Поэзия и политика времени становления принципата

Поэзия и политика времени становления принципата // Nostos. Сборник статей и очерков, посвященный 65-летию жизни и творчества поэта и исследователя античности Георгиса Я. Велласа. Афины, 2001. С. 77—90.
Электронная версия публикуется с незначительными авторскими правками, 2012 г.

с.77 Вре­мя Авгу­ста — один из пово­рот­ных момен­тов исто­рии. Изме­не­ния в поли­ти­че­ской обла­сти, кото­рые при­ве­ли в конеч­ном сче­те к уста­нов­ле­нию монар­хии, оце­ни­ва­ют­ся в исто­рио­гра­фии по пре­иму­ще­ству как пере­во­рот1. Сам Август, воз­ве­стив­ший «вос­ста­нов­лен­ную рес­пуб­ли­ку» (res pub­li­ca res­ti­tu­ta), а себя назы­вав­ший пер­вым сре­ди граж­дан (prin­ceps ci­vi­ta­tis), пред­ста­ет в такой ретро­спек­ти­ве искус­ным интри­га­ном и узур­па­то­ром. Одна­ко совре­мен­ни­ки осно­ва­те­ля ново­го режи­ма были настро­е­ны не столь кри­ти­че­ски2.

Ска­зан­ное отно­сит­ся и к трем вели­чай­шим рим­ским поэтам, рас­цвет твор­че­ства кото­рых при­хо­дит­ся на вре­мя пер­во­го прин­ци­па­та3. Ни один из них не усмот­рел в уста­нов­ле­нии вла­сти Авгу­ста ниче­го анти­кон­сти­ту­ци­он­но­го или анти­рес­пуб­ли­кан­ско­го. Более того, Вер­ги­лий, Гора­ций и Овидий при­вет­ст­во­ва­ли эту власть и по суще­ству ока­за­лись гла­ша­та­я­ми ново­го режи­ма.

Неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли склон­ны объ­яс­нять лояль­ность поэтов по отно­ше­нию к Авгу­сту преж­де все­го мер­кан­тиль­ны­ми инте­ре­са­ми, в част­но­сти, жела­ни­ем уго­дить все­мо­гу­ще­му вла­сти­те­лю и стра­хом перед нака­за­ни­ем за пуб­лич­ное осуж­де­ние режи­ма4. Ука­зы­ва­ет­ся на роль лите­ра­тур­но­го патро­на­та5. Осо­бое вни­ма­ние обра­ща­ет энер­гич­ная дея­тель­ность Меце­на­та по при­вле­че­нию на сто­ро­ну пра­ви­тель­ства выдаю­щих­ся писа­те­лей и худож­ни­ков6. Разу­ме­ет­ся, и выдаю­щи­е­ся поэты — люди с при­су­щи­ми им сла­бо­стя­ми. В Риме заня­тие лите­ра­тур­ным твор­че­ст­вом для чело­ве­ка скром­но­го достат­ка было невоз­мож­но без покро­ви­те­ля. Неко­то­рые поэты в пери­од смут и потря­се­ний лишь бла­го­да­ря высо­ко­по­став­лен­ным заступ­ни­кам избе­жа­ли кон­фис­ка­ций и дру­гих наси­лий.

с.78 И все же нель­зя мерить вели­ких толь­ко обы­ва­тель­ски­ми мер­ка­ми. Высо­кая поэ­зия и рабо­леп­ная пре­дан­ность «хозя­и­ну» — вещи несов­мест­ные. Фальшь рано или позд­но выхо­дит нару­жу. Истин­но выдаю­ще­е­ся не может быть созда­но под воздей­ст­ви­ем стра­ха, при­нуж­де­ния или за день­ги. Непре­мен­ное усло­вие вдох­но­ве­ния — согла­сие с самим собой, искрен­нее чув­ство, под­пи­ты­ваю­ще­е­ся обще­ст­вен­ны­ми настро­е­ни­я­ми7.

Не дело исто­ри­ка — чинить посмерт­ный суд. Избе­гая мора­ли­за­тор­ства по отно­ше­нию к авто­рам, сле­ду­ет стре­мить­ся к адек­ват­но­му про­чте­нию их сочи­не­ний как источ­ни­ков. Про­из­веде­ния совре­мен­ни­ков в любом слу­чае явля­ют­ся цен­ны­ми свиде­тель­ства­ми при иссле­до­ва­нии эво­лю­ции прин­ци­па­та. При этом выска­зы­ва­ния поэта в зави­си­мо­сти от вза­и­моот­но­ше­ний с вла­стью мог­ли быть пря­мым выра­же­ни­ем пра­ви­тель­ст­вен­ной поли­ти­ки, резуль­та­том выпол­не­ния зака­за власть иму­щих или само­вы­ра­же­ни­ем авто­ра, выска­зы­вав­ше­го соб­ст­вен­ный взгляд на вещи и отра­зив­ше­го настро­е­ния опре­де­лен­ных кру­гов граж­дан­ско­го обще­ства. В зави­си­мо­сти от источ­ни­ка импуль­са меня­ет­ся исто­ри­че­ский смысл дошед­шей инфор­ма­ции.

Имя Вер­ги­лия нераз­рыв­но свя­за­но со вре­ме­нем Окта­ви­а­на Авгу­ста. В пери­од зре­ло­го твор­че­ства жизнь поэта про­те­ка­ла без види­мых изме­не­ний8. Он поль­зо­вал­ся под­держ­кой Меце­на­та и Окта­ви­а­на, в сво­их про­из­веде­ни­ях выска­зы­вал идеи, вполне отве­чав­шие поли­ти­ке высо­ких покро­ви­те­лей. Зна­чит ли это, что поэ­зия Вер­ги­лия была состав­ной частью Авгу­сто­вой про­па­ган­ды?9

Сле­ду­ет вспом­нить, что вна­ча­ле жизнь поэта скла­ды­ва­лась дале­ко не без­об­лач­но. Напи­сан­ные в 42—39 гг. до н. э. Буко­ли­ки (Экло­ги)10 посвя­ще­ны скром­ным радо­стям и горе­стям пас­ту­ше­ской жиз­ни. Вер­ги­лий ухо­дит в этот вымыш­лен­ный идил­ли­че­ский мир от поли­ти­че­ских бурь и потря­се­ний, кото­рые не мино­ва­ли и его само­го: в 42 г., во вре­мя кон­фис­ка­ций зем­ли для вете­ра­нов, у Вер­ги­лия была отня­та усадь­ба, воз­вра­щен­ная лишь бла­го­да­ря заступ­ни­че­ству вли­я­тель­ных дру­зей перед Окта­виа­ном. Эта ситу­а­ция отра­зи­лась в двух из деся­ти эклог, 1-й и 9-й. В пер­вой один из пас­ту­хов, Мели­бей, сету­ет на свою горь­кую судь­бу: засе­ян­ная им зем­ля доста­нет­ся нече­сти­во­му сол­да­ту, а истин­ный хозя­ин вынуж­ден поки­нуть свою роди­ну. Дру­гой пас­тух, Титир, сохра­нил свой уча­сток. Он испол­нен бла­го­дар­но­сти «боже­ст­вен­но­му юно­ше» (Окта­виа­ну) за сча­стье и даль­ше наслаж­дать­ся жиз­нью в сво­ей Арка­дии. Лич­ная дра­ма, поло­жен­ная в осно­ву это­го сюже­та, ино­гда рас­смат­ри­ва­ет­ся как эпи­зод, сыг­рав­ший решаю­щую роль в пре­вра­ще­нии Вер­ги­лия в гла­ша­тая ново­го режи­ма11.

Ука­зан­ная трак­тов­ка долж­на быть отверг­ну­та уже по при­чине ее при­ми­тив­но­сти, явно не соот­вет­ст­ву­ю­щей богат­ству палит­ры мыс­лей и чувств вели­ко­го поэта. Кро­ме все­го про­че­го, она про­ти­во­ре­чит содер­жа­нию самих Буко­лик. Совсем непо­хо­же, что после ука­зан­ных собы­тий Вер­ги­лий пре­вра­тил­ся в послуш­но­го кли­ен­та или состо­я­ще­го на содер­жа­нии Окта­ви­а­на и Меце­на­та «про­па­ган­ди­ста» режи­ма.

