«Военная анархия»
(из политической истории Рима III в. н. э.)

с.271 В послед­нее вре­мя про­бле­ма вла­сти и кон­крет­но импе­рий сно­ва ста­ла весь­ма акту­аль­ной, зани­мая чуть ли не цен­траль­ное место в раз­лич­ных исто­ри­че­ских и вооб­ще гума­ни­тар­ных иссле­до­ва­ни­ях. И эти иссле­до­ва­ния очень часто обра­ща­ют­ся к опы­ту имен­но Рим­ской импе­рии¹. В этом кон­тек­сте изу­че­ние «воен­ной анар­хии» пока­зы­ва­ет, как кон­крет­но про­ис­хо­дил слом одной поли­ти­че­ской систе­мы и вызре­ва­ние дру­гой, в боль­шой сте­пе­ни ей про­ти­во­по­лож­ной, хотя обе систе­мы суще­ст­во­ва­ли в рам­ках одно­го государ­ства.

В послед­нее вре­мя в миро­вой исто­рио­гра­фии все боль­ше раз­ви­ва­ет­ся тен­ден­ция к отри­ца­нию суще­ст­во­ва­ния кри­зи­са III в. как тако­во­го. Мно­гие исто­ри­ки, опи­ра­ясь в основ­ном на архео­ло­ги­че­ские дан­ные, отри­ца­ют ради­каль­ный слом рим­ско­го эко­но­ми­че­ско­го, соци­аль­но­го и поли­ти­че­ско­го меха­низ­ма². По их мне­нию, прак­ти­че­ски нет каче­ст­вен­но­го раз­ли­чия меж­ду Ран­ней и Позд­ней импе­ри­я­ми, меж­ду прин­ци­па­том и доми­на­том. Эти уче­ные пола­га­ют, что в III в. не про­изо­шло ника­ких ката­стро­фи­че­ских изме­не­ний, и речь мог­ла идти лишь о тех или иных регио­наль­ных мута­ци­ях, кото­рые не изме­ни­ли или мало изме­ни­ли общую кар­ти­ну³. В с.272 целом же име­ло место лишь раз­ви­тие пред­ше­ст­ву­ю­щих тен­ден­ций, а то новое, что появи­лось в это вре­мя, было затем лишь про­дол­же­но тет­рар­ха­ми и Кон­стан­ти­ном⁴. Таким обра­зом, перед нами фак­ти­че­ски срав­ни­тель­но мед­лен­ный эво­лю­ци­он­ный про­цесс. Поэто­му есть смысл сно­ва обра­тить­ся к этой про­бле­ме.

Преж­де чем гово­рить о собы­ти­ях 235—285 гг., надо заме­тить сле­дую­щее. Рим­ское государ­ство за все вре­мя сво­его суще­ст­во­ва­ния пере­жи­ло три боль­ших кри­зи­са⁵. Пер­вый отно­сит­ся к кон­цу рес­пуб­ли­кан­ско­го вре­ме­ни. Начав­ший­ся с выступ­ле­ния Тибе­рия Грак­ха, он затем пере­рос уже в аго­нию рес­пуб­ли­ки, начи­ная с 88 г. до н. э.⁶ Тре­тий кри­зис, как дума­ет­ся, начал­ся со смер­тью Фео­до­сия в 395 г. Восточ­ная импе­рия суме­ла этот кри­зис пре­одо­леть, а на Запа­де с убий­ст­вом Аэция в 454 г. и ван­даль­ским раз­гро­мом Рима в 455 г. начал­ся уже пери­од кру­ше­ния импе­рии вооб­ще⁷. Если под­хо­дить с этой мер­кой ко вто­ро­му кри­зи­су, то в нем тоже мож­но выде­лить два каче­ст­вен­но раз­ли­чаю­щих­ся пери­о­да — соб­ст­вен­но кри­зис, начав­ший­ся, по наше­му мне­нию, с убий­ства Ком­мо­да, и раз­ру­ше­ние прин­ци­па­та. Гра­нью меж­ду эти­ми дву­мя пери­о­да­ми явля­ет­ся убий­ство Алек­сандра Севе­ра и воз­вы­ше­ние Мак­си­ми­на⁸. Посколь­ку глав­ным, хотя и не един­ст­вен­ным, ору­жи­ем раз­ру­ше­ния явля­лась армия, этот пери­од мож­но, сле­дуя М. И. Ростов­це­ву, назвать вре­ме­нем «воен­ной анар­хии»⁹ (при всей услов­но­сти это­го наиме­но­ва­ния).

Собы­тия 235—285 гг. в поли­ти­че­ской сфе­ре яви­лись зако­но­мер­ным ито­гом раз­ви­тия рим­ско­го государ­ства и в то же вре­мя нача­лом новой эпо­хи его исто­рии. Для рим­ской ci­vi­tas в пери­од рес­пуб­ли­ки, с.273 как и для гре­че­ско­го поли­са, харак­тер­но нали­чие трех поли­ти­че­ских инсти­ту­тов: народ­ное собра­ние (коми­ции), совет (сенат), долж­ност­ные лица (маги­ст­ра­ты). В пери­од импе­рии три инсти­ту­та сохра­ни­лись, но теперь они пред­став­ле­ны таки­ми инстан­ци­я­ми: армия¹⁰, сенат, импе­ра­тор и его бюро­кра­ти­че­ский аппа­рат. Вза­и­моот­но­ше­ния этих трех эле­мен­тов вла­сти не оста­ва­лись посто­ян­ны­ми. Они посто­ян­но изме­ня­лись на про­тя­же­нии двух с поло­ви­ной сто­ле­тий. В том дву­един­стве, каким являл­ся прин­ци­пат, его монар­хи­че­ская состав­ля­ю­щая ста­но­ви­лась все более пре­об­ла­даю­щей. Опи­ра­ясь на армию и бюро­кра­ти­че­ский государ­ст­вен­ный аппа­рат, прин­цепс во все боль­шей сте­пе­ни ста­но­вил­ся пол­но­власт­ным госуда­рем. Во вре­мя граж­дан­ской вой­ны 193—197 гг. и кри­зи­са Ран­ней импе­рии это уси­ле­ние ста­ло нагляд­ным и выра­зи­лось, в част­но­сти, в при­ня­тии рим­ским обще­ст­вен­ным мне­ни­ем импе­ра­то­ра как «гос­по­ди­на» (do­mi­nus)¹¹ и в появ­ле­нии поня­тия «боже­ст­вен­но­го дома» (do­mus di­vi­na). Это ясно гово­рит не толь­ко о рез­ком уси­ле­нии импе­ра­тор­ской вла­сти, но и о ради­каль­ных изме­не­ни­ях в самой систе­ме цен­но­стей рим­ско­го обще­ства. Обще­ст­вен­ное мне­ние при­ни­ма­ет монар­хи­че­скую власть прак­ти­че­ски без­услов­но.

