Рец. на: Brescia G. La ‘scalata’ del Liguro: Saggio di commento a Sallustio, Bellum Iugurthinum 92—94.
Bari, 1997. 165 p.

«Осо­бым досто­ин­ст­вом антич­ной исто­рио­гра­фии, кото­рое обыч­но отсут­ст­ву­ет или по край­ней мере мало ценит­ся у совре­мен­ных исто­ри­ков, явля­ет­ся уме­ние nar­ra­re. Раз­ве необ­хо­ди­мо, чтобы про­ни­ца­тель­ность иссле­до­ва­ния или глу­би­на исто­ри­че­ских суж­де­ний уби­ва­ли искус­ство повест­во­ва­ния?»¹. Эти­ми сло­ва­ми Анто­нио Ла Пен­ны откры­ва­ет Гра­ци­а­на Бре­шиа свою кни­гу (с. 5). Ее моно­гра­фия посвя­ще­на ана­ли­зу рас­ска­за Сал­лю­стия о взя­тии рим­ля­на­ми нуми­дий­ской кре­по­сти Мулук­ки. Этот эпи­зод имел огра­ни­чен­ное зна­че­ние для хода Югур­тин­ской вой­ны, но его опи­са­ние важ­но для харак­те­ри­сти­ки автор­ско­го usus scri­ben­di, упо­мя­ну­то­го искус­ства повест­во­ва­ния. Но не толь­ко для него: мулукк­ский казус весь­ма пока­за­те­лен и для пони­ма­ния Сал­лю­сти­е­вой оцен­ки Мария — одно­го из клю­че­вых пер­со­на­жей Bel­lum Iugur­thi­num.

По мне­нию Г. Бре­шии, собы­тия в Ути­ке, Кап­се и Мулук­ке обра­зу­ют еди­ный семан­ти­че­ский блок: в Ути­ке гада­тель при­звал Мария дер­зать, обе­щая покро­ви­тель­ство судь­бы, взя­тие Кап­сы — «пер­вая сту­пень­ка на лест­ни­це, кото­рая при­ведет Мария к заво­е­ва­нию хариз­ма­ти­че­ской роли», в Мулук­ке же пол­ко­во­дец дока­зы­ва­ет, что нахо­дит­ся под покро­ви­тель­ст­вом судь­бы. Одна­ко это покро­ви­тель­ство пона­до­би­лось пото­му, что он не смог спра­вить­ся сво­и­ми сила­ми с ситу­а­ци­ей, при­чи­ной кото­рой ста­ли его соб­ст­вен­ные амби­ци­оз­ность и неосмот­ри­тель­ность. Стре­мясь любой ценой захва­тить мулукк­скую кре­пость, в кото­рой хра­ни­лись цар­ские сокро­ви­ща, он при­нял­ся оса­ждать ее, но без­успеш­но — цита­дель нахо­ди­лась на кру­той ска­ле и была прак­ти­че­ски непри­ступ­на. Все попыт­ки рим­лян овла­деть ею потер­пе­ли неуда­чу. Марий ока­зал­ся в пато­вой ситу­а­ции (Sall. Iug. 92. 5—93. 2). Г. Бре­шиа отме­ча­ет, что в свое вре­мя он гово­рил о жад­но­сти рим­ских вое­на­чаль­ни­ков как при­чине затя­ги­ва­ния вой­ны (85. 46), а теперь сам упо­до­бил­ся им, алкая богатств Югур­ты. В свое вре­мя и Авл Посту­мий по той же при­чине оса­дил Сутул в небла­го­при­ят­ных усло­ви­ях и в ито­ге потер­пел позор­ное пора­же­ние (37. 3—4). Мария же выру­чил слу­чай, за что его и кри­ти­ку­ет Сал­лю­стий (93. 1; 94. 7), ибо, по его мне­нию, vir­tus, а не for­tu­na долж­на направ­лять дей­ст­вия людей (см. 1. 1). В этом клю­че и нуж­но рас­смат­ри­вать опи­са­ние мулукк­ско­го эпи­зо­да (с. 20—25, 85—86).

