Геродот, Софокл и египетские диковинки (Об одном историографическом мифе)

с.363 Насто­я­щее эссе, тема кото­ро­го по суще­ству зна­чи­тель­но шире заяв­лен­ной в назва­нии — гре­ко-еги­пет­ские кон­так­ты в клас­си­че­скую эпо­ху исто­рии Гре­ции, — есть скром­ное под­не­се­ние к юби­лею Вла­ди­ми­ра Гри­го­рье­ви­ча Бору­хо­ви­ча. Пре­крас­ный зна­ток Геро­до­та и древ­не­гре­че­ской дра­ма­тур­гии, в оте­че­ст­вен­ной исто­рио­гра­фии В. Г. Бору­хо­вич явля­ет­ся к тому же одним из луч­ших спе­ци­а­ли­стов по исто­рии вза­и­мо­дей­ст­вия двух древ­них куль­тур: эллин­ской и еги­пет­ской. Этой про­бле­ма­ти­ке посвя­ще­на его док­тор­ская дис­сер­та­ция, кото­рая была защи­ще­на сорок лет назад, но в цель­ном виде так и не опуб­ли­ко­ва­на¹. Наи­бо­лее углуб­лен­но В. Г. Бору­хо­вич зани­мал­ся свя­зя­ми гре­ков с Егип­том и гре­че­ским про­ник­но­ве­ни­ем в эту экзо­ти­че­скую стра­ну в эпо­ху клас­си­ки. Пока­за­тель­но то, что осно­ва­тель сара­тов­ско­го аль­ма­на­ха «Антич­ный мир и архео­ло­гия» вот уже свы­ше трех деся­ти­ле­тий назад, в пер­вых выпус­ках АМА, опуб­ли­ко­вал ста­тьи, посвя­щен­ные имен­но этой тема­ти­ке: о еги­пет­ских моти­вах в исто­ри­че­ском труде Геро­до­та и в гре­че­ской тра­гедии (глав­ным обра­зом у Эсхи­ла)².

В сати­ро­вой дра­ме Софок­ла «Сле­до­пы­ты» в ряду пере­чис­ля­е­мой поэтом фау­ны (v. 303 sqq.) встре­ча­ют­ся име­на дико­вин­ных живот­ных — кош­ки и ихнев­мо­на. Со вре­ме­ни пер­вой пуб­ли­ка­ции отрыв­ка с.364 этой дра­мы, обна­ру­жен­но­го почти сто­ле­тие назад³, упо­мя­ну­тые здесь ихнев­мон и кош­ка неко­то­ры­ми фило­ло­га­ми и исто­ри­ка­ми были при­зна­ны пря­мым заим­ст­во­ва­ни­ем Софок­ла из еги­пет­ско­го логоса Геро­до­та. Тра­ди­ци­он­ный аргу­мент иссле­до­ва­те­лей в поль­зу дан­ной реми­нис­цен­ции сво­дил­ся к сле­дую­ще­му: назва­ния обе­их зве­ру­шек не встре­ча­ют­ся в дошед­ших до нас нарра­тив­ных антич­ных источ­ни­ках до Геро­до­та, поэто­му толь­ко ионий­ский исто­рик и мог рас­ска­зать о них гре­кам после сво­его воз­вра­ще­ния из еги­пет­ско­го путе­ше­ст­вия.

В оте­че­ст­вен­ном анти­ко­веде­нии мне­ние о зави­си­мо­сти в инте­ре­су­ю­щем нас месте Софок­ла от Геро­до­та утвер­ди­лось с лег­кой руки проф. Ф. Ф. Зелин­ско­го — пер­во­го и един­ст­вен­но­го рос­сий­ско­го уче­но­го, кото­рый спе­ци­аль­но обра­щал­ся к сати­ро­вой дра­ме Софок­ла⁴. В пер­вом томе извест­но­го сабаш­ни­ков­ско­го изда­ния Софо­кло­вых драм иссле­до­ва­тель заме­ча­ет: «Даже в сво­их (ново­най­ден­ных) “Сле­до­пы­тов” он сумел вста­вить упо­ми­на­ния неиз­вест­ных афи­ня­нам кош­ки и ихнев­мо­на, кото­ры­ми его ссудил Геро­дот. Дру­гие мело­чи (кото­рые буд­то бы свиде­тель­ст­ву­ют о бли­зо­сти поэта и исто­ри­ка. — А. С.) мы про­пус­ка­ем»⁵.

Вопрос о заим­ст­во­ва­нии Зелин­ский тогда решил исправ­ле­ни­ем в тек­сте папи­ру­са гре­че­ских имен живот­ных. Встре­чаю­ще­е­ся в edi­tio pri­mus Софо­кло­вых «Сле­до­пы­тов» сло­во ἰχνεύ­μων⁶ оте­че­ст­вен­ный фило­лог-клас­сик при­знал сомни­тель­ным и заме­нил его на ἰχνευ­τής, кото­рое мы нахо­дим у Геро­до­та (II. 67. 1)⁷. С фор­маль­ной сто­ро­ны Зелин­ский с.365 был прав: его конъ­ек­ту­ра свиде­тель­ст­ву­ет о лек­си­че­ском сов­па­де­нии⁸; но по суще­ству выво­ды про­фес­со­ра о зави­си­мо­сти Софок­ла от Геро­до­та явля­ют­ся сомни­тель­ны­ми. Даже если допу­стить, что и пра­во­пи­са­ние име­ни кош­ки в обо­их источ­ни­ках (четы­рех­слож­ная фор­ма αἰέλου­ρος вме­сто трех­слож­ной αἴλου­ρος) и может о чем-то гово­рить, то вряд ли о пря­мой зави­си­мо­сти одно­го источ­ни­ка от дру­го­го (аргу­мент Зелин­ско­го). Пол­ная иони­че­ская фор­ма αἰέλου­ρος в дошед­шей до нас нарра­тив­ной тра­ди­ции встре­ча­ет­ся в текстах V в. до н. э.⁹ (напр., у Софок­ла, Геро­до­та, Ари­сто­фа­на), а фор­ма αἴλου­ρος уста­но­ви­лась позд­нее (пред­по­ло­жи­тель­но, со вто­рой поло­ви­ны IV в.?), на что ука­зы­ва­ют авто­ры сло­ва­рей древ­не­гре­че­ско­го язы­ка и спе­ци­а­ли­сты по антич­ной зоо­ло­гии¹⁰. Но все это ров­ным сче­том ниче­го не дока­зы­ва­ет: лек­си­че­ское сов­па­де­ние в текстах раз­ных авто­ров еще не под­твер­жда­ет пря­мо­го заим­ст­во­ва­ния. Впро­чем, фило­ло­ги с послед­ним утвер­жде­ни­ем непре­мен­но поспо­ри­ли бы. Но, что уди­ви­тель­но, с мне­ни­ем Зелин­ско­го о зави­си­мо­сти в дан­ном слу­чае одно­го тек­ста от дру­го­го согла­си­лись имен­но исто­ри­ки.

Авто­ри­тет петер­бург­ско­го про­фес­со­ра ока­зал­ся настоль­ко вли­я­тель­ным, что выска­зан­ная им гипо­те­за о Софо­кло­вом заим­ст­во­ва­нии еги­пет­ских реа­лий из Геро­до­то­вой «Исто­рии» в даль­ней­шем в оте­че­ст­вен­ной исто­рио­гра­фии нико­гда не оспа­ри­ва­лась. Напро­тив, те из иссле­до­ва­те­лей, кото­рым хоте­лось обо­зна­чить дру­же­ские свя­зи поэта и исто­ри­ка, непре­мен­но ссы­ла­лись на мне­ние Зелин­ско­го.

В ста­тье «Тема Север­но­го При­чер­но­мо­рья в твор­че­стве Софок­ла» (1985), гово­ря о «живом инте­ре­се Софок­ла к тру­ду Геро­до­та», М. В. Скр­жин­ская¹¹ упо­ми­на­ет несколь­ко при­ме­ров, кото­рые тра­ди­ци­он­но при­во­дят­ся уче­ны­ми в каче­стве неоспо­ри­мых дока­за­тельств в поль­зу бли­зо­сти атти­че­ско­го дра­ма­тур­га и пер­во­го эллин­ско­го исто­ри­ка. Все парал­ле­ли, на кото­рые при­ня­то ука­зы­вать как на «наме­ки» с.366 Софок­ла на Геро­до­то­ву «Исто­рию»¹², небес­спор­ны, хотя, сле­ду­ет при­знать, их доволь­но мно­го¹³. Вслед за Зелин­ским М. В. Скр­жин­ская отме­ча­ет наряду с обще­при­ня­ты­ми «заим­ст­во­ва­ни­я­ми» и пас­саж из «Сле­до­пы­тов», в кото­ром поэт «назвал кош­ку и ихнев­мо­на — живот­ных, не извест­ных афи­ня­нам до рас­ска­за о них Геро­до­та»¹⁴. Ссыл­ки на дан­ную реми­нис­цен­цию из Геро­до­та в сати­ро­вой дра­ме Софок­ла, отме­чен­ную Зелин­ским, ста­но­вят­ся свое­об­раз­ным штам­пом в после­дую­щих работах иссле­до­ва­тель­ни­цы: она повто­ря­ет это в кни­ге о лите­ра­тур­ных источ­ни­ках по Север­но­му При­чер­но­мо­рью (1991) и в недав­ней моно­гра­фии, посвя­щен­ной ски­фам (1998)¹⁵.

При­знав убеди­тель­ны­ми аргу­мен­ты Зелин­ско­го в поль­зу более точ­но­го чте­ния ст. 305 «Сле­до­пы­тов» (со ссыл­кой на ста­тью в «Гер­ме­се»)¹⁶, В. Н. Ярхо оста­вил без каких-либо ком­мен­та­ри­ев его вывод отно­си­тель­но досто­вер­но­сти заим­ст­во­ва­ния Софо­к­лом назва­ний живот­ных с.367 из «Исто­рии» Геро­до­та¹⁷. Но мы не оши­бем­ся, если заклю­чим, что по умол­ча­нию Ярхо в дан­ном слу­чае был согла­сен с гипо­те­зой Зелин­ско­го, рав­но как и с устой­чи­вым мне­ни­ем о том, что «поэт и исто­рик были близ­ки­ми дру­зья­ми»¹⁸.

В новом иссле­до­ва­нии об эво­лю­ции рели­ги­оз­но­го созна­ния афи­нян И. Е. Сури­ков (2002) заме­ча­ет, что миро­воз­зре­ние Софок­ла зна­чи­тель­но бли­же геро­до­тов­ско­му, неже­ли про­чим атти­че­ским тра­ги­кам — собра­тьям поэта по жан­ру¹⁹. Мне­ние о бли­зо­сти миро­воз­зре­ний Софок­ла и Геро­до­та, о сход­ной мане­ре тра­ги­че­ско­го сти­ля в твор­че­стве того и дру­го­го авто­ров, в клас­си­че­ской фило­ло­гии и исто­рии устой­чи­во и спра­вед­ли­во²⁰. (Одна­ко, сле­ду­ет заме­тить, что сход­ство обра­за мыс­лей и сти­ля отнюдь не озна­ча­ет лич­но­го зна­ком­ства и, более того, дру­же­ской при­вя­зан­но­сти авто­ров²¹.) Здесь же Сури­ков ого­ва­ри­ва­ет­ся: «Инте­рес­но, что Геро­дот, судя по все­му (sic! кур­сив наш. — А. С.), был и в жиз­ни бли­зок к Софо­клу»²². Совер­шен­но не понят­но при этом, на осно­ва­нии чего судит иссле­до­ва­тель о «бли­зо­сти» исто­ри­ка и поэта? Судя по чему имен­но? Впро­чем, это заме­ча­ние Сури­ков под­креп­ля­ет ссыл­ка­ми на извест­ный, но очень сомни­тель­ный пас­саж Плу­тар­хо­вых с.368 «Мора­лий»²³ и, что пока­за­тель­но, на назван­ную выше пуб­ли­ка­цию Зелин­ско­го в жур­на­ле «Гер­мес» за 1912 год.

Утвер­жде­ние Ф. Ф. Зелин­ско­го, что «в клас­си­че­скую эпо­ху гре­ки, конеч­но же, не зна­ли кошек», со вре­ме­нем при­об­ре­та­ет харак­тер рас­хо­же­го мне­ния (сво­его рода δό­ξα ἀλη­θής, в ее пла­то­нов­ском смыс­ле). Напри­мер, в вос­по­ми­на­ни­ях об А. Н. Егу­но­ве А. К. Гав­ри­лов ссы­ла­ет­ся на одно харак­тер­ное заме­ча­ние сво­его учи­те­ля: «Для выра­же­ния идеи “Совсем не мно­го” под вдох­но­вен­ным пером редак­то­ров появи­лось “кот напла­кал”. — “Но котов же не было в Афи­нах”, — стра­дал А. Н.»²⁴. При обсуж­де­нии докла­да на эту тему на «Жебелев­ских чте­ни­ях-VII» (С.-Петер­бург, кафед­ра исто­рии древ­ней Гре­ции и Рима СПбГУ, октябрь 2005) петер­бург­ский кол­ле­га М. М. Холод сослал­ся на мне­ние проф. А. И. Зай­це­ва, от кото­ро­го он слы­шал утвер­ди­тель­ное выска­зы­ва­ние: «Кошек в Гре­ции не было!».

В нау­ке скла­ды­ва­ет­ся устой­чи­вый исто­рио­гра­фи­че­ский миф, когда для иссле­до­ва­те­ля надоб­ность лич­но­го обра­ще­ния к источ­ни­кам исклю­ча­ет­ся по при­чине того, что взгляды на ту или иную про­бле­му уже заве­до­мо опре­де­ле­ны. Тогда, ста­ло быть, оста­ет­ся един­ст­вен­ный аргу­мент, кото­рым, при необ­хо­ди­мо­сти, все­гда мож­но обой­тись (а, вер­нее, под­ме­на тако­во­го): «как при­ня­то счи­тать…» или «как извест­но…». В нашем слу­чае был создан один из мифов вслед­ст­вие уже сло­жив­ше­го­ся в анти­ко­веде­нии мне­ния о друж­бе дра­ма­тур­га и исто­ри­ка²⁵. Ины­ми сло­ва­ми, послед­нее уже буд­то бы было нау­ке извест­но, а с.369 появ­ляв­ши­е­ся новые фак­ты толь­ко под­стра­и­ва­лись под сло­жив­шу­ю­ся δό­ξα ἀλη­θής.

Опи­ра­ясь на име­ю­щи­е­ся в нашем рас­по­ря­же­нии источ­ни­ки и здра­вую логи­ку, попы­та­ем­ся рас­крыть несо­сто­я­тель­ность утвер­жде­ния о заим­ст­во­ва­нии наив­ной зоо­ло­гии в «Сле­до­пы­тах» Софок­ла из еги­пет­ско­го логоса Геро­до­та. Здесь нас инте­ре­су­ет не толь­ко столк­но­ве­ние источ­ни­ков — дей­ст­ви­тель­ное либо наду­ман­ное и утвер­жден­ное исто­рио­гра­фи­ей «заим­ст­во­ва­ние», — но и сами экзо­ти­че­ские зве­руш­ки, кото­рых назы­ва­ют поэт и исто­рик.

Нет необ­хо­ди­мо­сти подроб­но изла­гать содер­жа­ние и пред­ла­гать соб­ст­вен­ное деталь­ное тол­ко­ва­ние сохра­нив­ше­го­ся отрыв­ка Софо­кло­вых «Сле­до­пы­тов». За непол­ное сто­ле­тие со вре­ме­ни обна­ру­же­ния сати­ро­вой дра­мы лите­ра­ту­ра о ней поис­ти­не огром­на: несколь­ко спе­ци­аль­ных моно­гра­фий, более сот­ни ста­тей, ака­де­ми­че­ские изда­ния тек­ста с аппа­ра­том науч­ных ком­мен­та­ри­ев²⁶. Здесь мы огра­ни­чим­ся лишь крат­ким пере­ска­зом дей­ст­вия пье­сы и обра­тим­ся к инте­ре­су­ю­ще­му нас отрыв­ку.

