Проблемы становления истории как науки в античности

с.351 Исто­рия как нау­ка не воз­ник­ла вне­зап­но. Ей пред­ше­ст­во­вал дли­тель­ный про­цесс раз­ви­тия в фор­ме исто­ри­че­ско­го повест­во­ва­ния. Послед­нее было обу­слов­ле­но, по край­ней мере, тре­мя пред­по­сыл­ка­ми: осо­зна­ни­ем хода вре­ме­ни как необ­ра­ти­мо­го про­цес­са, воз­ник­но­ве­ни­ем пись­мен­но­сти и оформ­ле­ни­ем государ­ст­вен­но­сти¹. Таким обра­зом, появ­ле­ние исто­ри­че­ско­го повест­во­ва­ния мож­но отне­сти к IV—III тыс. до н. э., т. е. к момен­ту фор­ми­ро­ва­ния древ­ней­ших циви­ли­за­ций.

С воз­ник­но­ве­ни­ем пись­мен­но­сти появи­лись доку­мен­ты обще­ст­вен­ной и част­ной жиз­ни. Важ­ней­ши­ми сре­ди них явля­ют­ся лето­пи­си и хро­ни­ки, над­пи­си, касаю­щи­е­ся хозяй­ст­вен­ных, соци­аль­ных и воен­ных дел, сбор­ни­ки зако­нов и т. д.² Учи­ты­вая это, зако­но­мер­ным явля­ет­ся вопрос: где и когда ранее все­го совер­шил­ся пере­ход от про­сто­го исто­ри­че­ско­го повест­во­ва­ния к исто­рии как нау­ке — на древ­нем Восто­ке или в древ­ней Гре­ции, где так­же суще­ст­во­ва­ли мест­ные хро­ни­ки (т. н. ἀναγ­ρα­φαί), спис­ки царей и долж­ност­ных лиц, начи­ная с VIII в. до н. э.³, тек­сты зако­нов, или в более позд­нее вре­мя уже в Новой Евро­пе. Про­бле­ма эта явля­ет­ся весь­ма спор­ной. Совет­ская марк­сист­ская исто­рио­гра­фия реша­ла ее в духе утвер­жде­ний, не пред­у­смат­ри­вав­ших каких-либо сомне­ний или воз­ра­же­ний. Образ­чи­ком таких суж­де­ний может слу­жить ста­тья «Исто­рио­гра­фия» в Совет­ской исто­ри­че­ской энцик­ло­пе­дии, где в разде­ле «Исто­рия исто­ри­че­ской нау­ки» гово­рит­ся сле­дую­щее: «в доклас­со­вых, рабо­вла­дель­че­ских и фео­даль­ных обще­ствах, когда гос­под­ст­ву­ю­щим было рели­ги­оз­ное миро­воз­зре­ние, исто­ри­че­ское мыш­ле­ние почти не выхо­ди­ло за рам­ки про­сто­го опи­са­ния исто­ри­че­ских фак­тов, в основ­ном шло лишь накоп­ле­ние исто­ри­че­ских зна­ний и раз­ви­тие исто­ри­че­ских пред­став­ле­ний. Про­цесс пре­вра­ще­ния исто­ри­че­ских зна­ний в нау­ку, ста­нов­ле­ния исто­рии как нау­ки занял зна­чи­тель­ный исто­ри­че­ский пери­од… Важ­ней­шей вехой нача­ла науч­но­го изу­че­ния исто­рии явля­ет­ся эпо­ха ран­них бур­жу­аз­ных рево­лю­ций в Запад­ной Евро­пе, озна­ме­но­ван­ная пере­во­ротом в исто­ри­че­ском мыш­ле­нии — пони­ма­ние исто­рии окон­ча­тель­но осво­бож­да­ет­ся от цер­ков­ных пут, воз­ни­ка­ет более или менее раз­ви­тое пред­став­ле­ние о зако­нах с.352 раз­ви­тия исто­рии, в исто­ри­че­ские пред­став­ле­ния вхо­дит идея исто­риз­ма, про­ис­хо­дит выде­ле­ние исто­ри­че­ских зна­ний в осо­бую отрасль гума­ни­тар­ных наук»⁴.

Соглас­но это­му заяв­ле­нию, на древ­нем Восто­ке воз­ник­ли исто­ри­че­ские сведе­ния, в гре­ко-рим­ском мире сфор­ми­ро­ва­лись исто­ри­че­ские зна­ния, а сама исто­ри­че­ская нау­ка воз­ник­ла в Евро­пе Ново­го вре­ме­ни. Одна­ко уже в кон­це XIX — в нач. XX в. от этой идеи ста­ли отка­зы­вать­ся, и свя­за­но это с кри­ти­кой эво­лю­ци­он­ной тео­рии и дока­за­тель­ст­вом нели­ней­но­го раз­ви­тия чело­ве­че­ской исто­рии. В это же вре­мя ста­ли отка­зы­вать­ся и от идеи лине­ар­но­го гомо­ген­но­го вре­ме­ни, кото­рое, как счи­та­лось, тянет­ся по пря­мой из про­шло­го в бес­ко­неч­ное буду­щее. Евро­пей­ские иссле­до­ва­те­ли при­зна­ли, что исто­рия, подоб­но мате­ма­ти­ке, физи­ке, аст­ро­но­мии, меди­цине и гео­гра­фии явля­ет­ся одной из самых древ­них наук. Но теперь дис­кус­сия при­об­ре­ла более кон­крет­ный харак­тер и вопрос постав­лен таким обра­зом: где впер­вые воз­ник­ла исто­рия как нау­ка, на древ­нем Восто­ке или в древ­ней Гре­ции.

Как уже было отме­че­но выше, на древ­нем Восто­ке впер­вые воз­ник­ли раз­лич­ные фор­мы исто­ри­че­ско­го повест­во­ва­ния. Здесь появил­ся древ­ней­ший эпи­че­ский жанр — эпос о Гиль­га­ме­ше, кото­рый стар­ше Или­а­ды на 1000 лет. Раз­ви­тие на Восто­ке не сто­я­ло на месте и уже к VI в. до н. э. в иудей­ской граж­дан­ско-хра­мо­вой общине появи­лись зна­ме­ни­тые кни­ги Вет­хо­го Заве­та Биб­лии, име­ю­щие исто­ри­че­ское содер­жа­ние. В свя­зи с этим неко­то­рые совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли роди­ной исто­ри­че­ской нау­ки ста­ли счи­тать древ­ний Восток. Сре­ди рус­ско­языч­ных уче­ных обсто­я­тель­но обсуж­да­ет эту тему И. П. Вейн­берг⁵. Но в сво­их выво­дах он осто­ро­жен. Он под­чер­ки­ва­ет, что оча­ги воз­ник­но­ве­ния исто­рии как нау­ки нахо­ди­лись во мно­гих местах, в т. ч. и на Ближ­нем Восто­ке. Далее он отме­ча­ет, что, если антич­ное исто­рио­пи­са­ние в середине I тыс. до н. э. уже осо­зна­ло себя, то исто­рио­пи­са­ние древ­не­го Восто­ка было на пути к это­му, при этом автор счи­та­ет, что антич­ное и восточ­ное исто­рио­пи­са­ние вза­им­но допол­ня­ли и вза­им­но обо­га­ща­ли друг дру­га.