Одна­ко самой импе­ра­тор­ской вла­сти было свой­ст­вен­но корен­ное про­ти­во­ре­чие. С одной сто­ро­ны, власть импе­ра­то­ра прак­ти­че­ски была почти без­гра­нич­ной. Созда­ние совер­шен­но неза­ви­си­мо­го от обще­ства импер­ско­го государ­ст­вен­но­го аппа­ра­та, осно­ван­но­го на чисто бюро­кра­ти­че­ском прин­ци­пе и, сле­до­ва­тель­но, в конеч­ном ито­ге пол­но­стью под­чи­ня­ю­ще­го­ся импе­ра­то­ру, дела­ло эту власть неза­ви­си­мой от обще­ства. Вто­рой опо­рой импе­ра­то­ра явля­лась армия. С дру­гой сто­ро­ны, одна­ко, импе­ра­тор оста­вал­ся не монар­хом мило­стью богов, а гла­вой рим­ско­го наро­да. Его власть была осно­ва­на на соеди­не­нии раз­лич­ных пол­но­мо­чий, чье объ­еди­не­ние в одном руках и дава­ло прин­цеп­су воз­мож­ность ее осу­ществлять. Будучи гла­вой рим­ско­го наро­да, прин­цепс тео­ре­ти­че­ски все свои обшир­ные пол­но­мо­чия полу­чал от сена­та, явля­ю­ще­го­ся вопло­ще­ни­ем рим­ско­го государ­ства. Так­же тео­ре­ти­че­ски импе­ра­тор­ская власть даже не была наслед­ст­вен­ной. И эта неопре­де­лен­ность и про­ти­во­ре­чие меж­ду с.274 тео­ри­ей и прак­ти­кой дела­ли импе­ра­тор­скую власть отно­си­тель­но хруп­кой¹².

Вто­рой сто­ро­ной прин­ци­па­та как государ­ст­вен­но­го строя была власть сена­та. По мере уси­ле­ния импе­ра­тор­ской вла­сти реаль­ная роль сена­та умень­ша­лась. Одна­ко пол­но­стью она не исчез­ла. Если в ран­нем прин­ци­па­те зна­чи­тель­ную роль в сохра­не­нии сена­та игра­ла необ­хо­ди­мость исполь­зо­ва­ния его аппа­ра­та в управ­ле­нии государ­ст­вом и отдель­ны­ми про­вин­ци­я­ми, то затем эти сооб­ра­же­ния уже не мог­ли играть ника­кой роли. Создан­ный, окон­ча­тель­но струк­ту­ри­ро­ван­ный при Адри­ане и все более рас­ши­ря­ю­щий­ся, этот аппа­рат вполне мог пол­но­стью заме­нить сенат­ский как на обще­го­судар­ст­вен­ном, так и на про­вин­ци­аль­ном уровне¹³. Но для рим­ско­го созна­ния было свой­ст­вен­но пред­став­ле­ние не толь­ко о веч­но­сти, но и о непре­рыв­но­сти раз­ви­тия сво­его государ­ства. Зри­мым вопло­ще­ни­ем рим­ской государ­ст­вен­но­сти и ее непре­рыв­но­сти и был сенат. Тео­ре­ти­че­ски он по-преж­не­му являл­ся выс­шим орга­ном вла­сти, по край­ней мере, наряду с прин­цеп­сом, а в неко­то­ром отно­ше­нии даже сто­ял выше прин­цеп­са, ибо он наде­лял каж­до­го ново­го пра­ви­те­ля его вла­стью и имел пол­ное юриди­че­ское пра­во лишить того этой вла­сти. Реаль­но это, конеч­но, мог­ло про­изой­ти толь­ко в исклю­чи­тель­ных обсто­я­тель­ствах, как это про­изо­шло в 68 г. с Неро­ном, в 193 с Диди­ем Юли­а­ном и в 238 с Мак­си­ми­ном Фра­кий­цем. Как и рань­ше, сена­то­ры явля­лись пер­вым сосло­ви­ем государ­ства и на этом осно­ва­нии обла­да­ли раз­лич­ны­ми при­ви­ле­ги­я­ми, в том чис­ле и пра­ва­ми на заня­тие тех или иных выс­ших долж­но­стей. При­над­леж­ность к это­му сосло­вию была наслед­ст­вен­ной. Одна­ко, с дру­гой сто­ро­ны, импе­ра­тор имел пол­ное пра­во вклю­чить в состав сена­та и, сле­до­ва­тель­но, при­чис­лить к выс­ше­му сосло­вию любо­го дру­го­го заслу­жен­но­го чело­ве­ка и в то же вре­мя под тем или иным пред­ло­гом (а во вре­мя, напри­мер, граж­дан­ской вой­ны и вовсе без пред­ло­га) исклю­чить любо­го чело­ве­ка из сена­та¹⁴. Прин­цепс в прин­ци­пе и по все­об­ще­му убеж­де­нию сам тоже дол­жен быть сена­то­ром. Одна­ко в усло­ви­ях кри­зи­са на трон всту­пил всад­ник Мак­рин. Он про­дер­жал­ся там немно­го, но сам этот слу­чай вполне мог стать и на деле стал пре­цеден­том. Сена­то­ры с.275 были гор­ды свои поло­же­ни­ем, пре­зи­ра­ли ниже­сто­я­щих и в то же вре­мя рабо­леп­ст­во­ва­ли перед импе­ра­то­ром. Сенат как кор­по­ра­ция мог счи­тать себя вла­стью, рав­ной с импе­ра­то­ром, но каж­дый сена­тор в отдель­но­сти пол­но­стью зави­сел от импе­ра­то­ра.

Место рим­ско­го наро­да как поли­ти­че­ско­го инсти­ту­та фак­ти­че­ски заня­ла армия. Одна­ко сама армия за это вре­мя изме­ни­лась. Созда­ние про­фес­сио­наль­ной армии совер­шен­но есте­ствен­но при­ве­ло к воз­ник­но­ве­нию и армей­ской кор­по­ра­тив­ной мора­ли. Сол­да­ты, являв­ши­е­ся рим­ски­ми граж­да­на­ми, все­гда рас­смат­ри­ва­ли себя как часть граж­дан­ско­го кол­лек­ти­ва, но как часть луч­шую и про­ти­во­по­став­лен­ную нево­ен­но­му насе­ле­нию¹⁵. Это хоро­шо вид­но из речи, кото­рую Геро­ди­ан (VII, 8, 4—8) вкла­ды­ва­ет в уста Мак­си­ми­на. Он про­ти­во­по­став­ля­ет муже­ство вои­нов, кото­рых стра­ши­лись гер­ман­цы, пуга­лись сав­ро­ма­ты и перед кото­ры­ми тре­пе­та­ли пер­сы, обе­зу­мев­шим кар­фа­ге­ня­нам, кото­рые вме­сто воин­ских упраж­не­ний зани­ма­ют­ся толь­ко хора­ми, насмеш­ка­ми и сти­ха­ми, и жал­ким рим­ля­нам, кото­рые могут толь­ко кри­чать и кото­рые раз­бе­га­ют­ся в стра­хе при виде двух-трех воору­жен­ных сол­дат. «Штат­ские» люди пла­ти­ли сол­да­там той же моне­той. Геро­ди­ан пишет о вои­нах пан­нон­ских леги­о­нов, что они кро­во­жад­ны, тяже­ло­дум­ны и не спо­соб­ны понять хит­рость и ковар­ство в речах сво­их пол­ко­вод­цев. И это отра­жа­ло взгляд граж­дан на вои­нов вооб­ще¹⁶. Чем даль­ше шло вре­мя, тем боль­ше рас­хо­ди­лись пути армии и граж­дан­ско­го обще­ства. Сол­да­ты, разу­ме­ет­ся, были пре­да­ны Риму и Импе­рии, но их отно­ше­ние к оте­че­ству пре­лом­ля­лось через пре­дан­ность сво­е­му пол­ко­вод­цу и в конеч­ном ито­ге импе­ра­то­ру как вер­хов­но­му глав­но­ко­ман­дую­ще­му. Одна­ко в слу­чае кон­флик­та меж­ду импе­ра­то­ром и соб­ст­вен­ным гене­ра­лом сол­да­ты, как пра­ви­ло, высту­па­ли на сто­роне послед­не­го¹⁷.

