Античная традиция о царе Амасисе и египетские литературные прототипы

с.357 В ста­тье «Наслед­ство Геба» О. Д. Берлев сде­лал исклю­чи­тель­но вер­ное заме­ча­ние о том, что послед­ний — 44-й — год прав­ле­ния Ама­си­са (Ἄμα­σις; ср.: Ma­ne­tho, ed. W. G. Wad­dell. Frag. 68—69a: Ἄμω­σις; frag. 69b: Amo­sis; егип. IaH-ms[-sw], «[Бог] Ях родил [его]»; 526/525 г. до н. э.¹) стал в вос­при­я­тии егип­тян того вре­ме­ни сво­его рода ана­ло­гом 1913-го года в нашей оте­че­ст­вен­ной исто­рии, т. е. послед­ним годом перед рез­кой сме­ной исто­ри­че­ских эпох, кото­рая про­изо­шла при заво­е­ва­нии Егип­та пер­са­ми². Осно­ва­ния для тако­го выво­да мож­но най­ти как в извест­ном тек­сте на обо­ро­те «Демо­ти­че­ской хро­ни­ки», содер­жа­щем сооб­ще­ние о коди­фи­ка­ции Дари­ем I еги­пет­ских зако­нов по состо­я­нию на пре­сло­ву­тый рубеж­ный 44-й год Ама­си­са (P. Bibl. Nat. 215 ver­so. Col. C. 6, 11³; ср.: Diod. I. 95. 4 — о Дарии I как послед­нем вели­ком зако­но­да­те­ле Егип­та и блю­сти­те­ле его древ­них зако­нов, удо­сто­ив­шем­ся за это боже­ских поче­стей), так и в труде Геро­до­та, инфор­ма­то­ры кото­ро­го сум­ми­ро­ва­ли для него про­дол­жи­тель­ность еги­пет­ской исто­рии, начи­ная с дина­стий царей-богов и закан­чи­вая как раз цар­ст­во­ва­ни­ем Ама­си­са (Hdt. II. 43; ср. III. 10 — нача­ло рас­ска­за о заво­е­ва­нии Егип­та Кам­би­сом, откры­ваю­ще­е­ся как раз упо­ми­на­ни­ем о смер­ти Ама­си­са на 44-м году его цар­ст­во­ва­ния; ср. с дан­ны­ми Мане­фо­на: Ma­ne­tho, ed. W. G. Wad­dell. Frag. 68⁴; Дио­дор отво­дит Ама­си­су 55 лет, оче­вид­но, иска­жая исход­ную циф­ру 44 года — I. 68. 6 — и опять же сум­ми­ру­ет свою свод­ку еги­пет­ской исто­рии «с древ­ней­ших вре­мен… до смер­ти Ама­си­са»: 69. 1). Вме­сте с тем извест­но, что с.358 Ама­сис ока­зы­ва­ет­ся одним из самых коло­рит­ных пер­со­на­жей повест­во­ва­ния Геро­до­та о Егип­те (II. 162—184) и геро­ем по край­ней мере одно­го демо­ти­че­ско­го лите­ра­тур­но­го про­из­веде­ния — т. н. «Сказ­ки об Ама­си­се и море­хо­де», запи­сан­ной все на том же обо­ро­те «Демо­ти­че­ской хро­ни­ки» (P. Bibl. Nat. 215 ver­so. Col. A)⁵.

Мы еще обра­тим­ся к более кон­крет­но­му ана­ли­зу этих свиде­тельств, а пока ука­жем лишь, что в боль­шей сво­ей части они отме­че­ны сим­па­ти­ей к Ама­си­су и пока­зы­ва­ют его доста­точ­но целост­ный пози­тив­ный образ. Соот­вет­ст­вен­но, коль ско­ро финал цар­ст­во­ва­ния Ама­си­са был в вос­при­я­тии егип­тян рубе­жом двух эпох, вряд ли будет натяж­кой ска­зать уже a prio­ri, что свиде­тель­ства об этом царе долж­ны содер­жать в себе попыт­ку обоб­щить впе­чат­ле­ния о том, что пред­став­ля­ли собой послед­ние деся­ти­ле­тия нака­нуне это­го рубе­жа — при­чем с пози­ций тех, кто оце­ни­вал этот пери­од одно­знач­но поло­жи­тель­но.

Вме­сте с тем с неиз­беж­но­стью вста­ет вопрос о сред­ствах тако­го обоб­ще­ния и кон­крет­ных тек­сту­аль­ных фор­мах, в кото­рые оно выли­лось. Пожа­луй, самой рас­про­стра­нен­ной фор­мой осмыс­ле­ния собы­тий наше­го 1913 г. и того, что за ним после­до­ва­ло, ста­ли мему­ар­ные про­из­веде­ния совре­мен­ни­ков этих лет само­го раз­но­го соци­аль­но­го про­ис­хож­де­ния и заня­тий. Одна­ко имен­но этот жанр в нашем его пони­ма­нии, воз­мож­но, в свя­зи с осо­бой нагруз­кой, лежав­шей на част­ных авто­био­гра­фи­ях в вос­при­я­тии егип­тян⁶, был им неиз­ве­стен. Соот­вет­ст­вен­но, осмыс­ле­ние про­шло­го ока­зы­ва­лось для них доступ­но при помо­щи двух средств — исто­ри­че­ской тра­ди­ции в чистом виде и про­из­веде­ний, лежа­щих на гра­ни исто­рии и худо­же­ст­вен­ной лите­ра­ту­ры.

Что каса­ет­ся исто­ри­че­ской тра­ди­ции древ­них егип­тян в стро­гом «спе­ци­а­ли­зи­ро­ван­ном» смыс­ле это­го сло­ва, едва ли мы можем ска­зать о ней что-либо кон­крет­ное за исклю­че­ни­ем того, что она в прин­ци­пе была. Важ­ней­ший дошед­ший до нас ее памят­ник — это, конеч­но, труд Мане­фо­на, от боль­шей части кото­ро­го сохра­нил­ся лишь пере­чень имен царей и про­дол­жи­тель­но­сти их прав­ле­ний. Одна­ко и отдель­ные экс­церп­ты, сохра­нив­ши­е­ся в целост­ном виде (преж­де все­го, бла­го­да­ря цити­ро­ва­нию Иоси­фом Фла­ви­ем в свя­зи с гик­сос­ским заво­е­ва­ни­ем Егип­та: Ma­ne­tho, ed. W. G. Wad­dell. Frag. 42, 50 = Ios. Contr. Ap. I. 14. §§ 75—92; 15—16. §§ 93—105), а так­же стой­кая и сло­жив­ша­я­ся в элли­но-рим­ской среде, с ее раз­ви­той исто­ри­че­ской тра­ди­ци­ей, репу­та­ция Мане­фо­на имен­но как исто­ри­ка убеж­да­ют в том, что его про­из­веде­ние все же не сво­ди­лось с.359 к цар­ско­му спис­ку, а было связ­ным повест­во­ва­ни­ем о делах соот­вет­ст­ву­ю­щих пра­ви­те­лей⁷. Соот­вет­ст­вен­но, при его созда­нии Мане­фон заве­до­мо дол­жен был поль­зо­вать­ся источ­ни­ка­ми более подроб­ны­ми, чем извест­ные нам еги­пет­ские цар­ские спис­ки, и более досто­вер­ны­ми, чем уст­ная или пись­мен­ная худо­же­ст­вен­ная тра­ди­ция о делах древ­но­сти: каки­ми имен­но, нам оста­ет­ся лишь дога­ды­вать­ся⁸.

