История Рима.

Книга четвертая
Революция.

с.381 295

В вели­кой борь­бе нацио­наль­но­стей на обшир­ном про­стран­стве рим­ско­го государ­ства вто­ро­сте­пен­ные наро­ды отхо­дят в эту эпо­ху на зад­ний план или посте­пен­но исче­за­ют. Само­му зна­чи­тель­но­му из них — фини­кий­ско­му — раз­ру­ше­ние Кар­фа­ге­на нанес­ло смер­тель­ную рану, от кото­рой он мед­лен­но истек кро­вью. Самые тяже­лые уда­ры реак­ция Сул­лы нанес­ла тем обла­стям Ита­лии, кото­рые сохра­ни­ли еще ста­рин­ный язык и ста­рин­ные обы­чаи, Этру­рии и Сам­нию; поли­ти­че­ское ниве­ли­ро­ва­ние Ита­лии навя­за­ло им так­же офи­ци­аль­ный латин­ский язык и низ­ве­ло ста­рин­ные мест­ные язы­ки на уро­вень исче­заю­щих народ­ных наре­чий. На всем про­стран­стве рим­ско­го государ­ства ни одна нацио­наль­ность не име­ет уже воз­мож­но­сти хотя бы бороть­ся с рим­ской и гре­че­ской.

Зато латин­ская нацио­наль­ность пере­жи­ва­ет самый реши­тель­ный подъ­ем, внеш­ний и внут­рен­ний. Со вре­ме­ни союз­ни­че­ской вой­ны любой уча­сток ита­лий­ской зем­ли мог стать пол­ной соб­ст­вен­но­стью каж­до­го ита­ли­ка, охра­ня­е­мой рим­ским пра­вом; каж­до­му ита­лий­ско­му богу мог­ли быть при­но­си­мы в его хра­ме дары по рим­ско­му обы­чаю; во всей Ита­лии, за исклю­че­ни­ем обла­сти по ту сто­ро­ну По, гос­под­ст­во­ва­ло исклю­чи­тель­но рим­ское пра­во, а вся­кое дру­гое город­ское и мест­ное пра­во было отме­не­но. Точ­но так же язык Рима стал тогда все­об­щим язы­ком в дело­вых сно­ше­ни­ях, а вско­ре так­же все­об­щим лите­ра­тур­ным язы­ком на всем полу­ост­ро­ве от Альп до Сици­лий­ско­го про­ли­ва. Но латин­ский язык уже не огра­ни­чи­вал­ся эти­ми есте­ствен­ны­ми гра­ни­ца­ми. При­те­каю­щие в Ита­лию капи­та­лы, изоби­лие мест­ных про­дук­тов, про­фес­сио­наль­ные зна­ния ита­лий­ских сель­ских хозя­ев и талан­ты ита­лий­ских куп­цов не нахо­ди­ли уже доста­точ­но­го при­ме­не­ния на полу­ост­ро­ве. Это обсто­я­тель­ство и государ­ст­вен­ная служ­ба увле­ка­ли мас­сы ита­ли­ков в про­вин­ции. Их с.382 при­ви­ле­ги­ро­ван­ное поло­же­ние в про­вин­ци­ях созда­ва­ло так­же при­ви­ле­гии для рим­ско­го язы­ка и рим­ско­го пра­ва, при­чем не толь­ко в отно­ше­ни­ях меж­ду сами­ми рим­ля­на­ми; ита­ли­ки повсюду дер­жа­лись тес­но спло­чен­ной мас­сой — сол­да­ты в сво­их леги­о­нах, куп­цы во всех круп­ных горо­дах в сво­их кор­по­ра­ци­ях; рим­ские граж­дане, про­жи­вав­шие посто­ян­но или вре­мен­но в отдель­ных про­вин­ци­аль­ных окру­гах, обра­зо­вы­ва­ли свои «собра­ния» (con­ven­tus ci­vium Ro­ma­no­rum) со сво­им осо­бым спис­ком при­сяж­ных и, в извест­ной мере, со сво­им город­ским устрой­ст­вом. 296 Прав­да, рано или позд­но эти про­вин­ци­аль­ные рим­ляне, обыч­но, воз­вра­ща­лись в Ита­лию; одна­ко посте­пен­но из них обра­зо­вы­ва­лось креп­кое ядро, состо­яв­шее частью из рим­ско­го, частью из при­мкнув­ше­го к рим­ля­нам сме­шан­но­го насе­ле­ния про­вин­ций. Выше уже упо­ми­на­лось, что в Испа­нии, где рим­ляне впер­вые ста­ли содер­жать посто­ян­ное вой­ско, впер­вые так­же созда­ны были свои про­вин­ци­аль­ные горо­да с ита­лий­ским устрой­ст­вом, как то: Кар­тея в 583 г. [171 г.], Вален­тия в 616 г. [138 г.], а позд­нее Паль­ма и Пол­лен­тия. Внут­рен­няя часть полу­ост­ро­ва была еще мало циви­ли­зо­ва­на, так напри­мер, область вак­ке­ев еще дол­гое вре­мя после это­го счи­та­лась одним из самых него­сте­при­им­ных и непри­ят­ных мест для обра­зо­ван­но­го ита­ли­ка. Одна­ко авто­ры того вре­ме­ни и над­пи­си на над­гроб­ных кам­нях свиде­тель­ст­ву­ют, что уже в середине VII сто­ле­тия [кон. II в.] латин­ский язык был в общем употреб­ле­нии в окрест­но­стях Ново­го Кар­фа­ге­на и вооб­ще на побе­ре­жье. Гай Гракх пер­вый высту­пил с иде­ей коло­ни­за­ции, т. е. рома­ни­за­ции рим­ских про­вин­ций путем пере­се­ле­ния ита­ли­ков, и стал про­во­дить в жизнь эту идею. Кон­сер­ва­тив­ная оппо­зи­ция вос­ста­ла про­тив это­го сме­ло­го замыс­ла, уни­что­жи­ла бо́льшую часть сде­лан­но­го и затор­мо­зи­ла даль­ней­шую дея­тель­ность в этом направ­ле­нии. Тем не менее коло­ния Нар­бон уце­ле­ла. Она уже сама по себе зна­чи­тель­но рас­ши­ря­ла сфе­ру гос­под­ства латин­ско­го язы­ка, но еще важ­нее было зна­че­ние Нар­бо­на, как вехи вели­кой идеи и кра­е­уголь­но­го кам­ня буду­ще­го мощ­но­го зда­ния. Антич­ный гал­ли­цизм и даже совре­мен­ная фран­цуз­ская куль­ту­ра ведут нача­ло отсюда и в конеч­ном сче­те они явля­ют­ся тво­ре­ни­ем Гая Грак­ха. Латин­ская народ­ность не толь­ко раз­ли­лась на всем про­стран­стве до пре­де­лов Ита­лии и не толь­ко нача­ла пере­хо­дить за эти гра­ни­цы; она окреп­ла так­же в духов­ном отно­ше­нии. В это вре­мя она начи­на­ет созда­вать латин­скую клас­си­че­скую лите­ра­ту­ру и свое соб­ст­вен­ное обра­зо­ва­ние. Эти сла­бые зачат­ки оран­же­рей­ной ита­лий­ской куль­ту­ры могут пока­зать­ся незна­чи­тель­ны­ми по срав­не­нию с гре­че­ски­ми клас­си­ка­ми и гре­че­ской обра­зо­ван­но­стью; но для исто­ри­че­ско­го раз­ви­тия не столь важ­но, каки­ми были эта латин­ская клас­си­че­ская лите­ра­ту­ра и это латин­ское обра­зо­ва­ние, с.383 а то, что они сто­я­ли рядом с гре­че­ски­ми. А так как в то вре­мя упа­док элли­нов отра­жал­ся и на их лите­ра­ту­ре, то мож­но, пожа­луй, и здесь напом­нить сло­ва поэта, что живой поден­щик луч­ше мерт­во­го Ахил­ла.

Быст­ро и неудер­жи­мо устрем­ля­ясь впе­ред, латин­ский язык и латин­ский народ при­зна­ют, одна­ко, за эллин­ским язы­ком и эллин­ской народ­но­стью рав­ные пра­ва и даже неоспо­ри­мое пер­вен­ство, повсюду всту­па­ют с ними в тес­ный союз и про­ни­ка­ют­ся ими для сов­мест­но­го раз­ви­тия. Ита­лий­ская рево­лю­ция, кото­рая ниве­ли­ро­ва­ла на полу­ост­ро­ве все нела­тин­ские народ­но­сти, не тро­ну­ла гре­че­ских горо­дов: Тарен­та, Регия, Неа­по­ля и Локр. Рав­ным обра­зом Мас­са­лия, хотя окру­жен­ная теперь со всех сто­рон рим­ской терри­то­ри­ей, оста­ва­лась гре­че­ским горо­дом и имен­но в каче­стве тако­во­го была тес­но свя­за­на с Римом. Рука об руку с пол­ной лати­ни­за­ци­ей Ита­лии шла все воз­рас­тав­шая элли­ни­за­ция. В выс­шем ита­лий­ском обще­стве гре­че­ское обра­зо­ва­ние ста­ло нераздель­ной состав­ной частью нацио­наль­но­го обра­зо­ва­ния. Кон­сул 623 г. [131 г.], вели­кий пон­ти­фик Пуб­лий Красс, пора­жал даже чисто­кров­ных гре­ков: будучи намест­ни­ком Азии, он про­из­но­сил свои судеб­ные реше­ния, смот­ря по обсто­я­тель­ствам, то на обще­употре­би­тель­ном гре­че­ском язы­ке, то на одном из четы­рех его наре­чий, став­ших лите­ра­тур­ны­ми язы­ка­ми. Если ита­лий­ские лите­ра­ту­ра и искус­ство издав­на устрем­ля­ли свои взо­ры на Восток, то теперь и эллин­ские писа­те­ли и 297 худож­ни­ки пово­ра­чи­ва­ют­ся лицом к Запа­ду. Гре­че­ские горо­да Ита­лии все вре­мя под­дер­жи­ва­ли живую куль­тур­ную связь с Гре­ци­ей, Малой Ази­ей, Егип­том и ока­зы­ва­ли про­сла­вив­шим­ся гре­че­ским поэтам и акте­рам такие же поче­сти, какие им ока­зы­ва­ли на родине. Мало того; по при­ме­ру, дан­но­му раз­ру­ши­те­лем Корин­фа при празд­но­ва­нии его три­ум­фа в 608 г. [146 г.], в Риме нача­ли вво­дить гре­че­ские гим­на­сти­че­ские игры и худо­же­ст­вен­ные упраж­не­ния: состя­за­ния в борь­бе и музы­ке, игры, пуб­лич­ное чте­ние и декла­ма­цию¹.