Дру­гим важ­ным изме­не­ни­ем было уве­ли­че­ние осед­ло­сти армии. Необ­хо­ди­мость пере­брос­ки войск на нуж­ные теат­ры воен­ных дей­ст­вий не мог­ла нра­вить­ся сол­да­там, при­вык­шим к усло­ви­ям жиз­ни в кон­крет­ных усло­ви­ях. Неда­ром еще Тацит (Hist. I, 53, 14) писал, что нахож­де­ние сре­ди граж­дан­ских людей (pa­ga­nos) пор­тит вои­нов. Одна­ко в усло­ви­ях силь­ной импе­ра­тор­ской вла­сти это недо­воль­ство реаль­но про­явить­ся не мог­ло. Рефор­мы же Сеп­ти­мия Севе­ра еще более обост­ри­ли про­ти­во­ре­чие меж­ду осед­ло­стью армии с.276 и нуж­да­ми в ее мобиль­но­сти. Полу­чив пра­во иметь семью и соот­вет­ст­вен­ный уча­сток для ее про­кор­ма, вои­ны во все боль­шей сте­пе­ни ока­зы­ва­лись свя­зан­ны­ми с кон­крет­ной стра­ной, чем с Импе­ри­ей в целом¹⁸. Неда­ром страх вои­нов перед послед­ст­ви­я­ми напа­де­ний гер­ман­цев заста­вил Алек­сандра Севе­ра пре­кра­тить вой­ну с Пер­си­ей и начать гото­вить­ся к гер­ман­ской кам­па­нии (He­rod. VI, 7, 2—5). Это не озна­ча­ет, что сол­да­ты ста­ли выра­зи­те­ля­ми инте­ре­сов мест­но­го насе­ле­ния. В этом отно­ше­нии харак­тер­на пети­ция мало­азий­ских коло­нов Филип­пу Ара­бу с жало­ба­ми на про­из­вол не толь­ко мест­ных вла­стей, но и окрест­ных сол­дат, кото­рые разо­ря­ли сель­чан (CIL III, 14191). Сол­да­ты сохра­ня­ли свои кор­по­ра­тив­ные инте­ре­сы, но эти инте­ре­сы были в боль­шой мере свя­за­ны с кон­крет­ны­ми терри­то­ри­я­ми Импе­рии и с кон­крет­ной арми­ей или даже кон­крет­ной воин­ской частью. Это в извест­ной сте­пе­ни раз­ру­ша­ло един­ство импер­ской армии и в усло­ви­ях обост­ре­ния поли­ти­че­ской обста­нов­ки мог­ло про­ти­во­по­ста­вить и на деле часто про­ти­во­по­став­ля­ло раз­лич­ные части армии друг дру­гу.

Импе­ра­тор, сенат и армия и ста­ли глав­ны­ми акте­ра­ми той дра­мы, кото­рая разыг­ры­ва­лась в 235—285 гг. Это не озна­ча­ет, что импе­ра­то­ров это­го вре­ме­ни надо жест­ко делить на сол­дат­ских и сенат­ских, как было еще срав­ни­тель­но недав­но при­ня­то в исто­рио­гра­фии¹⁹. Соб­ст­вен­но сол­дат­ским импе­ра­то­ром мож­но, види­мо, счи­тать толь­ко Мак­си­ми­на и, может быть, неко­то­рых узур­па­то­ров, а сенат­ски­ми как тако­вы­ми — Пупи­е­на и Баль­би­на. Осталь­ных пра­ви­те­лей это­го вре­ме­ни чет­ко разде­лить по это­му прин­ци­пу невоз­мож­но. Но отри­цать роль этих двух инсти­ту­тов — сена­та и армии — тоже невоз­мож­но. Одна­ко надо иметь в виду, что удель­ный вес зна­чи­мо­сти сена­та либо армии в раз­ные пери­о­ды это­го вре­ме­ни был раз­ли­чен.

С точ­ки зре­ния поли­ти­че­ской исто­рии, эпо­ху кру­ше­ния ран­ней импе­рии надо разде­лить на два боль­ших пери­о­да, меж­ду кото­ры­ми рас­по­ла­га­ет­ся прав­ле­ние Гал­ли­е­на²⁰. Пере­во­рот 235 г. был новым с.277 явле­ни­ем в рим­ской исто­рии. Впер­вые ини­ци­а­то­ра­ми высту­пи­ли сами сол­да­ты, даже если их на мятеж толк­ну­ли интри­ги само­го Мак­си­ми­на или кого-либо из его окру­же­ния. Армия, таким обра­зом, впер­вые после граж­дан­ских войн кон­ца рес­пуб­ли­ки высту­пи­ла как само­сто­я­тель­ная актив­ная сила, а не толь­ко как орудие често­лю­би­во­го пол­ко­во­д­ца²¹. В этом отно­ше­нии мятеж Мак­си­ми­на мож­но срав­нить с выступ­ле­ни­ем армии Сул­лы про­тив Рима в 88 г. до н. э. То выступ­ле­ние откры­ло пери­од паде­ния рес­пуб­ли­ки, это — кру­ше­ния Ран­ней импе­рии. В этот пери­од еще в боль­шой мере про­дол­жа­лись линии раз­ви­тия, каки­ми шло рим­ско­го государ­ство в прав­ле­ние Севе­ров.

Весь пери­од до сов­мест­но­го прав­ле­ния Вале­ри­а­на и Гал­ли­е­на вклю­чи­тель­но был харак­те­рен поис­ка­ми неко­то­ро­го ком­про­мис­са меж­ду посто­ян­ным укреп­ле­ни­ем импе­ра­тор­ской вла­сти и пре­тен­зи­я­ми сена­та, по край­ней мере, на сохра­не­ние сво­его поло­же­ния. Гра­нью ста­ла рефор­ма Гал­ли­е­на, отстра­нив­ше­го сена­то­ров от воен­ной служ­бы²². Этот акт импе­ра­то­ра лишил их не толь­ко коман­до­ва­ния леги­о­на­ми, но и намест­ни­че­ства в «воору­жен­ных» про­вин­ци­ях. И хотя эта рефор­ма была про­веде­на в жизнь не мгно­вен­но, в очень близ­кой пер­спек­ти­ве сенат лишил­ся како­го-либо вли­я­ния в воору­жен­ных силах государ­ства. А в усло­ви­ях, когда и финан­со­вая поли­ти­ка прак­ти­че­ски пол­но­стью нахо­ди­лась в руках импе­ра­то­ра, сенат поте­рял вся­кую мате­ри­аль­ную опо­ру сво­ей вла­сти, а с нею фак­ти­че­ски и саму власть. Импе­ра­то­ры мог­ли по тем или иным сво­им сооб­ра­же­ни­ям делать какие-либо бла­го­же­ла­тель­ные жесты по отно­ше­нию к сена­ту, как это дела­ли Клав­дий и Проб, но это ниче­го не меня­ло в реаль­ной ситу­а­ции. Сенат на деле пере­стал быть орга­ном государ­ст­вен­ной вла­сти. Он сохра­нил­ся как кор­по­ра­ция и как сим­вол рим­ской государ­ст­вен­но­сти, но без вся­ких реаль­ных власт­ных функ­ций. И после это­го ни о с.278 каких попыт­ках ком­про­мис­са меж­ду импе­ра­тор­ской вла­стью и сена­том речи уже не было. Начав­ший­ся после это­го прав­ле­ния вто­рой пери­од «воен­ной анар­хии» был отме­чен посто­ян­ным укреп­ле­ни­ем импе­ра­тор­ской авто­кра­тии.