Сюжет для «Сле­до­пы­тов» был взят афин­ским дра­ма­тур­гом из гоме­ров­ско­го гим­на Гер­ме­су. Фабу­ла про­ста: мла­де­нец Гер­мес похи­тил у Апол­ло­на ста­до коров. Апол­лон пообе­щал награ­ду тому, кто оты­щет его про­па­жу. Силен и сати­ры, состав­ля­ю­щие хор в этой дра­ме, начи­на­ют поиск. Свои пес­ни и пляс­ки сати­ры сопро­вож­да­ют гика­ньем и сви­стом, посколь­ку, как объ­яс­нял Ф. Ф. Зелин­ский, струн­но­го инстру­мен­та до изо­бре­те­ния лиры они не зна­ли²⁷. Они натал­ки­ва­ют­ся на пеще­ру с.370 гор­ной ним­фы Кил­ле­ны, из кото­рой доно­сят­ся зву­ки таин­ст­вен­но­го инстру­мен­та — лиры. Пора­жен­ные неве­до­мы­ми зву­ка­ми, сати­ры пре­бы­ва­ют в ужа­се. Тут из пеще­ры появ­ля­ет­ся сама Кил­ле­на. Она рас­ска­зы­ва­ет хору о сыне Зев­са, мла­ден­це Гер­ме­се, кото­рый создал невидан­ный инстру­мент, издаю­щий это чудес­ное зву­ча­ние. По неко­то­рым наме­кам ним­фы сати­ры дога­ды­ва­ют­ся, кто явля­ет­ся похи­ти­те­лем апол­ло­но­вых коров. Кил­ле­на при­зна­ет, что теперь ста­дом вла­де­ет тот ребе­нок, что нахо­дит­ся в ее пеще­ре. На этом сохра­нив­ший­ся фраг­мент дра­мы обры­ва­ет­ся. О том, как далее здесь у Софок­ла раз­ви­ва­лись собы­тия мож­но толь­ко пред­по­ла­гать. Веро­ят­но, о сво­ей наход­ке сати­ры долж­ны были сооб­щить Апол­ло­ну, и бог смог запро­сто обна­ру­жить в пеще­ре похи­щен­ное ста­до²⁸.

Цен­траль­ным дей­ст­ви­ем дра­мы явля­ет­ся сце­на диа­ло­га Кил­ле­ны с хором. Зада­вая свои наив­ные вопро­сы, сати­ры стре­мят­ся уга­дать, из како­го дико­вин­но­го зве­ря Гер­мес изгото­вил инстру­мент. Они пора­же­ны, когда узна­ют, что хит­ро­ум­ный бог заста­вил петь умер­шее живот­ное: «Могу ль пове­рить, чтоб так гром­ко голос тру­па про­зву­чал?» (Soph. Ichn. 299: πῶς πί­θωμαι τοῦ θα­νόν­τος φθέγ­μα τοιοῦτον βρέ­μειν; пер. Ф. Ф. Зелин­ско­го). Сати­ры рас­спра­ши­ва­ют о том, как выглядит тот уди­ви­тель­ный пред­мет, кото­рый маль­чик назвал лирой. Чтобы опи­сать его, Кил­ле­на и при­бе­га­ет к срав­не­нию зве­ря, из тру­па кото­ро­го изготов­ле­на лира, с раз­но­го рода живот­ны­ми.

Кажет­ся стран­ным: поче­му бы ним­фе сра­зу не ска­зать о том, что инстру­мент сде­лан из пан­ци­ря мерт­вой чере­па­хи? Дру­ги­ми сло­ва­ми, поче­му бы Софо­клу не назвать это «таин­ст­вен­ное» живот­ное? Чере­па­хи были пре­крас­но зна­ко­мы афин­ской пуб­ли­ке: раз­но­го рода изде­лия из чере­па­хо­во­го пан­ци­ря, исто­рии и софиз­мы о чере­па­хе, чере­па­хо­вый суп, игра в хели­хе­ло­ну²⁹ и проч.³⁰ Но в «Сле­до­пы­тах» этой сце­ны забав­ных вопро­сов и отве­тов тре­бо­ва­ла спе­ци­фи­ка жан­ра. Поэт исполь­зу­ет с.371 в сати­ро­вой дра­ме удач­ный при­ем оши­боч­но­го уга­ды­ва­ния. Полу­ча­ет­ся дей­ст­ви­тель­но очень смеш­но³¹.

Имен­но в этой сцене пере­че­та наив­ной зоо­ло­гии Софо­к­лом упо­ми­на­ют­ся инте­ре­су­ю­щие нас зве­руш­ки³². Рас­смот­рим подроб­нее этот зани­ма­тель­ный отры­вок (Ichn. Frag. 314 [TGF, Radt], vv. 299—308, 310 = Frag. 86 [SGF², Stef­fen], vv. 292—301, 303):

Пере­вод Ф. Ф. Зелин­ско­го (с уточ­не­ни­я­ми В. Н. Ярхо):

с.372 В этом отрыв­ке дра­ма­тур­гом назва­ны поми­мо кош­ки и ихнев­мо­на иные тва­ри: пард (пан­те­ра/барс?), краб (рак?), этней­ский жук, уст­ри­ца (рако­ви­на?). Все эти пред­ста­ви­те­ли фау­ны были хоро­шо зна­ко­мы древним гре­кам. При­бреж­ные жите­ли, они испо­кон веков, конеч­но же, стал­ки­ва­лись с кра­ба­ми и уст­ри­ца­ми. Пар­ды или пан­те­ры (πόρ­δα­λις = πάρ­δα­λις), рас­про­стра­нен­ные в Афри­ке, Пере­д­ней и Малой Азии, были извест­ны гре­кам с древ­ней­ших вре­мен, начи­ная с кри­то-микен­ской эпо­хи. Зна­ком­ство гре­ков с пар­да­ми под­твер­жда­ет­ся и нарра­тив­ны­ми источ­ни­ка­ми (они упо­ми­на­ют­ся уже в гоме­ров­ских поэ­мах) и мно­го­чис­лен­ны­ми вазо­вы­ми изо­бра­же­ни­я­ми³⁴.

Сле­ду­ет заме­тить, что Геро­дот вовсе не назы­ва­ет афри­кан­ских пар­дов. Исклю­че­ни­ем явля­ет­ся пас­саж VII. 69. 1³⁵, где исто­рик упо­ми­на­ет пар­до­вую шку­ру в каче­стве одеж­ды у эфи­о­пов: Αἰθίοπες δὲ παρ­δα­λέας τε καὶ λεον­τέας ἐναμ­μέ­νοι. В поэ­зии же Софок­ла, как видим, этот зверь при­сут­ст­ву­ет. А в одном из фраг­мен­тов несо­хра­нив­шей­ся его тра­гедии «Аякс Локрий­ский» мы нахо­дим и упо­ми­на­ние шку­ры пар­да, неко­гда слу­жив­шей доспе­хом Пари­су: κα­τασ­τίκτου κυ­νὸς σπο­λὰς Λί­βυσ­σα παρ­δα­λήφο­ρον δέ­ρος³⁶ (Soph. Frag. 11 TGF [Radt]: «Доспех ливий­ский, / Пят­ни­стая пан­те­ры дикой шку­ра», пер. Ф. Ф. Зелин­ско­го). Надо пола­гать, как и упо­мя­ну­тые выше мор­ские тва­ри (краб и уст­ри­ца), с кото­ры­ми срав­ни­ва­ет­ся чере­па­ха, пард был хоро­шо изве­стен Софо­клу и его зри­те­лям.

Исклю­че­ни­ем из это­го ряда древ­ней фау­ны, назван­ной поэтом, может быть, раз­ве что, дико­вин­ный «этней­ский рога­тый жук» (κε­ράσ­της κάν­θα­ρος Αἰτναῖος). Воз­мож­но, что этот экзо­ти­че­ский вид насе­ко­мых, рас­про­стра­нен­ный на Сици­лии, не был пред­став­лен в Афи­нах (и шире — в Эгей­ском бас­сейне) в середине V в. Впер­вые он встре­ча­ет­ся у сици­лий­ско­го комедио­гра­фа Эпи­хар­ма (середи­на VI в. — 460-е гг.): CGF. I. 1. Frag. 76. 1—2 (Kai­bel). Но дан­ный вид жука-навоз­ни­ка (Sca­ra­bae­us pi­lu­la­rius), выдаю­ще­го­ся сво­и­ми осо­бен­но боль­ши­ми раз­ме­ра­ми, мно­го­крат­но отме­чен в V в. у афин­ских дра­ма­тур­гов³⁷. Зелин­ский пола­гал, что афи­няне мог­ли узнать об этней­ском жуке от Эсхи­ла, бывав­ше­го на Сици­лии и позна­ко­мив­ше­го­ся там с невидан­ной дико­вин­кой³⁸. Это­му мне­нию есть под­твер­жде­ние: этней­ский жук встре­ча­ет­ся в сати­ро­вой с.373 дра­ме «Сизиф-кам­не­кат» (Σί­συφος Πετ­ρο­κυλισ­τής), постав­лен­ной, веро­ят­но, меж­ду 470 и 458 гг. (с момен­та пер­во­го визи­та Эсхи­ла ко дво­ру Гиеро­на Сира­куз­ско­го и окон­ча­тель­ным пере­ездом поэта на Сици­лию). Вели­кий и без­на­деж­ный труд Сизи­фа срав­ни­ва­ет­ся здесь дра­ма­тур­гом с кро­пот­ли­вой дея­тель­но­стью огром­но­го жука: «Этней­ский жук в трудах могу­чий силою» (пер. М. Л. Гас­па­ро­ва; Αἰτναῖός ἐστι κάν­θα­ρος βίαι πό­νων, Ae­sch. Frag. 385 (Met­te)³⁹ = Schol. in Aris­toph. Pax. 73 [Frag. 76 (Kai­bel)]).

Софокл упо­ми­на­ет этней­ско­го жука еще в одной сати­ро­вой дра­ме — в «Деда­ле» (Frag. 162. 1—2. TGF [Radt]). Здо­ро­вен­ный этней­ский жук назы­ва­ет­ся так­же в «Мире» Ари­сто­фа­на (Αἰτναῖον μέ­γισ­τον κάν­θα­ρον, Pax. 73). Герой этой комедии Три­гей дела­ет навоз­но­го жука гип­по­кан­та­ром (ἱπ­πο­κάν­θα­ρος), т. е. огром­ным коне-жуком, на кото­ром Три­гей всюду разъ­ез­жа­ет (ibid. 74 sqq., 143 et pas­sim). Из более позд­них авто­ров ука­жем на Геси­хия, кото­рый в сло­ва­ре ред­ких гре­че­ских слов толь­ко упо­ми­на­ет это экзо­ти­че­ское насе­ко­мое (He­sych. Lex., s. v. κάν­θα­ροι Αἰτναῖοι, K 658).

Надо пола­гать, что это была чуже­род­ная, но после Эсхи­ла (?) хоро­шо зна­ко­мая и, мож­но ска­зать, «полю­бив­ша­я­ся» афин­ской пуб­ли­ке сици­лий­ская дико­вин­ка. Здесь мы сошлем­ся на мне­ние В. Г. Бору­хо­ви­ча, кото­рый спра­вед­ли­во отме­чал, что «увле­че­ние восточ­ной экзо­ти­кой и осо­бен­но восточ­ны­ми куль­та­ми было явле­ни­ем, доволь­но рас­про­стра­нен­ным в Афи­нах клас­си­че­ской эпо­хи»⁴⁰. Сле­ду­ет лишь допол­нить, что част­ный при­мер с этней­ским «гип­по­кан­та­ром» пока­зы­ва­ет, что афи­нян в эпо­ху клас­си­ки увле­ка­ла и запад­ная экзо­ти­ка — из обла­стей Южной Ита­лии и Сици­лии.

Таким обра­зом, все виды насе­ко­мых и реп­ти­лий, назван­ные дра­ма­тур­гом, были хоро­шо зна­ко­мы его зри­те­лям. Что каса­ет­ся кош­ки и ихнев­мо­на, то и эти экзо­ти­че­ские тва­ри, как пред­став­ля­ет­ся, не явля­лись для поэта чем-то неслы­хан­ным.

Сле­ду­ет череда вопро­сов хора сати­ров: как выглядел умер­ший зверь (ποῖός τις ἦν εἶδος;), из кото­ро­го Гер­мес изгото­вил лиру? Удли­нен­ной ли фор­мы (προ­μήκης) он был? или изо­гну­той (ἢ ἐπί­κυρ­τος)? был ли низ­ко­го роста (ἢ βρα­χύς)? Из пред­ло­жен­ных харак­те­ри­стик Кил­ле­на изби­ра­ет послед­нее: да, этот зверь был имен­но невы­со­ко­го роста, к тому же оваль­ной фор­мы и покрыт был пят­ни­стой кожей (ποικί­λη δο­ρά). Пока­за­тель­но, что по опи­са­нию, кото­рое дает ним­фа, сати­ры в первую оче­редь уга­ды­ва­ют имен­но кош­ку! Это живот­ное невы­со­ко­го роста (βρα­χύς), округ­лой (не плос­кой же, в самом деле!) фор­мы (χυτ­ροίδης) и пят­ни­стой окрас­ки. Что каса­ет­ся цве­та кожи, то Кил­ле­на, конеч­но, с.374 име­ет в виду шашеч­ки, кото­ры­ми укра­шен пан­цирь чере­па­хи. Сати­ры же пони­ма­ют ποικί­λη δο­ρά как пест­рую рас­крас­ку шку­ры зве­ря, подоб­но кош­ке или пар­ду/бар­су. Пока­за­тель­но, что αἰέλου­ρος здесь постав­лен в один ряд с дру­гим пред­ста­ви­те­лем поро­ды коша­чьих — пар­дом (πόρ­δα­λις или πάρ­δα­λις), кото­ро­го, как было ска­за­но, элли­ны зна­ли с дав­не­го вре­ме­ни и зна­ли доволь­но хоро­шо. Поэту извест­но, что это зве­ри одной поро­ды и выглядят они оди­на­ко­во⁴¹.

Одна­ко раз­ли­чие меж­ду кош­кой и пар­дом с одной сто­ро­ны и чере­па­хой с дру­гой весь­ма суще­ст­вен­но, что опять же оче­вид­но не толь­ко для Кил­ле­ны (в тек­сте — πλεῖσ­τον με­ταξύ — ibid. v. 304), но, сле­ду­ет пони­мать, и для само­го авто­ра «Сле­до­пы­тов», а поэто­му поэт пред­ла­га­ет про­дол­жить «гада­лоч­ку». Софокл зна­ет, что кош­ки и пар­ды строй­ны и длин­но­но­ги, а живот­ное, о кото­ром идет речь, более шаро­об­раз­ной фор­мы (γογ­γύ­λος) и с корот­ки­ми нож­ка­ми (βρα­χυσ­κε­λής). Чере­па­ха дей­ст­ви­тель­но живот­ное невы­со­кое, корот­ко­но­гое и име­ет пан­цирь круг­лой фор­мы, так что с пози­ции Кил­ле­ны здесь все вер­но. Но у сати­ров живо нахо­дит­ся новый оши­боч­ный ответ: так зна­чит зага­доч­ный зверь похож на ихнев­мо­на (ὡς ἰχνευτῇ) либо на кра­ба (ώς καρ­κί­νῳ). И сати­ры сно­ва про­мах­ну­лись с отгад­кой. Но опи­са­ние Софо­к­лом внеш­не­го вида обе­их назван­ных реп­ти­лий попа­да­ет в точ­ку! И краб, и ихнев­мон, невер­но уга­дан­ные хором, вер­но опре­де­ле­ны самим дра­ма­тур­гом: они дей­ст­ви­тель­но в неко­то­ром смыс­ле сход­ны меж­ду собой и оба вме­сте похо­жи на чере­па­ху. Все трое при­зе­ми­сты, низ­ко­го роста, горш­ко­вид­ной фор­мы, име­ют корот­кие лапы и защит­ный пест­рый пан­цирь. Но пан­цирь ихнев­мо­на — это не ὄστρα­κον кра­ба или чере­па­хи, для кото­рых их щиты явля­ют­ся есте­ствен­ной бро­ней. Для борь­бы со зме­я­ми, как ука­зы­ва­ют мно­гие антич­ные источ­ни­ки, ихнев­мон сам созда­ет себе искус­ст­вен­ную бро­ню из гря­зи⁴². При­чем шку­ра ихнев­мо­на, как и выше­на­зван­ных пред­ста­ви­те­лей поро­ды коша­чьих, и пан­цир­ная окрас­ка кра­ба тоже в опре­де­лен­ном смыс­ле есть ποικί­λη δο­ρά, а сле­до­ва­тель­но, внешне напо­ми­на­ет ὄστρα­κον чере­па­хи.