Что каса­ет­ся тра­ди­ции об Ама­си­се, то в слу­чае с уже упо­мя­ну­той «Сказ­кой об Ама­си­се и море­хо­де» дело совер­шен­но ясно: перед нами худо­же­ст­вен­ное про­из­веде­ние, юмо­ри­сти­че­ски и весь­ма удач­но паро­ди­ру­ю­щее при­е­мы тек­стов более «серь­ез­ных» жан­ров. Доста­точ­но ска­зать, что эта сказ­ка откры­ва­ет­ся аллю­зи­ей на типич­ный для офи­ци­оз­ных тек­стов типа Kö­nigsno­vel­le⁹ мотив сове­ща­ния царя с вель­мо­жа­ми, без­успеш­но отго­ва­ри­ваю­щи­ми его от опас­но­сти: в дан­ном слу­чае Ама­сис заяв­ля­ет им о сво­ем жела­нии выпить «еги­пет­ско­го коло­би-вина» и, не вни­мая их пре­до­сте­ре­же­ни­ям: «Тяже­ло это, пить еги­пет­ское коло­би-вино», — твер­до реша­ет напить­ся и пре­тво­ря­ет это реше­ние в жизнь. Далее в сказ­ке выплы­ва­ет еще один типич­ный для клас­си­че­ских лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний мотив, а имен­но появ­ле­ние при цар­ском дво­ре муд­ре­ца: когда на сле­дую­щий день, стра­дая от похме­лья¹⁰, царь ока­зы­ва­ет­ся не в состо­я­нии зани­мать­ся дела­ми, он при­зы­ва­ет к себе жре­ца Нейт Наен­ти­со­те­ма, чтобы тот раз­вле­кал его сво­и­ми рас­ска­за­ми¹¹. с.360 О даль­ней­шем нам судить не при­хо­дит­ся, так как имен­но с нача­лом рас­ска­за Наен­ти­со­те­ма о море­хо­де текст «Сказ­ки» обры­ва­ет­ся — при том, что она ока­зы­ва­ет­ся един­ст­вен­ным бес­спор­но еги­пет­ским ретро­спек­тив­ным свиде­тель­ст­вом об Ама­си­се. Менее оче­вид­ной, чем опре­де­ле­ние жан­ра это­го тек­ста, ока­зы­ва­ет­ся клас­си­фи­ка­ция антич­ных свиде­тельств об Ама­си­се с точ­ки зре­ния их зави­си­мо­сти от еги­пет­ских пер­во­ис­точ­ни­ков и жан­ро­вой спе­ци­фи­ки послед­них.

Из всех антич­ных авто­ров наи­бо­лее обшир­ный ком­плекс сведе­ний об Ама­си­се пере­да­ет, конеч­но, Геро­дот, хотя свиде­тель­ства об Ама­си­се мож­но най­ти так­же у Дио­до­ра Сици­лий­ско­го, Плу­тар­ха, Поли­е­на, Афи­нея, Эли­а­на и неко­то­рых дру­гих авто­ров¹². Сво­его рода «логос в лого­се», посвя­щен­ный Ама­си­су и вос­хо­дя­щий к еги­пет­ским пер­во­ис­точ­ни­кам, у Геро­до­та обра­зу­ют сведе­ния о при­хо­де Ама­си­са к вла­сти в борь­бе с его пред­ше­ст­вен­ни­ком Апри­ем (II. 161—163, 169), несколь­ко новелл, демон­стри­ру­ю­щих его муд­рость и хит­ро­умие (172—174), сведе­ния о состо­я­нии Егип­та в его цар­ст­во­ва­ние (177), а так­же нахо­дя­ще­е­ся уже за пре­де­ла­ми «еги­пет­ско­го логоса», в III-й кни­ге Геро­до­та опи­са­ние пер­сид­ско­го заво­е­ва­ния Егип­та (III. 10 sqq.) с рас­ска­за­ми о погре­бе­нии Ама­си­са и уча­сти его семьи (10—16) и об убий­стве Кам­би­сом Апи­са (27—29)¹³. Един­ство все­го это­го ком­плек­са сведе­ний про­яв­ля­ет­ся в общем для них поло­жи­тель­ном отно­ше­нии к Ама­си­су, как хит­ро­ум­но­му и даль­но­вид­но­му царю, и враж­деб­но­сти к низ­ло­жив­шим его пер­сам. «Егип­ти­зи­ру­ю­щий» харак­тер этих сведе­ний уста­нав­ли­ва­ет­ся либо пото­му, что полу­чить их Геро­до­ту без посред­ни­че­ства еги­пет­ских инфор­ма­то­ров было неот­куда (а их измыш­ле­ние было бы для него ничем не моти­ви­ро­ва­но), либо по нали­чию в его рас­ска­зе парал­ле­лей с еги­пет­ски­ми источ­ни­ка­ми или отчет­ли­во еги­пет­ских моти­вов (поми­мо сюже­тов, к кото­рым мы еще обра­тим­ся, такая парал­лель чет­ко выри­со­вы­ва­ет­ся в рас­ска­зе о том, как Ама­сис сумел избе­жать уни­что­же­ния пер­са­ми сво­ей мумии: III. 16¹⁴). Сведе­ния с.361 об отно­ше­ни­ях Ама­си­са с эллин­ским миром (его «фил­эл­лин­стве»: II. 177—182) могут в зна­чи­тель­ной мере вос­хо­дить и к гре­че­ской тра­ди­ции (напри­мер, проч­но вошед­ший в нее топос о посе­ще­нии Егип­та Соло­ном¹⁵), хотя, при вни­ма­тель­ном рас­смот­ре­нии, и в них мож­но обна­ру­жить неко­то­рые неожи­дан­ные дета­ли. Из антич­ных свиде­тельств об Ама­си­се поми­мо труда Геро­до­та осо­бый инте­рес пред­став­ля­ет зафик­си­ро­ван­ная Плу­тар­хом леген­да о его состя­за­нии в муд­ро­сти с эфи­оп­ским царем с помо­щью гре­че­ско­го муд­ре­ца Биан­та (Sap. Conv. 6 = Mor. 151a—e) — по при­чине, о кото­рой мы ска­жем ниже.

В какой мере еги­пет­скую тра­ди­цию об Ама­си­се, отра­зив­шу­ю­ся в труде Геро­до­та и у дру­гих антич­ных авто­ров, мож­но назвать не про­сто исто­ри­че­ской, а имен­но исто­ри­ко-лите­ра­тур­ной? На самом деле, при­бли­зи­тель­ный ответ на этот вопрос может быть дан уже a prio­ri. В сущ­но­сти, Геро­дот не скры­ва­ет и сам, что источ­ни­ком его сведе­ний о еги­пет­ской исто­рии, в том чис­ле о вре­ме­ни XXVI дина­стии, было обще­ние с сопро­вож­дав­ши­ми его егип­тя­на­ми. Вопрос о том, в какой мере его спут­ни­ки в Егип­те при­над­ле­жа­ли к мест­ной эли­те, не может полу­чить одно­знач­но­го моти­ви­ро­ван­но­го отве­та; одна­ко несо­мнен­но, что опре­де­лен­ные идео­ло­ги­че­ские уста­нов­ки, при­сут­ст­ву­ю­щие в свиде­тель­ствах об Ама­си­се (преж­де все­го, в свя­зи с его вступ­ле­ни­ем на пре­стол и леги­ти­ма­ци­ей его вла­сти), судя по сте­пе­ни их ответ­ст­вен­но­сти и поли­ти­че­ской акту­аль­но­сти, мог­ли быть выра­бота­ны толь­ко в эли­тар­ной среде¹⁶. Соот­вет­ст­вен­но, труд­но пред­ста­вить, чтобы воз­ник­шая таким обра­зом с.362 тра­ди­ция оста­лась бы без пись­мен­ной фик­са­ции. Меж­ду тем, чисто исто­ри­че­ская тра­ди­ция егип­тян (о кото­рой, как уже гово­ри­лось, мы можем судить лишь очень неуве­рен­но) была слиш­ком спе­ци­а­ли­зи­ро­ван­ным и отно­ся­щим­ся преж­де все­го к более дав­ним эпо­хам зна­ни­ем. Напро­тив, реми­нис­цен­ции о вре­ме­ни Ама­си­са, оформ­лен­ные как лите­ра­тур­ные про­из­веде­ния, носи­ли бы более зло­бо­днев­ный харак­тер и в пере­ска­зе еги­пет­ских инфор­ма­то­ров вполне мог­ли стать извест­ны гре­че­ским авто­рам.