Гре­че­ские лите­ра­то­ры про­ни­ка­ли уже в знат­ное рим­ское обще­ство; преж­де все­го это про­изо­шло в круж­ке Сци­пи­о­на. Выдаю­щи­е­ся гре­че­ские чле­ны это­го круж­ка — исто­рик Поли­бий и фило­соф Пане­тий — при­над­ле­жат уже боль­ше рим­ской исто­рии, чем гре­че­ской. Подоб­ные же свя­зи мы встре­ча­ем в дру­гих, менее высо­ко­по­став­лен­ных кру­гах. Ука­жем на дру­го­го совре­мен­ни­ка Сци­пи­о­на — фило­со­фа Кли­то­ма­ха; в его жиз­ни нагляд­но отра­зи­лось тес­ное пере­пле­те­ние самых раз­лич­ных народ­но­стей в те вре­ме­на. Он родил­ся в Кар­фа­гене, с.384 слу­шал в Афи­нах Кар­не­ада, впо­след­ст­вии стал его пре­ем­ни­ком по пре­по­да­ва­нию. Из Афин он вел пере­пис­ку с обра­зо­ван­ней­ши­ми людь­ми Ита­лии: исто­ри­ком Авлом Аль­би­ном и поэтом Луци­ли­ем. Он посвя­тил рим­ско­му кон­су­лу, начав­ше­му оса­ду Кар­фа­ге­на, Луцию Цен­зо­ри­ну, одно из сво­их науч­ных сочи­не­ний; к сво­им сограж­да­нам, уведен­ным в раб­ство в Ита­лию, он обра­тил­ся с фило­соф­ским про­из­веде­ни­ем уте­ши­тель­но­го харак­те­ра. Преж­де вид­ные гре­че­ские лите­ра­то­ры про­жи­ва­ли в Риме толь­ко вре­мен­но в каче­стве послов, изгнан­ни­ков и т. д.; теперь они ста­ли селить­ся там на посто­ян­ное житель­ство. Так напри­мер, назван­ный выше Пане­тий жил в доме Сци­пи­о­на, а поэт Архий Антио­хий­ский, сочи­ни­тель гекза­мет­ров, посе­лил­ся в Риме в 652 г. [102 г.] и при­лич­но зара­ба­ты­вал здесь сво­им талан­том импро­ви­за­то­ра и геро­и­че­ски­ми вир­ша­ми в честь рим­ских кон­су­ля­ров. Даже Гай Марий, кото­рый едва ли пони­мал хоть строч­ку в его сти­хах и вооб­ще мень­ше все­го годил­ся для роли меце­на­та, покро­ви­тель­ст­во­вал сочи­ни­те­лю. Таким обра­зом умст­вен­ная и лите­ра­тур­ная жизнь созда­ва­ла связь если не меж­ду самы­ми чисты­ми, то во вся­ком слу­чае меж­ду наи­бо­лее знат­ны­ми эле­мен­та­ми обо­их наро­дов. С дру­гой сто­ро­ны, вслед­ст­вие мас­со­во­го при­то­ка в Ита­лию мало­азий­ских и сирий­ских рабов и имми­гра­ции куп­цов с гре­че­ско­го и полу­г­ре­че­ско­го Восто­ка, самые гру­бые слои элли­низ­ма с силь­ной при­ме­сью восточ­ных и вооб­ще вар­вар­ских эле­мен­тов сли­ва­лись с ита­лий­ским про­ле­та­ри­а­том и при­да­ва­ли так­же ему элли­ни­сти­че­скую окрас­ку. Заме­ча­ние Цице­ро­на, что новый язык и новые обы­чаи преж­де все­го встре­ча­ют­ся в при­мор­ских горо­дах, отно­сит­ся, веро­ят­но, преж­де все­го к полу­эл­лин­ско­му быту в горо­дах Остии, Путе­о­лах и Брун­ди­зии. Вме­сте с замор­ски­ми това­ра­ми туда преж­де все­го про­ни­ка­ли чуже­зем­ные обы­чаи и отсюда рас­про­стра­ня­лись даль­ше.

Одна­ко непо­сред­ст­вен­ный резуль­тат этой пол­ной рево­лю­ции в отно­ше­ни­ях народ­но­стей был дале­ко не отрад­ным. Ита­лия кише­ла гре­ка­ми, сирий­ца­ми, фини­ки­я­на­ми, иуде­я­ми, егип­тя­на­ми, а про­вин­ции — рим­ля­на­ми. Яркие нацио­наль­ные чер­ты всюду сгла­жи­ва­лись; каза­лось, оста­нет­ся лишь общий отпе­ча­ток блек­ло­сти. По мере рас­про­стра­не­ния латин­ских черт они утра­чи­ва­ли свою све­жесть. Преж­де все­го это про­изо­шло в Риме; сред­нее сосло­вие исчез­ло здесь рань­ше и пол­нее, чем в дру­гих местах. В Риме оста­лись толь­ко боль­шие гос­по­да да нищие, при­чем те и дру­гие были в 298 оди­на­ко­вой мере кос­мо­по­ли­тич­ны. Цице­рон утвер­жда­ет, что к 660 г. [94 г.] уро­вень обще­го обра­зо­ва­ния был выше в латин­ских горо­дах, чем в Риме. Это под­твер­жда­ет­ся так­же лите­ра­ту­рой того вре­ме­ни: самые луч­шие, самые здо­ро­вые и само­быт­ные про­из­веде­ния ее, как напри­мер, нацио­наль­ная комедия и Луци­ли­е­ва сати­ра, с бо́льшим пра­вом могут быть назва­ны латин­ски­ми, с.385 чем рим­ски­ми. Разу­ме­ет­ся, ита­лий­ский элли­низм низ­ших сло­ев был в сущ­но­сти не чем иным, как пош­лым кос­мо­по­ли­тиз­мом со все­ми урод­ли­вы­ми край­но­стя­ми куль­ту­ры и лишь поверх­ност­но зама­зан­ным вар­вар­ст­вом. Но и в луч­шем обще­стве недол­го слу­жи­ли образ­ца­ми тон­кие вку­сы сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка. По мере рас­про­стра­не­ния инте­ре­са к гре­че­ской куль­ту­ре мас­са обще­ства все реши­тель­нее обра­ща­лась не к клас­си­че­ской лите­ра­ту­ре, а к послед­ним самым фри­воль­ным про­из­веде­ни­ям гре­че­ско­го духа. Вме­сто того, чтобы вно­сить эллин­ский дух в рим­скую жизнь, пере­ни­ма­ли у гре­ков толь­ко раз­вле­че­ния, по воз­мож­но­сти не застав­ля­ю­щие работать ум. В этом смыс­ле арпин­ский земле­вла­де­лец Марк Цице­рон, отец ора­то­ра, ска­зал: «Рим­ля­нин, подоб­но сирий­цу-рабу, тем хуже, чем боль­ше он пони­ма­ет по-гре­че­ски».

Это нацио­наль­ное раз­ло­же­ние так же безот­рад­но, как и вся эпо­ха, но, как и вся эпо­ха, оно име­ет важ­ное зна­че­ние и чре­ва­то послед­ст­ви­я­ми. Круг наро­дов, кото­рый мы при­вык­ли назы­вать древним миром, пере­хо­дит от внеш­не­го объ­еди­не­ния под вла­стью Рима к внут­рен­не­му объ­еди­не­нию под гос­под­ст­вом новой циви­ли­за­ции, опи­раю­щей­ся по суще­ству на эллин­ские эле­мен­ты. Над раз­ва­ли­на­ми вто­ро­сте­пен­ных наро­дов оба гос­под­ст­ву­ю­щие наро­да мол­ча заклю­ча­ют вели­кий исто­ри­че­ский ком­про­мисс. Гре­че­ский и ита­лий­ский наро­ды заклю­ча­ют меж­ду собой мир. Гре­ки отка­зы­ва­ют­ся от исклю­чи­тель­но­го гос­под­ства сво­его язы­ка в обла­сти обра­зо­ва­ния, рим­ляне — в обла­сти поли­ти­ки. В обла­сти пре­по­да­ва­ния латин­ский язык при­об­ре­та­ет рав­но­пра­вие с гре­че­ским, хотя еще непол­ное, огра­ни­чен­ное. С дру­гой сто­ро­ны, Сул­ла впер­вые раз­ре­ша­ет ино­стран­ным послам объ­яс­нять­ся перед рим­ским сена­том по-гре­че­ски без пере­вод­чи­ка. При­бли­жа­ет­ся вре­мя, когда рим­ская рес­пуб­ли­ка пре­вра­тит­ся в дву­языч­ное государ­ство, и на Запа­де появит­ся насто­я­щий наслед­ник тро­на и идей Алек­сандра Вели­ко­го, одно­вре­мен­но рим­ля­нин и грек.

Таким обра­зом, уже при бег­лом обзо­ре нацио­наль­ных отно­ше­ний мы видим вытес­не­ние вто­ро­сте­пен­ных наро­дов и вза­и­мо­дей­ст­вие обо­их глав­ных наро­дов. В даль­ней­шем мы дадим изо­бра­же­ние это­го про­цес­са в сфе­ре рели­гий, народ­но­го обра­зо­ва­ния, лите­ра­ту­ры и искус­ства.

Рим­ская рели­гия тес­но срос­лась с рим­ским государ­ст­вом и домаш­ним бытом рим­лян; она была не чем иным, как отра­же­ни­ем жиз­ни рим­ских граж­дан. Поэто­му поли­ти­че­ская и соци­аль­ная рево­лю­ция не мог­ла не нис­про­верг­нуть так­же зда­ние рели­гии. Ста­рые ита­лий­ские народ­ные веро­ва­ния раз­ру­ша­ют­ся. На раз­ва­ли­нах поли­ти­че­ских учреж­де­ний рес­пуб­ли­ки яви­лись оли­гар­хия и тира­ния; точ­но так же на раз­ва­ли­нах рели­гии появ­ля­ют­ся, с одной сто­ро­ны неве­рие, государ­ст­вен­ная рели­гия, элли­низм, с дру­гой — с.386 суе­ве­рие, сек­ты, рели­гии восточ­ных наро­дов. Впро­чем, зачат­ки того и дру­го­го, так же как и зачат­ки поли­ти­че­ско-соци­аль­ной рево­лю­ции, име­ют­ся уже в преды­ду­щей эпо­хе (I, 816—823); еще тогда эллин­ское обра­зо­ва­ние выс­ших кру­гов поти­хонь­ку рас­ша­ты­ва­ло веру отцов, еще Энний ввел в Ита­лии тол­ко­ва­ние эллин­ской рели­гии в духе алле­го­рий и исто­риз­ма, еще тогда сенат, одолев­ший Ган­ни­ба­ла, дол­жен был одоб­рить пере­не­се­ние в Рим мало­азий­ско­го куль­та Кибе­лы и при­нять самые энер­гич­ные меры про­тив дру­гих, еще худ­ших 299 суе­ве­рий, а имен­но, про­тив экс­цес­сов, свя­зан­ных с куль­том Вак­ха. Но точ­но так же, как в преды­ду­щем пери­о­де рево­лю­ция лишь назре­ва­ла в умах и еще не раз­ра­зи­лась на деле, так и пере­во­рот в рели­гии про­изо­шел по суще­ству лишь в эпо­ху Грак­хов и Сул­лы.