Таким обра­зом, из сти­хов Софок­ла мож­но заклю­чить, что ему само­му был оди­на­ко­во хоро­шо изве­стен внеш­ний вид кош­ки и пар­да, ихнев­мо­на и кра­ба. Более того, срав­не­ние тек­стов Софок­ла и Геро­до­та, свиде­тель­ст­ву­ет, что о дико­вин­ных еги­пет­ских зве­руш­ках поэт был осве­дом­лен зна­чи­тель­но луч­ше, неже­ли его зна­ме­ни­тый совре­мен­ник, либо мы долж­ны при­знать, что авто­ра «Исто­рии» про­сто не инте­ре­со­ва­ли эти зоо­ло­ги­че­ские дета­ли.

с.375

Ионий­ский путе­ше­ст­вен­ник Геро­дот мно­го раз­но­го сооб­ща­ет о еги­пет­ских дико­вин­ках. Во вто­рой кни­ге он рас­ска­зы­ва­ет о празд­ни­ках и почи­та­нии богов у егип­тян, об обы­ча­ях, свя­зан­ных с почи­та­ни­ем и погре­бе­ни­ем егип­тя­на­ми собак, вол­ков, лисиц, ихнев­мо­нов, мед­ведей, ястре­бов, иби­сов и проч. живот­ных; но осо­бое вни­ма­ние он уде­ля­ет кош­кам и кро­ко­ди­лам.

Назва­ние кош­ки у Геро­до­та встре­ча­ет­ся 6 раз, когда речь идет о свя­щен­ных живот­ных Егип­та (II. 66. 1—67. 1)⁴³. Исто­рик рас­ска­зы­ва­ет о повад­ках кошек, о хит­ро­стях котов, когда они жела­ют спа­ри­вать­ся, о тра­у­ре егип­тян, когда в их доме уми­ра­ет кош­ка. Геро­до­ту извест­но, что кош­ка в Егип­те — это домаш­нее живот­ное, что она пло­до­ви­та и любит сво­их дете­ны­шей. Исто­рик так­же сооб­ща­ет об уди­ви­тель­ном поведе­нии кошек во вре­мя пожа­ра, о баль­за­ми­ро­ва­нии и погре­бе­нии кошек в свя­щен­ных поко­ях в Буба­сти­се. Одна­ко в его тек­сте нет ни сло­ва о том, как выгляде­ли эти еги­пет­ские зве­руш­ки.

Зага­доч­ный ихнев­мон упо­ми­на­ет­ся в «Исто­рии» толь­ко еди­но­жды (II. 67. 1)⁴⁴. И вот в каком кон­тек­сте. Рас­ска­зы­вая о ритуа­ле захо­ро­не­ния тру­пов свя­щен­ных кошек и собак, исто­рик буд­то ого­ва­ри­ва­ет­ся: «Ихнев­мо­нов хоро­нят так же, как и собак» (ὡς δὲ αὕτως
τῇσι κυσὶ οἱ ἰχνευ­ταὶ
θάπ­τονται). О внеш­нем виде ихнев­мо­нов у Геро­до­та тоже нет ни еди­но­го сло­ва.

Поче­му исто­рик в этом слу­чае сдер­жан и не дает опи­са­ния внеш­не­го вида обо­их экзо­ти­че­ских живот­ных, как он дела­ет это здесь же, рас­ска­зы­вая, напри­мер, о кро­ко­ди­лах (II. 68—70), гип­по­пота­мах (ibid. 71), зме­ях (ibid. 74—75), иби­сах (ibid. 75—76) и про­чих тва­рях? Воз­мож­ны два вари­ан­та отве­та на этот вопрос: 1) в отли­чие от назван­ных видов живот­ных, кош­ка и ихнев­мон были неиз­вест­ны исто­ри­ку (быть может, он слы­шал о них, но сам лич­но их в Егип­те не видел?); и напро­тив, 2) они были хоро­шо извест­ны и ему само­му, и его пред­по­ла­гае­мым чита­те­лям (слу­ша­те­лям) — рядо­вым гре­кам (и афи­няне здесь не исклю­че­ние), для кото­рых Геро­дот сочи­нял свою «Исто­рию».

Для того, чтобы дать опре­де­лен­ный ответ, нам сле­ду­ет рас­смот­реть антич­ные свиде­тель­ства о кош­ках и ихнев­мо­нах.

с.376 Из древ­ней зоо­ло­гии (еги­пет­ские и антич­ные кош­ки)⁴⁵. Спе­ци­а­ли­сты по древ­ней фауне счи­та­ют роди­ной кошек севе­ро-восточ­ную Афри­ку. В Егип­те назва­ние кош­ки встре­ча­ет­ся уже в текстах середи­ны III тыс. Веро­ят­но, уже в это вре­мя кош­ка была у егип­тян домаш­ним живот­ным. Как и дру­гие наро­ды во все вре­ме­на, егип­тяне дер­жа­ли домаш­нюю кош­ку для уни­что­же­ния гры­зу­нов, с чем, веро­ят­но, и было свя­за­но осо­бо почти­тель­ное к ней отно­ше­ние. Еги­пет­ские изо­бра­же­ния кош­ки (ста­ту­эт­ки, рисун­ки, релье­фы и моза­и­ка), отно­ся­щи­е­ся ко вре­ме­ни со II тыс. и до кон­ца антич­но­сти, мно­го­чис­лен­ны и хоро­шо извест­ны (при­ме­ры тако­вых см. илл. 1a—e). Они свиде­тель­ст­ву­ют о широ­ком рас­про­стра­не­нии и почи­та­нии кошек у егип­тян, счи­тав­ших этих тва­рей свя­щен­ным живот­ным боги­ни Бас­тет⁴⁶ (часто встре­ча­ют­ся фигу­ры сто­я­щей или сидя­щей сти­ли­зо­ван­ной еги­пет­ской кош­ки; см., напр., илл. 1a — дати­ру­ет­ся ок. 600 г.).

По мне­нию авто­ри­тет­но­го иссле­до­ва­те­ля древ­не­еги­пет­ской куль­ту­ры Ала­на Б. Ллой­да, авто­ра ком­мен­та­ри­ев к еги­пет­ско­му лого­су Геро­до­та⁴⁷, рас­ска­зы­вая об этой дико­вин­ной еги­пет­ской зве­руш­ке, исто­рик имел в виду при­ру­чен­ную ливий­скую кош­ку (Fe­lis ma­ni­cu­la­ta), родо­на­чаль­ни­цу нашей домаш­ней кош­ки⁴⁸. Назван­ный вид була­ной кош­ки, хоро­шо извест­ный в зоо­ло­гии, дей­ст­ви­тель­но был рас­про­стра­нен в севе­ро-восточ­ной Афри­ке, и вос­хо­дит он к мест­ной дикой кош­ке. Бога­тый иллю­ст­ра­тив­ный мате­ри­ал помо­га­ет опре­де­лить внеш­ние при­зна­ки дан­но­го вида кошек: это живот­ное со свет­лым брю­хом, пест­рой шку­рой и поло­са­тым хво­стом. Такой мы нахо­дим ее на еги­пет­ских рисун­ках (см. илл. 1b, d—e; ср. Soph. Ichn. 303: ποικί­λη δο­ρά).

Гре­че­ско­му миру кош­ка была хоро­шо зна­ко­ма с миной­ско­го пери­о­да, что под­твер­жда­ет­ся дан­ны­ми архео­ло­гии. Напри­мер, к 1700—1600 гг. отно­сят­ся изо­бра­же­ния этих живот­ных на крит­ских печа­тях, с.377 имев­ших, веро­ят­но, широ­кое при­ме­не­ние⁴⁹: напри­мер, выстро­ен­ные стол­би­ком четы­ре коша­чьих голо­вы с выта­ра­щен­ны­ми гла­за­ми (см. илл. 2a)⁵⁰. На рисун­ке, выпол­нен­ном на лез­вии брон­зо­во­го инкру­сти­ро­ван­но­го кин­жа­ла из Микен (середи­на II тыс.), встре­ча­ет­ся изо­бра­же­ние кота, охотя­ще­го­ся на болот­ных птиц (см. илл. 2b)⁵¹. Вер­нее все­го, в этом древ­нем живот­ном сле­ду­ет видеть не домаш­нюю кош­ку, а один из видов дикой кош­ки, кото­рая тра­ди­ци­он­но в микен­ском искус­стве изо­бра­жа­лась в виде охот­ни­цы на диких уток.

В Евро­пе свя­щен­ные еги­пет­ские кош­ки мог­ли стать широ­ко извест­ны­ми в свя­зи с рим­ской заво­е­ва­тель­ной поли­ти­кой в Север­ной Афри­ке в послед­ние века до н. э. и осо­бен­но с рас­про­стра­не­ни­ем моды на еги­пет­скую тема­ти­ку в I—III вв. н. э. «бла­го­да­ря син­кре­тиз­му рим­ской рели­гии, кото­рая в эту эпо­ху вобра­ла в себя мно­гие веро­ва­ния Егип­та»⁵². Как счи­тал О. Кел­лер, у гре­ков и рим­лян в III—IV вв. н. э. кош­ка посте­пен­но вытес­ни­ла лас­ку (γα­λῆ), кото­рую до нее исполь­зо­ва­ли в каче­стве сред­ства борь­бы с домаш­ни­ми вреди­те­ля­ми-гры­зу­на­ми⁵³. Про­цесс рас­про­стра­не­ния кошек по Евро­пе был свя­зан с мас­со­вым появ­ле­ни­ем здесь мышей и крыс во вре­мя Вели­ко­го пере­се­ле­ния наро­дов⁵⁴.

Для назва­ния еги­пет­ской домаш­ней кош­ки (Fe­lis do­mes­ti­cus) Геро­дот поль­зо­вал­ся уже дав­но уко­ре­нив­шим­ся в древ­не­гре­че­ском язы­ке сло­вом αἰέλου­ρος, сло­вом ионий­ско­го про­ис­хож­де­ния. К середине I тыс. ионий­цы уже на про­тя­же­нии мно­гих веков были свя­за­ны с Егип­том, и это они при­ду­ма­ли имя для про­вор­но­го хво­ста­то­го живот­но­го (αἰέλου­ρος/αἴλου­ρος обра­зо­ва­лось, как счи­та­ют спе­ци­а­ли­сты, от соче­та­ния слов αἰόλος [«пест­рый», «пят­ни­стый», а так­же «про­вор­ный», с.378 «быст­рый»] и οὐρή [«хвост»])⁵⁵. Сло­во αἰέλου­ρος=αἴλου­ρος суще­ст­во­ва­ло до VII в. н. э., пока окон­ча­тель­но не усту­пи­ло место сло­ву γάτ­τος=κάτ­τος⁵⁶, (а латин­ское fe­les посте­пен­но сме­ни­лось сход­ным по зву­ча­нию с позд­ним гре­че­ским — cat­tus⁵⁷).

Поми­мо Софок­ла и Геро­до­та в V в. сло­во αἰέλου­ρος встре­ча­ет­ся так­же у Ари­сто­фа­на. В «Ахар­ня­нах» (v. 879) кош­ка упо­ми­на­ет­ся сре­ди про­чих хоро­шо извест­ных гре­кам живот­ных. В комедии ее назы­ва­ет бео­тий­ский купец, при­быв­ший на ахарн­ский рынок с бога­той покла­жей (vv. 878—880, пер. А. Пиотров­ско­го):

Раз­но­об­ра­зие назван­ной здесь при­ми­тив­ной зоо­ло­гии пора­жа­ет. До это­го тор­го­вец назы­ва­ет раз­ные виды пер­на­тых: гусей, чаек, пере­пе­лок, уток, голу­бей и проч., кото­рых он доста­ет из сво­их меш­ков (ibid. vv. 874—876). Это нескон­чае­мое пере­чис­ле­ние жив­но­сти долж­но было рас­сме­шить афин­ско­го зри­те­ля. Так откуда все эти това­ры? Из Фив. Не еги­пет­ских либо мало­азий­ских, но бео­тий­ских Фив! Здесь назва­ны зна­ме­ни­тые угри из Копай­ско­го озе­ра в Бео­тии, кото­рые были люби­мым лаком­ст­вом гре­ков⁵⁹. Назва­ны здесь и кош­ки. Явля­ет­ся ли в дан­ном слу­чае упо­ми­на­ние кош­ки неча­ян­ным? Поче­му герой Ари­сто­фа­но­вой комедии так запро­сто гово­рит о них? О каких кош­ках идет речь? Сле­ду­ет ли пред­по­ла­гать, что эти тва­ри — кош­ки — были хоро­шо извест­ны и афи­ня­нам, и бео­тий­цам, и боль­шин­ству бал­кан­ских гре­ков?

Обра­тим вни­ма­ние на то, что все зве­руш­ки, кото­рых назы­ва­ет Ари­сто­фан (vv. 878—880), это не домаш­ние, но имен­но дикие с.379 живот­ные⁶⁰ — вод­ные (выд­ры, копай­ские угри, пик­ти­ды⁶¹) и лес­ные (лисы, зай­цы, кроты, ежи, куни­цы). Исклю­че­ние в этом пере­чне может соста­вить раз­ве что гусь (χήν)⁶², хотя, веро­ят­нее пред­по­ло­жить, что, назы­вая пред­ста­ви­те­лей исклю­чи­тель­но дикой фау­ны, Ари­сто­фан имел в виду дико­го гуся, кото­рый был изве­стен в Гре­ции еще с дого­ме­ров­ско­го вре­ме­ни⁶³.