Вме­сте с тем понят­но, что лите­ра­тур­ный харак­тер еги­пет­ских прото­ти­пов антич­ных свиде­тельств об Ама­си­се может быть уста­нов­лен вполне досто­вер­но толь­ко путем поис­ка в этих свиде­тель­ствах сле­дов спе­ци­фи­че­ски еги­пет­ских лите­ра­тур­ных сюже­тов или при­е­мов. Надо ска­зать, что такой поиск увен­чи­ва­ет­ся поло­жи­тель­ны­ми резуль­та­та­ми. Выше мы уже упо­мя­ну­ли фраг­мент «Пира семи муд­ре­цов» Плу­тар­ха, где идет речь о «состя­за­нии в муд­ро­сти» Ама­си­са и эфи­оп­ско­го царя, ценой победы в кото­ром долж­ны были стать горо­да у Эле­фан­ти­ны: послед­ней из задач эфи­оп­ско­го царя, с кото­рой Ама­сис не смог спра­вить­ся сам, было пове­ле­ние выпить море. В ответ на него гре­че­ский муд­рец Биант дал Ама­си­су совет для нача­ла потре­бо­вать у эфи­о­па «запе­реть все реки, впа­даю­щие в море, пока царь будет его пить, — пото­му что ведь речь шла о том море, кото­рое есть, а не о том, кото­рое при­будет» (пер. М. Л. Гас­па­ро­ва; Plut. Sap. Conv. 6 = Mor. 151b). Совер­шен­но оче­вид­но сход­ство этой леген­ды с одним из сюже­тов вто­ро­го цик­ла демо­ти­че­ских ска­за­ний о Сат­ни-Хаэмуа­се и Са-Оси­ри­се: тре­бо­ва­ни­ем нубий­ско­го царя к царю Егип­та про­честь запе­ча­тан­ное и спря­тан­ное на теле послан­ца пись­мо, не рас­пе­ча­тав его, кото­рое было испол­не­но бла­го­да­ря малень­ко­му Са-Оси­ри­су (P. dem. BM. 604. 2. 29—4. 24)¹⁷. Сам мотив задач, кото­рые адре­су­ют­ся еги­пет­ско­му пра­ви­те­лю пре­вос­хо­дя­щим его в силе и пре­тен­дую­щим на власть над его стра­ной чуже­зем­ным вла­ды­кой, появ­ля­ет­ся в еги­пет­ской лите­ра­ту­ре еще во II тыс. до н. э. в «Сказ­ке об Апо­пи и Секе­не­н­ра»: имен­но такой зада­чей ока­зы­ва­ет­ся зна­ме­ни­тое тре­бо­ва­ние гик­сос­ско­го царя Апо­пи унять ниль­ских гип­по­пота­мов, не даю­щих ему спать (P. Sall. 1. 1. 8—2. 8)¹⁸. Таким обра­зом, в дан­ном слу­чае мы име­ем дело с бро­дя­чим сюже­том еги­пет­ской лите­ра­ту­ры, кото­рый экс­тра­по­ли­ро­вал­ся на раз­ные исто­ри­че­ские ситу­а­ции и в свя­зи с Ама­си­сом был реп­ли­ци­ро­ван в антич­ную тра­ди­цию. Несо­мнен­но, что экс­тра­по­ля­ция это­го сюже­та на вре­мя Ама­си­са мог­ла исхо­дить толь­ко от самих егип­тян: имен­но в их, а не в гре­че­ской исто­ри­че­ской памя­ти при­сут­ст­во­ва­ло пред­став­ле­ние о Нубии как вра­ге Егип­та, при­чем пре­вос­хо­дя­щем его по мощи, кото­рое вос­хо­ди­ло к эпо­хе суве­ре­ни­те­та напат­ских царей XXV дина­стии над ливий­ски­ми пра­ви­те­ля­ми Егип­та (кон. VIII — пер­вая пол. VII в. до н. э.) и про­яви­лось в целом ряде сюже­тов демо­ти­че­ской тра­ди­ции (преж­де все­го, в порож­ден­ном как раз сре­дой ливий­ской воен­ной зна­ти «Эпо­се о Пету­ба­сте»¹⁹).

с.363 Еще один еги­пет­ский мотив мы встре­ча­ем несколь­ко неожи­дан­ным обра­зом в сюже­те, кото­рый, каза­лось бы, дол­жен был про­ис­хо­дить из гре­че­ской среды, а имен­но в пере­дан­ной Геро­до­том леген­де о бра­ке Ама­си­са и уро­жен­ки Кире­ны Лади­ки. Соглас­но этой леген­де, взяв ее в жены, Ама­сис никак не мог сой­тись с нею на супру­же­ском ложе до тех пор, пока та не при­ня­ла обет посвя­тить ста­тую Афро­ди­те в ее кирен­ском свя­ти­ли­ще (Hdt. II. 181). Меж­ду тем совер­шен­но те же труд­но­сти воз­ник­ли у попав­ше­го в неми­лость к фара­о­ну море­хо­да Хор­са­у­си­ра, о кото­ром в уже упо­ми­нав­шей­ся демо­ти­че­ской сказ­ке рас­ска­зы­вал Ама­си­су муд­рец Наен­ти­со­тем; учи­ты­вая явно еги­пет­скую спе­ци­фи­ку это­го про­из­веде­ния (в част­но­сти, паро­ди­ро­ва­ние заве­до­мо акту­аль­но­го толь­ко для еги­пет­ской «ауди­то­рии» при­е­ма Kö­nigsno­vel­le), логич­нее истол­ко­вать это схож­де­ние как резуль­тат еги­пет­ско­го вли­я­ния на гре­че­скую тра­ди­цию, а не наобо­рот, и в таком слу­чае мы обна­ру­жи­ва­ем еще один еги­пет­ский лите­ра­тур­ный мотив, экс­тра­по­ли­ро­ван­ный на био­гра­фию Ама­си­са и в ито­ге зафик­си­ро­ван­ный Геро­до­том²⁰. Кро­ме того, с неко­то­рой долей неуве­рен­но­сти мож­но попро­бо­вать свя­зать с при­е­мом Kö­nigsno­vel­le сооб­ще­ние Геро­до­та об уча­сти побеж­ден­но­го Ама­си­сом его пред­ше­ст­вен­ни­ка Априя. Соглас­но Геро­до­ту, после решаю­щей победы над Апри­ем, Ама­сис взял его в плен и оста­вил в живых, содер­жа неко­то­рое вре­мя в цар­ском двор­це; одна­ко затем, из-за ропота сво­их при­бли­жен­ных, счи­тав­ших это неспра­вед­ли­вым и опас­ным, выдал Априя им на рас­пра­ву (II. 169²¹; ср.: Diod. I. 68. 5 — сооб­ще­ние о том, что Априя уду­ши­ли после решаю­ще­го сра­же­ния при «Мареа», без ука­за­ния, сколь дол­гое вре­мя про­шло со вре­ме­ни его пора­же­ния до рас­пра­вы над ним, а так­же ее кон­крет­но­го винов­ни­ка; At­hen. XIII. 560e — ука­за­ние, что Априя уби­ли). С исто­ри­че­ской реаль­но­стью в рас­ска­зе сов­па­да­ет, по-види­мо­му, сооб­ще­ние Геро­до­та о погре­бе­нии уби­то­го Априя в цар­ской гроб­ни­це: сход­ная деталь содер­жит­ся в повест­во­ва­нии иеро­гли­фи­че­ской Эле­фан­тин­ской сте­лы о фина­ле борь­бы меж­ду Ама­си­сом и Апри­ем (стк. 18), и это схож­де­ние суще­ст­вен­но как надеж­ный мар­кер еги­пет­ской пер­во­ос­но­вы все­го рас­ска­за Геро­до­та о при­хо­де Ама­си­са к вла­сти. Вме­сте с тем харак­тер­ный для Kö­nigsno­vel­le мотив сове­ща­ния царя со сво­и­ми вель­мо­жа­ми мож­но усмот­реть в такой подроб­но­сти Геро­до­та, как про­ти­во­ре­чие меж­ду Ама­си­сом и его окру­же­ни­ем по пово­ду уча­сти Априя. Каза­лось бы, про­тив с.364 тако­го допу­ще­ния гово­рит то, что Ама­си­су, вопре­ки обыч­но­му ито­гу такой ситу­а­ции, не уда­ет­ся насто­ять на сво­ем, а при­хо­дит­ся усту­пить сво­им при­бли­жен­ным. В то же вре­мя в типич­ных при­ме­рах еги­пет­ских воен­ных тек­стов смысл дан­но­го при­е­ма состо­ит в том, что царь отста­и­ва­ет перед вель­мо­жа­ми реше­ние, в кото­ром при­су­щие ему луч­шие лич­ные каче­ства (преж­де все­го, доб­лесть вои­на) сов­ме­ща­ют­ся с прак­ти­че­ской целе­со­об­раз­но­стью (хотя послед­нее не все­гда акцен­ти­ру­ет­ся в тек­сте). В слу­чае с каз­нью Априя в изло­же­нии Геро­до­та эти два момен­та как бы рас­па­да­ют­ся: Ама­сис отста­и­ва­ет реше­ние, пока­зы­ваю­щее его душев­ное бла­го­род­ство, в то вре­мя как его окру­же­ние тре­бу­ет того, что хотя и жесто­ко, но, несо­мнен­но, разум­но с поли­ти­че­ской точ­ки зре­ния. То, что уступ­ка Ама­си­са в дан­ном слу­чае не явля­ет­ся про­яв­ле­ни­ем сла­бо­сти и, в общем, не ста­вит под сомне­ние про­яв­лен­ные им поло­жи­тель­ные каче­ства, на наш взгляд, поз­во­ля­ет пред­по­ло­жить, что дан­ное сооб­ще­ние Геро­до­та отра­жа­ет сво­его рода инвер­сию еги­пет­ско­го при­е­ма Kö­nigsno­vel­le. Одна­ко уже двух при­веден­ных нами схож­де­ний топо­сов, кото­рые не вызы­ва­ют сомне­ний, доста­точ­но, чтобы уве­рен­но кон­ста­ти­ро­вать воздей­ст­вие еги­пет­ской лите­ра­тур­ной тра­ди­ции на сведе­ния антич­ных авто­ров об Ама­си­се.

