«Республиканская монархия»:
метаморфозы идеологии и политики императора Августа

с.113

с.114

В мно­го­чис­лен­ных работах, посвя­щен­ных гене­зи­су прин­ци­па­та, убеди­тель­но пока­за­но (post fac­tum это поня­ли и древ­ние), что собы­тия послед­не­го века Рес­пуб­ли­ки с неумо­ли­мой неиз­беж­но­стью вели к уста­нов­ле­нию в Риме еди­но­лич­ной вла­сти. Одна­ко в этом зна­нии резуль­та­та таят­ся опас­но­сти, с одной сто­ро­ны, про­виден­ци­а­лиз­ма и фата­лиз­ма, а с дру­гой, под­ме­ны мыс­лей и чувств, при­над­ле­жав­ших твор­цам исто­рии, — нашей интер­пре­та­ци­ей про­ис­шед­ше­го. При этом очень лег­ко забыть, что людям, жив­шим две тыся­чи лет назад, не был изве­стен ни исход собы­тий, ни истин­ные пер­спек­ти­вы раз­ре­ше­ния до край­но­сти запу­тан­ных кон­флик­тов.

Важ­ней­шая про­бле­ма исто­ри­че­ско­го иссле­до­ва­ния — нахож­де­ние дви­жу­щих сил и меха­низ­мов тех или иных собы­тий и про­цес­сов. Но, посколь­ку прак­ти­че­ская дея­тель­ность людей обу­слов­ле­на мен­таль­ной — интел­лек­ту­аль­ной и пси­хи­че­ской — актив­но­стью, явля­ю­щей­ся частью объ­ек­тив­ной реаль­но­сти, любое исто­ри­че­ское объ­яс­не­ние будет непол­ным без доста­точ­но убеди­тель­но­го тол­ко­ва­ния обра­за мыс­лей, моти­вов, целей, жиз­нен­ных цен­но­стей и чувств дей­ст­во­вав­ших лиц. Ска­зан­ное в пол­ной мере отно­сит­ся к про­бле­ме гене­зи­са прин­ци­па­та, уни­каль­ной поли­ти­че­ской орга­ни­за­ции, вклю­чав­шей слож­ней­шую систе­му идей­но-тео­ре­ти­че­ско­го обос­но­ва­ния и уче­та пси­хо­ло­ги­че­ских фак­то­ров.

Неод­но­знач­ные по сво­е­му соци­аль­но-поли­ти­че­ско­му содер­жа­нию собы­тия послед­них деся­ти­ле­тий Рес­пуб­ли­ки убеж­да­ют в недо­пу­сти­мо­сти упро­щен­но­го пони­ма­ния суще­ст­во­вав­ших несо­мнен­но объ­ек­тив­ных тен­ден­ций и зако­но­мер­но­стей: раз­лич­ные сти­хий­но воз­ни­кав­шие фор­мы еди­но­вла­стия¹ ока­зы­ва­лись, при нали­чии, каза­лось бы, с.115 обще­при­знан­ной необ­хо­ди­мо­сти в тако­го рода режи­ме, непри­ем­ле­мы­ми в кон­крет­ных исто­ри­че­ских усло­ви­ях. Сул­ла, Пом­пей или даже Цезарь, при всех амби­ци­ях, силе и талан­те, ока­зы­ва­лись неудач­ли­вы­ми пре­тен­ден­та­ми на роль «спа­си­те­ля оте­че­ства» и «рес­пуб­ли­ки», а тыся­чи чело­ве­че­ских жиз­ней — ценой за казав­ши­е­ся нескон­чае­мы­ми «экс­пе­ри­мен­ты» исто­рии. Анар­хия и грыз­ня поли­ти­че­ских често­люб­цев, пере­груп­пи­ров­ки соци­аль­ных сил и кон­ку­рен­ция выдви­гав­ших­ся ими лозун­гов — все это в конеч­ном сче­те было сти­хий­ным поис­ком фор­му­лы поли­ти­че­ско­го ком­про­мис­са веду­щих поли­ти­че­ских сил, фор­му­лы никем из дей­ст­во­вав­ших лиц зара­нее не про­счи­тан­ной, а на взгляд посто­рон­не­го наблюда­те­ля — явно про­ти­во­ре­ча­щей логи­ке и здра­во­му смыс­лу.

Речь идет о про­цес­се и меха­низ­ме реа­ли­за­ции уже имев­ших­ся в нали­чии пред­по­сы­лок уста­нов­ле­ния еди­но­вла­стия. Явля­ют­ся ли кровь, судь­бы и жиз­ни людей неиз­беж­ной и необ­хо­ди­мой пла­той за един­ст­вен­но воз­мож­ный вари­ант раз­ре­ше­ния поли­ти­че­ских про­ти­во­ре­чий? Исто­рия послед­них деся­ти­ле­тий Рес­пуб­ли­ки утвер­ди­тель­но отве­ча­ет на этот вопрос. И едва ли не самым мало­уте­ши­тель­ным и тра­гич­ным явля­ет­ся то, что мыс­ли, поло­жен­ные затем в осно­ву идео­ло­гии прин­ци­па­та, «носи­лись в возду­хе» задол­го до того, как смог­ли реа­ли­зо­вать­ся на прак­ти­ке. Молох исто­рии при­ни­ма­ет к испол­не­нию лишь идеи, омы­тые кро­вью жертв. Про­вид­цы, чудом избе­жав­шие судь­бы Лао­ко­о­на или Кас­сан­дры, обре­че­ны в послед­ние мгно­ве­ния вспо­ми­нать афо­ризм о ненуж­но­сти про­ро­ка в сво­ем оте­че­стве.

Не менее, чем судь­бы про­ро­ков, впе­чат­ля­ют пре­вра­ще­ния идей, кото­рые подоб­но сво­им твор­цам могут быть наив­ны и без­за­щит­ны, мно­го­ли­ки (дву­лич­ны?) и пере­мен­чи­вы, ковар­ны и мсти­тель­ны. Но, в отли­чие от чело­ве­ка, неко­то­рые идеи спо­соб­ны жить неопре­де­лен­но дол­го, не толь­ко стран­ст­вуя по мате­ри­кам, но пере­се­ля­ясь, подоб­но душам (может быть, отсюда и вера в метам­пси­хоз?), появ­ля­ясь в раз­ные вре­ме­на, в самых неожи­дан­ных обсто­я­тель­ствах, в необыч­ных одеж­дах и совер­шен­но не похо­жих друг на дру­га мас­ках. Лишь неис­ку­шен­но­му наблюда­те­лю может пока­зать­ся, что сущ­ность идеи раз и навсе­гда запе­чат­ле­на в кон­крет­ных с.116 сло­вах — мыс­ли гораздо более мно­го­знач­ны и пла­стич­ны, чем сло­ва, кото­рые их обо­зна­ча­ют, меняя содер­жа­ние в зави­си­мо­сти от соци­аль­ной среды — той тка­ни, в кото­рой они толь­ко и живут и частью кото­рой явля­ют­ся.

Такой пере­мен­чи­вой пред­ста­ет и идея «рес­пуб­ли­ки» в кон­тек­сте собы­тий, кото­рые в исто­рио­гра­фии ново­го вре­ме­ни обо­зна­ча­ют­ся как «пере­ход от Рес­пуб­ли­ки к Импе­рии». Насколь­ко такая ква­ли­фи­ка­ция собы­тий адек­ват­на пони­ма­нию их твор­цов и оче­вид­цев? Как они сами ощу­ти­ли «пере­ход», кото­рый делит в нашем пред­став­ле­нии более чем тыся­че­лет­нюю исто­рию Рим­ско­го государ­ства на две эпо­хи? Частич­но отве­ты на эти вопро­сы содер­жат­ся уже в выяс­не­нии места и роли «рес­пуб­ли­ка­низ­ма» в дра­ма­ти­че­ских собы­ти­ях, пред­ше­ст­во­вав­ших ука­зан­ной пере­мене: от пер­во­го три­ум­ви­ра­та и дик­та­ту­ры Цеза­ря — до уста­нов­ле­ния еди­но­лич­ной вла­сти его наслед­ни­ка (50-е — 30 гг. до н. э.). Основ­ное вни­ма­ние будет уде­ле­но гене­зи­су идео­ло­гии «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки», кото­рую исто­рия проч­но свя­за­ла с име­нем Окта­ви­а­на — Авгу­ста².

Цице­рон явля­ет­ся авто­ри­тет­ней­шим свиде­те­лем для изу­че­ния идео­ло­ги­че­ских кон­тро­вер­сий послед­них деся­ти­ле­тий Рес­пуб­ли­ки. с.117 Это был не толь­ко выдаю­щий­ся ора­тор, круп­ный поли­ти­че­ский дея­тель, но и веду­щий идео­лог пра­вя­ще­го клас­са, писа­тель, без­оши­боч­но чув­ст­во­вав­ший и вос­про­из­во­див­ший в сво­их сочи­не­ни­ях тон­чай­шие нюан­сы поли­ти­че­ской фра­зео­ло­гии³. Имен­но поэто­му его речи, при­зван­ные дать тео­ре­ти­че­ское обос­но­ва­ние поступ­кам авто­ра трак­та­ты, пред­на­зна­чен­ные дру­зьям и близ­ким доста­точ­но откро­вен­ные пись­ма помо­га­ют про­ник­нуть в хит­ро­спле­те­ния поли­ти­че­ских интриг, уга­дать кон­ту­ры истин­ной подо­пле­ки собы­тий в лаби­рин­тах с.118 поли­ти­че­ских ухищ­ре­ний. В сохра­нив­ших­ся сочи­не­ни­ях бес­спор­но вели­ко­го, но при том доволь­но часто ока­зы­вав­ше­го­ся бес­по­мощ­ным Цице­ро­на про­смат­ри­ва­ет­ся истин­ный тра­гизм ситу­а­ции. Как и в клас­си­че­ских интер­пре­та­ци­ях мифов, исход был пред­ре­шен, хотя спа­си­тель­ные мыс­ли даже про­из­но­си­лись вслух и дей­ст­ву­ю­щие лица, буд­то обла­дая даром про­ри­ца­ния, вплот­ную под­хо­ди­ли к истине. Людям не дано было понять, в кото­рых из бес­чис­лен­ных слов дей­ст­ви­тель­но зву­чит голос Про­виде­ния, а в каких — про­сто мел­кая чело­ве­че­ская спесь, страх, зависть или пред­на­ме­рен­ный рас­чет­ли­вый обман.

Иску­шен­ный поли­ти­че­ский дея­тель, про­явив­ший себя еще при подав­ле­нии заго­во­ра Кати­ли­ны убеж­ден­ным сто­рон­ни­ком сенат­ской «рес­пуб­ли­ки», в середине 50-х годов Цице­рон обна­ру­жи­ва­ет, что тиши­на на фору­ме, где неко­гда реша­лись судь­бы не толь­ко рим­ско­го наро­да, но и все­го мира, напо­ми­на­ет «ско­рее ста­ре­ю­ще­го, чем отды­хаю­ще­го» (Q. Fr. II. 13. 4). В 49 г. в слу­чае победы Цеза­ря Цице­рон пред­видит уста­нов­ле­ние «цар­ской вла­сти» (Att. X. 8. 2), а после бит­вы при Тап­се (46 г.) пишет об «утра­те сво­бо­ды в государ­стве» как о свер­шив­шем­ся фак­те (Fam. IX. 20. 3.). Рас­смат­ри­вая исто­рию рим­ско­го крас­но­ре­чия, Цице­рон выска­зы­ва­ет зависть к ора­то­ру Гор­тен­зию, умер­ше­му до нача­ла граж­дан­ской вой­ны, ибо ему не при­шлось «опла­ки­вать рес­пуб­ли­ку» (Вес­на 46 г. Brut. 4—6; сравн. Fam. IX. 17. 1). Совре­мен­ная ситу­а­ция в государ­стве харак­те­ри­зу­ет­ся как «ночь рес­пуб­ли­ки» (Brut. 330)⁴. Соб­ст­вен­ное поло­же­ние, при том, что Цезарь облас­кал зна­ме­ни­то­го ора­то­ра, пред­став­ля­лось Цице­ро­ну «раб­ским» (Fam. IX. 7. 1; 26. 1 sq.). В пам­фле­те «Катон» Цице­рон вос­пел «послед­не­го рес­пуб­ли­кан­ца», само­убий­ст­вом изба­вив­ше­го себя от «мило­сер­дия» победив­ше­го Цеза­ря⁵.

с.119 И все же самая «пер­спек­тив­ная» для после­дую­щих идей­ных пери­пе­тий мысль про­скольз­ну­ла не в часы печаль­ных раз­мыш­ле­ний, отрав­лен­ных разо­ча­ро­ва­ни­я­ми и пес­си­миз­мом, а бла­го­да­ря счаст­ли­во­му мимо­лет­но­му заблуж­де­нию. Даже Цице­рон не мог не под­дать­ся вели­ко­ду­шию дик­та­то­ра, когда тот решил­ся амни­сти­ро­вать сво­его ста­ро­го вра­га Мар­ка Клав­дия Мар­цел­ла. Вооду­шев­лен­ный надеж­да­ми и пол­ный энту­зи­аз­ма, Цице­рон в речи за Мар­цел­ла (сен­тябрь 46 г.) при­звал Цеза­ря окон­ча­тель­но «поту­шить пожар граж­дан­ской вой­ны» и «при­ве­сти в порядок (устро­ить) рес­пуб­ли­ку» (Marc. IX. 27, 29). Ни к чему при­пи­сы­вать Цице­ро­ну роль про­вид­ца или утвер­ждать, что он вдруг «изо­брел» идею «вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки». Круг мыс­лей, в кото­ром она воз­ник­ла, несколь­ко лет ранее раз­ви­вал­ся в трак­та­те «О государ­стве». Более того, это была тра­ди­ци­он­ная фор­му­ла, озна­чав­шая в Риме уста­нов­ле­ние поряд­ка после граж­дан­ских неурядиц, смут, войн. Имен­но пото­му она исполь­зо­ва­лась не толь­ко «рес­пуб­ли­кан­ца­ми», но и цеза­ри­ан­ца­ми⁶.

Об этом свиде­тель­ст­ву­ет одно из писем (пер­вое по поряд­ко­во­му номе­ру, но более позд­нее), кото­рые извест­ны как посла­ния Сал­лю­стия к Цеза­рю. Неза­ви­си­мо от реше­ния вопро­са об автор­стве и вре­ме­ни окон­ча­тель­ной редак­ции это­го сочи­не­ния, содер­жа­ние поз­во­ля­ет рас­смат­ри­вать его как отра­же­ние реа­лий при­мер­но того с.120 же вре­ме­ни, что и ука­зан­ная речь Цице­ро­на за Мар­цел­ла⁷. Пафос пись­ма — в при­зы­ве вос­ста­но­вить рас­ша­тан­ные граж­дан­ской вой­ной устои государ­ства, в первую оче­редь на осно­ве воз­рож­де­ния «доб­рых нра­вов». Напра­ши­ва­ет­ся пред­по­ло­же­ние, что соб­ст­вен­но автор­ской (и по духу вполне Сал­лю­сти­е­вой) была трак­тов­ка собы­тий в све­те кон­цеп­ции «упад­ка нра­вов», в то вре­мя как пози­тив­ная «вос­ста­но­ви­тель­ная» про­грам­ма явля­лась обще­из­вест­ной осно­вой про­па­ган­дист­ской дея­тель­но­сти Цеза­ря.

Об этом (здесь как раз тот слу­чай, когда исклю­че­ние под­твер­жда­ет пра­ви­ло) и свиде­тель­ст­ву­ет Цице­рон в речи за Мар­цел­ла. Судя по явно пре­об­ла­дав­шим у него анти­це­за­ри­ан­ским настро­е­ни­ям, Цице­ро­ну само­му вряд ли мог­ла прий­ти в голо­ву мысль о Цеза­ре как «вос­ста­но­ви­те­ле рес­пуб­ли­ки». Ско­рее все­го, она была заим­ст­во­ва­на из идео­ло­ги­че­ско­го арсе­на­ла рья­ных при­вер­жен­цев Цеза­ря. В свою оче­редь оппо­нен­ты (и сре­ди них во всех осталь­ных слу­ча­ях Цице­рон) изо­бра­жа­ли Цеза­ря не ина­че, как губи­те­лем «рес­пуб­ли­ки». При­няв явно цеза­ри­ан­скую вер­сию, зна­ме­ни­тый ора­тор сде­лал замет­ный реве­ранс в сто­ро­ну сво­их про­тив­ни­ков.