Оста­но­вим­ся сна­ча­ла на том направ­ле­нии, кото­рое опи­ра­лось на элли­низм. Эллин­ская нация, кото­рая рас­цве­ла и отцве­ла гораздо рань­ше ита­лий­ской, уже дав­но про­шла эпо­ху веры и с тех пор раз­ви­ва­ет исклю­чи­тель­но умо­зре­ние и раз­мыш­ле­ние; уже дав­но у нее не было рели­гии, а была толь­ко фило­со­фия. Но когда эллин­ская фило­со­фия нача­ла ока­зы­вать вли­я­ние на Рим, твор­че­ский пери­од ее тоже был уже дале­ко поза­ди. Гре­че­ская фило­со­фия при­шла к той ста­дии, когда не толь­ко не воз­ни­ка­ют уже дей­ст­ви­тель­но новые систе­мы, а начи­на­ет утра­чи­вать­ся даже спо­соб­ность вос­при­ни­мать самые совер­шен­ные из ста­рых систем и огра­ни­чи­ва­ют­ся сна­ча­ла школь­ным, а потом схо­ла­сти­че­ским изло­же­ни­ем менее совер­шен­ных систем пред­ков. Итак, на этой ста­дии фило­со­фия уже не углуб­ля­ет и не осво­бож­да­ет чело­ве­че­ский ум, а, напро­тив, дела­ет его поверх­ност­ным и зако­вы­ва­ет его в самые тяже­лые из всех оков — в выко­ван­ные соб­ст­вен­ны­ми рука­ми. Вол­шеб­ный напи­ток умо­зре­ния все­гда опа­сен, а когда он раз­бав­лен и отсто­ял­ся, это вер­ный яд. В этом без­вкус­ном и раз­бав­лен­ном виде тогдаш­ние гре­ки пода­ва­ли его рим­ля­нам, а те не уме­ли отка­зать­ся от него и уйти от таких учи­те­лей к ста­рым масте­рам. Пла­тон и Ари­сто­тель, не гово­ря уже о досо­кра­тов­ских муд­ре­цах, не ока­за­ли суще­ст­вен­но­го вли­я­ния на рим­ское обра­зо­ва­ние, хотя их вели­кие име­на были в поче­те, и более доступ­ные из их про­из­веде­ний чита­лись и пере­во­ди­лись. Итак, в обла­сти фило­со­фии рим­ляне были лишь пло­хи­ми уче­ни­ка­ми пло­хих учи­те­лей. Наряду с исто­ри­ко-рацио­на­ли­сти­че­ским истол­ко­ва­ни­ем рели­гии, кото­рое пре­вра­ща­ло мифы о богах в жиз­не­опи­са­ния раз­лич­ных бла­го­де­те­лей чело­ве­че­ско­го рода, жив­ших в глу­бо­кой древ­но­сти, так назы­вае­мым эвге­ме­риз­мом (I, 818), в Ита­лии при­об­ре­ли зна­че­ние, глав­ным обра­зом, три фило­соф­ские шко­лы: обе дог­ма­ти­че­ские шко­лы Эпи­ку­ра (умер в 484 г. [270 г.]) и Зено­на (умер в 491 г. [263 г.]) и скеп­ти­че­ская шко­ла Арке­зи­лая (умер в 513 г. [241 г.]) и Кар­не­ада (541—625 гг. [213—129 гг.]). Назва­ния этих школ: с.387 эпи­ку­ре­изм, сто­и­цизм и новей­шая Ака­де­мия. Послед­нее из этих трех направ­ле­ний исхо­ди­ло из поло­же­ния о невоз­мож­но­сти поло­жи­тель­но­го зна­ния; вме­сто тако­го зна­ния Ака­де­мия допус­ка­ла лишь мне­ния, доста­точ­ные толь­ко в прак­ти­че­ской жиз­ни. Это уче­ние зани­ма­лось, глав­ным обра­зом, поле­ми­кой, ста­ра­ясь пой­мать в сети сво­их дилемм каж­дое поло­же­ние как пози­тив­ной рели­гии, так и фило­соф­ско­го дог­ма­тиз­ма. Таким обра­зом оно сто­ит при­бли­зи­тель­но в одном ряду со ста­рой софи­сти­кой, с той лишь раз­ни­цей, что софи­сты боро­лись, глав­ным обра­зом, про­тив народ­ных суе­ве­рий, и это было понят­но; Кар­не­ад же и его после­до­ва­те­ли боро­лись пре­иму­ще­ст­вен­но про­тив сво­их собра­тьев-фило­со­фов. Напро­тив, Эпи­кур и Зенон оба рацио­наль­но объ­яс­ня­ли сущ­ность вещей, оба при­ме­ня­ли физио­ло­ги­че­ский метод, исхо­див­ший из поня­тия о мате­рии. Рас­хо­ди­лись они в сле­дую­щем: Эпи­кур, сле­дуя уче­нию Демо­кри­та об ато­мах, счи­тал, что пер­во­на­чаль­ной сущ­но­стью явля­ет­ся непо­движ­ная мате­рия и что она полу­ча­ет раз­но­об­раз­ные фор­мы толь­ко в резуль­та­те меха­ни­че­ских пере­ме­ще­ний. Зенон, опи­ра­ясь на уче­ние Герак­ли­та Эфес­ско­го, при­пи­сы­вал уже пер­вич­ной мате­рии дина­ми­че­ские про­ти­во­ре­чия и вол­но­об­раз­ное дви­же­ние. Отсюда даль­ней­шие раз­ли­чия: в систе­ме Эпи­ку­ра боги как бы не суще­ст­ву­ют, в луч­шем слу­чае они лишь гре­зы, стои­че­ские же боги явля­ют­ся веч­но живой душой мира и в каче­стве духа, солн­ца, боже­ства власт­ву­ют 300 над телом, зем­лей и при­ро­дой. Эпи­кур не при­зна­ет вер­хов­но­го управ­ле­ния миром и лич­но­го бес­смер­тия, Зенон при­зна­ет их. По Эпи­ку­ру, целью чело­ве­че­ских стрем­ле­ний явля­ет­ся без­услов­ное рав­но­ве­сие, не нару­шае­мое ни телес­ны­ми вожде­ле­ни­я­ми, ни рас­ко­лом мыс­лей. По Зено­ну, целью чело­ве­че­ских стрем­ле­ний явля­ет­ся созвуч­ность с при­ро­дой, веч­но борю­щей­ся и веч­но спо­кой­ной, посто­ян­ное вза­и­мо­дей­ст­вие души и тела. Одна­ко все эти шко­лы схо­ди­лись отно­си­тель­но рели­гии в том, что вера не име­ет зна­че­ния и долж­на быть заме­не­на мыш­ле­ни­ем, без­раз­лич­но, отвер­га­ет ли послед­нее воз­мож­ность достиг­нуть каких-либо резуль­та­тов, как это дела­ла Ака­де­мия, отвер­га­ет ли оно народ­ные веро­ва­ния, как шко­ла Эпи­ку­ра, или же отча­сти сохра­ня­ет эти веро­ва­ния, моти­ви­руя их, отча­сти видо­из­ме­ня­ет их, как это дела­ли сто­и­ки.

Поэто­му вполне понят­но, что пер­вое сопри­кос­но­ве­ние эллин­ской фило­со­фии с рим­ским наро­дом, твер­дым в сво­их веро­ва­ни­ях и враж­деб­ным вся­ко­му умо­зре­нию, было дале­ко не дру­же­ст­вен­но­го харак­те­ра. Рим­ская рели­гия с пол­ным пра­вом тре­бо­ва­ла от этих фило­соф­ских систем, чтобы они не высту­па­ли про­тив нее, но и не дока­зы­ва­ли ее, так как то и дру­гое под­ры­ва­ет самую сущ­ность рели­гии. Рим­ское государ­ство инстинк­тив­но пони­ма­ло, что вся­кие напад­ки на рели­гию явля­ют­ся напад­ка­ми и на него само­го. Поэто­му оно пра­виль­но с.388 отнес­лось к фило­со­фам, как оса­жден­ная кре­пость к раз­вед­чи­кам надви­гаю­щей­ся армии вра­га. Уже в 593 г. [161 г.] оно вме­сте с рито­ра­ми изгна­ло из Рима так­же гре­че­ских фило­со­фов. Дей­ст­ви­тель­но, уже пер­вое зна­чи­тель­ное выступ­ле­ние фило­со­фии в Риме было фор­маль­ным объ­яв­ле­ни­ем вой­ны как рели­гии, так и мора­ли. Пово­дом послу­жи­ло заня­тие Оро­па афи­ня­на­ми. Афи­няне пору­чи­ли защи­щать этот шаг перед рим­ским сена­том трем извест­ней­шим учи­те­лям фило­со­фии, сре­ди них масте­ру новей­шей софи­сти­ки Кар­не­аду (599) [155 г.]. Этот выбор был целе­со­об­ра­зен в том отно­ше­нии, что с точ­ки зре­ния здра­во­го смыс­ла не было ника­кой воз­мож­но­сти оправ­дать позор­ную про­дел­ку афи­нян. Зато вполне под­хо­ди­ло к дан­но­му слу­чаю выступ­ле­ние Кар­не­ада с дву­мя реча­ми, одной — за, дру­гой — про­тив, в кото­рых он дока­зал, что мож­но при­ве­сти столь­ко же вес­ких дово­дов в защи­ту неспра­вед­ли­во­сти, сколь­ко и в защи­ту спра­вед­ли­во­сти. Он дока­зал в самой без­упреч­ной логи­че­ской фор­ме, что тре­бо­вать от афи­нян уступ­ки Оро­па так же неспра­вед­ли­во, как тре­бо­вать от рим­лян, чтобы они сно­ва доволь­ст­во­ва­лись соло­мен­ны­ми хижи­на­ми на Пала­тине. Моло­дежь, знав­шая гре­че­ский язык, тол­па­ми сте­ка­лась слу­шать Кар­не­ада; ее при­вле­ка­ли скан­дал и пате­ти­че­ская речь зна­ме­ни­то­го фило­со­фа. В дан­ном слу­чае мож­но было согла­сить­ся с Като­ном: он поз­во­лил себе не толь­ко невеж­ли­во срав­нить софи­сти­че­скую аргу­мен­та­цию фило­со­фов с монотон­ным завы­ва­ни­ем пла­каль­щиц на похо­ро­нах, но и потре­бо­вал от сена­та изгнать чело­ве­ка, кото­рый уме­ет делать из прав­ды неправ­ду, а из неправ­ды прав­ду, и в сво­ей защи­те в сущ­но­сти при­зна­ет­ся бес­стыд­но и чуть ли не изде­ва­тель­ски в неправо­те защи­щае­мо­го им дела. Одна­ко подоб­ные изгна­ния не дости­га­ли цели, тем более, что нель­зя было запре­тить рим­ской моло­де­жи слу­шать фило­соф­ские лек­ции на Родо­се или в Афи­нах. Вна­ча­ле фило­со­фию тер­пе­ли, как неиз­беж­ное зло, а впо­след­ст­вии ста­ли искать в ней опо­ры для рим­ской рели­гии, слиш­ком уж наив­ной и непри­ем­ле­мой для того вре­ме­ни. Чуже­зем­ная фило­со­фия губи­ла рели­гию как веру, но зато созда­ва­ла для обра­зо­ван­ных людей воз­мож­ность для при­ли­чия сохра­нять име­на и фор­мы народ­ных веро­ва­ний. Впро­чем, такой опо­рой не мог­ли слу­жить ни эвге­ме­ризм, ни систе­мы Кар­не­ада или Эпи­ку­ра. Пре­вра­ще­ние 301 мифов в исто­рию слиш­ком рез­ко про­ти­во­ре­чи­ло народ­ным веро­ва­ни­ям, так как объ­яв­ля­ло богов людь­ми. Кар­не­ад даже поста­вил под сомне­ние суще­ст­во­ва­ние богов, Эпи­кур отри­цал во вся­ком слу­чае их вли­я­ние на судь­бы людей. Согла­ше­ние меж­ду эти­ми дву­мя систе­ма­ми и рим­ской рели­ги­ей было невоз­мож­но. Эти систе­мы так и оста­лись в опа­ле. Еще Цице­рон объ­яв­ля­ет дол­гом граж­да­ни­на бороть­ся про­тив эвге­ме­риз­ма, так как это уче­ние раз­вен­чи­ва­ет культ. В диа­ло­гах Цице­ро­на ака­де­ми­ку при­хо­дит­ся оправ­ды­вать­ся сле­дую­щим обра­зом: как фило­соф, я с.389 при­над­ле­жу к после­до­ва­те­лям Кар­не­ада, но как граж­да­нин и пон­ти­фик, я пра­во­вер­ный поклон­ник Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го. Дру­гой высту­паю­щий, эпи­ку­ре­ец, в кон­це кон­цов при­зна­ет себя побеж­ден­ным и отка­зы­ва­ет­ся от преж­них заблуж­де­ний. В сущ­но­сти ни одна из трех систем не была попу­ляр­ной. Доступ­ность эвге­ме­риз­ма, несмот­ря на его поверх­ност­ность, име­ла, пожа­луй, извест­ную при­вле­ка­тель­ную силу и ока­за­ла слиш­ком силь­ное вли­я­ние на кон­вен­цио­наль­ную исто­рию Рима с ее ребя­че­ской и в то же вре­мя ста­ри­ков­ской мане­рой пре­вра­щать леген­ду в исто­рию. Одна­ко на рим­скую рели­гию эвге­ме­ризм не ока­зал суще­ст­вен­но­го вли­я­ния, пото­му что она с само­го нача­ла при­бе­га­ла толь­ко к алле­го­ри­ям, а не к бас­ням, и в Риме нель­зя было, как в Элла­де, писать био­гра­фии Зев­са пер­во­го, вто­ро­го и третье­го. Новая софи­сти­ка мог­ла иметь успех лишь там, где, как в Афи­нах, обос­но­ва­лось ост­ро­ум­ное крас­но­бай­ство и на пепе­ли­ще ста­рых и новых фило­соф­ских систем обра­зо­ва­лись груды идей­но­го мусо­ра. Что каса­ет­ся кви­е­тиз­ма эпи­ку­рей­цев, то про­тив него вос­ста­вал актив­ный и прак­ти­че­ский харак­тер рим­лян. Одна­ко этот кви­е­тизм ско­рее нахо­дил себе сто­рон­ни­ков, чем эвге­ме­ризм и софи­сти­ка. Веро­ят­но, по этой при­чине рим­ская поли­ция вела с ним борь­бу доль­ше и упор­нее, чем с дру­ги­ми фило­соф­ски­ми систе­ма­ми. Впро­чем, этот рим­ский эпи­ку­ре­изм был не столь­ко фило­соф­ской систе­мой, сколь­ко сво­его рода фило­соф­ским мас­ка­ра­дом; под ним к услу­гам выс­ше­го обще­ства скры­ва­лась пустая жаж­да чув­ст­вен­ных наслаж­де­ний, совсем враз­рез с наме­ре­ни­я­ми стро­го нрав­ст­вен­но­го осно­ва­те­ля эпи­ку­рей­ской шко­лы. Так, один из пер­вых после­до­ва­те­лей это­го уче­ния, Тит Аль­бу­ций, фигу­ри­ру­ет в сти­хах Луци­лия, как прото­тип рим­ля­ни­на с нале­том извра­щен­но­го элли­низ­ма.