Харак­тер­ная чер­та лите­ра­тур­но-исто­ри­че­ской тра­ди­ции, в отли­чие от тра­ди­ции соб­ст­вен­но исто­ри­че­ской, заклю­ча­ет­ся в том, что ее целью явля­ет­ся не точ­ная фик­са­ция собы­тий про­шло­го, а созда­ние на их осно­ве опре­де­лен­ных худо­же­ст­вен­ных обра­зов, что оправ­ды­ва­ет опре­де­лен­ные воль­но­сти в обра­ще­нии с фак­ти­че­ским мате­ри­а­лом (см. наше прим. 19 о сте­пе­ни досто­вер­но­сти моти­ва враж­ды меж­ду Егип­том и Нуби­ей в сюже­те об Ама­си­се и Биан­те). Два наи­бо­лее вопи­ю­щих отступ­ле­ния от исто­ри­че­ской реаль­но­сти, допу­щен­ные в тра­ди­ции об Ама­си­се, несо­мнен­но, еще на уровне ее еги­пет­ско­го прото­ти­па, — это купи­ро­ва­ние ком­про­ме­ти­ру­ю­щих его фак­тов в исто­рии его при­хо­да к вла­сти (преж­де все­го, исполь­зо­ва­ния им в сво­их целях направ­лен­но­го про­тив Априя вави­лон­ско­го втор­же­ния в Еги­пет в 567 г. до н. э.)²² и вме­сте с тем введе­ние анти­пер­сид­ско­го и, судя по все­му, совер­шен­но фик­тив­но­го моти­ва кощунств Кам­би­са в Егип­те, вклю­чая убий­ство им Апи­са²³. Эти иска­же­ния про­дик­то­ва­ны, конеч­но, не худо­же­ст­вен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми, а идео­ло­ги­че­ской тен­ден­ци­ей тра­ди­ции об Ама­си­се: при­ме­ры тако­го рода мож­но най­ти еще в офи­ци­оз­ных текстах эпо­хи Ново­го цар­ства (напри­мер, в совер­шен­но фик­тив­ном рас­ска­зе о коро­на­ции Хат­шеп­сут еще при жиз­ни ее отца в текстах ее хра­ма в Дейр эль-Бахри: Urk. IV. 241—265²⁴), да и рас­сказ Эле­фан­тин­ской сте­лы Ама­си­са о фина­ле его борь­бы с Апри­ем содер­жит очень сход­ные купю­ры. Иной харак­тер носит ана­хро­низм, содер­жа­щий­ся в леген­де о помо­щи Биан­та Ама­си­су при «состя­за­нии в муд­ро­сти» с эфи­оп­ским царем: еще с сер. VII в. до н. э., со вре­ме­ни объ­еди­не­ния Егип­та Псам­ме­ти­хом I, отно­ше­ния с Напат­ско-Меро­ит­ским государ­ст­вом не состав­ля­ли про­бле­мы, и ситу­а­ция, в кото­рой его с.365 пра­ви­тель мог бы навя­зы­вать фара­о­ну свою волю, была немыс­ли­ма²⁵. Выше (прим. 19) мы уже пред­по­ло­жи­ли, что леген­да об Ама­си­се и Биан­те мог­ла воз­ник­нуть как вари­а­ция сюже­та о враж­де Егип­та и Напа­ты, кото­рый акту­а­ли­зи­ро­вал­ся в тра­ди­ции, неза­ви­си­мой от рас­ска­зов об Ама­си­се и, види­мо, сло­жив­шей­ся суще­ст­вен­но рань­ше них. Соб­ст­вен­но гово­ря, имен­но попу­ляр­ность этой тра­ди­ции и мог­ла быть един­ст­вен­ным пово­дом для экс­тра­по­ля­ции это­го сюже­та на Ама­си­са, коль ско­ро по сво­е­му смыс­лу он не при­да­вал его обра­зу ника­ких суще­ст­вен­но пози­тив­ных черт. Вме­сте с тем образ Ама­си­са, создан­ный сово­куп­но­стью опи­сан­ных нами при­е­мов, нель­зя назвать чисто худо­же­ст­вен­ным уже пото­му, что в нем пред­ста­ет пра­ви­тель, дея­тель­ность кото­ро­го (или по край­ней мере ее оцен­ка) на вре­мя фор­ми­ро­ва­ния это­го обра­за еще сохра­ня­ла поли­ти­че­скую акту­аль­ность. Соот­вет­ст­вен­но, поми­мо чисто фак­то­гра­фи­че­ско­го ком­по­нен­та, сфор­ми­ро­ван­но­го при помо­щи син­те­за реми­нис­цен­ций о реаль­ном Ама­си­се и про­ек­ции на него лите­ра­тур­ных моти­вов, дан­ный образ дол­жен вклю­чать в себя и опре­де­лен­ную поли­ти­че­скую кон­цеп­цию, «дешиф­ру­е­мую» исхо­дя из кате­го­рий еги­пет­ской идео­ло­гии сер. I тыс. до н. э.

