В защиту греческих историков*

с.14 Я нач­ну уст­ный вари­ант сво­ей работы со слов о том, что для меня было боль­шой честью и удо­воль­ст­ви­ем при­нять при­гла­ше­ние посе­тить те места, где я высту­пал, и обра­тить­ся к моей ауди­то­рии, а так­же с прось­бы к слу­ша­те­лям запом­нить, что я ска­зал это¹.

Насто­я­щее вре­мя для исто­ри­ков антич­но­сти может быть назва­но обо­ро­ни­тель­ным, во вся­ком слу­чае в англо­языч­ном мире. В 1986 г. в США состо­я­лась кон­фе­рен­ция, труды кото­рой были опуб­ли­ко­ва­ны в 1987 г. под назва­ни­ем «Геро­дот и изо­бре­те­ние исто­рии»². В 1988 г. мой дарем­ский кол­ле­га Э. Дж. Вуд­мен выпу­стил кни­гу «Рито­ри­ка в клас­си­че­ской исто­рио­гра­фии»³. В 1989 г. увидел свет англий­ский пере­вод иссле­до­ва­ния Дет­ле­фа Фелин­га «Геро­дот и его источ­ни­ки», впер­вые вышед­ше­го в 1971 г.⁴ И, нако­нец, в 1989 г. под редак­ци­ей Э. Каме­ро­на появ­ля­ет­ся сбор­ник «Исто­рия как Текст»⁵.

Участ­ни­ки кон­фе­рен­ции, посвя­щен­ной Геро­до­ту, стре­ми­лись отка­зать­ся от убеж­де­ния в том, что, гово­ря сло­ва­ми У. Р. Кон­но­ра, «цель исто­ри­че­ско­го сочи­не­ния… состо­ит в том, чтобы пред­ста­вить досто­вер­ные сведе­ния о про­шлом, при­чем так, чтобы гаран­ти­ро­вать какие-то под­твер­жде­ния их веро­ят­ной воз­мож­но­сти»⁶. Э. Дж. Вуд­мен, начи­ная свое иссле­до­ва­ние с Фукидида, спра­вед­ли­во заме­ча­ет, что тот не мог рас­по­ла­гать абсо­лют­но досто­вер­ны­ми фак­та­ми, но затем гово­рит о Фукидиде исклю­чи­тель­но как о рито­ри­ке-прак­ти­ке. Вуд­мен даже не зада­ет­ся вопро­сом, как часто исто­рик опе­ри­ро­вал точ­ны­ми сведе­ни­я­ми, в какой мере стре­мил­ся рас­по­ла­гать ими, посчи­тав, что рито­ри­че­ские зада­чи были для него более важ­ны­ми, неже­ли исто­ри­че­ская досто­вер­ность, как бы мы ее ни пони­ма­ли. В дру­гой части кни­ги под тем же углом зре­ния иссле­ду­ют­ся рим­ские авто­ры.

Д. Фелинг обра­ща­ет вни­ма­ние на сле­дую­щую осо­бен­ность — атри­бу­цию Геро­до­том отдель­ных сюже­тов через кон­крет­ные источ­ни­ки. Обна­ру­жив, с.15 что в неко­то­рых слу­ча­ях вызы­ва­ет недо­ве­рие либо досто­вер­ность мате­ри­а­лов, либо источ­ник, из кото­ро­го он, как утвер­жда­ет­ся, про­ис­хо­дит, Фелинг заме­ча­ет: «Тяже­лое бре­мя дока­за­тельств ложит­ся на того, кто пола­га­ет, что те или иные сооб­ще­ния или источ­ни­ки явля­ют­ся под­лин­ны­ми»⁷. С дру­гой исход­ной пози­ции, но с теми же резуль­та­та­ми, дви­жет­ся аме­ри­кан­ский иссле­до­ва­тель О. К. Армай­ор, кото­рый утвер­жда­ет, буд­то Геро­дот не мог посе­тить и наблюдать те мест­но­сти и объ­ек­ты, о посе­ще­нии и наблюде­нии кото­рых он гово­рит⁸.

Я не думаю, что Вуд­мен, Фелинг или Армай­ор стре­ми­лись быть в рус­ле совре­мен­ной лите­ра­тур­ной тео­рии, ибо мис­сия ее при­вер­жен­цев несов­ме­сти­ма с мис­си­ей исто­ри­ка. А зада­ча «Исто­рии как Тек­ста» — ука­зать на зна­чи­мость Раз­ру­ше­ния, т. е., читая текст источ­ни­ка, меж­ду строк рас­крыть то, что авто­ры дела­ли и под дав­ле­ни­ем чего, заста­вить, ско­рее, их рас­ска­зать нам о себе, неже­ли исполь­зо­вать тек­сты тра­ди­ци­он­ным обра­зом в каче­стве источ­ни­ков⁹. Все это застав­ля­ет таких людей, как я, кото­рые хотят исполь­зо­вать древ­ние тек­сты имен­но как исто­ри­че­ские источ­ни­ки, спра­ши­вать себя: а не зани­ма­лись ли мы чем-то невы­пол­ни­мым, вво­дя­щим в заблуж­де­ние¹⁰.

Я дол­жен сра­зу заявить, что не при­над­ле­жу и к тем, кто пола­га­ет, буд­то по край­ней мере вели­чай­шие из древ­них исто­ри­ков долж­ны оце­ни­вать­ся как без­услов­но надеж­ные авто­ры, чьи заяв­ле­ния не под­ле­жат обсуж­де­нию. А. Гомм был скло­нен к тако­го рода дове­рию в отно­ше­нии Фукидида. Та же самая вера до сих пор свой­ст­вен­на Х. Эрб­се, кото­ро­го кри­ти­че­ская пози­ция «Ком­мен­та­ри­ев» Э. Энд­рю­са и К. Дове­ра побуди­ла выпу­стить свои «Thu­ky­di­des — In­tep­re­ta­tio­nen», в кото­рых он даже VIII кни­гу Фукидида отка­зал­ся при­знать менее завер­шен­ной в срав­не­нии с дру­ги­ми¹¹. Я же разде­ляю мне­ние К. Дове­ра, как, впро­чем, разде­лял его и ранее, выска­зан­ное им в неболь­шом изда­нии VI и VII книг Фукидида: «Вся­кий кто пола­га­ет, что Фукидид был все­знающ, бес­при­стра­стен и бес­ко­неч­но мудр и что ниче­го нель­зя ска­зать, с дру­гой сто­ро­ны, по како­му-либо из затро­ну­тых им вопро­сов, может счесть неко­то­рые из моих ком­мен­та­ри­ев цинич­ны­ми. Апо­ло­гии я не пред­ла­гаю»¹².

С древни­ми исто­ри­ка­ми, как и с древни­ми тек­ста­ми, мы долж­ны посту­пать так, как посту­па­ли вни­ма­тель­ные иссле­до­ва­те­ли до появ­ле­ния совре­мен­ной лите­ра­тур­ной тео­рии. Мы долж­ны исполь­зо­вать все сред­ства, име­ю­щи­е­ся в нашем рас­по­ря­же­нии, чтобы уста­но­вить, чего авто­ры стре­ми­лись добить­ся, что побуж­да­ло их к это­му, каким мате­ри­а­лом рас­по­ла­га­ли, какие огра­ни­че­ния нала­га­ли на себя и какие огра­ни­че­ния, изу­чая их, долж­ны нала­гать на себя мы, — а затем, если мы исто­ри­ки, долж­но наи­луч­шим обра­зом исполь­зо­вать их при иссле­до­ва­нии того, что с.16 мы нахо­дим нуж­ным иссле­до­вать. И хотя резуль­та­ты не все­гда будут столь оче­вид­ны­ми, каки­ми они быва­ют для веря­щих во все или все отвер­гаю­щих, но тако­ва уж сама жизнь.

