра­же­ние, поэт гово­рит, что Аякс жер­но­вым кам­нем про­ло­мил насквозь щит Гек­то­ра, ранил его коле­на (βλά­ψε δέ οἰ φί­λα γούναθ᾿ — ibid. 271), и тот упал на спи­ну, при­дав­лен­ный под тяже­стью кам­ня щитом, но Апол­лон тот­час поста­вил его на ноги (ibid. 270 sqq.). Про­ти­во­ре­чие здесь оче­вид­но: с одной сто­ро­ны, ука­зы­ва­ет­ся на удар кам­ня в щит, а с дру­гой — на ране­ние коле­ней. Выра­же­ние «осла­бить коле­ни» (или «сокру­шить коле­ни») у Гоме­ра явля­ет­ся устой­чи­вой фор­му­лой и озна­ча­ет убий­ство про­тив­ни­ка⁴⁴. Так, напри­мер, о Дио­меде поэт гово­рит, что «и мно­гих и силь­ных осла­бил он коле­ни» (πολ­λῶν τε καὶ ἐσθλῶν γούνατ᾿ ἔλυ­σεν — Il. V. 176). Подоб­ное опре­де­ле­ние встре­ча­ет­ся еще восемь раз в «Илиа­де» (XI. 579; XIII. 360, 412; XV. 291; XVI. 425; XVII. 349; XXII. 335; XXIV. 498) и три раза в «Одис­сее» (XIV. 69, 236; XXIV. 381). На этом осно­ва­нии надо пола­гать, что в исход­ном вари­ан­те ска­за­ния Гек­тор был убит Аяк­сом⁴⁵; но в даль­ней­шем при созда­нии ново­го мифа — о гибе­ли тро­ян­ско­го героя от руки Ахил­ла — оно было изме­не­но путем под­ме­ны фор­му­ли­ров­ки «осла­бить коле­ни» на «повредить коле­ни» и введе­ни­ем в сюжет Апол­ло­на, спас­ше­го Гек­то­ра⁴⁶.

Прав­да, мож­но было бы пред­по­ло­жить, что выра­же­ние «повредить коле­ни» у Гоме­ра исполь­зу­ет­ся в пере­нос­ном зна­че­нии, как и выра­же­ние «осла­бить коле­ни». Тогда все вста­ло бы на свои места. Аякс кида­ет в Гек­то­ра огром­ный камень, про­би­ва­ет им щит и «повреж­да­ет» коле­ни При­а­мида, то есть обес­си­ли­ва­ет про­тив­ни­ка могу­чим уда­ром, так что тот пада­ет наземь и ока­зы­ва­ет­ся при­дав­лен­ным щитом. Тут же Аякс нанес бы ему послед­ний, смер­тель­ный удар, если бы не своевре­мен­ная помощь Апол­ло­на.

Одна­ко про­тив тако­го про­чте­ния этих строк свиде­тель­ст­ву­ет отсут­ст­вие фор­муль­но­го харак­те­ра выра­же­ния «повредить коле­ни», кото­рое у Гоме­ра, рав­но как и в дру­гих эпи­че­ских источ­ни­ках, боль­ше ни разу не встре­ча­ет­ся и поэто­му выглядит искус­ст­вен­ным. Подоб­ная искус­ст­вен­ность ста­но­вит­ся осо­бен­но замет­ной, если обра­тить вни­ма­ние, что при­ме­ни­тель­но к тем ситу­а­ци­ям, когда герои нахо­дят­ся на краю гибе­ли, поэт исполь­зу­ет ана­ло­гич­ные фор­муль­ные выра­же­ния, что и при опи­са­нии смер­ти: «чер­ная ночь затми­ла взор» Энея (ἀμφὶ δὲ ὄσ­σε κε­λαινὴ νὺξ ἐκά­λυψεν — Il. V. 310; эта же фор­му­ла: XI. 356), «гла­за [Сар­пе­до­на] покры­ла тьма» (κα­τὰ δ᾿ ὀφθαλ­μῶν κέ­χυτ᾿ ἀχλύς — V. 696; эта же фор­му­ла: XVI. 344; XX. 421; Od. XXII. 88). Дру­гой при­мер: опи­сы­вая в четыр­на­дца­той песне «Или­а­ды» поеди­нок Гек­то­ра с Аяк­сом, Гомер гово­рит, что в резуль­та­те уда­ра кам­ня «чер­ная с.79 ночь затми­ла взор» При­а­мида (οἱ ὄσ­σε νὺξ ἐκά­λυψε μέ­λαινα — Il. XIV. 438 sq.). При этом поэт срав­ни­ва­ет паде­ние Гек­то­ра с паде­ни­ем дере­ва (с топо­лем, ясе­нем, сос­ной, дубом и олив­ко­вым дере­вом), то есть исполь­зу­ет устой­чи­вую мета­фо­ру гибе­ли героя (Il. IV. 482; XIII. 178; 389—390; XVI. 483—485; XVII. 53). Во всех ука­зан­ных слу­ча­ях герои, одна­ко, выжи­ва­ют. Энея спа­са­ет Афро­ди­та, чудес­ным обра­зом воз­вра­ща­ет­ся жизнь к Сар­пе­до­ну, Гек­то­ра наде­ля­ет огром­ной силой Апол­лон.