Но осто­рож­ность суж­де­ний не исклю­ча­ет тех прин­ци­пи­аль­ных про­блем, на кото­рые необ­хо­ди­мо дать отве­ты. И. П. Вейн­берг таких чет­ких отве­тов не дает. Такой ответ попы­тал­ся дать А. И. Неми­ров­ский, счи­таю­щий, что роди­ной исто­ри­че­ской нау­ки была имен­но древ­няя Гре­ция⁶. Я разде­ляю мне­ние А. И. Неми­ров­ско­го и попы­та­юсь допол­нить его неко­то­ры­ми соб­ст­вен­ны­ми суж­де­ни­я­ми.

с.353 Что каса­ет­ся запад­ной исто­рио­гра­фии, то рас­про­стра­не­нию утвер­жде­ния о том, что исто­ри­че­ская нау­ка воз­ник­ла на древ­нем Восто­ке, в нема­лой сте­пе­ни спо­соб­ст­во­ва­ли попу­ляр­ные в нач. XX в. идеи О. Шпен­гле­ра, одно­го из осно­во­по­лож­ни­ков фило­со­фии цик­лиз­ма. Отка­зав­шись от идеи эво­лю­ци­он­но­го раз­ви­тия, Шпен­глер рас­смат­ри­вал исто­рию как ряд авто­ном­ных цик­лов, куль­тур. Каж­дая куль­ту­ра, по его мне­нию, раз­ви­ва­ет­ся само­сто­я­тель­но, но, бла­го­да­ря мор­фо­ло­гии куль­тур, мож­но вскрыть неко­то­рые ана­ло­гии и сход­ства меж­ду ними. Харак­те­ри­зуя антич­ную циви­ли­за­цию, Шпен­глер утвер­ждал, что гре­ки были самым аисто­рич­ным наро­дом и их мысль была гео­мет­ри­че­ской, визу­аль­ной. Эту идею под­хва­ти­ли и раз­ви­ли те иссле­до­ва­те­ли, кото­рые, срав­ни­вая гре­че­скую исто­ри­че­скую мысль с ближ­не­во­сточ­ной и, в част­но­сти, с вет­хо­за­вет­ной, отда­ва­ли пред­по­чте­ние послед­ней.

Так, нидер­ланд­ский фило­соф и исто­рик Г. Боман в сво­ей кни­ге «Еврей­ское мыш­ле­ние в свя­зи с гре­че­ским»⁷ счи­тал, что гре­кам не при­сущ исто­ризм и даже Фукидид, по его мне­нию, был далек от него, ибо исто­рия пони­ма­лась им как веч­ное повто­ре­ние одних и тех же собы­тий и явле­ний. Ста­тич­но­сти и цик­лич­но­сти гре­че­ской мыс­ли Боман про­ти­во­по­став­лял посту­па­тель­ный биб­лей­ский дина­мизм. Поэто­му он счи­тал, что боль­шин­ство Вет­хо­за­вет­ных книг исто­рич­но, так как исто­рия пони­ма­ет­ся Биб­ли­ей как дви­же­ние. Там, где в антич­но­сти Боман встре­чал эле­мен­ты дина­ми­ки, он при­пи­сы­вал это заим­ст­во­ва­нию с Восто­ка. Так он объ­яс­ня­ет появ­ле­ние у гре­ков Герак­лидо­вой диа­лек­ти­ки. Об отсут­ст­вии в антич­ной исто­рио­гра­фии исто­риз­ма гово­рит и немец­кий исто­рик Хр. Мей­ер⁸. Соглас­но англий­ско­му исто­ри­ку Р. Дж. Кол­линг­ву­ду⁹, «гре­ки были совер­шен­но уве­ре­ны в том, что объ­ек­том под­лин­но­го зна­ния может быть толь­ко неиз­мен­ное, ибо оно долж­но иметь опре­де­лен­ный толь­ко ему при­су­щий харак­тер и не носить в себе семе­на сво­его раз­ру­ше­ния. Исто­рия же — нау­ка о чело­ве­че­ских дей­ст­ви­ях: исто­рик изу­ча­ет поступ­ки, совер­шен­ные людь­ми в про­шлом. Но они при­над­ле­жат к меня­ю­ще­му­ся миру, где вещи воз­ни­ка­ют и пре­кра­ща­ют свое суще­ст­во­ва­ние. Такие вещи с точ­ки зре­ния гре­че­ской фило­соф­ской мыс­ли долж­ны быть непо­зна­вае­мы, но тем самым исто­рия ста­но­ви­лась невоз­мож­ной». Поэто­му автор заклю­ча­ет, что «у гре­ков исто­рия не была объ­ек­том науч­но­го позна­ния. Она была лишь пред­ме­том вос­при­я­тия». Одна­ко, как мы увидим ниже, Кол­линг­вуд ино­гда про­ти­во­ре­чит сам себе.

