с.57 Сулла был, по справедливой оценке В. Шура, «крупнейший политический талант своего поколения»1. Свои способности политика и дипломата он продемонстрировал еще во время Югуртинской, а позднее и Митридатовой войны. Весьма пригодились они ему и в ходе решающей схватки с марианцами в 83—
Идеологическое обоснование. В 84 г. Сулла отправил в Италию послание с перечислением своих полководческих заслуг начиная с Югуртинской и кончая Митридатовой войной3. Он гордится тем, говорилось также в письме, что предоставил убежище бежавшим от произвола Цинны и Мария и облегчил их бедствия (Vell. II. 23. 3; Oros. V. 20. 1; Eutr. V. 7. 3). В награду за это политические противники объявили его врагом, разрушили его дом, убили его друзей, его жена и дети еле спаслись бегством. «Теперь он немедленно явится на помощь Риму и отомстит врагам за все ими содеянное. Всем прочим гражданам, в том числе и новым, Сулла обещал наперед полное прощение» (App.
Неудивительно, что столь «многообещающее» послание вызвало в Риме однозначную реакцию — «всех обуял страх (δέος)». Принцепс сената Луций Валерий Флакк произнес речь, в которой выступил за переговоры с Суллой4. Patres отправили к Сулле посольство, которое должно было примирить его с врагами, предлагая ему известить сенат, если он нуждается в обеспечении безопасности. Консулам Луцию Корнелию Цинне и Гнею Папирию Карбону сенаторы запретили набирать войско, пока не придет ответ от Суллы (App.
Послам сената Сулла заявил, что не будет другом преступников (ἀνδράσι τοιάδε ἐργασαμένοις), но не возражает, если государство даст им (марианцам) возможность спастись (πόλει δ᾿ οὐ φθονήσειν χαριζομένῃ τὴν σωτηρίαν αὐτοῖς)5. с.58 Тем же, кто нашел у него приют и примкнет к нему в будущем, он обеспечит безопасность с помощью своего преданного войска. Кроме того, победитель Митридата требовал вернуть все имущество, должности и привилегии, которыми он пользовался прежде. Из «этого ответа становилось совершенно ясно, что Сулла не собирается распускать свою армию, и что он помышляет уже о тирании (ἀλλὰ τὴν τυραννίδα ἤδη διανοούμενος)» (App.
Рассказ Аппиана чрезвычайно любопытен. Г. Бэкер писал, что «как Ганнибал растапливал Альпы с помощью уксуса, так и Сулла подготавливал себе почву обработкой общественного мнения в Италии»6. Однако подготовка эта выглядит довольно странно. Обращают на себя внимание два обстоятельства. С одной стороны, письмо Суллы «было не просто оправданием его требований. Оно представляло собой попытку отсечь циннанцев от двух их главных опор — сената и недавно обретших гражданство италийцев»7. Сулла реализовывал старинный римский принцип divide et impera. С другой же стороны, он подчеркнуто не желал замечать, что командует незаконно8, ибо лишен проконсульских полномочий и объявлен врагом Рима (App. Mithr. 59—
Правда, Сулла не пренебрег оправданием своих действий. Прежде всего, он выступал в защиту собственной dignitas, ради чего нобили готовы были использовать любые средства и что впоследствии стало удобным предлогом для Цезаря в его борьбе с помпеянцами (Caes.
В периохах Ливия (возможно, через труд Сизенны)22 нашла отражение крайне просулланская версия событий — будто бы Сулла был готов пойти на соглашение, если восстановят в правах тех, кто бежал к нему. Сенат не возражал, но Карбон и его сторонники предпочли воевать (Per. 84). Весьма вероятно, что такая трактовка является не позднейшим измышлением победителей, а уже тогда распространялась среди не самой осведомленной части сограждан, подчеркивая умеренность Суллы и экстремизм его врагов, а заодно демонстрируя поддержку полководца сенатом.
Обращение со своим войском. В 85 г. Сулла завершил войну с Митридатом Дарданским миром. Условия мира были достаточно мягкими, более того, по сути, являлись договором о союзе23. Войско упрекало Суллу в том, что он не покарал понтийского царя за резню римлян в Азии и дал ему уйти с награбленными сокровищами24, однако уже в древности понимали, что Сулла спешил заключить мир, чтобы обратиться против марианцев в Италии (Flor. III. 5. 11; Eutr. V. 7. 2). Правда, ему пришлось убеждать собственных солдат с.60 в правильности своих действий, ибо иначе Митридат и Фимбрия объединились бы, а с обоими ему воевать не по силам (Plut. Sulla. 24. 4; Gran. Lic. 26 F), что было явной неправдой25.
Хотя Сулла похвалялся в 84 г. перед сенатом, что располагает преданным войском (στρατὸν εὔνουν — App.
Весной 83 г. Сулла разбил при Тифатской горе консула Гая Норбана. По мнению Суллы, именно благодаря этой победе его воины не разошлись по домам (Plut. Sulla. 27. 6). Признание полководца поразительно: он лишний раз расписывается в собственном правовом нигилизме, ибо обязан был распустить войска по вступлении на землю Италии. Впрочем, трудно сказать, насколько прав был Сулла, сомневаясь в своих воинах — их поведение показывает, что он ошибался29. Другое дело, что не последнюю роль в этом, вероятно, сыграло и его умелое поведение, без которого все могло обернуться по-иному.