с.79 Боль­шую часть пер­вой экло­ги состав­ля­ют сето­ва­ния Мели­бея на царя­щую в свя­зи с кон­фис­ка­ци­я­ми Окта­ви­а­на неспра­вед­ли­вость; тако­во же настро­е­ние девя­той12. Недо­ста­точ­но обос­но­ва­на вер­сия, соглас­но кото­рой в зна­ме­ни­той чет­вер­той экло­ге име­ет­ся в виду ребе­нок Окта­ви­а­на13. Наи­бо­лее зна­чи­мым реаль­ным лицом в Буко­ли­ках ока­зы­ва­ет­ся не три­ум­вир, а извест­ный поли­ти­че­ский дея­тель и покро­ви­тель искусств Ази­ний Пол­ли­он (см. Ecl. III, IV, VIII)14. В целом, пер­вое вхо­дя­щее в кано­ни­че­ский кор­пус сочи­не­ние Вер­ги­лия гово­рит о духов­ной неза­ви­си­мо­сти поэта. Вос­пе­ва­ние тихой сель­ской жиз­ни про­ти­во­по­став­ля­лось ужа­сам граж­дан­ских рас­прей. Выход из постиг­шей Ита­лию ката­стро­фы поэт видел в воз­вра­ще­нии к про­сто­те и безыс­кус­но­сти вооб­ра­жае­мой Арка­дии. Сме­на веков и воз­рож­де­ние Сатур­но­ва цар­ства обу­слов­ли­ва­лись рож­де­ни­ем чудес­но­го спа­си­те­ля и появ­ле­ни­ем ново­го поко­ле­ния людей. Подоб­ные идеи, широ­ко рас­про­стра­нив­ши­е­ся в обще­ст­вен­ном созна­нии, не мог­ли быть резуль­та­том чье­го бы то ни было «зака­за».

При­мер­но в то же вре­мя, когда писа­лись Буко­ли­ки, Окта­виан зани­мал­ся подав­ле­ни­ем недо­вольств и кон­фис­ка­ци­я­ми. Он все яснее пони­мал бес­пер­спек­тив­ность этой поли­ти­ки, осо­зна­вая силу тра­ди­цио­на­лист­ской идео­ло­гии ита­лий­ско­го насе­ле­ния. После Филипп (42 г.) и перу­зий­ских собы­тий (41 — фев­раль 40 гг.) Окта­виан начал выра­ба­ты­вать новый поли­ти­че­ский курс, пыта­ясь най­ти более широ­кую и надеж­ную соци­аль­ную опо­ру, чем толь­ко вете­ра­ны Цеза­ря. Пово­рот три­ум­ви­ра к инте­ре­сам граж­дан­ско­го насе­ле­ния Ита­лии вызвал сим­па­тии со сто­ро­ны Вер­ги­лия (как и Гора­ция)15. Поэ­зия и поли­ти­ка в этот момент дви­га­лись навстре­чу друг дру­гу, посколь­ку под­пи­ты­ва­лись одним и тем же источ­ни­ком — настро­е­ни­я­ми ита­лий­цев.

Вер­ги­лий сумел выра­зить бро­див­шие в обще­ст­вен­ном созна­нии идеи и чув­ства. Будучи сфор­му­ли­ро­ва­ны гени­аль­ным поэтом, они при­об­ре­ли допол­ни­тель­ный импульс и мощь. Не в послед­нюю оче­редь пото­му, что были заме­че­ны Меце­на­том и под­хва­че­ны Окта­виа­ном. Этот резо­нанс высо­ко­го искус­ства и рас­чет­ли­вой поли­ти­ки послу­жил осно­вой осо­бых отно­ше­ний, уста­но­вив­ших­ся вско­ре меж­ду поэтом и вла­стью16. Даю­щей сто­ро­ной здесь был не бога­тый и вли­я­тель­ный Меце­нат и даже не ста­но­вив­ший­ся все более могу­ще­ст­вен­ным Окта­виан, а преж­де все­го тихий и по-дере­вен­ски про­сто­ва­тый Вер­ги­лий. Созвуч­ные обще­ст­вен­ным настро­е­ни­ям сти­хи ста­но­ви­лись свя­зу­ю­щей мате­ри­ей, при­да­вав­шей проч­ность воен­ным победа­ми и блеск ново­му прав­ле­нию.

Вер­ги­лий был до кон­ца жиз­ни свя­зан с Авгу­стом и Меце­на­том, но их бли­зость нико­гда не огра­ни­чи­ва­лась вза­им­ны­ми праг­ма­ти­че­ски­ми инте­ре­са­ми. В осно­ве лежа­ло сход­ство в пони­ма­нии про­блем, сто­яв­ших перед обще­ст­вом, вера в вели­кое буду­щее Рима, свя­зан­ное с судь­бой Авгу­сто­вой «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки». Вер­ги­лий был мощ­ным пре­об­ра­зо­ва­те­лем идей и импуль­сов, шед­ших, с одной сто­ро­ны, от пра­ви­тель­ства, а с дру­гой — от раз­лич­ных сло­ев ита­лий­ско­го граж­дан­ства. с.80 Поэто­му изме­не­ние содер­жа­ния про­из­веде­ний поэта слу­жит инди­ка­то­ром изме­не­ний в идео­ло­гии и поли­ти­ке прин­ци­па­та.

В Геор­ги­ках (36—29 гг.) Вер­ги­лий вос­пел сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ный труд. Это про­из­веде­ние было зака­за­но Меце­на­том, но содер­жа­щи­е­ся там идеи не были чуж­ды и само­му поэту. Они отра­зи­ли фор­ми­ро­вав­шу­ю­ся после раз­гро­ма С. Пом­пея и в пери­од про­ти­во­бор­ства с Анто­ни­ем идео­ло­гию и поли­ти­ку рестав­ра­ции «рес­пуб­ли­ки» и древ­них нра­вов, в осно­ве кото­рых лежал про­стой и здо­ро­вый образ жиз­ни зем­ледель­ца. Курс на вос­ста­нов­ле­ние сель­ско­го хозяй­ства и воз­рож­де­ние рим­ско­го вели­чия пол­но­стью соот­вет­ст­во­вал настро­е­ни­ям Вер­ги­лия. Объ­ек­тив­но поэ­ма была созвуч­на Авгу­сто­вой поли­ти­ке наде­ле­ния зем­лей вете­ра­нов и город­ско­го плеб­са. В резуль­та­те это­го меро­при­я­тия созда­вал­ся новый соци­аль­ный слой, кото­рый дол­жен был стать вер­ной опо­рой режи­му.

Самым выдаю­щим­ся про­из­веде­ни­ем Вер­ги­лия спра­вед­ли­во счи­та­ет­ся эпи­че­ская поэ­ма Эне­ида (29—19 гг.). В ней опи­сы­ва­ют­ся подви­ги мифи­че­ско­го родо­на­чаль­ни­ка рода Юли­ев и всех рим­лян Энея, кото­рый был сыном Анхи­за и боги­ни Вене­ры. Бежав с пре­ста­ре­лым отцом из горя­щей Трои, пре­одолев мно­го­чис­лен­ные пре­пят­ст­вия, Эней выпол­нил волю богов и при­вел сво­их еди­но­пле­мен­ни­ков на берег Ита­лии, чтобы осно­вать государ­ство, при­зван­ное пра­вить миром. Вслед за Эне­ем и дру­ги­ми геро­я­ми рим­ской исто­рии осу­ще­ст­вить вели­кие пред­на­чер­та­ния суж­де­но Авгу­сту, при кото­ром вновь насту­пит Золо­той век (Aen. VI. 792; VIII. 324 sq.)17.

Заказ­чи­ком поэ­мы был сам Август, в чис­ло задач Вер­ги­лия вхо­ди­ло про­слав­ле­ние рода Юли­ев. Одна­ко поэт вышел дале­ко за рам­ки чисто «про­па­ган­дист­ских» задач. Истин­ным пред­ме­том Эне­иды ста­ли не исто­рия, а миф, не Август, а Рим, не свер­шен­ные подви­ги, а пред­опре­де­лен­ная мис­сия18. Хотя содер­жа­ние эпо­са соот­вет­ст­во­ва­ло поли­ти­ке пра­ви­тель­ства, здесь, как и в пред­ше­ст­во­вав­ших про­из­веде­ни­ях, Вер­ги­лий отнюдь не огра­ни­чил­ся оправ­да­ни­ем уже про­веден­ных меро­при­я­тий и теку­щей поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти. Поэт все­гда опе­ре­жал важ­ней­шие шаги пра­ви­тель­ства. Буко­ли­ки под­готав­ли­ва­ли поч­ву для Авгу­сто­вой идео­ло­гии рестав­ра­ции и мира, Геор­ги­ки спо­соб­ст­во­ва­ли обра­ще­нию обще­ства к тра­ди­ци­он­ной систе­ме цен­но­стей, пере­клю­чая его вни­ма­ние на созида­тель­ный мир­ный труд в годы, когда атмо­сфе­ра была нака­ле­на про­ти­во­бор­ст­вом Окта­ви­а­на и Анто­ния. Но речь идет не толь­ко об опе­ре­же­нии на меся­цы и годы. Духов­ный мир Вер­ги­лия был неиз­ме­ри­мо шире и глуб­же сию­ми­нут­ных поли­ти­че­ских про­блем; сво­бод­ный от реше­ния прак­ти­че­ских задач, поэт наме­чал пути, по кото­рым Риму и чело­ве­че­ству пред­сто­я­ло идти в гряду­щие деся­ти­ле­тия и века. Через два года после смер­ти Вер­ги­лия состо­я­лись Секу­ляр­ные игры, долж­ные озна­ме­но­вать наступ­ле­ние ново­го, Золо­то­го века. Еще не одно сто­ле­тие рим­ская поли­ти­ка направ­ля­лась импер­ской иде­ей, с такой силой и откро­вен­но­стью сфор­му­ли­ро­ван­ной в Эне­иде:


Оду­шев­лен­ную медь пусть куют дру­гие неж­нее,
Пусть из мра­мор­ных глыб вая­ют живу­щие лики,
с.81 Луч­ше в судах гово­рят, дви­же­нья небес­но­го кру­га
Тро­стию луч­ше чер­тят и вос­хо­ды све­тил воз­ве­ща­ют, —
Твой же, рим­ля­нин, долг — пол­но­власт­но наро­да­ми пра­вить!
Вот искус­ства твои — пред­пи­сы­вать миру зако­ны,
Всех поко­рен­ных щадить и силой сми­рять непо­кор­ных.
(Aen. VI, 847—853; пере­вод Ф. А. Пет­ров­ско­го)

Поэ­ма про­ни­за­на иде­я­ми пред­опре­де­ле­ния, при­о­ри­те­та нрав­ст­вен­но­го нача­ла. Осо­бое вни­ма­ние уде­ля­ет­ся роли ирра­цио­наль­ных и сверх­при­род­ных сил в исто­рии. Все это неиз­беж­но выво­ди­ло содер­жа­ние про­из­веде­ния за узкие рам­ки пра­ви­тель­ст­вен­ной идео­ло­гии и теку­щей поли­ти­ки19. Прав­ле­ние Авгу­ста, каким бы выдаю­щим­ся прин­цеп­сом он ни ока­зал­ся, было в конеч­ном ито­ге момен­том чело­ве­че­ской исто­рии, тво­ре­ния Вер­ги­лия — досто­я­ни­ем веч­но­сти. Сти­хи слу­жи­ли вла­сти, — она при­слу­ши­ва­лась к поэту. Такое согла­сие было след­ст­ви­ем того, что идео­ло­гия «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» была не про­сто хит­рым манев­ром. Она отра­жа­ла поли­ти­че­ские ори­ен­та­ции ита­лий­ско­го насе­ле­ния и отве­ча­ла жиз­нен­ным потреб­но­стям сре­ди­зем­но­мор­ской импе­рии.

Судь­бы Гора­ция и Вер­ги­лия очень схо­жи, — раз­лич­но худо­же­ст­вен­ное отра­же­ние дей­ст­ви­тель­но­сти. Про­из­веде­ния выдаю­щих­ся совре­мен­ни­ков вза­и­мо­до­пол­ня­ют друг дру­га, давая воз­мож­ность объ­ем­но­го виде­ния духов­ных кол­ли­зий эпо­хи. Гора­ций был сыном воль­ноот­пу­щен­ни­ка, вос­пи­тан­ным на тра­ди­ци­ях rei pub­li­cae. Ока­зав­шись в Гре­ции после смер­ти Цеза­ря, он при­нял уча­стие в бит­ве при Филип­пах на сто­роне Бру­та, о чем позд­нее вспо­ми­нал не без неко­ей бра­ва­ды20.

По воз­вра­ще­нии в Ита­лию Гора­ций, при посред­ни­че­стве Вер­ги­лия и Вария (так­же извест­но­го поэта) позна­ко­мил­ся с Меце­на­том; завя­зав­ша­я­ся друж­ба про­дол­жа­лась до самой смер­ти Меце­на­та в 8 г. до н. э. Совет­ник Авгу­ста пода­рил Гора­цию сабин­скую усадь­бу — при­ста­ни­ще муз поэта. Но их свя­зы­ва­ло нечто боль­шее, чем мер­кан­тиль­ные инте­ре­сы и поли­ти­че­ские рас­че­ты. Не слу­чай­но Гора­ций лишь на два меся­ца пере­жил сво­его покро­ви­те­ля21.

Чело­век мяту­щей­ся души, Гора­ций всю жизнь доби­вал­ся преж­де все­го неза­ви­си­мо­сти не толь­ко мате­ри­аль­ной, но и духов­ной. Он искал сво­бо­ды на пути само­усо­вер­шен­ст­во­ва­ния, дости­же­ния внут­рен­ней гар­мо­нии, рав­но­ве­сия. Отсюда — зна­ме­ни­тая фило­со­фия «золо­той середи­ны», столь созвуч­ная духу Авгу­ста. Если вни­ма­ние Вер­ги­лия было сосре­дото­че­но на мифо­ло­ги­че­ски осмыс­ли­вав­шей­ся исто­рии, то Гора­ция вол­но­ва­ла преж­де все­го прак­ти­че­ская фило­со­фия: про­бле­мы мора­ли, искус­ство жиз­ни. Вер­ги­лий искал ответ на вол­но­вав­шие его вопро­сы в миро­устрой­стве и воле богов, при том, что в цен­тре его кос­мо­са все­гда оста­вал­ся Рим. Гора­ций жаж­дал лич­но­го сча­стья, дости­жи­мо­го, невзи­рая на «внеш­ние» потря­се­ния22.

с.82 Начи­нав­ший как «рес­пуб­ли­ка­нец», Гора­ций пона­ча­лу отно­сил­ся к Окта­виа­ну насто­ро­жен­но и подо­зри­тель­но, одна­ко со вре­ме­нем про­ник­ся к нему сим­па­ти­ей, с непод­дель­ным энту­зи­аз­мом вос­при­няв идео­ло­гию «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки».

В 7 и 16 эпо­дах (напи­сан­ных в 30-е гг.) он изо­бра­зил тра­гедию рим­ско­го наро­да, обре­кав­ше­го себя на поги­бель меж­до­усо­би­ца­ми и про­ли­ти­ем брат­ской кро­ви. В про­ти­во­по­лож­ность Вер­ги­лию, писав­ше­го о при­бли­же­нии Золо­то­го века на ита­лий­ской зем­ле, Гора­ций, пред­видя жду­щую Рим ката­стро­фу, при­зы­вал к бег­ству за оке­ан, на ост­ро­ва бла­жен­ных (Epo­des 16). Одна­ко про­дол­жав­ша­я­ся носталь­ги­че­ская тос­ка по древ­ней кре­стьян­ской Ита­лии, «над­лом­лен­ной доб­ле­сти» пав­шей рес­пуб­ли­ки и ее защит­ни­ке Катоне (Odes III. 6) не поме­ша­ла Гора­цию про­слав­лять Окта­ви­а­на, одер­жав­ше­го верх над Анто­ни­ем и Клео­патрой23. Похо­же, что Гора­ций был в чис­ле увле­чен­ных поры­вом пат­рио­тиз­ма, и вре­мя от Акция до Алек­сан­дрии ока­за­лось пери­о­дом самой горя­чей при­вер­жен­но­сти поэта Окта­виа­ну. Воз­вра­щав­ше­го­ся в Рим победи­те­ля Гора­ций воз­ве­ли­чи­вал в обра­зе Мер­ку­рия; усми­ри­те­ля граж­дан­ских рас­прей поэт назы­вал dux, pa­ter, prin­ceps (ibid. I. 12). В трех пер­вых кни­гах Од (опуб­ли­ко­ван­ных в 23 г. до н. э.) про­сле­жи­ва­ет­ся самая искрен­няя при­зна­тель­ность Авгу­сту за пре­кра­ще­ние граж­дан­ских войн и под­держ­ка про­грам­мы «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки»24.

Судя по хва­леб­ным сти­хам, Гора­ций навсе­гда остал­ся при­вер­жен­цем Авгу­ста. В Car­men sae­cu­la­re, выпол­нен­ном по зака­зу прин­цеп­са к Веко­вым играм 17 г. до н. э., про­слав­ля­ет­ся воца­рив­ший­ся яко­бы Золо­той век. В IV кни­ге Од идет речь о воин­ских победах Авгу­ста в 17—13 гг. Одна­ко в бла­годар­ст­вен­ных изли­я­ни­ях поэта дале­ко не все­гда при­сут­ст­ву­ет искрен­нее чув­ство25. Мож­но не сомне­вать­ся, что свой­ст­вен­ный поэту инди­виду­а­лизм пред­о­хра­нял его от слиш­ком силь­но­го и дли­тель­но­го пат­рио­ти­че­ско­го опья­не­ния, от увле­че­ния импер­ской (и любой дру­гой «государ­ст­вен­ной») иде­ей.