Надо думать, речь за Мар­цел­ла была актом искрен­ней бла­го­дар­но­сти за «мило­сер­дие», про­яв­лен­ное победи­те­лем по отно­ше­нию к явно­му, хотя и повер­жен­но­му про­тив­ни­ку — пом­пе­ян­цу. На фоне есте­ствен­но­го при таких обсто­я­тель­ствах энту­зи­аз­ма (на что без­услов­но и рас­счи­ты­вал Цезарь) слу­чай­но про­мельк­нув­шее в речи сло­во­со­че­та­ние было кап­лей в непре­рыв­ном пото­ке бла­го­звуч­но­го крас­но­ре­чия. Но сам Цице­рон не знал в пол­ной мере силы с.121 соб­ст­вен­но­го сло­ва. Выле­тев­шее из уст вели­чай­ше­го ора­то­ра Рес­пуб­ли­ки, оно долж­но было прий­тись ко дво­ру если не Цеза­рю, то дру­го­му поли­ти­ку, хоть сколь­ко-нибудь раз­би­рав­ше­му­ся в тон­ко­стях про­па­ган­ды и чув­ст­во­вав­ше­му пульс обще­ст­вен­ных настро­е­ний⁸.

С дру­гой сто­ро­ны, Цезарь и в самом деле при­ла­гал уси­лия к «вос­ста­нов­ле­нию рес­пуб­ли­ки». Одна­ко он вкла­ды­вал в эти сло­ва совсем не тот смысл, что вожди сенат­ской оли­гар­хии или более широ­кие кру­ги «рес­пуб­ли­кан­цев», идео­ло­гом кото­рых был Цице­рон и даже цеза­ри­а­нец Сал­лю­стий⁹. Разу­ме­ет­ся, при­веде­ние в порядок государ­ст­вен­ных дел после граж­дан­ских войн, попол­не­ние чис­ла граж­дан и целый ряд дру­гих прак­ти­че­ских меро­при­я­тий долж­ны были при­сут­ст­во­вать в пози­тив­ной про­грам­ме любо­го серь­ез­но­го с.122 поли­ти­ка. Пер­вые шаги Цеза­ря в этом направ­ле­нии, наряду с дру­ги­ми соци­аль­но-поли­ти­че­ски­ми меро­при­я­ти­я­ми (в том чис­ле поли­ти­кой «мило­сер­дия»), долж­ны были снис­кать попу­ляр­ность удач­ли­во­му пол­ко­вод­цу и любим­цу плеб­са так­же в среде ста­ро­го гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са¹⁰.

Речь Цице­ро­на за Мар­цел­ла была одним из успеш­ных резуль­та­тов поли­ти­ки Цеза­ря. И все же это был эпи­зод, посколь­ку про­грамм­ные уста­нов­ки этих дея­те­лей дале­ко не сов­па­да­ли, выра­жая инте­ре­сы раз­ных соци­аль­ных сло­ев. Гово­ря о «вос­ста­нов­ле­нии рес­пуб­ли­ки», цеза­ри­ан­цы, конеч­но же, не име­ли в виду удо­вле­тво­ре­ние неуме­рен­ных запро­сов и амби­ций рим­ской зна­ти. Даже те из «рес­пуб­ли­кан­цев», кто, вос­поль­зо­вав­шись «мило­сер­ди­ем» дик­та­то­ра и его рас­по­ло­же­ни­ем, хоте­ли бы заблуж­дать­ся на этот счет, полу­чи­ли воз­мож­ность убедить­ся, что ока­за­лись лишь сред­ст­вом для реа­ли­за­ции гран­ди­оз­ных пла­нов Цеза­ря. Все шире рас­про­стра­ня­лись слу­хи, что перед нача­лом похо­да на пар­фян он соби­ра­ет­ся при­нять титул «царя»¹¹. Обо­рот­ной сто­ро­ной этой меда­ли для рим­ских с.123 ноби­лей было их соб­ст­вен­ное «раб­ство», что никак не сов­ме­ща­лось ни с пред­став­ле­ни­я­ми о «рес­пуб­ли­ке», ни с поня­ти­ем о «сво­бо­де» (li­ber­tas) как выс­шей жиз­нен­ной цен­но­сти рим­ско­го граж­да­ни­на¹². Резуль­та­том было обра­зо­ва­ние заго­во­ра рим­ской зна­ти во гла­ве с Гаем Кас­си­ем и Мар­ком Юни­ем Бру­том и убий­ство дик­та­то­ра в иды (15) мар­та 44 г. до н. э.

Цице­рон отсут­ст­во­вал в Пом­пе­е­вой курии 15 мар­та; он не был даже посвя­щен в под­готов­ку заго­во­ра (Cic. Fam. X. 28. I; XII. 4. 1), хотя ранее в пись­мах сво­е­му дру­гу Атти­ку выска­зы­вал жела­ние, чтобы Цеза­ря постиг­ла участь тира­нов (Att. XII. 45. 3; XIII. 40. 1). По свиде­тель­ству Дио­на Кас­сия, убий­цы Цеза­ря вышли из зда­ния курии с име­нем Цице­ро­на на устах¹³. После этих собы­тий зата­ен­ная нена­висть Цице­ро­на к «царю» и «тира­ну» про­рва­лась с уде­ся­те­рен­ной силой¹⁴. Но это была не столь­ко месть за страх и уни­же­ния, сколь­ко пла­та за разо­ча­ро­ва­ние. Смерть дик­та­то­ра не име­ла ожи­дав­ших­ся послед­ст­вий. Уже спу­стя несколь­ко недель, в мае, с явной долей пре­уве­ли­че­ния при­чис­ляя себя к цеза­ре­убий­цам, Цице­рон с сожа­ле­ни­ем кон­ста­ти­ро­вал: «уте­шать­ся мар­тов­ски­ми ида­ми теперь глу­по; ведь мы про­яви­ли отва­гу мужей, разум же, верь мне, детей. Дере­во сруб­ле­но, но не вырва­но с кор­нем; поэто­му ты можешь видеть, какие оно дает побе­ги» (Cic. Att. XV. 4. 2).

Цице­рон все­ми сила­ми пытал­ся вос­пре­пят­ст­во­вать неже­ла­тель­но­му ходу собы­тий, и преж­де все­го путем поли­ти­че­ской аги­та­ции. Всю мощь сво­его интел­лек­та, тем­пе­ра­мент три­бу­на и бор­ца Цице­рон напра­вил на тео­ре­ти­че­ское раз­вен­ча­ние «тира­ни­че­ско­го» с.124 прав­ле­ния, воз­буж­де­ние анти­мо­нар­хи­че­ских настро­е­ний, имев­ших глу­бо­кие кор­ни в рим­ской исто­рии, обли­че­ние кон­крет­ных носи­те­лей тира­ни­че­ских тен­ден­ций. В таком кон­тек­сте мож­но понять и новое обра­ще­ние к дея­тель­но­сти Цеза­ря, изо­бра­жен­но­го как губи­те­ля государ­ства. Имен­но теперь, в послед­нем, так и не закон­чен­ном трак­та­те «Об обя­зан­но­стях» Цице­рон наи­бо­лее чет­ко сфор­му­ли­ро­вал мысль о гибе­ли «рес­пуб­ли­ки». Когда гос­под­ст­во­вал один чело­век (т. е., Цезарь), утвер­ждал Цице­рон, «рес­пуб­ли­ки» вооб­ще не суще­ст­во­ва­ло¹⁵. В усло­ви­ях граж­дан­ских войн и атмо­сфе­ре наси­лия «сто­ят и сохра­ни­лись одни толь­ко сте­ны Горо­да…, что каса­ет­ся “рес­пуб­ли­ки”, то мы ее утра­ти­ли совер­шен­но»¹⁶.

Бро­сив­шись в кон­це 44 года в решаю­щую схват­ку с Анто­ни­ем, Цице­рон высту­пил про­тив цеза­ри­ан­ской вер­сии «вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки» «Отцом оте­че­ства» (Цеза­рем), про­ти­во­по­ста­вив ей свою кон­цеп­цию «убий­ства оте­че­ства»: «И пра­во, может ли — бес­смерт­ные боги! — кому-нибудь быть полез­ным отвра­ти­тель­ней­шее и омер­зи­тель­ней­шее отце­убий­ство оте­че­ства, хотя чело­ве­ка, запят­нав­ше­го им себя, угне­тен­ные граж­дане и назы­ва­ют отцом?»¹⁷. Так Цице­рон, бес­спор­но веду­щий идео­лог «рес­пуб­ли­кан­цев», ясно обо­зна­чил пози­ции: посколь­ку Цезарь был «убий­цей оте­че­ства», то Брут и Кас­сий — его спа­си­те­ли и осво­бо­ди­те­ли¹⁸. Разу­ме­ет­ся, с.125 оте­че­ство мыс­ли­лось здесь как сенат­ская «рес­пуб­ли­ка».

Перед нами не слу­чай­ная фра­за, сорвав­ша­я­ся с уст в пылу пере­пал­ки, а свиде­тель­ство идей­но­го раз­ме­же­ва­ния меж­ду дву­мя враж­деб­ны­ми поли­ти­че­ски­ми лаге­ря­ми. Это под­твер­жда­ет­ся парал­лель­ным ходом Анто­ния. Свой раз­рыв с «рес­пуб­ли­кан­ца­ми» кон­сул озна­ме­но­вал тем, что при­ка­зал под ста­ту­ей Цеза­ря, постав­лен­ной на рострах, сде­лать посвя­ще­ние: «Отцу за вели­чай­шие заслу­ги» (pa­ren­ti op­ti­mo me­ri­to)¹⁹. Соот­вет­ст­вен­но заго­вор­щи­ки рас­смат­ри­ва­лись им не толь­ко как измен­ни­ки и пре­да­те­ли, но и как «отце­убий­цы» (par­ri­ci­dae — Cic. Ad fam. XII. 3. 2).

Столь реши­тель­ная «анти­рес­пуб­ли­кан­ская» пози­ция Анто­ния не была одна­ко ни изна­чаль­ной, ни про­дик­то­ван­ной бла­го­дар­ной памя­тью о сво­ем вожде, покро­ви­те­ле и бла­го­де­те­ле. При­веден­ные далее наблюде­ния отно­си­тель­но идей­ных эво­лю­ций наслед­ни­ков Цеза­ря име­ют самое непо­сред­ст­вен­ное отно­ше­ние не толь­ко к харак­те­ри­сти­ке мораль­но-поли­ти­че­ской обста­нов­ки в рим­ском обще­стве, но и к иссле­до­ва­нию про­бле­мы гене­зи­са идео­ло­гии прин­ци­па­та, и в част­но­сти, кон­цеп­ции «вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки».

Утром 16 мар­та бли­жай­ший помощ­ник покой­но­го Цеза­ря по долж­но­сти, началь­ник кон­ни­цы Лепид, на сход­ке при­звал сол­дат ото­мстить за сво­его пол­ко­во­д­ца. Одна­ко Анто­ний и дру­гие вли­я­тель­ные цеза­ри­ан­цы ввиду сомни­тель­но­сти успе­ха пред­по­чли дого­во­рить­ся с «рес­пуб­ли­кан­ца­ми». Достиг­нув, вме­сте с Лепидом, пред­ва­ри­тель­но­го согла­ше­ния с заго­вор­щи­ка­ми²⁰, Анто­ний созвал сенат. Неко­то­рые с.126 край­ние сто­рон­ни­ки Бру­та и Кас­сия высту­пи­ли с при­зы­вом объ­явить заго­вор­щи­кам бла­го­дар­ность как «тира­но­убий­цам»²¹. В то же вре­мя окру­жив­шая место заседа­ния тол­па тре­бо­ва­ла мще­ния за смерть Цеза­ря²². В сена­те верх взя­ли сооб­ра­же­ния сугу­бо ути­ли­тар­но­го поряд­ка: в слу­чае объ­яв­ле­ния Цеза­ря «тира­ном» и при­ня­тия фор­му­ли­ров­ки заго­вор­щи­ков мно­гие из при­сут­ст­во­вав­ших теря­ли все, что полу­чи­ли по рас­по­ря­же­ни­ям покой­но­го дик­та­то­ра. В соот­вет­ст­вии с пред­ло­же­ни­ем Цице­ро­на (по вер­сии Плу­тар­ха — Анто­ния) была объ­яв­ле­на «амни­стия» (греч. — «забве­ние»): убий­цы остав­ля­лись без­на­ка­зан­ны­ми; в то же вре­мя утвер­жда­лись все рас­по­ря­же­ния Цеза­ря. Такое реше­ние в опре­де­лен­ной мере устра­и­ва­ло и вете­ра­нов, кото­рые наде­я­лись удо­вле­тво­рить свои тре­бо­ва­ния без воз­об­нов­ле­ния граж­дан­ской вой­ны. Их мне­ние выра­жа­ли вожди цеза­ри­ан­цев в сена­те²³.

Одна­ко во вре­мя похо­рон Цеза­ря Анто­ний, вооду­шев­лен­ный под­держ­кой плеб­са, при­нял­ся не толь­ко пре­воз­но­сить заслу­ги покой­ни­ка, но и хулить винов­ни­ков его смер­ти. Назы­вая их душе­гу­ба­ми и под­лы­ми убий­ца­ми, Анто­ний потря­сал одеж­дой Цеза­ря, изо­дран­ной и зали­той кро­вью (Cic. Att. XVI. 10. 1; Phil. II. 90 sq.). Народ, при­веден­ный в край­нее воз­буж­де­ние, пря­мо на фору­ме сжег тело Цеза­ря, а затем с пылаю­щи­ми голов­ня­ми кинул­ся к домам заго­вор­щи­ков. В резуль­та­те Брут и его сто­рон­ни­ки бежа­ли из Рима, а Анто­ний, вокруг кото­ро­го спло­ти­лись все цеза­ри­ан­цы, почув­ст­во­вал себя чуть ли не само­власт­ным пра­ви­те­лем (Plut. Ant. XIV—XV). Но и тут он про­явил пол­ней­шую бес­прин­цип­ность. Когда дви­же­ние плеб­са, кото­рый счи­тал Цеза­ря сво­им заступ­ни­ком и с.127 доби­вал­ся его обо­жест­вле­ния, при­об­ре­ло угро­жаю­щие раз­ме­ры (дви­же­ние Лже-Мария), Анто­ний, как кон­сул, при­нял самое актив­ное уча­стие в его подав­ле­нии, вновь пой­дя на сбли­же­ние с сена­том²⁴. В это вре­мя (конец мар­та — нача­ло мая) Анто­ний осу­ще­ст­вил ряд меро­при­я­тий про­се­нат­ско­го, «рес­пуб­ли­кан­ско­го» харак­те­ра: про­вел закон об уни­что­же­нии дик­та­ту­ры, пред­ло­жил вызвать из Испа­нии и поста­вить во гла­ве флота Секс­та Пом­пея²⁵, пытал­ся нала­дить кон­такт с Цице­ро­ном и даже с Бру­том и Кас­си­ем (Cic. Att. XIV. 13a, Fam. XI. 2). Одна­ко эти дей­ст­вия, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, име­ли след­ст­ви­ем утра­ту попу­ляр­но­сти у анти­се­нат­ски настро­ен­ных сол­дат, рим­ско­го плеб­са, раз­лич­ных кру­гов ита­лий­цев. Поло­же­ние Анто­ния ослож­ня­лось ростом вли­я­ния Окта­ви­а­на, пре­тен­до­вав­ше­го на наследие покой­но­го дик­та­то­ра.

Восем­на­дца­ти­лет­ний Окта­виан, усы­нов­лен­ный Юли­ем Цеза­рем по заве­ща­нию²⁶, не обла­дал ни заслу­га­ми, ни авто­ри­те­том, ни опы­том. Все, что у него было — здра­вый ум и осно­ва­тель­ное с.128 обра­зо­ва­ние, хоро­шие совет­чи­ки²⁷ и имя Цеза­ря²⁸. Послед­нее было крайне важ­но для заво­е­ва­ния сим­па­тий вете­ра­нов и плеб­са, и моло­дой Цезарь стре­мил­ся извлечь из сво­его име­ни мак­си­маль­ный выиг­рыш, высту­пая в роли «пре­дан­но­го» (pius) сына²⁹ покой­но­го дик­та­то­ра.

с.129 Отправ­ной точ­кой и пока, до поры и вре­ме­ни, — осно­вой поли­ти­че­ско­го вли­я­ния Окта­ви­а­на были сим­па­тии армии и плеб­са, видев­ших в нем сына и наслед­ни­ка Цеза­ря³⁰. И эту пре­ем­ст­вен­ность необ­хо­ди­мо было сохра­нить, чтобы попу­ляр­ность, авто­ри­тет и сла­ва победо­нос­но­го пол­ко­во­д­ца, защит­ни­ка плеб­са пере­шли к наслед­ни­ку. В созна­нии про­стых людей созда­вал­ся образ бла­го­род­но­го юно­ши, почи­таю­ще­го сво­его при­ем­но­го отца, несмот­ря на сопря­жен­ные с этим труд­но­сти и даже опас­но­сти. И они, эти доста­точ­но довер­чи­вые и наив­ные в поли­ти­ке сол­да­ты, ремес­лен­ни­ки, мел­кие тор­гов­цы, зем­ледель­цы, наде­яв­ши­е­ся на щед­рые разда­чи про­ле­та­рии, горя­чо сочув­ст­во­ва­ли моло­до­му Цеза­рю, тем более, что его «оби­жал» (и это было всем, с помо­щью само­го Окта­ви­а­на, хоро­шо извест­но) даже цеза­ри­а­нец Анто­ний.