Сре­ди оте­че­ст­вен­ных иссле­до­ва­те­лей, выска­зы­ваю­щих подоб­ные же мыс­ли, сле­ду­ет назвать, преж­де все­го, В. В. Быч­ко­ва, авто­ра работ по антич­ной эсте­ти­ке¹⁰. В сво­ей кни­ге он утвер­ждал, что «гре­ки мыс­ли­ли не вре­мен­ны­ми, а толь­ко про­стран­ст­вен­ны­ми кате­го­ри­я­ми». Они с.354 пони­ма­ли бытие как суще­ст­во­ва­ние в опре­де­лен­ном месте кос­мо­са некой неиз­мен­ной про­стран­ст­вен­ной струк­ту­ры. Для древ­них гре­ков, как он утвер­жда­ет, исто­рия — часть при­ро­ды, духов­ная жизнь аисто­рич­на. Поэто­му грек яко­бы мало инте­ре­со­вал­ся сво­им про­шлым. Оно для него сра­зу же теря­ло реаль­ное зна­че­ние и ста­но­ви­лось мифом. Грек жил насто­я­щим. Исто­рия для него — веч­ное повто­ре­ние, ибо и вре­мя в гре­че­ской куль­ту­ре цик­лич­но, его сим­во­лом явля­ет­ся круг. Извест­ный исто­рик ака­де­мик М. А. Барг¹¹ отме­чал, что «антич­ный спо­соб вос­при­ни­мать мир — это, преж­де все­го, видеть. Види­мый же мир замкнут, сфе­ри­чен. Зри­тель­ный под­ход к дей­ст­ви­тель­но­сти обу­сло­вил гос­под­ство кон­цеп­ции кру­го­во­рота, т. е. вре­ме­ни, про­те­кав­ше­го в замкну­том кру­ге. Пред­став­ляя иде­ал бытия как нечто веч­ное и неиз­мен­ное, древ­ние гре­ки усмат­ри­ва­ли в дви­же­нии и изме­не­ни­ях толь­ко лишь низ­шие уров­ни дей­ст­ви­тель­но­сти, на кото­рых тож­де­ст­вен­ность суще­ст­ву­ю­ще­го может про­яв­лять себя толь­ко в фор­ме пре­бы­ва­ния, т. е. воз­вра­та, повто­ре­ния было­го». И далее автор гово­рит: «идея, соглас­но кото­рой пред­ме­том нау­ки может быть лишь сфе­ра види­мой гар­мо­нии, бук­валь­но про­ни­зы­ва­ет исто­рию Фукидида». Фукидид видел суть исто­рии не в изме­не­ни­ях, он вооб­ще не вос­при­ни­мал ее как дви­же­ние в каком бы то ни было направ­ле­нии. «Поучи­тель­ной исто­рия ста­но­вит­ся тогда, — счи­тал М. А. Барг, — когда она сосре­дото­че­на на повто­ря­ю­щем­ся, остаю­щем­ся неиз­мен­ным поряд­ке вещей. В ито­ге подоб­ная исто­рия воз­мож­на была толь­ко при усло­вии, если она лиша­лась гене­зи­са, рав­но как и пер­спек­ти­вы. Тако­ва была клас­си­че­ская собы­тий­ная исто­рия». На это мож­но толь­ко воз­ра­зить, что такое мог напи­сать чело­век, либо вооб­ще не читав­ший Фукидида, либо тот, у кого фило­соф­ское мыш­ле­ние совер­шен­но неадек­ват­но реаль­но­сти.

А. Ф. Лосев¹², напро­тив, пола­гал, что в антич­но­сти «чело­век и исто­рия все вре­мя трак­то­ва­лись как нахо­дя­щи­е­ся в дви­же­нии, но это дви­же­ние все­гда воз­вра­ща­лось к исход­ной точ­ке». Вме­сте с тем он под­чер­ки­вал, что «оши­ба­ют­ся те, кто в клас­си­че­ской фило­со­фии исто­рии отри­ца­ет вся­кий исто­ризм» и далее он заме­ча­ет, что «вся чело­ве­че­ская исто­рия, если даже огра­ни­чить­ся толь­ко Геро­до­том и Фукидидом, пред­став­ля­лась антич­но­му созна­нию как нечто пол­ное дра­ма­тиз­ма и тра­гиз­ма…». Поэто­му он гово­рит, что «нель­зя делать вывод, что в клас­си­че­ской фило­со­фии исто­рии не было ника­ко­го чув­ства исто­риз­ма. В реаль­ном раз­вер­ты­ва­нии он обла­дал все­ми чер­та­ми чело­ве­че­ской борь­бы, неустан­ных чело­ве­че­ских иска­ний, посто­ян­ных подъ­емов и паде­ний, посто­ян­но­го дра­ма­тиз­ма, а часто даже и само­го под­лин­но­го тра­гиз­ма»¹³. Прав­да, ста­ра­ясь уло­жить клас­си­че­ские идеи фило­со­фии исто­рии в про­кру­сто­во ложе марк­сист­ско-ленин­ской тео­рии с.355 обще­ст­вен­но-эко­но­ми­че­ских фор­ма­ций, А. Ф. Лосев утвер­жда­ет, что «в сочи­не­нии Фукидида изу­ча­ет­ся при­чин­ность воз­ник­но­ве­ния собы­тий, но ника­кой общей идей­ной направ­лен­но­сти этих собы­тий не фор­му­ли­ру­ет­ся»¹⁴. Мож­но толь­ко посо­жа­леть вме­сте с А. Ф. Лосе­вым, что Фукидид не был марк­си­стом-ленин­цем. Идеи А. Ф. Лосе­ва разде­лял и С. С. Аве­рин­цев.

Как видим, мыс­ли, выска­зан­ные М. А. Бар­гом и В. В. Быч­ко­вым, в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни пере­кли­ка­ют­ся с теми выво­да­ми Р. Кол­линг­вуда, рав­но как и О. Шпен­гле­ра, кото­рые каса­ют­ся антич­ной фило­со­фии исто­рии. И в свя­зи с этим воз­ни­ка­ет еще боль­шая необ­хо­ди­мость более осно­ва­тель­но рас­смот­реть две про­бле­мы: во-пер­вых, дей­ст­ви­тель­но ли исто­ри­че­ская идея и пони­ма­ние исто­рии как нау­ки име­ли место в лите­ра­ту­ре наро­дов древ­не­го Восто­ка и, во-вто­рых, что же такое исто­ризм и как его сле­ду­ет тол­ко­вать в насто­я­щее вре­мя.

Иссле­до­ва­те­ли, отвер­гаю­щие исто­ризм и пони­ма­ние исто­рии как нау­ки у гре­ков, ста­ли искать их на древ­нем Восто­ке. Так еги­пет­ский исто­рик Диа Абу-Шар счи­тал, что боги­ня Сешат явля­лась еги­пет­ской Клио¹⁵. Я пола­гаю, что этот исто­рик, руко­вод­ст­ву­ясь пат­рио­ти­че­ски­ми чув­ства­ми и нацио­наль­но-куль­тур­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми, выда­ет желае­мое за дей­ст­ви­тель­ное. По край­ней мере, извест­ный англий­ский исто­рик Л. Байл¹⁶, хоро­шо знаю­щий лите­ра­тур­ные памят­ни­ки древ­не­го Егип­та, отме­тил, что ни один из древ­не­еги­пет­ских источ­ни­ков не содер­жит даже наме­ков на то, что в них идет речь о поня­ти­ях, кото­рые соот­вет­ст­во­ва­ли бы наше­му поня­тию «исто­рия». В древ­не­еги­пет­ском пан­теоне, как он под­чер­ки­ва­ет, нет боже­ства, кото­рое бы по сво­им функ­ци­ям соот­вет­ст­во­ва­ло Клио.