Совер­шен­но ина­че высту­па­ла в Ита­лии стои­че­ская фило­со­фия. В пря­мой про­ти­во­по­лож­но­сти к выше­упо­мя­ну­тым фило­соф­ским шко­лам она тес­но при­мкну­ла к рим­ской рели­гии, посколь­ку вооб­ще воз­мож­но при­спо­соб­ле­ние зна­ния к рели­гии. Сто­и­ки прин­ци­пи­аль­но сто­я­ли за народ­ную веру с ее бога­ми и ора­ку­ла­ми, пото­му что виде­ли в рели­гии инстинк­тив­ное позна­ние, с кото­рым нау­ка долж­на счи­тать­ся и кото­ро­му она даже долж­на под­чи­нять­ся в сомни­тель­ных слу­ча­ях. Сто­и­ки, мож­но ска­зать, вери­ли в то же, что и народ, но ина­че. Прав­да, истин­ным и выс­шим богом была для них миро­вая душа. Но они счи­та­ли все про­яв­ле­ния выс­ше­го боже­ства тоже богом, в первую оче­редь звезды, но так­же зем­лю, вино­град­ную лозу, души вели­ких смерт­ных, кото­рых народ счи­та­ет геро­я­ми, и даже вооб­ще ото­шед­шие души всех умер­ших. В дей­ст­ви­тель­но­сти эта фило­со­фия более под­хо­ди­ла для Рима, чем для сво­ей соб­ст­вен­ной роди­ны. Воз­ра­же­ния бла­го­че­сти­вых веру­ю­щих, что боже­ство сто­и­ков не име­ет ни пола, ни воз­рас­та, ни телес­ной фор­мы и пре­вра­ти­лось из лич­но­сти в с.390 отвле­чен­ное поня­тие, — эти воз­ра­же­ния име­ли смысл в Гре­ции, но не в Риме. Гру­бые алле­го­рии и забота о нрав­ст­вен­ной чисто­те в стои­че­ском уче­нии о богах уни­что­жи­ли все, что было луч­ше­го в эллин­ской мифо­ло­гии. Одна­ко рим­ляне и в ран­нюю эпо­ху не отли­ча­лись бога­той фан­та­зи­ей и созда­ли лишь лег­кую обо­лоч­ку над 302 пер­во­на­чаль­ным пред­став­ле­ни­ем или поня­ти­ем о боже­стве — эту обо­лоч­ку мож­но было без­бо­лез­нен­но отбро­сить. Афи­на-Пал­ла­да раз­гне­ва­лась бы, если бы ее вне­зап­но пре­вра­ти­ли в вопло­ще­ние поня­тия памя­ти; Минер­ва же и до сих пор не была ничем боль­ше это­го поня­тия. Супер­на­ту­ра­ли­сти­че­ская стои­че­ская тео­ло­гия и алле­го­ри­че­ская рим­ская тео­ло­гия в общем схо­ди­лись в сво­их резуль­та­тах. Ино­гда фило­со­фы вынуж­де­ны были при­зна­вать отдель­ные поло­же­ния жре­че­ско­го уче­ния сомни­тель­ны­ми или лож­ны­ми; так напри­мер, сто­и­ки отвер­га­ли уче­ние об обо­готво­ре­нии, виде­ли в Гер­ку­ле­се, Касто­ре и Пол­лук­се толь­ко души выдаю­щих­ся людей и не мог­ли так­же допу­стить, чтобы изо­бра­же­ния богов счи­та­лись пред­ста­ви­те­ля­ми боже­ства. Но после­до­ва­те­ли Зено­на и в подоб­ных слу­ча­ях не боро­лись про­тив лож­ных уче­ний и не пыта­лись низ­верг­нуть лож­ных богов; напро­тив, они все­гда отно­си­лись со вни­ма­ни­ем и ува­же­ни­ем даже к сла­бым сто­ро­нам мест­ных рели­гий. Склон­ность сто­и­ков к казу­и­сти­че­ской мора­ли и к рацио­наль­но­му тол­ко­ва­нию спе­ци­аль­ных наук тоже была в духе рим­лян, тем более что рим­ляне того вре­ме­ни уже пере­ста­ли при­дер­жи­вать­ся стро­гих и бес­хит­рост­ных нра­вов сво­их пред­ков, пре­вра­тив их наив­ную мораль в сво­его рода кате­хи­зис доз­во­лен­ных и запрет­ных дей­ст­вий. К тому же грам­ма­ти­ка и юрис­пруден­ция рим­лян насто­я­тель­но нуж­да­лись в мето­ди­че­ской обра­бот­ке, к кото­рой у самих рим­лян не было спо­соб­но­стей. Таким обра­зом эта фило­со­фия вполне при­ви­лась в рим­ском быту, как рас­те­ние, при­ве­зен­ное из чужих стран, но аккли­ма­ти­зи­ро­вав­ше­е­ся в Ита­лии. Следы этой фило­со­фии мы нахо­дим в самых раз­но­об­раз­ных обла­стях рим­ской жиз­ни. Зачат­ки стои­че­ской фило­со­фии, несо­мнен­но, отно­сят­ся к более ран­ней эпо­хе; но пол­но­го при­зна­ния в выс­ших сло­ях рим­ско­го обще­ства она доби­лась впер­вые через круг людей, груп­пи­ро­вав­ших­ся вокруг Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на. Пане­тий Родос­ский позна­ко­мил Сци­пи­о­на и всех близ­ких к нему людей с уче­ни­ем сто­и­ков; он посто­ян­но нахо­дил­ся в сви­те Сци­пи­о­на, сопро­вож­дая его даже в его поезд­ках. Он сумел сде­лать это уче­ние при­вле­ка­тель­ным для этих умных людей, ото­дви­нул на зад­ний план его умо­зри­тель­ную сто­ро­ну и в извест­ной мере смяг­чил его сухую тер­ми­но­ло­гию и поверх­ност­ную мораль, при­чем при­вле­кал так­же уче­ние более ста­рых фило­со­фов, сре­ди кото­рых Сци­пи­он осо­бен­но ценил Сокра­та в изо­бра­же­нии Ксе­но­фон­та. С тех пор при­вер­жен­ца­ми стои­че­ско­го уче­ния ста­но­ви­лись самые вид­ные с.391 государ­ст­вен­ные дея­те­ли и уче­ные, сре­ди них осно­ва­тель науч­ной фило­ло­гии Сти­лон и осно­ва­тель науч­ной юрис­пруден­ции Квинт Сце­во­ла. От сто­и­ков идет тот школь­ный схе­ма­тизм, кото­рый, — по край­ней мере внешне — гос­под­ст­ву­ет отныне в этих спе­ци­аль­ных нау­ках, при­мы­кая к уди­ви­тель­но пусто­му мето­ду эти­мо­ло­гии, напо­ми­наю­ще­му состав­ле­ние шарад. Но бес­ко­неч­но важ­нее сле­дую­щее: из сли­я­ния стои­че­ской фило­со­фии с рим­ской рели­ги­ей про­изо­шли новая государ­ст­вен­ная фило­со­фия и государ­ст­вен­ная рели­гия. Созер­ца­тель­ный (спе­ку­ля­тив­ный) эле­мент с само­го нача­ла был сла­бо пред­став­лен в систе­ме Зено­на; даль­ней­шее ослаб­ле­ние он испы­тал с про­ник­но­ве­ни­ем это­го уче­ния в Рим, где никто кро­ме менял не зани­мал­ся спе­ку­ля­ци­ей. В Риме этот эле­мент совер­шен­но ото­шел на зад­ний план после того, как в тече­ние цело­го сто­ле­тия гре­че­ские учи­те­ля вби­ва­ли в дет­ские голо­вы эту фило­со­фию, вытрав­ляя из нее живой дух. С тех пор уже мало тол­ко­ва­ли об иде­аль­ном раз­ви­тии боже­ства или боже­ст­вен­но­го миро­во­го зако­на в душе чело­ве­ка.