Демон­стри­руя «пие­тет», Окта­виан орга­ни­зо­вал игры, учреж­ден­ные Цеза­рем в честь победы при Тап­се. Одна­ко, когда он попы­тал­ся вне­сти в театр золо­тое крес­ло дик­та­то­ра и диа­де­му, это­му вос­про­ти­ви­лись народ­ные три­бу­ны, под­дер­жан­ные Анто­ни­ем³¹. После появ­ле­ния коме­ты, яко­бы воз­ве­щав­шей конец девя­то­го и нача­ло деся­то­го «веков», Окта­виан поме­стил в хра­ме Цеза­ря его ста­тую со звездой на теме­ни³². При этом мож­но было убедить­ся, что тол­па сочув­ст­вен­но встре­ча­ла заяв­ле­ния о наме­ре­нии ото­мстить убий­цам с.130 отца, сопро­вож­дае­мые обе­ща­ни­я­ми раздать заве­щан­ные наро­ду день­ги. Все же стра­сти, буше­вав­шие в мар­те, уже поутих­ли³³, и моло­дой Цезарь не соби­рал­ся их нака­лять. «Мще­ние» было для него в тот момент ско­рее дежур­ным штам­пом, с помо­щью кото­ро­го он хотел удер­жать в орби­те сво­его вли­я­ния край­них цеза­ри­ан­цев, чем лозун­гом, при­зы­вав­шим к дей­ст­вию (Ср.: Dio XLV. 5. 2). Основ­ной «вывес­кой» Окта­ви­а­на в тот момент был «пие­тет», озна­чав­ший в его трак­тов­ке жела­ние быть вер­ным сыном Цеза­ря, готов­ность при­нять его наслед­ство со все­ми выте­каю­щи­ми из это­го обя­зан­но­стя­ми, стрем­ле­ние соблю­сти волю покой­но­го и чтить его память, не забы­вая об убий­цах. Уме­рен­ная и выдер­жан­ная в истин­но рим­ских «рес­пуб­ли­кан­ских» обы­ча­ях пози­ция без­за­щит­но­го юно­го наслед­ни­ка тра­ги­че­ски погиб­ше­го дик­та­то­ра вызы­ва­ла уми­ле­ние плеб­са и сол­дат, она апел­ли­ро­ва­ла к чув­ству дол­га по отно­ше­нию к сыну пол­ко­во­д­ца у вете­ра­нов, про­буж­да­ла смут­ные надеж­ды в самых раз­лич­ных кру­гах насе­ле­ния Ита­лии и даже в сена­те. Такой про­жжен­ный и видав­ший виды поли­тик, как Цице­рон, и тот, под­дав­шись напуск­ной про­сто­те Окта­ви­а­на, назы­вал его «боже­ст­вен­ным юно­шей»³⁴, имея, впро­чем, опре­де­лен­ные виды на его наив­ность.

Изме­не­ния нача­ли про­яв­лять­ся уже в мае, когда в ответ на вопрос заго­вор­щи­ков о вете­ра­нах, соби­раю­щих­ся в Рим, Анто­ний издал эдикт с оскорб­ле­ни­я­ми и угро­за­ми в адрес Бру­та и Кас­сия (Cic. Fam. XI. 2. 2; 3. 1). В нача­ле июня он про­вел закон об обмене про­вин­ци­я­ми, соглас­но кото­ро­му полу­чил Гал­лию, овла­де­ние кото­рой неко­гда помог­ло осу­ще­ст­вить самые сме­лые пла­ны Цеза­ря. Вза­мен Деци­му Бру­ту была отда­на Македо­ния (Liv. Per. 117; App. BC. III. 12). В тече­ние лета обста­нов­ка еще более нака­ли­лась. В пись­мах близ­ким Цице­рон гово­рил о воз­мож­но­сти граж­дан­ской вой­ны, упре­кал всех в без­де­я­тель­но­сти, а затем решил бежать из Ита­лии (Cic. Att. XV. 19). О воз­мож­но­сти граж­дан­ских войн с.131 пред­у­преж­да­ли Анто­ния Брут и Кас­сий (Cic. Fam. XI. 3). Все более вли­я­тель­ным ста­но­ви­лось высту­пав­шее под лозун­гом «сво­бо­ды» край­нее кры­ло сенат­ской пар­тии. Его ори­ен­та­ции на граж­дан­скую вой­ну соот­вет­ст­во­ва­ли дей­ст­вия Бру­та и Кас­сия, кото­рые напра­ви­лись соот­вет­ст­вен­но в Македо­нию и Сирию для вер­бов­ки войск и сбо­ра средств³⁵.

С дру­гой сто­ро­ны, про­ис­хо­ди­ла ради­ка­ли­за­ция цеза­ри­ан­цев. Настро­е­ния вете­ра­нов и сол­дат, види­мо небез­осно­ва­тель­но, вну­ша­ли серь­ез­ные опа­се­ния Цице­ро­ну³⁶. Вна­ча­ле, как уже гово­ри­лось, их сдер­жи­ва­ла пер­спек­ти­ва граж­дан­ских войн. Вои­ны не толь­ко не при­со­еди­ни­лись к дви­же­нию Лже-Мария, но и при­ня­ли уча­стие в его подав­ле­нии. Одна­ко чем более откла­ды­ва­лось и затя­ги­ва­лось пол­ное и окон­ча­тель­ное реше­ние вопро­са о наде­ле­нии вете­ра­нов зем­лей и закреп­ле­нии за ними уже заня­тых участ­ков, тем яснее цеза­ри­ан­цы виде­ли, кто это­му пре­пят­ст­ву­ет.

Подоб­ные настро­е­ния созда­ва­ли бла­го­при­ят­ную обста­нов­ку для галь­ва­ни­за­ции не исчез­нув­ше­го после вол­не­ний в мар­те рели­ги­оз­но­го почи­та­ния Цеза­ря³⁷. Культ погиб­ше­го вождя был идей­ным зна­ме­нем, вокруг кото­ро­го долж­ны были спло­тить­ся анти­се­нат­ские, анти-«рес­пуб­ли­кан­ские» силы, убедив­шись, что кон­сти­ту­ци­он­ным путем они не смо­гут удо­вле­тво­рить свои инте­ре­сы. С этим была свя­за­на оче­ред­ная рез­кая пере­ори­ен­та­ция Анто­ния, кото­рый так лег­ко под­да­вал­ся сме­нам обще­ст­вен­ных настро­е­ний (пока не поте­рял спо­соб­ность их ощу­щать). В мар­те при его уча­стии жесто­ко пре­сле­до­ва­лись те, кто тре­бо­вал обо­жест­вле­ния уби­то­го дик­та­то­ра, и с его, по край­ней мере мол­ча­ли­во­го, согла­сия уни­что­жа­лись ста­туи Цеза­ря. В июле Анто­ний вос­пре­пят­ст­во­вал вне­се­нию в театр золо­то­го крес­ла и диа­де­мы Юлия Цеза­ря (пред­при­ня­то­му по ини­ци­а­ти­ве Окта­ви­а­на).

с.132 Со вре­ме­нем Анто­ний усво­ил, что его поло­же­ние в Риме пол­но­стью зави­сит от настро­е­ний вои­нов и вете­ра­нов Цеза­ря. Имен­но пото­му в лет­ние меся­цы он с помо­щью сво­их бра­тьев, народ­но­го три­бу­на Луция и пре­то­ра Гая, а так­же кол­ле­ги по кон­су­ла­ту Дола­бел­лы, про­вел через коми­ции, минуя сенат, ряд зако­нов, при­зван­ных про­де­мон­стри­ро­вать вер­ность цеза­ри­ан­цам: закон, повтор­но под­твер­див­ший рас­по­ря­же­ния покой­но­го дик­та­то­ра³⁸, аграр­ный закон, пред­у­смат­ри­вав­ший раздел меж­ду вете­ра­на­ми и плеб­сом оста­вав­ших­ся во вла­де­нии государ­ства земель³⁹, зако­ны о введе­нии цен­ту­ри­о­нов в состав посто­ян­ных судеб­ных коми­ций⁴⁰ и о воз­вра­ще­нии всем граж­да­нам, вклю­чая сол­дат, пра­ва апел­ля­ции⁴¹. Нако­нец, по насто­я­нию Анто­ния на заседа­нии сена­та было при­ня­то поста­нов­ле­ние о добав­ле­нии в честь Цеза­ря одно­го дня ко всем молеб­ст­ви­ям, что при­рав­ни­ва­ло покой­но­го дик­та­то­ра к олим­пий­ским богам⁴². По мне­нию Цице­ро­на, это было свя­тотат­ство⁴³.

Нака­нуне заседа­ния сена­та 1 сен­тяб­ря, на кото­ром были учреж­де­ны рели­ги­оз­ные поче­сти Цеза­рю, в город воз­вра­тил­ся Цице­рон. Одна­ко в курию он не явил­ся, что послу­жи­ло Анто­нию пово­дом для самых рез­ких напа­док. Их смысл сво­дил­ся к тому, что Цице­рон под­стре­кал к убий­ству Юлия Цеза­ря. Это было очень опас­ное обви­не­ние, заста­вив­шее зна­ме­ни­то­го ора­то­ра идти ва-банк. На сле­дую­щем заседа­нии про­зву­ча­ла пер­вая «филип­пи­ка» (по ана­ло­гии с реча­ми Демо­сфе­на про­тив Филип­па Македон­ско­го) про­тив Анто­ния.

«Филип­пи­ки», кото­рые созда­ва­лись как инстру­мент с.133 поли­ти­че­ской про­па­ган­ды, явля­ют­ся цен­ны­ми исто­ри­че­ски­ми источ­ни­ка­ми, в кото­рых отра­зи­лись взгляды само­го Цице­ро­на и его сто­рон­ни­ков, пози­ции про­тив­ни­ков, и в целом — умо­на­стро­е­ния обще­ства. Они, в част­но­сти, пока­зы­ва­ют, по каким лини­ям про­ис­хо­ди­ло идео­ло­ги­че­ское раз­ме­же­ва­ние пар­тии сена­та, идей­ным вождем кото­рой был Цице­рон, и цеза­ри­ан­цев.

Уже в пер­вой речи Цице­рон назвал убийц Цеза­ря «осво­бо­ди­те­ля­ми оте­че­ства»⁴⁴, но в то же вре­мя пытал­ся при­звать Анто­ния забо­тить­ся о сохра­не­нии мира и вос­ста­нов­ле­нии «сво­бо­ды» (Cic. Phil. I. 13. 31 — 14. 34). Со вре­ме­нем анта­го­низм пози­ций ста­но­вил­ся все оче­вид­нее. И чем непри­ми­ри­мее были про­тив­ни­ки, тем более рез­ким ста­но­ви­лось идей­ное раз­ме­же­ва­ние, выра­жав­шее суще­ство рас­хож­де­ний. И хотя свою аги­та­цию про­тив Анто­ния выдаю­щий­ся ора­тор стре­мил­ся, как и ранее, вести под «обще­при­знан­ны­ми» лозун­га­ми «защи­ты оте­че­ства», «филип­пи­ки» ясно обна­ру­жи­ва­ют уси­ли­вав­ший­ся про­цесс поля­ри­за­ции сил: «Мы защи­ща­ем хра­мы бес­смерт­ных богов, мы защи­ща­ем сте­ны, мы защи­ща­ем и жили­ща рим­ско­го наро­да; его алта­ри, оча­ги, моги­лы пред­ков; мы защи­ща­ем наши зако­ны, наши суды, сво­бо­ду наших жен, детей, роди­ну! Мы защи­ща­ем про­тив Мар­ка Анто­ния, кото­рый сра­жа­ет­ся с нами, чтобы все рас­стро­ить, опро­ки­нуть; вла­де­ния рим­ско­го наро­да он счи­та­ет сво­и­ми по пра­ву вой­ны. Наше иму­ще­ство он уни­что­жит или разде­лит меж­ду сво­и­ми сол­да­та­ми-убий­ца­ми. В слу­чае неудач­но­го исхо­да вой­ны самое глав­ное несча­стье это то, что Анто­ний обе­щал в первую оче­редь сво­им раз­бой­ни­кам наши дома, город пред­на­зна­чен для разде­ла, затем из всех ворот пой­дут выво­дить в коло­нии всех, кто куда захо­чет. Все эти Кафо­ны, все эти Сак­сы и вся та зара­за, кото­рая сле­ду­ет за Анто­ни­ем, все они пред­на­зна­ча­ют себе луч­шие дома, сады, Туску­лан­ские и Аль­бан­ские вил­лы. И всех этих гру­бых людей, если толь­ко они люди, а не ско­ти­на, вле­чет тще­слав­ная надеж­да добрать­ся до все­го, вплоть до (Бай­ских) источ­ни­ков и Путе­ол»⁴⁵.

с.134 Цице­рон не без осно­ва­ний разде­лял страх сво­его клас­са. Круп­ные соб­ст­вен­ни­ки Ита­лии, инте­ре­сы кото­рых выра­жал сенат, не наме­ре­ны был ни с кем делить­ся сво­и­ми богат­ства­ми и при­ви­ле­ги­я­ми. Но эти же сена­то­ры, ари­сто­кра­ты, бога­чи были в гла­зах про­стых сол­дат «цеза­ре­убий­ца­ми». И по мере того, как нака­ля­лась обста­нов­ка вокруг аграр­но­го вопро­са, ста­но­вив­ше­го­ся и вопро­сом о вла­сти, сре­ди сол­дат­ской мас­сы все более акту­а­ли­зи­ро­вал­ся лозунг «отмще­ния». Он дол­жен был объ­еди­нить всех цеза­ри­ан­цев: от вете­ра­нов и про­стых сол­дат до пол­ко­вод­цев, — в стрем­ле­ни­ях закре­пить уже полу­чен­ные участ­ки, полу­чить отстав­ку, зем­лю и денеж­ные подар­ки, пожи­вить­ся за счет ари­сто­кра­тов, захва­тить богат­ства и власть.

Анто­ний, уло­вив­ший настро­е­ния сол­дат­ской мас­сы, высту­пил в каче­стве вождя цеза­ри­ан­цев. К тому вре­ме­ни у него, соб­ст­вен­но, и не оста­ва­лось ино­го реаль­но­го выбо­ра: ари­сто­кра­ты-«рес­пуб­ли­кан­цы» явно не при­зна­ва­ли его сво­им, а плебс не дове­рял души­те­лю дви­же­ния Лже-Мария. Сол­да­ты же нуж­да­лись в энер­гич­ном, опыт­ном вое­на­чаль­ни­ке, кото­рый был одним из бли­жай­ших спо­движ­ни­ков Цеза­ря. Это отсут­ст­вие аль­тер­на­тив ока­за­лось выиг­рыш­ным для Анто­ния, не имев­ше­го какой-либо про­ду­ман­ной про­грам­мы дей­ст­вий. Помог­ло ему на пер­вых порах и то, что опас­ней­ший сопер­ник — Окта­виан — ока­зал­ся в ситу­а­ции, кото­рая не поз­во­ля­ла ему воз­гла­вить ради­каль­ную часть цеза­ри­ан­цев. Это­му спо­соб­ст­во­вал в нема­лой сте­пе­ни сам Анто­ний, стре­мив­ший­ся вся­че­ски при­ни­зить юно­го Цеза­ря и даже ото­брав­ший у него наслед­ство, необ­хо­ди­мое для осу­щест­вле­ния само­сто­я­тель­ной поли­ти­ки.

Все это тол­ка­ло Окта­ви­а­на к поис­кам союз­ни­ков, кото­рых он и нашел пона­ча­лу в уме­рен­ных «рес­пуб­ли­кан­цах»; их идей­ным вождем был Цице­рон. На такую рис­ко­ван­ную дву­смыс­лен­ность пози­ции, застав­ляв­шую Окта­ви­а­на дей­ст­во­вать фак­ти­че­ски в сою­зе с убий­ца­ми сво­его отца, решил­ся бы не вся­кий даже с.135 иску­шен­ный поли­тик. Но юный Цезарь, искус­но балан­си­руя меж­ду, каза­лось бы, вза­и­мо­ис­клю­чаю­щи­ми лозун­га­ми: «пие­тет» по отно­ше­нию к уби­то­му дик­та­то­ру и «защи­та рес­пуб­ли­ки» от «тира­нии», — сумел извлечь из этой свое­об­раз­ной ситу­а­ции нема­лые дивиден­ды.