Внут­рен­ний мир Гора­ция по самой сво­ей при­ро­де не мог сомкнуть­ся ни с какой офи­ци­аль­ной идео­ло­ги­ей. С этим, види­мо, свя­зан отли­чав­ший его от Вер­ги­лия пес­си­мизм, про­смат­ри­ваю­щий­ся уже в послед­них сти­хах Рим­ских од (Odes III. 6. 46—48). Эта отстра­нен­ность поэта не понра­ви­лась Авгу­сту, упрек кото­ро­го состо­ял в сущ­но­сти в неже­ла­нии пуб­лич­но объ­явить о сво­ей при­вер­жен­но­сти прин­цеп­су и режи­му26. При­мер­но в это же вре­мя, ок. 25 г. до н. э., Гора­ций отка­зал­ся от пред­ло­жен­ной ему Авгу­стом долж­но­сти лич­но­го сек­ре­та­ря. После опуб­ли­ко­ва­ния трех пер­вых книг Од Гора­ций воз­на­ме­рил­ся оста­вить поэ­зию. Слу­чай­но ли это сов­па­ло по вре­ме­ни с пер­вым серь­ез­ным кри­зи­сом режи­ма в 23 г. до н. э.?27 Такой шаг при­об­рел бы поли­ти­че­ский отте­нок, что было одной из при­чин, по кото­рым Август не поз­во­лил Гора­цию осу­ще­ст­вить свое жела­ние28.

Не сле­ду­ет сво­дить моти­вы поступ­ков поэта к поли­ти­ке. В какой-то момент Гора­ций почув­ст­во­вал, что луч­шее уже напи­са­но. с.83 Но несо­мнен­но и вли­я­ние общей атмо­сфе­ры, царив­шей в обще­стве, появив­ше­е­ся в свя­зи с этим ощу­ще­ние внут­рен­ней отчуж­ден­но­сти от Авгу­сто­ва режи­ма. Пери­пе­тии «рес­пуб­ли­кан­ских» стра­ниц био­гра­фии поэта были вовсе не слу­чай­ны. Даже рань­ше, искрен­но сим­па­ти­зи­руя Авгу­сту, Гора­ций оста­вал­ся ско­рее ари­сто­кра­том-рес­пуб­ли­кан­цем, чем демо­кра­том и монар­хи­стом29. В пер­вые годы после уре­гу­ли­ро­ва­ния 27 г. прин­ци­пат, вся­че­ски под­чер­ки­вав­ший при­вер­жен­ность тра­ди­ци­он­ным инсти­ту­там, еще не отде­лял­ся в обще­ст­вен­ном созна­нии от «рес­пуб­ли­ки». Но как толь­ко наме­ти­лась тре­щи­на, обо­зна­чи­лось раз­ли­чие инте­ре­сов пра­ви­тель­ства и зна­ти, Гора­ций не мог не ощу­тить это­го. Про­из­веде­ния поэта ока­зы­ва­ют­ся чув­ст­ви­тель­ным инди­ка­то­ром изме­не­ний в обще­ст­вен­ных настро­е­ни­ях.

Рас­сло­е­ние рес­пуб­ли­кан­ски-пат­рио­ти­че­ско­го пото­ка обще­ст­вен­но­го созна­ния, воз­ник­ше­го в пери­од до Акций­ской бит­вы, под­спуд­но про­ис­хо­ди­ло на несколь­ких уров­нях и в раз­ных сфе­рах обы­ден­но-пси­хо­ло­ги­че­ской, худо­же­ст­вен­ной и интел­лек­ту­аль­ной дея­тель­но­сти. Обли­че­ние богат­ства и мораль­ной пор­чи само по себе мог­ло иметь раз­ные идео­ло­ги­че­ские и соци­аль­ные под­тек­сты (Odes II. 2; III. 1; 6; 16 etc.). Но про­сле­жи­вае­мая в Посла­ни­ях мысль, что богат­ство и vir­tus — дале­ко не сино­ни­мы, име­ет явно ари­сто­кра­ти­че­скую окрас­ку30. Вряд ли слу­чай­но все более частое появ­ле­ние в позд­них сти­хах Гора­ция тер­ми­на li­ber­tas (и дру­гих про­из­вод­ных от li­ber), кото­рые все­го лишь два­жды появ­ля­ют­ся во всех пер­вых кни­гах Од31. Все это поз­во­ли­ло Ч. Стар­ру вполне спра­вед­ли­во заклю­чить, что в кон­це 20-х гг. Август и Меце­нат в духов­ном смыс­ле «поте­ря­ли» Гора­ция32.

Нет, вели­кий поэт не стал фрон­де­ром, он про­дол­жал выпол­нять «зака­зы» сво­их высо­ких покро­ви­те­лей. Похва­лы прин­цеп­су ста­ли даже более обиль­ны­ми, все более напо­ми­ная непри­кры­тую лесть Овидия и неко­то­рых дру­гих поэтов33. Но вытес­не­ние искрен­них чувств, в поры­ве кото­рых воз­ник­ла «вос­ста­нов­лен­ная рес­пуб­ли­ка», обя­за­тель­ны­ми изъ­яв­ле­ни­я­ми лояль­но­сти отра­жа­ло каче­ст­вен­ное пере­рож­де­ние основ, на кото­рых поко­и­лась государ­ст­вен­ная власть. В этом отно­ше­нии Гора­ций ока­зы­ва­ет­ся про­воз­вест­ни­ком буду­щих идео­ло­гов, но и кри­ти­ков режи­ма, а его сти­хотво­ре­ния — свиде­тель­ства­ми важ­ных изме­не­ний в обще­ст­вен­ном созна­нии, про­ис­хо­див­ших в пер­вые деся­ти­ле­тия прин­ци­па­та.

Про­явив­ше­е­ся в сти­хах Гора­ция охлаж­де­ние к Авгу­сту было одним из симп­то­мов наме­тив­ше­го­ся кри­зи­са34. «Рес­пуб­ли­кан­цы» поко­ле­ния сверст­ни­ков прин­цеп­са, кото­рые с чув­ст­вом облег­че­ния вздох­ну­ли в янва­ре 27 г., теперь ока­за­лись недо­воль­ны недо­ста­точ­ным кон­сер­ва­тиз­мом режи­ма, а глав­ное — уси­ле­ни­ем лич­ной вла­сти Авгу­ста в ущерб исклю­чи­тель­но­му поло­же­нию выс­шей ари­сто­кра­тии. И все же эта, пусть еще вли­я­тель­ная сила, была вынуж­де­на сми­рять­ся, неуклон­но теряя реаль­ную власть. У кон­сер­ва­то­ров не было аль­тер­на­ти­вы: режим Авгу­ста, упор­но дер­жав­ший­ся кон­цеп­ции «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки», был их послед­ней и един­ст­вен­ной надеж­дой.

с.84 Гораздо слож­нее было най­ти пони­ма­ние со сто­ро­ны поко­ле­ния, вырос­ше­го в усло­ви­ях мира. Непу­га­ным моло­дым ари­сто­кра­там новый Рим, изоби­ло­вав­ший удо­воль­ст­ви­я­ми сто­лич­ной жиз­ни, пред­став­лял­ся есте­ствен­ной сре­дой оби­та­ния, а девиз Гора­ция car­pe diem — баналь­ной исти­ной. Они не инте­ре­со­ва­лись поли­ти­кой, твер­до усво­ив, что она вер­шит­ся не на фору­ме, а в пала­тин­ских поко­ях прин­цеп­са. Моло­дых людей мало вол­но­ва­ли рас­ска­зы о сму­тах, граж­дан­ских вой­нах и похо­жие на сказ­ки пре­да­ния о древ­ней рес­пуб­ли­ке и ее геро­ях. Оце­нить заслу­ги Авгу­ста как уми­ротво­ри­те­ля и вос­ста­но­ви­те­ля граж­дан­ско­го согла­сия они были не в состо­я­нии, зато еще в дет­стве слы­ша­ли, что этот покро­ви­тель искусств и побор­ник стро­го­сти нра­вов во дни сво­ей моло­до­сти был жесто­ким убий­цей, но не чурал­ся и любов­ных утех. А теперь болез­нен­ный и желч­ный, неиз­вест­но зачем все еще живу­щий хан­жа пыта­ет­ся поме­шать им весе­ло про­во­дить досуг, навя­зы­вая глу­пые фан­та­зии о ста­рин­ных нра­вах!