Во вто­ром пери­о­де «воен­ной анар­хии» важ­ной вехой ста­ло прав­ле­ние Авре­ли­а­на. Он желез­ной рукой объ­еди­нил Рим­скую импе­рию, фак­ти­че­ски рас­пав­шу­ю­ся на три части при Гал­ли­ене. Итог его войн на Восто­ке и на Запа­де под­вел пыш­ный три­умф, отпразд­но­ван­ный в 274 г. (Eut­rop. IX, 13, 2; SHA Trig. tyr. 24, 4; 25, 2; 30, 3—4; 24; Aur. 33—34). Не мень­шую твер­дость про­явил Авре­ли­ан и внут­ри Импе­рии. Он реши­тель­но пода­вил не толь­ко бун­ты, как, напри­мер, бунт работ­ни­ков рим­ско­го монет­но­го дво­ра (SHA Aur. 38, 2; Aur. Vict. Caes. 35, 6; Epit. 35, 4; Eut­rop. IX, 14), но и вся­кую оппо­зи­цию. Раз­гром духов­ной оппо­зи­ции на Восто­ке²³ и бес­по­щад­ные каз­ни сена­то­ров в Риме (Eut­rop. IX, 14; Zos. I, 49, 2) лик­види­ро­ва­ли малей­шую воз­мож­ность непри­я­тия вла­сти импе­ра­то­ра. Авре­ли­ан впер­вые в рим­ской исто­рии вво­дит офи­ци­аль­ный государ­ст­вен­ный культ — культ Непо­беди­мо­го Солн­ца²⁴. И себя он пред­став­ля­ет не толь­ко как отра­же­ние бога на зем­ле, но и как «рож­ден­но­го бога», т. е. бога, кото­рый отли­ча­ет­ся от небес­ных божеств толь­ко сво­им зем­ным рож­де­ни­ем. Сам импе­ра­тор явля­ет­ся «гос­по­ди­ном и богом» (имен­но богом, а не боже­ст­вен­ным, каким ста­но­ви­лись импе­ра­то­ры, хотя и не все, после смер­ти)²⁵. И харак­тер­но, что это теперь пол­но­стью при­ни­ма­ет­ся рим­ским обще­ст­вом. Авре­ли­а­ну при­пи­сы­ва­ет­ся выска­зы­ва­ние в речи, обра­щен­ной к мятеж­ным сол­да­там: они напрас­но дума­ют, что в их руках судь­бы импе­ра­то­ров, ибо в дей­ст­ви­тель­но­сти не вои­ны, а бог ода­рил его пор­фи­рой, и толь­ко бог опре­де­лит вре­мя его прав­ле­ния (FHG IV. Anon. Fr. 10, 6, P. 197). Как уже было отме­че­но в нау­ке, это — пер­вое в рим­ской исто­рии заяв­ле­ние, что импе­ра­тор сво­ей судь­бой обя­зан с.279 толь­ко богу (в дан­ном слу­чае речь идет о Непо­беди­мом Солн­це)²⁶, и, сле­до­ва­тель­но, он не ответ­ст­ве­нен ни перед кем: ни перед наро­дом, ни перед сена­том, ни перед арми­ей. Авре­ли­ан апел­ли­ро­вал уже не к веч­но­сти Рима, как это дела­ли его пред­ше­ст­вен­ни­ки, а к боже­ст­вен­ной воле²⁷. Вели­чие импе­ра­то­ра про­яв­ля­ет­ся и внешне (SHA Aur. 45, 4—5). Монет­ное дело не толь­ко фак­ти­че­ски, но и юриди­че­ски ста­но­вит­ся исклю­чи­тель­ной моно­по­ли­ей импе­ра­то­ра²⁸. Сенат, таким обра­зом, теря­ет послед­нюю государ­ст­вен­ную функ­цию, кото­рую до сих пор фор­маль­но он разде­лял с импе­ра­то­ром. При Авре­ли­ане Рим­ская импе­рия фак­ти­че­ски ста­но­вит­ся само­дер­жав­ной. Прав­ле­ние Авре­ли­а­на мож­но счи­тать таким же важ­ным эта­пом в раз­ви­тии импе­ра­тор­ской вла­сти в Риме, как и прав­ле­ние Гал­ли­е­на. Но при этом необ­хо­ди­мо под­черк­нуть, что без рефор­мы Гал­ли­е­на шаги Авре­ли­а­на едва ли были бы воз­мож­ны, по край­ней мере, в таком виде и в таком тем­пе.

Чер­ту под вза­и­моот­но­ше­ни­я­ми импе­ра­то­ра и сена­та под­вел Кар. Он (в луч­шем слу­чае) лишь поста­вил сенат в извест­ность о сво­ем про­воз­гла­ше­нии, но не стал доби­вать­ся при­зна­ния сена­том (Aur. Vict. Caes. 37, 5). Кар стал пер­вым закон­ным рим­ским импе­ра­то­ром, не наде­лен­ный пол­но­мо­чи­я­ми сена­том. Это озна­ча­ло, что сенат лишил­ся сво­ей послед­ней государ­ст­вен­ной функ­ции. И хотя сам этот орган сохра­нил­ся, из «кон­сти­ту­ци­он­ной» исто­рии Рима он был вычерк­нут окон­ча­тель­но²⁹. Прин­ци­пат как поли­ти­че­ский строй, создан­ный Авгу­стом, пере­стал суще­ст­во­вать. В свое вре­мя Све­то­ний (Cal. 22, 1) обви­нял Кали­гу­лу, что он почти пре­вра­тил прин­ци­пат в некий вид цар­ства. Кали­гу­ле это сто­и­ло жиз­ни. Но при­бли­зи­тель­но два с поло­ви­ной века спу­стя и почти через пол­то­ра сто­ле­тия после напи­са­ния Све­то­ни­ем био­гра­фии это­го импе­ра­то­ра цель Кали­гу­лы была достиг­ну­та: в Риме вме­сто прин­ци­па­та воз­ник­ла reg­ni for­ma³⁰.

Итак, пер­вым и самым, пожа­луй, глав­ным ито­гом «воен­ной анар­хии» яви­лось фак­ти­че­ское при­об­ре­те­ние импе­ра­тор­ской вла­стью само­дер­жав­но­го харак­те­ра.

с.280 Вто­рым важ­ным явле­ни­ем пери­о­да «воен­ной анар­хии» ста­ла уси­лив­ша­я­ся тен­ден­ция к регио­на­ли­за­ции и децен­тра­ли­за­ции Рим­ской импе­рии. Огром­ное вли­я­ние на уси­ле­ние этой тен­ден­ции ока­зал фак­ти­че­ский выход денег из обра­ще­ния³¹. В резуль­та­те раз­ры­ва­лась еди­ная эко­но­ми­че­ская ткань Импе­рии. Она не при­ве­ла к рас­па­ду государ­ства, посколь­ку в рим­ля­нах было еще очень силь­но чув­ство сопри­част­но­сти к обще­му делу рим­ско­го наро­да — res pub­li­ca po­pu­li Ro­ma­ni Qui­ri­tum. Но она тре­бо­ва­ла опре­де­лен­ных инсти­ту­цио­наль­ных реше­ний, реше­ний, кото­рые мог­ли бы сов­ме­стить рас­ту­щую регио­на­ли­за­цию и сохра­не­ние един­ства Рим­ской импе­рии. К поис­ку таких реше­ний тол­ка­ли и воен­но-поли­ти­че­ские обсто­я­тель­ства. В усло­ви­ях порой одно­вре­мен­ных напа­де­ний вра­гов и воз­ник­но­ве­ния или, по край­ней мере, угро­зы воз­ник­но­ве­ния оче­ред­но­го мяте­жа импе­ра­тор был не в состо­я­нии спра­вить­ся со все­ми сто­яв­ши­ми перед цен­траль­ной вла­стью зада­ча­ми. Жиз­нен­но необ­хо­ди­мой ста­но­ви­лась неко­то­рая децен­тра­ли­за­ция управ­ле­ния государ­ст­вом. Уже и ранее импе­ра­то­ры в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти мог­ли давать вер­хов­ную власть над частью государ­ства сво­е­му дове­рен­но­му лицу. Но с дру­гой сто­ро­ны, было чрез­вы­чай­но опас­ным сосре­дото­че­ние вла­сти над срав­ни­тель­но обшир­ной терри­то­ри­ей и, глав­ное, зна­чи­тель­ной мас­сой войск в руках одно­го чело­ве­ка.

