Гелон Геродота: к проблеме соотношения античного нарратива и историко-археологических реалий
с.131 Уже почти три столетия для скифологов важнейшим источником является «История» Геродота. Несмотря на впечатляющие, а иногда просто сенсационные открытия археологов в скифских курганах и на городищах, нужно признать, что все же именно к Геродоту восходит ядро наших знаний о скифах и их соседях. И это далеко не случайно. Как ни один античный автор Геродот придал определенную окраску истории и культуре Скифии, «создав» яркие литературные образы скифов и других народов Юга Восточной Европы1. Именно благодаря этому источнику скифы и их соседи приобрели черты этнографической и исторической реальности. Во всяком случае, не будь «Скифского логоса», наши представления об этносах Северного Причерноморья, реконструируемые только средствами археологии, наверняка выглядели бы иначе и уж, несомненно, гораздо беднее, чем их видели современники-греки.
Разумеется, признание этой заслуги не означает, что всякое сообщение «отца истории» всегда объективно, зеркально отражало реалии скифской жизни. Любое из них может стать научным фактом лишь после того, как исследователи провели его тщательную историческую критику. К концу XX в. становится все более очевидной жанровая специфика «Истории» Геродота, породившая уже в древности оценки и споры, не утихающие и по сей день2. Она приобретает особую актуальность при использовании его труда в качестве исторического источника, когда требуется максимально учесть степень ее влияния на характер и качество содержащейся в «Скифском логосе» историко-этнографической информации3. Ни у кого из исследователей сейчас не вызывает сомнений с.132 то обстоятельство, что не только построение и содержание первого исторического труда, но и сам принцип отбора фактического материала у Геродота во многом были обусловлены иными мотивами (религиозными, этическими, эстетическими), нежели у современных историков или этнографов4. Без их учета в целом и в каждом конкретном случае в отдельности вряд ли когда-либо удастся достоверно реконструировать скифскую историю. Мне представляется, не приподняв этой геродотовой и шире эллинской «вуали» с образа Скифии, мы рискуем так и не увидеть ее истинного лица. И здесь свое весомое слово должны сказать археологи, которые открывают и изучают совершенно независимый от античной традиции источник — остатки реальной материальной культуры Скифии. Однако, как показывает опыт отечественной скифологии, сама процедура сопоставления геродотовых описаний и материальных остатков часто решается археологами довольно поверхностно, зачастую без всестороннего глубокого анализа и внутренней критики привлекаемых источников. Яркий пример тому — проблема локализации геродотова Гелона и этнокультурной принадлежности его обитателей.
При описании «страны будинов» Геродот упоминает единственный в Скифии город: «Будины — племя большое и многочисленное; все они светлоглазые и рыжие. В их области выстроен деревянный город; название этого города Гелон. Длина стены с каждой стороны — 30 стадиев; она высокая и целиком из дерева; и дома у них деревянные и храмы. Там есть храмы эллинских богов, украшенные по-эллински деревянными статуями, алтарями и наосами. И каждые три года они устраивают празднества в честь Диониса и впадают в вакхическое исступление. Ведь гелоны в древности — это эллины, которые покинули гавани и поселились у будинов. И говорят они на языке отчасти скифском, отчасти эллинском» (IV. 108)5. Особое внимание «отца истории» к этому городу, видимо, было обусловлено не только его уникальностью, но и совершенно необычным для Скифии образом жизни гелонов, в первую очередь — жизни религиозной. Хорошо известно, что именно рассказ об «удивительном» (θωυμαστά) был главной целью его труда (I. 1). Поэтому, видимо, с Геродота следует начинать жанр античной «тауматургии» — описания удивительных явлений, который пышно расцветет в эпоху эллинизма.
Автор исходит из того, что пассаж Геродота о городе Гелоне и его обитателях является органической частью не только «Скифского логоса», но и всей его «Истории». Поэтому он, так или иначе, должен подчиняться общим принципам геродотова дискурса, характерным для всего его труда, и анализироваться в контексте мировоззрения и научных интересов «отца истории» — образованного и любознательного эллина эпохи наивысшего взлета греческой цивилизации. На мой взгляд, такой подход позволяет более объективно и адекватно учесть с.133 реальный гносеологический потенциал ранних исторических и этногеографических описаний, к которым в полной мере следует отнести и труд Геродота.