Это же мож­но ска­зать и о лите­ра­ту­ре древ­ней Месо­пота­мии, кото­рая так­же не сохра­ни­ла каких-либо сле­дов исто­ри­че­ско­го мыш­ле­ния. Извест­ный зна­ток шумер­ской и вави­лон­ской лите­ра­ту­ры аме­ри­кан­ский иссле­до­ва­тель исто­рик и архео­лог С. Н. Кра­мер¹⁷ пишет: «в Шуме­ре не было исто­рио­гра­фов в обще­при­ня­том смыс­ле сло­ва… Ни один из шумер­ских пис­цов и авто­ров, насколь­ко нам извест­но, даже не пытал­ся создать что-либо похо­жее на опи­са­ние поли­ти­че­ской или общей исто­рии Шуме­ра, не гово­ря уже об осталь­ной извест­ной части мира».

с.356 Немец­кий исто­рик Г. Фрай­данк, обоб­щая суще­ст­ву­ю­щую науч­но-исто­ри­че­скую мысль, име­ю­щую отно­ше­ние к про­бле­ме пони­ма­ния исто­рио­гра­фии или исто­рии как нау­ки на древ­нем Восто­ке, в целом под­чер­ки­ва­ет некоррект­ность употреб­ле­ния тер­ми­на «исто­рио­гра­фия» при­ме­ни­тель­но к древ­не­му Восто­ку и счи­та­ет, что допу­сти­мо гово­рить лишь об исто­ри­че­ских текстах, т. е. доку­мен­тах, отра­жаю­щих, как я уже и гово­рил, уро­вень исто­ри­че­ско­го повест­во­ва­ния, а не об «исто­рио­гра­фи­че­ских», т. е. науч­но-исто­ри­че­ских. На это же ука­зал и уже упо­ми­нае­мый англий­ский исто­рик Р. Дж. Кол­линг­вуд, заме­тив­ший, что ни у шуме­ров, ни у дру­гих наро­дов Восто­ка не было идеи исто­рии. По его мне­нию, твор­цы древ­не­во­сточ­ных циви­ли­за­ций созда­ли лишь псев­до­и­сто­рию в двух ее вари­ан­тах: во-пер­вых, тео­кра­ти­че­скую исто­рию, в кото­рой боже­ства высту­па­ют как сверхъ­есте­ствен­ные пра­ви­те­ли чело­ве­че­ских обществ; во-вто­рых, миф, дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми кото­ро­го явля­ют­ся все­гда боги и герои и нико­гда люди¹⁸.

К завер­шаю­ще­му эта­пу раз­ви­тия древ­не­во­сточ­ной лите­ра­ту­ры при­над­ле­жит Биб­лия. В силу сво­его срав­ни­тель­но позд­не­го про­ис­хож­де­ния Биб­лия объ­еди­ни­ла все, что дали наро­ды древ­не­го Восто­ка в обла­сти осмыс­ле­ния исто­рии, и уже в силу это­го про­дви­ну­ла исто­рио­пи­са­ние на более высо­кую сту­пень. Кро­ме того, раз­ру­ше­ние само­сто­я­тель­но­сти древ­не­ев­рей­ских царств, асси­рий­ское и вави­лон­ское пле­не­ние были вос­при­ня­ты древ­не­ев­рей­ски­ми писа­те­ля­ми и жре­ца­ми как дра­ма все­го чело­ве­че­ства, тре­бу­ю­щая не про­сто­го пере­ска­за в духе ста­рин­ных хро­ник, но рели­ги­оз­но-фило­соф­ско­го и исто­ри­че­ско­го осмыс­ле­ния.

Объ­ек­тив­ные усло­вия суще­ст­во­ва­ния древ­не­ев­рей­ско­го наро­да после асси­рий­ско­го и вави­лон­ско­го заво­е­ва­ний и стрем­ле­ние сохра­нить свои куль­тур­но-нацио­наль­ные тра­ди­ции и вос­ста­но­вить само­сто­я­тель­ную государ­ст­вен­ность спо­соб­ст­во­ва­ли воз­ник­но­ве­нию у них исто­ри­че­ской идеи о лине­ар­ном гомо­ген­ном вре­ме­ни, кото­рое тяну­лось от сотво­ре­ния мира Богом и воз­ник­но­ве­ния бого­из­бран­но­го наро­да к буду­ще­му рож­де­нию Ново­го Изра­и­ля в резуль­та­те явле­ния мес­сии. Одна­ко носи­те­лем этой идеи в их пред­став­ле­нии была не какая-либо реаль­ная обще­ст­вен­ная сила, не цар­ская власть, а сам бог Яхве, про­виден­ци­а­лизм кото­ро­го обу­сло­вил как воз­ник­но­ве­ние древ­не­ев­рей­ских царств, так и их гибель, и новое воз­рож­де­ние.

Итак, к VI в. до н. э. воз­ник­ли два про­ти­во­по­лож­ных пони­ма­ния исто­рии: одно — вет­хо­за­вет­ное, биб­лей­ское, осно­ван­ное на сугу­бо рели­ги­оз­ном мыш­ле­нии, на рели­ги­оз­но-фило­соф­ском вос­при­я­тии исто­ри­че­ско­го про­шло­го и насто­я­ще­го и на лине­ар­ном пони­ма­нии исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни, дру­гое — древ­не­гре­че­ское, осно­ван­ное на свет­ском харак­те­ре мыш­ле­ния, рацио­на­ли­сти­че­ски фило­соф­ском объ­яс­не­нии про­шло­го и насто­я­ще­го и соот­вет­ст­ву­ю­щем это­му объ­яс­не­нию цик­ли­че­ском пони­ма­нии исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни.