Про­ти­во­есте­ствен­ный сим­би­оз был выго­ден обе­им сто­ро­нам: Цице­рон полу­чал воз­мож­ность опе­реть­ся на воору­жен­ную под­держ­ку Окта­ви­а­на, а моло­дой Цезарь — на авто­ри­тет зна­ме­ни­то­го ора­то­ра. Навер­бо­вав в Кам­па­нии трех­ты­сяч­ный отряд вете­ра­нов и ведя аги­та­цию в вой­сках на осно­ве цеза­ри­ан­ских лозун­гов, Окта­виан жало­вал­ся сол­да­там на при­тес­не­ния и неспра­вед­ли­во­сти Анто­ния, а сена­то­ров уве­рял, что будет, в отли­чие от послед­не­го, вер­ным слу­гой и послуш­ным граж­да­ни­ном оте­че­ства (App. BC. III. 41). Это удо­сто­ве­рял рес­пуб­ли­ка­нец Цице­рон, кото­рый, ратуя за «сво­бо­ду», соот­вет­ст­вен­но ква­ли­фи­ци­ро­вал Анто­ния как «тира­на» и «вра­га оте­че­ства» (Cic. Phil. III. 1. 1).

По мере раз­ме­же­ва­ния сил поло­же­ние Окта­ви­а­на, сидев­ше­го меж­ду дву­мя сту­лья­ми, ста­но­ви­лось все более опас­ным: дей­ст­вуя в сою­зе с «рес­пуб­ли­кан­ца­ми» про­тив Анто­ния, он рис­ко­вал поте­рять попу­ляр­ность цеза­ри­ан­цев. Это озна­ча­ло утра­ту вли­я­ния сре­ди сол­дат и вете­ра­нов, что сде­ла­ло бы его ненуж­ным и сена­ту. Но риск был вынуж­ден и неиз­бе­жен. В то же вре­мя гро­зив­шая стать само­убий­ст­вен­ной поли­ти­ка была осно­ва­на на холод­ном и точ­ном рас­че­те: исполь­зуя любые сред­ства, в том чис­ле под­держ­ку сена­та и Цице­ро­на, лега­ли­зо­вать свое поло­же­ние в государ­стве; затем, дей­ст­вуя в каче­стве не толь­ко сына Цеза­ря, но и маги­ст­ра­та, ней­тра­ли­зо­вать враж­деб­ные замыс­лы Анто­ния (если не уни­что­жить сво­его про­тив­ни­ка), чтобы полу­чить воз­мож­ность при опо­ре на армию вести неза­ви­си­мую, в том чис­ле и от сена­та, поли­ти­ку. Тре­бо­ва­лось лишь тон­кое чув­ство меры и хоро­шая реак­ция на быст­ро меняв­шу­ю­ся обста­нов­ку.

Таким обра­зом ни Цице­рон, ни Окта­виан не отка­зы­ва­лись от соб­ст­вен­ных целей. Каж­дый из них по-сво­е­му отно­сил­ся к памя­ти Юлия Цеза­ря, ори­ен­ти­ро­вал­ся на сво­их сто­рон­ни­ков, рас­смат­ри­вал дру­го­го как сред­ство для дости­же­ния соб­ст­вен­ных целей. Буду­щее остав­ля­ло даже тео­ре­ти­че­ски ничтож­ные шан­сы для дол­говре­мен­но­го сою­за, к сохра­не­нию кото­ро­го при­ла­га­лись нема­лые уси­лия. Но в то же вре­мя тан­дем масти­то­го ора­то­ра, видав­ше­го виды поли­ти­ка с с.136 често­лю­би­вым рас­чет­ли­вым юно­шей не был чужд неко­то­рой эмо­цио­наль­ной окрас­ки, а воз­мож­но, и доли сен­ти­мен­таль­но­сти⁴⁶ (хотя в такое суро­вое вре­мя излиш­няя сен­ти­мен­таль­ность угро­жа­ла сла­бей­ше­му участ­ни­ку по край­ней мере жесто­ким разо­ча­ро­ва­ни­ем).

Често­лю­би­вый юно­ша вряд ли избе­жал увле­че­ния зна­ме­ни­тым ора­то­ром и куми­ром моло­де­жи. Из дале­кой Апол­ло­нии, куда Юлий Цезарь напра­вил пле­мян­ни­ка попол­нить свое обра­зо­ва­ние, Цице­рон пред­став­лял­ся живым клас­си­ком и роман­тич­ным бор­цом за «сво­бо­ду». Окта­вий, разу­ме­ет­ся, сочув­ст­во­вал неко­то­рым «рес­пуб­ли­кан­ским» иде­ям Цице­ро­на, кото­рые были квинт­эс­сен­ци­ей мифа, неот­де­ли­мо­го от исто­рии и самой сути вели­ко­го Горо­да. Впро­чем, после мар­тов­ских ид в созна­нии Окта­ви­а­на про­ис­хо­ди­ли быст­рые изме­не­ния. «Рес­пуб­ли­ка», ассо­ции­ро­вав­ша­я­ся с име­нем Цице­ро­на, ста­но­ви­лась для наслед­ни­ка Цеза­ря пред­ме­том тео­ре­ти­че­ских рас­суж­де­ний и школь­ных декла­ма­ций, воз­мож­но даже розо­вой меч­той, остав­шей­ся от про­гу­лок по тени­стым пор­ти­кам Апол­ло­нии. Но меч­ты не мог­ли без­раздель­но вла­деть умом рас­судоч­но­го и прак­тич­но­го поли­ти­ка, кото­рый «взрос­лел» гораздо быст­рее куми­ра сво­ей юно­сти.

Пока же Окта­виан при­ла­гал нема­лые уси­лия, чтобы Цице­рон узнал о его сим­па­ти­ях⁴⁷. При исклю­чи­тель­ном само­мне­нии Цице­ро­на нетруд­но было пере­оце­нить силу чувств моло­до­го интри­га­на. В то же вре­мя про­жжен­ный поли­тик созна­тель­но экс­плу­а­ти­ро­вал чув­ства с.137 юно­ши в сво­их целях⁴⁸. Тут они были кви­ты. Сто­ит ли кого-нибудь винить в стрем­ле­нии исполь­зо­вать свой шанс? Если реа­ли­зо­ва­ны были дале­ко не все воз­мож­но­сти сою­за вели­ко­го ора­то­ра с наслед­ни­ком Цеза­ря, то виной тому не столь­ко наив­ность Цице­ро­на или «дву­ли­чие» Окта­ви­а­на, кото­рый был сто­рон­ни­ком ком­про­мис­сов, сколь­ко недаль­но­вид­ность кол­лег Цице­ро­на по сена­ту.

Собы­тия меж­ду тем раз­ви­ва­лись сво­им чере­дом. Анто­ний, сле­дуя опы­ту Юлия Цеза­ря, напра­вил­ся в Гал­лию, кото­рую ему не соби­рал­ся усту­пать укре­пив­ший­ся в Мутине Децим Брут. Нача­лись воен­ные дей­ст­вия. В Риме Цице­рон не уста­вал аги­ти­ро­вать за объ­яв­ле­ние Анто­ния «вра­гом оте­че­ства» и нача­ло граж­дан­ской вой­ны. В курии ора­то­ру про­ти­во­сто­я­ла груп­пи­ров­ка, под­дер­жи­вав­шая Анто­ния; были и колеб­лю­щи­е­ся. В нача­ле янва­ря при­ня­ли поста­нов­ле­ние вве­сти в состав сена­та Окта­ви­а­на, пре­до­ста­вив девят­на­дца­ти­лет­не­му юно­ше пра­во пода­вать голос вме­сте с кон­су­ля­ра­ми, а так­же на 10 лет ранее поло­жен­но­го сро­ка доби­вать­ся маги­ст­ра­тур. Кро­ме того, ему был дан «импе­ри­ум» и пору­че­но в каче­стве про­пре­то­ра коман­до­ва­ние вой­ском⁴⁹. Вско­ре Окта­виан вме­сте с кон­су­лом Гир­ци­ем начал воен­ные дей­ст­вия про­тив Анто­ния, кото­рый оса­ждал в Мутине Деци­ма Бру­та. Конец коле­ба­ни­ям сена­та поло­жил ответ Анто­ния на оче­ред­ное посла­ние. Он был состав­лен в самых рез­ких выра­же­ни­ях в адрес не толь­ко Деци­ма Бру­та, Окта­ви­а­на, Цице­ро­на, но и сена­та в целом. Анто­ний заяв­лял, что будет бороть­ся с убий­ца­ми Цеза­ря, мстя за его смерть (Cic. Phil. XIII. 10. 21). После соот­вет­ст­ву­ю­щих ком­мен­та­ри­ев Цице­ро­на (ibid. XII, XIII) с.138 сенат отпра­вил про­тив Анто­ния вто­ро­го кон­су­ла, Пан­су, во гла­ве новых леги­о­нов⁵⁰.

В апре­ле 43 г. до н. э. вой­ска Анто­ния были раз­гром­ле­ны в ряде сра­же­ний при Галль­ском Фору­ме и Мутине⁵¹. Окта­виан достиг сво­их пер­во­оче­ред­ных целей: был повер­жен основ­ной сопер­ник в борь­бе за вли­я­ние на цеза­ри­ан­ское вой­ско; сам он ока­зал­ся сена­то­ром и маги­ст­ра­том, высту­пив­шим в каче­стве «защит­ни­ка оте­че­ства» про­тив «тира­на». Поло­же­ние Окта­ви­а­на в «рес­пуб­ли­кан­ском» лаге­ре каза­лось еще более выиг­рыш­ным, посколь­ку в сра­же­ни­ях уди­ви­тель­ным обра­зом погиб­ли оба кон­су­ла, Гир­ций и Пан­са⁵², так что он ока­зал­ся един­ст­вен­ным остав­шим­ся в живых «импе­ра­то­ром» в кон­суль­ских арми­ях, сра­жав­ших­ся при Мутине. Одна­ко этот выиг­рыш чуть было не обер­нул­ся пол­ным кра­хом.

Сенат, в первую оче­редь его ранее коле­бав­ше­е­ся боль­шин­ство, решил, что опас­ность мино­ва­ла, и про­го­ло­со­вал нако­нец за про­воз­гла­ше­ние Анто­ния «вра­гом оте­че­ства». Но в то же вре­мя сена­то­ры при­шли к выво­ду, что сде­лав­ший свое дело Окта­виан «может уйти». Поэто­му, если участ­во­вав­ше­му в войне про­тив Анто­ния Деци­му Бру­ту пре­до­став­лял­ся три­умф, то Окта­виа­ну — лишь ова­ция⁵³. Ори­ен­та­цию сена­та на край­них анти­це­за­ри­ан­цев отра­жа­ло и пре­до­став­ле­ние новых пол­но­мо­чий Мар­ку Бру­ту и Кас­сию. Коман­до­ва­ние фло­том было пору­че­но Секс­ту Пом­пею. Все это долж­но было с.139 насто­ро­жить Окта­ви­а­на, кото­рый ока­зы­вал­ся не у дел.

Все более шат­ким ста­но­ви­лось поло­же­ние победи­те­ля и в вой­ске. В сра­же­ни­ях на севе­ре Ита­лии пол­ко­во­д­цам уда­лось, играя на сопер­ни­че­стве и лич­ных сче­тах, столк­нуть быв­ших воен­ных това­ри­щей. «Вои­ны Анто­ния, — пишет Аппи­ан, — соби­ра­лись ото­мстить вои­нам Мар­со­ва леги­о­на за то, что они пере­шли к вра­гу и ока­за­лись измен­ни­ка­ми делу Цеза­ря; Мар­сов леги­он хотел нака­зать их за рав­но­душ­ное отно­ше­ние к уби­тым в Брун­ди­зии… Так они рину­лись друг на дру­га, раз­гне­ван­ные, обу­ре­вае­мые често­лю­би­ем, боль­ше сле­дуя соб­ст­вен­ной воле, чем при­ка­зу пол­ко­вод­цев, счи­тая эту бит­ву сво­им лич­ным делом…» (App. BC. III. 68.). Одна­ко неиз­беж­но долж­но было про­яс­нить­ся глав­ное: цеза­ри­ан­цы не долж­ны вое­вать друг про­тив дру­га, посколь­ку у них общие инте­ре­сы и общие вра­ги. Неслу­чай­но Окта­виан после победы отверг бла­го­дар­ность Деци­ма Бру­та и не при­со­еди­нил­ся к нему для пре­сле­до­ва­ния и уни­что­же­ния вой­ска Анто­ния (Cic. Fam. XI. 13. 1.) По мне­нию Цице­ро­на, дело заклю­ча­лось в том, что «…ни Цеза­рю нель­зя при­ка­зать, ни Цезарь не может при­ка­зать сво­е­му вой­ску» (Fam. XIII. 10. 4; comp.: Plut. Cic. 45).

Труд­но ска­зать, насколь­ко Окта­виан был здесь при­нуж­ден сво­им вой­ском, а насколь­ко сам решил не пере­хо­дить чер­ту, кото­рая отде­ля­ла его от пол­ной изме­ны «делу Цеза­ря». Во вся­ком слу­чае, он мило­сти­во обо­шел­ся с вои­на­ми Анто­ния, попав­ши­ми в плен, при­вле­кая их на свою сто­ро­ну или про­сто осво­бож­дая; про­пу­стил, поз­во­лив соеди­нить­ся с Анто­ни­ем, один из шед­ших тому на помощь отрядов. Таким обра­зом, Окта­виан обо­зна­чил свою пози­цию в новой обста­нов­ке: сведя сче­ты с Анто­ни­ем, он остал­ся сво­им для цеза­ри­ан­цев, не наме­ре­ва­ясь дей­ст­во­вать заод­но с убий­ца­ми отца.

Цице­рон при­ла­гал все уси­лия для сохра­не­ния сою­за с уме­рен­ным цеза­ри­ан­цем Окта­виа­ном, посколь­ку это пред­став­ля­лось ему един­ст­вен­ной воз­мож­но­стью избе­жать худ­ше­го — «тира­нии» Анто­ния. Цице­рон под­дер­жал основ­ные тре­бо­ва­ния Окта­ви­а­на. Не гово­ря уже об ожи­дав­ших­ся за воен­ные победы поче­стях, необ­хо­ди­мо было воз­на­гра­дить вои­нов. Одна­ко боль­шин­ство в сена­те испы­ты­ва­ло с.140 голо­во­кру­же­ние от успе­хов: непо­сред­ст­вен­ная угро­за мино­ва­ла, цеза­ри­ан­цы раз­би­ты рука­ми цеза­ри­ан­цев, под зна­ме­нем Бру­та и Кас­сия собра­лись зна­чи­тель­ные кон­тин­ген­ты войск. Избран­ная сена­том комис­сия децем­ви­ров отка­за­лась про­из­ве­сти обе­щан­ные сол­да­там Окта­ви­а­на разда­чи по 20 тыс. сестер­ци­ев, согла­сив­шись выпла­тить, и то поло­ви­ну сум­мы, лишь тем вои­нам IV и Мар­со­ва леги­о­на, кото­рые перей­дут в лагерь Деци­ма Бру­та. Что каса­ет­ся наде­ле­ния зем­лей, то оно затя­ги­ва­лось на неопре­де­лен­ный срок⁵⁴. Эти дей­ст­вия сенат­ско­го боль­шин­ства спо­соб­ст­во­ва­ли ради­ка­ли­за­ции настро­е­ний в армии Окта­ви­а­на.

Недо­воль­ству вои­нов соот­вет­ст­во­ва­ло нарас­тав­шее раз­дра­же­ние Окта­ви­а­на. Его отно­ше­ния с Цице­ро­ном нача­ли охлаж­дать­ся, (Cic. Fam. XI. 20. 1), тем более, что вете­ра­ны во всех сво­их бедах обви­ня­ли зна­ме­ни­то­го ора­то­ра. В любом слу­чае армии ста­но­ви­лось ясно, что удо­вле­тво­ре­ния тре­бо­ва­ний мож­но добить­ся не с помо­щью сена­та, а объ­еди­нен­ны­ми уси­ли­я­ми всех цеза­ри­ан­цев. Под дав­ле­ни­ем сво­их вои­нов Анто­ний и Лепид заклю­чи­ли в кон­це мая союз⁵⁵. Обес­по­ко­ив­шись, что к ним при­мкнет Окта­виан, сенат пору­чил ему веде­ние воен­ных дей­ст­вий про­тив объ­еди­нен­ной армии цеза­ри­ан­цев, объ­яв­лен­ной вне зако­на, а тем вре­ме­нем при­звал в Ита­лию Мар­ка Бру­та и Кас­сия (App. BC. III. 84—85).