Ины­ми сло­ва­ми, для того, чтобы под­черк­нуть, что удар Аяк­са не был смер­тель­ным, Гоме­ру вовсе не тре­бо­ва­лось видо­из­ме­нять устой­чи­вую фор­му­лу⁴⁷; он мог исполь­зо­вать выра­же­ние «осла­бить коле­ни», гово­ря все­го лишь о близ­кой гибе­ли героя, и помощь Апол­ло­на (если допу­стить, что его уча­стие в этой сцене было изна­чаль­ным) была бы доста­точ­ным объ­яс­не­ни­ем тому, каким обра­зом Гек­тор избе­жал смер­ти. Но если поэт хотел отме­же­вать­ся от пер­во­на­чаль­ной тра­ди­ции, то ему неиз­беж­но сле­до­ва­ло пере­фра­зи­ро­вать фор­му­лу. В этом слу­чае в исход­ном вари­ан­те Аякс нанес Гек­то­ру удар кам­нем в грудь, про­ло­мив щит, и тем самым «осла­бил коле­ни»⁴⁸. В даль­ней­шем, по-види­мо­му, Гомер видо­из­ме­нил выра­же­ние и в ито­ге наде­лил его бук­валь­ным зна­че­ни­ем, в резуль­та­те чего воз­ник­ла види­мая несо­гла­со­ван­ность в ука­за­нии места уда­ра кам­ня: с одной сто­ро­ны, он при­хо­дит­ся на щит, о чем пря­мо сооб­ща­ет поэт, а с дру­гой — в коле­ни, что импли­цит­но под­ра­зу­ме­ва­ет­ся содер­жа­ни­ем фра­зы⁴⁹.

Одна­ко если иссле­до­ва­те­ли при­зна­ли суще­ст­во­ва­ние пер­во­на­чаль­но­го мифа, соглас­но кото­ро­му Гек­тор был убит Аяк­сом, то по вопро­су опре­де­ле­ния места столк­но­ве­ния двух геро­ев их мне­ния разо­шлись. с.80 Э. Бете отнес ска­за­ние о поедин­ке Гек­то­ра и Аяк­са к древ­ней­шей тра­ди­ции о Тро­ян­ской войне⁵⁰. Это мне­ние разде­лил Н. Веклейн⁵¹. Про­тив такой гипо­те­зы высту­пил П. Кау­эр, счи­тав­ший, что в этом слу­чае вся ком­по­зи­ция «Или­а­ды» потре­бо­ва­ла бы пере­строй­ки. Иссле­до­ва­тель выска­зал­ся в поль­зу фиван­ско­го про­ис­хож­де­ния ска­за­ния, что под­твер­жда­ет­ся, по его заме­ча­нию, фиван­ским про­ис­хож­де­ни­ем Гек­то­ра⁵². Такую пози­цию по это­му вопро­су занял и Л. С. Клейн⁵³.

Как пред­став­ля­ет­ся, пред­по­ло­же­ние Э. Бете не выглядит неве­ро­ят­ным. Ска­за­ния о Тро­ян­ской войне, судя по все­му, появи­лись уже в микен­скую эпо­ху⁵⁴. Соот­вет­ст­вен­но, эпи­че­ская тра­ди­ция по мере раз­ви­тия мог­ла пре­тер­петь самые серь­ез­ные изме­не­ния. И все же более прав­до­по­доб­ной явля­ет­ся гипо­те­за П. Кау­е­ра ввиду сле­дую­щих свиде­тельств. Инди­виду­аль­ным атри­бу­том Аяк­са явля­ет­ся баш­не­об­раз­ный щит, имев­ший рас­про­стра­не­ние в ран­не­ми­кен­скую эпо­ху (1600—1400 гг. до н. э.). При­ни­мая во вни­ма­ние этот факт, Д. Пейдж выска­зал мне­ние, что Аякс являл­ся само­сто­я­тель­ным геро­ем еще до воз­ник­но­ве­ния ска­за­ния о Тро­ян­ской войне. С дру­гой сто­ро­ны, в ката­ло­ге кораб­лей об Аяк­се упо­ми­на­ет все­го лишь один стих, где сооб­ща­ет­ся о при­веден­ных геро­ем под Трою две­на­дца­ти кораб­лях с ост­ро­ва Сала­ми­на (Il. II. 557). По заме­ча­нию Д. Пей­джа, это свиде­тель­ст­ву­ет о том, что пер­во­на­чаль­но Аякс отсут­ст­во­вал в ката­ло­ге и упо­ми­на­ние о нем было добав­ле­но позд­нее⁵⁵.