В свя­зи с этим осо­бое зна­че­ние име­ют корот­кие новел­лы об Ама­си­се, сле­дую­щие в изло­же­нии Геро­до­та за рас­ска­зом о его при­хо­де к вла­сти. Как извест­но, пер­вая из них рас­ска­зы­ва­ет о том, как, отлив ста­тую бога из золо­той лоха­ни для омо­ве­ния ног, Ама­сис добил­ся этим при­ме­ром ува­же­ния егип­тян к сво­е­му цар­ско­му сану, несмот­ря на незнат­ность его про­ис­хож­де­ния (II. 172); далее сле­ду­ет рас­сказ о склон­но­сти Ама­си­са к раз­вле­че­ни­ям, кото­рую он оправ­ды­вал невоз­мож­но­стью все вре­мя нахо­дить­ся в напря­же­нии, сопут­ст­ву­ю­щем государ­ст­вен­ным делам (здесь рас­сказ Геро­до­та под­хо­дит доволь­но близ­ко к моти­вам уже извест­ной нам «Сказ­ки об Ама­си­се и море­хо­де» — II. 173); нако­нец, третья новел­ла рас­ска­зы­ва­ет о том, как Ама­сис, став царем, ока­зы­вал покро­ви­тель­ство толь­ко тем свя­ти­ли­щам, ора­ку­лы кото­рых в свое вре­мя изоб­ли­ча­ли его в кра­жах у его соседей (II. 174).

На пер­вый взгляд, важ­ней­шей осо­бен­но­стью в этих новел­лах явля­ет­ся под­чер­ки­ва­ние незнат­но­сти Ама­си­са и отсут­ст­вия его род­ства с саис­ским цар­ским домом, а так­же его лег­ко­мыс­лия, в том чис­ле в рели­ги­оз­ной сфе­ре. Чтобы вполне оце­нить зна­че­ние такой рас­ста­нов­ки акцен­тов, а так­же еще одно­го «смыс­ло­во­го слоя», кото­рый, при сво­ей чисто еги­пет­ской спе­ци­фи­ке, отхо­дит в этих новел­лах на вто­рой план, необ­хо­ди­мо оце­нить исход­ную на момент пере­во­рота Ама­си­са ситу­а­цию, с.366 скла­ды­вав­шу­ю­ся в Егип­те на про­тя­же­нии все­го III Пере­ход­но­го пери­о­да и, види­мо, во мно­гом сохра­нив­шу­ю­ся в саис­ское вре­мя. Как извест­но, пере­да­ча власт­ных пол­но­мо­чий по наслед­ству не толь­ко в цар­ском доме, но и в домах номар­хов и родах вель­мож была рас­про­стра­нен­ной прак­ти­кой едва ли не во все пери­о­ды древ­не­еги­пет­ской исто­рии; одна­ко лишь в нач. I тыс. до н. э. в Егип­те скла­ды­ва­ет­ся замкну­тое сосло­вие воен­ной зна­ти, воз­глав­ля­е­мое рода­ми пред­во­ди­те­лей часто не еги­пет­ско­го, а ливий­ско­го про­ис­хож­де­ния (см. харак­те­ри­сти­ку это­го сосло­вия — Hdt. II. 164—166²⁶). К этим родам пере­хо­дит власть на уровне как отдель­ных номов (преж­де все­го, в Ниж­нем и Сред­нем Егип­те), так и всей стра­ны: тако­во было про­ис­хож­де­ние XXII и XXIII ливий­ских дина­стий, ряда дру­гих цар­ских домов, не попав­ших в пере­чень Мане­фо­на, а так­же, по-види­мо­му, и саис­ско­го дома (XXIV и XXVI дина­стии), к кото­ро­му и при­над­ле­жа­ли пред­ше­ст­вен­ни­ки Ама­си­са²⁷. В извест­ной мере пло­дом само­со­зна­ния этой воен­ной зна­ти (хотя и под­верг­шим­ся коди­фи­ка­ции в пору, когда ее реаль­ное поли­ти­че­ское вли­я­ние уже ушло в про­шлое) стал цикл ска­за­ний о Пету­ба­сте, по суще­ству, пред­став­ля­ю­щий собой уни­каль­ный для еги­пет­ской лите­ра­ту­ры при­мер геро­и­че­ско­го эпо­са²⁸. В этом лите­ра­тур­ном ком­плек­се пока­за­тель­на не толь­ко ори­ен­та­ция его геро­ев на сво­его рода «рыцар­ские цен­но­сти», но и, по суще­ству, импли­цит­но зало­жен­ная в нем мысль, что и воен­ная дея­тель­ность, и власть в стране явля­ют­ся при­над­леж­но­стью сосло­вия зна­ти. Мож­но ска­зать, что при­над­леж­ность к древ­ней дина­стии, оце­ни­вае­мая имен­но в кате­го­ри­ях знат­но­сти про­ис­хож­де­ния, долж­на была стать к сер. I тыс. до н. э. не менее важ­ным кри­те­ри­ем леги­тим­но­сти вла­сти пра­ви­те­ля, чем древ­няя идея его рож­де­ния от сакраль­но­го бра­ка.

Еще одним импе­ра­ти­вом это­го же вре­ме­ни, кото­рый выра­жен наи­бо­лее явно в срав­ни­тель­но позд­ней «Демо­ти­че­ской хро­ни­ке», но даже в ней отне­сен к собы­ти­ям IV в. до н. э. и, несо­мнен­но, сло­жил­ся еще рань­ше, ока­зы­ва­ет­ся без­услов­ное и ничем не огра­ни­чен­ное покро­ви­тель­ство царя хра­мам. В кон­цеп­ции «Демо­ти­че­ской хро­ни­ки» отступ­ле­ния от этой моде­ли поведе­ния, хотя бы по сооб­ра­же­ни­ям государ­ст­вен­ной необ­хо­ди­мо­сти (как при моби­ли­за­ции эко­но­ми­ки стра­ны для вой­ны при фара­оне Тахо­се ок. 361/0—359/8 гг. до н. э.), вле­чет за собой гнев богов и утра­ту царем вла­сти²⁹.

Понят­но, что реаль­ные поли­ти­че­ские усло­вия, в кото­рых мог­ли сло­жить­ся подоб­ные пред­став­ле­ния, соот­вет­ст­во­ва­ли децен­тра­ли­за­ции стра­ны и упад­ку обще­еги­пет­ской цар­ской вла­сти, что, по суще­ству, мы с.367 и наблюда­ем в Егип­те вплоть до при­хо­да к вла­сти XXVI дина­стии. На самом деле, даже ее воца­ре­ние не при­ве­ло к пол­но­му изме­не­нию этой ситу­а­ции, а пер­вым пра­ви­те­лем, кото­рый попы­тал­ся ее окон­ча­тель­но пере­ло­мить при помо­щи ряда реформ, был, по-види­мо­му, имен­но Ама­сис³⁰. В этой свя­зи общая тен­ден­ция новелл, кото­рые зафик­си­ро­вал Геро­дот, ока­зы­ва­ет­ся пре­дель­но ясной: они пыта­ют­ся раз­бить сте­рео­тип, соглас­но кото­ро­му леги­тим­ность вла­сти царя опре­де­ля­ет­ся его про­ис­хож­де­ни­ем из воен­ной зна­ти, сле­до­ва­ни­ем выра­ботан­ной систе­ме цен­но­стей этой среды и импе­ра­ти­вом без­услов­но­го покро­ви­тель­ства хра­мам.