У Афи­нея мы нахо­дим ссыл­ку на Ана­к­сан­дрида, поэта Сред­ней комедии, кото­рый в дра­ме «Горо­да» кри­ти­ку­ет неблиз­кие элли­нам еги­пет­ские обы­чаи (Athen. VII. 55. 22—26. 300a = CAF. Ana­xandri­des. Frag. 39. 10—14 [Kock]). Ана­к­сан­дрид упо­ми­на­ет кош­ку (или, точ­нее, кота — ὁ αἰέλου­ρος). Ему извест­но о тре­пет­ном отно­ше­нии егип­тян к этим живот­ным, но и свое отно­ше­ние к ним поэт выска­зы­ва­ет вполне опре­де­лен­но: «Я же с пре­ве­ли­ким удо­воль­ст­ви­ем при­бью его и сде­ру с него кожу» (ἐγὼ δ᾿ ἥδιστ᾿ ἀποκ­τείνας δέ­ρω). Злую шут­ку героя ана­к­сан­дридо­вой комедии мож­но рас­це­ни­вать и как мета­фо­ру: вы, мол, егип­тяне, счи­та­е­те кошек свя­щен­ны­ми живот­ны­ми, а мы ваших кошек ни в обол не ценим! Здесь же Афи­ней при­во­дит отры­вок из дра­мы еще одно­го коми­че­ско­го поэта Тимок­ла. В комедии «Егип­тяне» герой Тимок­ла насме­ха­ет­ся над еги­пет­ски­ми жерт­вен­ни­ка­ми кошек (Athen. VII. 55. 28—31. 300b = CAF. Ti­moc­les. Frag. 1 [Kock]): «Но как мог­ли бы вас спа­сти в несча­стии / Соба­ка или ибис? … / Кого алтарь коша­чий (αἰελούρου βω­μός) смо­жет пока­рать?». Эти издев­ки коми­ков над еги­пет­ски­ми свя­ты­ня­ми выглядят вполне дове­ри­тель­но. Быть может, у элли­нов было в ходу в эту пору сме­ять­ся над хоро­шо извест­ны­ми им «коша­чьи­ми свя­ты­ня­ми» егип­тян?⁶⁴

Спе­ци­аль­ные зоо­ло­ги­че­ские свиде­тель­ства об этом древ­нем живот­ном крайне скуд­ны. Насколь­ко мы можем судить, в IV в. Ари­сто­тель впер­вые в исто­рии антич­но­сти ста­вит зада­чу создать крат­кий спра­воч­ник по зоо­ло­гии и в «Исто­рии живот­ных» дает опи­са­ние с.380 кош­ки. Наблюде­ния Ари­сто­те­ля настоль­ко точ­ны, что пере­да­ют харак­тер­ные дета­ли из жиз­ни этих зве­ру­шек (см., напр.: Hist. anim. 540a. 10—13, где рас­ска­зы­ва­ет­ся о спа­ри­ва­нии кошек, и 612b. 14—15, где кош­ка назва­на пти­це­яд­ным живот­ным: ἔστι δὲ καὶ ὀρνι­θοφά­γον ὥσπερ αἱ αἴλου­ροι). О. Кел­лер сомне­вал­ся: отно­сить ли Ари­сто­телев­ское опи­са­ние кош­ки к виду Fe­lis do­mes­ti­ca либо Fe­lis ca­tus⁶⁵? Г. К. Шмид пред­ла­гал видеть здесь еги­пет­скую домаш­нюю кош­ку, о кото­рой Ари­сто­тель мог узнать не из лич­ных наблюде­ний, а полу­чив сведе­ния от сво­их зна­ко­мых из Егип­та⁶⁶. Аргу­мент Г. К. Шмида сле­дую­щий: «На дикой кош­ке, живу­щей глав­ным обра­зом в глу­бине лесов и, кро­ме того, при­над­ле­жа­щей к чис­лу наи­бо­лее пуг­ли­вых зве­рей, едва ли мож­но сде­лать такие наблюде­ния…»⁶⁷. Но это заме­ча­ние мож­но отне­сти к поло­вине пред­ста­ви­те­лей древ­ней фау­ны, кото­рую Ста­ги­рит опи­сы­ва­ет в «Исто­рии живот­ных». И более того, дале­ко не все живот­ные, живу­щие вне лесов, и не будучи пуг­ли­вы­ми по при­ро­де (даже напро­тив!), явля­ют­ся домаш­ни­ми живот­ны­ми. К тому же спе­ци­а­ли­сту в обла­сти зоо­ло­гии, надо пола­гать, не состав­ля­ет труд­но­стей высле­жи­вать диких зве­рей, чтобы опи­сать их харак­тер­ные осо­бен­но­сти⁶⁸. Мы не риск­нем абсо­лют­но уве­рен­но гово­рить о том, что Ари­сто­тель опи­сы­ва­ет имен­но дикую кош­ку, но и аргу­мен­та­ция Г. К. Шмида нас не убеж­да­ет. Как у Софок­ла и Ари­сто­фа­на, у Ари­сто­те­ля тоже, ско­рее все­го, сле­ду­ет видеть все тот же вид Fe­lis ca­tus⁶⁹.

В лите­ра­тур­ных памят­ни­ках III в. и более позд­них кош­ки встре­ча­ют­ся доволь­но часто. Здесь мы огра­ни­чим­ся про­стым пере­чис­ле­ни­ем избран­ных антич­ных свиде­тельств о кош­ках: Call. Hymn. VI. In Cer. 111 (домаш­нее живот­ное — ?)⁷⁰; Var­ro. III. 11. 3, 12. 3; Cic. с.381 Tusc. V. 78; idem. De nat. deor. 101; Diod. I. 83 sqq. (оба источ­ни­ка о еги­пет­ском свя­щен­ном живот­ном); Mar­tial. XIII. 69 (мод­ное домаш­нее живот­ное — ?)⁷¹; Ovid. Met. V. 330 (намек на еги­пет­скую боги­ню-кош­ку); Phaedr. II. 4. 4; Col. VIII. 3. 6; 14. 9; 15; Stra­bo. XVII. 1. 40 (о свя­щен­ном живот­ном Егип­та); 2. 4; Plin. Nat. hist. VI. 178 (сим­вол егип. боги­ни); X. 174; 179; 202; XI. 151; 172 (о харак­тер­ных дета­лях поведе­ния кошек); Plut. De soll. anim., p. 959e. 7⁷²; Ael. De nat. anim. IV. 44; VI. 27; Babr. Fab. 17 и дру­гие источ­ни­ки.

Кош­ка — излюб­лен­ный пер­со­наж древ­не­гре­че­ской бас­ни. В «собра­нии сочи­не­ний» Эзопа встре­ча­ет­ся αἴλου­ρος (имен­но трех­слож­ная фор­ма сло­ва, а не более ран­няя четы­рех­слож­ная) как лука­вая плу­тов­ка, в ковар­стве не усту­паю­щая лиси­це (в басне они обе столь же неудач­ли­вы и все­гда ока­зы­ва­ют­ся «в дура­ках»). Сюже­ты басен об этих зве­руш­ках все те же, что зна­ко­мы и нам: кош­ка и куры, кош­ка и пету­шок, кош­ка и мыши (см.: Aesop. Fab. 7; 16; 81 [Haus­rath et Hun­ger]). Име­ет ли Эзоп в виду домаш­нюю кош­ку? Веро­ят­но, нет⁷³. В любой из Эзо­по­вых басен на месте кош­ки мог­ли быть лас­ка либо лиси­ца — все­гдаш­ние трикс­те­ры арха­и­че­ских ска­зок⁷⁴. Под­ра­зу­ме­ва­ет­ся у Эзопа еги­пет­ская кош­ка? Конеч­но же, нет⁷⁵! Совер­шен­но опре­де­лен­но, что в Эзо­по­вых бас­нях назва­на Fe­lis ca­tus (или Fe­lis sil­vestris), хоро­шо извест­ная гре­кам.

Нако­нец, поста­вить точ­ку в вопро­се о зна­ком­стве афи­нян в клас­си­че­ский пери­од с кош­ка­ми поз­во­ля­ет зна­чи­тель­ный иллю­ст­ра­тив­ный с.382 мате­ри­ал, кото­рым рас­по­ла­га­ет совре­мен­ная нау­ка. В ста­рых и надеж­ных трудах Отто Кел­ле­ра собра­ны исчер­пы­ваю­щие на нача­ло XX века антич­ные свиде­тель­ства о древ­не­еги­пет­ских и евро­пей­ских кош­ках, вклю­чая нумиз­ма­ти­ку, вазо­вую живо­пись и моза­и­ку. Моне­ты и памят­ни­ки худо­же­ст­вен­но­го искус­ства, при­во­ди­мые иссле­до­ва­те­лем, свиде­тель­ст­ву­ют о том, что кош­ки были извест­ны в Афи­нах уже в V в., а в обла­сти Тарен­та и Регия — с кон­ца V — нача­ла IV в.⁷⁶

К име­ю­щим­ся у О. Кел­ле­ра иллю­ст­ра­ци­ям мож­но доба­вить еще два релье­фа, кото­рые нам дове­лось видеть «живьем» в Нацио­наль­ном музее в Афи­нах. Один из них — над­гроб­ная сте­ла, выпол­нен­ная, как счи­та­ет­ся, скуль­п­то­ром, кото­рый при­ни­мал уча­стие в созда­нии Пар­фе­но­на (дати­ру­ет­ся 440—430-ми гг.)⁷⁷. Под вски­ну­той рукой сто­я­ще­го юно­ши чет­ко вид­на фигу­ра сидя­щей кош­ки (см. илл. 3a). Голо­ва живот­но­го не сохра­ни­лась, но его фор­ма и посад­ка опре­де­лен­но выда­ют наше­го зна­ко­мо­го хво­ста­то­го живот­но­го. На вто­ром релье­фе, обна­ру­жен­ном в нача­ле 1920-х гг. в сев.-зап. части Афин, вбли­зи Кера­ми­ка, пока­за­на сце­на дра­ки кош­ки с соба­кой. На пли­те изо­бра­же­ны сидя­щие юно­ши, кото­рые дер­жат на повод­ках соба­ку и кош­ку и натрав­ли­ва­ют живот­ных друг на дру­га, а двое взрос­лых муж­чин, сто­я­щих поза­ди юно­шей, наблюда­ют за схват­кой живот­ных (илл. 3b)⁷⁸. Кош­ка здесь изо­бра­же­на в воин­ст­вен­ной позе с харак­тер­но изо­гну­той спи­ной. Внеш­ние очер­та­ния обо­их живот­ных настоль­ко точ­но уга­ды­ва­ют­ся, что сомне­вать­ся в их виде не при­хо­дит­ся⁷⁹. Это рельеф­ное изо­бра­же­ние для нас осо­бен­но важ­но, посколь­ку оно дати­ру­ет­ся рубе­жом VI—V вв. (NB!)⁸⁰.

Если сум­ми­ро­вать при­веден­ные нами фак­ты, воз­мож­но без сомне­ний заклю­чить, что в эпо­ху клас­си­ки имя кош­ки, внеш­ний вид живот­но­го, его повад­ки и осо­бен­но­сти были извест­ны гре­че­ско­му миру. Мож­но пред­по­ло­жить, что если не все бал­кан­ские элли­ны виде­ли кошек, то, во вся­ком слу­чае, веда­ли о них почти все. И афи­няне здесь не исклю­че­ние. Иной вопрос: были ли в Афи­нах домаш­ние кош­ки? Но при отве­те на этот вопрос воз­мож­ны толь­ко допу­ще­ния и догад­ки.

с.383 Одна­ко вер­нем­ся к «Сле­до­пы­там» Софок­ла. Пере­чис­ляя пред­ста­ви­те­лей древ­ней фау­ны, поэт назы­ва­ет исклю­чи­тель­но име­на диких зве­рей, мор­ских тва­рей и насе­ко­мых. По всей види­мо­сти, к тако­вым сле­ду­ет здесь отне­сти и кош­ку. Геро­дот же не упо­ми­на­ет о поро­де диких еги­пет­ских кошек. Ста­ло быть, они ему либо неиз­вест­ны? либо они не заин­те­ре­со­ва­ли гре­че­ско­го путе­ше­ст­вен­ни­ка? Но послед­нее допу­ще­ние, конеч­но, мало­ве­ро­ят­но, учи­ты­вая, каким страст­ным охот­ни­ком за восточ­ной экзо­ти­кой был Геро­дот.

Дей­ст­ви­тель­но ли «отец исто­рии» видел сво­и­ми гла­за­ми еги­пет­ских кошек или, как пола­га­ет А. Б. Ллойд, «Fe­lis ma­ni­cu­la­ta была почти так же дале­ка от Геро­до­та, как гип­по­потам или кро­ко­дил»?⁸¹ Веро­ят­нее все­го, кош­ки мог­ли быть извест­ны Геро­до­ту и до его путе­ше­ст­вия в Дель­ту. А тузем­ные еги­пет­ские кош­ки при­влек­ли вни­ма­ние исто­ри­ка лишь сво­и­ми спе­ци­фи­че­ски­ми осо­бен­но­стя­ми. Вряд ли он спе­ци­аль­но дол­гое вре­мя наблюдал за кош­ка­ми, чтобы лич­но убедить­ся в хит­ро­сти котов, умерщ­вля­ю­щих котят, и поведе­нии при этом кошек. Но мож­но допу­стить, что отно­ше­ние егип­тян к кош­кам во вре­мя пожа­ра и мате­рин­скую лас­ку кошек в отно­ше­нии к сво­им дете­ны­шам он мог наблюдать воочию, и имен­но эти дета­ли пора­зи­ли его. Одна­ко для нас прин­ци­пи­аль­но дру­гое: для Геро­до­та важ­но было запом­нить и зафик­си­ро­вать те осо­бен­но­сти, кото­рые мог­ли бы уди­вить его потен­ци­аль­ных чита­те­лей. Мы допус­ка­ем, что в Егип­те ему были доступ­ны и домаш­ние, и дикие кош­ки, но о послед­них, как о суще­ствах, извест­ных гре­кам, он не рас­ска­зы­ва­ет вовсе (так же, как о зем­ле­рой­ке или слоне — дико­вин­ных афри­кан­ских живот­ных, кото­рые в «Исто­рии» лишь вскользь упо­ми­на­ют­ся⁸²).

Ста­ло быть, в этом и заклю­ча­лась экзо­ти­ка геро­до­тов­ско­го «логоса о кош­ках». Исто­рик отме­ча­ет толь­ко то, что было в дико­вин­ку его сооте­че­ст­вен­ни­кам, для кото­рых он писал: во-пер­вых, кош­ка в Егип­те — это свя­щен­ное живот­ное; во-вто­рых, у егип­тян кош­ка явля­ет­ся живот­ным домаш­ним. Учи­ты­вая обе эти дета­ли, и отно­ше­ние к кош­кам у егип­тян скла­ды­ва­ет­ся совер­шен­но по-ино­му, неже­ли у элли­нов. Все это пред­став­ля­лось необыч­ным и поэто­му мог­ло стать забав­ным для гре­ков, кото­рым пред­на­зна­ча­лась «Исто­рия».

Имен­но эти при­ме­ча­тель­ные осо­бен­но­сти еги­пет­ских кошек четы­ре сто­ле­тия спу­стя отме­тил в сво­ем сочи­не­нии еще один вели­кий путе­ше­ст­вен­ник антич­но­сти — Стра­бон. При опи­са­нии тузем­ной фау­ны (XVII. 1. 40) он назы­ва­ет кош­ку в чис­ле двух дру­гих свя­щен­ных живот­ных, почи­тае­мых во всех обла­стях Егип­та. А в дру­гом месте (XVII. 2. 4) Стра­бон гово­рит о еще одной спе­ци­фич­ной чер­те тамош­них кошек: «из птиц встре­ча­ют­ся ибис и еги­пет­ский кор­шун — руч­ной по срав­не­нию с кор­шу­на­ми дру­гих мест­но­стей, так же как и кош­ка» с.384 (ἥμε­ρος πα­ρὰ τοὺς ἄλ­λο­θι, ὡς καὶ ἡ αἴλου­ρος; пер. Г. А. Стра­та­нов­ско­го). Назы­вая еги­пет­ские досто­при­ме­ча­тель­но­сти, Стра­бон выде­ля­ет имен­но эту: в отли­чие от кош­ки в любом дру­гом месте, в Егип­те это живот­ное при­ру­чен­ное (ἥμε­ρος).

К сожа­ле­нию, мы не рас­по­ла­га­ем дан­ны­ми зооар­хео­ло­гии, кото­рые смог­ли бы под­твер­дить при­сут­ст­вие кошек в древ­ней Гре­ции (не исклю­че­но, что тако­вые име­ют­ся, но нам они оста­лись неиз­вест­ны). Тем не менее, с опо­рой на мно­го­чис­лен­ные нарра­тив­ные и иллю­ст­ра­тив­ные источ­ни­ки уда­лось уста­но­вить, что задол­го до Геро­до­та в Гре­ции совер­шен­но опре­де­лен­но была извест­на кош­ка (αἰέλου­ρος/αἴλου­ρος), и, ско­рее все­го, имен­но дикая кош­ка. В текстах визан­тий­ско­го вре­ме­ни она назы­ва­ет­ся ἄγριος κάτ­τος/ἀγριοκάτ­τα (либо ἔνδρυ­μος κάτ­τα/gat­to­fe­rus) — соб­ст­вен­но, вид Fe­lis ca­tus. Этот вид кошек оби­та­ет здесь и по сей день.

Что каса­ет­ся ихнев­мо­на, то этот дико­вин­ный зверь не встре­ча­ет­ся вовсе в гре­че­ской лите­ра­ту­ре V в. кро­ме как у Софок­ла и Геро­до­та (с IV в. и далее в антич­ных источ­ни­ках имя ихнев­мо­на попа­да­ет­ся не реже, неже­ли имя кош­ки).