Преж­де чем про­дол­жить, мне хоте­лось бы ска­зать об ошиб­ке, кото­рую я назы­ваю «толь­ко топос». Она состо­ит в пред­по­ло­же­нии, что коль ско­ро вы посчи­та­ли тот или иной пас­саж общим местом (to­pos), то може­те пре­не­бречь им в ваших рас­суж­де­ни­ях, даже не зада­ва­ясь вопро­сом, верен ли он. В нача­ле сво­его выступ­ле­ния я гово­рил и даже про­сил запом­нить ска­зан­ное мной, что для меня боль­шая честь и удо­воль­ст­вие быть при­гла­шен­ным туда, где я высту­пал, и обра­тить­ся к сво­им слу­ша­те­лям. Этот очень хоро­шо извест­ный топос лек­то­ров при­сут­ст­ву­ю­щие слы­ша­ли неод­но­крат­но. Воз­мож­но, впро­чем, что какие-то ора­то­ры, посе­щав­шие некие уни­вер­си­те­ты, были лице­мер­ны и вопре­ки их соб­ст­вен­ным утвер­жде­ни­ям не были польще­ны и обра­до­ва­ны при­гла­ше­ни­ем. (А я бы пред­по­ло­жил обрат­ное. Во вся­ком слу­чае польщен и обра­до­ван я сам). Дело в том, что топос, т. е., когда гово­рит­ся то, что при­ня­то гово­рить в кон­крет­ной ситу­а­ции, и даже, воз­мож­но, выра­жать это в уста­нов­лен­ной фор­ме, не исклю­ча­ет аутен­тич­но­сти утвер­жде­ния, или же того, что оно вер­но. To­poi исполь­зо­ва­лись все­гда и во всех пись­мен­ных текстах, одна­ко их обна­ру­же­ние еще недо­ста­точ­но для реше­ния вопро­са о дове­рии к тому, что мы чита­ем.

В каком-то отно­ше­нии Геро­дот слож­нее для пони­ма­ния, чем Фукидид, но в каком-то и лег­че, посколь­ку он наи­бо­лее явно отли­ча­ет­ся от исто­ри­ка XX сто­ле­тия. В пред­и­сло­вии он гово­рит, что пишет для того, чтобы сохра­нить память о выдаю­щих­ся подви­гах (Her., I, praef.), и мы не удив­ля­ем­ся, когда в трак­та­те «О воз­вы­шен­ном» он харак­те­ри­зу­ет­ся как Ho­me­ri­ko­ta­tos — более подоб­ный Гоме­ру (Ps. Long. De Subl., 13. 3). Его повест­во­ва­ние, как и исто­рии Гоме­ра, все­гда име­ют сверхъ­есте­ствен­ное изме­ре­ние, а реше­ния, при­ни­мае­мые людь­ми в силу чисто чело­ве­че­ских при­чин, име­ют еще и круп­но­мас­штаб­ный, боже­ст­вен­ный план. Геро­дот может пока­зать­ся агно­сти­ком, когда зем­ле­тря­се­ния при­пи­сы­ва­ет Посей­до­ну (Her., 7. 129. 4) но, выби­рая меж­ду аль­тер­на­тив­ны­ми объ­яс­не­ни­я­ми, может отверг­нуть то, кото­рое вызы­ва­ет удив­ле­ние (thau­ma­sio­te­re — Her., 2. 21). И в то же вре­мя мож­но най­ти нема­ло пас­са­жей, где он с дове­ри­ем отно­сит­ся к ора­ку­лам и вещим снам, явле­ни­ям богов и при­лив­ным вол­нам, насы­лае­мым Посей­до­ном в нака­за­ние за свя­тотат­ство с.17 (e. g. Her., 8. 20; 7. 12—19; 8. 65; 8. 129. 3). У него встре­ча­ют­ся рас­ска­зы об уди­ви­тель­ных наро­дах и ска­зоч­ных живот­ных даль­них стран (e. g. Her., 4. 181—192). Его мане­ра — мане­ра рас­сказ­чи­ка, с отступ­ле­ни­я­ми в про­шлое, часто нахо­дя­щи­ми­ся одно в дру­гом. Рас­сказ­чик он пре­крас­ный и зани­ма­тель­ный. И все же он не толь­ко рас­сказ­чик, могу­щий домыс­лить или пере­ра­ботать то, что где-то узнал. Он еще пред­ла­га­ет свою his­to­ries apo­dei­xis — изло­же­ние того, что им было уста­нов­ле­но в резуль­та­те иссле­до­ва­ния. И, хотя мимо­хо­дом он сооб­ща­ет о самых раз­ных вещах, его основ­ное вни­ма­ние при­ко­ва­но не толь­ко к дея­ни­ям гре­ков и пер­сов, но и к тому, поче­му они нача­ли вое­вать друг с дру­гом (Her., I. praef.). Жела­ние уста­но­вить и объ­яс­нить слу­чив­ше­е­ся в про­шлом и дела­ет его исто­ри­ком.

Геро­дот в боль­шей мере, чем Фукидид, стре­мит­ся пока­зать, как он при­шел к тому или ино­му выво­ду. Он оста­вил нам мас­су свиде­тельств того, как он работал. Чита­те­ли сами могут позна­ко­мить­ся с пас­са­жа­ми, где им под­чер­ки­ва­ет­ся то, чему гаран­ти­ей явля­ет­ся он сам, ибо это его соб­ст­вен­ные op­sis te … kai gno­me kai his­to­rie, где он раз­ли­ча­ет услы­шан­ное от свиде­те­лей (autop­tai) и про­сто слу­хи. Его прин­цип, гово­рит он, рас­ска­зы­вать обо всем, что поведа­ли ему, но при этом вовсе не обя­за­тель­но это­му верить (Her., 2. 99. 1; 3. 115. 2; 4. 16. 1; 3. 123. 1, 4. 195. 2, 7. 152. 3). Д. Лэтей­нер заме­тил, что, когда Геро­дот сооб­ща­ет о сверхъ­есте­ствен­ных собы­ти­ях или ска­зоч­ных суще­ствах, он зача­стую дистан­ци­ру­ет­ся от ска­зан­но­го, не желая ком­про­ме­ти­ро­вать свою дотош­ность¹³. О виде­ни­ях в долине Элев­си­на нака­нуне Сала­мин­ско­го сра­же­ния рас­ска­зы­ва­ет Дикей, упо­ми­наю­щий в каче­стве свиде­те­лей Дема­ра­та и мно­гих дру­гих (Her., VIII, 65). Отно­си­тель­но наро­дов и живот­ных север­ной Афри­ки нам напо­ми­на­ет­ся: «То, что я рас­ска­зы­ваю, поведа­ли сами ливий­цы» или «как утвер­жда­ет­ся ливий­ца­ми» (Her., 4. 187. 3; 191. 4). И кое-что из рас­ска­зан­но­го о даль­нем севе­ре им совер­шен­но отвер­га­ет­ся. «Итак, обла­сти до этих лысых людей нам еще не зна­ко­мы, о том, что выше их, никто с точ­но­стью ска­зать не может. По сло­вам лысых людей… хотя я это­му не верю… Это­му-то я уж вовсе не верю» (Her., 4. 25. 1 — пер. Г. Стра­та­нов­ско­го).