Марий пре­бы­ва­ет в разду­мьях, снять ему оса­ду или ждать счаст­ли­во­го слу­чая. И тут ситу­а­ция раз­ре­ша­ет­ся бла­го­да­ря безы­мян­но­му лигу­рий­ско­му вои­ну (mi­les gre­ga­rius), кото­рый, раз­ведав путь на ска­лу, обес­пе­чи­ва­ет успеш­ный штурм. Нали­цо тра­ди­ци­он­ные чер­ты рас­ска­за в жан­ре mi­ra­bi­lia и stra­te­ge­ma­ta: непри­ступ­ность кре­по­сти, неудач­ная оса­да, коле­ба­ния пол­ко­во­д­ца, появ­ле­ние неко­е­го пер­со­на­жа и, нако­нец, взя­тие цита­де­ли. Зача­стую этот пер­со­наж, чье появ­ле­ние само по себе дело слу­чая, поль­зу­ет­ся мило­стью фор­ту­ны, и мулукк­ский эпи­зод — не исклю­че­ние: лигур сумел про­ник­нуть на вер­ши­ну ска­лы бла­го­да­ря рос­ше­му там камен­но­му дубу (93. 4). Но в рас­ска­зе Сал­лю­стия есть и весь­ма при­ме­ча­тель­ные осо­бен­но­сти. Лигу­ры не поль­зо­ва­лись любо­вью рим­ских авто­ров — отри­ца­тель­ные отзы­вы о них встре­ча­ют­ся у Като­на, Цице­ро­на, Вер­ги­лия, кото­рые пишут об их cal­li­di­tas, auda­cia, du­ri­tia, per­fi­dia. Да и Сал­лю­стий сооб­ща­ет о лигу­рий­ской когор­те, под­куп­лен­ной Югур­той и пере­шед­шей на его сто­ро­ну (38. 6). В мулукк­ском же эпи­зо­де лигур ока­зы­ва­ет­ся в цен­тре повест­во­ва­ния, при­чем дей­ст­вия его опи­сы­ва­ют­ся как в выс­шей сте­пе­ни достой­ные похва­лы (см. ниже). Мож­но пола­гать, что Сал­лю­стий обыг­ры­ва­ет поло­жи­тель­ные сто­ро­ны зака­лен­но­сти (du­ri­tia) и наход­чи­во­сти (cal­li­di­tas) лигу­ров (с. 27—77).

Но вот на что осо­бен­но обра­ща­ет вни­ма­ние Бре­шиа (с. 85—101). Эпи­зод, подоб­ный взя­тию Мулук­ки, встре­ча­ет­ся у мно­гих авто­ров — Геро­до­та, Фрон­ти­на, Кур­ция Руфа. Но при этом у Кур­ция Руфа (V. 3—4; VIII. 11), напри­мер, «несмот­ря на решаю­щее зна­че­ние вме­ша­тель­ства ано­ним­но­го пер­со­на­жа, кото­рый в обмен на награ­ду высту­па­ет в каче­стве про­вод­ни­ка в силу отлич­но­го зна­ния мест­но­сти, руко­вод­ство опе­ра­ци­ей оста­ет­ся за царем, сохра­ня­ю­щим свою хариз­ма­ти­че­скую роль» (с. 97). Несколь­ко иная ситу­а­ция у Фукидида при опи­са­нии завер­шаю­ще­го эта­па оса­ды Сфак­те­рии (IV. 36. 1—3). Раз­гром спар­тан­цев фак­ти­че­ски орга­ни­зу­ет безы­мян­ный коман­дир мес­сен­ско­го отряда, а афин­ские стра­те­ги Демо­сфен и Кле­он по сути не участ­ву­ют в опе­ра­ции, пре­до­ста­вив ему пол­ную само­сто­я­тель­ность. Имен­но этот, вто­рой, слу­чай бли­же все­го к мулукк­ско­му эпи­зо­ду. Лигур не толь­ко тща­тель­но раз­веды­ва­ет доро­гу, но и состав­ля­ет план опе­ра­ции и уме­ло про­во­дит ее, при­чем ни о каком обе­ща­нии награ­ды не гово­рит­ся. Дей­ст­вия лигу­ра уже нака­нуне штур­ма опи­сы­ва­ют­ся в тер­ми­нах, исполь­зу­е­мых в харак­те­ри­сти­ке «иде­аль­ных» пол­ко­вод­цев — tempta­re, explo­ra­re, cir­cumspi­ce­re. Он совер­ша­ет quae om­ni­no im­pe­ra­to­ri an­te proe­lium agen­da sunt². Ана­ло­гич­но и сти­ли­сти­че­ское оформ­ле­ние моти­ва­ции его поступ­ков — они осно­вы­ва­ют­ся на cu­pi­do dif­fi­ci­lia fa­ciun­di, что так­же при­су­ще насто­я­щим пол­ко­во­д­цам. По ходу рас­ска­за в отно­ше­нии лигу­ра употреб­ле­но сло­во dux (93. 6; 94. 1). Но это не толь­ко dux iti­ne­ris, но и dux pe­ri­cu­li, dux явно обре­та­ет кон­нота­цию «lea­der», Марий же ока­зы­ва­ет­ся лишь испол­ни­те­лем воли про­сто­го вои­на и «пол­но­стью лиша­ет­ся авто­ри­те­та и хариз­мы лиде­ра» — они пере­хо­дят к его под­чи­нен­но­му. Послед­ний в свою оче­редь от эпи­те­тов, кото­ры­ми латин­ские авто­ры наде­ля­ли вар­ва­ров (ru­dis, te­me­ra­rius), избав­лен — ac­ta edo­cet, non te­me­re (93. 5), а упрек в te­me­ri­tas адре­су­ет­ся Марию (94. 7).