Из древ­ней зоо­ло­гии (еги­пет­ские ихнев­мо­ны)⁸³. Зага­доч­но­го ихнев­мо­на, упо­мя­ну­то­го Геро­до­том, иссле­до­ва­те­ли отно­сят к хоро­шо извест­но­му виду Her­pes­tes ich­neu­mon (или «фара­о­но­ва мышь» — Her­pes­tes pha­rao­nis). Это хищ­ное мле­ко­пи­таю­щее из семей­ства виверро­вых (Vi­ver­ri­dae). Терри­то­рия рас­се­ле­ния это­го само­го рас­про­стра­нен­но­го вида ман­гу­стов зна­чи­тель­на: южная Евро­па и рай­о­ны Афри­ки (от Марок­ко до Егип­та и терри­то­рии к югу от Саха­ры) с при­ле­гаю­щи­ми ост­ро­ва­ми. Для антич­ных авто­ров ихнев­мон — имен­но Her­pes­tes ich­neu­mon — был исклю­чи­тель­но еги­пет­ской зве­руш­кой, «ниль­ской ман­гу­стой» (см., напр.: Arst. Hist. anim. 612a. 16—20; Eubul. Frag. 107. 10—16 (CAF [Kock]); Cic. De nat. deor. 101; Diod. I. 83 sqq.; Nik. Ther. 190 sqq.; Stra­bo. XVII. 1. 40; ibid. 2. 4; Plut. Alex. 41⁸⁴; Op­pian. Cy­neg. III. 407 sqq.). Еги­пет­ский ихнев­мон мог быть доста­точ­но хоро­шо изве­стен евро­пей­цам уже в I в. до н. э.⁸⁵, а сто­ле­тие спу­стя, у Мар­ци­а­ла, он встре­ча­ет­ся с.385 как домаш­нее живот­ное (VII. 87. 5)⁸⁶. Поэт назы­ва­ет его «per­ni­cio­sus» (De­lec­tat Ma­rium si per­ni­cio­sus ich­neu­mon), т. е. опас­ным зверь­ком⁸⁷.

Ихнев­мон — неболь­шой зве­рек, с корот­ки­ми лапа­ми и округ­лой фор­мы, внешне (из-за удли­нен­ной мор­ды, корот­ких ног, паль­цы кото­рых соеди­не­ны пере­пон­кой), име­ю­щий опре­де­лен­ное сход­ство с малень­ким кро­ко­ди­лом. И глав­ная при­чи­на это­го — свое­об­раз­ная при­зе­ми­стая поход­ка живот­но­го: кажет­ся, что ихнев­мон пол­зет по зем­ле, пото­му что его корот­кие ноги скры­ты шер­стью, не поз­во­ля­ю­щей видеть их дви­же­ний. Неуди­ви­тель­но, что древ­не­гре­че­ские зоо­ло­ги назы­ва­ли его чем-то сред­ним меж­ду кро­ко­ди­лом и мышью. В Еги­пет­ском зале Государ­ст­вен­но­го Эрми­та­жа (С.-Петер­бург) нахо­дит­ся пре­крас­ный экзем­пляр ста­ту­эт­ки свя­щен­но­го ихнев­мо­на, уди­ви­тель­но похо­же­го на малень­ко­го ниль­ско­го кро­ко­диль­чи­ка (илл. 4a). Ост­ра­кон № 2228 Фран­цуз­ско­го архео­ло­ги­че­ско­го инсти­ту­та (ФАИ) в Каи­ре пока­зы­ва­ет ихнев­мо­на, защи­щаю­ще­го рыбу (веро­ят­но, свою добы­чу) от поку­шаю­щей­ся на нее гие­ны (илл. 4b)⁸⁸. Рос­сий­ский егип­то­лог И. М. Лурье пред­ла­гал видеть на этом рисун­ке не ихнев­мо­на, но кро­ко­ди­ла⁸⁹. Одна­ко внеш­ний вид (голо­ва, мор­да, вор­си­стая шку­ра; ср. илл. 4a) и срав­не­ние раз­ме­ров изо­бра­жен­ной зве­руш­ки с раз­ме­ра­ми рыбы и гие­ны ука­зы­ва­ет ско­рее на ихнев­мо­на; да и пред­ста­вить сопер­ни­ком гие­ны логич­нее имен­но это­го неболь­шо­го зверь­ка, чем огром­но­го и опас­но­го ниль­ско­го хищ­ни­ка. К тому же, на этом рисун­ке живот­ное изо­бра­же­но с под­жа­тым под себя хво­стом, т. е. в той позе, в какой труд­но пред­ста­вить реаль­но­го кро­ко­ди­ла.

Зна­чи­тель­ное сход­ство обна­ру­жи­ва­ет­ся меж­ду кош­кой и ихнев­мо­ном, что было отме­че­но уже пер­вы­ми антич­ны­ми зоо­ло­га­ми (см., напр.: Arst. Hist. anim. 580a. 23 sqq.; Diod. I. 83. 1; 83. 3; ср.: Schol. in Nic. Ther. 190a—b)⁹⁰. По мне­нию оте­че­ст­вен­но­го спе­ци­а­ли­ста по антич­ной зоо­ло­гии Г. К. Шмида, «опре­де­ле­ние ихнев­мо­на, как вида кош­ки (по пово­ду схо­лий к Никан­д­ру. — А. С.), кажет­ся не таким стран­ным…»⁹¹. с.386 Гре­ки зна­ли, что, как и дикая кош­ка, Her­pes­tes ich­neu­mon чаще оби­та­ет в трост­ни­ках, окру­жаю­щих поля, и на бере­гах рек (Arst. Hist. anim. 580a. 25). Как и кош­ка, ихнев­мон пита­ет­ся мел­ки­ми гры­зу­на­ми, пти­ца­ми и рыбой, но так­же лягуш­ка­ми, пре­смы­каю­щи­ми­ся, насе­ко­мы­ми и рас­те­ни­я­ми. Оба этих древ­них живот­ных были при­ру­че­ны⁹² и издав­на исполь­зо­ва­лись в домах и хозяй­стве для борь­бы с кры­са­ми и мыша­ми. Древним так­же было извест­но, что, как и кош­ка, ихнев­мон пред­став­ля­ет опас­ность для домаш­ней пти­цы.

Ихнев­мо­ны отно­си­лись к чис­лу тех еги­пет­ских дико­вин, кото­рые опре­де­лен­но состав­ля­ли спе­ци­фи­ку фау­ны этой стра­ны. Во-пер­вых, лов­ко­го еги­пет­ско­го ихнев­мо­на антич­ные источ­ни­ки назы­ва­ют «змее­бор­цем» (He­sych. Lex., s.v. ὀφιομά­χης, Ο 1965. 1)⁹³. Ихнев­мон не име­ет имму­ни­те­та к яду змей, но лов­кость и хит­рость помо­га­ют ему избе­жать уку­сов ядо­ви­той гадю­ки (ἀσπίς). Так, для поедин­ка со зме­ей он выва­ли­ва­ет­ся в гря­зи и высы­ха­ет на солн­це; при этом его туло­ви­ще покры­ва­ет­ся бро­ней, непро­ни­цае­мой для смер­тель­но­го зме­и­но­го яда. Как борец со зме­я­ми ихнев­мон изве­стен элли­нам, по край­ней мере, уже с середи­ны IV в. (Arst. Hist. anim. 612a. 16—20; ср.: Nik. Ther. 190 sqq.; Stra­bo. XVII. 1. 40 и XVII. 2. 4, где ихнев­мон и гадю­ка назва­ны в одном ряду в чис­ле мест­ной дико­вин­ной фау­ны; Plin. Nat. hist. VIII. 87 sqq.; Ael. De nat. anim. VI. 38. 11—14). Вот что сооб­ща­ет об этом в опи­са­нии еги­пет­ских досто­при­ме­ча­тель­но­стей Стра­бон: «слов­но пан­ци­рем, защи­ща­ясь гря­зью (τῷ πηλῷ θω­ρακισ­θέν­τες),… [ихнев­мо­ны] хва­та­ют змей за голо­ву или за хвост, увле­ка­ют в реку и там уни­что­жа­ют» (Stra­bo. XVII. 1. 40). Мож­но пред­по­ло­жить, что «бое­вой» θώ­ραξ ихнев­мо­на, о кото­ром гово­рит Стра­бон, есть тот самый искус­ст­вен­ный пан­цирь, кото­рый дела­ет зверь­ка в чем-то похо­жим на чере­па­ху. Тогда Софокл ока­зы­ва­ет­ся вто­рич­но прав, и нет ниче­го стран­но­го в том, что в «Сле­до­пы­тах» хор спу­тал чере­па­ху с корот­ко­но­гим и шаро­вид­ным ихнев­мо­ном, кото­рый ему хоро­шо изве­стен.

Во-вто­рых, что осо­бен­но удив­ля­ло древ­них гре­ков, так это рас­ска­зы о том, что ихнев­мон был изве­стен как злей­ший враг ниль­ско­го кро­ко­ди­ла (см.: Eubul. Frag. 107. 10—16 [CAP, Kock]); Nik. Ther. 190 sqq.; Diod. I. 87 sqq.; Stra­bo. XVII. 1. 40; Plin. Nat. hist. VIII. 25, 90; Op­pian. Cy­neg. III. 407 sqq.). В комедии «Σφιγ­γο­κάριων» Евбул (IV в.) назы­ва­ет ихнев­мо­на похи­ти­те­лем кро­ко­ди­льих яиц (Frag. 107. 10—16 [CAF, Kock]). У Стра­бо­на (XVII. 1. 40) мы нахо­дим сле­дую­щий рас­сказ: «…кро­ко­ди­лов же ихнев­мо­ны под­сте­ре­га­ют, когда те, рас­крыв пасти, гре­ют­ся на солн­це: они впол­за­ют в рас­кры­тые пасти кро­ко­ди­лов, пере­гры­за­ют их внут­рен­но­сти и брю­хо и опять выпол­за­ют из тру­пов» (пер. Г. А. с.387 Стра­та­нов­ско­го). Эту же уди­ви­тель­ную леген­ду об умерщ­вле­нии кро­ко­ди­ла отваж­ным ман­гу­стом рас­ска­зы­ва­ют Дио­дор, Пли­ний и Оппи­ан.

Нако­нец, в-третьих, в еги­пет­ской рели­гии Her­pes­tes ich­neu­mon счи­тал­ся свя­щен­ным зверь­ком в Герак­лео­по­ле, Буто и Лико­по­ле и погре­бал­ся риту­аль­но, чему мы нахо­дим под­твер­жде­ния в антич­ной лите­ра­ту­ре (Diod. I. 87 sq.; Stra­bo. XVII. 1. 40; Clem. Al. Protr. II. 39. 5; ср.: Hdt. II. 67; Cic. De nat. deor. 101) и отча­сти в клас­си­че­ской архео­ло­гии⁹⁴.

Как уже было пока­за­но, в рас­ска­зе Кил­ле­ны о про­ис­хож­де­нии лиры Софокл кос­вен­но дает опи­са­ние еги­пет­ско­го ихнев­мо­на. Для поэта и его зри­те­лей это живот­ное внешне очень похо­жее на кош­ку: βρα­χύς, χυτ­ροίδης, ποικί­λη δορᾴ, γογ­γύ­λος и более, неже­ли пард и кош­ка, βρα­χυσ­κε­λής. Все эти опре­де­ле­ния подо­бра­ны дра­ма­тур­гом весь­ма удач­но и попа­да­ют в точ­ку, посколь­ку они сов­па­да­ют с опи­са­ни­ем Her­pes­tes ich­neu­mon антич­ны­ми и совре­мен­ны­ми зоо­ло­га­ми.

Антич­ные путе­ше­ст­вен­ни­ки в Дель­ту (напри­мер, Стра­бон), либо антич­ные спе­ци­а­ли­сты в еги­пет­ской зоо­ло­гии, полу­чав­шие сведе­ния через сво­их зна­ко­мых из Егип­та (к како­вым, веро­ят­но, сле­ду­ет отне­сти Ари­сто­те­ля и Пли­ния), непре­мен­но отме­ча­ли уди­ви­тель­ные чер­ты в поведе­нии ихнев­мо­нов, чер­ты, кото­рые про­сто нель­зя было упу­стить: настоль­ко они были необыч­ны и зани­ма­тель­ны. Геро­дот, поми­мо упо­ми­на­ния свя­щен­но­го ихнев­мо­на, ниче­го не рас­ска­зы­ва­ет про это­го зверь­ка.

Во вто­рой кни­ге исто­рик в несколь­ких слу­ча­ях спе­ци­аль­но ука­зы­ва­ет на то, что все, о чем он пишет, было увиде­но им самим, либо было полу­че­но из пер­вых рук. Рас­ска­зы­вая о дико­вин­ных зве­руш­ках, Геро­дот при­зна­ет­ся, что неко­то­рых он лич­но не видел, но узнал о тако­вых через сво­их осве­до­ми­те­лей. Вопрос об инфор­ма­то­рах Геро­до­та (и в част­но­сти о его еги­пет­ских источ­ни­ках) счи­та­ет­ся в нау­ке одним из самых про­блем­ных вопро­сов⁹⁵. Об ихнев­мо­нах ионий­ский исто­рик мог узнать от еги­пет­ских жре­цов (?) либо элли­нов-эми­гран­тов в Егип­те — его гидов и пере­вод­чи­ков (?). Эта ниль­ская дико­вин­ка, по всей веро­ят­но­сти, инте­ре­со­ва­ла его толь­ко в свя­зи с темой куль­та еги­пет­ских с.388 живот­ных: не слу­чай­но он упо­ми­на­ет об ихнев­мо­нах в свя­зи с осо­бен­но­стью их погре­бе­ния. Но непо­сред­ст­вен­но Геро­дот с ними мог и не стал­ки­вать­ся. В этом нет ниче­го уди­ви­тель­но, если вспом­нить его рас­ска­зы о гип­по­пота­мах и кро­ко­ди­лах.

Как уже было неод­но­крат­но заме­че­но совре­мен­ны­ми иссле­до­ва­те­ля­ми, несмот­ря на то, что исто­рик деталь­но опи­сы­ва­ет внеш­ний вид и повад­ки гип­по­пота­ма и кро­ко­ди­ла, сам лич­но он их не видел (во вся­ком слу­чае, вбли­зи): при опи­са­нии этих живот­ных Геро­дот допус­ка­ет гру­бые неточ­но­сти⁹⁶. Напри­мер, οἱ ἵπ­ποι οἱ πο­τάμιοι по Геро­до­ту (II. 71) выглядят так: «Это чет­ве­ро­но­гое живот­ное с раз­дво­ен­ны­ми бычьи­ми копы­та­ми, тупо­ры­лое, с лоша­ди­ной гри­вой и выдаю­щи­ми­ся впе­ред клы­ка­ми, с лоша­ди­ным хво­стом и голо­сом, как у лоша­ди…» (sic! — кур­сив наш. — А. С.; пер. Г. А. Стра­та­нов­ско­го). В этом крат­ком опи­са­нии оче­вид­ны несколь­ко оши­бок, кото­рые выда­ют наше­го исто­ри­ка. Явные неточ­но­сти в рас­ска­зе о кро­ко­ди­лах поз­во­ля­ют заклю­чить, что и эти ниль­ские тва­ри были незна­ко­мы Геро­до­ту. Уже антич­ные авто­ры (напр., Пор­фи­рий, Поли­он, Евсе­бий и проч.) выска­зы­ва­ли пред­по­ло­же­ние, что сведе­ния о феник­се, гип­по­пота­ме и кро­ко­ди­ле Геро­дот заим­ст­во­вал у сво­его пред­ше­ст­вен­ни­ка Гека­тея Милет­ско­го⁹⁷.

Не исклю­че­но, что по этой же при­чине в «Исто­рии» отсут­ст­ву­ют и фак­ти­че­ские сведе­ния об ихнев­моне. Совер­шен­но опре­де­лен­но, что это живот­ное заслу­жи­ва­ло отдель­но­го логоса в сочи­не­нии отца исто­рии. То, что мы узна­ем об ихнев­мо­нах от Дио­до­ра, Пли­ния и Стра­бо­на, свиде­тель­ст­ву­ет о том, что это не менее (ско­рее даже более!) экзо­ти­че­ское суще­ство, чем кош­ка или гип­по­потам. Но Геро­до­ту эта дико­вин­ная зве­руш­ка была неве­до­ма. Ина­че как объ­яс­нить стран­ное мол­ча­ние отца исто­рии? Конеч­но, в Егип­те он мог слы­шать рас­хо­жие исто­рии об уди­ви­тель­ном сопер­ни­ке змей и кро­ко­ди­лов, но, надо при­знать, что по кос­вен­но­му опи­са­нию внеш­не­го вида ихнев­мо­на, кото­рое мы встре­ча­ем у Софок­ла, афин­ско­му дра­ма­тур­гу об этом зверь­ке было извест­но зна­чи­тель­но боль­ше.