Изу­чая осно­ва­ния для дове­рия или недо­ве­рия чему-либо, обна­ру­жи­ва­ешь, что аргу­мен­ты Геро­до­та вполне разум­ны, несмот­ря на то, что ино­гда они при­во­дят его к невер­но­му, на наш взгляд, заклю­че­нию. Извест­но, что он отвер­га­ет рас­сказ людей, морем обо­гнув­ших Афри­ку, посколь­ку они утвер­жда­ли о нахож­де­нии полу­ден­но­го солн­ца к севе­ру от них (Her., 4. 42—43). Или, рас­смат­ри­вая остан­ки пав­ших в бит­ве, он может объ­яс­нить твер­дость чере­пов егип­тян рас­про­стра­нен­но­стью с.18 сре­ди них корот­кой стриж­ки волос, а хруп­кость чере­пов пер­сов — при­выч­кой носить голов­ные убо­ры (Her., 3. 12). А изло­жив три вер­сии о про­ис­хож­де­нии ски­фов, он пред­по­чтет ту, кото­рую под­твер­жда­ет моги­ла царей у р. Тира­са и то, что оста­лось от ким­ме­рий­цев (Her., 4. 5—11, 12).

Геро­дот исполь­зу­ет выра­же­ние pro­tos ton he­meis id­men («пер­вый из тех, кого мы зна­ем»), чтобы про­ве­сти линию меж­ду исто­ри­ей и доис­то­ри­че­ски­ми явле­ни­я­ми (e. g. Her., 1. 5. 3; 3. 122. 2)¹⁴. Он про­во­дит ее где-то в середине VI сто­ле­тия, т. е., по вре­ме­ни, кото­рое ста­рей­ший из встре­чен­ных им еще мог пом­нить. Это согла­су­ет­ся с точ­кой зре­ния Роза­лин­ды Томас на то, что реаль­ная тра­ди­ция веду­щих гре­че­ских фами­лий насчи­ты­ва­ла три или четы­ре поко­ле­ния¹⁵. От более ран­не­го вре­ме­ни сохра­ни­лись лишь леген­ды, кото­рым Геро­дот отнюдь не сле­по дове­ря­ет. Еле­на вряд ли мог­ла быть в Трое, ибо тро­ян­цы ско­рее бы отка­за­лись от нее, чем ста­ли вое­вать 10 лет. Он пола­гал, что тро­ян­цы отри­ца­ли факт пре­бы­ва­ния у них Еле­ны, одна­ко гре­ки не пове­ри­ли им. А сама Тро­ян­ская вой­на была частью боже­ст­вен­но­го пла­на раз­ру­ше­ния Трои в назида­ние людям (Her., 2. 112, 120). При­ме­ни­тель­но к исто­ри­че­ско­му вре­ме­ни Геро­дот допус­ка­ет, что свер­каю­щий щит был исполь­зо­ван перед Мара­фон­ским сра­же­ни­ем для сиг­на­ла пер­сам, но он не верит в винов­ность Алк­мео­нидов, посколь­ку с пер­са­ми был быв­ший афин­ский тиран Гип­пий, а Алк­мео­ниды, убеж­ден он, все­гда про­ти­во­сто­я­ли тира­нам (Her., 6. 121—124).

У нас долж­но сло­жить­ся впе­чат­ле­ние о Геро­до­те, как об интел­ли­ген­те, чело­ве­ке пыт­ли­во­го ума, живу­щем в обще­стве уст­ной куль­ту­ры и склон­ном верить в сверхъ­есте­ствен­ное и фан­та­сти­че­ское, но пре­успев­шем в сбо­ре и ана­ли­зе того, что он сумел убедить рас­ска­зать ему. Р. Томас в упо­мя­ну­той рабо­те под­чер­ки­ва­ет, что дости­же­ния Геро­до­та в срав­не­нии с писав­ши­ми два или три поко­ле­ния спу­стя более впе­чат­ля­ю­щи¹⁶.

Конеч­но, нетруд­но подо­брать пас­са­жи, кото­рые пока­зы­ва­ют Геро­до­та в небла­го­при­ят­ном све­те, поэто­му мы долж­ны обра­тить­ся к про­бле­ме, под­ня­той О. Армай­о­ром и Д. Фелин­гом. Рас­ска­зы­вая о труд­но­сти уста­нов­ле­ния чис­лен­но­сти ски­фов, Геро­дот сооб­ща­ет о виден­ном им в мест­но­сти Экс­ам­пей брон­зо­вом сосуде тол­щи­ной в 6 паль­цев (4 дюй­ма или 10 сан­ти­мет­ров) и вме­сти­мо­стью 600 амфор (5250 гал­ло­нов или 24 тыся­чи лит­ров (Her., 4. 81)). Недо­ве­рие тут вызы­ва­ет само суще­ст­во­ва­ние где-либо вооб­ще столь боль­шо­го сосуда, не гово­ря уже о ски­фах. В дру­гом месте пред­по­ла­га­ет­ся, хотя пря­мо не утвер­жда­ет­ся, что в Малой Азии им были виде­ны две ста­туи еги­пет­ско­го фара­о­на Сесо­ст­ри­са III (Her., 2. с.19 106). Одна­ко, если одна из них та, что нахо­дит­ся на пере­ва­ле Кара-Бел, как и пола­га­ют мно­гие, опи­са­ния Геро­до­та совер­шен­но невер­ны¹⁷. О. Армай­ор и Д. Фелинг ука­зы­ва­ют еще один пас­саж исто­ри­ка, где он оши­боч­но утвер­жда­ет, что кол­хи с юго-восточ­но­го побе­ре­жья Чер­но­го моря име­ют отно­ше­ние к егип­тя­нам (Her., 2. 104—105). Меж­ду тем он заяв­ля­ет, что бывал на Кол­хиде, и даже при­во­дит мне­ния раз­лич­ных наро­дов в под­держ­ку сво­его оши­боч­но­го мне­ния. Д. Фелинг вооб­ще счи­та­ет, что цити­ро­ва­ние источ­ни­ков про­из­во­дит­ся Геро­до­том по одно­му и тому же шаб­ло­ну: утвер­жде­ния опи­ра­ют­ся на ося­зае­мый источ­ник, но уж слиш­ком дер­жат­ся гра­ниц веро­ят­но­сти, чтобы быть истин­ны­ми. О. Армай­ор и Д. Фелинг стре­мят­ся по суще­ству заме­нить Геро­до­та-иссле­до­ва­те­ля Геро­до­том-сочи­ни­те­лем, для кото­ро­го его свиде­тель­ства как оче­вид­ца и упо­ми­на­ния аль­тер­на­тив­ных источ­ни­ков явля­ют­ся гаран­ти­ей не досто­вер­но­сти, но лите­ра­тур­но­го вымыс­ла.