Давно установлено, что степень достоверности его рассказов в первую очередь зависела от характера использованных им источников. Их выявление и оценка — один из наиболее сложных, но и плодотворных путей к познанию еще неизведанных смысловых глубин сочинения Галикарнасца6. Как сейчас надежно установлено, помимо очень немногочисленных сочинений своих предшественников-логографов он использовал три основных источника информации: ὄψις — личные наблюдения, собственные впечатления, то, что он видел собственными глазами; ἀκοῆ — слухи, то, что он слышал со слов других; ἱστορίη и γνώμη — собственные расследования (расспросы местных жителей) и авторские умозаключения7. Рассказ Геродота о городе Гелоне, скорее всего, восходит к ἀκοῆ или ἱστορίη, но никак не к ὄψις. Во всяком случае, он не содержит ни прямых, ни косвенных признаков непосредственной автопсии.
Известно, что там, где Геродот не мог выступить в качестве очевидца, он искал тех, кто сам посетил эту страну8. Впрочем, в другом месте Геродот сам указал своих информаторов о стране будинов и гелонов, вступив с ними в полемику: «Эллины, однако, и будинов называют гелонами, называют неправильно» (IV. 109). В свое время Я. Харматта предположил, что здесь «отец истории» полемизирует с Гекатеем Милетским, а С. А. Жебелев — с Дионисием Милетским9. Однако мне представляется, что здесь речь идет не о логографах, а скорее о современниках Геродота — возможно, о тех самых эллинских купцах, которые совершали далекие путешествия из «гавани борисфенитов» и других понтийских гаваней в сторону Приуралья к аргиппеям и исседонам (IV. 24). Именно у них «отец истории» мог разузнать о достопримечательностях далекого заскифского Северо-Востока10. Известно, что во времена Геродота устная этнография была чрезвычайно развита. Да и чисто эллинская культовая терминология в описании святынь Гелона также указывает на то, что о них путешественнику, скорее всего, рассказали не скифы, а греки, бывавшие в этом городе по торговым делам.
Из свидетельства Геродота о Гелоне явствует, что город был окружен высокой деревянной стеной, длина которой с каждой стороны составляла 30 стадиев, то есть порядка 6 км. Исследователи давно уже обратили внимание на исключительно большие размеры этого города, периметр укреплений которого определялся в пределах 22—
Анализ всей совокупности прямых и косвенных геродотовых свидетельств о размерах античных и древневосточных городов, содержащихся в «Истории», убеждает в том, что в ней ни в одном случае не удается найти сколь-нибудь близкого соответствия приведенных количественных характеристик с независимыми данными других источников, прежде всего археологических15. В этом отношении весьма поучительно подробное описание «отцом истории» самого знаменитого и могущественного города Азии — Вавилона, недавно детально проанализированное Р. Роллингером16. «Построен Вавилон вот как. Лежит он на обширной равнине, образуя четырехугольник, каждая сторона которого 120 стадий длины. Окружность всех четырех стен города составляет 480 стадий…» (I. 178).
Оставляя в стороне многие достоверные реалии «Вавилонского логоса», обратим внимание на сообщение Геродота о размерах его укреплений. По словам «отца истории», длина окружности четырех стен Великого города составляла 480 стадиев, то есть в аттических стадиях около 85 км, а в «царских» стадиях — не менее 95 км!17 Сравним эти данные с длиной укреплений позднего Вавилона в аутентичных клинописных текстах. Ассирийский царь Ассархадон, приступая к восстановлению с.135 Вавилона в 680 г. до н. э., описывал его как квадрат, окруженный стенами, со стороной в 30 ашлу (3600 локтей). Следовательно, периметр городских стен составлял тогда 14400 локтей, то есть 7.2 км. Те же размеры называет последний вавилонский царь Набонид18. По данным археологии, в частности по Р. Кольдевею, длина стен Вавилона не превышала 8.15 км19, а по расчетам О. Е. Равна — максимум 12—
На первый взгляд столь грубые ошибки кажутся удивительными и непонятными, ибо достоверно известно, что в отличие от далекого и труднодоступного для эллинов Гелона Геродот не только посетил Вавилон, но даже какое-то время там проживал. На это указывают многочисленные свидетельства его автопсии, которые не вызывают сомнений у большинства современных исследователей24, в том числе, точное описание своеобразной кладки вавилонских стен из сырцовых кирпичей, скрепленных битумом. Но не следует забывать, что Геродот (как и любой из его информаторов) был сыном своего времени, носителем еще «донаучного» мировоззрения, которое во многом обуславливало иное отношение к историческим памятниками, историческим источникам и, особенно, к цифровому материалу, нежели у современных ученых25. Зачастую сама по себе точность этих материалов его мало интересовала. В последнее время это с.136 еще раз доказали М. В. Скржинская и Д. С. Раевский по материалам «Скифского логоса»26. Разумеется, сам путешественник в Вавилоне каких-либо архитектурных обмеров не производил, а брал на веру сообщения его информаторов, часто искаженные при переводе на греческий язык. Известно, например, что те же жители Вавилона снабжали Геродота далеко не всегда достоверными сведениями, на что еще раз недавно обратил внимание М. А. Дандамаев27.