Дан­ный вывод мож­но обос­но­вать подроб­нее на осно­ве раз­бо­ра лежа­щих в осно­ве этих новелл спе­ци­фи­че­ски еги­пет­ских кате­го­рий, обра­зу­ю­щих то, что мы назва­ли их «вто­рым смыс­ло­вым сло­ем». Так, мы уже име­ли слу­чай ска­зать³¹, что пре­сло­ву­тый рас­сказ о ста­туе бога, пере­ли­той из золо­той лоха­ни для омо­ве­ния ног, сле­ду­ет, по-види­мо­му, трак­то­вать, исхо­дя из того, что в пред­став­ле­ни­ях егип­тян из золота сотво­ре­на плоть богов, а так­же рож­ден­но­го от боже­ства и наде­лен­но­го сакраль­но­стью царя (P. Westc. 10. 11, 18, 25: золотая плоть трех детей жены жре­ца Редже­дет от бога Солн­ца — буду­щих царей V дина­стии)³². Соот­вет­ст­вен­но, мораль это­го рас­ска­за состо­ит в том, что после вступ­ле­ния царя на пре­стол не име­ет зна­че­ния, кем он был (так ска­зать, какую кон­крет­ную «фор­му» име­ла его «золотая плоть») до это­го; прин­ци­пи­аль­но важ­но, что самим успе­хом обре­те­ния им вла­сти он выявил свою связь с боже­ст­вом и лич­ную сакраль­ность³³ и впра­ве рас­счи­ты­вать на отно­ше­ние к себе исхо­дя из это­го.

Что каса­ет­ся новел­лы об отно­ше­нии Ама­си­са к хра­мо­вым ора­ку­лам, нуж­но иметь в виду, что в I тыс. до н. э., с упад­ком цар­ской вла­сти, неот­де­ли­мой в Егип­те от функ­ции риту­аль­но­го вза­и­мо­дей­ст­вия меж­ду миром людей и бога­ми³⁴, необы­чай­но повы­си­лась роль раз­но­го рода «посред­ни­ков», поз­во­ля­ю­щих людям всту­пать в неза­ви­си­мый (или, по край­ней мере, менее зави­си­мый) от царя кон­такт с боже­ст­вен­ны­ми сила­ми (роль куль­то­вых изо­бра­же­ний, свя­щен­ных живот­ных, ора­ку­лов). В какой-то мере этим сни­же­ни­ем роли царей в ритуа­ле (и самой их спо­соб­но­сти к его эффек­тив­но­му совер­ше­нию, о чем мож­но было судить по упад­ку стра­ны, соот­вет­ст­ву­ю­ще­му сокра­ще­нию помо­щи от богов с.368 «в обмен» на риту­ал) дол­жен был моти­ви­ро­вать­ся и импе­ра­тив покро­ви­тель­ства царей хра­мам, как мы уже ска­за­ли, акту­аль­ный в позд­нее вре­мя.

«Отбор» Ама­си­сом сре­ди еги­пет­ских свя­ти­лищ наи­бо­лее дей­ст­вен­ных в кон­так­те с бога­ми (понят­но, что пре­сло­ву­тое ули­че­ние его в кра­же было воз­мож­но толь­ко при реаль­ном при­веде­нии в дей­ст­вие сил боже­ства³⁵) мож­но понять как демон­стра­цию им, во-пер­вых, само́й спо­соб­но­сти к тако­му отбо­ру и, ста­ло быть, адек­ват­но­му суж­де­нию о «каче­стве риту­а­ла», харак­те­ри­зу­ю­щей его как леги­тим­но­го сакраль­но­го царя, и, во-вто­рых, того, что для авто­ров новел­лы пре­сло­ву­тых «посред­ни­ков», попу­ляр­ных в Позд­нем Егип­те, для эффек­тив­но­го кон­так­та с бога­ми недо­ста­точ­но — поми­мо них, необ­хо­ди­мо уча­стие в нем сакраль­но­го царя. Ины­ми сло­ва­ми, вопре­ки кажу­щей­ся несерь­ез­но­сти этих новелл, мы, похо­же, стал­ки­ва­ем­ся в них с чет­кой кон­цеп­ци­ей лич­ной леги­тим­но­сти сакраль­но­го царя, при­об­ре­тае­мой им в силу рож­де­ния от боже­ства и выяв­ля­е­мой успе­хом в удер­жа­нии вла­сти и совер­ше­нии риту­а­ла, кото­рая про­ти­во­по­ла­га­ет­ся сло­жив­шей­ся в ливий­ское вре­мя кон­цеп­ции сослов­но-дина­стий­ной леги­тим­но­сти царей, и, по-види­мо­му, была при­зва­на пре­до­ста­вить Ама­си­су сво­бо­ду в дея­тель­но­сти по дав­но насущ­ной цен­тра­ли­за­ции стра­ны. Пока­за­тель­но, что вслед за эти­ми новел­ла­ми у Геро­до­та идет явно вос­хо­дя­щее к еги­пет­ской тра­ди­ции³⁶ опи­са­ние пло­дов этой дея­тель­но­сти — про­цве­та­ние Егип­та при Ама­си­се (II. 177), чет­ко увя­зан­ное с его рефор­ма­ми (как извест­но, Геро­дот гово­рит о введе­нии Ама­си­сом жест­ко­го государ­ст­вен­но­го кон­тро­ля над дохо­да­ми насе­ле­ния, пред­у­смат­ри­вав­ше­го, при отсут­ст­вии у како­го-либо лица легаль­ных источ­ни­ков дохо­да, смерт­ную казнь).

Разу­ме­ет­ся, смысл зафик­си­ро­ван­ных Геро­до­том новелл не сто­ит огра­ни­чи­вать эти­ми идео­ло­ги­че­ски­ми тен­ден­ци­я­ми. Они так­же реша­ют и худо­же­ст­вен­ную зада­чу созда­ния обще­го поло­жи­тель­но­го обра­за Ама­си­са, син­те­зи­ро­ван­но­го таки­ми дву­мя моти­ва­ми, как его хит­ро­умие и склон­ность к про­стым чело­ве­че­ским радо­стям. Сле­ду­ет учесть, что, как мы уже гово­ри­ли, этот образ созда­вал­ся как осно­ва пред­став­ле­ния о целой исто­ри­че­ской эпо­хе, оце­ни­вае­мой, в отли­чие от насту­пив­ше­го за ним пери­о­да пер­сид­ско­го вла­ды­че­ства, исклю­чи­тель­но поло­жи­тель­но. То, что подоб­ный образ «еги­пет­ско­го Бреж­не­ва» заслу­жил ито­го­вую поло­жи­тель­ную оцен­ку, при­чем не толь­ко в народ­ной, но и в эли­тар­ной среде, кото­рая, как мы гово­ри­ли, и долж­на была ини­ции­ро­вать тра­ди­цию об Ама­си­се, весь­ма пока­за­тель­но для харак­те­ри­сти­ки, если мож­но так ска­зать, «нацио­наль­но­го харак­те­ра» егип­тян сер. I тыс. до н. э.