Я пола­гаю, мы долж­ны избе­гать двух умо­за­клю­че­ний. Во-пер­вых, убедив­шись, что Геро­дот может быть в чем-то не прав, пола­гать, что он не прав во всем, а, во-вто­рых, пола­гать, что его вымы­сел не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния к дей­ст­ви­тель­но­сти, когда он неоправ­дан­но назы­ва­ет себя оче­вид­цем или при­во­дит несу­ще­ст­ву­ю­щие источ­ни­ки. Даже с помо­щью совре­мен­ных мето­дов, не гово­ря уже о вре­ме­ни Геро­до­та, было бы нелег­ко собрать и систе­ма­ти­зи­ро­вать весь этот мате­ри­ал. Несо­мнен­но, в боль­шей мере, чем совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли, он пола­гал­ся на свою память. А мы зна­ем, как наши убеж­де­ния могут вли­ять на то, что мы, как нам кажет­ся, пом­ним. К тому же в неко­то­рых слу­ча­ях — в отно­ше­нии афри­кан­цев и кол­хов — труд­но уста­но­вить сте­пень истин­но­сти сооб­ще­ний Геро­до­та. Воз­мож­но так­же, что он дей­ст­ви­тель­но видел эти ста­туи в Малой Азии и дей­ст­ви­тель­но посе­щал Экс­ам­пей, где наблюдал необыч­ный сосуд, еще более уве­ли­чен­ный его памя­тью. Не исклю­че­но и то, что, зная про­афин­скую или про­спар­тан­скую вер­сии того или ино­го собы­тия и соот­вет­ст­ву­ю­щие источ­ни­ки, он вос­про­из­во­дит их, не все­гда твер­до пом­ня. И тем не менее его ссыл­ки на источ­ни­ки не все­гда вну­ша­ют подо­зре­ния. Даже если они оши­боч­ны, это вовсе не озна­ча­ет, что опи­сы­вае­мый сюжет — его соб­ст­вен­ное изо­бре­те­ние.

Геро­до­то­вы источ­ни­ки не были без­упреч­ны, как не был без­упре­чен и исполь­зо­вав­ший их исто­рик. Мы долж­ны видеть и его огра­ни­чен­ность, хотя и не сле­ду­ет забы­вать: то, о чем он пишет — луч­ший из име­ю­щих­ся источ­ни­ков. Пусть он не все­гда прав, но его правота под­твер­жда­ет­ся доста­точ­но часто, чтобы серь­ез­но отно­сить­ся к нему. Новые дан­ные могут опро­верг­нуть его в тех пунк­тах, в отно­ше­нии кото­рых преж­де не было осно­ва­ний сомне­вать­ся. Фраг­мент опуб­ли­ко­ван­но­го в 1939 г. с.20 спис­ка афин­ских архон­тов пока­зы­ва­ет, что Кли­сфен был архон­том в 525/524 гг., и, сле­до­ва­тель­но, Алк­мео­ниды не мог­ли нахо­дить­ся в изгна­нии в тече­ние все­го прав­ле­ния тира­нов¹⁸. Но, с дру­гой сто­ро­ны, в недав­ней дис­сер­та­ции, где сопо­став­ля­ет­ся инфор­ма­ция Геро­до­та о Малой Азии с дан­ны­ми архео­ло­гии, под­твер­жда­ет­ся, если, конеч­но, мы отбро­сим совер­шен­но напрас­ные ожи­да­ния, доб­рот­ность его мате­ри­а­ла¹⁹. Он был непло­хо инфор­ми­ро­ван и об исто­рии Пер­сии, о чем свиде­тель­ст­ву­ют недав­ние доку­мен­таль­ные наход­ки. Мож­но даже пред­по­ло­жить, учи­ты­вая мно­жа­щи­е­ся свиде­тель­ства гре­че­ских долж­ност­ных лиц в Пер­сид­ской дер­жа­ве, что Геро­дот мог чер­пать сведе­ния и из пер­сид­ских источ­ни­ков²⁰. Есте­ствен­но, мир Геро­до­та отли­чал­ся от наше­го, отли­ча­лись его умо­за­клю­че­ния и при­о­ри­те­ты, одна­ко он может быть, поми­мо все­го про­че­го, при­знан исто­ри­ком и быть полез­ным совре­мен­ным исто­ри­кам.

А вот то, что Фукидид мало чем отли­ча­ет­ся от совре­мен­ных исто­ри­ков, быть может, даже опас­но. Он твер­до наде­ет­ся, что его исто­рия будет полез­ной, хотя и менее при­вле­ка­тель­ной из-за отсут­ст­вия эле­мен­тов вымыс­ла (Thuc., 1. 22. 4). Он так­же осо­зна­ет, что и свиде­те­ли не все­гда име­ют общее мне­ние о слу­чив­шем­ся, но он про­де­лал кро­пот­ли­вую работу в целях уста­нов­ле­ния исти­ны, хотя мно­гие и не гото­вы при­ла­гать какие-либо уси­лия для ее уста­нов­ле­ния, некри­тич­но при­ни­мая семей­ные или мест­ные тра­ди­ции (Thuc., 1. 22. 2—3; 20. 3, 20. 1). Впе­чат­ле­ние, про­из­во­ди­мое тако­го рода выска­зы­ва­ни­я­ми, еще более уси­ли­ва­ет­ся бла­го­да­ря стро­гим кри­те­ри­ям, кото­рые он в отли­чие от Геро­до­та обыч­но исполь­зо­вал, а так­же сухо­му язы­ку, како­вым напи­са­на боль­шая часть его труда. К это­му сле­ду­ет доба­вить и то, что он далек от убеж­де­ния в нали­чии боже­ст­вен­но­го пла­на у чело­ве­че­ских поступ­ков, рас­смат­ри­вая рели­гию как не все­гда бла­го­при­ят­ный фак­тор вли­я­ния на людей (e. g. Thuc., 2. 47. 4). И не уди­ви­тель­но, что в нача­ле наше­го сто­ле­тия, когда клас­си­ку было более при­ня­то счи­тать wis­sen­schaft — науч­ной дис­ци­пли­ной, Фукидидом вос­хи­ща­лись как авто­ри­тет­ней­шим исто­ри­ком.

Аргу­мен­ты в поль­зу сво­их заклю­че­ний он при­во­дит глав­ным обра­зом в пас­са­жах, отно­ся­щих­ся не к Пело­пон­нес­ской войне, а к более ран­ней исто­рии. Как и в слу­чае с Геро­до­том, совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли могут ска­зать, что он руко­вод­ст­ву­ет­ся вер­ны­ми прин­ци­па­ми при выст­ра­и­ва­нии аргу­мен­та­ции, но эти прин­ци­пы не все­гда при­ме­ня­ют­ся долж­ным обра­зом и не все­гда при­во­дят к поло­жи­тель­ным резуль­та­там. В нача­ле I кни­ги Фукидид гово­рит, то, что у гре­ков отсут­ст­во­ва­ло общее наиме­но­ва­ние и они ничем не отли­ча­лись от вар­ва­ров, ука­зы­ва­ет на то, что в с.21 древ­но­сти они не были еди­ным наро­дом, вед­шим сов­мест­ные дей­ст­вия. О том, как жили в более пере­до­вых рай­о­нах Гре­ции когда-то, свиде­тель­ст­ву­ют обы­чаи, сохра­нив­ши­е­ся в ее менее раз­ви­тых частях. Делос и дру­гие ост­ро­ва Эгей­ско­го моря, ока­зы­ва­ет­ся, были насе­ле­ны неко­гда карий­ца­ми, о чем узна­ли, рас­чи­щая ост­ров от захо­ро­не­ний, когда обна­ру­жи­лось, что мно­гие из них совер­ше­ны по карий­ским обы­ча­ям. Дале­ко не все­гда самые вли­я­тель­ные дер­жа­вы остав­ля­ют после себя впе­чат­ля­ю­щие мате­ри­аль­ные остат­ки: Афи­ны кажут­ся еще более могу­ще­ст­вен­ны­ми, неже­ли были в дей­ст­ви­тель­но­сти, тогда как Спар­ту с трудом мож­но пред­ста­вить силь­ной дер­жа­вой. Не могут быть назва­ны впе­чат­ля­ю­щи­ми, счи­та­ет Фукидид, и Микен­ские древ­но­сти, одна­ко это не озна­ча­ет, что Мике­ны не мог­ли быть когда-то могу­чей дер­жа­вой.