Пер­спек­тив­ные сила и зна­че­ние тех или иных настро­е­ний не могут быть сра­зу оце­не­ны даже самы­ми опыт­ны­ми поли­ти­ка­ми. В обще­стве все­гда цир­ку­ли­ру­ет мно­же­ство идей, но лишь в опре­де­лен­ном кон­тек­сте, попав в резо­нанс с тен­ден­ци­я­ми соци­аль­но­го раз­ви­тия, они ста­но­вят­ся фак­то­ра­ми, опре­де­ля­ю­щи­ми даль­ней­ший ход исто­рии. Выдви­же­ние на пер­вый план цен­но­стей част­ной, «досу­жей» жиз­ни, в про­ти­во­по­лож­ность ори­ен­та­ции на актив­ную поли­ти­че­скую дея­тель­ность, разу­ме­ет­ся, с само­го нача­ла про­ти­во­ре­чи­ло про­грам­ме вос­ста­нов­ле­ния древ­ней рес­пуб­ли­кан­ской доб­ле­сти, но сра­зу не мог­ло быть оце­не­но как серь­ез­ная угро­за вла­сти35. После деся­ти­ле­тий граж­дан­ских войн, непо­сред­ст­вен­ной дви­жу­щей силой кото­рых была борь­ба често­лю­бий вождей и дина­стов, такое направ­ле­ние мыс­лей пред­став­ля­лось вполне сов­ме­сти­мым с офи­ци­аль­ной идео­ло­ги­ей «мира». Ново­му режи­му совсем ни к чему были актив­ные поли­ти­че­ские дея­те­ли мас­шта­ба Сци­пи­о­нов и Като­нов (раз­ве лишь в виде ста­туй на Фору­ме Авгу­ста), а тем более — Марии и Сул­лы, Пом­пеи и Цеза­ри, — кото­рые при­ве­ли рес­пуб­ли­ку на край гибе­ли. Их отсут­ст­вие рас­смат­ри­ва­лось пра­ви­тель­ст­вом как усло­вие спо­кой­ст­вия и залог бла­го­по­лу­чия. Одна­ко это был и симп­том серь­ез­ной болез­ни, со вре­ме­нем пора­зив­шей осно­вы рим­ской государ­ст­вен­но­сти. Глу­бо­чай­шее рав­но­ду­шие к обще­ст­вен­ным инте­ре­сам, апо­ли­тизм и утра­та нрав­ст­вен­ных усто­ев гро­зи­ли раз­ру­шить тща­тель­но спро­ек­ти­ро­ван­ные и настой­чи­во воз­во­див­ши­е­ся искус­ст­вен­ные опо­ры «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки».

Новое тече­ние дав­но про­кла­ды­ва­ло себе доро­гу в обще­ст­вен­ной мыс­ли, впи­ты­вая идеи, выра­ботан­ные позд­не­клас­си­че­ской и элли­ни­сти­че­ской фило­со­фи­ей, в первую оче­редь эпи­ку­ре­из­мом36. Наи­бо­лее яркое лите­ра­тур­ное выра­же­ние идеи инди­виду­а­лиз­ма и гедо­низ­ма полу­чи­ли в любов­ной эле­гии. Нача­ло это­му жан­ру в рим­ской лите­ра­ту­ре поло­жил сверст­ник Вер­ги­лия Кор­не­лий Галл, сорат­ник Окта­ви­а­на и пер­вый пре­фект Егип­та, столь несчаст­ли­во завер­шив­ший свою карье­ру37. Его наи­бо­лее извест­ны­ми пре­ем­ни­ка­ми на лите­ра­тур­ном попри­ще были Тибулл, Про­пер­ций и Овидий38.

с.85 Любовь ста­но­вит­ся един­ст­вен­ным содер­жа­ни­ем их поэ­зии, изо­бра­жае­мая в ней жизнь замы­ка­ет­ся сфе­рой «досу­га». Сюда ока­зы­ва­ют­ся пере­не­сен­ны­ми важ­ней­шие поня­тия обще­ст­вен­ной жиз­ни: «вер­ность» воз­люб­лен­ной, «бла­го­че­стие» перед Вене­рой и Аму­ром, «долг», «труд», «уме­рен­ность» и др. Это была жиз­нен­ная про­грам­ма, пред­по­ла­гав­шая непри­я­тие окру­жаю­ще­го мира39, по край­ней мере, пре­не­бре­же­ние обще­ст­вен­ны­ми инте­ре­са­ми.

Аль­бий Тибулл, опи­ра­ясь на опыт буко­ли­ки Фео­кри­та и Вер­ги­лия, живо­пи­сал сель­скую жизнь, любовь пас­ту­ха и пас­туш­ки. Каза­лось бы, в пол­ном согла­сии с про­грам­мой воз­рож­де­ния нра­вов пред­ков Тибулл иде­а­ли­зи­ро­вал про­стоту Эне­е­ва Лация. Но имя Авгу­ста в его сти­хах не упо­ми­на­лось ни разу. Напро­тив, у Секс­та Про­пер­ция, кото­рый вос­пе­вал еще победу Окта­ви­а­на над Клео­патрой, имя Авгу­ста встре­ча­лось чем даль­ше, тем чаще. Одна­ко его сла­во­сло­вия зву­ча­ли слиш­ком напы­щен­но, а под­лин­но­го дра­ма­тиз­ма этот поэт дости­гал лишь тогда, когда опи­сы­вал подроб­но­сти сво­их сер­деч­ных пере­жи­ва­ний.

Пол­но­го «осво­бож­де­ния» от боль­ших соци­аль­но-поли­ти­че­ских про­блем достиг Пуб­лий Овидий Назон. Послед­ний вели­кий поэт Авгу­сто­ва века не ощу­щал внут­рен­ней духов­ной свя­зи ни с «рес­пуб­ли­кан­ским» про­шлым, ни с мифо­ло­ги­зи­ро­ван­ным обще­ст­вен­ным созна­ни­ем вре­ме­ни кри­зи­са и офи­ци­аль­ной идео­ло­ги­ей. Пупо­ви­на, свя­зы­вав­шая преды­ду­щее поко­ле­ние с про­бле­ма­ми века смут, ока­за­лась уже разо­рва­на. Овидий — чело­век новой эпо­хи, кото­ро­го ничуть не мучи­ла носталь­гия по непри­тя­за­тель­но­му быту пред­ков, мозо­ли­стым рукам и про­пах­шим потом телам зем­ле­паш­цев и вои­нов. «Пусть дру­гие раду­ют­ся древ­но­сти, — поздрав­ляю себя с тем, что родил­ся лишь теперь», — эти сло­ва были деви­зом Овидия и его почи­та­те­лей из среды рим­ской золо­той моло­де­жи40. Овидий не ску­пил­ся на похва­лы Авгу­сту, но его сла­во­сло­вия вряд ли мог­ли удо­вле­тво­рить прин­цеп­са, ибо вос­тор­ги отно­си­лись не к тому, про­из­но­си­лись совсем не так и не с той «инто­на­ци­ей», как это сле­до­ва­ло бы делать в соот­вет­ст­вии с офи­ци­аль­ной идео­ло­ги­ей вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки и воз­рож­де­ния нра­вов пред­ков.

Овидий не под­хо­дил на роль при­двор­но­го поэта, — он сочи­нял для тех, кто не был в состо­я­нии при­нять за чистую моне­ту пат­рио­ти­че­ский пафос Эне­иды и при­зы­вы к безыс­кус­ной жиз­ни в сель­ской глу­ши. Полем Любов­ных эле­гий и Нау­ки люб­ви были шум­ные город­ские ули­цы и фору­мы, цир­ки, теат­ры, — все те места, где посто­ян­но тол­пит­ся, тол­ка­ет­ся и гудит огром­ное чело­ве­че­ское море41. Имен­но там, где сосре­дото­чи­лись уве­се­ле­ния и удо­воль­ст­вия все­го мира, любовь ста­ла целью и смыс­лом всей жиз­ни, а эсте­ти­ка люб­ви — глав­ным содер­жа­ни­ем поэ­зии; она ста­ла при­да­вать смысл даже тем вещам, кото­рые ранее никак не мог­ли сде­лать­ся пред­ме­том поэ­ти­че­ской фан­та­зии. Геро­я­ми сти­хов Овидия ста­но­ви­лись при­врат­ник и дверь, мешаю­щие ему про­ник­нуть к воз­люб­лен­ной, упря­мый евнух и рев­ни­вый муж, коль­цо, бес­пре­пят­ст­вен­но касаю­ще­е­ся тела Корин­ны, и ее люби­мый попу­гай.

с.86 Не было ли уже само вни­ма­ние к подоб­ным мело­чам вызо­вом офи­ци­аль­ной мора­ли, про­слав­ляв­шей суро­вую доб­ро­де­тель пред­ков? Не ока­зы­ва­лись ли собра­ния золо­той моло­де­жи в доме Мес­са­лы Кор­ви­на, где Овидий декла­ми­ро­вал свои сти­хи, неким клу­бом оппо­зи­ции? И раз­ве мог­ли спо­соб­ст­во­вать росту вели­чия Цеза­ря и Pax Ro­ma­na щего­ли, для кото­рых поко­рить жен­щи­ну было важ­нее и почет­нее, чем взять вра­же­скую кре­пость?

Это и долж­но было послу­жить глав­ной при­чи­ной ссыл­ки Овидия в 8 г. н. э. в дале­кий вар­вар­ский край. Что нака­за­ние после­до­ва­ло по слу­чаю, толь­ко через несколь­ко лет после изда­ния любов­ных сти­хотво­ре­ний, не уди­ви­тель­но: еще не при­шло вре­мя предъ­яв­лять фор­маль­ные обви­не­ния за сло­ва42. Это была месть вла­сте­ли­на мира, осо­знав­ше­го свое бес­си­лие перед таки­ми, каза­лось бы, эфе­мер­ны­ми и сла­бы­ми веща­ми, как сти­хи, мыс­ли, настро­е­ния и чув­ства поэта, пере­мен­чи­вые, как любовь Корин­ны. Какие бы при­двор­ные интри­ги ни послу­жи­ли пово­дом для нака­за­ния, лич­ную судь­бу поэта реши­ло зрев­шее под­спуд­но у Авгу­ста горь­кое чув­ство разо­ча­ро­ва­ния. К кон­цу бле­стя­ще­го прав­ле­ния видав­ший виды поли­тик ощу­тил, что тен­ден­ции, отра­зив­ши­е­ся в твор­че­стве Овидия, наби­ра­ют силу. И они несов­ме­сти­мы с иде­я­ми реани­ма­ции ста­рин­ных рим­ских доб­ро­де­те­лей, играв­ши­ми столь важ­ную роль в «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ке».