Стои­че­ские фило­со­фы не оста­лись рав­но­душ­ны к тому, что их систе­ма была воз­веде­на в ранг полу­офи­ци­аль­ной рим­ской 303 государ­ст­вен­ной фило­со­фии; это было для них весь­ма доход­ным делом. Вооб­ще они ока­за­лись гораздо покла­ди­стее, чем мож­но было ожи­дать по их суро­вым прин­ци­пам. Их уче­ние о богах и государ­стве вско­ре ста­ло про­яв­лять уди­ви­тель­ное сход­ство с реаль­ны­ми учреж­де­ни­я­ми их хозя­ев. Вме­сто раз­мыш­ле­ний о кос­мо­по­ли­ти­че­ском государ­стве фило­со­фов они рас­суж­да­ли о муд­рой орга­ни­за­ций рим­ской маги­ст­ра­ту­ры. Прав­да, более тон­кие сто­и­ки, как напри­мер, Пане­тий, счи­та­ли боже­ст­вен­ное откро­ве­ние путем чудес и зна­ме­ний мыс­ли­мым, но недо­ка­зан­ным и реши­тель­но отвер­га­ли аст­ро­ло­гию. Одна­ко уже их бли­жай­шие пре­ем­ни­ки защи­ща­ли это уче­ние об откро­ве­нии, т. е. уче­ние рим­ских авгу­ров, защи­ща­ли его так же непре­клон­но и твер­до, как вся­кое школь­ное поло­же­ние, и даже дела­ли дале­ко не фило­соф­ские уступ­ки аст­ро­ло­гии. Глав­ной состав­ной частью систе­мы сто­и­ков все более ста­но­ви­лось казу­и­сти­че­ское уче­ние об обя­зан­но­стях. Это уче­ние шло навстре­чу пош­лой при­выч­ке чва­нить­ся сво­и­ми доб­ро­де­те­ля­ми, в кото­рой рим­ляне того вре­ме­ни иска­ли воз­на­граж­де­ния за нелест­ное для них сопо­став­ле­ние с гре­ка­ми. Оно фор­му­ли­ро­ва­ло дог­ма­тизм в мора­ли, кото­рый, как и вся­кая дру­гая бла­го­при­стой­ная мораль, сов­ме­ща­ет крайне суро­вые общие пра­ви­ла с самой любез­ной снис­хо­ди­тель­но­стью в дета­лях². Прак­ти­че­ские резуль­та­ты уче­ния сто­и­ков, как уже упо­ми­на­лось, сво­ди­лись к тому, что в двух или трех знат­ных домах доволь­ст­во­ва­лись в уго­ду сто­и­кам пло­хим сто­лом.

с.392 В тес­ном род­стве с этой новой государ­ст­вен­ной фило­со­фи­ей или, в сущ­но­сти, дру­гой сто­ро­ной ее явля­ет­ся новая государ­ст­вен­ная рели­гия. Глав­ная отли­чи­тель­ная чер­та ее заклю­ча­ет­ся в том, что она созна­тель­но, из внеш­них сооб­ра­же­ний целе­со­об­раз­но­сти сохра­ня­ет заве­до­мо ирра­цио­наль­ные дог­ма­ты народ­ной веры. Уже один из самых выдаю­щих­ся чле­нов сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка, грек Поли­бий, откры­то гово­рит, что при­чуд­ли­вые и неук­лю­жие рели­ги­оз­ные обряды рим­лян при­ду­ма­ны толь­ко для народ­ной тол­пы, так как разум над ней не вла­стен и ею надо управ­лять с помо­щью зна­ме­ний и чудес, разум­ные же люди не нуж­да­ют­ся в рели­гии. Не под­ле­жит сомне­нию, что рим­ские дру­зья Поли­бия при­дер­жи­ва­лись по суще­ству того же мне­ния, хотя они и не про­ти­во­по­став­ля­ли нау­ку рели­гии таким гру­бым и пош­лым обра­зом. Ни Лелий, ни Сци­пи­он Эми­ли­ан не мог­ли усмат­ри­вать в уче­нии авгу­ров, кото­рое преж­де все­го име­ет в виду Поли­бий, ниче­го дру­го­го, кро­ме поли­ти­че­ско­го уста­нов­ле­ния; но их нацио­наль­ное чув­ство и чув­ство при­ли­чия не поз­во­ля­ли им пуб­лич­но высту­пать с таки­ми рис­ко­ван­ны­ми утвер­жде­ни­я­ми. Одна­ко уже при сле­дую­щем поко­ле­нии вели­кий пон­ти­фик Квинт Сце­во­ла (кон­сул в 659 г. [95 г.]) без коле­ба­ний выска­зы­вал, по край­ней мере в сво­их уст­ных юриди­че­ских поуче­ни­ях, сле­дую­щие тези­сы: суще­ст­ву­ют два рода рели­гии — одна, постро­ен­ная на разу­ме, фило­соф­ская, и дру­гая, постро­ен­ная не на разу­ме, тра­ди­ци­он­ная. Пер­вая — дока­зы­вал он — непри­год­на к тому, чтобы быть государ­ст­вен­ной рели­ги­ей, пото­му что она содер­жит мно­го тако­го, что наро­ду знать не нуж­но и даже вред­но; поэто­му тра­ди­ци­он­ная государ­ст­вен­ная рели­гия долж­на остать­ся в сво­ем нынеш­нем виде. Лишь даль­ней­шим раз­ви­ти­ем этой основ­ной мыс­ли явля­ет­ся тео­ло­гия Варро­на, кото­рая счи­та­ет рим­скую рели­гию чисто государ­ст­вен­ным учреж­де­ни­ем. По уче­нию Варро­на, государ­ство стар­ше сво­их богов, точ­но так же как живо­пи­сец стар­ше сво­их кар­тин; если бы надо было созда­вать новых богов, то, конеч­но, полез­но было бы при­дать им боль­ше целе­со­об­раз­но­сти и боль­ше прин­ци­пи­аль­но­го 304 соот­вет­ст­вия отдель­ным про­яв­ле­ни­ям миро­вой души, дать им так­же соот­вет­ст­вен­ные назва­ния. Что каса­ет­ся изо­бра­же­ний богов, то так как они лишь вызы­ва­ют лож­ные пред­став­ле­ния³, их сле­до­ва­ло бы устра­нить, рав­но как и жерт­во­при­но­ше­ния. Одна­ко раз эти учреж­де­ния так или ина­че суще­ст­ву­ют, каж­дый бла­го­на­ме­рен­ный граж­да­нин дол­жен знать их, сле­до­вать им и ста­рать­ся, чтобы «про­стые люди» учи­лись не пре­зи­рать богов, а чтить их. Ясно, что про­стые люди, для поль­зы кото­рых с.393 их гос­по­да нала­га­ли око­вы на свой разум, уже ста­ли пре­не­бре­гать верой и иска­ли спа­се­ния не в ней. Об этом еще будет речь ниже. Таким обра­зом воз­ник­ла рим­ская «высо­кая цер­ковь», т. е. лице­мер­ные жре­цы и свя­щен­но­слу­жи­те­ли, с одной сто­ро­ны, и неве­ру­ю­щие при­хо­жане, с дру­гой. Чем откро­вен­нее нацио­наль­ная рели­гия объ­яв­ля­лась поли­ти­че­ским учреж­де­ни­ем, тем реши­тель­нее поли­ти­че­ские пар­тии рас­смат­ри­ва­ли государ­ст­вен­ную рели­гию, как аре­ну сво­их боев, как сред­ство напа­де­ния и обо­ро­ны. Это осо­бен­но ска­зы­ва­ет­ся на уче­нии авгу­ров и выбо­рах в жре­че­ские кол­ле­гии. Ста­рый и понят­ный обы­чай рас­пус­кать народ­ное собра­ние при при­бли­же­нии гро­зы пре­вра­тил­ся в руках рим­ских авгу­ров в обшир­ную нау­ку о раз­лич­ных небес­ных зна­ме­ни­ях и о том, как сле­ду­ет вести себя в таких слу­ча­ях. В пер­вые деся­ти­ле­тия рас­смат­ри­вае­мой эпо­хи зако­ны Элия и Фуфия кате­го­ри­че­ски пред­пи­сы­ва­ли, что народ­ное собра­ние долж­но разой­тись, если кому-нибудь из выс­ших долж­ност­ных лиц взду­ма­ет­ся искать на небе зна­ки при­бли­жаю­щей­ся гро­зы. Рим­ская оли­гар­хия гор­ди­лась этим хит­рым откры­ти­ем: при помо­щи бла­го­че­сти­вой лжи мож­но было сде­лать недей­ст­ви­тель­ным любое народ­ное поста­нов­ле­ние. С дру­гой сто­ро­ны, рим­ская оппо­зи­ция вос­ста­ва­ла про­тив ста­ро­го обы­чая кооп­та­ции в четы­рех выс­ших жре­че­ских кол­ле­ги­ях; она тре­бо­ва­ла, чтобы чле­ны этих кол­ле­гий тоже выби­ра­лись народ­ным собра­ни­ем, как это уже было введе­но рань­ше для пред­седа­те­лей жре­че­ских кол­ле­гий. Эта мера про­ти­во­ре­чи­ла духу жре­че­ских кол­ле­гий, но они не име­ли пра­ва жало­вать­ся, так как сами уже изме­ни­ли сво­е­му духу и, напри­мер, достав­ля­ли пра­ви­тель­ству рели­ги­оз­ные моти­ви­ров­ки для отме­ны поли­ти­че­ских поста­нов­ле­ний. Этот вопрос сде­лал­ся ябло­ком раздо­ра меж­ду поли­ти­че­ски­ми пар­ти­я­ми. Пер­вая попыт­ка была откло­не­на сена­том в 609 г. [145 г.], при­чем груп­па Сци­пи­о­на высту­пи­ла за откло­не­ние и этим реши­ла дело. Одна­ко в 650 г. [104 г.] это пред­ло­же­ние было при­ня­то, хотя с огра­ни­че­ни­я­ми в уго­ду людям с роб­кою сове­стью; эти огра­ни­че­ния были уже рань­ше уста­нов­ле­ны для выбо­ров в пред­седа­те­ли жре­че­ских кол­ле­гий и пре­до­став­ля­ли эти выбо­ры не все­му наро­ду, а лишь немно­гим окру­гам. Напро­тив, Сул­ла вер­нул жре­че­ским кол­ле­ги­ям пра­во кооп­та­ции во всем его объ­е­ме. Эта забот­ли­вость кон­сер­ва­то­ров о чисто­те рели­гии пре­крас­но ужи­ва­лась с откры­тым изде­ва­тель­ст­вом выс­ших сло­ев обще­ства над рели­ги­ей. Прак­ти­че­ской сто­ро­ной рим­ско­го жре­че­ства была его кух­ня. Пир­ше­ства, устра­и­вае­мые авгу­ра­ми и пон­ти­фи­ка­ми, были, так ска­зать, офи­ци­аль­ны­ми дня­ми радо­сти для рим­лян, любив­ших хоро­шо поку­шать. Неко­то­рые из этих пир­шеств соста­ви­ли эпо­ху в исто­рии гаст­ро­но­мии. Так напри­мер, пир, устро­ен­ный по слу­чаю вступ­ле­ния в долж­ность авгу­ра Квин­та с.394 Гор­тен­зия, ввел в моду жаре­ных пав­ли­нов. Рели­гию исполь­зо­ва­ли так­же для вящей пикант­но­сти скан­да­лов. Излюб­лен­ной ноч­ной заба­вой знат­ных моло­дых людей было осквер­нять или опро­киды­вать ста­туи богов на ули­цах 305 горо­да. Обык­но­вен­ные любов­ные интриж­ки дав­но уже вошли в оби­ход; связь с замуж­ней жен­щи­ной тоже ста­но­ви­лась буд­нич­ным явле­ни­ем. Зато связь с вестал­кой была столь же пикант­ной, как в мире Дека­ме­ро­на связь с мона­хи­ней и любов­ные похож­де­ния в мона­сты­рях. Изве­стен сле­дую­щий скан­дал, про­ис­шед­ший в 640 г. [114 г.]: три вестал­ки из самых знат­ных семейств и их любов­ни­ки, тоже моло­дые люди из знат­ней­ших семейств, были при­вле­че­ны к ответ­ст­вен­но­сти сна­ча­ла перед кол­ле­ги­ей жре­цов, а потом, когда она пыта­лась замять дело, к суду чрез­вы­чай­ной комис­сии, назна­чен­ной осо­бым поста­нов­ле­ни­ем наро­да. Все они были при­го­во­ре­ны к смерт­ной каз­ни; обви­ня­лись они в без­нрав­ст­вен­ном поведе­нии. Конеч­но, солид­ные люди не мог­ли одоб­рять подоб­ные скан­да­лы; но нель­зя было воз­ра­жать про­тив того, что люди в близ­ком кру­гу назы­ва­ли рели­гию глу­по­стью: авгур мог, без ущер­ба для сво­их рели­ги­оз­ных обя­зан­но­стей, сме­ять­ся в лицо сво­е­му сото­ва­ри­щу, совер­шав­ше­му свя­щен­но­дей­ст­вие. Скром­ное лице­ме­рие тех, кто при­дер­жи­вал­ся таких же взглядов, может пока­зать­ся доволь­но изви­ни­тель­ным, если его срав­нить с гру­бым циниз­мом рим­ских жре­цов и свя­щен­но­слу­жи­те­лей. Офи­ци­аль­ную рели­гию откры­то счи­та­ли год­ной толь­ко для поли­ти­че­ских махи­на­ций. Сво­и­ми бес­чис­лен­ны­ми лазей­ка­ми и запад­ня­ми она мог­ла слу­жить и дей­ст­ви­тель­но слу­жи­ла оруди­ем для каж­дой пар­тии, смот­ря по обсто­я­тель­ствам. Глав­ным обра­зом, конеч­но, оли­гар­хия счи­та­ла сво­ей опо­рой государ­ст­вен­ную рели­гию и осо­бен­но уче­ние авгу­ров; но и про­ти­во­по­лож­ная пар­тия не ста­но­ви­лась в прин­ци­пи­аль­ную оппо­зи­цию к учреж­де­нию, кото­рое вело уже лишь при­зрач­ное суще­ст­во­ва­ние; оппо­зи­ция смот­ре­ла на государ­ст­вен­ную рели­гию, как на тран­шею, кото­рая мог­ла из рук непри­я­те­ля перей­ти в ее руки.