Как иде­аль­ный dux pe­ri­cu­li лигур дей­ст­ву­ет и при вос­хож­де­нии на гору — он идет впе­ре­ди вои­нов, помо­га­ет им взби­рать­ся на кру­чу, про­ве­ря­ет в слу­чае нуж­ды доро­гу, обо­д­ря­ет сол­дат. По мне­нию авто­ра, нали­цо парал­лель с Ливи­е­вым Ган­ни­ба­лом (XXI. 35. 8) и Сал­лю­сти­е­вым же Кати­ли­ной в бит­ве при Писто­рии (Cat. 58—60). Г. Бре­шиа ука­зы­ва­ет на любо­пыт­ную деталь: в осо­бо труд­но­про­хо­ди­мых местах лигур затас­ки­ва­ет наверх ору­жие неко­то­рых вои­нов (Sall. Iug. 94. 2). Сход­ный эпи­зод есть и у Ливия при опи­са­нии штур­ма гал­ла­ми Рима в 390 г. до н. э. (V. 47). Но там дей­ст­вие носит харак­тер вза­и­мо­по­мо­щи — вои­ны пере­да­ют ору­жие друг дру­гу, у Сал­лю­стия же лигур про­де­лы­ва­ет это толь­ко сам, сохра­няя «свою пер­вен­ст­ву­ю­щую роль на всех эта­пах опе­ра­ции». В ито­ге «дости­га­ет­ся мак­си­маль­ный резуль­тат, кото­ро­го может добить­ся пол­ко­во­дец, став образ­цом и опо­рою для това­ри­щей по ору­жию». Имен­но таким пытал­ся, кста­ти, пред­ста­вить себя и сам Марий в сво­ей речи перед наро­дом (Sall. Iug. 85. 47).