с.357 В осно­ве суж­де­ний совре­мен­ных защит­ни­ков при­о­ри­те­та Биб­лии в исто­рии исто­ри­че­ской мыс­ли лежит пред­став­ле­ние о корен­ном раз­ли­чии типов мыш­ле­ния элли­нов и древ­них евре­ев. Для пер­во­го яко­бы наи­боль­шую роль игра­ло про­стран­ство, для вто­ро­го — вре­мя. Пер­вое откры­ва­ло бога в при­ро­де, вто­рое — в исто­рии. Отсюда дела­ет­ся вывод об аисто­рич­но­сти эллин­ско­го мыш­ле­ния и об исто­рич­но­сти вет­хо­за­вет­но­го. Одна­ко дей­ст­ви­тель­ное раз­ли­чие меж­ду элли­на­ми и древни­ми евре­я­ми име­ло дру­гой харак­тер. Элли­ны как индо­ев­ро­пей­цы в отли­чие от древ­них евре­ев как семи­тов име­ли секу­ляр­ное свет­ское мыш­ле­ние, исто­ки кото­ро­го вос­хо­дят к глу­бо­кой древ­но­сти. По край­ней мере, следы это­го мыш­ле­ния мы нахо­дим у Гоме­ра, а еще ранее в хетт­ских памят­ни­ках¹⁹ в срав­не­нии их с древ­не­еги­пет­ски­ми и древ­не­ва­ви­лон­ски­ми памят­ни­ка­ми. Поэто­му я счи­таю, что утвер­жде­ние об аисто­рич­но­сти гре­че­ско­го мыш­ле­ния и исто­рич­но­сти вет­хо­за­вет­но­го мыш­ле­ния обу­слов­ле­но преж­де все­го пони­ма­ни­ем исто­риз­ма как линей­но­го посту­па­тель­но­го про­цес­са и вре­ме­ни как лине­ар­но­го необ­ра­ти­мо­го дви­же­ния впе­ред.

Одна­ко, срав­ни­вая исто­ри­че­ские да и фило­соф­ские про­из­веде­ния гре­че­ских авто­ров и вет­хо­за­вет­ные исто­ри­че­ские и рели­ги­оз­но-фило­соф­ские тек­сты, сле­ду­ет при­знать, что раз­ли­чие меж­ду элли­на­ми и древни­ми евре­я­ми заклю­ча­лось преж­де все­го в том, что для еврей­ско­го миро­воз­зре­ния и миро­ощу­ще­ния харак­тер­но было при­зна­ние того, что в цен­тре миро­зда­ния все­гда нахо­дил­ся актив­но дей­ст­ву­ю­щий бог Яхве, иудеи от рядо­вых до царей все­гда оста­ют­ся либо пас­сив­ны, либо покор­ны богу, либо нару­ша­ют его заве­ты и тогда тер­пят от него вся­кие нака­за­ния. Для эллин­ско­го миро­воз­зре­ния и миро­ощу­ще­ния было харак­тер­но при­зна­ние в цен­тре миро­зда­ния преж­де все­го актив­но дей­ст­ву­ю­ще­го чело­ве­ка.

Таким обра­зом, при­зна­ние рядом уче­ных того, что науч­ные прин­ци­пы фило­со­фии исто­рии ста­ли фор­ми­ро­вать­ся в вет­хо­за­вет­ных кни­гах Биб­лии, было обу­слов­ле­но тем, что в них виде­ли отра­же­ние и пони­ма­ние яко­бы под­лин­но­го исто­риз­ма, кото­рый отсут­ст­во­вал в пони­ма­нии элли­нов. Тра­ди­ци­он­ное тол­ко­ва­ние кате­го­рии «исто­ризм» в его пози­ти­вист­ски-марк­сист­ском духе воз­ник­ло в середине XIX в. и отра­жа­ло идею посту­па­тель­но­го, линей­но­го, про­грес­сив­но­го и зако­но­мер­но­го про­цес­са раз­ви­тия²⁰. Тра­ди­ци­он­ный исто­ризм таким обра­зом при­зна­вал воз­мож­ность позна­ния чело­ве­ком объ­ек­тив­ных зако­нов раз­ви­тия при­ро­ды и обще­ства и выде­ле­ния на этом осно­ва­нии его с.358 про­грес­сив­ных эта­пов или сту­пе­ней, кото­рые в марк­сист­ском обще­ст­во­зна­нии опре­де­ля­ют­ся как обще­ст­вен­но-эко­но­ми­че­ские фор­ма­ции.

Одна­ко в кон­це XIX в. ста­ла раз­ви­вать­ся и утвер­ждать­ся тео­рия нели­ней­но­го раз­ви­тия при­ро­ды и обще­ства во всех фор­мах его про­яв­ле­ния. Это ста­ло воз­мож­ным бла­го­да­ря тем откры­ти­ям, кото­рые были достиг­ну­ты новы­ми воз­ник­ши­ми с кон­ца XIX в. нау­ка­ми. Само поня­тие «про­гресс» исчер­па­ло свое содер­жа­ние. Нико­гда нель­зя дока­зать, что какое-либо явле­ние в соци­аль­но-эко­но­ми­че­ской, поли­ти­че­ской, нрав­ст­вен­ной и дру­гих сфе­рах жиз­ни дан­но­го обще­ства будет более про­грес­сив­ным, чем в обще­ствах преды­ду­щих. И при­ро­да, и обще­ство раз­ви­ва­ют­ся скач­ко­об­раз­но, при­чем дви­же­ние может быть не толь­ко впе­ред, но и назад, и не все­гда дви­же­ние впе­ред мож­но счи­тать более про­грес­сив­ным, а дви­же­ние назад — регрес­сом. Объ­яс­нить это нели­ней­ное дви­же­ние в при­ро­де и во всех сфе­рах жиз­ни обще­ства каки­ми-либо обще­со­цио­ло­ги­че­ски­ми зако­на­ми невоз­мож­но, ибо все­гда в при­ро­де и обще­стве дей­ст­ву­ет мно­же­ство фак­то­ров и сил мно­го­век­тор­ной направ­лен­но­сти, сре­ди кото­рых невоз­мож­но опре­де­лить глав­ные или вто­ро­сте­пен­ные. Поэто­му поня­тие «про­гресс» с этой точ­ки зре­ния явля­ет­ся не более чем субъ­ек­тив­но-оце­ноч­ной кате­го­ри­ей, исполь­зу­е­мой для срав­не­ния в кон­крет­ный пери­од раз­лич­ных пред­ше­ст­ву­ю­щих явле­ний соци­о­куль­тур­но­го и осо­бен­но науч­но-тех­ни­че­ско­го харак­те­ра с после­дую­щи­ми. Поступ­ки и дея­ния людей опре­де­ля­ют­ся не соци­аль­но-эко­но­ми­че­ски­ми фак­то­ра­ми, как об этом посто­ян­но твер­ди­ла марк­сист­ско-ленин­ская фило­со­фия, а соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ски­ми моти­ва­ми. Пси­хо­ло­ги дока­зы­ва­ют, что в поступ­ках и дея­ни­ях людей обна­ру­жи­ва­ют­ся тен­ден­ции к повто­ря­е­мо­сти. Это обу­слов­ле­но как субъ­ек­тив­ны­ми фак­то­ра­ми, свя­зан­ны­ми со свое­об­раз­ны­ми пси­хо­ло­ги­че­ски­ми кода­ми, кото­рые гене­ти­че­ски пере­да­ют­ся из поко­ле­ния в поко­ле­ние от циви­ли­за­ции к циви­ли­за­ции, так и есте­ствен­но-исто­ри­че­ски­ми усло­ви­я­ми раз­ви­тия обще­ства, когда сход­ные с пред­ше­ст­ву­ю­щи­ми про­цес­сы побуж­да­ли людей при­ни­мать сход­ные реше­ния.