Свиде­тель­ства Геро­до­та в сопо­став­ле­нии с извест­ной нам демо­ти­че­ской сказ­кой об Ама­си­се поз­во­ля­ют прид­ти к доволь­но опре­де­лен­но­му выво­ду о том, что пред­став­ля­ли собой посвя­щен­ные это­му царю с.369 лите­ра­тур­ные про­из­веде­ния. Несмот­ря на то, что «Сказ­ка об Ама­си­се и море­хо­де» дошла до нас во фраг­мен­тар­ном виде, мож­но ска­зать доволь­но опре­де­лен­но, что ее содер­жа­ние было огра­ни­че­но одним эпи­зо­дом, имев­шим место при дво­ре Ама­си­са, и создаю­щим, в клас­си­че­ских тра­ди­ци­ях еги­пет­ской лите­ра­ту­ры, сво­его рода «рам­ку» для встав­но­го и явно доволь­но обшир­но­го рас­ска­за муд­ре­ца Наен­ти­со­те­ма о море­хо­де. Мало­ве­ро­ят­но, чтобы это про­из­веде­ние опи­сы­ва­ло целый ряд эпи­зо­дов из жиз­ни Ама­си­са, и, вне вся­ких сомне­ний, оно не ста­ви­ло себе целью пол­ное опи­са­ние его цар­ст­во­ва­ния или сколь­ко-нибудь зна­чи­тель­но­го его эта­па. По-види­мо­му, зафик­си­ро­ван­ные Геро­до­том крат­кие рас­ска­зы, в кото­рых мы усмат­ри­ва­ли опре­де­лен­ную идео­ло­ги­че­скую кон­цеп­цию, пред­став­ля­ют собой сво­его рода резю­ме имен­но таких огра­ни­чен­ных по сво­е­му охва­ту лите­ра­тур­ных новелл, в цен­тре кото­рых нахо­дил­ся образ Ама­си­са; таким обра­зом, тра­ди­ция о нем долж­на была состо­ять из целой их серии. Поми­мо этих новелл, дей­ст­вие кото­рых мог­ло быть совер­шен­но неза­ви­си­мо от како­го-либо кон­крет­но­го момен­та в тече­ние цар­ст­во­ва­ния Ама­си­са, тра­ди­ция о нем долж­на была содер­жать по мень­шей мере два про­из­веде­ния, посвя­щен­ные совер­шен­но опре­де­лен­ным собы­ти­ям — его при­хо­ду к вла­сти и фина­лу его цар­ст­во­ва­ния с после­до­вав­шим за ним пер­сид­ским втор­же­ни­ем в Еги­пет.

Послед­няя деталь весь­ма суще­ст­вен­на для опре­де­ле­ния того, когда имен­но рас­смат­ри­вае­мый нами цикл об Ама­си­се дол­жен был воз­ник­нуть. «Проама­си­сов­ская» тра­ди­ция в изло­же­нии Геро­до­та ока­зы­ва­ет­ся одно­вре­мен­но и анти­пер­сид­ской, и это пока­зы­ва­ет, что окон­ча­тель­но она мог­ла офор­мить­ся толь­ко после пер­сид­ско­го заво­е­ва­ния. В то же вре­мя даже в труде Геро­до­та при­сут­ст­ву­ет, хотя и зани­ма­ет более скром­ное место, мотив, в рам­ках кото­ро­го образ Ама­си­са ока­зы­ва­ет­ся оди­оз­ным, а пер­сид­ское втор­же­ние, напро­тив, оце­ни­ва­ет­ся пози­тив­но, как спра­вед­ли­вое воз­мездие за узур­па­цию им вла­сти у Априя. Это содер­жа­ща­я­ся в нача­ле III кни­ги Геро­до­та леген­да о доче­ри Априя царевне Ните­тис, яко­бы послан­ной Ама­си­сом в каче­стве налож­ни­цы пер­сид­ско­му царю (см. нашу пуб­ли­ка­цию, посвя­щен­ную это­му сюже­ту, а так­же при­мы­каю­щее к уста­нов­лен­но­му нами его еги­пет­ско­му изво­ду сооб­ще­ние Поли­эна, остав­ше­е­ся, по досад­ной слу­чай­но­сти, вне поля наше­го зре­ния: Po­lyaen. Strat. VIII. 29; ср.: Hdt. III. 2—3; FGrH. 613. Frag. 1 = At­hen. XIII. 560f³⁷). Мы уже отме­ча­ли, что мотив хит­ро­умия Ама­си­са — один из син­те­зи­ру­ю­щих для пози­тив­ной тра­ди­ции о нем — под­вер­га­ет­ся в этом сюже­те доволь­но злой инвер­сии: Ама­сис посы­ла­ет Ните­тис пер­сид­ско­му царю вза­мен соб­ст­вен­ной доче­ри, кото­рую тот у него тре­бо­вал, но в ито­ге таким обра­зом он сам себя нака­зы­ва­ет³⁸.

Еги­пет­ское про­ис­хож­де­ние этой леген­ды, по цело­му ряду при­зна­ков, не вызы­ва­ет сомне­ния; более того, эта леген­да хоро­шо соот­но­сит­ся с вос­при­я­ти­ем пер­сид­ско­го заво­е­ва­ния не как при­скорб­но­го кон­ца еги­пет­ской государ­ст­вен­но­сти, а, напро­тив, как вос­ста­нов­ле­ния Егип­та после пери­о­да безвре­ме­нья, яко­бы при­шед­ше­го­ся на цар­ст­во­ва­ние Ама­си­са. Такая оцен­ка пер­сид­ско­го заво­е­ва­ния закре­пи­лась в Биб­лии и в ближ­не­во­сточ­ной тра­ди­ции, уже в I тыс. до н. э. вос­про­из­веден­ной с.370 араб­ским исто­ри­ком ибн Абд ал-Хака­мом. Одна­ко оче­вид­но, что воз­ник­нуть она мог­ла толь­ко внут­ри неко­ей груп­пи­ров­ки еги­пет­ской эли­ты VI в. до н. э., кото­рую доста­точ­но лег­ко отож­де­ст­вить с уцелев­ши­ми сто­рон­ни­ка­ми Априя³⁹.

В свя­зи с нали­чи­ем этой «про­пер­сид­ской» тра­ди­ции мож­но заме­тить сле­дую­щее. Во-пер­вых, она, как и про­ти­во­сто­я­щая ей пози­тив­ная тра­ди­ция об Ама­си­се, долж­на была, ско­рее все­го, офор­мить­ся так­же в виде лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний: в част­но­сти, в осно­ве леген­ды о Ните­тис с высо­кой сте­пе­нью веро­ят­но­сти уга­ды­ва­ет­ся лите­ра­тур­ная новел­ла. Во-вто­рых, как мы виде­ли, в рам­ках пози­тив­ной тра­ди­ции об Ама­си­се под­чер­ки­ва­ет­ся тот момент, что леги­тим­ность его вла­сти не зави­се­ла от его про­ис­хож­де­ния и род­ства с саис­ским домом, а носи­ла пер­со­наль­ный харак­тер. После пер­сид­ско­го заво­е­ва­ния, когда воору­жен­ная борь­ба меж­ду Ама­си­сом и Апри­ем уже ста­ла дав­ним про­шлым, это вряд ли име­ло бы смысл ина­че, как в рам­ках поле­ми­ки с точ­кой зре­ния, оспа­ри­ваю­щей леги­тим­ность Ама­си­са, т. е., ско­рее все­го, как раз с «про­пер­сид­ской» тра­ди­ци­ей сто­рон­ни­ков Априя.

Таким обра­зом, про­из­веде­ния об Ама­си­се ока­зы­ва­ют­ся пло­дом не толь­ко стрем­ле­ния егип­тян под­ве­сти итог сво­ей исто­рии нака­нуне пер­сид­ско­го заво­е­ва­ния, но и доста­точ­но напря­жен­но­го про­ти­во­бор­ства внут­ри еги­пет­ской эли­ты уже под вла­стью пер­сов. Одна­ко сам факт того, что дан­ная поле­ми­ка с ее важ­ней­ши­ми нюан­са­ми отра­зи­лась в инте­ре­су­ю­щей нас тра­ди­ции, вно­сит еще одно важ­ное уточ­не­ние в свя­зи с дати­ров­кой послед­ней: при­над­ле­жа­щие к ней про­из­веде­ния долж­ны были появить­ся в бли­жай­шие годы или, по край­ней мере, деся­ти­ле­тия после заво­е­ва­ния Егип­та пер­са­ми, когда про­ти­во­сто­я­ние пар­тий сто­рон­ни­ков Ама­си­са и Априя еще не утра­ти­ло свою ост­ро­ту.