В заклю­че­ние Г. Бре­шиа оста­нав­ли­ва­ет­ся на общей кар­тине решаю­ще­го штур­ма Мулук­ки. Она про­во­дит парал­ле­ли с Фукидидом, Ливи­ем, дру­ги­ми эпи­зо­да­ми из сочи­не­ний Сал­лю­стия, ука­зы­вая на ряд общих момен­тов: доро­га непри­выч­на и труд­на для вои­нов, они под­ни­ма­ют­ся в мол­ча­нии, полу­ра­зу­тые или вовсе босые, с мини­маль­ным сна­ря­же­ни­ем, пере­да­вая ору­жие друг дру­гу. Все эти ана­ло­гии поз­во­ля­ют пред­по­ло­жить нали­чие ‘to­pos’ del­la sca­la­ta — неза­мет­но­го для про­тив­ни­ка подъ­ема на сте­ну или гору, где сто­ит вра­же­ская кре­пость. Нуми­дий­цы же в это вре­мя выкри­ки­ва­ют оскорб­ле­ния вои­нам Мария, «будучи дерз­ки­ми в сво­ей уда­че» (se­cun­dis re­bus fe­ro­cis es­se — 94. 5). Лек­си­че­ски и ситу­а­тив­но это напо­ми­на­ет эпи­зод из «Амфи­т­ри­о­на» Плав­та (ст. 211—215), где теле­бои над­мен­но (su­per­be ni­mis fe­ro­ci­ter) тре­бу­ют от Амфи­т­ри­о­на убрать­ся с вой­ском из их вла­де­ний. Тер­ми­ны fe­rus, fe­rox вооб­ще весь­ма употре­би­тель­ны для выра­же­ния идеи вар­вар­ства. Далее — еще один lo­cus com­mu­nis: рим­ляне сра­жа­ют­ся pro glo­ria at­que im­pe­rio, нуми­дий­цы — pro sa­lu­te (ср.: Liv. XXII. 58. 3; XXVII. 39. 9; Iust. XXVIII. 4. 2; Tac. Agr. 5. 2). И, нако­нец, топос urbs cap­ta, чер­ты кото­ро­го встре­ча­ют­ся уже в «Илиа­де» (IX. 593—594). В мулукк­ском эпи­зо­де при­сут­ст­ву­ют мно­гие его эле­мен­ты: жен­щи­ны и дети смот­рят на бит­ву со стен, затем — атмо­сфе­ра бес­по­ряд­ка при слу­хе о появ­ле­нии отряда во гла­ве с лигу­ром, общее бег­ство, изби­е­ние побеж­ден­ных. Для уси­ле­ния худо­же­ст­вен­но­го эффек­та Сал­лю­стий опи­сы­ва­ет бег­ство по нарас­таю­щей: сна­ча­ла бегут жен­щи­ны и дети, затем те, кто бли­же к стене и, нако­нец, все осталь­ные. Осо­бо­го нака­ла повест­во­ва­ние дости­га­ет в рас­ска­зе о том, как рим­ские сол­да­ты, avi­di glo­riae, взби­ра­ют­ся на сте­ны по тру­пам, при­чем никто не задер­жи­ва­ет­ся ради гра­бе­жа. Для дра­ма­ти­за­ции изло­же­ния писа­тель актив­но исполь­зу­ет in­fi­ni­ti­vus his­to­ri­cus: con­sis­te­re, ca­de­re, sau­cia­ri и т. п. Про­ис­хо­дит, по выра­же­нию Г. Бре­шии, «эска­ла­ция наси­лия», и опи­са­ние штур­ма пре­вра­ща­ет­ся в «сце­ну насто­я­ще­го побо­и­ща» (с. 106—140).

В цен­тре этой послед­ней сце­ны ока­зы­ва­ют­ся рим­ские вои­ны. Их доб­лест­ное поведе­ние соот­вет­ст­ву­ет тра­ди­ци­он­ной моде­ли, в рам­ках кото­рой mi­les высту­па­ет как обра­зец храб­ро­сти, силы и энер­гии. Осо­бен­но важ­но, что вои­ны дей­ст­ву­ют avi­di glo­riae, а ведь имен­но cu­pi­di­tas glo­riae, glo­riae cer­ta­men ста­ли осно­вой могу­ще­ства Рима (Cat. 7. 4—6), эти­че­ским и граж­дан­ским фун­да­мен­том обще­ства (с. 140—142).

«В заклю­че­ние, таким обра­зом, мож­но утвер­ждать, что семан­ти­че­ский и сти­ли­сти­че­ский регистр, опре­де­ля­ю­щий Сал­лю­сти­е­вы при­о­ри­те­ты в постро­е­нии это­го воен­но­го эпи­зо­да, ока­зы­ва­ет­ся осно­ван на логи­ке, отра­жаю­щей коор­ди­на­ты идео­ло­ги­че­ской и куль­тур­ной систе­мы, кото­рая направ­ля­ет и обу­слов­ли­ва­ет про­цесс отбо­ра и ком­би­на­ции мате­ри­а­ла повест­во­ва­ния» (с. 143).