В отли­чие от тра­ди­ци­он­но­го пони­ма­ния исто­риз­ма, вос­хо­дя­ще­го к пози­ти­виз­му XIX в., неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли пред­ла­га­ют рас­смат­ри­вать исто­ризм как спо­соб раз­гра­ни­че­ния про­шло­го и насто­я­ще­го с уче­том при­зна­ния нели­ней­но­го мно­го­век­тор­но­го раз­ви­тия и повто­ре­ния вре­мен­ных цик­лов²¹. Поэто­му вполне мож­но вести речь об эпи­че­ском и антич­ном исто­риз­ме²². Это под­твер­жда­ет­ся как кон­цеп­ту­аль­ным истол­ко­ва­ни­ем мифа о Про­ме­тее, из чего, кста­ти, не сле­ду­ет, что в дан­ном слу­чае пла­то­нов­ские идеи могут слу­жить дока­за­тель­ст­вом аисто­ри­че­ско­го харак­те­ра мыш­ле­ния гре­ков, так и исто­ри­ко-фило­соф­ской кон­цеп­ци­ей Фукидида, осно­ван­ной на с.359 рацио­на­ли­сти­че­ских иде­ях Ана­к­са­го­ра и фило­соф­ской шко­лы софи­стов. Дока­за­тель­ства для упо­мя­ну­то­го выше пони­ма­ния исто­риз­ма мож­но най­ти так­же во взглядах ато­ми­сти­че­ской тео­рии Лев­кип­па и Демо­кри­та, а так­же в исто­ри­ко-фило­соф­ской кон­цеп­ции Поли­бия и в поэ­ме Лукре­ция Кара «О при­ро­де вещей».

Таким обра­зом, суще­ст­во­ва­ние исто­ри­че­ско­го повест­во­ва­ния на древ­нем Восто­ке в фор­ме лето­пи­сей и хро­ник не транс­фор­ми­ро­ва­лись в исто­ри­че­скую нау­ку, посколь­ку в древ­не­во­сточ­ном обще­стве как с точ­ки зре­ния соци­аль­ной пси­хо­ло­гии, так и обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ско­го раз­ви­тия не сло­жил­ся пред­мет исто­рии как нау­ки, так как здесь име­ло место пре­об­ла­да­ние при­клад­но­го отно­ше­ния к зна­ни­ям, выра­зив­ше­е­ся преж­де все­го в про­слав­ле­нии дея­ний сво­их пра­ви­те­лей и богов. Что же каса­ет­ся обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ско­го раз­ви­тия древ­не­во­сточ­ных обществ, то ко II—I тыс. до н. э. у них сло­жи­лась дес­по­ти­че­ская фор­ма прав­ле­ния, осно­ван­ная на раз­ветв­лен­ной бюро­кра­ти­че­ской систе­ме и жре­че­ской идео­ло­гии, огра­ни­чен­ном пра­ве част­ной соб­ст­вен­но­сти и отсут­ст­вии поня­тия сво­бо­ды лич­но­сти.

Вме­сте с тем, было бы непра­виль­но счи­тать, что древ­ний Восток не ока­зал вли­я­ния на фор­ми­ро­ва­ние древ­не­гре­че­ской исто­рио­гра­фии. Свиде­тель­ства Геро­до­та, Пла­то­на, Стра­бо­на, Дио­до­ра ука­зы­ва­ют на непо­сред­ст­вен­ное вли­я­ние древ­не­во­сточ­ной куль­ту­ры на гре­че­скую. Архео­ло­гия и исто­рия искус­ства поз­во­ля­ют гово­рить о целом пери­о­де в исто­рии гре­че­ской куль­ту­ры VII в. до н. э., кото­рый назы­ва­ет­ся «ори­ен­та­ли­зи­ру­ю­щим сти­лем». Гре­че­ские писа­те­ли, фило­со­фы, исто­ри­ки были зна­ко­мы с древ­не­во­сточ­ны­ми зна­ни­я­ми в обла­сти мате­ма­ти­ки, меди­ци­ны, аст­ро­но­мии, рели­ги­оз­ной идео­ло­гии, с исто­ри­че­ски­ми хро­ни­ка­ми и лето­пи­ся­ми.

Одна­ко не вли­я­ние и заим­ст­во­ва­ние обу­сло­ви­ли воз­ник­но­ве­ние исто­ри­че­ской нау­ки в древ­ней Гре­ции. Она яви­лась резуль­та­том слож­ных про­цес­сов этно­куль­тур­но­го и исто­ри­че­ско­го раз­ви­тия гре­че­ско­го наро­да, самих гре­че­ских поли­сов. Ко вре­ме­ни появ­ле­ния вет­хо­за­вет­ных исто­ри­че­ских книг у элли­нов име­ло место эти­ко-худо­же­ст­вен­ное вос­при­я­тие мира у Гоме­ра и рацио­на­ли­сти­че­ски-рели­ги­оз­ное и фило­соф­ское его пони­ма­ние у Геси­о­да; сло­жи­лась тра­ди­ция инди­виду­а­ли­зи­ро­ван­но­го твор­че­ско­го отно­ше­ния к про­шлой и совре­мен­ной дей­ст­ви­тель­но­сти, что нашло свое отра­же­ние в цик­ли­че­ской поэ­зии и ран­не­гре­че­ской лири­ке; в мате­ри­а­ли­сти­че­ском и натур­фи­ло­соф­ском объ­яс­не­нии кос­мо­са (т. е. при­ро­ды и обще­ства) ионий­ски­ми фило­со­фа­ми²³. Резуль­та­том это­го и было у элли­нов цик­ли­че­ское вос­при­я­тие исто­ри­че­ско­го про­цес­са и исто­риз­ма и нели­не­ар­ное пони­ма­ние исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни.