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Лите­ра­ту­ра по исто­рии Авгу­сто­ва века обшир­на. Назо­ву лишь неко­то­рые важ­ней­шие работы и обзо­ры: Н. А. Маш­кин: Прин­ци­пат Авгу­ста. Про­ис­хож­де­ние и соци­аль­ная сущ­ность. Москва/Ленин­град 1949 (осо­бен­но с. 311—376); М. Л. Гас­па­ров: Зару­беж­ная лите­ра­ту­ра о прин­ци­па­те Авгу­ста, in: ВДИ 1958, № 2, с. 221—233; А. Б. Его­ров: Рим на гра­ни эпох. Про­бле­мы рож­де­ния и фор­ми­ро­ва­ния прин­ци­па­та. Ленин­град 1985, с. 4—15; В. Н. Пар­фе­нов: Рим от Цеза­ря до Авгу­ста. Сара­тов 1987; И. Ш. Шиф­ман: Цезарь Август. Ленин­град 1990; Ф. А. Михай­лов­ский: Ста­нов­ле­ние прин­ци­па­та. Рес­пуб­ли­кан­ские тра­ди­ции в оформ­ле­нии импе­ра­тор­ской вла­сти. Москва 2000 (дис­сер­та­ция и авто­ре­фе­рат); Idem: Власть Окта­ви­а­на-Авгу­ста. Москва 2000; R. Sy­me: The Ro­man re­vo­lu­tion. Ox­ford 1939; M. Ham­mond: The Augus­tan prin­ci­pa­te in theo­ry and prac­ti­ce. New York 1968. Esp. «Ap­pen­dix», p. 335—391; P. Pe­tit: His­toi­re ge­ne­ra­le de l’em­pi­re Ro­main. Pa­ris 1974, p. 7—68; Cae­sar Augus­tus. Se­ven as­pects. Ed. by F. Mil­lar and E. Se­gal. Ox­ford 1984; Between re­pub­lic and em­pi­re: in­terpre­ta­tions of Augus­tus and his prin­ci­pa­te. Ed. by K. A. Raaf­laub and M. To­her. Ber­ke­ley, 1990; W. Eck: Augus­tus und sei­ne Zeit. Mün­chen 1998; J. Blei­cken: Augus­tus. Ber­lin 1999; D. Kie­nast: Augus­tus. Prin­ceps und Mo­narch. Darmstadt 1999. Общая про­бле­ма­ти­ка и раз­вер­ну­тый исто­рио­гра­фи­че­ский обзор см. так­же Я. Ю. Меже­риц­кий: «Рес­пуб­ли­кан­ская монар­хия»: мета­мор­фо­зы идео­ло­гии и поли­ти­ки импе­ра­то­ра Авгу­ста. Москва/Калу­га 1994 (далее: РММ).
  • с.87
  • 2Неко­то­рые заблуж­де­ния про­ис­хо­дят от сме­ше­ния рим­ских поня­тий и совре­мен­ных тер­ми­нов, име­ю­щих латин­ское про­ис­хож­де­ние, но при­об­рет­ших за два тыся­че­ле­тия новый куль­тур­но-исто­ри­че­ский смысл. Пере­вод «вос­ста­нов­лен­ная рес­пуб­ли­ка» весь­ма при­бли­зи­тель­но пере­да­ет смысл рим­ско­го res pub­li­ca res­ti­tu­ta. На рубе­же эпох поли­ти­че­ская тер­ми­но­ло­гия сохра­ня­ла семан­ти­ку, сфор­ми­ро­вав­шу­ю­ся в пред­ше­ст­во­вав­ший пери­од. В част­но­сти, тер­мин res pub­li­ca пони­мал­ся как «дело наро­да», «обще­ст­вен­ное досто­я­ние», «то, что каса­ет­ся инте­ре­сов всех граж­дан». Как res pub­li­ca рас­це­ни­ва­лось так­же поли­ти­че­ское устрой­ство, режим (но не фор­ма государ­ства: с точ­ки зре­ния совре­мен­ной государ­ст­вен­но-пра­во­вой тео­рии это мог­ла быть и монар­хия, напри­мер, в пери­од пер­вых рим­ских царей), при кото­ром государ­ство при­над­ле­жит не «пар­ти­ям» (т. е. груп­пи­ров­кам) или отдель­ным узур­па­то­рам, а всем граж­да­нам и отра­жа­ет, в иде­а­ле, инте­ре­сы граж­дан­ско­го кол­лек­ти­ва в целом. См. РММ, с. 9—11.
  • 3Лите­ра­ту­ра по теме в целом и о каж­дом из поэтов Авгу­сто­ва века необо­зри­ма. Неко­то­рые общие работы: М. Л. Гас­па­ров: Гре­че­ская и рим­ская лите­ра­ту­ра I в. до н. э.; Гре­че­ская и рим­ская лите­ра­ту­ра I в. н. э., in: Исто­рия все­мир­ной лите­ра­ту­ры: В 8 томах. Т. 1. М. 1983. С. 437—485. J. Grif­fin: La­tin poets and Ro­man li­fe. Lon­don 1985; G. Wil­liams: Chan­ge and dec­li­ne: Ro­man li­te­ra­tu­re in the ear­ly em­pi­re. Ber­ke­ley 1978; Poet­ry and po­li­tics in the age of Augus­tus. Eds. T. Wood­man and D. West. Lon­don/New York 1984. Цен­ный мате­рил сосре­дото­чен в ряде томов кол­лек­тив­но­го труда Aufstieg und Nie­der­gang der rö­mi­schen Welt (Ber­lin/New York 1972 и слл.; далее: ANRW), кото­рые посвя­ще­ны лите­ра­ту­ре Авгу­сто­ва века (ANRW. Vol. II. 30. 1—3; 31. 1—4). См. обзор с обшир­ной биб­лио­гра­фи­ей D. Little: Po­li­tics in Augus­tan poet­ry, ibi­dem, Bd. II. 30. 1, p. 254—370.
  • 4Пре­сле­до­ва­нию за лите­ра­тур­ную дея­тель­ность при Авгу­сте под­верг­лись Тит Лаби­ен, Кас­сий Север, Овидий. Прав­да, пер­вые два были нака­за­ны за злоб­ные и в зна­чи­тель­ной мере кле­вет­ни­че­ские напад­ки на рим­скую знать (см. Sen. Rhet. Contr. X. Praef. 4—8; Dio LVI. 27. 1; Suet. Cal. 16. 1. etc.), а Овидий ока­зал­ся втя­ну­тым в какую-то поли­ти­че­скую интри­гу. Не слу­чай­но Кре­му­ций Корд в сво­ей защи­ти­тель­ной речи ссы­лал­ся на при­ме­ры тер­пи­мо­сти Авгу­ста к про­яв­ле­ни­ям поли­ти­че­ско­го сво­бо­до­мыс­лия (Tac. Ann. IV. 34). Comp. Sen. Rhet. Contr. II. 12—13; IV. Praef. 5.
  • 5О лите­ра­тур­ном патро­на­те в кон­це Рес­пуб­ли­ки и в пери­од Ран­ней Импе­рии см. Li­te­ra­ry and ar­tis­tic pat­ro­na­ge in an­cient Ro­me. Ed. B. K. Gold. Aus­tin 1982 (в частн. G. Wil­liams: Pha­ses in po­li­ti­cal pat­ro­na­ge of li­te­ra­tu­re in Ro­me, p. 3—27; P. Whi­te: Po­si­tions for poets in ear­ly im­pe­rial Ro­me, p. 50—66 etc.); Li­te­ra­ry pat­ro­na­ge in Gree­ce and Ro­me. Univ. of North Ca­lif. 1987 (см. так­же ста­тью о Гора­ции и Меце­на­те, ibi­dem, p. 115—141).
  • 6Этот аспект не обо­шел сво­им вни­ма­ни­ем и Р. Сайм. См. осо­бен­но XXX гла­ву его Рим­ской рево­лю­ции под назва­ни­ем Орга­ни­за­ция обще­ст­вен­но­го мне­ния, где Меце­нат изо­бра­жен в каче­стве функ­ци­о­не­ра, с помо­щью кото­ро­го Август осу­ществлял свою про­па­ган­дист­скую дея­тель­ность. Ука­зы­вая, что Ливий, Гора­ций и Вер­ги­лий были в дру­же­ских отно­ше­ни­ях с Авгу­стом, Сайм под­чер­ки­вал, что «лич­ные и мате­ри­аль­ные инте­ре­сы» мог­ли «под­креп­лять, если не иска­жать, эмо­ции, есте­ствен­ные для пред­ста­ви­те­лей миро­лю­би­во­го и не участ­во­вав­ше­го в поли­ти­ке слоя обще­ства» (R. Sy­me: The Ro­man re­vo­lu­tion, p. 464—465).