Кажет­ся несколь­ко стран­ным, что в «Сле­до­пы­тах» Софокл мог срав­ни­вать образ чере­па­хи = лиры с неиз­вест­ны­ми афин­ской пуб­ли­ке пред­ме­та­ми, т. е. давать опи­са­ние неиз­вест­но­го через неиз­вест­ное. Тем же, кто ска­жут, что это, мол, поэ­зия и здесь воз­мож­ны раз­но­го рода худо­же­ст­вен­ные недо­ра­зу­ме­ния, сле­ду­ет непре­мен­но воз­ра­зить: ско­рее уж, поэт пыта­ет­ся опи­сать зага­доч­ный пред­мет с.389 (чере­па­ху = лиру) через извест­ных зри­те­лям (хотя бы по рас­ска­зам — а это­го уже доста­точ­но, чтобы отверг­нуть поло­же­ние о заим­ст­во­ва­нии) зве­ру­шек. Софо­клу извест­но, что пард, о кото­ром Геро­дот вовсе не упо­ми­на­ет (см. выше), и кош­ка — живот­ные одно­го вида. Имен­но это и долж­но было вызвать хохот у афин­ских зри­те­лей «Сле­до­пы­тов», кото­рые зна­ли, как выглядят ихнев­мон и кош­ка и пони­ма­ли, что Кил­ле­на ведет речь о чере­па­хе — живот­ном, внеш­ним видом очень дале­ком от тех, что назы­ва­ет хор сати­ров.

Но, если мы согла­си­лись с тем, что Софо­клу (как и вся­ко­му афи­ня­ни­ну в V в.) была извест­на кош­ка, то оста­ет­ся еще один вопрос: откуда же поэт знал о том, как выглядит ихнев­мон, кото­рый был исклю­чи­тель­но еги­пет­ской экзо­ти­кой? Может быть эти сведе­ния — о дета­лях рас­крас­ки уди­ви­тель­ных тва­рей незна­ко­мых гре­кам — отец исто­рии поведал тра­ги­ку в при­ват­ной беседе? Напри­мер, М. В. Скр­жин­ская пишет о Геро­до­те как «источ­ни­ке этно­гра­фи­че­ских сведе­ний» Софок­ла (sic!): «Софокл, воз­мож­но, исполь­зо­вал не толь­ко сочи­не­ние исто­ри­ка, но и то, что он рас­ска­зы­вал сво­им дру­зьям. Ведь Геро­дот утвер­ждал, что он не все­гда вклю­чал в свое про­из­веде­ние все, что знал»⁹⁸. Что ж, отвле­чен­но-гипо­те­ти­че­ски воз­мож­но пред­по­ло­жить и такой вари­ант. Но, необ­хо­ди­мо при­знать, что в подоб­ном под­хо­де слиш­ком мно­го наду­ман­но­го, не нахо­дя­ще­го твер­дой опо­ры в источ­ни­ке. Во-пер­вых, как пред­став­ля­ет­ся, сам исто­рик немно­го знал об ихнев­мо­нах. Во-вто­рых, это суть воль­ные допу­ще­ния совре­мен­но­го уче­но­го, стре­мя­ще­го­ся узреть во вся­ко­го рода сов­па­де­ни­ях — фак­ты явно­го заим­ст­во­ва­ния, а зна­ме­ни­тых совре­мен­ни­ков непре­мен­но свя­зать уза­ми друж­бы. Подоб­но­го рода «допу­ще­ния» толь­ко уво­дят нас от источ­ни­ка и под­пи­ты­ва­ют созда­ние исто­рио­гра­фи­че­ских мифов.

Впро­чем, и мы, рас­по­ла­гая име­ю­щи­ми­ся в нашем рас­по­ря­же­нии источ­ни­ка­ми, спо­соб­ны сде­лать здесь толь­ко допу­ще­ние. Но допу­ще­ние, как пред­став­ля­ет­ся, более есте­ствен­ное: сведе­ния об ихнев­мо­нах (и про­чих еги­пет­ских дико­вин­ках) Софокл мог полу­чить из само­го Егип­та. Мы не име­ем осно­ва­ний для того, чтобы утвер­ждать, буд­то дра­ма­тург лич­но путе­ше­ст­во­вал в Еги­пет. Но поэт мог знать об этой стране через мно­го­чис­лен­ных тор­гов­цев и палом­ни­ков — его дру­зей и сограж­дан.

Отно­ше­ния меж­ду Егип­том и Гре­ци­ей воз­ник­ли в глу­бо­кой древ­но­сти и сохра­ня­лись на про­тя­же­нии мно­гих сто­ле­тий, вплоть до кон­ца антич­но­сти. Тес­ное вза­и­мо­дей­ст­вие двух куль­тур — древ­ней­шей восточ­ной и древ­ней­шей запад­ной — уста­нав­ли­ва­ет­ся (а пра­виль­нее ска­зать, воз­об­нов­ля­ет­ся)⁹⁹ на заре арха­и­че­ско­го пери­о­да гре­че­ской с.390 исто­рии, когда начи­на­ет­ся актив­ное дви­же­ние «мор­ских наро­дов» Эгей­ско­го бас­сей­на.

Со вто­рой поло­ви­ны VII в. актив­ное уча­стие в тор­гов­ле с Егип­том при­ни­ма­ют и Афи­ны. Важ­ней­ши­ми пред­ме­та­ми афин­ско­го экс­пор­та в эту стра­ну были ремес­лен­ные изде­лия, олив­ко­вое мас­ло и вино. Из Егип­та в Атти­ку импор­ти­ро­ва­ли стек­лян­ные изде­лия, хлеб и льня­ные тка­ни. На про­тя­же­нии сто­ле­тий Еги­пет был для Афин посто­ян­ным и един­ст­вен­ным постав­щи­ком папи­ру­са-бума­ги.

С это­го же вре­ме­ни для мно­гих элли­нов (и, в част­но­сти, афи­нян) путе­ше­ст­вия к «жем­чу­жине Нила» ста­но­вят­ся обыч­ным делом — при­выч­ной и даже необ­хо­ди­мой поезд­кой «за гра­ни­цу»¹⁰⁰. В. Г. Бору­хо­вич срав­нил эти путе­ше­ст­вия с тем, «чем ста­ли впо­след­ст­вии для рим­ских лите­ра­то­ров и уче­ных путе­ше­ст­вия в Афи­ны»¹⁰¹ — сво­его рода науч­ные и куль­тур­ные «ста­жи­ров­ки». В новой моно­гра­фии по исто­рии антич­ной нау­ки на мно­го­чис­лен­ных при­ме­рах из клас­си­че­ской гре­че­ской лите­ра­ту­ры Л. Я. Жмудь пока­зал, что в клас­си­че­скую эпо­ху у элли­нов сло­жи­лась устой­чи­вая тра­ди­ция свя­зы­вать соб­ст­вен­ные куль­тур­ные дости­же­ния с вли­я­ни­ем восточ­ных соседей. Иссле­до­ва­тель при­хо­дит к выво­ду, что гре­че­ские авто­ры все­гда отда­ва­ли пред­по­чте­ние ино­зем­ным изо­бре­та­те­лям перед оте­че­ст­вен­ны­ми: «одним из важ­ней­ших спо­со­бов обу­че­ния и пере­да­чи зна­ний счи­та­лось путе­ше­ст­вие на Восток, кото­рым гре­че­ская тра­ди­ция наде­ля­ла прак­ти­че­ски всех сколь­ко-нибудь зна­чи­тель­ных мыс­ли­те­лей от Фале­са и Пифа­го­ра до Демо­кри­та и Пла­то­на»¹⁰².

В спи­сок гре­че­ских «куль­тур­тре­ге­ров» тра­ди­ция обыч­но вклю­ча­ла и зна­ме­ни­то­го афин­ско­го поли­ти­ка и поэта Соло­на (ок. 640—560 гг.)¹⁰³. Геро­дот рас­ска­зы­ва­ет о том, что у егип­тян Солон заим­ст­во­вал закон, кото­рый впо­след­ст­вии он уста­но­вил в Афи­нах (II. 177)¹⁰⁴. Соглас­но с.391 Плу­тар­ху, с моло­дых лет Солон зани­мал­ся тор­гов­лей (Plut. Sol. 2); веро­ят­но, ком­мер­че­ские дела и при­ве­ли его в Еги­пет, куда мор­ской тор­го­вый путь был к тому вре­ме­ни «прото­рен» афи­ня­на­ми.

Мно­го­чис­лен­ные источ­ни­ки под­твер­жда­ют, что откры­тие элли­на­ми Егип­та слу­чи­лось задол­го до «Пери­к­ло­ва века» и зна­ком­ство афи­нян с пле­ни­тель­ной стра­ной свя­щен­ных кошек и ихнев­мо­нов про­изо­шло задол­го до появ­ле­ния в Афи­нах вели­ко­го ионий­ско­го путе­ше­ст­вен­ни­ка. Это же под­твер­жда­ет­ся дан­ны­ми гре­че­ской дра­ма­тур­гии, и в част­но­сти, мно­го­чис­лен­ны­ми ука­за­ни­я­ми на еги­пет­скую тема­ти­ку у ран­них атти­че­ских тра­гедио­гра­фов (до Софок­ла!).

В анти­ко­веде­нии уже неод­но­крат­но ука­зы­ва­лось на то, что еги­пет­ские темы и реа­лии актив­но исполь­зо­ва­лись афин­ски­ми тра­ги­ка­ми. Как заме­тил В. Г. Бору­хо­вич, в атти­че­ской тра­гедии раз­но­го рода дико­вин­ные новин­ки, регу­ляр­но импор­ти­ро­вав­ши­е­ся Афи­на­ми в кон­це арха­и­ки — нача­ле клас­си­ки с Восто­ка, были «осо­бым худо­же­ст­вен­ным при­е­мом, уси­ли­вав­шим при­вле­ка­тель­ность это­го еще ново­го тогда вида искус­ства»¹⁰⁵. На рубе­же VI—V вв. поэт Фри­них ста­вит дра­мы с назва­ни­я­ми, кото­рые гово­рят сами за себя: «Егип­тяне» (TGF [Snell]. Frag. 1), «Антей, или Ливий­цы» (ibid. Frag. 3a)¹⁰⁶ и тра­гедия (?) «Дана­иды» (ibid. Frag. 4).

В пер­вые деся­ти­ле­тия V в. Эсхил созда­ет тет­ра­ло­гию, в кото­рую вхо­ди­ли тра­гедии «Егип­тяне», «Про­си­тель­ни­цы», «Дана­иды» и сати­ро­ва дра­ма «Ами­мо­на» (Pap. Oxy. 1952. Vol. 20. № 2256, Frag. 3 = Frag. 120—133 [Met­te]). Неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли счи­та­ют, что тет­ра­ло­гия начи­на­лась с пье­сы «Егип­тяне», в кото­рой дей­ст­вие мог­ло раз­во­ра­чи­вать­ся в самом Егип­те¹⁰⁷. Из всей тет­ра­ло­гии о Дана­идах пол­но­стью сохра­ни­лись лишь «Про­си­тель­ни­цы». Отме­чая мно­го­чис­лен­ные еги­пет­ские реа­лии, встре­чаю­щи­е­ся в этой пье­се Эсхи­ла¹⁰⁸, В. Г. Бору­хо­вич заме­тил, что их опи­са­ние «во мно­гом похо­дит на живые впе­чат­ле­ния чело­ве­ка, побы­вав­ше­го в Егип­те»¹⁰⁹. Опи­ра­ясь на аргу­мен­та­цию В. Кран­ца, с.392 В. Г. Бору­хо­вич утвер­жда­ет, что пред­став­ле­ния атти­че­ско­го дра­ма­тур­га о Ниле были осно­ва­ны на досто­вер­ной еги­пет­ской тра­ди­ции.

На рубе­же 50—60-х гг. V в. инте­рес к еги­пет­ской теме в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни под­стег­ну­ла воен­ная экс­пе­ди­ция афи­нян в Еги­пет¹¹⁰, закон­чив­ша­я­ся в 454 г. ката­стро­фи­че­ским пора­же­ни­ем афи­нян¹¹¹. Атти­че­ская дра­ма­тур­гия все­гда была глу­бо­ко про­ник­ну­та поли­ти­че­ской про­бле­ма­ти­кой. И посколь­ку в поле зре­ния афин­ской внеш­ней поли­ти­ки на про­тя­же­нии арха­и­че­ско­го и клас­си­че­ско­го пери­о­дов нахо­ди­лись поли­ти­че­ские про­бле­мы Егип­та, это нашло отра­же­ние в Эсхи­ло­вой тет­ра­ло­гии «Дана­иды». В недав­ней ста­тье о «Про­си­тель­ни­цах» И. Е. Сури­ков усмат­ри­ва­ет в тра­гедии моти­вы чая­ний афи­ня­на­ми гряду­щей рас­пла­ты с пер­са­ми, и «ябло­ком раздо­ра на сей раз ока­зал­ся вос­став­ший про­тив пер­сид­ско­го вла­ды­че­ства Еги­пет»¹¹².

Раз­лич­ные сведе­ния о Егип­те встре­ча­ют­ся так­же в Эсхи­ло­вых «Пер­сах» (v. 39), «Про­ме­тее При­ко­ван­ном» (v. 812), «Ага­мем­ноне» (vv. 896 sqq.), а так­же фраг­мен­тах (напр., Frag. 193 [Met­te]). На зна­нии Эсхи­лом еги­пет­ской поэ­зии и язы­ка, куль­ту­ры и мифо­ло­гии, дета­лей быта и куль­та егип­тян В. Г. Бору­хо­вич осно­вы­ва­ет вывод о том, что поэт посе­щал Еги­пет и мог полу­чить сведе­ния об этой дико­вин­ной стране на месте — от афин­ских куп­цов в Дель­те или от мест­ных тор­гов­цев-егип­тян в Нав­кра­ти­се.

Как пред­став­ля­ет­ся, в рас­суж­де­ни­ях В. Г. Бору­хо­ви­ча и иссле­до­ва­те­лей, на мне­ние кото­рых он ссы­ла­ет­ся (В. Кранц, Ф. Цукер, А. Пере­т­ти и др.), о веро­ят­ном путе­ше­ст­вии Эсхи­ла в Еги­пет нет ниче­го фан­та­сти­че­ско­го. Отла­жен­ные уже на про­тя­же­нии полу­то­ра сто­ле­тий проч­ные кон­так­ты афи­нян с Егип­том поз­во­ля­ли Эсхи­лу (кото­рый, насколь­ко нам извест­но, был люби­те­лем даль­них путе­ше­ст­вий и бывал, к при­ме­ру, на Сици­лии) без каких-либо про­блем посе­тить и эту стра­ну.