с.360 Итак, фор­ми­ро­ва­ние древ­не­гре­че­ской исто­ри­че­ской нау­ки про­ис­хо­ди­ло в усло­ви­ях глу­бо­ких изме­не­ний в обла­сти соци­аль­ной пси­хо­ло­гии, эко­но­ми­ки, поли­ти­че­ских отно­ше­ний и обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской мыс­ли. Как уже было отме­че­но, к VII—VI вв. до н. э. в древ­ней Гре­ции сло­жил­ся доста­точ­но высо­кий уро­вень раз­ви­тия рацио­на­ли­сти­че­ских фило­соф­ских тео­рий, и име­ла место потреб­ность с их помо­щью объ­яс­нять про­цес­сы и явле­ния. Воз­ник­ла заин­те­ре­со­ван­ность обще­ства в раз­ви­тии нау­ки²⁴. Сре­ди про­цес­сов, про­те­кав­ших в это вре­мя, наи­бо­лее зна­чи­тель­ны­ми были раз­ви­тие товар­но-денеж­ных отно­ше­ний и част­ной соб­ст­вен­но­сти в боль­шей части поли­сов, борь­ба меж­ду демо­сом и ари­сто­кра­ти­ей.

Раз­ви­тие товар­но-денеж­ных отно­ше­ний, откры­тие новых земель и нача­ло гре­че­ской коло­ни­за­ции в арха­и­че­ский пери­од в Элла­де фор­ми­ро­ва­ли у элли­нов аго­наль­ное мыш­ле­ние, инте­рес к сво­ей соб­ст­вен­ной исто­рии и потреб­ность в ее иссле­до­ва­нии, подоб­но тому как эти же про­цес­сы в Евро­пе Ново­го вре­ме­ни спо­соб­ст­во­ва­ли воз­рож­де­нию евро­пей­ской исто­ри­че­ской нау­ки, начи­ная с эпо­хи Ренес­сан­са. Имен­но в это вре­мя у гре­ков ста­ла ост­ро ощу­щать­ся обще­ст­вен­ная потреб­ность осмыс­ле­ния самих себя, сво­его места в обще­че­ло­ве­че­ской исто­рии. Как совер­шен­но спра­вед­ли­во под­чер­ки­вал Р. Дж. Кол­линг­вуд, «у них не исто­рик выби­рал пред­мет опи­са­ния, а пред­мет — поли­ти­зи­ро­ван­ный гре­че­ский мир — искал сво­его исто­ри­ка».

В заклю­че­ние необ­хо­ди­мо ска­зать так­же о мето­де исто­ри­че­ской нау­ки. Если исто­ри­че­ская нау­ка воз­ник­ла в Гре­ции, то вполне есте­ствен­ным явля­ет­ся вопрос: в чем же заклю­чал­ся ее метод. Для это­го преж­де все­го необ­хо­ди­мо выявить науч­ные осо­бен­но­сти или чер­ты гре­че­ской исто­рио­гра­фии. Это вполне поз­во­ля­ет сде­лать ана­лиз введе­ний к исто­ри­че­ским сочи­не­ни­ям Геро­до­та (I. 1—5), Фукидида (I. 1; 20—22; 23. 1—3)²⁵. На осно­ва­нии это­го ана­ли­за иссле­до­ва­те­ли выде­ля­ют четы­ре основ­ных осо­бен­но­сти гре­че­ской исто­рии как нау­ки:

1. Ее науч­ность опре­де­ля­лась поста­нов­кой вопро­сов и ясным пони­ма­ни­ем задач и целей исто­ри­че­ско­го труда.

2. Гре­че­ская исто­рио­гра­фия рацио­наль­на, ибо обос­но­вы­ва­ет отве­ты, давае­мые ею на постав­лен­ные вопро­сы, обра­ща­ясь к дан­ным источ­ни­ков; при этом гре­че­ские исто­ри­ки вполне созна­ва­ли необ­хо­ди­мость не толь­ко опи­са­ния самих поли­ти­че­ских собы­тий, но и выяв­ле­ния при­чин­но-след­ст­вен­ных свя­зей в этих собы­ти­ях.

3. Гре­че­ская исто­рио­гра­фия — гума­ни­сти­че­ская по сво­е­му харак­те­ру, ибо она стре­ми­лась сохра­нить для чело­ве­че­ства про­де­лан­ный цен­ный опыт; это под­ра­зу­ме­ва­ло прак­ти­че­ское пони­ма­ние гре­ка­ми сущ­но­сти исто­рии как нау­ки, т. е. учить людей на при­ме­ре про­шло­го с.361 пред­у­га­ды­вать пово­рот собы­тий в буду­щем. Луч­шим под­твер­жде­ни­ем это­го может слу­жить извест­ное заме­ча­ние Фукидида (I. 22. 4): «Мое иссле­до­ва­ние при отсут­ст­вии в нем все­го бас­но­слов­но­го, быть может, пока­жет­ся мало­при­вле­ка­тель­ным. Но если кто захо­чет иссле­до­вать досто­вер­ность про­шлых и воз­мож­ность буду­щих собы­тий (могу­щих когда-нибудь повто­рить­ся по свой­ству чело­ве­че­ской при­ро­ды в том же или сход­ном виде), то для меня будет доста­точ­но, если он сочтет мои изыс­ка­ния полез­ны­ми».

4. Науч­ное содер­жа­ние гре­че­ской исто­рио­гра­фии обу­слов­ле­но так­же кри­ти­че­ским отно­ше­ни­ем к источ­ни­кам инфор­ма­ции, наи­бо­лее отчет­ли­во и ярко отра­зив­шим­ся в заяв­ле­нии Фукидида, кото­рый писал: «Как ни затруд­ни­тель­ны исто­ри­че­ские изыс­ка­ния, но все же неда­лек от исти­ны будет тот, кто при­зна­ет ход собы­тий древ­но­сти при­бли­зи­тель­но таким, как я его изо­бра­зил, и пред­по­чтет не верить поэтам, кото­рые пре­уве­ли­чи­ва­ют и при­укра­ши­ва­ют вос­пе­вае­мые ими собы­тия, или исто­ри­ям, в боль­шин­стве став­шим бас­но­слов­ны­ми и за дав­но­стью не под­даю­щим­ся про­вер­ке. На осно­ва­нии при­веден­ных выше оче­вид­ных дока­за­тельств он смо­жет убедить­ся, что резуль­та­ты иссле­до­ва­ния столь древ­них собы­тий доста­точ­но надеж­ны» (I. 21. 1). … «Что же каса­ет­ся собы­тий этой вой­ны (Пело­пон­нес­ской — В. С.), то я поста­вил себе зада­чу опи­сы­вать их, полу­чая сведе­ния не путем рас­спро­сов пер­во­го встреч­но­го и не по лич­но­му усмот­ре­нию, но изо­бра­жать, с одной сто­ро­ны, лишь те собы­тия, при кото­рых мне само­му дове­лось при­сут­ст­во­вать, а с дру­гой — раз­би­рать сооб­ще­ния дру­гих со всей воз­мож­ной точ­но­стью» (I. 22. 1—2).
   