Выход импе­ра­то­ры пыта­лись най­ти в пре­до­став­ле­нии такой вла­сти сво­им род­ст­вен­ни­кам. Филипп создал два свое­об­раз­ных «вице-королев­ства», сде­лав их гла­ва­ми сво­их бли­жай­ших род­ст­вен­ни­ков — род­но­го бра­та При­с­ка и, по-види­мо­му, бра­та жены Севе­ри­а­на (Zos. I, 19, 2; 20, 2; CIL III, 14149)³². Вале­ри­ан, сде­лав сво­им сопра­ви­те­лем Гал­ли­е­на, отдал ему пол­ную власть над всей запад­ной частью Импе­рии, оста­вив себе ее восточ­ную часть (Zos. I, 30, 1). Отдель­ны­ми терри­то­ри­я­ми и сто­яв­ши­ми там вой­ска­ми управ­ля­ли дру­гие чле­ны пра­вя­ще­го дома. Кар, отправ­ля­ясь в пер­сид­ский поход, оста­вил на Запа­де Кари­на (SHA Car. 7, 1; 8, 1). Одна­ко чле­нов пра­вя­щей фами­лии дале­ко не все­гда хва­та­ло для выпол­не­ния всех задач. А обле­че­ние подоб­ной вла­стью дру­гих дея­те­лей было чре­ва­то опас­но­стью исполь­зо­ва­ния ими полу­чен­ных пол­но­мо­чий для захва­та вла­сти. Так про­изо­шло уже при том же Филип­пе. Сме­нив­шие Севе­ри­а­на Пака­ци­ан, а затем Деций высту­пи­ли про­тив импе­ра­то­ра с.281 (Aur. Vict. Caes. 28, 10; Epit. 28, 2; Eut­rop. IX, 3; Zos. I, 20, 2—21, 3; Sync. p. 683; Zon. XII, 19). Мятеж Пака­ци­а­на был подав­лен, но Деций одер­жал победу и сам стал импе­ра­то­ром.

Шаги по децен­тра­ли­за­ции вер­хов­ной вла­сти, сде­лан­ные в III в., не были резуль­та­том про­ду­ман­ной про­грам­мы поли­ти­че­ских реформ. Они вызы­ва­лись опре­де­лен­ной ситу­а­ци­ей и уже поэто­му были неси­сте­ма­ти­че­ски­ми и в неко­то­рой сте­пе­ни слу­чай­ны­ми. Укре­пив свое поло­же­ние, импе­ра­то­ры это­го вре­ме­ни стре­ми­лись обой­тись без тако­го ума­ле­ния сво­их пол­но­мо­чий. Одна­ко после­дую­щие собы­тия пока­за­ли, что обой­тись без разде­ла вла­сти было уже невоз­мож­но. Лик­вида­ция рес­пуб­ли­кан­ско-полис­ных инсти­ту­тов на выс­шем уровне и их ослаб­ле­ние на более низ­ком рез­ко умень­ша­ли зна­че­ние гори­зон­таль­ных свя­зей в Импе­рии. Это неми­ну­е­мо вело к укреп­ле­нию вер­ти­каль­ных свя­зей, без кото­рых государ­ство пол­но­стью бы рас­па­лось. Одна­ко в усло­ви­ях уси­лив­шей­ся регио­на­ли­за­ции Импе­рии жест­кая «вер­ти­каль вла­сти» одна обес­пе­чить управ­ля­е­мость огром­ным государ­ст­вом была не в состо­я­нии. Поэто­му после­дую­щая децен­тра­ли­за­ция выс­ше­го государ­ст­вен­но­го управ­ле­ния и фак­ти­че­ское разде­ле­ние Рим­ской импе­рии на отдель­ные круп­ные терри­то­ри­аль­ные обра­зо­ва­ния (при при­зна­нии прин­ци­пи­аль­но­го един­ства государ­ства) были неиз­беж­ны. В этих усло­ви­ях толь­ко фигу­ра само­го импе­ра­то­ра еще оста­ва­лась инте­гри­ру­ю­щей силой³³.

Надо отме­тить, что наряду с децен­тра­ли­за­ци­ей «свер­ху» име­ла место и децен­тра­ли­за­ция «сни­зу». В усло­ви­ях, когда цен­траль­ное пра­ви­тель­ство ока­зы­ва­лось неспо­соб­ным обес­пе­чить защи­ту от вар­ва­ров и более или менее нор­маль­ное функ­ци­о­ни­ро­ва­ние обще­ства в кон­крет­ном реги­оне, насе­ле­ние это­го реги­о­на под­дер­жи­ва­ло узур­па­то­ра³⁴. Так на терри­то­рии Рим­ской импе­рии воз­ни­ка­ли то эфе­мер­ные, то более дол­говре­мен­ные свои регио­наль­ные «импе­рии».

Третья чер­та это­го вре­ме­ни — нача­ло утра­ты самим Римом функ­ций сто­ли­цы Импе­рии. Импе­ра­то­ры и рань­ше мог­ли более или менее дли­тель­ное вре­мя про­во­дить вне Горо­да. В пери­од «воен­ной анар­хии» такие отлуч­ки из сто­ли­цы ста­но­ви­лись прак­ти­че­ски регу­ляр­ны­ми. Разу­ме­ет­ся, это было вызва­но внеш­не­по­ли­ти­че­ски­ми и воен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми. Импе­ра­то­ры долж­ны были лич­но нахо­дить­ся как мож­но бли­же к наи­бо­лее угро­жае­мым участ­кам или даже непо­сред­ст­вен­но на теат­ре воен­ных дей­ст­вий, с.282 воз­глав­ляя дей­ст­ву­ю­щую армию. Там, где нахо­дил­ся импе­ра­тор, при­ни­ма­лись и необ­хо­ди­мые реше­ния. Рим еще оста­вал­ся офи­ци­аль­но ca­put mun­di, гла­вой мира, но фак­ти­че­ски эта роль уже пере­хо­ди­ла к реаль­ным рези­ден­ци­ям импе­ра­то­ров³⁵. Этот про­цесс завер­шит­ся офи­ци­аль­ным пере­но­сом сто­ли­цы в Кон­стан­ти­но­поль.