Окта­виан не торо­пил­ся выпол­нять рас­по­ря­же­ния сена­та. Он уже не согла­шал­ся на вто­рые роли, а стал при под­держ­ке сво­их вои­нов доби­вать­ся кон­су­ла­та. Цице­рон, встре­тив рез­кое осуж­де­ние край­них «рес­пуб­ли­кан­цев», отка­зал­ся высту­пить в каче­стве кол­ле­ги моло­до­го Цеза­ря⁵⁶. Тогда в середине июля в сенат при­бы­ла оче­ред­ная деле­га­ция вои­нов Окта­ви­а­на, вклю­чив­шая в чис­ло тре­бо­ва­ний, поми­мо выпла­ты воз­на­граж­де­ния и реа­би­ли­та­ции Анто­ния, избра­ния сво­его пол­ко­во­д­ца кон­су­лом. Отве­том был отказ (SA. 26; App. BC. II. 1. 88; Dio XLVI. 43). Тогда по тре­бо­ва­нию вои­нов с.141 Окта­виан дви­нул леги­о­ны на Рим, кото­рый капи­ту­ли­ро­вал без боя. 19 авгу­ста юный Цезарь был избран кон­су­лом вме­сте со сво­им род­ст­вен­ни­ком Квин­том Педи­ем⁵⁷.

Сле­ду­ет осо­бо отме­тить, что, совер­шая в сущ­но­сти государ­ст­вен­ный пере­во­рот⁵⁸, Окта­виан стре­мил­ся, как и в дру­гих слу­ча­ях, обста­вить все «по-рес­пуб­ли­кан­ски», сохра­няя хотя бы по види­мо­сти кон­сти­ту­ци­он­ный анту­раж. Поход на Рим был начат «по при­нуж­де­нию вои­нов» (Dio XLVI. 43. 6.). Вои­ны при­ня­ли клят­ву не вое­вать про­тив цеза­ри­ан­цев (ibid. 42. 3—4). Им же при­над­ле­жа­ла ини­ци­а­ти­ва отправ­ки посольств к сена­ту с раз­лич­ны­ми тре­бо­ва­ни­я­ми. Даже всту­пив в Рим и захва­тив государ­ст­вен­ную каз­ну, Окта­виан уда­лил­ся за поме­рий, чтобы не мешать «сво­бод­ным» выбо­рам кон­су­лов. В даль­ней­шем он под­чер­ки­вал, что полу­чил кон­су­лат от «наро­да» (RG. 1. 4), а от сена­та — назна­че­ние глав­но­ко­ман­дую­щим, допол­ни­тель­ные вой­ска и пра­во их набо­ра (Dio XLVI. 47. 2—3; 51. 5). В отсут­ст­вие Окта­ви­а­на и яко­бы без его ведо­ма, лишь по тре­бо­ва­нию армии, его кол­ле­гой по кон­су­ла­ту был про­веден закон о сня­тии опа­лы с Анто­ния и Лепида (App. BC. III. 94; Dio XLVI. 52. 4). Эта уме­рен­ная, осто­рож­ная и ква­зи­кон­сти­ту­ци­он­ная так­ти­ка объ­яс­ня­ет­ся не толь­ко тем, что «даже после 19 авгу­ста Окта­виан и его «коман­да» все же не реши­лись пол­но­стью обна­ру­жить свою поли­ти­че­скую про­грам­му и план дей­ст­вий на буду­щее»⁵⁹. Пред­став­ля­ет­ся, что, не имея еще (и нико­гда, как любой истин­ный поли­тик, а не начет­чик и резо­нер) завер­шен­ной «про­грам­мы», но с.142 все более осо­зна­вая необ­хо­ди­мость объ­еди­не­ния цеза­ри­ан­цев и исполь­зо­ва­ния гру­бой силы, Окта­виан, в силу изна­чаль­но усво­ен­ных им «рес­пуб­ли­кан­ских» пред­став­ле­ний и цен­но­стей, осо­знан­но и инстинк­тив­но стре­мил­ся дер­жать­ся тра­ди­ций и кон­сти­ту­ци­он­ных норм. Если со сто­ро­ны Окта­ви­а­на и его окру­же­ния здесь и была «мас­ки­ров­ка», то про­дик­то­ван­ная не толь­ко цинич­ным рас­че­том, но и неким шестым чув­ст­вом, ука­зы­вав­шим, что, несмот­ря на годи­ну жесто­ко­сти и без­за­ко­ния, «рес­пуб­ли­ка­низм» как систе­ма жиз­нен­ных цен­но­стей и мораль­ных норм сохра­нял какое-то место в созна­нии обще­ства.

В то же вре­мя по зако­ну Квин­та Педия убий­цы Цеза­ря лиша­лись «огня и воды». Это было одной из мер, ори­ен­ти­ро­ван­ных на сол­дат­ские мас­сы и плебс и уси­лен­но под­чер­ки­вав­ших «пие­тет» Окта­ви­а­на в отно­ше­нии сво­его при­ем­но­го отца (RG. 2; App. BC. III. 95 etc.) Через кури­ат­ные коми­ции был про­веден закон, утвер­ждав­ший усы­нов­ле­ние (App. BC. II. 1. 94; Dio XLVI. 47. 4.). На выпу­щен­ных моне­тах упо­ми­нал­ся «боже­ст­вен­ный Юлий» и «сын боже­ст­вен­но­го»⁶⁰. Гото­ви­лось жиз­нен­но необ­хо­ди­мое для всех цеза­ри­ан­цев, вождей и рядо­вых вои­нов, объ­еди­не­ние, ради кото­ро­го пред­сто­я­ло посту­пить­ся на вре­мя «рес­пуб­ли­кан­ски­ми» сим­па­ти­я­ми.

В нояб­ре 43 г., на встре­че Анто­ния, Лепида и Окта­ви­а­на было заклю­че­но согла­ше­ние, поло­жив­шее нача­ло вто­ро­му три­ум­ви­ра­ту, кото­рый был затем оформ­лен спе­ци­аль­ным зако­ном как чрез­вы­чай­ная неогра­ни­чен­ная власть на 5 лет — tres­vi­ri rei­pub­li­cae с.143 con­sti­tuen­dae⁶¹.

Пер­вые важ­ней­шие реше­ния три­ум­ви­ров каса­лись рас­пре­де­ле­ния меж­ду ними про­вин­ций, под­готов­ки вой­ны про­тив Бру­та и Кас­сия, а так­же воз­на­граж­де­ния вои­нам после победы. Осо­бый мани­фест объ­яв­лял «про­скрип­ции» — спис­ки людей, объ­яв­ляв­ших­ся вне зако­на, кото­рых сле­до­ва­ло выда­вать и уби­вать без суда и след­ст­вия в рас­че­те на воз­на­граж­де­ние⁶². Важ­ней­шей моти­ви­ров­кой это­го страш­но­го поста­нов­ле­ния была месть за пре­да­тель­ское и свя­тотат­ст­вен­ное убий­ство Юлия Цеза­ря. Ука­зы­ва­лось так­же на необ­хо­ди­мость дать «неко­то­рое удо­вле­тво­ре­ние» «оскорб­лен­ной и раз­дра­жен­ной армии»⁶³. Чис­ло и состав проскри­би­ро­ван­ных — 300 сена­то­ров и 2 тыс. всад­ни­ков (App. BC. IV 5. 20; 7. 28), — в срав­не­нии с коли­че­ст­вом заго­вор­щи­ков (60 чел. — Suet. Jul. 80) и учи­ты­вая бег­ство убийц Цеза­ря из Ита­лии, ясно пока­зы­ва­ет, что пер­вое из обос­но­ва­ний не покры­ва­ло в пол­ном объ­е­ме целей, кото­рые в дей­ст­ви­тель­но­сти пре­сле­до­ва­лись этой жесто­кой акци­ей. Дале­ко не на послед­нем месте сто­я­ли мате­ри­аль­ные инте­ре­сы: иму­ще­ство проскри­би­ро­ван­ных кон­фис­ко­вы­ва­лось в поль­зу три­ум­ви­ров; неред­ко сво­ди­лись лич­ные сче­ты; армия полу­чи­ла воз­мож­ность с.144 удо­вле­тво­рить свою зло­бу к зна­ти и бога­чам⁶⁴. Послед­ний из ука­зан­ных моти­вов про­явил­ся в убий­стве Цице­ро­на, кото­ро­го пато­ло­ги­че­ски люто нена­видел Анто­ний. Окта­виан, как рас­ска­зы­ва­ет Плу­тарх, пытал­ся воз­ра­жать, но вынуж­ден был сдать­ся⁶⁵. Этот штрих ука­зы­ва­ет на глу­бо­кие раз­ли­чия меж­ду Анто­ни­ем и Окта­виа­ном, кото­рые в началь­ный пери­од три­ум­ви­ра­та были загна­ны внутрь ради дости­же­ния жиз­нен­но важ­ных на тот момент целей. Не вызы­ва­ет сомне­ния, что моло­дой Цезарь не толь­ко испы­ты­вал муки сове­сти, согла­сив­шись на убий­ство сво­его быв­ше­го союз­ни­ка и куми­ра. Про­скрип­ции были про­тив­ны тлев­шим где-то в глу­би­нах его созна­ния «рес­пуб­ли­кан­ским» сте­рео­ти­пам, с кото­ры­ми Окта­виан, в отли­чие от Анто­ния, не мог рас­стать­ся нико­гда, и кото­рые всплы­ва­ли при воз­ни­кав­шей вре­мя от вре­ме­ни необ­хо­ди­мо­сти выбо­ра. В дан­ный момент пере­ве­си­ли дру­гие сооб­ра­же­ния, и после того как реше­ние о про­скрип­ци­ях было при­ня­то, Окта­виан, с при­су­щей ему бес­по­щад­ной рас­судоч­но­стью, пре­взо­шел в их про­веде­нии и Лепида, и Анто­ния⁶⁶.

В мани­фе­сте о про­скрип­ци­ях, изло­жен­ном Аппи­а­ном, при­ме­ча­тель­но пол­ное отсут­ст­вие «рес­пуб­ли­кан­ской» фра­зео­ло­гии. Неслу­чай­но, види­мо, и то, что идео­ло­ги­че­ское обос­но­ва­ние про­скрип­ций, как и три­ум­ви­ра­та в целом, потре­бо­ва­ло спе­ци­аль­ной акции, носив­шей анти-«рес­пуб­ли­кан­ский», если не монар­хи­че­ский, харак­тер. В янва­ре 42 г., через месяц после офи­ци­аль­но­го учреж­де­ния три­ум­ви­ра­та, был при­нят закон о при­зна­нии Юлия Цеза­ря новым рим­ским боже­ст­вом⁶⁷. Если во введе­нии про­скрип­ций три­ум­ви­ры с.145 после­до­ва­ли соро­ка­лет­ней дав­но­сти при­ме­ру дик­та­то­ра Сул­лы⁶⁸, то в офи­ци­аль­ной диви­ни­за­ции Цеза­ря — един­ст­вен­но­му рим­ско­му пре­цеден­ту мно­го­ве­ко­вой дав­но­сти — обо­жест­вле­нию пер­во­го царя. Неко­гда цар­ская власть не устра­и­ва­ла пат­ри­ци­ев, и рим­ская тра­ди­ция сохра­ня­ла пре­да­ние о том, что Рому­ла, поль­зо­вав­ше­го­ся под­держ­кой наро­да, устра­ни­ла знать. Вряд ли об этом нуж­но было напо­ми­нать совре­мен­ни­кам Варро­на и Тита Ливия. Учреж­де­ние офи­ци­аль­но­го куль­та Цеза­ря недву­смыс­лен­но обо­зна­чи­ло анти-«рес­пуб­ли­кан­ские» пози­ции три­ум­ви­ров⁶⁹.

Так завер­ши­лось идей­ное и поли­ти­че­ское раз­ме­же­ва­ние меж­ду «рес­пуб­ли­кан­ца­ми» (они же защит­ни­ки «сво­бо­ды», «тира­но­убий­цы», с.146 по ква­ли­фи­ка­ции сво­их про­тив­ни­ков — «заго­вор­щи­ки», «пре­да­те­ли», «отце­убий­цы»), с одной сто­ро­ны, и цеза­ри­ан­ца­ми (они же — мсти­те­ли за «отца оте­че­ства», вра­ги его «пре­да­те­лей», а по опре­де­ле­нию «рес­пуб­ли­кан­цев» — «тира­ны», губи­те­ли «рес­пуб­ли­ки» и «сво­бо­ды»), — с дру­гой. Пози­ции послед­них долж­на была укре­пить деи­фи­ка­ция Цеза­ря, пре­вра­щав­шая его убийц в свя­тотат­цев, ста­вив­шая их вне зако­на не толь­ко чело­ве­че­ско­го, но и боже­ст­вен­но­го. Кру­ги замкну­лись: у каж­дой сто­ро­ны ока­за­лось свое «оте­че­ство» и его вра­ги, свои свя­ты­ни и, соот­вет­ст­вен­но, свя­тотат­цы. Одни и те же выра­же­ния на одном, каза­лось бы, язы­ке, при­об­ре­ли совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ные зна­че­ния. При этом три­ум­ви­ры избе­га­ли в сво­ем лек­си­коне слов вро­де «li­ber­tas», кото­рые вызы­ва­ли у цеза­ри­ан­цев раз­дра­же­ние, сме­шан­ное с нена­ви­стью. Но зна­чи­ло ли это, что они окон­ча­тель­но рас­про­ща­лись с тра­ди­ци­он­ны­ми рим­ски­ми пред­став­ле­ни­я­ми и цен­но­стя­ми?

В 42 г. «рес­пуб­ли­кан­цы», воз­глав­ляв­ши­е­ся Кас­си­ем и Бру­том, были раз­гром­ле­ны в бит­ве при Филип­пах в Македо­нии⁷⁰. Здесь, а так­же в резуль­та­те про­скрип­ций, были физи­че­ски уни­что­же­ны почти все после­до­ва­тель­ные сто­рон­ни­ки ста­рой сенат­ской рес­пуб­ли­ки. Цель, про­воз­гла­шен­ная три­ум­ви­ра­ми, была достиг­ну­та, важ­ней­шая часть их офи­ци­аль­ной про­грам­мы — «отмще­ние царе­убий­цам» — была выпол­не­на, а их общий идей­ный арсе­нал опу­стел. Это обу­сло­ви­ло быст­рое рас­хож­де­ние путей Анто­ния и Окта­ви­а­на⁷¹. И перед каж­дым с.147 во весь рост встал вопрос о выдви­же­нии соб­ст­вен­ной поли­ти­че­ской плат­фор­мы, фор­му­ли­ров­ке идей и лозун­гов, кото­рые обес­пе­чи­ли бы доста­точ­но силь­ную и надеж­ную соци­аль­ную опо­ру.

В осо­бо слож­ном поло­же­нии ока­зал­ся Окта­виан. Имен­но ему, остав­ше­му­ся по согла­ше­нию меж­ду три­ум­ви­ра­ми в Ита­лии, при­шлось зани­мать­ся наде­ле­ни­ем вете­ра­нов зем­лей⁷², кото­рая кон­фис­ко­вы­ва­лась у преж­них вла­дель­цев. Это вызва­ло не толь­ко озлоб­ле­ние непо­сред­ст­вен­но постра­дав­ших, но и враж­деб­ность зна­чи­тель­ной части насе­ле­ния. Все недо­воль­ство, есте­ствен­но, обра­ти­лось на орга­ни­за­то­ра кон­фис­ка­ций, чем не замед­ли­ли вос­поль­зо­вать­ся поли­ти­че­ские про­тив­ни­ки. Дви­же­ние, направ­лен­ное про­тив Окта­ви­а­на, воз­гла­ви­ли жена Анто­ния Фуль­вия и его брат Луций Анто­ний. Окта­ви­а­на обви­ня­ли в узур­па­ции вла­сти. С дру­гой сто­ро­ны, утвер­жда­лось, что Анто­ний, вер­нув­шись с Восто­ка, соби­ра­ет­ся сло­жить с себя чрез­вы­чай­ные пол­но­мо­чия и удо­воль­ст­во­вать­ся кон­су­ла­том⁷³. В Риме и Ита­лии выдви­га­лись тре­бо­ва­ния воз­вра­та к ста­рым, «рес­пуб­ли­кан­ским» поряд­кам. Даже воин­ские коман­ди­ры Окта­ви­а­на и Л. Анто­ния, собрав­шись для при­ми­ре­ния вождей, вынес­ли реше­ние, по кото­ро­му три­ум­ви­ры не долж­ны были пре­пят­ст­во­вать кон­су­лам управ­лять «по обы­ча­ям пред­ков»⁷⁴. После Перу­зин­ской вой­ны⁷⁵ и раз­гро­ма сто­рон­ни­ков Фуль­вии и Л. Анто­ния мно­гие сена­то­ры бежа­ли в Сици­лию к Секс­ту Пом­пею, окру­жен­но­му, бла­го­да­ря отцу, орео­лом спа­си­те­ля «рес­пуб­ли­ки».