Все это наводит на мысль, что данные Геродота о длине стен Гелона вряд ли могут быть использованы как надежный диагностический признак при его идентификации с тем или иным археологическим памятником28. Если же мы примем за доказанное активно используемое большинством исследователей отождествление Бельского городища с городом Гелоном, то тогда это будет, пожалуй, единственный случай точного совпадения сведений «отца истории» и данных археологии о древних городах, что представляется весьма маловероятным.
Здесь уместно напомнить, что отождествлению с Гелоном противятся и другие признаки Бельского городища: его географическое расположение в Левобережье Борисфена-Днепра, а не в Левобережье Танаиса-Дона, к северу или к северо-востоку от «земли савроматов», если строго следовать тексту Геродота29; его неправильно треугольная (но не четырехугольная, как в расчетах длины стен Гелона у Б. А. Гракова и Б. А. Шрамко) форма; принадлежность обитателей Западного Бельского городища к правобережной культурной традиции, которую современные исследователи могут связывать либо со скифами-пахарями, либо с неврами, но никак не с гелонами30; наконец, ясно описанные Геродотом храмы, статуи, алтари и даже культ Диониса, свидетельством которого вряд ли могут быть примитивные глиняные антропоморфные фигурки, найденные на этом, как впрочем, и на многих других лесостепных городищах31. На мой взгляд, видеть в подобных находках следы культа, близкого дионисийскому — это требовать от источника гораздо больше информации, чем в нем на самом деле содержится.
В то же время, специальный экскурс об эллинских святынях и культах в граде Гелоне, несомненно, свидетельствует о том, что «отец истории» придавал им особое значение в рассказе о народе гелонов. Недавно Ф. Арто обратил внимание на то, что у Геродота храмы, статуи, алтари и особенно культ Диониса служат своего рода важнейшим этнографическим критерием греков (grécité), с.137 отличающим их и от египтян, от которых эллины заимствовали свой пантеон и культы, и от варваров (Herod. II. 4)32. Действительно, этой культовой триады нет у скифов. «У них не принято воздвигать ни изображений (ἀγάλματα), ни алтарей (βωμούς), ни храмов (νηούς) никому из богов, кроме Ареса» (IV. 59). Причем, последующее детальное описание Геродотом жертвоприношения в честь скифского бога войны наглядно убеждает читателя в его принципиальном отличии от греческих святилищ (IV. 62). Еще более разительно различались эти этносы по отношению к культу Диониса: если гелоны ему поклонялись, то скифы убили своего царя-отступника Скила, совершившего обряд посвящения этому божеству (IV. 78—
Однозначно ответить на вопрос, что скрывается за перечисленными Геродотом эллинскими элементами культуры Гелона, сейчас, думается, невозможно. Может быть, речь идет о еще неизвестном архаическом греческом эмпории, возникшем внутри варварского поселения, как это позже случилось с Елизаветовским городищем на Нижнем Дону35. Однако не исключено, что геродотов рассказ о городе Гелоне и его обитателях в конечном итоге был плодом наивной греческой этимологии по принципу созвучия этнонимов Ἕλληνες и Γελωνοί, на что уже давно обращалось внимание36. Для Геродота, как, впрочем, и для других античных авторов (или их информаторов), извлечение информации из этнонима — дело обычное. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить его характеристики андрофагов (IV. 106) и меланхленов (IV. 107). По существу они не содержат с.138 ничего из того, чего не было бы уже a priori в этих псевдоэтнонимах37. Скорее всего, и геродотова характеристика будинов как кочевого народа также была обусловлена созвучием этого этнонима с греческими словами βοῦς — «бык» и δινεύειν — «кружиться», «скитаться», на что позже обратил внимание живой носитель эллинской речи лексикограф Стефан Византийский. В его «Этнике» отмечается, что будины — скифское племя, называемое так потому, что кочуют на телегах, влекомых быками (Steph. Byz. Ethnic. s. v. βουδῖνοι). Не так давно В. И. Абаев, возможно, выявил еще один яркий образчик адаптации Геродотом (или его информаторами) местного иранского этникона gauwarga в греческих γεωργοί38. Подобным путем и туземные гелоны вполне могли превратиться в потомков эллинов со всеми присущими им этнокультурными атрибутами. Безусловно, их отождествлению способствовала широкая популярность имени «Гелон» среди греков: Гелон — эпоним сицилийского города Гелы; Гелон — сын Дейномена, тиран Гелы; Гелон — спартанец, победитель на