Совре­мен­ные чита­те­ли сочтут обес­ку­ра­жи­ваю­щим мне­ние исто­ри­ка о склон­но­сти поэтов к пре­уве­ли­че­ни­ям, одна­ко изло­же­ние ими про­шло­го, и даже неко­то­рые дета­ли, не выхо­дя­щие за грань рацио­наль­но­го, вполне могут при­ни­мать­ся в рас­чет. Имен­но с уче­том это­го Фукидид под­счи­ты­ва­ет коли­че­ство гре­ков, участ­во­вав­ших в Тро­ян­ской войне (Thuc., 1. 3. 5—6, 8, 10. 1—2, 10, 3—4). В VI кни­ге он при­во­дит в под­держ­ку сво­их утвер­жде­ний над­пи­си сыно­вей Писи­стра­та (Thuc., 6. 54. 7, 55. 1—2), в I — цити­ру­ет не толь­ко хваст­ли­вое посвя­ще­ние Пав­са­ния, кото­рое спар­тан­цы стер­ли с Дель­фий­ско­го тре­нож­ни­ка, но и, что не вну­ша­ет дове­рия, пись­ма, кото­ры­ми обме­нял­ся в 478 г. Пав­са­ний с Ксерк­сом (Thuc., 1. 132. 2—3)²¹.

Пере­хо­дя к собы­ти­ям Пело­пон­нес­ской вой­ны, Фукидид изла­га­ет их уве­рен­но, без упо­ми­на­ния источ­ни­ков²². Он само­на­де­ян­но дает нам свою вер­сию при­чин вой­ны — «чтобы нико­му не при­шлось доис­ки­вать­ся, отче­го раз­ра­зи­лась в Элла­де столь вели­кая вой­на» (Thuc., 1. 23. 5 — пер. Г. Стра­та­нов­ско­го). Одна­ко мы не долж­ны слиш­ком лег­ко при­ни­мать его авто­ри­тет­ность. Есть несколь­ко пунк­тов, по кото­рым я согла­ша­юсь с его кри­ти­ка­ми.

Во-пер­вых, он лишь одним поко­ле­ни­ем моло­же Геро­до­та и не столь рез­ко отли­ча­ет­ся от него, как мы ино­гда пола­га­ем. Вре­мя от вре­ме­ни он рас­слаб­ля­ет­ся и выда­ет инфор­ма­цию в сти­ле Геро­до­та (e. g. Thuc., 1. 23. 1—3; 2. 29; 2. 102). Он рас­ска­зы­ва­ет о Пело­пон­нес­ской войне, посколь­ку пола­га­ет, что она была самой зна­чи­тель­ной и важ­ной из всех (Thuc., 1. 1. 1). А сре­ди сухо­го изло­же­ния подроб­но­стей мы неожи­дан­но обна­ру­жи­ва­ем чрез­вы­чай­но мно­го слов, сто­я­щих в пре­вос­ход­ной сте­пе­ни. Раз или два он забы­ва­ет о сво­ем рацио­на­лиз­ме, ока­зав­шись под вли­я­ни­ем ора­ку­лов и пред­зна­ме­но­ва­ний (Thuc., 1. 23. 3, 5. 26. 3—4). За деталь­ным обзо­ром захва­та афи­ня­на­ми о. Мелос, вслед за кото­рым с.22 сле­ду­ет рас­сказ о Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции, виден hyb­ris, веду­щий к ne­me­sis, хотя Фукидид не при­бе­га­ет к тако­го рода тер­ми­но­ло­гии (Thuc., 5. 84—116; 6—7).

Сход­ство Фукидида с Геро­до­том еще и в том, что они оба работа­ли пре­иму­ще­ст­вен­но с уст­ной тра­ди­ци­ей. Чрез­вы­чай­но труд­но, да и едва ли воз­мож­но, сохра­нить все фак­ты, не иска­зив их. Прав­да, у нас есть воз­мож­ность про­ве­рить неко­то­рые дета­ли, и когда это уда­ет­ся, выяс­ня­ет­ся, что сооб­ще­ния Фукидида не все­гда точ­ны. Так, над­пись, упо­ми­наю­щая стра­те­гов, коман­дую­щих дву­мя афин­ски­ми экс­пе­ди­ци­я­ми 433 г. на Кер­ки­ру, под­твер­жда­ет инфор­ма­цию Фукидида лишь отно­си­тель­но пер­вой из них²³. Фукидид упо­ми­на­ет так­же комис­сию 10 syn­gra­pheis, кото­рая внес­ла зако­но­про­ект об оли­гар­хи­че­ском прав­ле­нии в 411 г., тогда как у Анд­ро­ти­о­на и в «Афин­ской поли­тии» это сде­лал коми­тет 10 pro­bou­loi и 20 про­чих (Andr. FGrH, 324F 43, Ath. Pol. 29. 2; cf. Phi­loch. FGrH, 328F 16). И они, пожа­луй, бли­же к истине.

С дру­гой сто­ро­ны, в V кни­ге Фукидид ссы­ла­ет­ся на ряд доку­мен­тов, один из кото­рых отно­си­тель­но аль­ян­са 420 г. Афин с Арго­сом и дру­ги­ми поли­са­ми. Он так­же сохра­нил­ся в виде над­пи­си (IG 1³ 83 = Tod 72, cf. Thuc., 5. 47). И если мы срав­ним их, то обна­ру­жим лишь незна­чи­тель­ное раз­ли­чие выра­же­ний, но не по суще­ству. При­чем сход­ство настоль­ко зна­чи­тель­ное, насколь­ко это воз­мож­но для клас­си­че­ской Гре­ции. Что же каса­ет­ся раз­ли­чий, то они могут быть даже в раз­лич­ных офи­ци­аль­ных копи­ях тек­ста. Не исклю­че­но, что Фукидид дает точ­ную репро­дук­цию копии, кото­рую он видел.

Фукидид не был бес­при­страст­ным иссле­до­ва­те­лем, он был афи­ня­ни­ном, при­над­ле­жа­щим к ари­сто­кра­ти­че­ской фами­лии, стра­те­гом во вре­мя вой­ны и отпра­вил­ся в ссыл­ку, не сумев защи­тить Амфи­по­лис от спар­тан­цев (Thuc., 5. 26. 5, cf. 4. 104—106). И было бы уди­ви­тель­но, если бы такой чело­век напи­сал бес­при­страст­ное иссле­до­ва­ние Пело­пон­нес­ской вой­ны (и я не думаю, что оно так и было). Мен­тор­ская мане­ра Фукидида при­зва­на заста­вить чита­те­ля увидеть вещи так, как он хочет. Исто­рик ред­ко ком­мен­ти­ру­ет сооб­щае­мое, но, как когда-то заме­тил Т. Гоббс, а недав­но Х. Кит­то, ком­мен­та­рии вид­ны в отбо­ре, трак­тов­ке и пред­став­ле­нии мате­ри­а­ла²⁴. Так же пред­по­чи­та­ли ком­мен­ти­ро­вать и дру­гие ран­ние гре­че­ские авто­ры.

Я не соби­ра­юсь уде­лять мно­го вни­ма­ния Фукидидо­вым речам. Како­во бы ни было в дей­ст­ви­тель­но­сти зна­че­ние его декла­ра­ции в кни­ге I, но он пред­у­преж­да­ет нас быть гото­вы­ми к неко­то­ро­му ком­про­мис­су меж­ду пере­да­чей ска­зан­но­го в дей­ст­ви­тель­но­сти и тем, что ему пред­став­ля­ет­ся умест­ным (Thuc., 1. 22. 1). Воз­мож­но, в тех или иных слу­ча­ях он с.23 знал, о чем гово­ри­лось в дей­ст­ви­тель­но­сти. Нали­чие же эле­мен­тов вымыс­ла под­твер­жда­ют кое-какие репли­ки по адре­су тех ора­то­ров, о кото­рых мы ниче­го не слы­ша­ли.