Рез­кой про­ти­во­по­лож­но­стью этой при­зрач­ной рели­гии явля­лись раз­лич­ные чуже­зем­ные куль­ты, кото­рым рим­ляне того вре­ме­ни ока­зы­ва­ли радуш­ное госте­при­им­ство и кото­рым во вся­ком слу­чае нель­зя отка­зать в несо­мнен­ной жиз­нен­ной силе. Мы встре­ча­ем эти куль­ты повсюду, у знат­ных дам и гос­под и сре­ди рабов, у пол­ко­вод­цев и сол­дат, в Ита­лии и в про­вин­ци­ях. Труд­но пове­рить, в какие высо­кие кру­ги эти суе­ве­рия нашли уже доступ в то вре­мя. Когда во вре­мя вой­ны с ким­вра­ми сирий­ская про­ро­чи­ца Мар­фа вызва­лась ука­зать сена­ту пути и сред­ства для победы над гер­ман­ца­ми, ее пред­ло­же­ние было с пре­зре­ни­ем отверг­ну­то; но рим­ские дамы, в том чис­ле жена Мария, все же отпра­ви­ли про­ро­чи­цу в глав­ную квар­ти­ру, где Марий радуш­но с.395 при­нял ее и возил ее с собой до тех пор, пока тев­то­ны не были побеж­де­ны. Вожди самых раз­лич­ных пар­тий во вре­мя граж­дан­ской вой­ны — Марий, Окта­вий, Сул­ла — схо­ди­лись в сво­ей вере в зна­ме­ния и пред­ска­за­ния. Даже сена­ту при­шлось во вре­мя сму­ты 667 г. [87 г.] изда­вать рас­по­ря­же­ния в соот­вет­ст­вии с бред­ня­ми одной поло­ум­ной про­ро­чи­цы. Для застыв­шей рим­ско-эллин­ской рели­гии и для рас­ту­щей потреб­но­сти наро­да в более силь­ных рели­ги­оз­ных нар­ко­ти­ках харак­тер­но сле­дую­щее: суе­ве­рия уже не свя­зы­ва­лись с нацио­наль­ной рели­ги­ей, как напри­мер, в мисте­ри­ях Вак­ха; даже этрус­ская мисти­ка оста­лась уже поза­ди, на пер­вом плане сто­я­ли исклю­чи­тель­но куль­ты, созрев­шие в жар­ких стра­нах Восто­ка. Это­му весь­ма спо­соб­ст­во­ва­ло мас­со­вое про­ник­но­ве­ние мало­азий­ских и сирий­ских эле­мен­тов в резуль­та­те вво­за рабов и воз­рос­ших сно­ше­ний Ита­лии с Восто­ком. Мощь этих чуже­зем­ных рели­гий осо­бен­но ярко ска­за­лась в вос­ста­ни­ях сици­лий­ских рабов, глав­ным обра­зом, уро­жен­цев Сирии. Эвн изры­гал пла­мя, Афи­ни­он читал буду­щее по звездам; на свин­цо­вых ядрах, кото­рые употреб­ля­ли рабы в этих вой­нах, были начер­та­ны 306 име­на богов, в чис­ле послед­них наряду с Зев­сом и Арте­ми­дой чаще все­го встре­ча­ют­ся име­на таин­ст­вен­ных мате­рей богов, кото­рые пере­се­ли­лись с ост­ро­ва Кри­та в Сици­лию и ста­ли там пред­ме­том рев­ност­но­го покло­не­ния. Такое же вли­я­ние ока­зы­ва­ли тор­го­вые сно­ше­ния, осо­бен­но с тех пор, когда това­ры из Бери­та и Алек­сан­дрии ста­ли направ­лять­ся непо­сред­ст­вен­но в ита­лий­ские гава­ни. Остия и Путе­о­лы ста­ли глав­ны­ми скла­доч­ны­ми пунк­та­ми не толь­ко сирий­ских бла­го­во­ний и еги­пет­ско­го полот­на, но и восточ­ных веро­ва­ний. Вме­сте со сме­ше­ни­ем наро­дов всюду уси­ли­ва­ет­ся сме­ше­ние раз­лич­ных рели­гий. Самым рас­про­стра­нен­ным сре­ди всех доз­во­лен­ных куль­тов был культ пес­си­нунт­ской мате­ри богов; он импо­ни­ро­вал тол­пе без­бра­чи­ем сво­их свя­щен­но­слу­жи­те­лей-евну­хов, сво­и­ми пир­ше­ства­ми, музы­кой, про­цес­си­я­ми нищих и всей сво­ей чув­ст­вен­ной пыш­но­стью. Сбо­ры пожерт­во­ва­ний по домам уже счи­та­ют­ся эко­но­ми­че­ским бре­ме­нем. В самый опас­ный момент вой­ны с ким­вра­ми вер­хов­ный жрец Бат­так лич­но при­был в Рим из Пес­си­нун­та отста­и­вать пра­ва хра­ма сво­ей боги­ни, яко­бы осквер­нен­но­го во вре­мя этой вой­ны. Он обра­тил­ся к рим­ско­му наро­ду с речью от име­ни мате­ри богов и совер­шал раз­ные чуде­са. Разум­ные люди воз­му­ща­лись, но про­ро­ка при его отъ­езде про­во­жа­ла густая тол­па жен­щин и про­сто­на­ро­дья. Обе­ты совер­шить палом­ни­че­ство на Восток не были уже ред­ко­стью; сам Марий совер­шил такое палом­ни­че­ство в Пес­си­нунт. Рим­ские граж­дане даже ста­но­ви­лись (с 653 г. [101 г.]) свя­щен­но­слу­жи­те­ля­ми-евну­ха­ми. Но еще гораздо попу­ляр­нее были, конеч­но, недоз­во­лен­ные и тай­ные куль­ты. Уже во вре­ме­на Като­на хал­дей­ские аст­ро­ло­ги сопер­ни­ча­ют с этрус­ски­ми, с.396 пред­ска­зы­вав­ши­ми буду­щее по внут­рен­но­стям живот­ных, и с мар­са­ми, пред­ска­зы­вав­ши­ми буду­щее по поле­ту птиц (I, 819). Вско­ре аст­ро­ло­гия внед­ри­лась в Ита­лии в такой же мере, как на сво­ей погру­жен­ной в виде­ния родине. Уже в 615 г. [139 г.] рим­ский пре­тор, ведав­ший дела­ми ино­стран­цев, при­ка­зал всем «хал­де­ям» в деся­ти­днев­ный срок оста­вить Рим и Ита­лию. Та же участь постиг­ла одно­вре­мен­но и иуде­ев, кото­рые допус­ка­ли к празд­но­ва­нию сво­ей суб­боты ново­об­ра­щен­ных из ита­ли­ков. Сци­пи­он велел очи­стить свой лагерь под Нуман­ти­ей от про­ро­ков и вся­ко­го рода бла­го­че­сти­вых про­хо­дим­цев. Спу­стя несколь­ко десят­ков лет (657) [97 г.] при­шлось даже издать запрет чело­ве­че­ских жерт­во­при­но­ше­ний. Появ­ля­ет­ся дикий культ кап­па­до­кий­ской боги­ни Ма, или, как ее назы­ва­ли рим­ляне, Бел­ло­ны, жре­цы кото­рой во вре­мя празд­нич­ных про­цес­сий про­ли­ва­ли свою соб­ст­вен­ную кровь; появ­ля­ет­ся мрач­ное покло­не­ние еги­пет­ским богам. Уже Сул­ле яви­лась во сне эта кап­па­до­кий­ская боги­ня; позд­ней­шие рим­ские общи­ны поклон­ни­ков Изи­ды и Ози­ри­са ведут свое нача­ло еще со вре­мен Сул­лы. Рим­ляне разу­ве­ри­лись не толь­ко в сво­ей ста­рой рели­гии, но и в самих себе. Ужас­ные потря­се­ния пяти­де­ся­ти­лет­ней рево­лю­ции, инстинк­тив­ное чув­ство, что граж­дан­ская вой­на отнюдь не закон­че­на, уси­ли­ва­ли тре­во­гу и мрач­ное настро­е­ние народ­ных масс. Бес­по­кой­но блуж­дав­шая чело­ве­че­ская мысль взби­ра­лась на все высоты и опус­ка­лась во все без­дны, где толь­ко ей мере­щи­лась воз­мож­ность добить­ся разу­ме­ния гроз­но­го рока, най­ти новые надеж­ды, а быть может, толь­ко новый ужас в отча­ян­ной борь­бе с судь­бой. Без­удерж­ный мисти­цизм нашел бла­го­при­ят­ную поч­ву во все­об­щем поли­ти­че­ском, эко­но­ми­че­ском, нрав­ст­вен­ном и рели­ги­оз­ном раз­ло­же­нии и рас­про­стра­нял­ся с ужа­саю­щей быст­ро­той. Каза­лось, как буд­то в одну ночь из зем­ли вырос­ли гро­мад­ные дере­вья. Никто не знал, откуда они взя­лись и для чего. Но имен­но это пора­зи­тель­но быст­рое рас­про­стра­не­ние мисти­циз­ма тво­ри­ло 307 новые чуде­са и подоб­но эпиде­ми­че­ской болез­ни рас­про­стра­ня­лось на все нестой­кие умы.