Чет­вер­тым важ­ней­шим явле­ни­ем это­го вре­ме­ни яви­лись ради­каль­ные изме­не­ния в пра­вя­щей эли­те рим­ско­го государ­ства, в его «поли­ти­че­ском клас­се». И в этом плане выде­лен­ные ранее два пери­о­да «воен­ной анар­хии» рез­ко отли­ча­ют­ся друг от дру­га. Это хоро­шо вид­но на при­ме­ре самих импе­ра­то­ров. Боль­шин­ство импе­ра­то­ров до Гал­ли­е­на вклю­чи­тель­но были сена­то­ра­ми³⁶. Даже если неко­то­рые из них, как Эми­ли­ан, про­ис­хо­ди­ли из «низов», то на пути к тро­ну они про­хо­ди­ли через сена­тор­ство³⁷. Исклю­че­ние пред­став­лял Мак­си­мин; труд­но решить вопрос о Филип­пе. Конеч­но, сена­то­ром не мог быть юный Гор­диан III, но он при­над­ле­жал к знат­но­му сена­тор­ско­му роду. И мно­гие узур­па­то­ры тоже про­ис­хо­ди­ли из сена­тор­ской зна­ти. Инте­рес­на в этом отно­ше­нии речь, кото­рую яко­бы про­из­нес Бал­ли­ста (Кал­лист), отка­зав­ший­ся от тро­на не толь­ко из-за сво­его воз­рас­та, но и из-за сво­их заня­тий (pro­fes­sio), посколь­ку он был лишь пре­фек­том Вале­ри­а­на (SHA Trig. tyr. 12, 1; 4)³⁸. После Гал­ли­е­на трон зани­мал лишь один сена­тор — Тацит, да и тот ока­зал­ся там с согла­сия армии (Aur. Vict. Caes. 35, 9; SHA Aur. 40, 1—2; Tac. 2, 2; Zon. XII, 28)³⁹. Более того, боль­шин­ство импе­ра­то­ров вто­ро­го пери­о­да при­шли к вла­сти в кон­це дол­го­го пути, начав­ше­го­ся про­стой сол­дат­ской служ­бой. С Мак­си­ми­ном это было исклю­че­ни­ем, начи­ная с Клав­дия, с.283 это ста­ло пра­ви­лом. Дио­кле­ци­ан же, как буд­то, даже вооб­ще был воль­ноот­пу­щен­ни­ком (Eut­rop. IX, 19, 2; Epit. 39, 1)⁴⁰. Как это часто быва­ет, кру­ше­ние ста­рых поряд­ков и общая сму­та откры­ли путь на самый верх обще­ст­вен­ной и государ­ст­вен­ной жиз­ни людям умным, энер­гич­ным, храб­рым и в то же вре­мя не очень-то щепе­тиль­ным, а при необ­хо­ди­мо­сти и жесто­ким.

Поло­же­ние на троне яви­лось отра­же­ни­ем общей ситу­а­ции в пра­вя­щей эли­те государ­ства. Ранее пред­ва­ри­тель­ное вклю­че­ние в сенат явля­лось почти необ­хо­ди­мым усло­ви­ем дости­же­ния высо­ких сту­пе­ней карье­ры. Таков, напри­мер, был путь М. Вале­рия Мак­си­ми­а­на, кото­рый про­ис­хо­дил из всад­ни­ков, но был вклю­чен в сенат сре­ди пре­то­ри­ев Мар­ком Авре­ли­ем, после чего успеш­но коман­до­вал леги­о­на­ми в раз­лич­ных про­вин­ци­ях⁴¹. Исклю­че­ния были очень ред­ки. Начи­ная с середи­ны III в. (а в неко­то­рых, хотя и ред­ких, слу­ча­ях и рань­ше), путь к выс­шим эше­ло­нам управ­ле­ния государ­ст­вом боль­ше не шел через сенат⁴². В усло­ви­ях почти бес­ко­неч­ных граж­дан­ских войн и доволь­но быст­рой сме­ны импе­ра­то­ров боль­шое зна­че­ние при­об­ре­та­ют свя­зи с кон­крет­ным пра­ви­те­лем, при­бли­жен­ные кото­ро­го и вклю­ча­ют­ся в пра­вя­щую эли­ту неза­ви­си­мо от их сослов­ной при­над­леж­но­сти⁴³. Про­со­по­гра­фи­че­ские иссле­до­ва­ния пока­зы­ва­ют, что новая пра­вя­щая груп­па Позд­ней импе­рии, осо­бен­но ее гене­ра­ли­тет, вос­хо­дит ко вре­ме­ни не ранее прав­ле­ния Дио­кле­ци­а­на⁴⁴. Это озна­ча­ет, что во вре­мя «воен­ной анар­хии» ста­рая поли­ти­че­ская и воен­ная эли­та, пред­став­лен­ная в основ­ном чле­на­ми сена­тор­ско­го сосло­вия, сошла со сце­ны.

Гово­рить о пол­ной утра­те сена­то­ра­ми сво­его поло­же­ния, одна­ко, невоз­мож­но. Сена­тор­ский кор­пус изме­нил­ся срав­ни­тель­но немно­го. Судя по извест­ным нам сена­то­рам это­го вре­ме­ни, более поло­ви­ны из них при­над­ле­жа­ли к это­му сосло­вию по рож­де­нию⁴⁵. с.284 Сена­то­ры в целом не толь­ко сохра­ни­ли, но и уве­ли­чи­ли свои богат­ства. Сохра­нил­ся и их доволь­но высо­кий мораль­ный пре­стиж⁴⁶. Но поли­ти­че­ское зна­че­ние это­го сосло­вия, как и само­го сена­та, ста­ло ничтож­ным. Для Позд­ней импе­рии харак­те­рен раз­рыв меж­ду клас­сом, гос­под­ст­ву­ю­щим эко­но­ми­че­ски (а он пред­став­лен в основ­ном сена­тор­ски­ми фами­ли­я­ми), и клас­сом, гос­под­ст­ву­ю­щим поли­ти­че­ски. Послед­ний пред­став­лен гене­ра­ли­те­том и граж­дан­ской бюро­кра­ти­ей. Это ста­ло резуль­та­том «воен­ной анар­хии».

III в. счи­та­ет­ся в исто­рио­гра­фии вели­ким веком всад­ни­че­ско­го сосло­вия⁴⁷. Дей­ст­ви­тель­но, место сена­то­ров в реаль­ной поли­ти­че­ской эли­те все боль­ше зани­ма­ют всад­ни­ки. И все же дело было не столь­ко в воз­вы­ше­нии всад­ни­ков как сосло­вия, сколь­ко в при­хо­де к основ­ным рыча­гам граж­дан­ско­го и воен­но­го управ­ле­ния про­фес­сио­на­лов⁴⁸. Ста­рый полис­ный прин­цип воз­мож­но­сти каж­до­го граж­да­ни­на (по край­ней мере, тео­ре­ти­че­ски) зани­мать любую долж­ность окон­ча­тель­но ушел в про­шлое. Место обра­зо­ван­ных и порой даже талант­ли­вых диле­тан­тов заня­ли уме­лые про­фес­сио­на­лы — опыт­ные и искус­ные офи­це­ры и чинов­ни­ки. Они в основ­ном были всад­ни­ка­ми, но их место в государ­стве опре­де­ля­лось не при­над­леж­но­стью к всад­ни­че­ско­му сосло­вию, а лич­ны­ми каче­ства­ми, в чис­ло кото­рых вхо­ди­ла, конеч­но, и пре­дан­ность дан­но­му кон­крет­но­му импе­ра­то­ру. И насколь­ко мож­но судить по неко­то­рым при­ме­рам, мно­гие люди, заняв­шие в конеч­ном ито­ге высо­кие посты в государ­стве, как и импе­ра­то­ры, выхо­ди­ли из «низов» про­вин­ци­аль­но­го насе­ле­ния.