Чита­те­ли впра­ве спро­сить: если место вымыс­лу нашлось в речах, поче­му его не мог­ло быть в его повест­во­ва­нии. Частич­но ответ в том, что сам Фукидид это кате­го­ри­че­ски отри­ца­ет. Речи, кото­рые домыс­ле­ны им, начи­на­ют­ся фра­зой hos d’an edo­koun emoi — «как мне кажет­ся», тогда как отно­си­тель­но собы­тий вой­ны он, по его сло­вам, нико­гда не напи­шет hos emoi edo­kei — «как я пола­гаю» (Thuc., 1. 22. 1—2)²⁵. Если взгля­нуть на его пред­ше­ст­вен­ни­ков — а речь исполь­зо­ва­лась в эпо­се, в дра­ме, в «Исто­рии» Геро­до­та, — то Фукидид сам заяв­ля­ет, и это мы нахо­дим весь­ма зна­чи­тель­ным, что его изло­же­ние речи досто­вер­но. Неко­то­рые, впро­чем, пола­га­ют, что то един­ст­вен­ное, под­лин­ность чего и про­кла­ми­ру­ет исто­рик, это — под­лин­ность их основ­ной идеи²⁶. Но, как пока­зы­ва­ет, напри­мер, ана­лиз речи импе­ра­то­ра Клав­дия перед сена­то­ра­ми-гал­ла­ми, что мы можем про­ве­рить, вер­сия Таци­та гораздо бли­же к ори­ги­на­лу, неже­ли про­стая пере­да­ча основ­ной идеи (Tac. Ann., 11. 24)²⁷. И у Фукидида речи не явля­ют­ся ни отче­том, но и ни откро­вен­ной фик­ци­ей. Они име­ют отно­ше­ние к тому, что было в дей­ст­ви­тель­но­сти ска­за­но, а нали­чие эле­мен­тов вымыс­ла в них не ста­вит под сомне­ние под­лин­ность изла­гае­мых им собы­тий.

И все же я при­ни­маю опре­де­лен­ную кри­ти­ку в отно­ше­нии досто­вер­но­сти при­во­ди­мых Фукидидом фак­тов. Но я даже рад, что он не был бес­при­страст­ным исто­ри­ком-мен­то­ром, что в его речах есть место фак­там и вымыс­лу. И мне дума­ет­ся, что есть пре­де­лы нашим сомне­ни­ям в его досто­вер­но­сти. В этом смыс­ле появив­ши­е­ся недав­но иссле­до­ва­ния о нем меня уже совер­шен­но не раду­ют. Сошлюсь на кни­ги В. Хан­тер и уже упо­ми­нав­ше­го­ся в нача­ле Э. Дж. Вуд­ме­на²⁸. Пер­вая, в част­но­сти, срав­ни­вая речь Архида­ма и его наме­ре­ния с тем, что затем после­до­ва­ло (за исклю­че­ни­ем неожи­дан­но­го реше­ния Перик­ла не покидать Афи­ны для борь­бы с вторг­ши­ми­ся спар­тан­ца­ми), дока­зы­ва­ет, что речи были выду­ма­ны Фукидидом исхо­дя из зна­ния резуль­та­тов (Thuc., 2. 11, ср. 2. 20)²⁹. Э. Дж. Вуд­мен заяв­ля­ет, что исто­рия, вклю­чая в повест­во­ва­ние рас­сказ о чуме, сле­ду­ет за «Или­а­дой». В этом рас­ска­зе Вуд­мен видит при­мер жан­ра «рас­ска­за-ката­стро­фы», в кото­ром Фукидид неред­ко исполь­зу­ет пред­по­чи­тае­мую им пре­вос­ход­ную сте­пень. Кро­ме того, назван­ный автор усмат­ри­ва­ет здесь воздей­ст­вие меди­цин­ских трак­та­тов, при­зван­ных дать неко­то­рые досто­вер­ные дета­ли, безот­но­си­тель­но к тому, что было в дей­ст­ви­тель­но­сти в Афи­нах в это вре­мя³⁰. В. Хан­тер и Э. Дж. Вуд­мен побуж­да­ют нас задать­ся вопро­сом: в какой мере Фукидид счи­тал искус­ство более с.24 важ­ным, неже­ли стро­гое изло­же­ние, и в какой мере, соот­вет­ст­вен­но, его труд дол­жен рас­смат­ри­вать­ся ско­рее как труд рито­ри­ка, неже­ли исто­ри­ка.

Кро­ме того, Фукидид был ата­ко­ван исто­ри­ка­ми, кото­рые идут зна­чи­тель­но даль­ше меня в утвер­жде­нии, что Фукидид при­стра­стен и нето­чен, что его исто­рия, в сво­ей основ­ной части, про­из­веде­ние дез­ори­ен­ти­ру­ю­щее. Н. Роберт­сон, ука­зав на несо­мнен­ные недо­стат­ки изло­же­ния Фукидидом при­чин и хода созда­ния Делос­ско­го сою­за, утвер­жда­ет, что в дей­ст­ви­тель­но­сти этот союз был аль­ян­сом Афин и неко­то­рых ост­ров­ных государств, направ­лен­ным про­тив тех, кто под­дер­жал пер­сов. Он пола­га­ет, что Фукидид вос­при­нял апо­ло­ге­ти­че­скую вер­сию, поз­во­ляв­шую ему объ­яс­нить то, как Афи­нам уда­лось создать этот союз без оппо­зи­ции со сто­ро­ны Спар­ты³¹. Мне дума­ет­ся, что Фукидид про­сто изла­га­ет про­афин­скую вер­сию при­чин Пело­пон­нес­ской вой­ны³².

Еще даль­ше идет Э. Бэди­ан, рас­це­ни­вая I кни­гу исто­ри­ка как «пла­мен­ную жур­на­ли­сти­ку», пред­став­ляв­шую афи­нян в более при­стой­ном виде, неже­ли спар­тан­цев. При­чем дела­ет­ся это с помо­щью «явно­го опо­ро­чи­ва­ния», вклю­чая то, «что может быть назва­но дез­ин­фор­ма­ци­ей»³³. Так кем же был Фукидид: бел­ле­три­стом, рито­ри­ком или ска­брез­ным жур­на­ли­стом?

Мой ответ сле­ду­ет начать с того, что, если исто­ри­ки гово­рят о труд­но­стях уста­нов­ле­ния исти­ны и пред­став­ля­ют мате­ри­ал, заслу­жи­ваю­щий дове­рия, их сло­ва не «толь­ко топос», но и то, что мы впра­ве при­ни­мать всерь­ез. Даже когда у нас есть воз­мож­ность про­ве­рить Фукидида — а он не все­гда точен, к тому же ошиб­ки могут быть и в тех пунк­тах, кото­рые мы не в силах про­ве­рить, — я думаю, у нас нет осно­ва­ний сомне­вать­ся, что он все же стре­мил­ся точ­но изла­гать фак­ты. И в боль­шин­стве слу­ча­ев так оно и было.