При­бли­зи­тель­но мы даже можем уста­но­вить вре­мя воз­мож­ной еги­пет­ской поезд­ки отца тра­гедии, если опре­де­лим даты поста­но­вок самых ран­них его тра­гедий — «Про­си­тель­ни­цы» и «Пер­сы». Боль­шин­ст­вом голо­сов фило­ло­ги-клас­си­ки отно­сят три­ло­гию о Дана­идах к сред­не­му пери­о­ду твор­че­ства Эсхи­ла (от 490-х до 470-х гг.)¹¹³, одна­ко в с.393 послед­нее вре­мя иссле­до­ва­те­ли при­зна­ют наи­бо­лее веро­ят­ной позд­нюю дату поста­нов­ки этой «самой еги­пет­ской» три­ло­гии — 464/463 год¹¹⁴. С дати­ров­кой «Пер­сов», в кото­рых так­же обна­ру­жи­ва­ют­ся «еги­пет­ские моти­вы» и кото­рые, надо ска­зать, по раз­ра­бот­ке харак­те­ров дей­ст­ву­ю­щих лиц, по струк­ту­ре, сти­лю и кру­гу пред­став­лен­ных в ней идей близ­ки «Про­си­тель­ни­цам», про­блем не суще­ст­ву­ет: извест­но, что «Пер­сы» были постав­ле­ны в 472 г. Таким обра­зом, если согла­сить­ся с мне­ни­ем Бору­хо­ви­ча и дру­гих уче­ных о веро­ят­ном пре­бы­ва­нии Эсхи­ла в Егип­те, то путе­ше­ст­вие дра­ма­тур­га сле­ду­ет дати­ро­вать до это­го вре­ме­ни, т. е. пер­вой поло­ви­ной 470-х гг.¹¹⁵

Антич­ная тра­ди­ция пока­зы­ва­ет, что в отли­чие от Эсхи­ла и Еври­пида, неод­но­крат­но покидав­ших Афи­ны¹¹⁶, вер­ный сво­е­му оте­че­ству Софокл нико­гда не остав­лял род­но­го горо­да (если не счи­тать его уча­стия ex of­fi­cio в экс­пе­ди­ци­ях 441 и 428 гг., когда дра­ма­тург испол­нял долж­ность стра­те­га¹¹⁷). Но, руко­вод­ст­ву­ясь источ­ни­ка­ми, свиде­тель­ст­ву­ю­щи­ми о тес­ных отно­ше­ни­ях гре­ков и егип­тян в арха­и­че­ский и тем паче в клас­си­че­ский пери­од, сле­ду­ет при­знать, что несколь­ко стран­ным выглядит утвер­жде­ние иссле­до­ва­те­лей о воз­мож­ном зна­ком­стве элли­нов с еги­пет­ской экзо­ти­кой исклю­чи­тель­но через Геро­до­та. Соглас­но их логи­ке, сле­до­ва­ло ждать путе­ше­ст­вен­ни­ка из дале­кой Ионии, чтобы узнать, напри­мер, о суще­ст­во­ва­нии еги­пет­ских кошек и ихнев­мо­нов?

с.394 При обсуж­де­нии докла­да на одно­имен­ную тему на VII Жебелев­ских чте­ни­ях в Петер­бур­ге проф. Э. Д. Фро­лов заме­тил, что окон­ча­тель­ное реше­ние про­бле­мы дей­ст­ви­тель­но­го или мни­мо­го «заим­ст­во­ва­ния» имен зве­ру­шек из Геро­до­та может быть в том слу­чае, если удаст­ся опре­де­лить вре­мя поста­нов­ки «Сле­до­пы­тов».

Итак, оста­ет­ся еще один, заклю­чи­тель­ный, вопрос, кото­рый потре­бу­ет спе­ци­аль­но­го рас­смот­ре­ния — это дати­ров­ка (пусть хотя бы при­бли­зи­тель­ная) сати­ро­вой дра­мы. Спо­ры уче­ных об этом ведут­ся с момен­та пуб­ли­ка­ции най­ден­но­го фраг­мен­та «Сле­до­пы­тов», но недо­ста­ток свиде­тельств не поз­во­ля­ет досто­вер­но уста­но­вить вре­мя созда­ния дра­мы. Фило­ло­ги-клас­си­ки пыта­лись опре­де­лить дату поста­нов­ки путем срав­не­ния этой дра­мы с про­чи­ми пье­са­ми Софок­ла и пье­са­ми дру­гих дра­ма­тур­гов; дела­лись попыт­ки поме­стить «Сле­до­пы­тов» в исто­ри­че­ский кон­текст афин­ских собы­тий V в.; иссле­до­ва­лись струк­тур­ные и сти­ли­сти­че­ские осо­бен­но­сти дра­мы и проч. и проч. Но по сей день эта про­бле­ма так и оста­ет­ся откры­той для обсуж­де­ния.

Один из пер­вых ком­мен­та­то­ров «Сле­до­пы­тов» У. фон Вила­мо­виц-Мел­лен­дорф (1912), мгно­вен­но отклик­нув­ший­ся на первую пуб­ли­ка­цию сати­ро­вой дра­мы Софок­ла, отнес ее к пери­о­ду ран­не­го твор­че­ства поэта, и вот на каком осно­ва­нии. Во-пер­вых, фило­ло­ги­че­ский ана­лиз струк­ту­ры и сти­ля «Сле­до­пы­тов» свиде­тель­ст­ву­ет о про­стом виде сти­хо­ми­фии дра­мы, свой­ст­вен­ной ско­рее досо­фо­клов­ской дра­ма­тур­гии. Во-вто­рых, в пье­се задей­ст­во­ва­ны толь­ко два акте­ра: про­та­го­нист — Апол­лон, Кил­ле­на и дев­те­ра­го­нист — Силен, Гер­мес (?). Нигде в сохра­нив­шем­ся фраг­мен­те «Сле­до­пы­тов» в дей­ст­вие не вво­дят­ся три акте­ра одно­вре­мен­но, что так­же выда­ет арха­и­че­ский — т. е. «эсхи­лов­ский» — харак­тер дра­мы. Исхо­дя из этих струк­тур­но-сти­ли­сти­че­ских при­зна­ков, Вила­мо­виц пред­ло­жил дати­ро­вать ее одним вре­ме­нем с тра­геди­я­ми Софок­ла «Аякс» и «Анти­го­на»¹¹⁸.

Вслед за У. фон Вила­мо­виц-Мел­лен­дор­фом, ран­нюю дати­ров­ку этой пье­сы отста­и­ва­ли К. Роберт (1912) и К. Мюн­шер (1914). Карл Роберт, отме­чая в «Сле­до­пы­тах» явные «эсхи­лиз­мы» сти­ля дра­мы, при­зна­вал ее одним из пер­вых про­из­веде­ний Софок­ла и древ­ней­шим памят­ни­ком афин­ско­го теат­раль­но­го искус­ства¹¹⁹. По-мне­нию К. Мюн­ше­ра, созда­ние «Сле­до­пы­тов» сле­ду­ет отне­сти к пер­во­му пери­о­ду твор­че­ства дра­ма­тур­га — меж­ду 468 и 458 гг. При этом К. Мюн­шер наста­и­вал, что сти­ли­сти­че­ски пье­са ско­рее все­го близ­ка «Трип­то­ле­му» — пье­се, с кото­рой Софокл одер­жал свою первую победу еще в 468 году¹²⁰. За с.395 ран­нюю дати­ров­ку «Сле­до­пы­тов» выска­за­лись Ф. Ф. Зелин­ский, Ф. Аллегр, К. Рай­н­хардт, Э. Зиг­ман, А. Лес­ки и дру­гие уче­ные¹²¹.

Оппо­нен­том Вила­мо­ви­ца и его сто­рон­ни­ков тогда же высту­пил Э. Бетэ (1919). Исхо­дя из иссле­до­ва­ния мет­ри­ки и сти­ля тек­ста «Сле­до­пы­тов», Э. Бетэ отно­сил дра­му к позд­ним сочи­не­ни­ям Софок­ла и пред­ла­гал дати­ро­вать ее 420-ми гг.¹²² Мы не чув­ст­ву­ем себя вполне ком­пе­тент­ны­ми, чтобы судить о мет­ри­че­ских кри­те­ри­ях пье­сы. Оста­вим эти спо­ры для тон­ких зна­то­ков клас­си­че­ской фило­ло­гии. Одна­ко заме­тим, что от «собра­ния сочи­не­ний» Софок­ла (как и в целом от антич­ной дра­ма­тур­гии) сохра­ни­лось не так мно­го образ­цов сати­ро­вой дра­мы гре­ков, чтобы на осно­ва­нии име­ю­щих­ся отрыв­ков уве­рен­но гово­рить о спе­ци­фи­че­ских осо­бен­но­стях ее мет­ри­ки.

Ф. Р. Уол­тон (1935) пред­ла­гал видеть в Soph. Ichn. 79 выра­же­ние более позд­них пред­став­ле­ний, отно­ся­щих­ся ско­рее к 420—410 годам, неже­ли к середине V-го сто­ле­тия¹²³. Аме­ри­кан­ский иссле­до­ва­тель пола­гал, что «Сле­до­пы­ты» мог­ли быть созда­ны после того, как в Афи­ны был вве­зен культ Аскле­пия и Софокл на вре­мя стал «госте­при­им­цем» ново­го бога¹²⁴. (Обыч­но это собы­тие дати­ру­ют 420 годом.) На наш взгляд, рас­ска­зы о том, что поэт дал при­ют ста­туе Аскле­пия, о жре­че­стве Софок­ла в куль­те это­го бога и посмерт­ной геро­иза­ции под име­нем Декси­о­на («бого­при­им­ца»), явля­ют­ся еще одним уко­ре­нив­шим­ся в нау­ке исто­рио­гра­фи­че­ским мифом, опи­раю­щим­ся на исклю­чи­тель­но позд­нюю и весь­ма сомни­тель­ную антич­ную тра­ди­цию¹²⁵. Поэто­му довод Ф. Р. Уол­то­на о «кон­цеп­ту­аль­ном» вос­кли­ца­нии Силе­на пред­став­ля­ет­ся наду­ман­ным и лишен­ным вся­че­ско­го осно­ва­ния. Отно­си­тель­но сти­ха Soph. Ichn. 79 (θεοὶ Τύ­χη καὶ δαῖ­μον ἰθυν­τή­ριε) мы соглас­ны с К. Рай­н­хар­дом, пред­ла­гав­шим видеть в этом при­зы­ве Силе­на выра­же­ние, более свой­ст­вен­ное духу и сти­лю эсхи­лов­ской поэ­зии¹²⁶, а это опять же под­твер­жда­ет, что «Сле­до­пы­ты» были напи­са­ны в нача­ле твор­че­ско­го пути Софок­ла.

с.396 Наи­бо­лее весо­мым аргу­мен­том в поль­зу ран­ней дати­ров­ки дра­мы явля­ет­ся отсут­ст­вие в ней три­та­го­ни­ста. Оппо­нен­ты этой вер­сии откло­ня­ли ее на том осно­ва­нии, что мы рас­по­ла­га­ем 2/3 пье­сы (от нее сохра­ни­лось око­ло 450 сти­хов)¹²⁷. Если в заклю­чи­тель­ной сцене при­ми­ре­ние Апол­ло­на с Гер­ме­сом про­ис­хо­ди­ло в при­сут­ст­вии Силе­на либо Кил­ле­ны, то мог потре­бо­вать­ся тре­тий актер. Но если Силен и Кил­ле­на покида­ли сце­ну, остав­ляя Гер­ме­са и Апол­ло­на одних, то дра­ма­ти­че­ское дей­ст­вие обес­пе­чи­ва­ли два акте­ра. Во вся­ком слу­чае, в пер­вой поло­вине дра­мы «допол­ни­тель­ный» актер отсут­ст­ву­ет, да он был бы неуме­стен, как пред­став­ля­ет­ся, по само­му харак­те­ру пье­сы. Напро­тив, в сохра­нив­шем­ся отрыв­ке «Сле­до­пы­тов» Софокл исполь­зу­ет чаще все­го толь­ко одно­го акте­ра, застав­ляя его бесе­до­вать с хором: в диа­ло­гах Силе­на и сати­ров, сати­ров и Кил­ле­ны. Обе эти сце­ны состав­ля­ют зна­чи­тель­ную часть про­из­веде­ния (на ста­ти­сти­че­ском уровне это око­ло 65 % сохра­нив­ше­го­ся тек­ста дра­мы). Пред­по­ла­гае­мое появ­ле­ние боже­ст­вен­ных бра­тьев — Гер­ме­са и Апол­ло­на — в заклю­чи­тель­ной части «Сле­до­пы­тов», когда стар­ший из них ста­но­вит­ся счаст­ли­вым обла­да­те­лем лиры — все это сце­ны из обла­сти уче­ных дога­док по ана­ло­гии с извест­ным сюже­том Гоме­ров­ско­го гим­на Гер­ме­су. У Софок­ла же исто­рия с лирой мог­ла быть пред­став­ле­на нетра­ди­ци­он­но, т. е. совер­шен­но ина­че, чем она изло­же­на в Гоме­ров­ском гимне. Рас­суж­дать о несо­хра­нив­шей­ся, но воз­мож­ной, вер­сии фина­ла пье­сы Софок­ла — все рав­но, что домыс­ли­вать сюжет за само­го́ поэта. Фраг­мент, кото­рым мы рас­по­ла­га­ем, поз­во­ля­ет гово­рить лишь о том, что дра­ма была рас­счи­та­на имен­но на двух акте­ров.

Наше убеж­де­ние под­креп­ля­ет и веду­щая роль хора, кото­рый дей­ст­ву­ет в дра­ме в каче­стве глав­но­го акте­ра — чер­та, свой­ст­вен­ная ско­рее дра­ма­тур­гии Эсхи­ла, т. е. началь­но­му, «доре­фор­мен­но­му», пери­о­ду атти­че­ской дра­мы. Исхо­дя из того, что мы име­ем, созда­ние «Сле­до­пы­тов» сле­ду­ет отне­сти к тому вре­ме­ни, когда Софокл еще не про­вел сво­их теат­раль­ных пре­об­ра­зо­ва­ний (не ввел в дра­му три­та­го­ни­ста, не уве­ли­чил чис­ло участ­ни­ков хора), а поль­зо­вал­ся нара­ботан­ны­ми — «эсхи­лов­ски­ми» — теат­раль­но-дра­ма­ти­че­ски­ми при­е­ма­ми (см.: Arist. Poet. IV. 1449a. 15; Ano­nym. Vi­ta Soph. 4; Diog. Laert. III. 56; Su­da. s. v. Σο­φοκ­λῆς, Σ 815).

В авто­био­гра­фи­че­ском анек­до­те Софок­ла, веро­ят­но про­из­не­сен­ном на Само­се в 441/440 г. и сохра­нен­ном Ионом Хиос­ским, Софокл раз­ли­чал три ста­дии в сво­ем лите­ра­тур­ном раз­ви­тии (ср.: Plut. De prof. in virt., p. 79b)¹²⁸. Поэт при­зна­вал­ся, что сна­ча­ла он под­ра­жал с.397 вели­ча­во­му сти­лю Эсхи­ла, пока не выра­ботал соб­ст­вен­ный стиль пись­ма¹²⁹. Пер­вый, так назы­вае­мый «эсхи­лов­ский», пери­од Софо­кло­ва твор­че­ства мог про­дол­жать­ся более деся­ти­ле­тия. Он начи­на­ет­ся до его пер­вой победы в теат­раль­ных состя­за­ни­ях над Эсхи­лом, когда Софокл еще не достиг воз­рас­та акмэ (т. е. до 469/468 г., когда поэт высту­пил с три­ло­ги­ей, в кото­рую вхо­ди­ла тра­гедия «Трип­то­лем»)¹³⁰, а закан­чи­ва­ет­ся, веро­ят­нее все­го, в кон­це 460-х (либо в самом нача­ле 450-х) годов, когда Эсхил покида­ет Афи­ны и Софокл надол­го ста­но­вит­ся фаво­ри­том атти­че­ской сце­ны¹³¹. «Оре­стея» Эсхи­ла, постав­лен­ная ок. 458 г., уже пред­по­ла­га­ет трех акте­ров. Она была созда­на после «теат­раль­ной рефор­мы» Софок­ла, про­веден­ной, таким обра­зом, где-то на рубе­же 460—450-х гг. Этот пер­вый пери­од твор­че­ства тогда еще моло­до­го дра­ма­тур­га, ори­ен­ти­ро­ван­но­го на сво­его вели­ко­го совре­мен­ни­ка Эсхи­ла, вклю­чал самые ран­ние его пье­сы, рас­счи­тан­ные, соглас­но «эсхи­лов­ско­му кано­ну», толь­ко на двух акте­ров. В их чис­ле, по всей види­мо­сти, была и наша сати­ро­ва дра­ма.

Подоб­ный рас­клад фак­тов дела­ет более досто­вер­ной гипо­те­зу У. фон Вила­мо­виц-Мел­лен­дор­фа и мно­го­чис­лен­ных его сто­рон­ни­ков, кото­рые отно­сят созда­ние «Сле­до­пы­тов» к началь­но­му пери­о­ду твор­че­ства Софок­ла.