  • 7На искрен­но­сти и глу­бине чувств, сто­яв­ших за вос­хва­ле­ни­я­ми поэтов и в свою оче­редь осно­ван­ных на искрен­но­сти само­го Авгу­ста, наста­и­ва­ет, и не без осно­ва­ний, М. Хэм­монд (M. Ham­mond: The sin­ce­ri­ty of Augus­tus, in: Har­vard stu­dies in clas­si­cal phi­lo­lo­gy. 1985, Vol. 69, p. 139—162, s. p. 143).
  • с.88
  • 8Твор­че­ству Вер­ги­лия, вклю­чая его поли­ти­ко-идео­ло­ги­че­ский кон­текст, посвя­ще­ны сот­ни, если не тыся­чи, работ. Сре­ди них: Н. Ф. Дера­та­ни: Вер­ги­лий и Август, in: ВДИ 1946, № 4, с. 66—75; С. С. Аве­рин­цев: Внеш­нее и внут­рен­нее в поэ­зии Вер­ги­лия, in: Поэ­ти­ка рим­ской лите­ра­ту­ры. Москва 1989, с. 22—52; Н. В. Вулих: Поэ­зия и поли­ти­ка в «Эне­иде» Вер­ги­лия, in: ВДИ, 1981, № 3, с. 147—160; М. Л. Гас­па­ров: Вер­ги­лий — поэт буду­ще­го, in: Вер­ги­лий, Буко­ли­ки. Геор­ги­ки. Эне­ида. Москва 1979; Г. К. Забу­лис: Sa­tur­ni tel­lus Вер­ги­лия (К вопро­су о фор­ми­ро­ва­нии идео­ло­гии эпо­хи Авгу­ста), in: ВДИ 1960, № 2, с. 95—123; С. А. Оше­ров: Исто­рия, судь­ба и чело­век в «Эне­иде» Вер­ги­лия, in: Антич­ность и совре­мен­ность. Москва 1972, с. 317—319; V. Pö­schl: Die Dichtkunst Vir­gils. Wies­ba­den 1950; K. Büch­ner: Ver­gi­lius Ma­ro, der Dich­ter der Rö­mer. Stuttgart 1960; A. F. Sto­cker: Ver­gil in the ser­vi­ce of Augus­tus, in: Ver­gi­lius 1980, Vol. 26, p. 1—9; Wege zu Ver­gil. Hrsg. von H. Op­per­man. Darmstadt 1963 (Wege der Forschung, Bd. 19); A. Wlo­sok: Ver­gil in der neue­ren Forschung, in: Gym­na­sium 1973, Bd. 80, Hft. 1/2, S. 139—141.
  • 9Имен­но так интер­пре­ти­ру­ет поэ­зию Вер­ги­лия Н. А. Маш­кин (Прин­ци­пат Авгу­ста, с. 569—572). В 70—80-е гг. такие авто­ры, как М. Л. Гас­па­ров, Н. В. Вулих, Г. К. Забу­лис, опро­вер­гая эту точ­ку зре­ния, наста­и­ва­ли на само­сто­я­тель­но­сти, «поли­фо­нич­но­сти» и внут­рен­ней неза­ви­си­мо­сти поэта перед Авгу­стом. См. инте­рес­ный обзор оце­нок по это­му вопро­су твор­че­ства Вер­ги­лия в ста­тье С. С. Аве­рин­це­ва «Внеш­нее и внут­рен­нее в поэ­зии Вер­ги­лия», с. 29—38, 34—35 (оцен­ка совет­ской исто­рио­гра­фии).
  • 10Аско­ний Педи­ан свиде­тель­ст­ву­ет, что Вер­ги­лий при­сту­пил к напи­са­нию Эклог в воз­расте 28 лет; Донат отво­дит на них 3 года. См. E. Diehl: Die Vi­tae Vir­gi­lia­nae und ih­re an­ti­ken Quel­len. Bonn 1911, S. 44 (1. 1); 14 (1. 23). Comp. H. J. Ro­se: The Ec­lo­gues of Ver­gil. Ber­ke­ley 1942, p. 251.
  • 11Осно­ван­ное на сомни­тель­ных свиде­тель­ствах и при­пи­сы­вае­мых ран­не­му Вер­ги­лию фраг­мен­тах и сти­хах (в част­но­сти Cu­lex) мне­ние, соглас­но кото­ро­му буду­щий поэт и юный Окта­виан были зна­ко­мы со школь­ных лет, не выдер­жи­ва­ет кри­ти­ки. Его при­дер­жи­вал­ся Т. Франк (T. Frank: Ver­gil: a bio­gra­phy. New York 1922, p. 18, 28 ff.; cf. 89), кото­рый утвер­жда­ет, что Вер­ги­лий «все­гда был пре­дан» Окта­виа­ну. Сравн. E. A. Fred­ricksmeyer: Oc­ta­vian and the uni­ty of Vir­gils first Ec­lo­gue, in: Her­mes 1988, Bd. 94, p 208—218; C. G. Har­die: Oc­ta­vian and Ec­lo­gue I, in: The an­cient his­to­rian and his ma­te­rials. Farnbo­rough 1975, p. 109—122.
  • 12На кри­ти­че­ские ноты в отно­ше­нии Окта­ви­а­на в этих и неко­то­рых дру­гих экло­гах обра­ти­ли вни­ма­ние: T. R. Glo­ver: Vir­gil. 3 ed. Lon­don 1915, p. 25—26, 154—155; R. S. Conway: Har­vard lec­tu­res on the Ver­gi­lian age. Cambr., Mass. 1928, p. 32—35. Comp. Ch. Starr: Vir­gil’s ac­cep­tan­ce of Oc­ta­vian, in: Ame­ri­can Jour­nal of Phi­lo­lo­gy. Bal­ti­mor 1955, Vol. 76, p. 36—46, on p. 38—40 (= Ch. Starr: Es­says on an­cient his­to­ry. Lei­den 1979, p. 228—240), p. 36 (230), n. 5. Упо­ми­на­ние в Ecl. IX. 47 звезды Цеза­ря отно­сит­ся к дик­та­то­ру, смерть кото­ро­го свя­зы­ва­лась Вер­ги­ли­ем с раз­вя­зы­ва­ни­ем граж­дан­ских войн. Сравн. Georg. I. 466 sqq.
  • 13Сре­ди иных вер­сий: ребе­нок Пол­ли­о­на; сам нарож­даю­щий­ся Золо­той век (напр. К. П. Полон­ская, opus cit., с. 18). Послед­няя точ­ка зре­ния неубеди­тель­на, посколь­ку в IV экло­ге речь идет лишь о золо­том поко­ле­нии людей, а не «веке». Пред­став­ля­ет­ся, что вопрос о лич­но­сти мла­ден­ца не име­ет прин­ци­пи­аль­но­го зна­че­ния, посколь­ку для само­го поэта важен был не кон­крет­ный ново­рож­ден­ный, а вызван­ный фак­том его рож­де­ния образ. Само поня­тие «Золо­той век» (aurea sae­cu­la) появи­лось с.89 в Эне­иде, где так­же впер­вые в раз­вер­ну­том виде пред­став­ле­на кон­цеп­ция вто­ро­го Золо­то­го века при Авгу­сте. Подроб­нее см. Ю. Г. Чер­ны­шов: Три кон­цеп­ции «Сатур­но­ва цар­ства» у Вер­ги­лия, in: Антич­ная граж­дан­ская общи­на. Ленин­град 1986, с. 102—110; Idem: К про­бле­ме «само­оцен­ки» прин­ци­па­та Авгу­ста, с. 44—46. Сравн. РММ, с. 96—97.
  • 14Один из антич­ных био­гра­фов Вер­ги­лия, Сер­вий, несколь­ко упро­щая дело, ука­зы­ва­ет, что Экло­ги были созда­ны при покро­ви­тель­стве Пол­ли­о­на, Геор­ги­ки — Меце­на­та, Эне­ида — Авгу­ста (E. Diehl: opus cit., p. 41 (II. 17 sqq.). Comp. H. Ben­net: Ver­gil and Pol­lio, in: AJPh 1930, Vol. LI, p. 325—342; Ch. Starr: opus cit., p. 41—42 (235—236).
  • 15См. РММ с. 140 сл.; сравн. Ch. Starr: opus. cit., p. 38—40.
  • 16Сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние, что Меце­нат пред­ста­вил Вер­ги­лия Окта­виа­ну после того, как тот завер­шил Экло­ги (ок. 39—38 гг.). Об этом сооб­ща­ет один из антич­ных био­гра­фов поэта — Проб (E. Diel: opus cit., p. 43 (I. 17)).