Н. Роберт­сон и Э. Бэди­ан при­хо­дят к сво­им заклю­че­ни­ям отнюдь не на осно­ва­нии опро­вер­гаю­щих Фукидида фак­тов, но лишь отно­сясь к нему с боль­шим подо­зре­ни­ем. И они вовсе не убеж­да­ют меня в том, что их подо­зре­ния оправ­дан­ны.

Фукидид, конеч­но, не полу­чал исто­ри­че­ско­го обра­зо­ва­ния в совре­мен­ных уни­вер­си­те­тах. Он не был бес­при­стра­стен. У него были свои мето­ды отбо­ра и изло­же­ния мате­ри­а­ла с уче­том откли­ков чита­те­лей. И нам сле­ду­ет читать его без лести, без веры в то, что он снаб­дил нас «чистой» исто­ри­ей, имея в виду кри­ти­че­ские аль­тер­на­ти­вы. Мы долж­ны учи­ты­вать все, что иссле­до­ва­те­ли могут ска­зать нам о моти­вах иска­же­ния им фак­тов, о его мане­ре пись­ма — что, конеч­но же, не ново, ибо так и ста­ра­лись посту­пать луч­шие иссле­до­ва­те­ли. И я по-преж­не­му счи­таю, что мы долж­ны читать труд Фукидида не как лите­ра­тур­ное про­из­веде­ние, но с.25 как исто­ри­че­ский труд. Я по-преж­не­му счи­таю, что у него была и пред­взя­тость, но он не был совер­шен­но бес­че­стен. С нашей сто­ро­ны было бы оправ­дан­но и бла­го­ра­зум­но, хотя, конеч­но же, не бла­го­ра­зу­мие явля­ет­ся гаран­ти­ей успе­ха, при­нять то, что Фукидид нам сооб­ща­ет, за исклю­че­ни­ем тех слу­ча­ев, когда мы име­ем вес­кие осно­ва­ния не при­ни­мать это­го.

У меня нет воз­мож­но­сти деталь­но обсудить труды дру­гих гре­че­ских исто­ри­ков, поэто­му я завер­шу неко­то­ры­ми общи­ми поло­же­ни­я­ми, касаю­щи­ми­ся их самих и исто­рии.

Преж­де все­го, хотя я не отри­цаю воз­рас­тав­шее со вре­ме­нем вли­я­ние рито­ри­ки, я не под­дер­жи­ваю тех, кто счи­та­ет, что Геро­дот и Фукидид, посколь­ку они жили рань­ше, — осо­бый слу­чай. Начи­ная с IV сто­ле­тия исто­рия все в боль­шей мере при­ни­ма­ет вид рито­ри­ки, так что мы уже не наде­ем­ся най­ти насто­я­ще­го исто­ри­ка. Для это­го вре­ме­ни харак­тер­ны упор­ство и воз­рас­таю­щий инте­рес к выска­зы­ва­нию вер­ных суж­де­ний, рав­но как и к вер­ным фор­мам их выска­зы­ва­ния, что несов­ме­сти­мо с под­лин­ным инте­ре­сом к исто­рии.

О неко­то­рых исто­ри­ках я все же корот­ко ска­жу. От Hel­le­ni­ca Oxyr­hyn­chia мы име­ем лишь фраг­мен­ты, но на их осно­ва­нии можем судить об авто­ре как о серь­ез­ном иссле­до­ва­те­ле совре­мен­ной ему исто­рии, срав­ни­мом с Фукидидом. At­thi­des, на взгляд Ф. Яко­би, — локаль­ные исто­рии Афин — име­ли сво­ей целью, как поле­ми­че­ские сочи­не­ния, раз­ве­ять неко­то­рые пред­убеж­де­ния боль­шин­ства недав­них пред­ше­ст­вен­ни­ков. И как тако­вые они зна­чи­тель­но менее при­вле­ка­тель­ны³⁴. Мно­гие из их авто­ров могут быть назва­ны анти­ква­ра­ми, неже­ли исто­ри­ка­ми. Прав­да, Анд­ро­ти­он (IV в.) и Фило­хор (III в.) исполь­зо­ва­ли фор­му локаль­ной исто­рии для напи­са­ния серь­ез­ных работ о сво­ем соб­ст­вен­ном вре­ме­ни³⁵. А во вто­ром сто­ле­тии Поли­бий, подоб­но Фукидиду, ста­вит перед собой самые серь­ез­ные цели, про­воз­гла­сив при­вер­жен­ность точ­но­сти (как в речах, так и в изло­же­нии) и кри­ти­че­ское отно­ше­ние к дру­гим авто­рам (e. g. Po­lib., 2. 56, 3. 33. 17—18, 47. 6—48, 12. 25b, 25e).

И все же было бы ошиб­кой уста­нав­ли­вать гра­ни­цу меж­ду неболь­шим коли­че­ст­вом «насто­я­щих» исто­ри­ков и осталь­ны­ми. Кте­сий, рез­ко кри­ти­ко­вав­ший Геро­до­та, кажет­ся менее осно­ва­тель­ным в срав­не­нии с ним, когда обра­ща­ет­ся к тем же собы­ти­ям, да еще и может при этом быть про­ве­рен бла­го­да­ря дру­гим свиде­тель­ствам. Но он более точен в изло­же­нии совре­мен­ных ему собы­тий.

с.26 Репу­та­ция Ксе­но­фон­та отно­си­тель­но точ­но­сти изло­же­ния собы­тий ока­за­лась силь­но под­мо­чен­ной в нашем сто­ле­тии, хотя у него до сих пор нахо­дят­ся защит­ни­ки³⁶. И он, как Геро­дот или Фукидид, был пред­ме­том лите­ра­тур­но­го ана­ли­за³⁷. Ино­гда о нем даже гово­ри­ли, что он может быть назван не исто­ри­ком, но лите­ра­то­ром, работаю­щим в раз­лич­ных жан­рах, в част­но­сти, в жан­ре дидак­ти­че­ско­го сочи­не­ния³⁸. Он опре­де­лен­но был анга­жи­ро­ван­ным писа­те­лем, ему была свой­ст­вен­на пагуб­ная тяга к общим местам, кото­рые он не счи­тал воз­мож­ным опус­кать. Кро­ме того, Ксе­но­фонт не выглядит чело­ве­ком, неустан­но и вдум­чи­во дока­пы­ваю­щим­ся до исти­ны, осо­бен­но когда это труд­но сде­лать. Воз­мож­но, что в сво­ем повест­во­ва­нии он не брез­го­вал выдум­кой под­хо­дя­щих дета­лей, чтобы при­дать эпи­зо­дам боль­шую живость³⁹. Он не все­гда счи­тал­ся с мне­ни­ем дру­гих авто­ров отно­си­тель­но того, что было axio­lo­gos — заслу­жи­ваю­щим упо­ми­на­ния (Xen., Hell., 2. 3, 56, 5. 1. 4, 7. 2. 1, cf. 4. 8. 1)⁴⁰. И все же в Hel­le­ni­ca Ксе­но­фонт пытал­ся на свой манер напи­сать исто­рию. И хотя у нас нет осно­ва­ний счи­тать его, подоб­но Геро­до­ту и Фукидиду, вели­ким писа­те­лем, хотя его мож­но подо­зре­вать в изо­бре­те­нии прав­до­по­доб­ных дета­лей, у нас нет осно­ва­ний думать, что Ксе­но­фонт не забо­тил­ся об истине или что он давал заве­до­мо лож­ную инфор­ма­цию, не гово­ря уже о три­ви­аль­но­сти его выду­мок.