Вме­сте с тем лите­ра­тур­ная поле­ми­ка меж­ду эти­ми пар­ти­я­ми была зафик­си­ро­ва­на Геро­до­том спу­стя, по край­ней мере, 70—80 лет после пер­сид­ско­го заво­е­ва­ния Егип­та, в кон­це 450—440-х гг. до н. э. Деталь­ность ее изло­же­ния «отцом исто­рии», преж­де все­го, слу­жит еще одним аргу­мен­том в поль­зу ее пись­мен­ной, т. е. лите­ра­тур­ной фик­са­ции. В ином слу­чае за столь дли­тель­ный пери­од ее уст­но­го быто­ва­ния в еги­пет­ской среде она бы неиз­беж­но оброс­ла серь­ез­ны­ми иска­же­ни­я­ми. При этом сте­пень подроб­но­сти, с кото­рой сведе­ния этой лите­ра­тур­ной тра­ди­ции были сооб­ще­ны Геро­до­ту, пока­зы­ва­ет, что имен­но во вре­ме­на его пре­бы­ва­ния в Егип­те там ока­за­лись акту­аль­ны и востре­бо­ва­ны реми­нис­цен­ции о пер­сид­ском заво­е­ва­нии и его кануне. Их акту­а­ли­за­ция имен­но в сер. V в. до н. э., спу­стя при­мер­но 80 лет после уста­нов­ле­ния вла­ды­че­ства пер­сов, вполне объ­яс­ни­ма. Как раз в прав­ле­ние Ксерк­са в 480—460-е гг. до н. э., после пер­во­го анти­пер­сид­ско­го вос­ста­ния в Егип­те, рушит­ся отно­си­тель­ная гар­мо­ния, суще­ст­во­вав­шая преж­де меж­ду егип­тя­на­ми и их заво­е­ва­те­ля­ми: пер­сид­ский царь отка­зы­ва­ет­ся от при­ня­тия еги­пет­ско­го с.371 цар­ско­го сана, пре­кра­ща­ет осу­ществлять хра­мо­вое стро­и­тель­ство в Егип­те и, воз­мож­но, уси­ли­ва­ет лежа­щее на нем нало­го­вое бре­мя. В 460—454 гг. до н. э. в Егип­те про­ис­хо­дит и тер­пит пора­же­ние анти­пер­сид­ское вос­ста­ние Ина­ра, к руко­вод­ству кото­рым, по мне­нию ряда иссле­до­ва­те­лей, мог­ли быть при­част­ны потом­ки саис­ско­го цар­ско­го дома и кото­рое полу­чи­ло под­держ­ку Афин (более того, по одно­му из иссле­до­ва­тель­ских суж­де­ний, имен­но рас­сказ о нем в остав­шей­ся нена­пи­сан­ной части труда Геро­до­та дол­жен был как бы урав­но­ве­ши­вать при­сут­ст­вие «еги­пет­ско­го логоса» в его пер­вой части и в извест­ной мере слу­жил его rai­son d’être)⁴⁰. Оче­вид­но, что нача­ло актив­ной борь­бы про­тив пер­сов долж­но было акту­а­ли­зи­ро­вать для пред­ста­ви­те­лей мест­ной эли­ты (при­чем, уже безот­но­си­тель­но к их преж­ней при­над­леж­но­сти к «пар­ти­ям» сто­рон­ни­ков Априя или Ама­си­са) вос­по­ми­на­ния о неза­ви­си­мом Егип­те и обсто­я­тель­ствах его кру­ше­ния, а так­же заста­вить егип­тян пере­чи­ты­вать соот­вет­ст­ву­ю­щие лите­ра­тур­ные про­из­веде­ния.

The pa­per deals with the Clas­si­cal tra­di­tion on Pha­raoh Ama­sis, ba­si­cal­ly with fa­mous He­ro­do­tus’ ac­count on him (II. 162—182, III. 2—3, 10—16, 27—29) but al­so with so­me adja­cent mi­nor sour­ces (for instan­ce, with an in­te­res­ting evi­den­ce by Plu­tar­chus: Sap. Conv. 6 = Mor. 151a—e). A num­ber of sympto­ma­tic af­fi­ni­ties (Hdt. II. 181 on Ama­sis’ mar­ria­ge to La­di­ce pai­ring the De­mo­tic Sto­ry of Ama­sis and a Sea­man of P. Bibl. Nat. 215 ver­so. Col. A; the afo­re­said evi­den­ce by Plu­tar­chus on Ama­sis’ aided by the Greek wise­man Bias ‘com­pe­ting in wit’ with an Et­hio­pian king, the pai­ring a si­mi­lar epi­so­de of the de­mo­tic Se­cond Cyc­le of Set­na Khae­muas, P. dem. BM. 604. 2. 29—4. 24; Hdt. II. 169 on Ama­sis ad­vi­sed by his courtsmen to put Ap­ries to death see­ming to be an in­ver­se Kö­nigsno­vel­le ty­pi­cal for Egyp­tian li­te­ra­tu­re) seems to show that the Clas­si­cal tra­di­tion on Ama­sis was not on­ly of Egyp­tian inspi­ra­tion but al­so ba­cked by a cyc­le of apo­lo­ge­tic sto­ries about him, go­ver­ned by the laws of Egyp­tian li­te­ra­ry gen­re and pro­bab­ly sha­ped in small pie­ces si­mi­lar to the Sto­ry of Ama­sis and a Sea­man. The ini­tial ideo­lo­gi­cal mes­sa­ge of the­se sto­ries was to po­si­tion Ama­sis as a le­gi­ti­ma­te ri­tual king, ir­re­le­vantly of his non-royal des­cent (Hdt. II. 172 on the gol­den wash-ba­sin re­cast by Ama­sis in­to a sta­tue of god being es­pe­cial­ly tell-ta­le to this ef­fect, due to its ob­vio­us al­lu­sion to gold being gods’ flesh in Egyp­tian no­tions and to its pos­sib­le hint that Ama­sis’ royal and di­vi­ne na­tu­re were hid­den un­der a ple­beian out-ap­pea­ran­ce till ti­me ca­me), and at the sa­me ti­me to highlight his fa­vou­rab­le hu­man fea­tu­res. Ini­tial­ly tho­se sto­ries were inspi­red by his с.372 par­ti­sans confron­ting the par­ti­sans of Ap­ries, who at­ta­cked Ama­sis as usur­per and tried to le­gi­ti­ma­te Cam­by­ses’ in­va­sion by his fic­ti­tio­us des­cent from Ap­ries through his daughter and Cam­by­ses’ al­le­ged mo­ther Ni­te­tis (Hdt. III. 1—2; At­hen. XIII. 560d—f; see our pub­li­ca­tion in the pre­vio­us is­sue of An­cient World and Ar­chaeo­lo­gy). Howe­ver, by He­ro­do­tus’ ti­me this confron­ta­tion of Ap­ries’ and Ama­sis’ par­ties must ha­ve gi­ven way to the com­mon in­ten­tion and need of Egyp­tians to sha­pe a po­si­ti­ve ima­ge of the la­test na­ti­ve Pha­raoh jux­ta­po­sed to the harsh Per­sian ru­le un­der Xer­xes I and Ar­ta­xer­xes I. Be­si­des, Ama­sis’ hel­le­no­phi­lia might ha­ve been in­ten­ded to pre­sent to He­ro­do­tus a fa­vou­rab­le ac­count of las­ting friendly con­tacts between Egypt and Greek ci­ty-sta­tes and to pro­vi­de for their even­tual sup­port to the cau­se of Egyp­tian in­de­pen­den­ce (gi­ven He­ro­do­tus ca­me to Egypt not so long af­ter Ina­ros’ de­feat and was him­self a per­son of so­me influen­ce in Pe­ric­les’ ‘team’).