Как и в обла­сти рели­гии, завер­ша­ет­ся теперь так­же рево­лю­ция в обла­сти вос­пи­та­ния и обра­зо­ва­ния, начав­ша­я­ся в преды­ду­щую эпо­ху. Выше уже гово­ри­лось о том, как в тече­ние VI сто­ле­тия [сер. III — сер. II вв.] и в этой обла­сти начи­на­ет коле­бать­ся основ­ной устой рим­ской жиз­ни — граж­дан­ское равен­ство. Уже во вре­ме­на Пик­то­ра и Като­на гре­че­ское обра­зо­ва­ние было широ­ко рас­про­стра­не­но в Риме, кро­ме того суще­ст­во­ва­ло свое рим­ское обра­зо­ва­ние. Одна­ко ни в том, ни в дру­гом рим­ляне не про­дви­ну­лись даль­ше пер­вых шагов. О том, что при­мер­но пони­ма­лось тогда под образ­цо­вым рим­ско-гре­че­ским обра­зо­ва­ни­ем, свиде­тель­ст­ву­ет энцик­ло­пе­дия Като­на (I, 886 и сл.) Она дает в сущ­но­сти толь­ко свод­ку умст­вен­но­го бага­жа рим­ско­го отца семей­ства в ста­рое вре­мя: с.397 в срав­не­нии е тогдаш­ним эллин­ским обра­зо­ва­ни­ем это поис­ти­не было мало­ва­то. Из слов Поли­бия мож­но судить о том, на каком низ­ком уровне сто­я­ло обра­зо­ва­ние рим­ско­го юно­ше­ства еще в нача­ле VII сто­ле­тия [сер. II в.]. Поли­бий с уко­ром срав­ни­ва­ет в этой обла­сти непро­сти­тель­ную небреж­ность рим­лян с разум­ным попе­че­ни­ем со сто­ро­ны част­ных лиц и государ­ства у гре­ков. Впро­чем, Поли­бий, как и все элли­ны, не был в состо­я­нии понять, что в осно­ве этой небреж­но­сти лежа­ла глу­бо­кая идея равен­ства всех граж­дан.

Теперь это изме­ни­лось. Подоб­но тому, как к наив­ным народ­ным веро­ва­ни­ям при­со­еди­нил­ся про­све­щен­ный супра­на­ту­ра­лизм сто­и­ков, так в обла­сти вос­пи­та­ния наряду с при­ми­тив­ной народ­ной шко­лой появи­лось выс­шее обра­зо­ва­ние, изыс­кан­ная замкну­тая hu­ma­ni­tas, уни­что­жив­шая послед­ние остат­ки ста­ро­го равен­ства в обще­стве. Нелишне будет бро­сить здесь взгляд на новое обу­че­ние юно­ше­ства как гре­че­ское, так и выс­шее латин­ское.

По воле судь­бы чело­век, кото­рый окон­ча­тель­но поко­рил эллин­скую нацию в поли­ти­че­ском отно­ше­нии, Луций Эми­лий Павел, пер­вым или одним из пер­вых рим­лян пол­но­стью при­знал эллин­скую куль­ту­ру тем, чем она с тех пор оста­лась по все­об­ще­му при­зна­нию, — куль­ту­рой древ­не­го мира. Он был уже ста­ри­ком, когда ему, упо­ен­но­му пес­но­пе­ни­я­ми Гоме­ра, суж­де­но было увидеть Фиди­е­ва Зев­са. Но он был еще молод душой и вер­нул­ся на роди­ну с сол­неч­ным сия­ни­ем эллин­ской кра­соты в душе и непре­одо­ли­мым вле­че­ни­ем к золотым ябло­кам Гес­пе­рид. Гре­че­ские поэты и худож­ни­ки нашли в нем искрен­не­го поклон­ни­ка, более горя­че­го, чем кто-либо из тогдаш­них уче­ных гре­ков. Он не писал эпи­грамм на Гоме­ра или Фидия, но ввел сво­их детей в цар­ство духа. Не пре­не­бре­гая нацио­наль­ным вос­пи­та­ни­ем, посколь­ку тако­вое суще­ст­во­ва­ло, он подоб­но гре­кам забо­тил­ся о физи­че­ском раз­ви­тии сво­их сыно­вей. Для это­го им долж­ны были слу­жить не гим­на­сти­че­ские упраж­не­ния — по рим­ским поня­ти­ям они счи­та­лись непри­лич­ны­ми, — а охота, кото­рая у гре­ков ста­ла сво­его рода искус­ст­вом. Обу­че­ние гре­че­ско­му язы­ку было рас­ши­ре­но в том смыс­ле, что язык изу­чал­ся не для того толь­ко, чтобы на нем раз­го­ва­ри­вать, но, как в Гре­ции, с изу­че­ни­ем язы­ка свя­зы­ва­лось и из него исхо­ди­ло все выс­шее обра­зо­ва­ние, а имен­но зна­ние гре­че­ской лите­ра­ту­ры, необ­хо­ди­мое для ее пони­ма­ния зна­ние мифо­ло­гии и исто­рии, а затем рито­ри­ка и фило­со­фия. Из всей захва­чен­ной в Македо­нии воен­ной добы­чи Павел взял себе толь­ко биб­лио­те­ку царя Пер­сея, чтобы пода­рить ее сво­им сыно­вьям. В его сви­те нахо­ди­лись даже гре­че­ские худож­ни­ки и скуль­п­то­ры; они завер­ши­ли худо­же­ст­вен­ное обра­зо­ва­ние его детей. Уже Катон созна­вал, что про­шло вре­мя, когда мож­но было лишь отри­ца­тель­но отно­сить­ся к элли­низ­му в с.398 этой 308 обла­сти. Теперь луч­шие люди рим­ско­го обще­ства пони­ма­ли, что для рим­ско­го нацио­наль­но­го харак­те­ра пред­став­ля­ет опас­ность не столь­ко элли­низм во всем сво­ем объ­е­ме, сколь­ко его иска­же­ния и извра­ще­ния. Выс­шее обще­ство Рима и Ита­лии в целом разде­ля­ло эти новые воз­зре­ния. В Риме уже дав­но не было недо­стат­ка в гре­че­ских учи­те­лях; теперь они ста­ли мас­са­ми сте­кать­ся сюда, на новый при­быль­ный рынок сбы­та сво­их зна­ний, при­чем они пре­по­да­ва­ли не толь­ко гре­че­ский язык, но так­же лите­ра­ту­ру и вооб­ще руко­во­ди­ли общим обра­зо­ва­ни­ем сво­их вос­пи­тан­ни­ков. Гре­че­ские гувер­не­ры и пре­по­да­ва­те­ли фило­со­фии ста­ли теперь неотъ­ем­ле­мой при­над­леж­но­стью рим­ских двор­цов. Впро­чем, с ними обра­ща­лись как с при­слу­гой⁴, даже если они не были раба­ми. Потом нра­вы ста­ли утон­чен­нее. За одно­го раба, знаю­ще­го гре­че­скую лите­ра­ту­ру, было запла­че­но 200 тыс. сестер­ций. Уже в 593 г. [161 г.] в сто­ли­це суще­ст­во­вал ряд спе­ци­аль­ных учеб­ных заведе­ний, в кото­рых обу­ча­ли гре­че­ской декла­ма­ции. Сре­ди этих учи­те­лей рим­лян уже встре­ча­ют­ся гром­кие име­на. Выше уже упо­ми­на­лось о фило­со­фе Пане­тии; извест­ный грам­ма­тик Кра­тес из Мал­ла в Кили­кии, совре­мен­ник и достой­ный сопер­ник Ари­стар­ха, быв­ший в Риме око­ло 585 г. [169 г.], нашел здесь слу­ша­те­лей для сво­их лек­ций, на кото­рых он читал гоме­ров­ские поэ­мы и ком­мен­ти­ро­вал их в отно­ше­нии язы­ка и содер­жа­ния.

Эта новая систе­ма обу­че­ния моло­де­жи, рево­лю­ци­он­ная и анти­на­цио­наль­ная, натал­ки­ва­лась отча­сти на сопро­тив­ле­ние со сто­ро­ны пра­ви­тель­ства. Одна­ко издан­ный в 593 г. [161 г.] при­каз о высыл­ке рито­ров и фило­со­фов остал­ся, как и все подоб­ные при­ка­зы, почти без­ре­зуль­тат­ным; в част­но­сти это­му спо­соб­ст­во­ва­ло то обсто­я­тель­ство, что состав выс­ших долж­ност­ных лиц посто­ян­но менял­ся. После смер­ти Като­на еще часто разда­ва­лись жало­бы в его духе, но уже не при­ни­ма­лось ника­ких мер. С тех пор пре­по­да­ва­ние гре­че­ско­го язы­ка и гре­че­ской нау­ки было при­зна­но суще­ст­вен­ной состав­ной частью ита­лий­ско­го обра­зо­ва­ния.

Но наряду с этим раз­ви­ва­лось и выс­шее латин­ское обра­зо­ва­ние. Мы уже гово­ри­ли, как повы­сил­ся уро­вень началь­но­го латин­ско­го обра­зо­ва­ния; как место Две­на­дца­ти таб­лиц занял латин­ский пере­вод «Одис­сеи», и как рим­ские маль­чи­ки учи­лись по это­му пере­во­ду, слов­но по усо­вер­шен­ст­во­ван­ной азбу­ке, пра­ви­лам сво­его род­но­го язы­ка, так же как гре­че­ские маль­чи­ки изу­ча­ли свой язык по ори­ги­на­лу. Мы виде­ли, что извест­ные пре­по­да­ва­те­ли гре­че­ско­го язы­ка и лите­ра­ту­ры — с.399 Анд­ро­ник, Энний и дру­гие — не пре­не­бре­га­ли пре­по­да­ва­ни­ем латин­ско­го язы­ка наряду с гре­че­ским; по всей веро­ят­но­сти, они зани­ма­лись уже не с детьми, а с под­рост­ка­ми и юно­ша­ми. Это было нача­ло выс­ше­го латин­ско­го обра­зо­ва­ния, но пока еще толь­ко нача­ло. Пре­по­да­ва­ние язы­ка оста­ет­ся эле­мен­тар­ным, пока нет соот­вет­ст­ву­ю­щей лите­ра­ту­ры. Лишь с тех пор, как появи­лись не толь­ко латин­ские учеб­ни­ки, но и латин­ская лите­ра­ту­ра и послед­няя достиг­ла извест­ной закон­чен­но­сти в про­из­веде­ни­ях клас­си­ков VI сто­ле­тия [сер. III — сер. II вв.], лишь тогда изу­че­ние латин­ско­го язы­ка и латин­ской лите­ра­ту­ры дей­ст­ви­тель­но вошло в состав выс­ше­го обра­зо­ва­ния. После это­го уже недол­го при­шлось ждать эман­си­па­ции от гре­че­ских пре­по­да­ва­те­лей язы­ка.