с.148 Каза­лось бы, про­изо­шло неве­ро­ят­ное: «рес­пуб­ли­ка­низм», наго­ло­ву раз­гром­лен­ный при Филип­пах, ока­зал­ся вновь под­ня­тым на щит. И кем? Сто­рон­ни­ка­ми Анто­ния, кото­рый еще недав­но пытал­ся увен­чать цар­ской коро­ной Юлия Цеза­ря. Не на него ли обру­ши­вал свои «филип­пи­ки» защит­ник «рес­пуб­ли­ки» Цице­рон, попла­тив­шись за это голо­вой? Это был для Окта­ви­а­на, застиг­ну­то­го на какое-то вре­мя врас­плох, урок «боль­шой поли­ти­ки», для кото­рой самые высо­кие прин­ци­пы слу­жат лишь раз­мен­ной моне­той в борь­бе за власть. Насту­пил новый день, и сле­до­ва­ло смот­реть впе­ред. Огра­ни­чи­вать­ся лозун­гом «отмще­ния» и ори­ен­ти­ро­вать­ся толь­ко на сол­дат Цеза­ря ста­ло невоз­мож­но.

«Рес­пуб­ли­кан­ские» идеи ста­ли чрез­вы­чай­но опас­ны для Окта­ви­а­на на рубе­же 40—30-х годов, когда он ока­зал­ся слиш­ком тес­но свя­зан с име­нем покой­но­го дик­та­то­ра и его вете­ра­на­ми, опи­ра­ясь на чрез­вы­чай­ные и анти­де­мо­кра­ти­че­ские по сути три­ум­вир­ские пол­но­мо­чия. Осо­бое чутье юно­го Цеза­ря обна­ру­жи­ло жиз­нен­ность и силу подоб­ных идей. Но начи­наю­ще­му поли­ти­ку нуж­но было вре­мя, чтобы пол­но­стью осо­знать все их зна­че­ние и исполь­зо­вать в прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти. Пси­хо­ло­ги­че­ски силь­но меша­ло то, что «рес­пуб­ли­кан­ские» лозун­ги вос­при­ни­ма­лись как анти­це­за­ри­ан­ские.

После Перу­зии «рес­пуб­ли­кан­ская» фра­зео­ло­гия с успе­хом экс­плу­а­ти­ро­ва­лась Секс­том Пом­пе­ем⁷⁶. Исполь­зуя имя сво­его отца, Пом­пея Вели­ко­го, а так­же недо­воль­ство поли­ти­кой три­ум­ви­ров, он собрал под свои зна­ме­на остат­ки раз­би­тых войск «рес­пуб­ли­кан­цев», бежав­ших в Сици­лию уцелев­ших ари­сто­кра­тов, а так­же всех желаю­щих: отпу­щен­ни­ков, рабов и даже пира­тов. Не вда­ва­ясь в подроб­ное рас­смот­ре­ние соци­аль­но­го соста­ва и целей, пре­сле­до­вав­ших­ся Пом­пе­ем, отме­тим, что во мно­гом его вли­я­ние и сила сре­ди раз­лич­ных кру­гов граж­дан­ско­го насе­ле­ния Ита­лии⁷⁷ были обу­слов­ле­ны тем, что сына Вели­ко­го рас­смат­ри­ва­ли как послед­не­го с.149 защит­ни­ка «рес­пуб­ли­ки»⁷⁸.

Окта­виан, про­дол­жав­ший еще исполь­зо­вать в армии лозун­ги борь­бы про­тив «вра­гов отца» (App. BC. V. 98), в про­па­ган­де, рас­счи­тан­ной на граж­дан­ское насе­ле­ние, пытал­ся раз­вен­чать Пом­пея как вождя рабов и пира­тов, даже спу­стя пол­ве­ка не пре­ми­нув назвать собы­тия 38—36 гг. «раб­ской вой­ной». Эту вер­сию долж­ны были укре­пить осу­щест­влен­ные в пери­од про­ти­во­бор­ства с С. Пом­пе­ем воз­вра­ще­ние хозя­е­вам и казнь части бег­лых рабов (RG. 25; App. BC. V. 131). Такая поли­ти­ка име­ла опре­де­лен­ный успех и сыг­ра­ла свою роль в изо­ля­ции Пом­пея, а в ито­ге — его пора­же­нии (36 г.)⁷⁹. Все же в даль­ней­шем Окта­виан, вынуж­ден­ный счи­тать­ся с тем, что имя Пом­пе­ев, несмот­ря на все уси­лия его про­па­ган­ды, отож­дествля­лось с «рес­пуб­ли­кой», стре­мил­ся снять с себя ответ­ст­вен­ность за смерть Секс­та, воз­ло­жив ее цели­ком на Анто­ния. Впро­чем, этот ход был след­ст­ви­ем серь­ез­ных изме­не­ний в идео­ло­ги­че­ской ори­ен­та­ции Окта­ви­а­на, изме­не­ний, заняв­ших нелег­кие для наслед­ни­ка Цеза­ря пять лет⁸⁰.

с.150

После завер­ше­ния борь­бы с Секс­том Пом­пе­ем нача­ли про­смат­ри­вать­ся кон­ту­ры ново­го поли­ти­че­ско­го кур­са. Послед­ний про­тив­ник, исполь­зо­вав­ший про­тив цеза­ри­ан­цев «рес­пуб­ли­кан­ские» лозун­ги, был уни­что­жен. Но ока­за­лось, что идей­ное ору­жие повер­жен­ных вра­гов не поте­ря­ло сво­ей ост­ро­ты, и нуж­но было успеть пер­вым под­хва­тить его. Рас­ту­щее вни­ма­ние Окта­ви­а­на к «рес­пуб­ли­кан­ской» идео­ло­гии объ­яс­ня­лось еще и необ­хо­ди­мо­стью избе­жать одно­сто­рон­ней ори­ен­та­ции на армию, тем более, что тре­бо­ва­ния вете­ра­нов были в основ­ном удо­вле­тво­ре­ны. Сле­до­ва­ло созда­вать для себя более широ­кую соци­аль­ную опо­ру⁸¹. Юно­му Цеза­рю, в отли­чие от Анто­ния, не при­хо­ди­лось наде­ять­ся на бога­тый Восток — все необ­хо­ди­мое для упро­че­ния сво­его поло­же­ния пред­сто­я­ло най­ти преж­де все­го в Ита­лии. Необ­хо­ди­мо было добить­ся пере­ло­ма в небла­го­при­ят­ном пока обще­ст­вен­ном мне­нии, и Окта­виан решил про­де­мон­стри­ро­вать твер­дое наме­ре­ние дей­ст­во­вать преж­де все­го в инте­ре­сах граж­дан­ско­го насе­ле­ния Ита­лии. Эти поли­ти­че­ские резо­ны соот­вет­ст­во­ва­ли и его лич­ным убеж­де­ни­ям. Мир­ное прав­ле­ние по воз­мож­но­сти в соот­вет­ст­вии с тра­ди­ци­я­ми «пред­ков» было Окта­виа­ну боль­ше по душе, чем про­скрип­ции и пол­ные опас­ных неожи­дан­но­стей сра­же­ния.

Рас­пра­ва над бег­лы­ми раба­ми ока­за­лась удач­ным шагом в новом направ­ле­нии. Чут­ко улав­ли­вая гос­под­ст­ву­ю­щие настро­е­ния, Цезарь объ­явил, что граж­дан­ская вой­на пре­кра­ще­на. В знак окон­ча­ния про­скрип­ций было отда­но рас­по­ря­же­ние сжечь все доку­мен­ты, отно­сив­ши­е­ся ко вре­ме­ни смут. Затем после­до­ва­ло обе­ща­ние, что после воз­вра­ще­ния Анто­ния из пар­фян­ско­го похо­да три­ум­ви­ры вос­ста­но­вят преж­ний государ­ст­вен­ный строй (App. BC. V. 132).

с.151 Наме­тив­ши­е­ся вско­ре пере­ме­ны под­твер­ди­ли: пульс настро­е­ний нащу­пан вер­но. В Окта­виане увиде­ли того, кто пре­кра­тит нако­нец ужа­сы граж­дан­ских войн и вос­ста­но­вит порядок вещей, заве­щан­ный пред­ка­ми⁸². Изо­бра­же­ния наслед­ни­ка Цеза­ря ста­ви­лись в ита­лий­ских горо­дах рядом со ста­ту­я­ми божеств-покро­ви­те­лей, сенат даро­вал ему, как неко­гда при­ем­но­му отцу, пожиз­нен­ную три­бун­скую власть (App. BC. V. 132; Dio XLIX. 15). Для закреп­ле­ния успе­ха нуж­но было сме­лее раз­во­ра­чи­вать курс сво­его поли­ти­че­ско­го кораб­ля. Необ­хо­ди­мый для это­го, хотя и непри­ят­ный ветер задул с Восто­ка.

Поле­ми­зи­руя с Р. Сай­мом, кото­рый счи­тал Анто­ния при­вер­жен­цем рес­пуб­ли­кан­ских тра­ди­ций⁸³, Н. А. Маш­кин спра­вед­ли­во обра­щал вни­ма­ние на монар­хи­че­ские устрем­ле­ния три­ум­ви­ра. В то же вре­мя он отме­тил, что «Анто­ний стре­мил­ся к вла­сти дей­ст­ви­ем, не выдви­гая какой-либо поли­ти­че­ской про­грам­мы, все­це­ло под­чи­няя свою поли­ти­ку обсто­я­тель­ствам момен­та»⁸⁴. Разде­ляя мне­ние об отсут­ст­вии у Анто­ния про­ду­ман­ной про­грам­мы⁸⁵ (спра­вед­ли­во­сти ради отме­тим, что сколь­ко-нибудь дол­говре­мен­ной про­грам­мой не с.152 рас­по­ла­гал никто из поли­ти­че­ских дея­те­лей того вре­ме­ни), нель­зя все же не обра­тить вни­ма­ние на нали­чие у три­ум­ви­ра вполне опре­де­лен­ных уста­но­вок. В меня­ю­щих­ся усло­ви­ях эти цен­ност­ные и пси­хо­ло­ги­че­ские уста­нов­ки при­во­ди­ли Анто­ния к реше­ни­ям, кото­рые при вни­ма­тель­ном рас­смот­ре­нии выст­ра­и­ва­ют­ся в доволь­но отчет­ли­во про­сле­жи­вае­мую линию поведе­ния⁸⁶.

Дей­ст­вия Анто­ния сра­зу после гибе­ли Цеза­ря и его даль­ней­шая судь­ба дают осно­ва­ние рас­смат­ри­вать это­го цеза­ри­ан­ца, три­ум­ви­ра и пове­ли­те­ля Восто­ка как типич­но­го поли­ти­че­ско­го дея­те­ля эпо­хи кри­зи­са идео­ло­гии антич­ной граж­дан­ской общи­ны⁸⁷, ока­зав­ше­го­ся к тому же под силь­ным идей­ным вли­я­ни­ем элли­ни­сти­че­ско­го монар­хиз­ма⁸⁸.

На рас­смат­ри­вае­мом эта­пе раз­ви­тия, при том что орга­нич­ной частью рим­ско­го поли­ти­че­ско­го созна­ния были тра­ди­ци­он­ные «полис­ные» цен­но­сти, все боль­ше места в нем зани­ма­ли лич­ные «эго­и­сти­че­ские» инте­ре­сы. Те и дру­гие мог­ли сосу­ще­ст­во­вать и дей­ст­ви­тель­но сосу­ще­ст­во­ва­ли очень дол­го (в сущ­но­сти, одно­тип­ные с ними обра­зо­ва­ния в раз­лич­ных про­пор­ци­ях ужи­ва­ют­ся все­гда) и в инди­виду­аль­ном, и в обще­ст­вен­ном созна­нии. В каж­дом кон­крет­ном слу­чае выбор поступ­ка зави­сел не толь­ко от «коли­че­ства», но и от меня­ю­щей­ся сопод­чи­нен­но­сти, ран­жи­ро­ва­ния цен­но­стей, он был резуль­та­том усколь­заю­щей от наше­го взгляда диа­лек­ти­ки целей и средств. Это общее рас­суж­де­ние помо­га­ет уяс­нить мен­таль­ные исто­ки про­ти­во­ре­чи­во­сти поступ­ков Анто­ния, кото­рую по-раз­но­му объ­яс­ня­ли и оце­ни­ва­ли антич­ные и совре­мен­ные авто­ры.

При этом оста­ет­ся не пол­но­стью рас­кры­тым как соци­аль­ный с.153 смысл «эго­из­ма» Анто­ния, так и кон­крет­но-исто­ри­че­ская диа­лек­ти­ка про­ти­во­ре­чия меж­ду инди­виду­а­ли­сти­че­ски­ми амби­ци­я­ми и «рес­пуб­ли­кан­ски­ми» жиз­нен­ны­ми цен­но­стя­ми. Пони­ма­ние этой диа­лек­ти­ки, весь­ма типич­ной для рас­смат­ри­вае­мой эпо­хи, долж­но осно­вы­вать­ся (тем более, что Анто­ний совсем не был скло­нен к тео­ре­ти­зи­ро­ва­нию) в первую оче­редь на ана­ли­зе поступ­ков, в кото­рых, под вли­я­ни­ем тех или иных обсто­я­тельств, резуль­ти­ро­ва­лись жиз­нен­ные уста­нов­ки.

После мар­тов­ских ид Анто­ний отнюдь не был, как мы виде­ли, при­вер­жен­цем «край­не­го» цеза­риз­ма, пыта­ясь достичь согла­ше­ния с сена­том, в том чис­ле с «рес­пуб­ли­кан­ца­ми», и даже с заго­вор­щи­ка­ми. «Рес­пуб­ли­ка­низм» Анто­ния дол­жен был про­де­мон­стри­ро­вать и при­ня­тый по его ини­ци­а­ти­ве закон об уни­что­же­нии (навеч­но!) дик­та­ту­ры, а так­же ряд дру­гих шагов. Из это­го сле­ду­ет, что при всем эго­из­ме и често­лю­бии в систе­ме жиз­нен­ных цен­но­стей Мар­ка Анто­ния доми­ни­ро­ва­ло стрем­ле­ние занять осо­бое место в Рим­ском государ­стве путем ком­про­мис­са с «рес­пуб­ли­кан­ца­ми» и даже под их лозун­га­ми. Одна­ко в усло­ви­ях кри­зи­са полис­ных инсти­ту­тов, ост­рей­шей соци­аль­но-поли­ти­че­ской, «пар­тий­ной» борь­бы для это­го были необ­хо­ди­мы мате­ри­аль­ные ресур­сы, пре­дан­ная армия и бес­спор­ный «авто­ри­тет» выдаю­ще­го­ся вождя и пол­ко­во­д­ца. В ходе едва не сто­ив­ших ему карье­ры и даже жиз­ни собы­тий Анто­ний, соб­ст­вен­но, при­шел к тем же выво­дам, что и Окта­виан. Резуль­та­том явил­ся три­ум­ви­рат. Одна­ко в даль­ней­шем пути их поли­ти­че­ской эво­лю­ции разо­шлись, при­чи­ны чего сле­ду­ет искать как в поли­ти­че­ских уста­нов­ках, так и в сло­жив­ших­ся у каж­до­го обсто­я­тель­ствах.

Если Окта­виан после Филипп все более ори­ен­ти­ро­вал­ся на Ита­лию и Запад, то Анто­ний решил идти к сво­ей цели, вслед за Пом­пе­ем, Цеза­рем и дру­ги­ми често­люб­ца­ми, по сто­пам Алек­сандра Вели­ко­го, заво­е­ва­те­ля Азии⁸⁹. Пер­во­на­чаль­но Восток мыс­лил­ся с.154 сред­ст­вом. Постав­лен­ные цели — раз­гро­мить Пар­фию и овла­деть ее богат­ства­ми, ото­мстить за позор Крас­са и т. д. были «рим­ски­ми», «рес­пуб­ли­кан­ски­ми» по сути, и зани­ма­ли под­чи­нен­ное поло­же­ние. Для Анто­ния, как и любо­го граж­да­ни­на, апро­ба­ция жиз­нен­но­го успе­ха пер­во­на­чаль­но мыс­ли­лась толь­ко в Риме, любое дости­же­ние, победа име­ли смысл лишь в слу­чае соот­вет­ст­ву­ю­ще­го одоб­ре­ния сограж­да­на­ми: в фор­ме три­ум­фа либо ино­го «поче­та» (ho­nos). И Анто­ний вполне обос­но­ван­но рас­счи­ты­вал, что успеш­ный пар­фян­ский поход ока­жет­ся клю­чом ко всем осталь­ным про­бле­мам, над кото­ры­ми до поры до вре­ме­ни про­сто не сто­и­ло заду­мы­вать­ся. Но в том и состо­ит ковар­ная диа­лек­ти­ка целей и средств, что они могут неза­мет­но пере­хо­дить друг в дру­га, меняя в ходе собы­тий и в окру­же­нии череды обсто­я­тельств не толь­ко свою фор­му, но и самое глу­бин­ное содер­жа­ние.