Таким обра­зом, новая пра­вя­щая эли­та фор­ми­ру­ет­ся по новым пра­ви­лам. Бюро­кра­ти­че­ская и воен­ная иерар­хия осно­вы­ва­ет­ся на лич­ных свя­зях меж­ду началь­ст­вом (даже самым высо­ким, т. е. импе­ра­то­ром) и под­чи­нен­ны­ми. Не про­ис­хож­де­ние, а доступ непо­сред­ст­вен­но к импе­ра­то­ру дает воз­мож­ность занять самые высо­кие посты в Импе­рии⁴⁹. А это откры­ва­ет путь к вклю­че­нию в импер­скую иерар­хию самых раз­ных лиц, даже, как это все чаще про­ис­хо­ди­ло поз­же, «вар­ва­ров».

с.285 Пятым важ­ным явле­ни­ем ста­ло изме­не­ние идео­ло­ги­че­ских и пси­хо­ло­ги­че­ских отно­ше­ний меж­ду вла­стью и обще­ст­вом. Впро­чем, надо отме­тить, что это изме­не­ние нача­ло про­ис­хо­дить рань­ше. Как часто быва­ет, в сфе­ре идео­ло­гии изме­не­ния про­ис­хо­дят быст­рее, чем в мате­ри­аль­ной реаль­но­сти. Уже Сеп­ти­мия Севе­ра назы­ва­ли do­mi­nus, и при нем вво­дит­ся поня­тие «боже­ст­вен­но­го дома». Эта тен­ден­ция, хотя ино­гда и отсту­па­ет, в целом укреп­ля­ет­ся во вре­мя «воен­ной анар­хии». Сло­во­со­че­та­ние do­mi­nus nos­ter ста­но­вит­ся обя­за­тель­ным при упо­ми­на­нии импе­ра­то­ра и фак­ти­че­ски пре­вра­ща­ет­ся в часть импе­ра­тор­ско­го титу­ла. Дру­ги­ми состав­ны­ми частя­ми это­го титу­ла явля­ют­ся fe­lix и in­vic­tus⁵⁰. Созда­ет­ся впе­чат­ле­ние, что и сами импе­ра­то­ры, и обще­ство стре­мят­ся убедить друг дру­га в неко­ле­би­мо­сти сча­стья и непо­беди­мо­сти Импе­рии, несмот­ря на все труд­но­сти, пере­жи­вае­мые Римом. Малей­ший повод дает импе­ра­то­рам воз­мож­ность при­сво­ить себе побед­ные про­зви­ща. И чем мень­ше реаль­ных побед или чем они незна­чи­тель­нее, тем пыш­нее и мно­го­чис­лен­нее ста­но­вят­ся побед­ные титу­лы. Яркий при­мер — Филипп Араб. Заклю­чив после пора­же­ния рим­ской армии не очень-то выгод­ный мир с пер­са­ми и вынуж­ден­ный выпла­тить пер­сид­ско­му царю огром­ную сум­му денег, он пред­ста­вил это как вели­чай­шую победу и стал Par­thi­cus ma­xi­mus и Per­si­cus ma­xi­mus (ILS 508—507)⁵¹. Это отра­жа­ет рас­ту­щую сакра­ли­за­цию импе­ра­тор­ской вла­сти⁵².

Суще­ст­ву­ют и дру­гие при­зна­ки такой сакра­ли­за­ции. Импе­ра­то­ры стре­мят­ся все более свя­зать себя с бога­ми. Все чаще на моне­тах появ­ля­ют­ся фигу­ры тех или иных божеств, кото­рые высту­па­ют в роли «спут­ни­ков» и «хра­ни­те­лей» прин­цеп­сов. Спо­ра­ди­че­ски это явле­ние наблюда­ет­ся и рань­ше, но со вре­ме­ни Гал­ли­е­на и про­ти­во­по­став­лен­но­го ему Посту­ма оно ста­но­вит­ся посто­ян­ным⁵³. Эта тен­ден­ция нахо­дит свою куль­ми­на­цию при Авре­ли­ане. Авре­ли­ан уже не доволь­ст­ву­ет­ся ролью любим­ца и избран­ни­ка богов, а сам ста­но­вит­ся не толь­ко гос­по­ди­ном, но и богом. Такое воз­вы­ше­ние фигу­ры импе­ра­то­ра вопло­ща­ет­ся и в его внеш­нем виде. Пер­вый шаг в этом направ­ле­нии сде­лал Гал­ли­ен, надев пыш­ную одеж­ду и обувь и увен­чи­вая себя в неко­то­рых слу­ча­ях диа­де­мой (SHA Gal. 16, 4). Это, с.286 одна­ко, было вос­при­ня­то лишь как увле­че­ние рос­ко­шью и вызва­ло осуж­де­ние обще­ства. А когда то же самое, толь­ко еще более под­черк­ну­то, сде­лал Авре­ли­ан (Epit. 35, 5), всту­пив­ший на трон все­го лишь через два года после убий­ства Гал­ли­е­на, это встре­ти­ло совер­шен­но дру­гой при­ем, и ника­ких воз­ра­же­ний не после­до­ва­ло.

Рим­ляне издав­на были уве­ре­ны в веч­но­сти Горо­да. В импе­ра­тор­скую эпо­ху эта веч­ность в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни была вопло­ще­на в веч­но­сти импе­ра­то­ра (разу­ме­ет­ся, не кон­крет­ной смерт­ной лич­но­сти, а гла­вы рим­ско­го наро­да)⁵⁴. Отсюда и посто­ян­ные эпи­те­ты, столь рас­про­стра­нен­ные в III в.: aeter­nus, per­pe­tuus и подоб­ные им. Сов­мест­ная веч­ность Рима и импе­ра­тор­ской вла­сти луч­шее выра­же­ние нашла в празд­но­ва­нии тыся­че­ле­тия Рима, устро­ен­но­го Филип­пом Ара­бом (Eut­rop. IX, 3; Aur. Vict. Caes. 28, 1; Epit. 28, 3). Начи­ная с Гор­ди­а­на III, почти каж­дый импе­ра­тор обе­щал наступ­ле­ние ново­го века, когда будет покон­че­но со все­ми беда­ми и вся­ким злом преды­ду­ще­го прав­ле­ния и насту­пит золо­тое вре­мя. Веч­ность Рима, Импе­рии и импе­ра­то­ра и сча­стье чело­ве­че­ства, тес­но свя­зан­ные друг с дру­гом, ста­но­вят­ся одной из важ­ных черт идео­ло­гии вре­ме­ни «воен­ной анар­хии»⁵⁵.

В ходе уси­лив­шей­ся сакра­ли­за­ции импе­ра­тор­ской вла­сти и сама фигу­ра импе­ра­то­ра под­ни­ма­ет­ся на над­че­ло­ве­че­ский уро­вень. Авре­ли­ан, как об этом уже упо­ми­на­лось, утвер­жда­ет свою пол­ную неза­ви­си­мость от чело­ве­че­ско­го, в том чис­ле сол­дат­ско­го, суж­де­ния. Отсюда лишь один неболь­шой шаг к отка­зу от вся­ко­го утвер­жде­ния сво­ей вла­сти чело­ве­че­ски­ми инсти­ту­та­ми. Этот шаг и сде­лал Кар, отка­зав­шись от леги­ти­ма­ции сво­ей вла­сти сена­том.