Вер­сию ран­ней дати­ров­ки дра­мы настой­чи­во отста­и­вал и Ф. Ф. Зелин­ский. Но тут-то и обна­ру­жи­ва­ет­ся оче­вид­ный курьез в рас­че­тах само­го проф. Зелин­ско­го! Свою замет­ку о ново­най­ден­ных «Сле­до­пы­тах» (1912) иссле­до­ва­тель заклю­чил сле­дую­щи­ми сло­ва­ми: «Теперь перед нами дра­ма, кото­рая по всем дан­ным — доста­точ­но ска­зать, что она рас­счи­та­на толь­ко на двух акте­ров — древ­нее “Анти­го­ны”, быть может, даже древ­нее “Оре­стеи” Эсхи­ла, рас­счи­тан­ной уже на трех акте­ров. Вот, зна­чит, с како­го вре­ме­ни при­дет­ся начи­нать друж­бу Софок­ла с Геро­до­том — и в то же вре­мя писа­тель­скую дея­тель­ность это­го послед­не­го»¹³².

Дово­ды Зелин­ско­го в поль­зу ран­ней дати­ров­ки сати­ро­вой дра­мы повто­ря­ют те, что были выска­за­ны тогда же в работах У. фон Вила­мо­виц-Мел­лен­дор­фа, А. Хен­та, П. Маа­са и К. Робер­та, кото­рые ему по с.398 всей види­мо­сти были извест­ны. Но эти дово­ды у Зелин­ско­го не согла­су­ют­ся с дово­да­ми в поль­зу его же вер­сии о «друж­бе» Софок­ла и Геро­до­та через упо­ми­на­ние поэтом пер­во­быт­ной зоо­ло­гии.

Итак, Зелин­ский при­зна­ет, что «Сле­до­пы­ты» при­над­ле­жа­ли «к древ­ней­шим дра­мам Софок­ла» и были «зна­чи­тель­но древ­нее “Анти­го­ны”». На рубе­же XIX—XX веков было при­ня­то счи­тать, что самая ран­няя из уцелев­ших драм Софок­ла не «Аякс», с чем ныне согла­ша­ет­ся боль­шин­ство уче­ных, но имен­но «Анти­го­на». Вре­мя поста­нов­ки обе­их драм неиз­вест­но, так что гово­рить опре­де­лен­но о пер­вен­стве какой-либо из них слож­но. Для «Анти­го­ны» боль­шин­ст­вом голо­сов уче­ных ныне при­нят 442/441 г. Одна­ко про­ти­во­ре­чи­вость антич­ных источ­ни­ков для ее дати­ров­ки поз­во­ля­ют поме­стить «Анти­го­ну» в доволь­но широ­кий вре­мен­ной отре­зок — меж­ду 450-ми—400-ми гг.¹³³ Дати­ров­ка «Аяк­са» колеб­лет­ся меж­ду середи­ной 450-х и середи­ной 440-х гг.¹³⁴ На наш взгляд, обе дра­мы, свя­зан­ные един­ст­вом про­бле­ма­ти­ки и сти­ли­сти­че­ской бли­зо­стью (порой иссле­до­ва­те­ли гово­рят даже об эсхи­лов­ской фра­зео­ло­гии этих тра­гедий), сле­ду­ет отне­сти к самым ран­ним из уцелев­ших драм Софок­ла и дати­ро­вать их, веро­ят­но, вто­рой поло­ви­ной 50-х годов V в. Впро­чем, для реше­ния постав­лен­ной нами про­бле­мы важ­но не это.

По мне­нию Зелин­ско­го, «Сле­до­пы­ты» могут быть древ­нее Эсхи­ло­вой «Оре­стеи»! Поста­нов­ка этой три­ло­гии, при­нес­шей Эсхи­лу оче­ред­ную (и, по всей види­мо­сти, послед­нюю) победу, отно­сит­ся к само­му нача­лу 50-х гг. V в., а имен­но к 458 году. В том же году, если верить антич­ным свиде­тель­ствам о жиз­ни поэта (см., напр.: Ano­nym. Vit. с.399 Ae­sch. 8—10), поэт пере­ехал в Сици­лию, где и умер в 456 г.¹³⁵ Одна­ко эта послед­няя дата нико­им обра­зом не согла­су­ет­ся со вре­ме­нем пре­бы­ва­ния Геро­до­та в Афи­нах. Насколь­ко нам пред­став­ля­ет­ся, два вели­ких «отца» — тра­гедии и исто­рии — в прин­ци­пе не мог­ли встре­чать­ся друг с дру­гом.

Не при­хо­дит­ся сомне­вать­ся в том, что Геро­дот был в Афи­нах, веро­ят­но, жил в этом поли­се доволь­но дли­тель­ное вре­мя и поль­зо­вал­ся там боль­шой попу­ляр­но­стью¹³⁶. Но в его про­из­веде­нии мы не най­дем фак­ти­че­ски ниче­го, что поз­во­ли­ло бы нам судить (хотя бы при­бли­зи­тель­но) о вре­ме­ни его появ­ле­ния и о сро­ке пре­бы­ва­ния в гра­де Пал­ла­ды. Сооб­ще­ния же на этот счет антич­ных источ­ни­ков, увы, доволь­но позд­ние и про­ти­во­ре­чи­вые. Совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли при­ни­ма­ют за наи­бо­лее веро­ят­ную дату появ­ле­ния ионий­ско­го путе­ше­ст­вен­ни­ка в Афи­нах середи­ну 40-х гг. V в., либо поз­же¹³⁷. Неко­то­рые из них счи­та­ют, что Геро­дот бывал в Афи­нах несколь­ко раз¹³⁸, но и в этом слу­чае все уче­ные соглас­ны в том, что пер­вый при­езд исто­ри­ка сле­ду­ет дати­ро­вать не ранее чем 448/447 годом.

с.400 Сам проф. Зелин­ский отно­сил появ­ле­ние Геро­до­та в Афи­нах к 450 году (NB!)¹³⁹. И здесь воз­ни­ка­ет резон­ный вопрос: как же соот­не­сти эту дату с тем, что в «Сле­до­пы­тах», кото­рые, по при­зна­нию Зелин­ско­го, «древ­нее “Оре­стеи” Эсхи­ла» (три­ло­гии, постав­лен­ной почти на десять лет рань­ше пер­во­го визи­та Геро­до­та в Афи­ны), встре­ча­ют­ся реми­нис­цен­ции на еги­пет­ский логос Геро­до­та? Эти утвер­жде­ния нико­им обра­зом не согла­су­ют­ся друг с дру­гом. Дан­ная неувяз­ка кажет­ся настоль­ко оче­вид­ной, что сво­дит на нет гипо­те­зу Ф. Ф. Зелин­ско­го о заим­ст­во­ва­нии имен наших живот­ных в рам­ках его соб­ст­вен­ной ста­тьи.

Таким обра­зом, нам не оста­ет­ся ниче­го, кро­ме как отверг­нуть гипо­те­зу Зелин­ско­го о заим­ст­во­ва­нии Софо­к­лом кош­ки и ихнев­мо­на из еги­пет­ско­го логоса Геро­до­та. Конеч­но, мож­но пред­ста­вить, что в клас­си­че­скую эпо­ху дале­ко не все бал­кан­ские гре­ки мог­ли видеть, так ска­зать, живьем сло­нов и ихнев­мо­нов, кро­ко­ди­лов и иби­сов. В этом, дей­ст­ви­тель­но, нет ниче­го стран­но­го, посколь­ку все это были пред­ста­ви­те­ли имен­но еги­пет­ской фау­ны. Но допу­стить, что никто в Афи­нах во вре­мя жиз­ни Софок­ла ниче­го о них не слы­хи­вал — это уже кажет­ся из обла­сти неве­ро­ят­но­го. Не про­ще ли и досто­вер­нее пред­по­ло­жить, что атти­че­ско­му поэту было хоро­шо извест­но о еги­пет­ских живот­ных без Геро­до­та и, что вер­нее все­го, до Геро­до­та, что под­твер­жда­ет и ана­лиз тек­ста «Сле­до­пы­тов». Иссле­до­ва­ние пока­за­ло, что кош­ки были извест­ны афин­ско­му поэту не хуже, чем про­чим гре­кам, а сведе­ния об ихнев­мо­нах он, конеч­но же, мог и сам полу­чить из Егип­та, откуда через мно­го­чис­лен­ных куп­цов и путе­ше­ст­вен­ни­ков уже на про­тя­же­нии полу­то­ра сто­ле­тий — до появ­ле­ния в Афи­нах Геро­до­та — сюда при­хо­ди­ли сведе­ния об этой экзо­ти­че­ской восточ­ной стране.

И в заклю­че­ние мы еще раз утвер­ди­тель­но про­из­не­сем: име­ю­щи­е­ся парал­ле­ли в лите­ра­тур­ных про­из­веде­ни­ях дале­ко не все­гда суть «заим­ст­во­ва­ния», как счи­та­ют обыч­но. Сле­ду­ет учесть, что это совсем не обя­за­тель­но и для парал­лель­ных мест, встре­чаю­щих­ся в антич­ной лите­ра­ту­ре¹⁴⁰. В пред­и­сло­вии к пер­во­му тому рус­ско­го «собра­ния сочи­не­ний» Софок­ла Зелин­ский отме­тил, что «в этих заим­ст­во­ва­ни­ях (Софо­к­лом из Геро­до­та. — А. С.) мы видим дань ува­же­ния поэта исто­ри­ку»¹⁴¹. Мне­ние об «ува­жи­тель­ном цити­ро­ва­нии» начи­на­ет быто­вать в антич­ной исто­рио­гра­фии, и в «Очер­ках по исто­рии антич­ной нау­ки» с.401 С. Я. Лурье утвер­ди­тель­но про­из­но­сит: «Софокл исполь­зо­вал мате­ри­ал Геро­до­та в сво­их тра­геди­ях, что, с точ­ки зре­ния антич­ных прин­ци­пов, было демон­стра­ци­ей ува­же­ния к авто­ру»¹⁴² (эту сен­тен­цию исто­рик повто­ря­ет неод­но­крат­но¹⁴³). Тезис о жела­нии Софок­ла польстить сво­е­му дру­гу Геро­до­ту пере­хо­дит из иссле­до­ва­ния в иссле­до­ва­ние, хотя, как пред­став­ля­ет­ся, здесь сле­ду­ет под­хо­дить более осто­рож­но. И сам тезис о мни­мом «ува­жи­тель­ном цити­ро­ва­нии в антич­ной лите­ра­ту­ре с точ­ки зре­ния антич­ных прин­ци­пов» нау­ке еще необ­хо­ди­мо дока­зы­вать. Подоб­ные дока­за­тель­ства все­гда слож­ны, и это вдвойне тяже­ло в слу­чае, когда иссле­ду­е­мый мате­ри­ал отсто­ит от нас почти на два­дцать пять сто­ле­тий¹⁴⁴.

Ale­xan­der A. Si­ni­zin (Sa­ra­tow).
He­ro­dot, Sophok­les und Ägyp­ti­sche Sel­ten­hei­ten (Über einen His­to­rio­gra­phi­schen Mythos)

Es ist üb­lich gewor­den zu den­ken, dass Sophok­les die Kat­ze und den Ich­neu­mon, die in sei­nem Sa­tyrspiel (Ichn, vv. 303, 305 [TGF (Radt). Frag. 314] = vv. 296, 298 [SGF² (Stef­fen). Frag. 86]) erwähnt wer­den, von dem He­ro­dots ägyp­ti­schen Lo­gos (II. 66, 67. 1) entlehnt hat. Th. Zie­liński (1912) hat­te die­se Hy­po­the­se als erster auf­ges­tellt. Sie wur­de dann von den Forschern un­terstützt und als fes­ter Mythos in der Wis­sen­schaft ein­ge­bür­gert.

Die Tex­ta­na­ly­se von Ich­neu­tai zeigt, dass der Dich­ter selbst wußte, wie die Kat­ze und der Ich­neu­mon aus­sa­hen: Sophok­les läßt uns durch die Fra­gen von der Nym­phe Kyl­le­ne und die Antwor­ten des Sa­ty­ren­chors er­ra­ten, um was für ein Wesen (Tier­chen) es sich han­delt. Die li­te­ra­ri­schen Quel­len (Aris­to­pha­nes, Aris­to­te­les und athe­ni­sche Ko­mö­dien­dich­ter des 4. Jhts v. Chr.), sowie Nu­mis­ma­tik und Va­sen­ma­le­rei be­zeu­gen, с.402 dass Wildkat­zen (Fe­lix ca­tus) in der klas­si­schen Epo­che den al­ten Grie­chen gut be­kannt waren. He­ro­dot be­schreibt näm­lich das Ver­hal­ten ägyp­ti­scher Haus­kat­zen (Fe­lix do­mes­ti­cus), die bei den Ägyp­tern als hei­lig gal­ten; da­durch schie­nen sie den Hel­le­nen orien­ta­li­sche Exo­tik gewe­sen zu sein.

Die seit ural­ten Zei­ten bes­te­hen­den Kon­tak­te zwi­chen Grie­chen und Ägyp­tern bes­tä­ti­gen, dass Hel­le­nen und zwar Athe­ner das Del­ta und an­de­re ägyp­ti­sche Ge­bie­te gut kannten; zu­min­dest war der Han­dels- und «Tou­ris­ten»-Weg seit Zei­ten von So­lon (einem der ersten Kul­turträ­ger aus Athens) den athe­ni­schen Forschungsrei­sen­den be­kannt. Sie brach­ten aus Ägyp­ten ih­re Er­zäh­lun­gen über Sel­ten­hei­ten vom Nil mit. V. Bo­ru­cho­vič (1972) zählt Ai­schy­los (den äl­tes­ten Zeit­ge­nos­sen des Sophok­les) zu sol­chen Rei­sen­den: zahlrei­che ägyp­ti­sche Rea­lien in den Stü­cken von Ai­schy­los zeu­gen da­von, dass der Va­ter der Tra­gö­die in Ägyp­ten gewe­sen und mit die­sem Land gut be­kannt gewe­sen sein muss.

Schließlich, las­sen eini­ge Ar­gu­men­te zur frü­he­ren Da­tie­rung von Ich­neu­tai (460-er Jah­re v. Chr.) — bis zur Erschei­nung des ersten His­to­ri­kers in Athen (von 448 bis 445 v. Chr.) — kei­ne Zwei­fel da­ran, dass Sophok­les nicht dem He­ro­dot die al­te Zoo­lo­gie entlehnt hat­te. Al­so muss man zu­ge­ben, dass die Kat­ze und der Ich­neu­mon Sophok­les und sei­nen Zeit­ge­nos­sen vor He­ro­dot und oh­ne He­ro­dot be­kannt waren.

с.403

Рис. 1a. Еги­пет­ская кош­ка: свя­щен­ное живот­ное боги­ни Бас­тет. Бер­лин. Государ­ст­вен­ный музей.

Рис. 1b. Кот и мышь. Ост­ра­кон Нью-Йорк­ско­го музея.

Рис. 1c. Кот и мышь. Ост­ра­кон Брюс­сель­ско­го музея.

Рис. 1d. Кот-пас­тух. Ост­ра­кон фран­цуз­ско­го архео­ло­ги­че­ско­го инсти­ту­та в Каи­ре.

Рис. 1e. Кот-пас­тух. Фраг­мент Лон­дон­ско­го папи­ру­са.

с.404

Рис. 2a. Крит­ская печать с изо­бра­же­ни­ем коша­чьих голов; Рис. 3a. Сидя­щая кош­ка. Над­гроб­ная сте­ла юно­ши (440—430-е гг.). Афи­ны. Нацио­наль­ный музей.

Рис. 2b. Кот, охотя­щий­ся на уток. Рос­пись кин­жа­ла из микен­ских гроб­ниц.

Рис. 3b. Дра­ка кош­ки с соба­кой. Рельеф из Афин (ок. 500 г.). Афи­ны. Нацио­наль­ный музей.

с.405

Рис. 4a. Свя­щен­ный еги­пет­ский ихнев­мон. С.-Петер­бург. Государ­ст­вен­ный Эрми­таж.

Рис. 4b. Гие­на и ихнев­мон (?) с рыбой. Ост­ра­кон фран­цуз­ско­го архео­ло­ги­че­ско­го инсти­ту­та в Каи­ре.