В соот­вет­ст­вии с разде­ле­ни­ем сфер вли­я­ния меж­ду три­ум­ви­ра­ми⁹⁰ Анто­ний отпра­вил­ся на Восток. И здесь заду­ман­ное пред­ста­ви­лось импуль­сив­но­му, увле­каю­ще­му­ся («вну­шае­мо­му») Анто­нию почти свер­шив­шим­ся. То, что в Риме мог­ло ощу­щать­ся лишь как смут­ные, еже­ми­нут­но сдер­жи­вае­мые жела­ния, здесь ока­зы­ва­лось совер­шен­но есте­ствен­ным, доступ­ным, полу­ча­ло реаль­ное вопло­ще­ние, пре­вос­хо­див­шее самые дерз­кие надеж­ды. Мест­ное насе­ле­ние встре­ча­ло Анто­ния, как и дру­гих рим­ских пол­ко­вод­цев, как полу­бо­га. Нетруд­но было и само­му пове­рить в свою сверхъ­есте­ствен­ную мис­сию, сча­стье, уда­чу. В Эфе­се Анто­ний появил­ся в обра­зе Ново­го Дио­ни­са (Plut. Ant. 23), в Афи­нах за него «выда­ли замуж», да еще с солид­ным при­да­ным, боги­ню-покро­ви­тель­ни­цу горо­да⁹¹. Такое с.155 непо­мер­ное вос­хва­ле­ние, все­доз­во­лен­ность и все­до­ступ­ность мог­ли вве­сти в соблазн и не такую подат­ли­вую душу.

Цар­ст­вен­ность, вели­чие и ска­зоч­ные богат­ства Восто­ка — все, о чем он меч­тал и к чему стре­мил­ся, — вопло­ти­лось для Анто­ния в наслед­ни­це древ­них фара­о­нов, Алек­сандра и Пто­ле­ме­ев, воз­люб­лен­ной Юлия Цеза­ря — Клео­пат­ре, цари­це Егип­та⁹². Неуди­ви­тель­но, что в дан­ном слу­чае не избе­жа­ли край­но­стей два выдаю­щих­ся иссле­до­ва­те­ля наше­го века: Р. Сайм, усмат­ри­вав­ший в отно­ше­нии к ней Анто­ния лишь праг­ма­ти­че­ские моти­вы⁹³, и В. Тарн, утвер­ждав­ший, что три­ум­вир поте­рял пол­ми­ра за любовь⁹⁴. Но не будем слиш­ком стро­ги к этим поляр­но про­ти­во­по­лож­ным суж­де­ни­ям: Анто­ний, в 37 г. женив­ший­ся на еги­пет­ской цари­це, навер­ня­ка, и сам не смог бы логич­но объ­яс­нить, поче­му он это сде­лал.

Этот брак с обе­их сто­рон обра­зо­вал­ся как сцеп­ле­ние праг­ма­ти­че­ских рас­че­тов, чисто «мате­ри­аль­ных», поли­ти­че­ских инте­ре­сов, есте­ствен­ных чело­ве­че­ских чувств и совер­шен­но не понят­ных с пози­ций совре­мен­но­го рацио­на­лиз­ма пред­став­ле­ний и надежд. Нелег­ко пред­ста­вить, но элли­ни­сти­че­ски обра­зо­ван­ная, рас­чет­ли­вая и иску­шен­ная во всех соблаз­нах жен­щи­на, види­мо, и в самом деле вери­ла, что она — дочь древ­не­еги­пет­ско­го сол­неч­но­го бога Ра. Вме­сте с Анто­ни­ем они соста­ви­ли «боже­ст­вен­ную» пару Иси­ды-Афро­ди­ты и Оси­ри­са-Дио­ни­са. Дети их были назва­ны Алек­сан­дром Гелио­сом (Солн­цем) и Клео­патрой Селе­ной (Луной)⁹⁵. Это были игра, с.156 бута­фо­рия, кар­на­вал, разыг­ры­вав­ши­е­ся на гла­зах мил­ли­о­нов людей и десят­ков наро­дов и в сво­ем апо­гее ста­но­вив­ши­е­ся в созна­нии зри­те­лей и даже акте­ров самой под­лин­ной дей­ст­ви­тель­но­стью; они смы­ка­лись, сли­ва­лись с реаль­но­стью поли­ти­ки и повсе­днев­но­стью буд­ней⁹⁶.

Союз с Анто­ни­ем был жиз­нен­но необ­хо­дим цари­це. Еги­пет оста­вал­ся послед­ней из круп­ных дер­жав, сохра­нив­шей­ся как ост­ров в захле­сты­вае­мом смер­ча­ми рим­ских заво­е­ва­ний Сре­ди­зем­но­мо­рье. Брак с самым выдаю­щим­ся рим­ским пол­ко­вод­цем того вре­ме­ни, обла­дав­шим зака­лен­ным, бое­спо­соб­ным вой­ском, сулил воз­мож­ность не толь­ко уце­леть, но и кое-что урвать у сво­их соседей, а там поче­му бы не при­ру­чить хищ­ную Рому в лице ее не слиш­ком даль­но­вид­но­го вождя?

И все же вряд ли необ­хо­ди­мо, сле­дуя анти­ан­то­ни­е­вой тра­ди­ции, наста­и­вать, что ини­ци­а­ти­ва сою­за при­над­ле­жа­ла исклю­чи­тель­но Клео­пат­ре и изо­бра­жать три­ум­ви­ра жерт­вой ее коз­ней. Амби­ции Анто­ния не мог­ли быть удо­вле­тво­ре­ны без мате­ри­аль­ных ресур­сов Егип­та, преж­де все­го про­до­воль­ст­вия и денег, чтобы кор­мить вой­ско и пла­тить ему жало­ва­ние. Не послед­нюю роль сыг­ра­ли и често­лю­би­вые гре­зы три­ум­ви­ра, о кото­рых уже шла речь. Не слу­чай­но на моне­тах Анто­ния, начи­ная уже с пер­вых лет три­ум­ви­ра­та, появ­ля­лись изо­бра­же­ния солн­ца, шара (дер­жа­вы, обо­зна­чав­шей власть над миром), рога изоби­лия и дру­гих сим­во­лов, ассо­ции­ро­вав­ших­ся с восточ­ны­ми монар­хи­че­ски­ми иде­я­ми⁹⁷. После бит­вы при Филип­пах сол­неч­ны­ми луча­ми увен­чи­ва­ют­ся изо­бра­же­ния само­го Анто­ния; с.157 изве­стен ана­ло­гич­ный чекан, отно­ся­щий­ся к 37 г. до н. э.⁹⁸.

Отме­чен­ные и ряд дру­гих обсто­я­тельств застав­ля­ют при­знать, что, по край­ней мере на исход­ных его рубе­жах, союз три­ум­ви­ра и цари­цы был сим­би­о­зом, сулив­шим нема­лые выго­ды обе­им сто­ро­нам и одно­вре­мен­но пред­став­ляв­шим серь­ез­ную угро­зу для про­тив­ни­ков.

Соляр­ная сим­во­ли­ка, исполь­зо­вав­ша­я­ся Анто­ни­ем, име­ла по пре­иму­ще­ству восточ­но-элли­ни­сти­че­ское про­ис­хож­де­ние, но этот куль­тур­ный ком­плекс уже дав­но не был совер­шен­но чужд рим­ской идео­ло­ги­че­ской жиз­ни. И все же было одно обсто­я­тель­ство, для пони­ма­ния кото­ро­го тре­бо­ва­лась боль­шая иску­шен­ность в подоб­но­го рода играх, чем у три­ум­ви­ра: на Восто­ке, испы­ты­вав­шем все пре­ле­сти рим­ско­го гос­под­ства, самые без­обид­ные на пер­вый взгляд вещи при­об­ре­та­ли опас­ную анти-рим­скую окрас­ку. Не слу­чай­но в Риме, с изощ­рен­ной пода­чи анти­ан­то­ни­е­вой про­па­ган­ды, имен­но так и были со вре­ме­нем истол­ко­ва­ны мно­гие поступ­ки три­ум­ви­ра, в кото­рые сам он не вкла­ды­вал при­пи­сы­вав­ший­ся про­тив­ни­ка­ми смысл. И это мог­ло иметь самые серь­ез­ные послед­ст­вия.

Луче­зар­ное солн­це в раз­лич­ных ипо­ста­сях дав­но почи­та­лось не толь­ко в Егип­те, но и в дру­гих стра­нах Ближ­не­го Восто­ка. Одна­ко в послед­ние века до н. э. оно при­об­ре­ло осо­бый смысл в соци­аль­ных чая­ни­ях раз­лич­ных наро­дов Сре­ди­зем­но­мо­рья. Соглас­но про­ри­ца­ни­ям кум­ской Сивил­лы, прав­ле­ние Солн­ца долж­но было пред­ше­ст­во­вать золо­то­му веку. Ямбул так­же свя­зы­вал в сво­ей уто­пии золо­той век с Солн­цем. Государ­ство Солн­ца про­воз­гла­сил Ари­сто­ник; воз­глав­лен­ное им дви­же­ние в мало­азий­ском государ­стве Пер­гам было жесто­ко подав­ле­но Римом. Но Алек­сан­дром Гелио­сом Солн­цем был назван и сын Анто­ния и Клео­пат­ры: в этой двой­ной сим­во­ли­ке отра­жа­лись самые сме­лые и дале­ко иду­щие чая­ния роди­те­лей.

Вна­ча­ле осу­щест­вле­ние всех надежд мыс­ли­лось и пла­ни­ро­ва­лось как резуль­тат победо­нос­но­го пар­фян­ско­го похо­да. Но с.158 заво­е­ва­ние Азии про­ва­ли­лось⁹⁹. Одна­ко сле­до­ва­ло ли счи­тать все поте­рян­ным, когда в руках «боже­ст­вен­ной» четы была бога­тей­шая часть Сре­ди­зем­но­мо­рья: Гре­ция, Малая Азия, Сирия, нако­нец Еги­пет? Кто мог поме­шать им упи­вать­ся сво­им могу­ще­ст­вом и боже­ст­вен­но­стью? Неужто хилый и трус­ли­вый «сынок» дик­та­то­ра, нена­види­мый разо­рен­ной и обес­кров­лен­ной Ита­ли­ей?

После вто­ро­го, и тоже в сущ­но­сти неудач­но­го, похо­да (34 г.) празд­ну­ет­ся армян­ский три­умф — не в Риме, а вопре­ки обы­ча­ям и здра­во­му (рим­ско­му) смыс­лу — в Алек­сан­дрии; и при­ни­ма­ет дары пол­ко­во­д­ца не Юпи­тер Капи­то­лий­ский, а Клео­пат­ра. В алек­сан­дрий­ском гим­на­сии меж­ду детьми еги­пет­ской цари­цы рас­пре­де­ля­ют­ся целые стра­ны, при­над­ле­жа­щие рим­ско­му наро­ду. Жаж­да поче­стей, кажет­ся, не зна­ет гра­ниц, пора­же­ния не отрезв­ля­ют, а напро­тив, под­сте­ги­ва­ют безу­мие. Клео­пат­ра про­воз­гла­ша­ет­ся Цари­цей царей, ее сын от Юлия Цеза­ря (при­знан­ный Анто­ни­ем закон­ным сыном дик­та­то­ра — демарш, для Окта­ви­а­на чре­ва­тый самы­ми непри­ят­ны­ми послед­ст­ви­я­ми) — Царем царей¹⁰⁰. А тем вре­ме­нем на Восто­ке все шире рас­про­стра­ня­ют­ся про­ро­че­ства о гряду­щем тор­же­стве Азии, пред­ре­ка­ет­ся победа Клео­пат­ры над пороч­ной Ромой. Это явит­ся нача­лом кон­ца теку­ще­го миро­во­го пери­о­да, пред­ше­ст­ву­ю­ще­го цар­ству мес­сии. Так дол­жен начать­ся золо­той век, когда объ­еди­нят­ся Азия и Евро­па, а на зем­ле воца­рят­ся спра­вед­ли­вость и любовь¹⁰¹.

с.159

Отно­ше­ния меж­ду Окта­виа­ном и Анто­ни­ем нико­гда не были дру­же­ски­ми или хотя бы без­об­лач­ны­ми. Их объ­еди­не­ние под цеза­ри­ан­ски­ми зна­ме­на­ми было про­дик­то­ва­но необ­хо­ди­мо­стью про­ти­во­сто­ять опас­но­му фрон­ту «рес­пуб­ли­кан­цев», ори­ен­ти­ро­вав­ше­му­ся на заго­вор­щи­ков. Одна­ко когда «внеш­няя» опас­ность была лик­види­ро­ва­на, ста­ло ясно, что, как мини­мум, сопер­ни­че­ство меж­ду дву­мя три­ум­ви­ра­ми неиз­беж­но. Для это­го каж­до­му из них необ­хо­дим был проч­ный плац­дарм, мате­ри­аль­ные и люд­ские ресур­сы. Анто­ний искал все это на Восто­ке. У Окта­ви­а­на была лишь одна воз­мож­ность — при­об­ре­сти дове­рие граж­дан­ско­го насе­ле­ния Ита­лии, а так­же при­влечь на свою сто­ро­ну иму­щие клас­сы Запад­ных про­вин­ций. Сде­лать это, как пока­зал опыт, мож­но было, преж­де все­го заре­ко­мен­до­вав себя при­вер­жен­цем «рес­пуб­ли­кан­ских», искон­но рим­ских тра­ди­ций, заво­е­вав авто­ри­тет удач­ли­во­го воен­но­го вождя, стре­мя­ще­го­ся к граж­дан­ско­му миру и про­цве­та­нию «наро­да».

Имен­но такие, про­па­ган­дист­ские цели и ста­ви­лись преж­де все­го перед Илли­рий­ски­ми похо­да­ми (35—33 гг.), в кото­рых Окта­виан про­явил себя победо­нос­ным пол­ко­вод­цем и храб­рым вои­ном¹⁰². Разу­ме­ет­ся, все пони­ма­ли, что Илли­рия — не Пар­фия, но здесь были реаль­ные победы, а не пора­же­ния, скра­ши­вав­ши­е­ся псев­до­три­ум­фа­ми и без­образ­ны­ми шаба­ша­ми в восточ­ных сто­ли­цах. На сред­ства, добы­тые в Илли­рий­ских похо­дах, вос­ста­нав­ли­ва­лись обще­ст­вен­ные зда­ния и хра­мы, при­во­ди­лась в порядок дре­наж­ная систе­ма в Риме. Боль­шую роль в при­вле­че­нии город­ско­го плеб­са сыг­рал эди­ли­тет Агрип­пы (33 г.), осу­ществляв­ше­го актив­ную стро­и­тель­ную поли­ти­ку и устра­и­вав­ше­го пыш­ные зре­ли­ща, а так­же ана­ло­гич­ные шаги Меце­на­та и дру­гих спо­движ­ни­ков Окта­ви­а­на. Повы­шен­ное вни­ма­ние уде­ля­лось рели­гии. Это про­яв­ля­лось в вос­ста­нов­ле­нии и укра­ше­нии хра­мов, в осо­бом вни­ма­нии к ста­рин­ным рели­ги­оз­ным обрядам (сам Окта­виан был авгу­ром и феци­а­лом), поощ­ре­нии неко­то­рых гре­че­ских куль­тов, в первую оче­редь Апол­ло­на, счи­тав­ше­го­ся лич­ным с.160 покро­ви­те­лем три­ум­ви­ра. В то же вре­мя запре­ща­лись и пре­сле­до­ва­лись ази­ат­ские, сирий­ские и еги­пет­ские куль­ты. В том же рус­ле пат­рио­ти­че­ской, тра­ди­цио­на­лист­ской поли­ти­ки сле­ду­ет рас­смат­ри­вать высыл­ку из Рима магов¹⁰³.

Меро­при­я­тия обо­их три­ум­ви­ров пре­сле­до­ва­ли про­па­ган­дист­ские, идео­ло­ги­че­ские цели. Посто­ян­но имея в виду сопер­ни­ка, ни один из них не решал­ся пока пой­ти на раз­рыв: в армии еще было силь­ным вли­я­ние вете­ра­нов Цеза­ря, Ита­лия и все Сре­ди­зем­но­мо­рье жаж­да­ли мира. Испод­воль гото­ви­лось обще­ст­вен­ное мне­ние, шел есте­ствен­ный про­цесс омо­ло­же­ния армии. В то вре­мя, как Окта­виан имел в сво­ем рас­по­ря­же­нии ресур­сы Ита­лии, Анто­ний вер­бо­вал сол­дат из чис­ла жите­лей Восточ­ных про­вин­ций. Раз­вяз­ка неуклон­но при­бли­жа­лась, и поли­ти­ка Анто­ния на Восто­ке дела­ла ее неот­вра­ти­мой. С середи­ны 30-х годов все явст­вен­нее начал обо­зна­чать­ся пере­вес Окта­ви­а­на. Неко­то­ры­ми сво­и­ми дей­ст­ви­я­ми (напри­мер, не давая ему обе­щан­ных ита­лий­ских леги­о­нов) Окта­виан под­тал­ки­вал сопер­ни­ка в объ­я­тия егип­тян­ки, вынуж­дая во все боль­шей сте­пе­ни ори­ен­ти­ро­вать­ся на Восток с его люд­ски­ми и мате­ри­аль­ны­ми ресур­са­ми, а вме­сте с тем — тра­ди­ци­я­ми и обы­ча­я­ми¹⁰⁴.