Ана­лиз, про­веден­ный Г. Бре­ши­ей, весь­ма инте­ре­сен и логи­че­ски выстро­ен, иссле­до­ва­тель­ни­ца про­де­мон­стри­ро­ва­ла бле­стя­щее зна­ние нарра­тив­ных источ­ни­ков, что поз­во­ли­ло выявить в них нема­ло струк­тур­ных и лек­си­че­ских парал­ле­лей. Осо­бо­го вни­ма­ния заслу­жи­ва­ют сооб­ра­же­ния о соот­вет­ст­вии обра­зов Мария и лигу­ра роли dux. Одна­ко вызы­ва­ют воз­ра­же­ние неко­то­рые мето­до­ло­ги­че­ские уста­нов­ки и наблюде­ния авто­ра. Г. Бре­шиа вос­при­ни­ма­ет текст Сал­лю­стия пре­иму­ще­ст­вен­но как худо­же­ст­вен­ную реаль­ность, в то вре­мя как это еще и изло­же­ние исто­ри­че­ских фак­тов. Не вполне ясно, напри­мер, поче­му спе­ци­аль­но отме­ча­ет­ся тот факт, что в отно­ше­нии лигу­ра не употреб­ля­ет­ся нега­тив­ных эпи­те­тов, кото­ры­ми обыч­но харак­те­ри­зо­ва­ли лигу­ров дру­гие писа­те­ли. Было бы стран­но исполь­зо­вать подоб­ные эпи­те­ты, рас­ска­зы­вая о ситу­а­ции, где лигур про­явил себя с самой луч­шей сто­ро­ны. Вряд ли спра­вед­ли­во усмат­ри­вать анти­ли­гу­рий­ские настро­е­ния, как это дела­ет Г. Бре­шиа, в таких сло­вах: «Из тех, кого мы назва­ли под­куп­лен­ны­ми, одна когор­та лигу­рий­цев с дву­мя тур­ма­ми фра­кий­цев… пере­шла на сто­ро­ну царя» (Iug. 38. 6 — пер. В. О. Горен­штей­на). Здесь фик­си­ру­ет­ся не про­даж­ность лигу­ров как тако­вых, а успех попы­ток Югур­ты под­ку­пить вспо­мо­га­тель­ные отряды рим­ской армии.

Тре­бу­ет поправ­ки и взгляд авто­ра на трак­тов­ку Сал­лю­сти­ем обра­за Мария. В целом она убеди­тель­на, Марий дей­ст­ви­тель­но пред­став­лен здесь в небла­го­при­ят­ном све­те, но все же нель­зя счи­тать его лишь испол­ни­те­лем воли лигу­ра. Сал­лю­стий ука­зы­ва­ет, что когда лигур пред­ло­жил пол­ко­вод­цу свой план штур­ма, тот отпра­вил людей про­ве­рить на месте, воз­мож­но ли про­веде­ние опе­ра­ции. Мне­ния экс­пер­тов после осмот­ра разде­ли­лись, но Марий все же при­ка­зал ата­ко­вать (93. 6—8). Если бы автор счи­тал, что послед­ний лишь покор­но пле­тет­ся в хво­сте собы­тий, он не стал бы фик­си­ро­вать факт раз­но­гла­сий, на фоне кото­рых пра­виль­ное реше­ние коман­дую­ще­го выглядит более выиг­рыш­но.

Нако­нец, Г. Бре­шиа так мно­го пишет о сред­ствах дра­ма­ти­за­ции изло­же­ния, исполь­зу­е­мых Сал­лю­сти­ем, что неволь­но воз­ни­ка­ет явно пре­уве­ли­чен­ное пред­став­ле­ние об эмо­цио­наль­ном фоне «Югур­тин­ской вой­ны». Меж­ду тем в целом она напи­са­на весь­ма сдер­жан­но, ни о какой «сцене насто­я­ще­го побо­и­ща» нет и речи, гово­рит­ся, что боль­шин­ство вра­гов сол­да­ты лишь рани­ли, а о поведе­нии рим­лян внут­ри взя­то­го горо­да умал­чи­ва­ет­ся. Дав­но отме­че­но, что Сал­лю­стий избе­гал в «Югур­тин­ской войне» опи­са­ния жесто­ких сцен³ и ото­шел от это­го пра­ви­ла лишь в «Исто­рии»⁴. Все это, конеч­но, не зна­чит, что наблюде­ния авто­ра о мето­дах дра­ма­ти­за­ции повест­во­ва­ния в мулукк­ском эпи­зо­де невер­ны, но ого­во­рить упо­мя­ну­тое обсто­я­тель­ство, на мой взгляд, было бы необ­хо­ди­мо.

Тем не менее кни­га Г. Бре­шии пред­став­ля­ет нема­лый инте­рес, и ее с поль­зой для себя про­чтут иссле­до­ва­те­ли как твор­че­ства Сал­лю­стия, так и антич­ной лите­ра­ту­ры в целом.