При таком подходе к источнику становятся во многом понятными и другие культурно-бытовые характеристики гелонов, в том числе их занятия не только земледелием, но и садоводством, и даже совсем уж необычный для Скифии урбанизм. Напомню, что с точки зрения эллинов, все это — непременные признаки нормального, «цивилизованного» образа жизни. Поэтому искать им прямые археологические соответствия в скифоидных лесостепных культурах — дело увлекательное, но, как кажется, малоперспективное. Если мы обратимся к весьма немногочисленной, особенно по отношению к вскрытой площади (более 50 тыс. кв. м.), группе бельских находок греческого происхождения, то убедимся, что все они, включая и случайно найденные перстни, не выходят за рамки обычного античного импорта40. Во всяком случае, здесь до сих пор не найдено бесспорных свидетельств проживания на Бельском городище населения с признаками эллинской культурной традиции. Среди немногочисленной серии бельских граффити нет ни одной читаемой греческой надписи. Поэтому и эта категория находок вряд ли пока может свидетельствовать, что жители Бельского городища не только говорили по-эллински, но и умели читать и писать41.
В целом, сопоставление образа геродотова Гелона с культурным обликом хорошо изученного к настоящему времени Бельского городища свидетельствует о том, что между ними гораздо больше различий, чем сходства. В то же время, вряд ли кто из современных исследователей сможет указать какое-либо иное с.139 городище к северу от Степной Скифии, где были бы открыты свидетельства, соответствующие геродотову Гелону. Я ни в коей мере не хочу утверждать, что последний целиком является плодом литературной фантазии Геродота или его информаторов. Но, видимо, рассказ о нем дошел до «отца истории» в столь искаженном виде, что опознать в нем какие-либо реалии сейчас не представляется возможным, правда, если речь не идет о еще неизвестном науке архаическом греческом эмпории в глубине Скифии42. Так что, может быть, Гелон еще ждет своего открытия.
К информации, полученной путем ἱστορίη и γνώμη, скорее всего, относится и геродотово заключение о языке гелонов: «И говорят они на языке отчасти скифском, отчасти эллинском» (IV. 108). Складывается впечатление, что здесь «отец истории» просто попытался рационально согласовать две различные версии происхождения гелонов:
- Рассмотренный выше рассказ о гелонах как потомках эллинов (IV. 108);
- «Понтийскую» легенду о происхождении скифов и их соседей (IV. 8—
10). Из последней явствует, что гелоны являлись потомками мифического прародителя Гелона — одного из старших братьев Скифа (эпонима скифов). Не вдаваясь сейчас в сложный вопрос о принадлежности этой легенды скифам43, грекам44 или гелонам45, обратим внимание на главное — эта легенда, вопреки сообщению Геродота (IV. 108), прямо утверждала кровное родство гелонов со скифами. Может быть, здесь и следует искать истоки Геродотова заключения о двуязычии гелонов. Весьма примечательно, что вторая версия получила дальнейшее развитие в античной традиции начиная с Аристотеля, который сообщает следующее: «У скифов, называемых гелонами, водится редкое животное, которое называется тарандром» (Arist. De mir. ausc. 30). Во всяком случае, на знаменитом серебряном сосуде из Частых курганов, где, скорее всего, запечатлена понтийская легенда о происхождении скифов, не только прародитель последних, но и его старшие братья — герои-эпонимы гелонов и агафирсов, одеты как типичные варвары-скифы46.
Подведем основные итоги нашего анализа:
- сопоставление геродотова «образа Гелона» и современных археологических данных о Бельском городище скорее заставляет усомниться в их тождестве, чем признать последнее;
с.140
- описание «отцом истории» культовых сооружений и религиозных обрядов гелонов свидетельствует о том, что с его точки зрения последние были потомками эллинов;
- сообщение Геродота о двуязычии гелонов, может быть, является еще одним свидетельством его «редакторской» работы с различными по происхождению источниками.
ПРИМЕЧАНИЯ