Все, что нам извест­но о поли­ти­че­ском и идей­ном про­ти­во­бор­стве Окта­ви­а­на с Анто­ни­ем из сочи­не­ний Вел­лея и Све­то­ния, Плу­тар­ха и Дио­на Кас­сия, из дру­гих источ­ни­ков, несет на себе отпе­ча­ток оже­сто­чен­ной про­па­ган­дист­ской, «пси­хо­ло­ги­че­ской» вой­ны, где во вза­им­ных обви­не­ни­ях и поно­ше­ни­ях исполь­зо­ва­лось все: от воен­ных неудач и поли­ти­че­ских про­ма­хов до физи­че­ских с.161 недо­стат­ков и пре­гре­ше­ний в лич­ной жиз­ни¹⁰⁵. За созна­тель­ны­ми иска­же­ни­я­ми и неиз­беж­ны­ми аберра­ци­я­ми все более ясно про­сле­жи­ва­ет­ся глав­ная линия обви­не­ний со сто­ро­ны Окта­ви­а­на: при­вер­жен­ность Анто­ния восточ­ным обы­ча­ям («поро­кам»), изме­на искон­но рим­ским, ита­лий­ским инте­ре­сам и тра­ди­ци­ям. Этот угол про­па­ган­дист­ско­го обстре­ла про­тив­ни­ка отра­жал уси­ле­ние «рес­пуб­ли­кан­ской» ори­ен­та­ции Окта­ви­а­на. Так все отчет­ли­вее стал про­яв­лять­ся идео­ло­ги­че­ский стер­жень его поли­ти­ки на мно­гие годы впе­ред.

Анто­ний в какой-то мере осо­зна­вал зна­че­ние идео­ло­ги­че­ско­го про­ти­во­бор­ства и не хотел усту­пать здесь без борь­бы. После­до­ва­ли обви­не­ния в неже­ла­нии «вос­ста­но­вить рес­пуб­ли­ку»¹⁰⁶. Но у Окта­ви­а­на уже был здесь надеж­ный тыл, в обще­ст­вен­ное мне­ние упор­но и небез­успеш­но насаж­дал­ся «образ» Окта­ви­а­на — защит­ни­ка и вос­ста­но­ви­те­ля тра­ди­ций, и недав­ний «рес­пуб­ли­ка­нец» Гора­ций с.162 утвер­ждал, что Окта­виан сво­им попе­че­ни­ем защи­тил «Ита­лию и свя­ты­ни богов»¹⁰⁷. Тем вре­ме­нем в Рим про­дол­жа­ли посту­пать обрас­таю­щие домыс­ла­ми и пре­уве­ли­че­ни­я­ми (не без ста­ра­ний Окта­ви­а­на и его про­па­ган­дист­ско­го аппа­ра­та) сведе­ния о пирах Анто­ния на Само­се, о его раз­вле­че­ни­ях с Клео­патрой в Афи­нах, об Алек­сан­дрий­ском три­ум­фе и разда­ри­ва­нии вла­де­ний рим­ско­го наро­да. Эмис­са­ры Окта­ви­а­на в горо­дах и муни­ци­пи­ях Ита­лии мус­си­ро­ва­ли эти слу­хи и рас­про­стра­ня­ли свою вер­сию собы­тий: Анто­ний пора­бо­щен ино­зем­ной цари­цей, а пото­му всей Ита­лии необ­хо­ди­мо объ­еди­нять­ся, разу­ме­ет­ся, под нача­лом Окта­ви­а­на. Пат­рио­тизм и страх, здо­ро­вое нрав­ст­вен­ное чув­ство наро­да и пред­рас­суд­ки обы­ва­те­ля — все это про­буж­да­лось и экс­плу­а­ти­ро­ва­лось целе­на­прав­лен­ной про­па­ган­дой, а Анто­ний буд­то наме­рен­но под­бра­сы­вал все новую пищу для раз­го­рав­ше­го­ся пла­ме­ни ита­лий­ско­го «нацио­на­лиз­ма».

В мае или июне 32 г. Анто­ний сде­лал шаг, лишив­ший его сим­па­тий наро­да: послал офи­ци­аль­ный раз­вод сво­ей рим­ской жене Окта­вии, сест­ре Окта­ви­а­на. Вся Ита­лия (разу­ме­ет­ся, с пода­чи уме­лой про­па­ган­ды) зна­ла о ее вер­но­сти дол­гу, о том, как она дол­гие годы вос­пи­ты­ва­ла детей Анто­ния, в том чис­ле от Фуль­вии¹⁰⁸, как, несмот­ря на тре­бо­ва­ния бра­та, отка­зы­ва­лась поки­нуть дом сво­его мужа. Все это, соот­вет­ст­ву­ю­щим обра­зом обыг­ран­ное и доку­мен­таль­но под­твер­жден­ное, было кап­лей, пере­пол­нив­шей чашу народ­но­го него­до­ва­ния. Анто­ний был ском­про­ме­ти­ро­ван. На фоне уме­ло воз­буж­дае­мых эмо­ций появил­ся еще один доку­мент — заве­ща­ние Анто­ния. Хра­нив­ше­е­ся у веста­лок, оно было отня­то у них силой и зачи­та­но сена­ту. В нем не толь­ко под­твер­жда­лось при­зна­ние Пто­ле­мея Цеза­ря закон­ным сыном Юлия Цеза­ря и Клео­пат­ры (что было выпа­дом преж­де все­го про­тив Окта­ви­а­на — он ста­но­вил­ся вто­рым по зна­че­нию наслед­ни­ком дик­та­то­ра), а так­же раз­лич­ные пра­ва и при­ви­ле­гии детям Анто­ния и Клео­пат­ры, но и пред­пи­сы­ва­лось похо­ро­нить само­го три­ум­ви­ра рядом с еги­пет­ской цари­цей в с.163 Алек­сан­дрии¹⁰⁹. Такое пре­не­бре­же­ние оте­че­ски­ми обы­ча­я­ми было вос­при­ня­то как пря­мая изме­на. Про­па­ган­дист­ской машине Окта­ви­а­на оста­ва­лось лишь под­ли­вать мас­ло в огонь народ­но­го гне­ва и разду­вать его в нуж­ном направ­ле­нии. Теперь все дей­ст­вия Анто­ния пред­став­ля­лись не про­сто чуда­че­ства­ми или небла­го­вид­ны­ми поступ­ка­ми, раз­об­ла­чаю­щи­ми его низ­мен­ные стра­сти и дур­ные чело­ве­че­ские каче­ства (хотя уже это мог­ло поста­вить крест на поли­ти­че­ской карье­ре). Про­па­ган­дист­ская кам­па­ния была повер­ну­та в «пат­рио­ти­че­скую плос­кость».

Речь шла о судь­бах рим­ской «рес­пуб­ли­ки», а жела­ние быть захо­ро­нен­ным в Алек­сан­дрии истол­ко­вы­ва­лось как наме­ре­ние пере­не­сти туда сто­ли­цу импе­рии. Эта вер­сия в гла­зах про­стых людей уси­ли­ва­лась и дру­ги­ми обви­не­ни­я­ми, частью фаль­си­фи­ци­ро­ван­ны­ми, частью тен­ден­ци­оз­но истол­ко­ван­ны­ми: Анто­ний дал цари­це рим­ских тело­хра­ни­те­лей (Ios. Ant. Jud. XV. 7. 3.), был в Алек­сан­дрии гим­на­си­ар­хом¹¹⁰, пере­дви­гал­ся на носил­ках цари­цы или ска­кал с ней рядом вер­хом¹¹¹, — все это в пода­че про­па­ган­ды Окта­ви­а­на свиде­тель­ст­во­ва­ло, что Анто­ний окон­ча­тель­но пре­дал Рим и готов вести на него вра­гов, став «вто­рым Пирром»¹¹².

Еще удоб­нее было выдви­гать самые страш­ные обви­не­ния про­тив Клео­пат­ры: рас­пут­ная жен­щи­на, про­дав­шая себя за обла­да­ние вла­стью сна­ча­ла Юлию Цеза­рю, а потом Анто­нию и окол­до­вав­шая его зелья­ми; цари­ца евну­хов, почи­таю­щая зве­ро­по­доб­ных богов¹¹³, с.164 пья­ни­ца, шлю­ха и т. п. Во все это охот­но вери­ли, посколь­ку в осно­ве народ­ных чувств лежал уме­ло воз­буж­ден­ный страх перед ино­зем­ной вла­ды­чи­цей, соби­раю­щей­ся яко­бы с помо­щью Анто­ния воца­рить­ся в Риме. Него­до­ва­ние, страх, нена­висть накла­ды­ва­лись на рим­ское высо­ко­ме­рие, порож­дая чув­ство оскорб­лен­но­го нацио­наль­но­го досто­ин­ства у пове­ли­те­лей мира. Осе­нью 32 г. эмо­ции нака­ли­лись до пре­де­ла¹¹⁴. Город за горо­дом, общи­на за общи­ной при­ни­ма­ли клят­ву вер­но­сти (co­niu­ra­tio) Окта­виа­ну, кото­рый дол­жен был воз­гла­вить Ита­лию в борь­бе про­тив безум­но­го и хищ­но­го Восто­ка. Затем клят­ва была при­ня­та так­же муни­ци­пи­я­ми Запад­ных про­вин­ций¹¹⁵. Такое еди­но­ду­шие поз­во­ли­ло пой­ти на сле­дую­щие реши­тель­ные шаги: Анто­ний был лишен вла­сти три­ум­ви­ра и кон­су­ла на 31 г. (Dio L. 4. 3). Никто уже не обра­щал вни­ма­ния на то, что ни Анто­ний, ни Клео­пат­ра не соби­ра­лись начи­нать воен­ные дей­ст­вия. Окта­виан в каче­стве феци­а­ла испол­нил обряд объ­яв­ле­ния вой­ны — но с.165 не Анто­нию, посколь­ку высту­пать ини­ци­а­то­ром граж­дан­ской вой­ны, даже при такой под­готов­ке, не при­ба­ви­ло бы попу­ляр­но­сти вождю и энту­зи­аз­ма вой­ску, — а ино­зем­но­му вра­гу, Клео­пат­ре. Про­па­ган­дист­ские уси­лия не осла­бе­ва­ли и в пери­од напря­жен­ной под­готов­ки к войне, и в ходе ее веде­ния. Нацио­на­ли­сти­че­ски-рес­пуб­ли­кан­ский лейт­мо­тив обрас­тал все новы­ми дета­ли­зи­ру­ю­щи­ми нота­ми. Окта­виан, поль­зо­вав­ший­ся яко­бы покро­ви­тель­ст­вом клас­си­че­ски урав­но­ве­шен­но­го Апол­ло­на, изде­вал­ся над дио­ни­сий­ским безу­ми­ем и пьян­ст­вом Анто­ния¹¹⁶, кото­рый попал «под каб­лук» насквозь пороч­ной и необуздан­ной в сво­их жела­ни­ях Клео­пат­ры, и т. п. Спло­че­ние Ита­лии и Запа­да на поч­ве «пат­рио­тиз­ма» было под­готов­кой к соб­ст­вен­но воен­ным дей­ст­ви­ям. Решаю­щая мор­ская бит­ва про­изо­шла при Акции 2 сен­тяб­ря 31 г. до н. э.¹¹⁷. Исход боя, как и всей кам­па­нии, был пред­ре­шен идей­но-поли­ти­че­ским пора­же­ни­ем Анто­ния. Ита­лия, где в то вре­мя толь­ко и мог­ла быть созда­на самая бое­спо­соб­ная армия, пошла за «рес­пуб­ли­кан­цем» Окта­виа­ном¹¹⁸.

Осталь­ное было делом вре­ме­ни¹¹⁹. Менее чем через год Окта­виан тор­же­ст­вен­но всту­пил в Алек­сан­дрию. Вели­ко­ле­пие сто­ли­цы с.166 Егип­та, богат­ство и рос­кошь дру­гих стран, где он побы­вал в ходе вой­ны, пыш­ные встре­чи и неуме­рен­ные вос­хва­ле­ния, при­ня­тые там, не мог­ли не про­из­ве­сти впе­чат­ле­ния на моло­до­го поко­ри­те­ля Восто­ка. При­зрак Алек­сандра потре­во­жил и его често­лю­би­вую душу. Демон­стра­тив­но отка­зав­шись почтить память Пто­ле­ме­ев, он покло­нил­ся гро­бу вели­ко­го заво­е­ва­те­ля Азии, кото­рый на всю жизнь остал­ся пред­ме­том его почи­та­ния¹²⁰. И все же судь­ба Анто­ния долж­на была послу­жить уро­ком для рас­чет­ли­во­го и осто­рож­но­го поли­ти­ка. Окта­виан, хоро­шо пони­мав­ший зна­че­ние Ита­лии, не мог зай­ти в сво­их ори­ен­та­лист­ских сим­па­ти­ях далее клас­си­че­ской Гре­ции и неко­то­рых элли­ни­сти­че­ских государств, счи­тав­ших­ся дру­же­ст­вен­ны­ми Риму. Ока­зы­вая ува­же­ние эллин­ским богам, он не опа­сал­ся оскор­бить нацио­наль­ные чув­ства ита­лий­цев, для кото­рых они дав­но уже не были чужи­ми. При­пи­сы­вая свой успех покро­ви­тель­ст­во­вав­ше­му боже­ству, Окта­виан рас­ши­рил храм Апол­ло­на Акций­ско­го, а мест­ный празд­ник, подоб­но тому, как это уже ранее было с алек­сан­дрий­ски­ми пто­ле­ма­ида­ми, сде­лал по образ­цу олим­пий­ско­го пяти­лет­ним.

В. Тарн отме­тил мно­го­чис­лен­ные фак­ты, ука­зы­ваю­щие на стрем­ле­ние Окта­ви­а­на под­ра­жать Анти­го­нидам, неко­гда успеш­но сопер­ни­чав­шим с буду­щи­ми вра­га­ми Рима. Уни­каль­ный деся­ти­ко­ра­бель­ный тро­фей из судов Анто­ния, посвя­щен­ный Апол­ло­ну, был види­мо ана­ло­ги­ей посвя­ще­ния Анти­го­ном Гона­том сво­его флаг­ма­на «Ист­мия» тому же боже­ству¹²¹. Неда­ле­ко от места сра­же­ния Окта­виан с.167 осно­вал город Нико­поль, в кото­рый были пере­се­ле­ны жите­ли боль­шин­ства горо­дов Акар­на­нии и Эпи­ра, вклю­чая сто­ли­цу Пир­ра Амбра­кию. Это долж­но было сим­во­ли­зи­ро­вать победу над «вто­рым Пирром», в то вре­мя как пер­вый был окон­ча­тель­но повер­жен тем же Анти­го­ном Гона­том. Нико­поль одно­вре­мен­но мог быть ана­ло­ги­ей Демет­рии, осно­ван­ной победи­те­лем Пто­ле­мея I в мор­ском сра­же­нии у Сала­ми­на Кипр­ско­го¹²². Того же Демет­рия, види­мо не слу­чай­но, напо­ми­на­ет так­же моне­та Окта­ви­а­на с изо­бра­же­ни­ем Неп­ту­на, одной ногой сто­я­ще­го на гло­бу­се¹²³. Еще одна серия монет Окта­ви­а­на име­ла изо­бра­же­ние Ники Само­фра­кий­ской — ста­туи, воз­двиг­ну­той Анти­го­ном Гона­том для уве­ко­ве­че­ния кос­ской мор­ской победы¹²⁴.

Все эти реми­нис­цен­ции и ана­ло­гии долж­ны были не толь­ко при­влечь на сто­ро­ну Окта­ви­а­на мест­ную знать¹²⁵, но и рас­ста­вить с.168 важ­ные идео­ло­ги­че­ские акцен­ты, преж­де все­го под­черк­нув зна­че­ние победы над послед­ней пред­ста­ви­тель­ни­цей дина­стии Пто­ле­ме­ев. В то же вре­мя, вклю­чая актий­скую победу в череду подви­гов самых бле­стя­щих пре­ем­ни­ков Алек­сандра Вели­ко­го и в исто­рию Элла­ды, Окта­виан пытал­ся при­дать собы­тию эпи­че­ский раз­мах, при­крыв непри­гляд­ную сущ­ность граж­дан­ской вой­ны неко­ей обла­го­ра­жи­ваю­щей пати­ной антич­ной тра­ди­ции. Но не ока­зал­ся ли при этом сам победи­тель оче­ред­ной жерт­вой голо­во­кру­же­ния, кото­рое неиз­беж­но охва­ты­ва­ло мно­гих често­лю­би­вых рим­ских пол­ко­вод­цев в пья­ня­щей атмо­сфе­ре восточ­но-элли­ни­сти­че­ских идей и пред­став­ле­ний?