Переманивание на свою сторону противника. Первой операцией такого рода стала нейтрализация армии Фимбрии. Сулла предпочел пойти на переговоры, во время которых солдаты марианского полководца начали переходить на его сторону. Важно отметить, что Фимбрия сам стал во главе войска, добившись его расположения и умертвив консула Валерия Флакка. Он удачно воевал, разбив Митридата при Милетополе30. Тем не менее, его влияние на солдат оказалось недостаточным, чтобы противостоять агитации Суллы. Фимбрия оказался без армии и, опасаясь жестокости врага, покончил с собой. Сулла выдал его труп вольноотпущенникам для погребения, «заметив, что в этом он не будет подражать Цинне и Марию в Риме, которые многих осудили на смерть, а кроме того, лишили с.61 их еще и погребения» (App. Mithr. 59—
Второй раз Сулла провел подобную операцию уже в Италии. После победы над Норбаном он направился к Теану, где находилась армия второго консула, Луция Сципиона. Сулла предпочел вступить с ним в переговоры. Аппиан объяснял это тем, что победитель Митридата не столько нуждался в мире, сколько надеялся на волнения в войске противника, не слишком стремившегося воевать (στασιάσειν προσδοκῶντες αὐτοῦ τὸν στρατὸν ἀθύμως ἔχοντα — App.
Особо следует сказать и об отдельных перебежчиках из представителей верхушки. После высадки в Италии к Сулле стали стекаться сенаторы, причем не только единомышленники (некоторое их число, как уже говорилось, было в его лагере и прежде) вроде Метелла Пия и Красса. На его сторону начали переходить те, кто прежде не был его сторонником, а то и просто относился в свое время к числу врагов: Публий Корнелий Цетег — один из тех, кого Сулла объявил hostis в 88 г., Луций Марций Филипп, Гней Помпей, Марк Эмилий Лепид, Квинт Лукреций Офелла, Гай Веррес, вероятно, и сам принцепс сената Луций Валерий Флакк34. Ливий пишет, что к Сулле сбежалась вся знать (nobilitas omnis — Liv. Per. 85). Это, естественно, преувеличение, но оно исходит явно с.62 из сулланских кругов, которым было выгодно представить, что у них собрался цвет Рима. Возможно, что в тот момент большинство сената поддерживало Суллу35. Но не все шло гладко. Когда Сулла предложил перейти к нему Сципиону, как то сделала армия консула, тот отказался. Правда, несмотря на это, он был отпущен невредимым вместе с сыном (App.
Особо следует отметить два случая. В 82 г. к Сулле обратился с просьбой принять его на свою сторону Публий Альбинован. Тот согласился, но потребовал, чтобы Альбинован совершил «нечто замечательное» (ἀξιόλογον). Последний пригласил к себе на обед Гая Антипатра и Флавия Фимбрию, брата Гая Фимбрии, и убил их (App.
Сулла и италийцы. Как уже говорилось, в послании сенату Сулла обещал безопасность (προύλεγεν οὐδενὶ μέμψεσθαι περὶ οὐδενός) новым гражданам (νεοπολίταις), т. е. италийцам, что, очевидно, подразумевало и сохранение за ними гражданских прав (App.
с.63 Весной 83 г. Сулла высадился в Италии, в Брундизии, который впустил его без боя. За это город получил свободу от податей (ἀτέλειαν — App.
Но уже летом 83 г. Сулла стал разорять земли тех, кто не покорился ему. В то же время он стал направлять вербовщиков к италийцам, «действуя дружелюбным обхождением, страхом, деньгами, обещаниями (φιλίᾳ τε καὶ φόβῳ καὶ χρήμασι καὶ ἐλπίσιν ἀγείρων)» (App.
Религиозная пропаганда. Сулла был, по-видимому, первым римским полководцем (может, не считая Сципиона Африканского), который стал сознательно стремиться к репутации человека, связанного с богами46. Не исключением стали и события 83—
Заключение. Сулла показал себя мастером психологической войны, хотя и не всегда действовал безупречно с прагматической точки зрения. Его методам был присущ авантюризм — он не слишком стремился к соглашению, выдвигая явно неприемлемые требования, грубо нарушал закон, почти открыто отказываясь распустить армию, до поры до времени не слишком заботился о поддержке со стороны италийцев. Но своего Сулла достиг, и не в последнюю очередь благодаря жившей в нем лисице (но более всего, впрочем, ошибкам марианцев). У многих древних авторов сложилось впечатление о том, что до окончания гражданской войны Сулла «был мягче справедливейшего49, но после победы — неслыханно жесток» (ut dum vincit, mitis ac iustissimo lenior, post victoriam audito fuerit crudelior) и «являл собою пример наивысшей двойственности и противоречивости духа» (credo ut in eodem homine duplicis ac diversissimi animi conspiceretur exemplum) (Vell. Pat. II. 25. 3), не сумев «перенести своего счастья» (Dio Cass. XXXIII. 109. 2). Эти воззрения оказали влияние и на некоторых современных историков, которые считают, что нельзя рассматривать предшествующие деяния Суллы «через искажающую призму проскрипций»50. Как показывают приведенные факты, и прежде он далеко не всегда действовал «мягче справедливейшего» — достаточно вспомнить взятие Рима в 88 г., историю с Альбинованом и самнитами, которых он вынудил нанести удар в спину своим, а самнитов затем вероломно перебил. Когда во время выступления Суллы через два дня после битвы при Коллинских воротах сенаторы, услышав крики избиваемых, в ужасе повскакали с мест, он бросил свою знаменитую циническую фразу: Hoc agamus, patres conscripti, seditiosi pauculi meo iussu occiduntur (Sen. De clem. I. 12. 2; Plut. Sulla. 30. 3). Тут уж самому недогадливому стало ясно, что «произошла смена тиранов, а не падение тирании» (Plut. Sulla. 30. 4). «Ведь (Сулла) делал то, в чем обвинял других, пока был слаб» (Dio Cass. XXXIII. 109. 2). Это будет чуть позже, но контуры угадывались уже в событиях более ранних.
ПРИМЕЧАНИЯ