  • 17См. ука­зан­ные ранее работы Н. В. Вулих, С. А. Оше­ро­ва и др., а так­же R. D. Wil­liams: The Aeneid. Lon­don 1987; E. Wistrand: Aeneas and Augus­tus in the Aeneid, in: Era­nos 1984, Vol. 82, p. 195—198. О поня­тии «Золо­той век» у Вер­ги­лия см. при­меч. 13.
  • 18М. Л. Гас­па­ров: Гре­че­ская и рим­ская лите­ра­ту­ра I в. до н. э., с. 459.
  • 19Comp. Ph. Har­die: Vir­gil’s Aeneid: Cos­mos and im­pe­rium. Ox­ford 1986; E. Hen­ry: The vi­gour of pro­phe­cy: A stu­dy of Vir­gil’s Aeneid. Bris­tol 1989.
  • 20См. Hor. Odes II. 7; III. 4, 26; Sat. I. 6, 7; Epist. I. 20. 23; II. 2. sqq.
  • 21См. Suet. De poe­tis. Comp.: Hor. Odes. II. 17. В про­из­веде­ни­ях Гора­ция раз­бро­са­но очень мно­го авто­био­гра­фи­че­ских сведе­ний. См. особ. Hor. Sat. 16.
  • 22О соци­аль­но-поли­ти­че­ских моти­вах твор­че­ства Гора­ция, см. C. Bai­ley, D. R. Shack­le­ton: Pro­fi­le of Ho­ra­ce. Cambr./Mass. 1982; V. Cre­mo­na: La poe­sia ci­vi­le di Ora­zio. Mi­la­no 1986; J. F. D’Al­ton: Ho­ra­ce and his age. A stu­dy of his­to­ri­cal background. New York 1962; E. Doblho­fer: Ho­raz und Augus­tus, in: ANRW II. 31. 3. 1981, S. 1922—1986; E. Le­fev­re: Ho­raz und Mae­ce­nas: ibi­dem, 1981. II. 31. 3, S. 1987—2029.
  • 23Hor. Epo­des I. 9, comp. Odes I. 37.
  • 24Id. Odes I. 12; III. 4; 5.
  • 25На это, в част­но­сти, ука­зы­ва­ет: A. La Pen­na: Ora­zio e l’ideo­lo­gia del prin­zi­pa­to. Tu­rin 1963, p. 24.
  • 26Suet. De poe­tis. Comp. T. Frank: On Augus­tus’ re­fe­ren­ces to Ho­ra­ce, in: CPh 1955, Vol. XX, p. 26—30.
  • 27См. РММ, гл. V, с. 246 слл. Впро­чем, суще­ст­ву­ет мне­ние, что после 23 г. меж­ду Гора­ци­ем и прин­цеп­сом уста­но­ви­лись даже более близ­кие отно­ше­ния (Fraen­kel: Ho­ra­ce. Oxf., 1957, p. 355—356.)
  • 28См. М. Л. Гас­па­ров: Поэ­зия Гора­ция, in: Квинт Гора­ций Флакк. Оды. Эпо­ды. Сати­ры. Посла­ния. Москва 1970, с. 36—37.
  • 29Comp. Odes I. 1. 7; 35; 2. 17—21; III. 1. 1; 2. 20; Epist. I. 1. 76; 19. 37; 20. 23; Sat. I. 6. 17—18.
  • 30Ars poe­ti­ca (Epist. Ad Pis.), 323—32.
  • 31Odes III. 5. 22; 24. 12; IV. 14. 19. Comp. Ep. 1. 69, 107; 7. 36; 10. 40; 16. 63 sqq.; 18. 1 sqq. etc. В Ep. 1. 7 Гора­ций, отста­и­вая соб­ст­вен­ную сво­бо­ду, отверг прось­бу Меце­на­та воз­вра­тить­ся в Рим. Comp. Ep. 1. 18.
  • с.90
  • 32Ch. Starr: Ho­ra­ce and Augus­tus, in: AJPh 1969, Vol. 90, p. 58—64. (Ids. Es­says on an­cient his­to­ry, p. 238—247, on p. 247).
  • 33См. особ. Odes IV. 5. 5—8; 17—32. Comp. A. La Pen­na: Ora­zio…, p. 25, 116 sqq. Сравн. В. Г. Бору­хо­вич: Квинт Гора­ций Флакк. Сара­тов 1993, особ. с. 225 слл.
  • 34Подоб­ное же охлаж­де­ние мож­но обна­ру­жить и у неко­то­рых дру­гих совре­мен­ни­ков, в част­но­сти, у Тита Ливия. Этот сюжет тре­бу­ет отдель­но­го рас­смот­ре­ния.
  • 35Поли­ти­че­ские аспек­ты идео­ло­гии «досу­га» в свя­зи с контрвер­за­ми вре­ме­ни прин­ци­па­та Юли­ев-Клав­ди­ев рас­смот­ре­ны в ста­тье Я. Ю. Меже­риц­кий: Iners oti­um, in: Быт и исто­рия в антич­но­сти. Москва 1988, с. 41—68.
  • 36За недо­стат­ком места здесь не рас­смат­ри­ва­ют­ся фило­соф­ские тече­ния, ока­зы­вав­шие зна­чи­тель­ное вли­я­ние на умо­на­стро­е­ния не толь­ко обра­зо­ван­ных сло­ев обще­ства, но и — в вуль­га­ри­зо­ван­ном виде — на широ­кие кру­ги насе­ле­ния. Боль­шой мате­ри­ал для изу­че­ния это­го аспек­та мета­мор­фоз обще­ст­вен­но­го созна­ния пре­до­став­ля­ют над­пи­си, в первую оче­редь из Пом­пей, и посте­пен­но вво­ди­мые в науч­ный обо­рот папи­ру­сы из зна­ме­ни­той Вил­лы папи­ру­сов в Гер­ку­ла­ну­ме, где обна­ру­же­ны, в част­но­сти, трак­та­ты Фило­де­ма. См. А. И. Неми­ров­ский: Вил­ла папи­ру­сов в Гер­ку­ла­ну­ме и ее биб­лио­те­ка, in: ВДИ 1991, № 4, с. 170—182. В целом о рас­про­стра­не­нии в Риме элли­ни­сти­че­ской фило­со­фии: R. Har­der : Die Ein­bür­ge­rung der Phi­lo­sop­hie in Rom, in: Die An­ti­ke 5 (1929), S. 291—316 (= id. Klei­ne Schrif­ten. Mün­chen 1960. S. 330—353, und in: K. Büch­ner (Hg.): Das neue Ci­ce­ro­bild. Darmstadt 1971, S. 10—37); G. Gar­ba­ri­no : Ro­ma e la fi­lo­so­fia gre­ca dal­le ori­gi­ni alia fi­ne del II se­co­lo a.C., 2 vol. Tu­rin 1973 etc.
  • 37См. РММ, с. 244—245.
  • 38Comp. Ovid. Tris­tia IV. 10. 53—54.
  • 39Сравн. М. Л. Гас­па­ров: Гре­че­ская и рим­ская лите­ра­ту­ра I в. до н. э., с. 466 слл.
  • 40Ovid. Ars aman­di III. 121—122. Мысль о при­о­ри­те­те совре­мен­но­сти перед «древ­но­стью» в после­дую­щие деся­ти­ле­тия обер­нет­ся совер­шен­но иной сто­ро­ной, пре­вра­тив­шись в идей­ное ору­жие сто­рон­ни­ков режи­ма про­тив рев­ни­те­лей ста­ри­ны из рядов «сенат­ской» оппо­зи­ции. Это сюжет, тре­бу­ю­щий спе­ци­аль­ной раз­ра­бот­ки. См. напр. Я. Ю. Меже­риц­кий. «Древ­ность» и «новиз­на»: эво­лю­ция исто­риз­ма в идео­ло­гии ран­не­го прин­ци­па­та, in: Антич­ность и совре­мен­ность. Москва 1971, с. 98—103.
  • 41См. Г. С. Кна­бе: Древ­ний Рим, с. 153 слл.
  • 42См. Н. В. Вулих: Овидий и Август, in: ВДИ 1988, № 1, с. 151—180; М. Л. Гас­па­ров: Три под­сту­па к поэ­зии Овидия, in: Овидий. Эле­гии и малые поэ­мы. Москва 1973, с. 5—32; Idem: Овидий в изгна­нии, in: Пуб­лий Овидий Назон. Скорб­ные эле­гии. Пись­ма с Пон­та. Москва 1982, с. 189—224 (см. так­же поле­ми­ку Вулих и Гас­па­ро­ва в Вопро­сах лите­ра­ту­ры, 1985, № 7); R. Sy­me: His­to­ry in Ovid. Ox­ford 1978; J. C. Thi­bault: The mys­te­ry of Ovid’s exi­le. Ber­ke­ley/Los An­ge­les, 1984.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1303242327 1303322046 1341515196 1343696784 1343700495 1343702603