Таким обра­зом, кри­ти­че­ское отно­ше­ние к источ­ни­кам, дости­же­ние с их помо­щью надеж­ных резуль­та­тов иссле­до­ва­ния исто­ри­че­ских собы­тий и выяв­ле­ние при­чин­но-след­ст­вен­ных свя­зей, про­ни­зы­ваю­щих и орга­ни­зу­ю­щих эти собы­тия — все это и состав­ля­ет сущ­ность исто­ри­че­ско­го мето­да, при­су­ще­го гре­че­ской исто­рио­гра­фии²⁶. Кри­ти­че­ское отно­ше­ние к тра­ди­ции сфор­ми­ро­ва­лось в древ­ней Гре­ции к V в. до н. э. в резуль­та­те раз­ви­тия рацио­на­ли­сти­че­ско­го инди­виду­аль­но­го твор­че­ско­го отно­ше­ния к лите­ра­тур­ным тек­стам, и уже в V в. появи­лись спе­ци­а­ли­сты, спо­соб­ные ана­ли­зи­ро­вать лите­ра­тур­ные тек­сты, назы­вае­мые «грам­ма­ти­ка­ми» (γραμ­μα­τικός) или «кри­ти­ка­ми» (κρι­τικός). Во II в. до н. э. выдаю­щим­ся зна­то­ком тек­стов был Дио­ни­сий Фра­кий­ский, кото­рый сле­дую­щим обра­зом опре­де­лил дея­тель­ность грам­ма­ти­ка или кри­ти­ка. Он счи­тал, что суть этой дея­тель­но­сти в том, о чем гово­рит­ся у поэтов и писа­те­лей. В опыт­ность он вклю­чал:

• тща­тель­ное чте­ние соглас­но уда­ре­нию и при­ды­ха­нию и коли­че­ству сло­гов;

  с.362

• уме­ние объ­яс­нять встре­чаю­щи­е­ся в тек­сте рито­ри­че­ские фигу­ры;

• уме­ние объ­яс­нять осо­бен­но­сти язы­ка и область исто­ри­че­ско­го содер­жа­ния;

• про­веде­ние изыс­ка­ний в обла­сти эти­мо­ло­гии;

• изло­же­ние грам­ма­ти­че­ских соот­вет­ст­вий;

• уме­ние про­из­во­дить кри­ти­че­ский ана­лиз тек­ста.
  

Пер­вые пять пра­вил при­зна­ны малы­ми искус­ства­ми. Послед­нее пра­ви­ло счи­та­лось вели­ким искус­ст­вом. Гума­ни­сты XIV—XV вв., начи­ная с Ф. Пет­рар­ки, воз­рож­да­ли антич­ные пред­став­ле­ния об антро­по­цен­триз­ме, о сво­бо­де лич­но­сти и инди­виду­а­ли­зи­ро­ван­но­го твор­че­ства, вер­ну­ли к жиз­ни и антич­ное цик­ли­че­ское пони­ма­ние вре­ме­ни и исто­ри­че­ско­го про­цес­са, а вме­сте с этим и исто­ри­че­ский метод гре­че­ской исто­рио­гра­фии и кри­ти­че­ское отно­ше­ние к источ­ни­кам²⁷. Поэто­му важ­ней­шим памят­ни­ком исто­ри­ко-фило­соф­ской кри­ти­ки антич­ных тек­стов эпо­хи Воз­рож­де­ния явля­ет­ся пам­флет Лорен­цо Вал­лы «О лож­но­сти дара Кон­стан­ти­на». Вал­ла рас­смат­ри­ва­ет в трак­та­те даре­ние поло­ви­ны импе­рии импе­ра­то­ром Кон­стан­ти­ном папе Силь­ве­ст­ру и источ­ник, на кото­ром факт даре­ния осно­ван. Опи­ра­ясь на фило­ло­ги­че­ские, исто­ри­че­ские, гео­гра­фи­че­ские и дру­гие зна­ния, Вал­ла дока­зал под­лож­ность гра­моты о даре­нии. Его основ­ные при­е­мы исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ской кри­ти­ки сво­дят­ся к сле­дую­ще­му:

• при­во­дить аргу­мен­ты от прав­до­по­до­бия к веро­ят­но­сти;

• искать объ­ек­тив­ные кри­те­рии;

• пред­по­чи­тать свиде­тель­ства, совре­мен­ные ана­ли­зи­ру­е­мо­му доку­мен­ту;

• для интер­пре­та­ции тек­стов исполь­зо­вать дан­ные нумиз­ма­ти­ки, палео­гра­фии, эпи­гра­фи­ки, архео­ло­гии и фило­ло­гии;

• видеть перед собой глав­ную цель — уста­нов­ле­ние исти­ны.
  

Пола­гая, что вся­кая интер­пре­та­ция тек­стов, все зна­ния и вся куль­ту­ра выте­ка­ют из исто­ри­че­ско­го мыш­ле­ния, он раз­ра­ботал сле­дую­щие прин­ци­пи­аль­ные тре­бо­ва­ния, предъ­яв­ля­е­мые к уче­но­му:

• обла­дать трудо­лю­би­ем, ост­рым взглядом, уме­ни­ем заме­чать раз­ли­чие в сход­ных и сход­ство в раз­лич­ных вещах и ситу­а­ци­ях;

• уче­но­му, писа­те­лю и кри­ти­ку необ­хо­ди­мо осо­зна­вать гра­ни­цы сво­их спо­соб­но­стей к оцен­кам, стре­мить­ся к прав­де и объ­ек­тив­но­сти по отно­ше­нию к лицам и их дей­ст­ви­ям и поступ­кам;

• уметь подав­лять свои соб­ст­вен­ные сим­па­тии и инте­ре­сы.
  

Таким обра­зом, бла­го­да­ря гре­че­ской исто­рио­гра­фии, ее кри­ти­че­ско­му отно­ше­нию к источ­ни­кам и воз­ро­див­шей­ся в эпо­ху Ренес­сан­са исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ской кри­ти­ке, исто­ри­че­ская нау­ка Ново­го вре­ме­ни в нача­ле XIX в. обре­ла свой исто­ри­ко-кри­ти­че­ский метод.