По при­ме­ру Кра­те­са, кото­рый читал на сво­их лек­ци­ях поэ­мы Гоме­ра, обра­зо­ван­ные рим­ляне ста­ли читать с кафед­ры так­же про­из­веде­ния оте­че­ст­вен­ных писа­те­лей: «Пуни­че­скую вой­ну» Невия, «Хро­ни­ку» Энния, впо­след­ст­вии так­же сти­хотво­ре­ния Луци­лия. 309 Сна­ча­ла это дела­лось в узком избран­ном кру­гу, а потом и пуб­лич­но в зара­нее назна­чен­ные дни и при мно­го­чис­лен­ном сте­че­нии пуб­ли­ки. Чте­ние сопро­вож­да­лось ино­гда кри­ти­че­ски­ми ком­мен­та­ри­я­ми по при­ме­ру грам­ма­ти­ков, читав­ших про­из­веде­ния Гоме­ра. Эти лите­ра­тур­ные лек­ции чита­лись бес­плат­но обра­зо­ван­ны­ми диле­тан­та­ми (lit­te­ra­ti). Фор­маль­но эти лек­ции не были пре­по­да­ва­ни­ем для юно­ше­ства, но они хоро­шо под­готов­ля­ли юно­ше­ство к чте­нию и пони­ма­нию клас­си­че­ской латин­ской лите­ра­ту­ры.

Подоб­ным же обра­зом обсто­я­ло дело с искус­ст­вом латин­ской речи. Знат­ных рим­лян уже с ран­них лет при­уча­ли про­из­но­сить пуб­лич­но пане­ги­ри­ки и судеб­ные речи; таким обра­зом, недо­стат­ка в это­го рода упраж­не­ни­ях нико­гда не было. Одна­ко насто­я­щее ора­тор­ское искус­ство воз­ник­ло впер­вые толь­ко в рас­смат­ри­вае­мую эпо­ху, в резуль­та­те новой систе­мы обра­зо­ва­ния с ее исклю­чи­тель­ным, ари­сто­кра­ти­че­ским харак­те­ром. Пер­вым рим­ским адво­ка­том, обра­ба­ты­вав­шим фор­му и содер­жа­ние сво­их речей по всем пра­ви­лам ора­тор­ско­го искус­ства, счи­та­ет­ся Марк Лепид Пор­ци­на (кон­сул 617 г. [137 г.]); оба зна­ме­ни­тых адво­ка­та вре­мен Мария — муже­ст­вен­ный и живой Марк Анто­ний (611—667) [143—87 гг.] и тон­кий, сдер­жан­ный Луций Красс (614—663) [140—91] — были уже масте­ра­ми искус­ства крас­но­ре­чия. Упраж­не­ния моло­де­жи в декла­ма­ции, конеч­но, были рас­ши­ре­ны и углуб­ле­ны; одна­ко, как и упраж­не­ния в латин­ской лите­ра­ту­ре, они сво­ди­лись к тому, что начи­наю­щий был лич­но свя­зан с масте­ром это­го искус­ства и учил­ся на его при­ме­ре и уро­ках.

Фор­маль­ное пре­по­да­ва­ние латин­ской лите­ра­ту­ры и латин­ской рито­ри­ки нача­лось при­мер­но в 650 г. [104 г.]. Его ввел Луций Элий Пре­ко­нин из Лану­вия, про­зван­ный Сти­ло­ном («чело­ве­ком гри­фе­ля»). Это был почтен­ный рим­ский всад­ник с.400 стро­го кон­сер­ва­тив­ных убеж­де­ний. С избран­ным круж­ком моло­дых людей, сре­ди кото­рых нахо­ди­лись Варрон и Цице­рон, Сти­лон читал Плав­та и ана­ло­гич­ные про­из­веде­ния, обсуж­дал с авто­ра­ми их наброс­ки речей, и помо­гал сво­им дру­зьям состав­лять такие наброс­ки. Это было уже дей­ст­ви­тель­ным пре­по­да­ва­ни­ем, но Сти­лон не был учи­те­лем-про­фес­сио­на­лом, он пре­по­да­вал лите­ра­ту­ру и крас­но­ре­чие так, как пре­по­да­ва­ли в Риме зако­но­веде­ние, в каче­стве стар­ше­го дру­га подаю­щих надеж­ды моло­дых людей, а не в каче­стве опла­чи­вае­мо­го про­фес­сио­на­ла, гото­во­го к услу­гам каж­до­го желаю­ще­го.

Но уже в его вре­мя нача­лось так­же пре­по­да­ва­ние латин­ско­го язы­ка в спе­ци­аль­ных выс­ших шко­лах, отдель­но и от пре­по­да­ва­ния эле­мен­тар­ных начал латин­ско­го язы­ка и от пре­по­да­ва­ния гре­че­ско­го язы­ка. Пре­по­да­ва­те­ля­ми были плат­ные учи­те­ля, обыч­но из воль­ноот­пу­щен­ни­ков. Само собой понят­но, что дух и метод пре­по­да­ва­ния были заим­ст­во­ва­ны из упраж­не­ний в гре­че­ской лите­ра­ту­ре и гре­че­ском ора­тор­ском искус­стве; уче­ни­ка­ми были и здесь не дети, а юно­ши. Вско­ре это латин­ское пре­по­да­ва­ние, так же как гре­че­ское, было разде­ле­но на два кур­са: в пер­вом зани­ма­лись науч­ным пре­по­да­ва­ни­ем латин­ской лите­ра­ту­ры, во вто­ром учи­ли состав­лять по всем пра­ви­лам искус­ства хва­леб­ные, поли­ти­че­ские и судеб­ные речи. Осно­ва­те­лем пер­вой рим­ской шко­лы лите­ра­ту­ры был Марк Севий Ника­нор Постум, при­бли­зи­тель­но во вре­мя Сти­ло­на. Первую спе­ци­аль­ную шко­лу латин­ской рито­ри­ки осно­вал око­ло 660 г. [94 г.] Луций Пло­тий Галл. Впро­чем, в шко­лах латин­ской лите­ра­ту­ры, как пра­ви­ло, уче­ни­ков зна­ко­ми­ли так­же с нача­ла­ми ора­тор­ско­го искус­ства. Эта новая латин­ская шко­ла име­ла важ­ное зна­че­ние. Когда высо­ко­по­став­лен­ные зна­то­ки и масте­ра зна­ко­ми­ли с латин­ской лите­ра­ту­рой и латин­ским 310 крас­но­ре­чи­ем сво­их моло­дых дру­зей, то при этом сохра­ня­лась в пре­по­да­ва­нии извест­ная доля неза­ви­си­мо­сти по отно­ше­нию к гре­кам. Зна­то­ки язы­ка и масте­ра рито­ри­ки нахо­ди­лись под вли­я­ни­ем элли­низ­ма, но не под­чи­ня­лись непре­мен­но вли­я­нию гре­че­ской, школь­ной грам­ма­ти­ки и школь­ной рито­ри­ки; к послед­ней отно­си­лись без­услов­но отри­ца­тель­но. Гор­дость рим­лян и их здра­вый смысл воз­му­ща­ло утвер­жде­ние гре­ков, что в шко­ле и по школь­ным пра­ви­лам мож­но при­об­ре­сти спо­соб­ность ясно и убеди­тель­но для слу­ша­те­лей гово­рить на род­ном язы­ке о том, что ора­тор пони­ма­ет и чув­ст­ву­ет. Дель­ный адво­кат-прак­тик дол­жен был счи­тать, что совер­шен­но ото­рван­ный от жиз­ни метод гре­че­ских рито­ров более вреден для начи­наю­ще­го, чем отсут­ст­вие вся­кой под­готов­ки. Обра­зо­ван­но­му и зре­ло­му чело­ве­ку с житей­ским опы­том гре­че­ская рито­ри­ка каза­лась пустой и отвра­ти­тель­ной. Люди стро­го кон­сер­ва­тив­ных убеж­де­ний не мог­ли не заме­тить срод­ства меж­ду про­фес­сио­наль­ным крас­но­ре­чи­ем и дема­го­ги­ей. Поэто­му с.401 кру­жок Сци­пи­о­на был закля­тым вра­гом рито­ров. Гре­че­скую декла­ма­цию тер­пе­ли у опла­чи­вае­мых учи­те­лей, глав­ным обра­зом как упраж­не­ние в гре­че­ском язы­ке, одна­ко гре­че­ская рито­ри­ка не про­ник­ла ни в латин­ское крас­но­ре­чие, ни в его пре­по­да­ва­ние. В новых латин­ских шко­лах рито­ри­ки рим­ских юно­шей гото­ви­ли к карье­ре поли­ти­че­ских дея­те­лей и ора­то­ров сле­дую­щим обра­зом: один из них дол­жен был обви­нять, дру­гой защи­щать Одис­сея, застиг­ну­то­го над тру­пом Аяк­са с его окро­вав­лен­ным мечом в руках; один обви­нял Одис­сея в убий­стве сорат­ни­ка, дру­гой брал на себя его защи­ту. Дру­гой при­мер: один обви­нял Оре­ста в убий­стве мате­ри, дру­гой оправ­ды­вал его. Быть может, они обра­ща­лись так­же к Ган­ни­ба­лу с запозда­лы­ми сове­та­ми, как он дол­жен был посту­пить: явить­ся ли по вызо­ву в Рим, оста­вать­ся в Кар­фа­гене или же спа­сать­ся бег­ст­вом. Понят­но, что это отвра­ти­тель­ное и вред­ное сло­во­блудие сно­ва вос­кре­си­ло като­нов­скую оппо­зи­цию. Цен­зо­ры 662 г. [92 г.] обра­ти­лись к учи­те­лям и отцам семейств с пре­до­сте­ре­же­ни­ем не застав­лять моло­дых людей по целым дням зани­мать­ся упраж­не­ни­я­ми, о кото­рых не зна­ли их пред­ки. Ини­ци­а­ти­ва это­го пре­до­сте­ре­же­ния при­над­ле­жа­ла пер­во­му судеб­но­му ора­то­ру того вре­ме­ни, Луцию Лици­нию Крас­су. Конеч­но, сло­ва Кас­сан­дры про­зву­ча­ли напрас­но. Латин­ские упраж­не­ния в декла­ма­ции на обыч­ные гре­че­ские школь­ные темы оста­лись состав­ной частью рим­ско­го пре­по­да­ва­ния и содей­ст­во­ва­ли тому, что из моло­де­жи с ран­них лет вос­пи­ты­ва­ли позе­ров в обла­сти адво­ка­ту­ры и поли­ти­ки и уби­ва­ли в заро­ды­ше вся­кое дей­ст­ви­тель­ное непод­дель­ное крас­но­ре­чие.

Одна­ко в общем ито­ге это­го ново­го рим­ско­го вос­пи­та­ния раз­ви­лось новое поня­тие так назы­вае­мой «чело­веч­но­сти», или гуман­но­сти, под кото­рой пони­ма­лось частью более или менее поверх­ност­но усво­ен­ное эллин­ское обра­зо­ва­ние, частью пло­хое ему под­ра­жа­ние — при­ви­ле­ги­ро­ван­ное латин­ское обра­зо­ва­ние. Эта новая гуман­ность, как свиде­тель­ст­ву­ет уже самое назва­ние, отрек­лась от все­го спе­ци­фи­че­ски рим­ско­го и даже ста­ла по отно­ше­нию к нему в оппо­зи­цию. В этом поня­тии, как и в нахо­дя­щем­ся с ним в тес­ном род­стве нашем «общем обра­зо­ва­нии», соче­та­лись нацио­наль­ный кос­мо­по­ли­тизм и соци­аль­ная замкну­тость. И здесь про­изо­шла рево­лю­ция, кото­рая разде­ли­ла сосло­вия и объ­еди­ни­ла наро­ды.