В этой свя­зи игра двух геро­ев как спор за пер­вен­ство мог­ла являть­ся свое­об­раз­ным сред­ст­вом раз­ме­же­ва­ния Аяк­са и Гек­то­ра: тро­ян­ско­го героя может убить толь­ко пер­вый герой, кото­рым Аяк­су не суж­де­но было стать, так как Афи­на даро­ва­ла победу Ахил­лу.

с.81 Подоб­ная фабу­ла — игра двух геро­ев во вре­мя несе­ния кара­у­ла — может пока­зать­ся мало­зна­чи­тель­ной для реше­ния столь важ­но­го вопро­са, как опре­де­ле­ние силь­ней­ше­го вои­на. Одна­ко с точ­ки зре­ния воз­мож­ных послед­ст­вий для Аяк­са имен­но такой сюжет являл­ся наи­бо­лее при­ем­ле­мым. Это вид­но при обра­ще­нии к мифу о спо­ре Одис­сея и Аяк­са за доспе­хи Ахил­ла. Соглас­но Гоме­ру, Фети­да пове­ле­ла отдать доспе­хи Ахил­ла луч­ше­му герою, выбор кото­ро­го осу­ще­ст­ви­ли тро­ян­цы по тай­но­му настав­ле­нию Афи­ны (Od. XI. 547—548). В то же вре­мя при­суж­де­ние доспе­хов одно­му герою вслед­ст­вие при­зна­ния его более высо­ких воин­ских заслуг неиз­беж­но уязв­ля­ло дру­го­го. В резуль­та­те меж­ду оскорб­лен­ным Аяк­сом и ахей­ски­ми вождя­ми, хотя они и не высту­па­ли в каче­стве судей⁵⁶, воз­ник­ла непре­одо­ли­мая пре­гра­да, при­вед­шая к само­убий­ству героя. Но если в кон­це вой­ны помощь Аяк­са ока­за­лась нево­стре­бо­ван­ной ввиду того, что взя­тие Трои мог обес­пе­чить толь­ко Одис­сей, то в преды­ду­щий этап вой­ны, наобо­рот, уча­стие Аяк­са явля­лось необ­хо­ди­мым. Поэто­му реше­ние вопро­са о пер­вен­стве в поль­зу Ахил­ла нико­им обра­зом не долж­но было уяз­вить Аяк­са. Мотив игры, в кото­рой победу герою дару­ет сама Афи­на, поз­во­лял най­ти выход из сло­жив­шей­ся ситу­а­ции: с одной сто­ро­ны, обос­но­вать появ­ле­ние в ахей­ском стане ново­го вождя — Ахил­ла, и объ­яс­нить, поче­му Аякс не может быть тако­вым при его вклю­че­нии в новое ска­за­ние — о Тро­ян­ской войне, а с дру­гой — сохра­нить честь Аяк­са.

Ac­hilles and Ajax playing di­ce is a sub­ject known on­ly through a va­se-pain­ting, thus so­me scho­lars spe­cu­la­te that this sto­ry did not ori­gi­na­te through epic tra­di­tion, but, ra­ther, was crea­ted by vi­sual ar­tists. This in­terpre­ta­tion, howe­ver, is un­li­ke­ly for the fol­lowing rea­son. In the ear­lier myths, it was Ajax who kil­led Hec­tor, but la­ter the epic was chan­ged to ha­ve Ac­hilles being the he­ro to bring Hec­tor’s downfall. Thus co­mes about the prob­lem of iden­ti­fying Ac­hilles as the «first/fo­re­most» he­ro in epics re­la­ting to Hec­tor’s death and explai­ning why Ajax could no lon­ger be the he­ro to kill Hec­tor. In or­der to explain that, it had to be shown that the stron­ger of the two he­roes was Ac­hilles and not Ajax. Thus, it is li­ke­ly that the sto­ry about the ga­me (which Ac­hilles won) of two he­roes in a Greek epic con­tai­ned the abo­ve men­tio­ned com­pe­ti­tion between Ajax and Ac­hilles. Hen­ce, the re­sult of the ga­me ga­ve the answer to the ques­tion as to who is the best: be­cau­se Ajax didn’t be­co­me the «first» he­ro, he couldn’t be the one to kill Hec­tor.

с.82

Рис. 1. Чер­но­фи­гур­ная амфо­ра (540—530 гг. до н. э.). Экзе­кий. Рим. Вати­кан.

Рис. 2. Крас­но­фи­гур­ная чаша (ок. 510 г. до н. э.). Эпи­к­тет. Фло­рен­ция. Архео­ло­ги­че­ский музей.

Рис. 3. Крас­но­фи­гур­ная чаша (ок. 510 г. до н. э.). Эвер­гид. Лон­дон. Бри­тан­ский музей.