Даже если мы обра­тим­ся к тако­му авто­ру эпо­хи импе­ра­то­ра Авгу­ста, как Дио­дор Сици­лий­ский (хотя о нем, как об исто­ри­ке, у меня невы­со­кое мне­ние), то увидим, что суще­ст­ву­ют гра­ни­цы, за кото­рые он не выхо­дит. И у него есть страсть к чуж­до­му нынеш­не­му поко­ле­нию мора­ли­зи­ро­ва­нию, и он готов выду­мы­вать (а ино­гда, воз­мож­но, исполь­зу­ет источ­ни­ки, откры­ваю­щие про­стор для вымыс­ла), при­чем не толь­ко речи, но и соот­вет­ст­ву­ю­щие для изо­бра­же­ния сра­же­ний дета­ли. В сво­ей исто­рии он при­бе­га­ет к фор­ме анна­ли­сти­ки и даже про­из­воль­но чле­нит повест­во­ва­ние по годам, чтобы о каж­дом из них что-нибудь поведать. При­чем есть нема­ло мест, где он бес­пар­дон­но пере­ви­ра­ет собы­тия. И тем не менее там, где Дио­дор сле­ду­ет за Эфо­ром, а тот за Hel­le­ni­ca Oxyr­hyn­chia или сво­и­ми позна­ни­я­ми (т. е. при опи­са­нии собы­тий кон­ца V — нача­ла IV в.), а так­же там, где Дио­дор опи­ра­ет­ся на надеж­ные источ­ни­ки, мы можем при­знать доб­ро­ка­че­ст­вен­ность его инфор­ма­ции, невзи­рая на ука­зан­ные спо­со­бы обра­ще­ния о ней. И для Дио­до­ра суще­ст­ву­ют пре­де­лы неточ­но­сти и выдум­ки. Конеч­но, он ина­че, чем Фукидид, отно­сит­ся к истине, но и он не мог бы ска­зать, что напи­сан­ное не име­ет отно­ше­ния к истине.

Несо­мнен­но, одни гре­че­ские исто­ри­ки были луч­ше, чем дру­гие, а самые зна­чи­тель­ные — мно­го луч­ше худ­ших из них. Но и луч­шие не были совер­шен­ст­вом, как, впро­чем, и худ­ши­ми нель­зя пре­не­бре­гать как с.27 все­го-навсе­го рито­ри­ка­ми, не заботя­щи­ми­ся о раз­гра­ни­че­нии вымыс­ла и дей­ст­ви­тель­но­сти.

Будучи студен­том Окс­фор­да, мне дове­лось зани­мать­ся как клас­си­кой, так и фило­со­фи­ей. Тогда-то я и про­чел небезыз­вест­ное иссле­до­ва­ние Э. Эйе­ра, в кото­ром тот пыта­ет­ся уста­но­вить надеж­ные стан­дар­ты абсо­лют­но опре­де­лен­ных зна­ний⁴¹. При­чем эти зна­ния неча­сто мог­ли быть (если вооб­ще мог­ли) удо­вле­тво­ри­тель­ны­ми. Автор дока­зы­ва­ет, что даже в ходе осно­ва­тель­но­го обсуж­де­ния невоз­мож­но достичь опре­де­лен­но­сти по тем про­бле­мам, кото­рые люди жела­ли бы обсудить, ибо эти самые стан­дар­ты дале­ки от того, чтобы быть удо­вле­тво­ри­тель­ны­ми. Объ­яс­не­ни­ем тому, по мыс­ли Ари­сто­те­ля (см.: Arist. Eth. Nic., 1. 1094. 11—27), послу­жи­ло бы то, что раз­лич­ные виды иссле­до­ва­ний име­ют свои соб­ст­вен­ные мето­ды и свою сте­пень опре­де­лен­но­сти. Не сле­ду­ет так­же забы­вать, что во мно­гих слу­ча­ях эйе­ров­ская пол­ная опре­де­лен­ность про­сто не может быть достиг­ну­та. И все же это не долж­но нас обес­ку­ра­жи­вать.

Исто­ри­ки дела­ют все, что в их силах, для ана­ли­за име­ю­щих­ся в их рас­по­ря­же­нии свиде­тельств. Для одних реги­о­нов и пери­о­дов исто­рии надеж­ных фак­тов боль­ше, неже­ли для дру­гих, по неко­то­рым аспек­там иссле­ду­е­мых про­блем уда­ет­ся вне­сти боль­ше опре­де­лен­но­сти, неже­ли по осталь­ным. Но то, что Пифо­дор был афин­ским архон­том в 432/431 гг. столь же опре­де­лен­но, как и то, что Дж. Мей­джор был в 1993 г. пре­мьер-мини­ст­ром Объ­еди­нен­но­го Королев­ства. И хотя для Э. Эйе­ра и это не вполне опре­де­лен­но, для прак­ти­че­ских целей это вполне опре­де­лен­но. Менее опре­де­лен­но, что Солон был архон­том в 594/593 гг., посколь­ку одни наста­и­ва­ют на аль­тер­на­тив­ной дати­ров­ке, а дру­гие вооб­ще пола­га­ют, что точ­ная дата не может быть уста­нов­ле­на. Одна­ко я при­над­ле­жу к тому боль­шин­ству, кото­рое счи­та­ет 594/593 гг. датой, уста­нав­ли­вае­мой име­ю­щи­ми­ся в нашем рас­по­ря­же­нии источ­ни­ка­ми. Не исклю­че­но, впро­чем, что зав­тра будут най­де­ны новые свиде­тель­ства, делаю­щие более при­вле­ка­тель­ной аль­тер­на­тив­ную дати­ров­ку.

Совре­мен­ность, кста­ти, дале­ко не все­гда лег­че иссле­до­вать, чем антич­ность. Уста­но­вить, как в 1991 г. от рук сво­их же погиб­ли несколь­ко англи­чан и аме­ри­кан­цев в Ира­ке, столь же слож­но, как и разо­брать­ся точ­но в том, что про­изо­шло при Сала­мине. И хотя факт и интер­пре­та­цию едва ли воз­мож­но стро­го раз­гра­ни­чить, оче­вид­но, чем даль­ше мы уйдем от вопро­са «что слу­чи­лось?» к вопро­сам «как?» и «поче­му?», тем мень­ше будет сте­пень опре­де­лен­но­сти.

Те же, кто под­чер­ки­ва­ет несход­ство антич­ных и нынеш­них исто­ри­ков, не все­гда спо­соб­ны разо­брать­ся в широ­ком спек­тре пишу­щих ныне по про­бле­мам исто­рии. А ведь это и серь­ез­ные иссле­до­ва­те­ли, пытаю­щи­е­ся все с.28 иссле­до­вать, про­ве­рять и доку­мен­ти­ро­вать, и исто­ри­че­ские рома­ни­сты, жур­на­ли­сты и им подоб­ные авто­ры, кото­рые осно­вы­ва­ют­ся на работах лишь одно­го или двух сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков; те, кото­рые пыта­ют­ся быть бес­при­страст­ны­ми, и узко пар­тий­ные, видя­щие свою заслу­гу в напи­са­нии едва читае­мых трудов и пола­гаю­щие, что доступ­ность важ­нее осно­ва­тель­но­сти. То же самое и в древ­но­сти. И, хотя древ­ние исто­ри­ки все же отли­ча­ют­ся от совре­мен­ных, мы долж­ны пом­нить, читая их, что пер­вые не настоль­ко отли­ча­ют­ся от вто­рых, чтобы мы вооб­ще не мог­ли читать их как исто­ри­ков. И чем боль­ше мы зна­ем о них — об их огра­ни­чен­но­сти и пред­убеж­де­ни­ях, их соб­ст­вен­ных надеж­дах