Авре­ли­ан не толь­ко под­нял импе­ра­тор­скую власть, а с ней и свою соб­ст­вен­ную лич­ность на свех­че­ло­ве­че­скую высоту. Он, и об этом тоже уже гово­ри­лось, фак­ти­че­ски ввел государ­ст­вен­ную рели­гию. Рели­гия в Риме все­гда была тес­но свя­за­на с государ­ст­вом и поли­ти­кой. Но теперь про­изо­шел неко­то­рый ска­чок в рели­ги­оз­ном раз­ви­тии. Культ Непо­беди­мо­го Солн­ца утвер­ждал­ся не толь­ко как самый ува­жае­мый и почи­тае­мый, но и как обя­за­тель­ный для все­го государ­ства, частич­но за счет дру­гих божеств. С поли­ти­че­ской точ­ки зре­ния, это озна­ча­ло нача­ло уста­нов­ле­ния «свя­щен­ной импе­рии», тео­кра­ти­че­ской монар­хии, в кото­рой, одна­ко, с.287 решаю­щую роль играл не духов­ный гла­ва, а импе­ра­тор, сам на деле став­ший духов­ным гла­вой государ­ства.

Вто­рая сто­ро­на все­го это­го про­цес­са — отно­ше­ние к нему обще­ства и армии. Взяв в свои руки прак­ти­че­ски неогра­ни­чен­ную власть и поста­вив себя над чело­ве­че­ским миром, импе­ра­тор при­нял и огром­ную ответ­ст­вен­ность. Мораль­ны­ми обос­но­ва­ни­я­ми импе­ра­тор­ской вла­сти с само­го нача­ла были ста­биль­ность обще­ства, бла­го­по­лу­чие граж­дан, вели­чие Рима, воен­ные победы. В усло­ви­ях потря­се­ний III в. вера мно­гих людей в спа­си­тель­ную роль импе­ра­то­ра еще более уси­ли­лась. Одна­ко дале­ко не все обла­да­те­ли тро­на оправ­ды­ва­ли эти ожи­да­ния. В таком слу­чае и сол­да­ты, и зна­чи­тель­ная часть граж­дан­ско­го насе­ле­ния под­дер­жи­ва­ли не гла­ву государ­ства, а победо­нос­но­го гене­ра­ла⁵⁶.

Наряду с этим наблюда­ет­ся дру­гое явле­ние, на пер­вый взгляд про­ти­во­по­лож­ное. Вар­вар­ские втор­же­ния, ста­но­вя­щи­е­ся все более часты­ми и раз­ру­ши­тель­ны­ми; непре­кра­щаю­щий­ся финан­со­вый кри­зис и свя­зан­ное с ним паде­ние жиз­нен­но­го уров­ня широ­ких масс насе­ле­ния; про­из­вол мест­ных вла­стей, нахо­див­ших­ся побли­зо­сти сол­дат, земле­вла­дель­цев и круп­ных арен­да­то­ров и, глав­ное, явная неспо­соб­ность импе­ра­то­ров дей­ст­вен­но со всем этим спра­вить­ся — все это вело к отчуж­де­нию зна­чи­тель­но­го коли­че­ства людей от вла­сти вооб­ще. При нарас­таю­щей сакра­ли­за­ции импе­ра­тор­ской вла­сти это при­во­ди­ло и к разо­ча­ро­ва­нию в офи­ци­аль­ной рели­гии. Не вда­ва­ясь в изло­же­ние рели­ги­оз­но­го раз­ви­тия Рим­ской импе­рии в это вре­мя, надо под­черк­нуть, что из всех суще­ст­во­вав­ших тогда куль­тов и рели­ги­оз­ных тече­ний толь­ко хри­сти­ан­ство зани­ма­ло ясно отри­ца­тель­ную пози­цию по отно­ше­нию к общей тогдаш­ней ситу­а­ции. Не явля­ясь ни в коем слу­чае поли­ти­че­ской оппо­зи­ци­ей и, более того, вся­че­ски под­чер­ки­вая имен­но поли­ти­че­скую лояль­ность, оно идео­ло­ги­че­ски отри­ца­ло суще­ст­ву­ю­щий порядок. Неда­ром Кипри­ан пред­ве­ща­ет явле­ние анти­хри­ста и с ним при­бли­же­ние послед­них вре­мен⁵⁷. Это прин­ци­пи­аль­но про­ти­во­по­став­ля­ет хри­сти­ан­ские идеи, преж­де все­го, идее веч­но­сти Рима и его импе­рии, а, сле­до­ва­тель­но, и импе­ра­то­ра как сим­во­ла этой идеи. Ката­стро­фа Вале­ри­а­на и его позор­ный плен толь­ко под­чер­ки­ва­ли хруп­кость «рим­ско­го мифа». И имен­но со с.288 вто­рой поло­ви­ны III в. хри­сти­ан­ство начи­на­ет заво­е­вы­вать все более широ­кие мас­сы насе­ле­ния Импе­рии⁵⁸.

Под­во­дя итог, надо ска­зать, что в пери­од «воен­ной анар­хии» про­ис­хо­дит кру­ше­ние поли­ти­че­ских инсти­ту­тов Ран­ней импе­рии и, самое глав­ное, прин­ци­па­та как поли­ти­че­ско­го строя, осно­ван­но­го на инте­граль­ном един­стве монар­хи­че­ских и полис­но-рес­пуб­ли­кан­ских эле­мен­тов. Но как в пери­од граж­дан­ских войн кон­ца рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хи вызре­ва­ли семе­на импе­рии, так и в это вре­мя частич­но наби­ра­ют силу уже имев­ши­е­ся или появ­ля­ют­ся новые эле­мен­ты буду­ще­го государ­ства — Позд­ней импе­рии. «Воен­ная анар­хия» пред­ста­ет не толь­ко как эпо­ха тоталь­но­го раз­ру­ше­ния, но и как пере­ход­ная ста­дия от одно­го состо­я­ния рим­ско­го государ­ства к дру­го­му, более соот­вет­ст­ву­ю­ще­му поли­ти­че­ской, соци­аль­ной, эко­но­ми­че­ской и рели­ги­оз­но-идео­ло­ги­че­ской реаль­но­сти⁵⁹. Одна­ко этот пере­ход был не отно­си­тель­но плав­ным, эво­лю­ци­он­ным, а взрыв­ным, скач­ко­об­раз­ным, т. е. рево­лю­ци­он­ным. В свое вре­мя Р. Сайм назвал кру­ше­ние Рес­пуб­ли­ки рево­лю­ци­ей⁶⁰. По ана­ло­гии «воен­ную анар­хию» мож­но назвать вто­рой рим­ской рево­лю­ци­ей. Мно­гие импе­ра­то­ры внес­ли свой вклад в ста­нов­ле­ние ново­го состо­я­ния государ­ства, но важ­ней­ши­ми шага­ми на этом пути яви­лись рефор­мы Гал­ли­е­на и Авре­ли­а­на, завер­шив­ши­е­ся актом Кара. В это вре­мя фак­ти­че­ски утвер­жда­ет­ся само­дер­жав­ная монар­хия, к вла­сти при­хо­дит новая поли­ти­че­ская эли­та, начи­на­ет утра­чи­вать свое зна­че­ние сто­ли­цы сам Рим, дела­ют­ся пер­вые шаги на пути децен­тра­ли­за­ции импер­ско­го управ­ле­ния, импе­ра­тор­ская власть под­ни­ма­ет­ся на над­че­ло­ве­че­скую высоту, утвер­ждая свою зави­си­мость не от зем­ных инсти­ту­тов, а исклю­чи­тель­но от боже­ст­вен­ных сил. Все это будет харак­тер­но для Позд­ней импе­рии. С при­ня­ти­ем хри­сти­ан­ства как государ­ст­вен­ной рели­гии будут оформ­ле­ны и новые идео­ло­ги­че­ские отно­ше­ния меж­ду вла­стью и обще­ст­вом.